РАВНЯЕТСЯ ЧЕТЫРЕМ ФРАНЦИЯМ Драма в двух действиях
Ш а х м а т о в М и х а и л И в а н о в и ч — первый секретарь крайкома партии.
С е р е б р е н н и к о в Н и к о л а й Л е о н т ь е в и ч — секретарь крайкома партии.
К а ш т а н о в П а в е л С т е п а н о в и ч — председатель крайисполкома.
С а м а р и н Ю р и й В а с и л ь е в и ч — первый секретарь горкома партии.
Л я т о ш и н с к и й Г е р м а н А л е к с а н д р о в и ч — директор завода.
Р у р у а Р о м а н Ш а л в о в и ч — начальник пароходства.
Л о м о в а Н и н а С е р г е е в н а — бригадир крановщиков.
С и н и л к и н В л а д л е н С е м е н о в и ч — помощник первого секретаря крайкома партии.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Действие происходит в наши дни.
Кабинет первого секретаря крайкома партии Михаила Ивановича Шахматова. Около девяти часов вечера.
Недавно закончилось заседание бюро. В комнате нет обычного порядка: сдвинуты стулья, накурено. Распахнута большая фрамуга — плещется, как парус, длинная белая гардина. Сдуло со стола два-три листка бумаги. Колышутся подвешенные на кронштейнах диаграммы, схемы. На длинном столе технический макет причалов большого порта в диагональном разрезе. Кто-то оставил портфель. Из раскрытой двери соседней комнаты раздаются голоса, смех, звон фужеров. Долго и настойчиво звонит телефон.
Дверь из секретариата открывается, и в кабинет энергично входит С и н и л к и н. Прежде чем поднять трубку, он быстро, но аккуратно собирает листки с пола, наводит относительный порядок. Делает он это все спокойно, бесстрастно. Поднимает трубку телефона на столике за креслом.
С и н и л к и н. Помощник Шахматова слушает. Первый секретарь крайкома занят. Только что закончилось бюро. Начальник пароходства тоже занят. Спокойнее, товарищ. Я понял, что ЧП в океане. (После паузы.) И звоните в следующий раз через меня. Я вам это очень советую. (Спокойно кладет трубку.)
Входит С е р е б р е н н и к о в, сутулый, седой. Иронические глаза и чуть замедленные движения. За ним Л о м о в а, она не чувствует себя в этом кабинете стесненно, но в ней нет и развязности.
Ваш портфель, Николай Леонтьевич.
С е р е б р е н н и к о в. А я еще не собираюсь уходить. Ты намекни своему шефу, чтобы заканчивали. Все-таки в крайкоме…
С и н и л к и н (через мгновение). Николай Леонтьевич, большая просьба не называть первого секретаря шефом. Он этого не любит.
С е р е б р е н н и к о в. Он не любит? Или ты?
С и н и л к и н. Значит, и я не люблю. (Пошел к двери в комнату отдыха.) И еще прошу. Не называйте меня на «ты».
С е р е б р е н н и к о в. Не держи зла на старика. Запамятовал, Владлен Семенович.
С и н и л к и н (уходя). Держать зло на людей — не в моих правилах.
Серебренников и Ломова одни.
Л о м о в а. ЭВМ какой-то, а не человек.
С е р е б р е н н и к о в. Скоро уж избавимся. Недолго ждать.
Л о м о в а (посмотрела на Серебренникова). И странно, сам Михаил Иванович такой широкий человек. Оптимист… А держит около себя сухаря.
С е р е б р е н н и к о в. Я и к Шахматову за пять лет привыкнуть не смог.
Переглянулись, как два понимающих друг друга человека.
Л о м о в а. К Владлену Семеновичу насчет квартиры для сына я бы в жизнь не пошла. И в крайисполком, к Каштанову, тоже с таким вопросом не сунешься. Валерик в море сейчас: хотелось к его приходу все обставить. Ну, чтобы дом наконец у человека был.
С е р е б р е н н и к о в. Дом, да, великое дело. Он ведь, кажется, у тебя… с дуринкой?
Л о м о в а. Все позади, слава богу. Оправдали. Век я вам благодарна.
С е р е б р е н н и к о в (решительно). А я тут при чем? Парень благородство проявил. Девушку от хулиганья защищал. А предел допустимой самообороны — это дело тонкое…
Л о м о в а. Все-таки человека убил.
С е р е б р е н н и к о в (жестко). Не человека — зверя.
Л о м о в а. Свадьба в субботу. В пятницу «Челюскинец» возвращается. Значит, приглашаю вас… с супругой…
С е р е б р е н н и к о в. Алевтина Павловна какая уж гостья.
Л о м о в а. Так и не встает?
С е р е б р е н н и к о в. Четвертый год. (Усмехнувшись, быстро посмотрел на Ломову.) Может, мне за грехи это?
Л о м о в а. Уж какие у вас грехи!
С е р е б р е н н и к о в. А куда ты меня на свадьбу приглашаешь? К себе? Или в сыновью, гипотетическую, так сказать, квартиру? (Засмеялся.) Ну, ну, не унижай себя ни перед кем. Чур, только это мой свадебный подарок. Мне по магазинам строчить некогда.
Л о м о в а (горячо). Я все заявления, документы, в исполком месяц как отдала. И депутатская комиссия согласна. Только вот тот дом. На набережной… Там…
С е р е б р е н н и к о в. Ай-ай, как раскраснелась! За сына-то ведь горы можешь своротить? (Неожиданно, словно отстраняясь от Ломовой.) Осиротели мы, Нина Сергеевна! В Москву забирают нашего Михаила Ивановича. Растет, орел!
Л о м о в а (подхватывая). Действительно, орел!
С е р е б р е н н и к о в. А как нам одним с таким краем управляться? Все-таки четырем Франциям равняемся…
Л о м о в а. По территории?
С е р е б р е н н и к о в (замкнулся). И проблем у нас не меньше!
Л о м о в а (после паузы). Вроде… Самарин…
С е р е б р е н н и к о в. Многое за него. Три года в горкоме. Как по линеечке прошел.
Л о м о в а. А есть… другие кандидатуры?
С е р е б р е н н и к о в. Москва дала нам возможность решать. Специфика края. Наши показатели. От добра добра не ищут. Осторожно даже что переставишь, а вдруг… Крайком — сложный организм!
Л о м о в а. Да и Шахматову в Москве большая вера. На какое повышение от нас уходит! Я за годы, что в бюро, многому научилась.
С е р е б р е н н и к о в (снова шутливо). А какая неуемная пришла. Кровь с молоком. А веснушки-то куда девала? Вывела небось?
Л о м о в а (смеется). В Париж ездила с делегацией. Посоветовали мне там.
С е р е б р е н н и к о в. Вот и посылай бабу на партийный съезд! А она, оказывается, за кремом от веснушек ездила… К нашим братьям по классу!
Смеются.
Л о м о в а. Тот год вообще для меня счастливый был. Героя мне присвоили. Шахматов к нам пришел. (Осеклась.) Ведь как у нас на строительстве порта работа пошла. Ой-ой-ой! В один год столько сделали, что раньше за пять не успевали. Нет, имеет он власть над людьми. Просто иногда поражаешься какой-то его силе… особой.
С е р е б р е н н и к о в (внимательно смотрит на нее). И до Шахматова край Красные знамена имел.
Л о м о в а (горячо). Да ведь такого второго порта нет. Шестьдесят причалов. Это же… второе окно прорубить… На весь мировой простор, а не только в Европу.
С е р е б р е н н и к о в. Тоже скажешь, это только Шахматова заслуга? Это ведь Самарин! Когда начальником строительства был.
Л о м о в а (подумав). При Шахматове Самарин хорош. И на строительстве, и в горкоме. Каким он без Шахматова будет?
С е р е б р е н н и к о в. Думаешь, рано Самарину? Сколько я таких, как ты, за этим столом видел. (Повернулся в сторону комнаты отдыха.) Мне бы еще надо с Михаилом Ивановичем парой слов перекинуться.
Л о м о в а. Беречь вам себя надо.
С е р е б р е н н и к о в (внимательно посмотрел на нее). Для кого? (Повторил.) Для кого? Детей нет. Жена на ладан дышит.
Л о м о в а. Для нас, для всех. Ведь как хорошо у нас сейчас! Кто приедет, родственники в гости или делегация какая… так прямо ахают.
С е р е б р е н н и к о в (довольный, рассмеялся). И Париж меркнет?
Л о м о в а (тоже смеется). Ну, Париж — другое дело! А за то, что из деревянного, грязного, неблагоустроенного городка такую громадину отгрохали, — именно вам каждый местный человек должен в ножки поклониться.
С е р е б р е н н и к о в. Да что я… Какие тут орлы сидели! (Показал на кресло первого.) Шкадов! Чернуха!
Л о м о в а. А уж Михаил Иванович!
С е р е б р е н н и к о в. Само собой. (Тихо.) Иногда, может быть, и на пользу, что своих-то детей нет. Делу больше сил отдаешь. (Неожиданно.) А Трояна некоторые уже в начальники пароходства метят.
Л о м о в а. Начинал-то Троян звонко. В Париже я молодежных лидеров видела. О Ваньке нашем вспоминала.
С е р е б р е н н и к о в. Как же — эксперимент затеял. Набрал команду из бичей..
Л о м о в а. Ну, не только…
С е р е б р е н н и к о в (продолжает). …и хочет сделать лучшим судном пароходства! (Быстро посмотрел на Ломову.)
Л о м о в а. А как же тогда Руруа?
С е р е б р е н н и к о в. Роман Шалвович — человек пришлый. Потом, слишком красивый. Нельзя начальнику быть таким красавцем. Ты же сама все бюро с него очей не сводишь.
Л о м о в а. Да вы что, Николай Леонтьевич?.. Просто действительно какое-то чудо природы.
С е р е б р е н н и к о в (встал). А нам чудес не нужно! Мы люди обычные, земные! (Пошел к двери секретариата, выразительно посмотрел в сторону шумных голосов.)
Л о м о в а (поняла его состояние). Может, позову?
С е р е б р е н н и к о в. Двух гонцов посылать не привык. (Уходит.)
Некоторое время кабинет пуст, потом быстро входит М и х а и л И в а н о в и ч Ш а х м а т о в. Это крупноголовый человек с чуть хмурым, отсутствующим взглядом. Он ведет себя несколько необычно для своей должности. Смотрит исподлобья, руки почти не участвуют в его действиях. Очень прямая спина и постановка головы. Но он не выглядит сумрачным, скорее, сердитым. И одновременно стеснительным. С ним неудобно общаться. До той минуты, пока он весь не загорается. Словно найдя точку опоры, весь раскрывается, приближается к тебе. Его сила внушения огромна, импульсивна. И открыта. Этой открытостью он и поражает и отталкивает людей. Но все вместе эти его качества создают вокруг него своеобразное поле напряжения. Как это бывает только около очень талантливых, несуетных, стремительных людей.
Ш а х м а т о в (Самарину и Синилкину, которые вошли вслед за ним в кабинет). Не надо вдвоем.
Синилкин и Самарин переглядываются.
С а м а р и н. Я побуду там… с товарищами. (Уходит.)
Ш а х м а т о в. Он обиделся?
Пауза.
С и н и л к и н. Суда нашего пароходства реальную помощь «Челюскинцу» могут оказать только к утру.
Ш а х м а т о в. Проверьте связь с Трояном. Через полчаса соедините меня с ним.
С и н и л к и н. Я правильно сделал, что никому не сказал? Руруа поднял бы такой шум.
Ш а х м а т о в (про себя). Значит, крейтинг[1] для порта прибудет уже после моего отъезда? Это плохо.
С и н и л к и н. Жизнь…
Ш а х м а т о в. Да, да… жизнь. Пусть не расходятся. (Кивнул в сторону комнаты отдыха.) Может быть, история с «Челюскинцем» будет последним моим делом в этом кабинете. Не надо ничего ни от кого скрывать.
С и н и л к и н. Я только хотел оградить от излишних эмоций.
Ш а х м а т о в. И от эмоций не надо ограждать. (Подошел к окну.) Извинитесь перед Самариным, что я… его задержал.
С и н и л к и н. Вы недовольны мной?
Ш а х м а т о в (неожиданно, откровенно). Утром я вышел из дома… Молодая милая такая девушка… Инвалид, с ногами что-то. Пытается опередить черную кошку. На костылях пытается. Чтобы кошка не перебежала ей дорогу. (Пауза.) Понятно?
С и н и л к и н (не сразу). Мне-то понятно.
Ш а х м а т о в. Я же знаю, что все будет хорошо. Так что не смотрите на меня с жалостью. (Улыбнулся.) Ну что вы стоите? Надо включать другую скорость. Праздник кончился.
Синилкин у дверей обернулся на улыбающегося, много лет непонятного ему начальника.
Шахматов, оставшись один, быстро набирает номер телефона.
(В трубку.) Ася Викторовна? Это Миша. Нет, нет, все в порядке. Леночка? «Челюскинец»? Наверно, в пятницу. Почему — наверно? Не знаю… Так сказалось. Извините. (Быстро кладет трубку. Сидит, опустив голову.)
Входит С а м а р и н. Он еще ничего не знает.
«Челюскинец» в пятницу не будет.
С а м а р и н. То-то Серебренников исчез!
Ш а х м а т о в (удивленный). Вы всегда так внимательно следите за ним?
С а м а р и н. Привычка. Это только вы могли себе позволять не обращать внимания. А каждый человек в крае знает — Серебренников ничего зря не делает. С кем говорил, с кем рядом сфотографировался. У кого на дне рождения был. Все непросто.
Ш а х м а т о в (тихо). Жалко мне вас.
С а м а р и н (после паузы). Вы словно ждете, что я откажусь. А я не откажусь… От вашего… доверия. Знаю, если что в крае случится, Москва меня просто не поймет. Как же! Двадцать лет край был благополучный, передовой, безотказный. И почему Серебренников не сигнализировал?
Ш а х м а т о в (поморщился). Может, не стоит так драматизировать?
С а м а р и н. Михаил Иванович… Вы человек другого полета! Вам все это смешно. За вами вон сколько! Вся горнорудная промышленность Востока вами поднята. Любое крупное дело здесь с вашим именем связано. Высокие премии. Звезда Героя. И вообще…
Ш а х м а т о в. Что вообще?
С а м а р и н. Знаете, как говорят — «ходит с человеком удача». Праздник! Смелость! А у удачи особое обаяние. Баловень судьбы! Вот вы взялись за порт Дальний. И как по мановению палочки… Все заиграло! Все получилось.
Ш а х м а т о в. Какой-то беспредметный разговор. (Потер виски.)
С а м а р и н. Я же серьезно… Знаю, что вы не в восторге от моей кандидатуры. Но так получилось, что я ваш прямой наследник в крае. Был начальником строительства порта. Потом вы сами меня секретарем горкома выдвинули.
Ш а х м а т о в. Беспредметный, потому что я не умею говорить не по делу. (Пауза.) Не знаю. Недавно на партийной работе. Что, например, вам сейчас надо сказать?
С а м а р и н. Вы уже почти пять лет первый…
Ш а х м а т о в (встал из-за стола). Когда вы приходили ко мне с делами порта или как секретарь горкома с проблемами того же судоремонтного завода или радиотехнического института, мне все было понятно. Поэтому мы говорили быстро и ясно. А сейчас вы говорите в качестве кого? Просителя, что ли? Вы хотите отказаться? Можно проще вас спросить? Вы можете? Вы хотите? Вы способны быть первым секретарем крайкома?..
С а м а р и н. Я?.. Как-то не полагается…
Ш а х м а т о в. Вы назвали себя моим преемником? Так беритесь! Или завтра на пленуме будет выбран другой человек.
С а м а р и н. Я же не говорил, что отказываюсь.
Ш а х м а т о в (внимательно смотрит на него). Вы хороший человек. Добрый, благородный, умный… Вы умеете работать. Любите дело, край, людей… Вы это осознаете?
С а м а р и н. В общем…
Ш а х м а т о в. Поверьте, что это так. Просто на слово мне поверьте.
С а м а р и н. Я получаюсь уж каким-то…
Ш а х м а т о в. Не торопитесь. Я могу назвать вам столько же ваших недостатков. Если хотите. Но что выбрать, зависит только от вас. Во что поверите вы, поверят и люди. А жизнь поставит на вашей характеристике печать. Жизнь. Не я, не Серебренников. Даже не ваши дети. Только жизнь! (Неожиданно сел, отбросил какую-то бумагу.) Позовите всех. Надо что-то решать с «Челюскинцем». (Откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.)
Самарин некоторое время смотрит на него, потом открывает дверь из комнаты отдыха, и в кабинет входят начальник пароходства Р о м а н Ш а л в о в и ч Р у р у а, председатель крайисполкома П а в е л С т е п а н о в и ч К а ш т а н о в. За ними длинный, еще что-то жующий Г е р м а н А л е к с а н д р о в и ч Л я т о ш и н с к и й, директор судоремонтного завода. Каштанов и Руруа явно о чем-то только что спорили, но, войдя в кабинет, невольно притушили голоса.
Садитесь… (Руруа.) Что это у вас за бумажка в руке?
Р у р у а. Радиограмма. Мне только что передали из пароходства. Шторм девять баллов. В машинном отделении пожар. Судно становится неуправляемым.
С а м а р и н. Сколько людей на борту? Шестьдесят?
Ш а х м а т о в (неожиданно). Шестьдесят один. Женщину-врача взяли.
Все недоуменно смотрят на него.
По моей просьбе.
Р у р у а. Команда у него крепкая. Но есть и перевоспитуемые, можно сказать… (Замолчал.)
С а м а р и н (чтобы прервать паузу). Где они?
Р у р у а. В Баденском море. (Передает ему радиограмму.)
К а ш т а н о в. Порядка в двадцати — двадцати пяти километрах от них два иностранца.
Р у р у а. Японец и грек. В условиях шторма могут подойти на «SOS».
К а ш т а н о в. В порядке часа, полутора.
Ш а х м а т о в. Прошу, говорите кто-нибудь один. Что вы как Бим и Бом. (Смешался своей же резкостью.) Извините! (Пауза.) Руруа, наших никого рядом нет?
К а ш т а н о в. До ближайшего берега порядка семисот километров.
Р у р у а. Опять же на берегу — не наши друзья.
Ш а х м а т о в. Я же просил отвечать кого-нибудь одного. Это что — форма коллективной ответственности?
К а ш т а н о в (набычившись). Может быть, понадобится и коллективная ответственность. Дело-то всяко может обернуться. Практически все бюро крайкома в сборе. Серебренникова можно позвать. Ломова еще не ушла.
С а м а р и н. Может, не надо преувеличивать?
К а ш т а н о в. При длине «Челюскинца» такой шторм уже серьезная проблема.
Р у р у а. Плюс пожар!
К а ш т а н о в. Плюс — он только что вышел из ремонта.
Р у р у а. А ремонтировал наш уважаемый судоремонтный!
Ш а х м а т о в (Лятошинскому). Герман Александрович, вы спите, что ли?
Л я т о ш и н с к и й. Почему? Я думаю…
Р у р у а. Он мечтает… как утром окажется в Москве. И будет обедать в «Арагви». (Смеется.)
К а ш т а н о в. Говори прямо, пожар — это ваши недоделки?
Л я т о ш и н с к и й. Я же сказал — думаю.
Ш а х м а т о в. А вы, Герман Александрович, по-прежнему летаете на субботу-воскресенье в Москву?
Л я т о ш и н с к и й. Да.
Ш а х м а т о в. Я же вас предупреждал.
Л я т о ш и н с к и й. У меня в Москве мама. Ей восемьдесят три года. А мое заявление по собственному желанию вы не подписываете.
С а м а р и н. Я думаю, мы скоро решим ваш вопрос, Лятошинский.
Шахматов нажимает кнопку.
Тут же в дверях вырастает С и н и л к и н.
Ш а х м а т о в. Почему нет связи с «Челюскинцем»? Полчаса прошло.
С и н и л к и н. Принимаются меры.
Ш а х м а т о в. Соединитесь с Морфлотом. Попросите от нашего имени… Всем судам, что находятся поблизости, двигаться на помощь «Челюскинцу». Но главное сейчас — Троян! Мне нужен Троян!
С и н и л к и н. Сразу доложу, как связь появится.
Ш а х м а т о в. Спасибо.
Синилкин уходит.
С а м а р и н. А если не появится?
Л я т о ш и н с к и й. У Синилкина появится.
Ш а х м а т о в (понял, догадался). Руруа, вы успели дать радиограмму Трояну. Да?
Руруа кивает головой.
Вы знали раньше?
Р у р у а. Еще утром он радировал… Но тогда положение не было столь катастрофическим.
Ш а х м а т о в (поправляет). Тяжелым. (Вопросительно смотрит на Руруа.)
Р у р у а. Я дал команду держаться до последнего.
Пауза. В кабинет стремительно входит возбужденный С е р е б р е н н и к о в. За ним Л о м о в а, на которой, как говорится, лица нет.
С е р е б р е н н и к о в. Что это у вас за порядки, Роман Шалвович? О «Челюскинце» уже весь город говорит.
Р у р у а (опешив). Откуда?..
С е р е б р е н н и к о в. Доложили… Надо что-то решать, товарищи!
Ш а х м а т о в. Вы сообщали в министерство? В Москву?
Р у р у а. В общих чертах. Министр, знаете, привык мне доверять такие вопросы.
С а м а р и н. А вы, значит, не видите причин для тревоги?
Р у р у а. Профессиональная… выдержка, так скажем. А потом я как-то привык, что мой портрет на Доске почета уже пожелтел от времени. Кстати, висит он в Москве рядом с залом коллегии! Слева…
Ш а х м а т о в (тихо). Не откажите в любезности вернуться к делу.
Р у р у а. Зачем раньше времени паниковать? Мало ли что в океане бывает!
С е р е б р е н н и к о в. Вы не знаете наш город? Здесь каждая семья с морем связана.
Л я т о ш и н с к и й. Не понимаю, а к чему такая паника? И что, собственно, решать? Спасут их как миленьких.
К а ш т а н о в. А если не успеют? Если не смогут? Пожар-то на судне сейчас! А не к утру. И не к моменту согласования!
Л я т о ш и н с к и й. Так и я о чем говорю. Любим мы устраивать из всего проблему! Кто сейчас вообще так ставит вопрос — спасать людей или не спасать? Бред.
С е р е б р е н н и к о в. Спасти не только людей. Но и крейтинг. Возможность сдать в срок важнейшую стройку края. Порт. Это уже вопрос политический.
К а ш т а н о в (по привычке вечно спорить с Серебренниковым). А, у тебя и отлов беспризорных собак — тоже вопрос политический.
С е р е б р е н н и к о в. Все, что касается людей, — все вопросы политические! А вы, Лятошинский, не иронизируйте. Лучше подумайте, что сейчас в душе Нины Сергеевны. (Повернулся к Ломовой.) Ведь ее сын на «Челюскинце».
Л о м о в а (старается справиться с собой). Да… Валерик…
Ш а х м а т о в (снова берет радиограмму в руки, надевает очки, внимательно читает ее, перечитывает. В кабинете устанавливается глубокая тишина. Отложив радиограмму, Шахматов задумчиво и почти отрешенно смотрит в окно, потом тихо говорит). Троян только констатирует положение на судне.
Р у р у а (встал, горячо). Для пароходства спасение «Челюскинца» иностранцами — большой удар. Половину стоимости судна и груза мы должны заплатить спасателям. А крейтинг стоит десятки миллионов. Я уж не говорю о доведении сухогруза до порта. А они выберут порт не самый ближний. Это я вам гарантирую. Плюс стоимость последствий пожара…
К а ш т а н о в. Одного крейтинга достаточно… (Махнул рукой.)
Р у р у а (так же горячо продолжает). Что же получается? Мы остаемся без судна? Неизвестно, в каком состоянии крейтинг. И за обгорелые остатки пароходство должно еще платить…
С е р е б р е н н и к о в. Не забывайте, что на этих обгорелых остатках люди!
К а ш т а н о в. Михаил Иванович?
Шахматов не отвечает.
А Михаил Иванович? Решение-то вроде складывается.
Ш а х м а т о в (словно очнулся). Что? Какое решение?..
К а ш т а н о в (встал возбужденный, обводит жестом присутствующих). Мы, кажется, не расходимся во мнениях. Нина Сергеевна, конечно, за… Самарин… будем тоже считать — за. (Лятошинскому.) Не понял тебя, Герман Александрович! Конкретно?
Л я т о ш и н с к и й (махнул рукой). Пусть спасаются любыми средствами.
К а ш т а н о в (Руруа). А ты, Роман Шалвович?
Р у р у а. А-а! Не вешайте на Руруа клеймо человеконенавистника. Что деньги? Они как голуби! Чем больше бросаешь, тем больше возвращается!
К а ш т а н о в. Ну вот. Все за. (Почти смеется, довольный.)
Ш а х м а т о в (не сразу). За? За что?
К а ш т а н о в (как само собой разумеющееся). Приняли решение просить Морфлот рекомендовать капитану «Челюскинца» Ивану Максимовичу Трояну послать «SOS». Рекомендовать… (Поднял палец.)
Шахматов обводит взглядом сидящих перед ним людей. Молчит.
С а м а р и н. Что-нибудь не так, Михаил Иванович?
К а ш т а н о в (почти просит). Если насчет связи… так Синилкин добьется. Он такой!
Снова повисла пауза.
Ш а х м а т о в. Ну, приняли решение… А что изменилось?
К а ш т а н о в. Как — что?
С е р е б р е н н и к о в. Развязали Трояну руки!
Ш а х м а т о в. Капитан, и только он, имеет право послать «SOS».
Р у р у а. А мой приказ держаться?
Ш а х м а т о в. Морской устав важнее любого приказа. А за ваш приказ вас, Руруа, можно судить. Он незаконен. (Неожиданно быстро.) Кто это сказал, что мы развязали руки Трояну?
Молчание.
Кто?
С е р е б р е н н и к о в. Я.
Ш а х м а т о в. Они у него разве были связаны?
С е р е б р е н н и к о в. Ну если так судить, то…
Ш а х м а т о в (неожиданно). Предлагаю объявить Руруа выговор. Строгий выговор. (Пауза.) Роман Шалвович, вы понимаете, за что?
К а ш т а н о в. Михаил Иванович! Разве сейчас об этом…
Ш а х м а т о в. Руруа, я вас спрашиваю.
Р у р у а (тихо). Понимаю.
Шахматов поднимает руку, и его взгляд словно заставляет всех сделать почти одновременное движение. Все — один за другим — опускают глаза и медленно, но решительно поднимают руки. Действительно, в этом человеке есть что-то гипнотическое. Шахматов резко встал, быстро прошелся по кабинету. Распахнул дверь — немой вопрос туда, в секретариат. Опустил голову, медленно вернулся к своему столу. Все это время пауза. Глаза присутствующих следят за Шахматовым.
Ш а х м а т о в. Нет связи. (Всем.) А почему вы думаете, что они… Троян и его команда, меньше нас понимают размеры беды? Или, может, они не хотят жить? Этакие легкомысленные бодрячки? Все-таки стоит подумать — почему… Почему Троян не подает сигнала бедствия? Почему? Это сейчас самое важное!
С е р е б р е н н и к о в. Они бы рады дать «SOS»…
Л о м о в а. Извините, я выйду.
Шахматов кивает головой. Она быстро выходит. Шахматов встает из-за стола, бредет по кабинету, потом усаживается на стуле, в углу, как-то странно подобрав под себя ноги, съежившись. Привычная домашняя поза. Отрешенная и в то же время удобная для глубокой сосредоточенности.
Р у р у а (встает). Я должен быть в пароходстве. Я налажу связь.
Ш а х м а т о в (тихо). Сидите.
Руруа опускается на стул. Пауза.
Л я т о ш и н с к и й (обернувшись, Шахматову). Вы так на меня смотрите, словно я виновен в пожаре?
Тот не отвечает и не смотрит в его сторону.
Но ведь пароходство подписало акт о приеме «Челюскинца» после ремонта?
Р у р у а (тихо). Подписало.
Л я т о ш и н с к и й. Да! Да! Да! Наверно, на «Челюскинец» надо было ставить новый газогенератор, а не латать старый.
К а ш т а н о в (тихо). Думаешь, из-за него пожар?
Л я т о ш и н с к и й. За остальной ремонт я отвечаю. Мои мужики досконально все делают. До сих пор не понимаю, почему они меня не слушаются.
Ш а х м а т о в (остро глянув на него). Вы — обаятельный!
Л я т о ш и н с к и й (вскочил). Мы латаем, латаем и латаем пароходы. Чтобы край мог выдерживать все растущие темпы добычи рыбы. Миллионы километров перевозок. Когда пришли вы, Михаил Иванович, вы обещали, что это будет только год-другой. Теперь вы уезжаете в Москву… даже не подписав моего заявления об уходе.
С а м а р и н. Я же сказал. Решим, решим твой вопрос.
Л я т о ш и н с к и й. Ну в самом же деле! Станочный парк устарел. Стапеля перенабиты! Десять лет назад министерство дало мне деньги, документацию, кадровые возможности. А я не могу их реализовать! Тогда мне было сорок пять лет. Я был молод, красив, полон энтузиазма. А что я сейчас?
К а ш т а н о в. Не пыли, Герман Александрович. Судоремонтный наша гордость. Основной отряд пролетариата!
С е р е б р е н н и к о в. И под командой такого… извините, неврастеника.
К а ш т а н о в. Осторожнее, Николай Леонтьевич. Может быть, во всем Союзе нет второго такого Лятошинского.
Ш а х м а т о в (неожиданно Лятошинскому). Допустим, вы ушли с завода…
В кабинете сразу снова стало тихо.
Допустим? Хорошо?
Л я т о ш и н с к и й (насторожившись). Ну!
Ш а х м а т о в. Нет, не «ну». (С искренним интересом.) Как жить будете?
Л я т о ш и н с к и й. Тихо.
Ш а х м а т о в (подавшись вперед). Как, как?
Л я т о ш и н с к и й. Не надрываясь. Тихо. Не мучась каждый вечер, как утром пустить гидравлический пресс. Как переделать котельную, в которой, того и гляди, возможна авария. Да, да, именно в эту самую минуту. Когда я вам докладываю о своих душевных планах. (Воодушевляясь.) Вы же любите душевные излияния! Не понимаю, как можно быть инженером такого класса и одновременно… Вы, наверно, уже забыли…
С а м а р и н. Любопытно, любопытно…
Л я т о ш и н с к и й. Или вы и на прежних своих постах были в основном теоретиком? Генератором идей? И там были свои Самарины, Синилкины, которые претворяли их в жизнь. Так вот, судоремонтный, Михаил Иванович, вам был бы не по плечу! У нас директору надо знать самому, как из проволочек собирается дистанционное управление, и показать, если потребуется, и быть в курсе всех мировых новинок. Тогда основной отряд пролетариата, как выразился уважаемый председатель крайисполкома, готов за тебя и в огонь и в воду! В две смены и в три! Нет, «Челюскинец» горит не по нашей вине! (Сел, снова встал.) Может быть, я однобок. Но я люблю железки. Они надежнее! Прошу покорно извинения… за тон… Но только за тон! (Сидит, перебирает бумаги. Потом берет чью-то пачку сигарет и неумело закуривает.)
Пауза.
К а ш т а н о в (после паузы, примирительно). Ты что, сам не понимаешь, Герман Александрович? Что такое остановить судоремонтный?
Входит С и н и л к и н.
Ш а х м а т о в. Ну…
С и н и л к и н. Из-за шторма суда не могут быстро подойти к «Челюскинцу». Только к утру.
Ш а х м а т о в. Значит, настаивают?
Синилкин кивает головой.
Что Москва?
С и н и л к и н. Жду их решения с минуты на минуту.
К а ш т а н о в. Но ведь у военных есть и другие возможности.
С е р е б р е н н и к о в. Разрешите, я сам. Поговорю. Из своего кабинета.
С и н и л к и н (настойчиво). Решение будет с минуты на минуту.
Ш а х м а т о в. Связь с Трояном?
С и н и л к и н. Налаживается. Разрешите. (Подходит к стационарному селектору, включает эфир.)
Слышны бесконечные радио и радиотелефонные разговоры пароходства, крайкома, Москвы, далекие и рядом звучащие голоса на русском и других языках, все чаще повторяющие название сухогруза «Челюскинец».
Во всяком случае, сигнала бедствия с «Челюскинца» в эфире нет. (Уходит.)
К а ш т а н о в. Держится, чертяка!
С е р е б р е н н и к о в (про себя). Да, любопытно…
С а м а р и н (не сразу). Мне вот только одно любопытно… Почему же все-таки Лятошинский сдал сухогруз с сомнительным газогенератором?
С е р е б р е н н и к о в. Нужно было — и сдал!
С а м а р и н. А все-таки любопытно, почему же «Челюскинец» вышел в море?
Р у р у а (вскочил). Потому что я танцевал у него на голове. Крейтинг надо везти? Надо! Не самолетом же! «Челюскинец» самый большой сухогруз пароходства. Каждый день его простоя…
С е р е б р е н н и к о в. Или ремонта…
Р у р у а. …обходится государству в восемьдесят тысяч рублей, а мы будем ждать генератор из центра? Три месяца! А-а! Не смешите меня!
С а м а р и н. А вас после строгого выговора еще можно рассмешить? Завидный характер. Легкий!
С е р е б р е н н и к о в (настороженный жесткостью тона Самарина). Юрий Васильевич, тебя вроде бы еще пленум-то не выбрал?
Ш а х м а т о в (встал, пошел по кабинету, снова стало тихо). Роман Шалвович, почему я не знал о ваших сомнениях, когда принимали «Челюскинец» после ремонта?
Р у р у а. Не надо…
С е р е б р е н н и к о в. Ну, товарищи!
С а м а р и н (перебивая Серебренникова). Сначала вы, Руруа, даете команду держаться. Так? А через каких-то три часа соглашаетесь, что лучше послать «SOS».
Р у р у а. Меня убедили.
С а м а р и н. Значит, каждый раз, принимая решение, вы заранее готовы через полчаса с ним не согласиться?
С е р е б р е н н и к о в (встал). Это мы ставили перед пароходством конкретные задачи. И Руруа их выполнял. Как дисциплинированный человек. Он доложил мне о состоянии сухогруза перед выходом в океан! И я дал добро на выход. Я! Из-за чрезвычайности обстоятельств.
С а м а р и н. Рассчитываете — порт все спишет?
С е р е б р е н н и к о в (спокойно). Спокойно, Юрий Васильевич, я понимаю, что край… всех нас… ждет новая эра… Но пока мы с вами…
С а м а р и н. Я просто хочу понять, почему все это произошло? Почему наши товарищи оказались такими легкомысленными людьми? А ведь не дети. Далеко не дети! И тысячные коллективы у всех на руках. Колоссальная власть! Что же произошло? (Резко встал, но столкнулся взглядом с Шахматовым, который тихо стоял у окна, у колышущейся под ветром белой занавески.)
Ш а х м а т о в (спокойно, замкнуто). Не то, Юрий Васильевич. Не то. Почему «не произошло» с нами? Не произошло самого важного! (Оглядел всех присутствующих и сел в кресло.)
С а м а р и н. Только не волнуйтесь, Михаил Иванович… Прошу.
Ш а х м а т о в (тихо). Все вы отдали огромный кусок жизни, колоссальную энергию, талант, терпение, мужество… И наш порт построен за три с половиной года. Невиданные сроки. Создан! Сделан! Государство обрело второе дыхание. Иностранцы смотрят на нас как на чародеев. Волшебников! Это ведь не шутка, что наш край равняется четырем Франциям. И мы можем, мы в силах сделать его еще счастливее! Или нам по плечу только одна сверхстройка? Один рывок в жизни? А что дальше? Назад, что ли? Почему же оказалось, что сами мы не стали на голову выше, ответственнее, строже. Мы с вами? Почему не произошло с нами такого же чуда, как со стройкой порта? Ведь это же удивительно! Что я сегодня услышал. Хорошо ли вам всем живется? Именно вам? А? Каштанов? Николай Леонтьевич? Руруа? Довольны ли вы собой? В ладах с совестью? Вам… вам… вольготно, весело… свободно на Руси?
С а м а р и н. У Некрасова… наоборот…
Ш а х м а т о в. Что наоборот? А? (Поправился.) «Свободно, весело, вольготно на Руси…»
Все молчат, кто-то вздохнул, Шахматов резко махнул головой, словно ему тесен воротник. Самарин напряженно посмотрел на него, но Михаил Иванович справился с собой.
Ничего, ничего… Сейчас пройдет.
К а ш т а н о в (не поняв полунемого диалога Шахматова с Самариным). Я, знаете… Мое дело обычное в крае. Вообще-то я высоким словам не доверяю… У меня что конкретно, на повестке? Чтоб в городе чистота и порядок. Побелка города к Первомаю. Собак беспризорных отловить… И то вот с Серебренниковым воевать приходится. Ну, чтобы там дворники работали. Чтобы картошку завезли. Придет время — чтобы зерно убрали. Благо, что у нас в крае посевных площадей не много… Да ну вас с высокими материями! У меня жена молодая! Мальчонке шестнадцать! Кому они без меня нужны? А от высоких материй до инфаркта — это самое прямое дело!
Л я т о ш и н с к и й (Каштанову). Вы не прибедняйтесь. Вы по-старому, можно сказать, губернатор края! Да такой, что кости у нас иногда трещат.
К а ш т а н о в (смешался). Ну, ты потише, Лятошинский. А то действительно подумают…
С е р е б р е н н и к о в. Чем прямее, тем лучше. (Встал.) Не хочется, Михаил Иванович, напоследок, но не узнаю я тебя. Почему ты не хочешь… категорически поставить вопрос перед Морфлотом: рекомендовать Трояну дать «SOS»? К чему все эти вопросы, отвлеченности? Урок, что ли, хочешь нам преподать? На примере Трояна?
Л я т о ш и н с к и й. И не только в Трояне сейчас дело.
К а ш т а н о в. Мужики, да не бросайтесь вы друг на друга!
Л я т о ш и н с к и й. «Три года мужества, таланта, терпения. Огромный кусок жизни». А вы спросите, как он нам достался? Да! Вы, Михаил Иванович, умеете поставить цель. Да! С вами даже я становлюсь студентом-романтиком. Даже я могу убедить себя, «все будет завтра…». Ну, послезавтра. Но будет! Вы призываете нас, а требует с нас Серебренников, не вы! Вы уедете, а Серебренников останется и будет пожинать плоды нового чудо-порта. Вот тут-то Серебренников и докажет всем, кто благодетель края. Я-то к маме в Москву. Руруа давно в Грузию собирается… А кулак-то серебренниковский останется. Вот почему и «не произошло с нами»!
К а ш т а н о в. Замолчи, Герман! Порт построен. Крейтинг придет. Откроем порт. Проводим Михаила Ивановича. Там разберемся. А сейчас «Челюскинец» спасать надо. Вертолеты послать. Связь налаживать.
С е р е б р е н н и к о в. Вот это верно. (Лятошинскому.) Мудро это, молодой человек.
В кабинет быстро входит взволнованная Л о м о в а, за ней С и н и л к и н, молча кладет радиограмму перед Шахматовым, который сидит, закрыв глаза.
Л о м о в а. Михаил Иванович, пожар потушили.
Р у р у а. Ура-а!
Л о м о в а. Но судно стало неуправляемым. Я вас прошу…
С и н и л к и н (видя, что Шахматов сидит по-прежнему). Двухсторонней связи по-прежнему нет. Смогли только перехватить радиограмму.
Шахматов не поднимает головы.
С а м а р и н. Что в радиограмме?
С и н и л к и н. Шторм усиливается. Оставшиеся две машины не выгребают против волны.
Р у р у а (осторожно берет радиограмму со стола Шахматова). Еще два иностранца подошли. Про «SOS» ни слова.
С а м а р и н. Кто подписал?
С и н и л к и н! Без подписи. (Смотрит на Шахматова.)
Р у р у а. А первая была подписана Трояном.
К а ш т а н о в. Тоже характер! Пока можно была покрасоваться героизмом, он тут как тут…
С а м а р и н. Не надо.
К а ш т а н о в. Что?
С а м а р и н (раздельно). Не надо так про Трояна! Другой бы на его месте просто переложил бы на нас всю ответственность. (Посмотрел на Руруа.)
С и н и л к и н. Москва затребовала данные о «Челюскинце». Изыскиваются все возможности помочь Трояну.
Ш а х м а т о в. Соедините меня с округом.
С и н и л к и н. Будет. Пока я докладываю Москве о положении каждые полчаса.
Ш а х м а т о в. И это все?
С и н и л к и н. Округ сообщает — три вертолета поднялись в воздух. Один вернулся из-за погоды. С двумя другими связь поддерживается нерегулярно. Атмосферные помехи.
Пауза.
К а ш т а н о в. Что-то я перестал вас понимать, Николай Леонтьевич? (Внимательно смотрит на молчащего Шахматова. Берет инициативу в свои руки.) Дело это, как я понимаю, в конце концов, начальника пароходства. Уж он найдет способ, как воздействовать на Трояна. И без бюро, без крайкома, тихо, мирно… А Роман Шалвович нам, старикам, не откажет…
С е р е б р е н н и к о в (осмелев). Вроде Михаил Иванович хочет далеко идущих выводов. (Лятошинскому.) И вы тоже?
К а ш т а н о в. Если бы не время…
С е р е б р е н н и к о в (не может остановиться). Самарин хочет спасать Трояна своего. Ломова за сына беспокоится. А мы с тобой, Павел Степанович, всю жизнь на ножах, в одной упряжке. Мы-то с тобой о чем печемся? Об авторитете партии!
Л о м о в а (молчащему Шахматову, тихо). Михаил Иванович, дорогой, послушайте Серебренникова. Ведь он старшой. «Старшой»! В городе его так зовут.
С и н и л к и н. Почему «старшой»?
С е р е б р е н н и к о в (засмеялся). Нас у матери двенадцать человек. А отец в первую империалистическую погиб. Понимаете сами… что казаку пришлось вынести. (Улыбнулся.) Ну ладно, ладно, мир, мужики? Что это напоследок? Такого орла провожаем! Не по-человечески получается… (Весело.) Давай, Руруа, твори свои грузинские чудеса. Но только чтобы Трояну была отбита телеграмма, со всеми формальностями, со всеми печатями, с благословением министерства. Да такая, чтобы он послушался. Спасение людей.
Р у р у а. И моя подпись?
С е р е б р е н н и к о в. Естественно! А чья же еще? Разумно? Разумно!
Л я т о ш и н с к и й (раздельно). Мужики — за! А то ведь если «Челюскинец» погибнет? Тогда ведь на свет выплывет. Как Руруа все контрольные службы обошел? И вообще… (Сделал широкое движение рукой.)
Шахматов поднял голову, Лятошинский замер, все подняли глаза.
Ш а х м а т о в (Синилкину). Что вы стоите? Связи нет?
С и н и л к и н. Будет.
Ш а х м а т о в. Я уже это слышал.
С и н и л к и н. Связь будет через пятнадцать минут. Если хоть один вертолет выйдет в квадрат «Челюскинца». (Тихо. Шахматову.) Вы забыли принять лекарство.
Ш а х м а т о в (не понимая, не помня, шарит по столу, по карманам). А где оно?
С и н и л к и н (вынимает из кармана). Две таблетки. (Протягивает стакан воды.)
Ш а х м а т о в. Спасибо. Спасибо вообще вам. Это так обременительно для людей заботиться о чьем-то здоровье. (Выпил лекарство.)
С а м а р и н. Может быть, подождем? Отменить?
Л я т о ш и н с к и й (тихо). Что можно отменить?
С и н и л к и н (быстро глянув на него). Я включу «Челюскинец» на белый телефон.
Ш а х м а т о в (не сразу). Лучше на селектор.
С и н и л к и н (Шахматову). Хорошо. Троян будет по селектору. (Быстро уходит из кабинета.)
Р у р у а (про Синилкина). Из военных он, что ли?
С е р е б р е н н и к о в. Из народного хора. Секретарем партбюро там был. Лет десять назад. А потом с Михаилом Ивановичем по всем городам и весям, как говорится.
К а ш т а н о в. А дисциплина… ой-ой-ой… чувствуется!
Р у р у а (как знаток). В хоре самая дисциплина.
Ш а х м а т о в (неожиданно мягко). Я попросил взять на «Челюскинец» свою племянницу. Она воспитывалась у нас в семье. Прилетела из Ленинграда на практику. По профессии судовой врач. Взяли дублером. Это просто чтобы вы знали. Она… единственный ребенок у нас в семье. Стариков много. Все живы. Мои родители и жены. Все четверо. А дочь вот такая… Леночка…
Л о м о в а. Выходит, мы с вами товарищи по несчастью?
С а м а р и н (резко). А что? Есть известие об их гибели? Держите себя в руках, Нина Сергеевна.
К а ш т а н о в (мягко, но настойчиво). Вы, Михаил Иванович, простите. Определяться надо. А вы как-то… ни да, ни нет. Если что знаете, скажите. Доверяйте нам.
Л о м о в а (вдруг, в сердцах). Нельзя же таким каменным быть!
Пауза.
Ш а х м а т о в (осторожно). Если бы это был не Троян, а кто-нибудь другой… я бы давно…
Л я т о ш и н с к и й (неожиданно догадавшись). Михаил Иванович!
Ш а х м а т о в (резко обернувшись). Что?
Л я т о ш и н с к и й. Все-таки был он у вас? Перед выходом в море?
Ш а х м а т о в. Кто?
Л я т о ш и н с к и й. Троян.
Ш а х м а т о в. Был. (После паузы, быстро.) Был, был…
Пауза.
С а м а р и н (осторожно). Это что-нибудь меняет в вашем решении?
Ш а х м а т о в (искренно). Вы думаете — дело в решении? Все серьезнее. (Замолчал.)
Члены бюро переглянулись. Встал Руруа.
Р у р у а. Я позвоню министру! В конце концов, я подчиняюсь ему.
Ш а х м а т о в (повысив голос). Я не договорил.
С а м а р и н (быстро). Сядьте, Роман Шалвович.
Ш а х м а т о в (Серебренникову). Если «Челюскинец» погибнет… Если погибнут шестьдесят моряков, они положат свои жизни за наши с тобой ошибки, Николай Леонтьевич.
К а ш т а н о в. Да какие? Мы-то, в конце концов, при чем? Океан! Порядка девяти баллов шторм!
Ш а х м а т о в (решившись). Идти на смерть или спасаться — могут решать только они сами. У них должна быть свобода выбора.
С е р е б р е н н и к о в. Они там от своего молодечества сложат голову, а весь шум, вся ответственность на нас? Это же государственный вопрос! Порт должен быть сдан в конце концов. Он уже включен как действующая единица в государственный план. Твое слово! Имя, наконец, Михаил Иванович…
Л о м о в а (вскочила). Ребят надо сначала спасти. А потом уж разбираться!
Ш а х м а т о в (себе). Если на фронте командование колеблется, управление потеряно, фронт дрогнул… И здесь важно, чтобы кто-то остался на своем посту.
С е р е б р е н н и к о в (возмущенно). Это наш-то край дрогнул?
К а ш т а н о в. В самых передовых столько лет!
Ш а х м а т о в (чуть повышая тон, но этого достаточно). Не вижу я тут святых. Думаете, я вас учу? Вы тоже меня учите! И хорошему и плохому. А что произошло? В общем-то, в государственных масштабах — частный случай. ЧП! Заметка на двадцать строк в газете. А раскрылось многое. Далеко стало видно. Каждый из нас в чем-то, где-то да поступился своим мнением. Не рискнул положением. Не ответил отказом на глупость. А расплачиваются за это шестьдесят один человек. Троян. И мне хочется, чтобы нам перед ними было стыдно. Всем нам. И больше, и меньше виноватым! (Хлопнул ладонью по столу.)
В кабинете стало тихо. Руруа поднялся и снова сел. Надо расходиться, но ни у кого нет сил.
С е р е б р е н н и к о в (тихо). Ты понимаешь, что на себя берешь?
К а ш т а н о в. Не простит народ.
Ш а х м а т о в. А я сам никого не прощал. Погибнут — отвечу. Спасут судно и груз — спрошу с каждого. За ЧП.
К а ш т а н о в (тихо). С себя придется начать!
С е р е б р е н н и к о в (распрямив плечи). Похоже, что с Михаила Ивановича мы еще сегодня спросим. (Встал, пошел к двери.)
Навстречу входит С и н и л к и н.
Л о м о в а. Уже? Троян?
С и н и л к и н. Нет. Еще три минуты… (Подходит к Шахматову, осторожно и негромко.) Вот! Решение Москвы. Самые широкие полномочия. С Министерством Морфлота согласовано. Можно воспользоваться флотом, авиацией. Всеми средствами. Они ждут ваших распоряжений.
Ш а х м а т о в. Ясно.
К а ш т а н о в. Михаил Иванович! Дорогой…
С е р е б р е н н и к о в. Не будем останавливаться ни перед чем!
С и н и л к и н. Один из вертолетов вышел в квадрат «Челюскинца». С минуты на минуту будет связь. Сейчас, сейчас…
С е р е б р е н н и к о в. Да что значит один вертолет!
С и н и л к и н (продолжая настойчиво). Звонили из парткома судоремонтного. Там собрались рабочие. Просят приехать кого-нибудь из секретарей.
С е р е б р е н н и к о в. Меня?
С и н и л к и н (Самарину). Юрий Васильевич, они просят вас.
Л я т о ш и н с к и й. Мне тоже надо на завод.
С а м а р и н. Едем вместе.
Р у р у а. Надо по радио, по телевидению сказать. Насчет «Челюскинца».
Все смотрят на Шахматова. Он жестом показывает, чтобы они вернулись за стол заседаний.
Ш а х м а т о в (после паузы). Подождем, что скажет Троян.
С е р е б р е н н и к о в (тихо). А что мы ему скажем?
Ш а х м а т о в (смотрит в окно). Ох какой ветер… Вода летит. Как светлый меч…
К а ш т а н о в (усмехнулся, Серебренникову). А не пора ли нам с тобой на пенсию? А, Николай Леонтьевич?
С е р е б р е н н и к о в (тоже пытаясь улыбнуться). Только квартиру сыну Ломовой дадим. На набережной…
Л о м о в а (закрыла глаза). Какая уж квартира. Живой бы вернулся. (Не может справиться с собой, тихо плачет.) О господи!
Включается селектор. Несмотря на то что Троян говорит из радиорубки, слышны глухие удары, могучий рев ветра, радиопомехи. Но голос капитана «Челюскинца» отчетливо слышен и спокоен.
Г о л о с Т р о я н а. Здесь капитан сухогруза «Челюскинец» Троян. Находимся в шестнадцати кабельтовых от траверса Танарских островов…
Ш а х м а т о в (перебивает). Здесь Шахматов.
Г о л о с Т р о я н а (вежливо). Здравствуйте, Михаил Иванович.
Ш а х м а т о в (очень просто и обыденно). Здравствуйте, Иван Максимович. Как погодка?
Г о л о с Т р о я н а (тем же невозмутимым тоном). Нормально.
Р у р у а (не может сдержать себя). Как нормально? Десять баллов!
Ш а х м а т о в (соглашаясь с Трояном). Нормально так нормально. Пожар потушили?
Г о л о с Т р о я н а. Потушили.
Ш а х м а т о в. Как машины работают?
Г о л о с Т р о я н а. Неплохо. Ремонтируем.
Ш а х м а т о в. Сколько в работе из четырех?
Г о л о с Т р о я н а. Одна.
Ш а х м а т о в. Течь заделали?
Г о л о с Т р о я н а. С течью порядок.
Ш а х м а т о в. Иностранцы далеко?
Г о л о с Т р о я н а. Двое еще в пределах видимости.
Ш а х м а т о в (после короткой паузы). Гибнем, но «SOS» не подаем?
Г о л о с Т р о я н а (не сразу). «SOS» не подаем.
Молчание.
Ш а х м а т о в. Здесь у меня товарищи… Почти все бюро. Советуют послать «SOS». (Почти весело.) Понимаешь, сдавать надо порт. Крейтинг, понимаешь, нужен.
Г о л о с Т р о я н а. Советуют послать «SOS»?
Ш а х м а т о в (тихо). Советуют.
Г о л о с Т р о я н а. Не вижу необходимости.
Ш а х м а т о в (замер, напряженный). Жертвы есть?
Г о л о с Т р о я н а (не сразу). Нет.
С е р е б р е н н и к о в (тихо). Будут!
Ш а х м а т о в (тихо). Что это за удары?
Г о л о с Т р о я н а. Волны. Если у вас все, мне нужно на мостик. У нас… порядок. Но не совсем…
Р у р у а (подбегает к микрофону селектора). Здесь Руруа. Давай «SOS». Слышишь, Троян? Троян? Слышишь?
Г о л о с Т р о я н а. Отказываюсь.
Р у р у а. Ты ответишь…
Г о л о с Т р о я н а (спокойно). На судне, как вам известно, командует капитан. Его право принимать последнее решение.
С е р е б р е н н и к о в. Именно последнее!
Ш а х м а т о в (отодвинув Руруа). Иван, я помню наш разговор. Я прошу тебя…
Г о л о с Т р о я н а. Что?
Ш а х м а т о в (пересиливая себя). Прошу…
Г о л о с Т р о я н а. Я плохо слышу… Помехи!
Ш а х м а т о в. Прошу, Иван… (Победив себя, кричит.) Выдержи! Иван! Выдержи!
Г о л о с Т р о я н а (не сразу, удаляясь в связи). Понял! Понял!
Треск в селекторе, связь резко прерывается, давая только простор реву ветра, мечущейся морзянке, хрипу и сиренам помех, гулким шквальным ударам, шторму. Невесть откуда обрушившейся музыке.
Л о м о в а (вдруг кричит). Как же у вас язык повернулся!
Ш а х м а т о в (Ломовой). Поймите… Вы только поймите…
Шахматов пытается что-то сказать, но в этот момент у него как-то резко перекашивается лицо, он хватается за грудь. Словно из-под земли появляется Синилкин, заслоняет спиной упавшего в кресло Шахматова. Все поражены, замерли… Кто-то пытается помочь, кто-то хватается за графин с водой.
С и н и л к и н (резко оборачивается). Прошу выйти! (Почти кричит.) Слышите! Выйдите… (Подхватывает Шахматова.) Сейчас, Михаил Иванович. Сейчас. Я здесь… Здесь.
Все невольно отступают к двери.
З а н а в е с
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
В кабинете Ш а х м а т о в. Он полулежит в кресле за столом. С и н и л к и н заваривает чай. Делает это не спеша, отвлекаясь этим занятием. Шахматов смотрит на его священнодействия внимательно и сосредоточенно. Синилкин, поймав на себе его взгляд, подходит и поправляет подушку, что подложена за спину Шахматова, он машинально кивком головы благодарит его, берет стакан чаю.
Ш а х м а т о в. Я же просил покрепче.
С и н и л к и н. Крепче вам нельзя. (Отходит к окну.)
Ш а х м а т о в. Откройте фрамугу.
С и н и л к и н. Ветер слишком рвет. Я включил кондишн.
Шахматов взглянул на помощника и промолчал. Тот стоит спиной к нему у окна.
Ш а х м а т о в. Связи нет?
С и н и л к и н. Занимаются. Пока «Челюскинец» не прослушивается ни на каких волнах. Шторм. (Включает селектор.)
Снова взбудораженный эфир. Радиоголоса пароходства, иностранцев. Только молчит «Челюскинец».
Вертолеты вернулись на базу.
Ш а х м а т о в. Жертв нет?
С и н и л к и н. Нет.
Ш а х м а т о в (тихо). Хорошо.
С и н и л к и н. Если бы Троян объявил «SOS», мы бы сразу же знали. (Пауза.) Не самоубийца же он!
Ш а х м а т о в. В городе знают, что связь с «Челюскинцем» прервалась?
С и н и л к и н. Да. И про тяжелое положение. В общем, все, что известно.
Ш а х м а т о в. И все равно идут в крайком.
С и н и л к и н (не сразу). Верят.
Ш а х м а т о в. Ждут. (Решился спросить осторожно, даже смущенно.) Удивил я сегодня всех? Да? Некрасиво получилось?
С и н и л к и н (пожал плечами). Все — взрослые люди. Думаете, не знали, что вы больны?
Ш а х м а т о в. Одно дело знать, а другое вот так… воочию.
С и н и л к и н (отстраняя разговор). Лятошинский и Самарин уехали на завод. Все остальные здесь, в крайкоме. Если надо, позову…
Ш а х м а т о в. Нет, ты скажи…
С и н и л к и н (чуть повышая голос). Жизнь есть жизнь. Крайком — это как на вершине. Все глаза на тебя направлены. Начальник строительства, главный инженер комбината, начальник главка, даже замминистра — это в тени. Более или менее, конечно.
Ш а х м а т о в. Нельзя же болезнь ставить в вину человеку.
С и н и л к и н. На этом месте всё в вину. Кроме победы. Даже полупобеда в этом кресле — уже вина.
Ш а х м а т о в. И то, что Леночка на «Челюскинце»…
С и н и л к и н. Тоже вина! Плохая примета. Женщина на корабле.
Ш а х м а т о в. Да сейчас их десятки плавают. Буфетчицы, врачи, официантки…
С и н и л к и н (чуть повышая голос). Только не племянницы первого.
Синилкин положил бумагу перед Шахматовым.
Радиограмма по ВЧ. Из Москвы.
Ш а х м а т о в (читает). «…Со своей стороны принимаем все. Просим доложить… Под вашу личную ответственность…»
С и н и л к и н. Соединить с Москвой?
Ш а х м а т о в (не сразу). Нет… Утром.
Молчание.
Жалеешь, что пошел сюда за мной?
С и н и л к и н. Это моя профессия. (Неожиданно тихо и просто.) Я власть люблю.
Ш а х м а т о в (тоже просто). А я нет.
С и н и л к и н. Поэтому она вам и дается. А мне нет.
Ш а х м а т о в. А почему ты на самостоятельное дело не пойдешь? Я же предлагал…
С и н и л к и н. Сказал — слишком власть люблю. А руки не должны претендовать быть головой.
Ш а х м а т о в (подумав). Интересно.
С и н и л к и н. Мне тоже. (Неожиданно горячо.) А вы знаете, почему я вам всегда был верным? И буду верным до конца? (Не дожидаясь ответа.) Потому что вы для меня человек непонятный. Будущий. Я по всем этажам людей-то посмотрел.
Ш а х м а т о в (отчужденно). И всех понял?
С и н и л к и н (с вызовом). Почти… Я ведь в потомственной мещанской династии вырос. Сын мясника. И дед мясник был. Мать официантка. В армии все больше при кухне да при командовании. И шоферить научился, и на машинке печатать. Стенографировать даже. А уж как брюки генеральские гладил!..
Ш а х м а т о в. Нигде ведь не уживался. У тебя трудовая книжка на четырех листах исписана. До народного хора.
С и н и л к и н (замкнулся). Хор — это особое дело… Может, я до сих пор жалею… (Вдруг.) Где-то читал я, что человек хочет жить с удовольствием. Жизнелюбцы все! А жизнь — это не удовольствие… Жизнь — это преодоление! Слаб человек, ленив. Вроде бы и верит, и делает, старается… А сам-то в душе опасается, то ли делает. Потом жена… Врачи… Стрессами пугают… Зачем? Чем больше делаешь, тем больше забот!..
Ш а х м а т о в (тихо). Презирать людей — это не дело.
С и н и л к и н. Именно… (Горячо.) Я вот и вытравляю это из себя. (В сердцах.) Как говорится, «теневые стороны». Вы бы посидели за моим столом. А ведь если что — так к помощнику. Поэтому и не могу я должности самостоятельной взять. Не вытравил я из себя… ну, этого, мещанского… Всезнайства, с презрительной ухмылочкой на губах.
Ш а х м а т о в (чуть не рассмеялся). Тогда следи за своим лицом.
С и н и л к и н (будто его поймали на чем-то предосудительном, искренно, по-мальчишески). А что? Заметно? Да. (Расстроился.) Видно, так и умру — пенек пеньком! (Неожиданно ожесточаясь.) А вы что думаете, вас все обожают? Да? Вы внимательно присмотритесь. Есть, которые ждут не дождутся, когда вы в Москву уберетесь. Таких, как вы, у нас не любят. (Махнул рукой.)
Ш а х м а т о в (пораженный). Ты что… Владлен Семенович? Я не понимаю.
С и н и л к и н (уходя от ответа). Вы всё про высоты да страсти. Вы людей изменить хотите. Думаете, вам простят «Челюскинца»? Простят, что вы порт в три года построили? Простят, что вы в любом чертеже, в любой конструкции первым увидите ошибку? И первым же найдете решение? (Повысил голос.) Вам даже и болезни не простят!
Ш а х м а т о в (коротко взглянул на помощника, замолчал, потом тихо, но властно). Выйдите отсюда.
С и н и л к и н (замер, сделал несколько шагов к двери, оглянулся и опустил голову). Вы… вы поймите меня. Поймите! Я вас очень… очень уважаю. Мне такое счастье выпало — вас встретить.
Ш а х м а т о в (каменным тоном). Я рад за вас. Но сейчас покиньте кабинет.
Синилкин понимает, что извиняться или спорить бесполезно. Быстрым взглядом проверяет, не нужно ли что-нибудь Шахматову, и уходит. Шахматов один. Он сидит и словно оценивает себя со стороны. Потом встает, убирает подушку с кресла. Наконец чувствует себя готовым к дальнейшим действиям. Подходит к окну, распахивает фрамугу. В кабинет врывается резкий порыв ветра, с дождем, с океанским шумом, полетели какие-то листки, затрепетали занавеси… Шахматов только махнул рукой и стоит, подставив лицо мокрому ветру. Он не слышит, как в кабинет вошел С е р е б р е н н и к о в и встал за его плечом.
(Резко обернувшись.) Вы, Николай Леонтьевич?
С е р е б р е н н и к о в (глядя в окно). Жены, матери, дети, отцы. Морячки… Такой город… Столетняя традиция… Каждый сухогруз из дальнего плавания встречать. А если ЧП в море — весь город места себе не находит. (Смотрит на Шахматова, выжидая.)
Ш а х м а т о в. Может, чаю?
Серебренников берет предложенный стакан чаю. Садятся друг против друга. Молчат. Ждут, кто первый скажет слово.
С е р е б р е н н и к о в. Все-таки мне надо было ехать на судоремонтный.
Ш а х м а т о в. Почему?
С е р е б р е н н и к о в. Молод еще Самарин.
Снова помолчали. Посмотрели друг на друга. Пьют чай.
Что же ты, Михаил Иванович, не расскажешь, о чем с Трояном толковал?
Ш а х м а т о в (встал, прошелся к окну, обратно. Встал около стола). Троян перед выходом в океан просил меня дать ему слово. Отремонтировал их Лятошинский капитально. Понимал, что если в рейсе будет ЧП, чего это ему будет стоить. Поэтому просил меня дать слово.
С е р е б р е н н и к о в (перевел дыхание). Ну!
Шахматов молчит.
В чем слово?
Ш а х м а т о в. Что доверю ему последнее решение.
Пауза.
С е р е б р е н н и к о в (искренно потрясенный). Значит, крайком для него просто помеха? Все мы? И ты, Михаил Иванович?
Ш а х м а т о в (не сразу). Вы же умный человек, Николай Леонтьевич. Неужели не поняли?
С е р е б р е н н и к о в (искренне). Нет.
Ш а х м а т о в. Мы живем среди взрослых людей. Они хотят прожить свою жизнь. Свою, а не ту, которую за них решают. Вот и рвется русский человек, всегда рвется на самое рисковое дело. Потому что видит здесь свою власть над судьбой. Над стихией.
С е р е б р е н н и к о в. Больно невесело вы это говорите.
Ш а х м а т о в (качает головой). Радоваться вроде бы надо! Самостоятельности человек просит!
С е р е б р е н н и к о в. Гляжу, ты не особо радуешься. Забыть про этот разговор хочешь.
Ш а х м а т о в. Значит, я тоже недалеко ушел. Тоже привычка: «Как это без меня?»
С е р е б р е н н и к о в (подхватил). А ты действительно недалеко ушел. Из одного мы с тобой корня! Думаешь, если ты там доктор наук да три языка знаешь, — меняет многое? Рекомендовали ему дать «SOS» — он отказался. Значит, он! Троян!.. За все отвечает. Перед людьми! Перед пленумом!
Ш а х м а т о в (не сразу). Но ведь я же… я же просил его? Держаться.
С е р е б р е н н и к о в (вскочил). Не было этого! Не слышал никто!
Ш а х м а т о в (осторожно). И Лятошинский?
С е р е б р е н н и к о в (быстро, искренне, убеждая). И он! Думаешь, даром он у нас тут пятнадцать лет околачивается? В каждом крайкоме свой критикан должен быть. (Смеется.) По штату полагается.
Ш а х м а т о в (прямо в глаза, неожиданно). Вы это серьезно?
С е р е б р е н н и к о в (не понял). Про Лятошинского?
Ш а х м а т о в. Про меня.
Пауза.
С е р е б р е н н и к о в (спокойно). До конца биться буду, но не дам на крайком повесить… такое.
Ш а х м а т о в. Но ведь…
С е р е б р е н н и к о в. Никаких «но» не будет. (Как маленькому.) Крайком рекомендовал — Троян отказался! Виноват Троян. Ясно?
Ш а х м а т о в (замолчал, отодвинулся от стола, еле слышно). Ясно.
С е р е б р е н н и к о в. А у вас вообще приступ был? Вот это мы все видели!
Ш а х м а т о в (не сразу). С другими первыми вам было легче?
С е р е б р е н н и к о в (насторожившись). С каждым по-разному. Только они перед покоем сюда приходили. С больших высот. А вы наоборот. Вперед идете. Вверх и дальше.
Ш а х м а т о в (искренне, заинтересованно). Они вам многое доверяли?
С е р е б р е н н и к о в (задумчиво, почти печально). Хорошие старики были. Не вздорные. А теперь уж я сам старик. Суечусь, наверно, много. (Улыбнулся.) Небось у вас-то уж московские проблемы в голове, а? Большие дела вас ждут!
Ш а х м а т о в (неожиданно). А со мной в Москву не хотели бы?
С е р е б р е н н и к о в (расхохотался). Да кем мне там работать? Старшим вахтером? Бороду отрастить да двери открывать? Нет, вот порт сдадим…
Ш а х м а т о в. Без крейтинга на полгода сдача отложится.
С е р е б р е н н и к о в (с готовностью). Да что вам уж об этом беспокоиться. В Москве дела нахлынут. А насчет ордена… Бумаги уже все готовы, Михаил Иванович, старый конь, как говорится, борозды не испортит.
Шахматов хотел что-то сказать, но замкнулся, не знает, как начать нужный, необходимый разговор, потом бросается в него, как в омут.
Ш а х м а т о в. Значит, правда? Очень ждете, когда я отсюда уберусь?
С е р е б р е н н и к о в (оценил, но принял вызов). Не я один.
Ш а х м а т о в (жестче). О себе говорите.
С е р е б р е н н и к о в. Все сказал.
Ш а х м а т о в. Нет, не все! Я, оказывается, не просил Трояна? Так я просил его! Держаться. Спасти людей! Крейтинг! Спасти мою дочь! Честь нашу! Самим спастись. Без иностранцев.
С е р е б р е н н и к о в (спокойно). Может быть, и вас спасти?
Ш а х м а т о в. И меня тоже!
С е р е б р е н н и к о в. Вовремя о себе заботитесь. А отвечать придется.
Ш а х м а т о в. Напугать человека… Вселить в него ужас…
С е р е б р е н н и к о в. Не ужас, а уверенность, что обязан подчиняться. Что не пуп земли!
Ш а х м а т о в. Именно вам он должен подчиняться?
С е р е б р е н н и к о в (приблизился к Шахматову). Этой якобы «самостоятельности», распущенности я вам век не прощу! Каленым железом буду выжигать! Пока меня отсюда вперед ногами не вынесут.
Ш а х м а т о в (спокойно). Раньше. Своими ногами выйдете.
С е р е б р е н н и к о в. Издавна в России так повелось. Еще дружина, когда выбирала князя, говорила: «Теперь ты князь, а мы рабы твои».
Ш а х м а т о в. Далеко засматриваетесь.
С е р е б р е н н и к о в. Так в старину было. Так и всегда будет. Цель ясна, план ясен. А жизнь неколебима, стойка, жестока. Вы всё людей хотите изменить. А они как кремень! Вот этой их крепостью и надо пользоваться. Здесь наша сила.
Ш а х м а т о в. И что же, все новые проблемы, требования в партии? В жизни? Для вас — тьфу?.. Игры пресыщенного ума? Интеллигентщина?
С е р е б р е н н и к о в. Если правду? Да! Не на пользу все было. А до чего докатились? Троян какую-то шпану в порту набирает, а мы чуть ли не слезы льем от умиления! Они, видите ли, людьми станут!
Ш а х м а т о в. А вы что же, Николай Леонтьевич, целую жизнь прожили и не поняли, что не всегда человек сам виноват, что его жизнь не задалась?
С е р е б р е н н и к о в. А кто же виноват? Мы, что ли?
Ш а х м а т о в. И мы! Мы — тоже! Человек, он сейчас до тридцати лет себя ищет. Надеется, осматривается, лучше ли он, хуже других. Его ли это место? Есть ли смысл в его жизни?
С е р е б р е н н и к о в. Не долго ли — до тридцати?
Ш а х м а т о в. А вы хотите, чтобы новый человек сразу, как в инкубаторе, рождался? Сразу какой нам нужен?
С е р е б р е н н и к о в (хлопнул рукой по столу). А не слишком ли мы терпимыми, не слишком ли добренькими все стали?
Ш а х м а т о в. Это, по-вашему, Троян-то добренький. Который сейчас с ними в шторме держится из последних сил?
С е р е б р е н н и к о в. …И погибнет!
Ш а х м а т о в. Нет, не погибнет! Но ребята его этот шторм на всю жизнь запомнят! Как второе рождение!
С е р е б р е н н и к о в. А если все-таки? Не слишком ли дорого нам это перевоспитание станет?
Ш а х м а т о в. Долги платить приходится.
С е р е б р е н н и к о в. Какие долги?
Ш а х м а т о в. А ведь тех… из трояновских ребят… кто-то обидел. Наверно, и мы с вами! Вы! И я… тоже!
С е р е б р е н н и к о в. Ну да, мы! А они — такие цветы жизни! Завяли на корню! А совесть-то у них должна быть? Они мужиками родились или размазней?
Ш а х м а т о в. Они детьми родились! А вот какими они стали, какими руками их подняли, накормили, воспитали, дали цель… Смысл. Вот за это мы с вами в ответе! (Сел напротив Серебренникова, задумчиво.) Вы понимаете, зачем они сюда пришли? Почему? Потому что они знают, что их беды — это наши беды. Их жизнь — это наша жизнь. Поймите это и оцените. Большего богатства, большей силы у нас с вами нет. И вот, значит, какая на наших плечах лежит ответственность. И перед ними, и перед теми… трояновцами!
С е р е б р е н н и к о в (не сразу). Вроде бы раньше так и бывало. (Усмехнулся.) И без всяких инкубаторов.
Ш а х м а т о в (сухо, отдалившись). Было. Есть. Будет. Должно быть!
С е р е б р е н н и к о в. Только что-то меньше сильных. Каких нам нужно.
Ш а х м а т о в (внимательно смотрит на Серебренникова). А нам только сильные нужны? Значит, надо делить людей на сильных и слабых?
С е р е б р е н н и к о в. Надо.
Ш а х м а т о в (не сразу). А остальных куда? (Пауза.) Туда? Что же вы молчите? Знаете, до чего так можно договориться?
С е р е б р е н н и к о в. Можно было бы решить и это…
Ш а х м а т о в (оценив откровенность). Понимаете, кто вы такой…
С е р е б р е н н и к о в. А я о себе в сто раз откровеннее скажу. Да, я — цепной пес края!
Ш а х м а т о в. Вы уверены, что край в вас нуждается?
С е р е б р е н н и к о в. Да! Да! Да! Это, молодой человек, такой же труд, как труд землекопа, ассенизатора, моряка. Это черный хлеб партийной работы. И я его ем почти сорок лет. Без этого не было бы нашей жизни. Без таких, как я.
Ш а х м а т о в. А где же тогда мое место?
С е р е б р е н н и к о в (взял себя в руки, почти мягко). В Москве. Вас туда направляют. Туда! (Пошел к двери.) Не забудьте, что пока вы на учете в нашей партийной организации.
Ш а х м а т о в (почти кричит). Стойте.
Серебренников остановился.
Вы что-нибудь знаете?
С е р е б р е н н и к о в (не понял). Что? (Насмешливо.) Да вы не волнуйтесь… А то опять…
Ш а х м а т о в. Что «опять»?
С е р е б р е н н и к о в. Таблетки-то где?
Ш а х м а т о в (искоса посмотрев на него, спокойно). Позовите всех. И не входите больше сюда без доклада.
С е р е б р е н н и к о в. Подремонтировать вам себя надо. Как следует. Большие успехи медицина сейчас делает.
Ш а х м а т о в. Это мое дело.
С е р е б р е н н и к о в. А то ведь можно провести и через бюро крайкома?
Ш а х м а т о в (долго смотрит на него). Я прикажу отсоединить ваш телефон от Москвы. (Спокойно.) Вы свободны. (Отвернулся.)
Серебренников вышел. Почти сразу же входит встревоженный С и н и л к и н.
Они погибли?
С и н и л к и н. Кто вам сказал? Москва только что сама запрашивала…
Ш а х м а т о в (после паузы, раздельно). С Москвой с этой минуты из крайкома буду говорить только я. Это приказ.
С и н и л к и н (понял). Поздно, Серебренников уже говорил. Перед тем как прийти к вам.
Распахивается дверь, входят еще возбужденные от выступлений на заводе С а м а р и н и Л я т о ш и н с к и й. За ними Л о м о в а, С е р е б р е н н и к о в и Р у р у а. Последним входит К а ш т а н о в.
С а м а р и н. На ваши окна, Михаил Иванович, весь город, кажется, смотрит. (Сел в кресло.)
Все рассаживаются в некоторой нерешительности, потому что Шахматов молчит.
К а ш т а н о в. Ну…
С а м а р и н. Что «ну»? Разошлись по домам. Утром многим на смену.
С е р е б р е н н и к о в. Ты обрисовал нашу позицию?
Л я т о ш и н с к и й. А какую, собственно, позицию?
С е р е б р е н н и к о в (посмотрел на Шахматова). Что мы Трояну самому доверили решать.
С а м а р и н. В общих чертах… рассказал.
Л я т о ш и н с к и й (Серебренникову). Юрий Васильевич выступал в лучших ваших традициях.
С е р е б р е н н и к о в. Не вижу причины для иронии.
С и н и л к и н (Шахматову). Я вам сейчас не нужен? А если Москва будет вызывать?
Ш а х м а т о в. Утром я доложу сам. Идите. Если малейшее известие…
С и н и л к и н (перебивает). Я доложу. (Уходит.)
С е р е б р е н н и к о в (Каштанову). Павел Степанович, садись-ка ты тоже за стол. Нечего в окно пялиться.
К а ш т а н о в. Я-то сяду. Чему только это поможет?
Все снова заняли свои обычные места за столом заседаний. Пауза.
С е р е б р е н н и к о в (Шахматову). Ну, Михаил Иванович… Сам начнешь? Или уж я…
Шахматов молчит.
Тогда давай я… (Встал.) В общем, дело печальное, но ясное. Была возможность спасти людей и судно. Любыми средствами! Это должна была подсказать нам совесть коммунистов.
Шахматов посмотрел на Серебренникова, включил селектор. Эфир полон голосов, команд. «Челюскинца» ищут, пытаются прийти на помощь. Морзянка, грохот шторма… Внезапно обрушивающаяся музыка…
Ш а х м а т о в (тихо). Сейчас Троян — наша совесть. Вся его команда. До последнего человека.
С е р е б р е н н и к о в (не сразу, но продолжая свое). Но все-таки мы этого не сделали. Кто-то должен за это ответить? А кто? Должны решать мы. Здесь. Сейчас. Чтобы завтра выйти на пленум с единым решением.
Л о м о в а (испуганно). Николай Леонтьевич… неужели все?
К а ш т а н о в. Руруа, ты моряк. Что скажешь?
Р у р у а. Теоретически…
С е р е б р е н н и к о в. Теоретизировали мы сегодня много. Больше, чем надо. (Каштанову.) Павел Степанович, не смотри на меня как испуганная овечка. Отвечать-то надо?
К а ш т а н о в. Надо.
Л о м о в а. Но кворума же нет… Господи, что я говорю.
С е р е б р е н н и к о в (жестко). Если мы не спросим, спросят с нас. Так что вопрос, по-моему, ясен. (Собрался с духом.) Товарищ Шахматов подмял бюро. Подмял коллективное мнение. И его волюнтаристские решения привели к тому, что «Челюскинец» гибнет. В океане, в шторме. А мы уже ничего не можем поделать.
С а м а р и н. Нет, нет! Надо ждать.
С е р е б р е н н и к о в. А вот ждать мы как раз и не будем!
К а ш т а н о в. Ты уж слишком… Все-таки вопрос не простой…
С е р е б р е н н и к о в (повышая голос). Когда люди нас спросят — все ли мы сделали для спасения «Челюскинца»? А что мы ответим? Ничего не сделали!
К а ш т а н о в (взъярился). Да что ты со своим решением? Чему оно поможет?..
С е р е б р е н н и к о в. Завтра пленум. Предлагаю определить наше отношение к трагедии…
Р у р у а. Трагедии пока еще нет.
С е р е б р е н н и к о в. Мы не страусы, чтобы прятать голову в песок.
Л я т о ш и н с к и й. Что вы всё каркаете!
С е р е б р е н н и к о в. Герман Александрович, вам-то уж надо вести себя тише воды и ниже травы! Есть еще одно обстоятельство…
Л о м о в а. Что за обстоятельство?
С е р е б р е н н и к о в. Михаил Иванович, как вы слышали, не хочет до утра говорить с Москвой. А там беспокоятся, запрашивают…
С а м а р и н. А что мы можем сообщить нового?
С е р е б р е н н и к о в. Москва к утру ждет нашего отношения к событиям. Может быть, не во всех подробностях, но я сообщил. О наших разногласиях…
К а ш т а н о в (хлопнул по столу). Успел! Тебе лишь бы первому доложить.
С е р е б р е н н и к о в (упорно). Мы должны сказать людям, кто виноват в гибели «Челюскинца».
С а м а р и н. Но ведь виноваты… Не кто-нибудь один.
Р у р у а (вскочил). Виноват шторм! Стихия. Запомните, утонуть можно и в пруду! Это знает, каждый моряк! Нельзя задавать такой тон! Мы деловые люди! Да, бывают ошибки. Объективные обстоятельства! План! Недостатки! Героизм! Конкретные задачи. Это наша жизнь. Со всем хорошим и плохим. Нечего выпячивать одно, а закрывать глаза на другое.
С е р е б р е н н и к о в. Героизм — это хорошо, когда его требуешь от других. Вот мне и хочется посмотреть, хватит ли у Михаила Ивановича сил признать, что он был не прав. А, Михаил Иванович?
Ш а х м а т о в (спокойно). Я давно не прав, Николай Леонтьевич.
С е р е б р е н н и к о в. Давай, давай! Что ж ты замолчал?
Ш а х м а т о в. Не прав с того самого дня, что согласился оставить тебя в крайкоме.
Пауза.
Р у р у а (тихо). Ого, схлестнулись маляры!
К а ш т а н о в. Зачем ты уж так, Михаил Иванович?
С е р е б р е н н и к о в (спокойно). Другим первым секретарям я не мешал вроде… А ты, значит, с первого дня на меня нож точишь?
Ш а х м а т о в. Я не умею… точить ножи. Вы ведь не тот человек, Николай Леонтьевич, которого можно увлечь, растрогать, убедить.
С е р е б р е н н и к о в (вскочил, сорвавшись). Ты же — мужик! Что ты говоришь тут жалостные слова. Тебе партией, народом доверен такой край! Четырем Франциям равняемся! Ты — хозяин! А ты какого-то Серебренникова на слезу поймать хочешь? Да я бы на твоем месте…
Ш а х м а т о в (спокойно). Нельзя вам быть на моем месте. Нельзя!
С е р е б р е н н и к о в. Да мне в Москве все равно больше веры.
Р у р у а. «На Серебренникове край держится». Часто это слышишь.
С а м а р и н. Слава богу, не только на нем!
К а ш т а н о в (тоже взорвался, Серебренникову). Мы-то уж знаем, что на тебе держится! «Нельзя! Не соответствует!» Вот весь твой устав. Ты знаешь кто? Ты — иезуит! Тебе лишь бы «не пущать!». Лишь бы ничего не менялось. И как это ты Шахматова пять лет выдерживал?
С е р е б р е н н и к о в. Выдержал, Павлуша! Еще не то выдержу! Нужен был такой Шахматов для края! Полезен на какое-то время…
Ш а х м а т о в (искренно не понял). Я нужен? Полезен?
С е р е б р е н н и к о в (уходит от ответа). Да если бы меня не было, вы бы тут давно все знамена растеряли, весь край по ведомствам растащили бы.
К а ш т а н о в (резко). Тише ты… Леонтьич! Михаил Иванович, может, по молодости и не видел таких, как ты. А меня, старого кержака, ты своими фокусами не проймешь. Я здесь — Советская власть! И растаскивать край ни себе, никому не позволю! И тебе тоже! Ты сколько раз предлагал повысить добычу олова, серебра? Главного богатства края? Какие блага, розовые перспективы сулил? Прошло у тебя это? Нет! И не пройдет, пока мы здесь. Пока здесь Советская власть! Нет, не будем мы грести лопатой сверху, что плохо лежит! Кончатся запасы? Что тогда? Где будут наши Красные знамена? Что мы людям скажем?
С е р е б р е н н и к о в. Сам знаешь! Насущные нужды страны.
Л я т о ш и н с к и й. А они у вас почему-то всегда насущные!
С е р е б р е н н и к о в (приподнимается). Что вы сказали?
Л я т о ш и н с к и й (отчетливо). Я сказал, что насущные нужды страны есть сегодня. Будут завтра. И будут, может быть, всегда! И неизвестно, когда наше олово будет важнее. Сегодня? Или послезавтра!
С е р е б р е н н и к о в. Не лезьте в большую политику, Герман Александрович. Вы в ней профан!
Л я т о ш и н с к и й (спокойно). Может быть. Экономика не служанка. Она может отомстить. У Ленина…
С е р е б р е н н и к о в (искренне). Как прижало — так и он за Ленина схватился!
Л я т о ш и н с к и й. А почему вы думаете, что это только ваша прерогатива? Я в партию в Ленинграде, между прочим, в блокаду вступил. И в ту страшную, голодную зиму я читал Ленина. Может быть, я сейчас и жив только благодаря ему…
С е р е б р е н н и к о в. Значит, мы, по-твоему, не по-хозяйски ведем дело?
Л я т о ш и н с к и й. Хватит возить из центра каждую гайку! Каждую сенокосилку! Пора перестраивать жизнь в нашем крае. У нас с пуском порта будет возможность резко поднять промышленность. Невозможно, чтобы сюда люди только за длинным рублем ехали.
Р у р у а (тоже встал). И вообще!.. Разве это дело, чтобы люди, вернувшись на берег, деньги в ресторане до утра пропивали?
К а ш т а н о в. Не до утра рестораны работают.
Р у р у а (горячится). Не до утра, так до трех!
С а м а р и н. Да о чем ты говоришь? При чем тут рестораны?! Сегодня каждый человек в крае должен понять, что он нужен здесь. Не только его руки, его умение, его труд. Он сам, как личность, нужен. В этом же научный метод руководства. И если мы не поймем, что это не призыв, не директива, не кампания, а неумолимая, святая необходимость, то мы никуда не сдвинемся. Никуда! Нельзя только п р и к а з ы в а т ь людям. Смешно, но это просто экономически невыгодно. Неэффективно! Дорого! Бесполезно! Нужно вести серьезный, откровенный… мужской разговор! Что плохо? Что хорошо? Что можешь сделать ты? Что я? Что все мы вместе? Крайком, бюро, завод, пароходство, совхоз, парикмахерская, ПТУ… Каждый из нас… И здесь за этим столом. И там… (показал за окно) каждый, кто стоит на площади…
Р у р у а (взорвался). И я за серьезный мужской разговор.
С е р е б р е н н и к о в (недобро). Что? Что? Ишь, тебя сразу заносит, Роман Шалвович!
К а ш т а н о в. Что ты ему рот затыкаешь?
Р у р у а (не отступает). Я вам честно скажу. Про себя скажу. У меня все есть. Мне завидуют! Дети! Внуки вот-вот будут! Хорошие дети! Будут хорошие внуки. Верят, что их отец сильный человек. А я верю? Сам! Сейчас! Вряд ли! Что для человека самое важное? Уважение! Чтобы его уважали. И чтобы он сам себя уважал. Так вот… сейчас… сегодня… я себя не уважаю. Нет! Что бы я сейчас ни отдал… лишь бы они спаслись!
С е р е б р е н н и к о в (резко повернувшись к Ломовой). А ты, Ломова, что все молчишь? Что ты-то думаешь?
Л о м о в а (тихо). А я не думаю. Я жду.
Все невольно повернулись к ней.
С е р е б р е н н и к о в. А что говорят?
Л о м о в а (так же отрешенно). А ничего не говорят.
С а м а р и н. Как — ничего?
Л о м о в а. Вы на заводе были?
С а м а р и н (растерявшись). Да. Я выступал. Лятошинский несколько слов сказал…
Ш а х м а т о в. И разошлись?
С а м а р и н. Разошлись.
Шахматов встал, прошел к окну, во время следующего разговора стоит у окна.
С е р е б р е н н и к о в (повышая голос). Я тебя, тебя спросил, Ломова!
Л о м о в а (вздрогнув). А что я? Много от меня толку? Если б даже что и сказала. Ну что смотрите, Николай Леонтьевич? (Ее глаза уже горят.) Аль не узнаете? Ломова я! Ломова! Вы мне сегодня говорили, «многих таких, как я, вы за этим столом видели». Так вот я другая. И фамилия моя от прадеда. Ломовой извозчик он был. И я на своем веку наломалась тоже достаточно. Мне ведь мои сто сорок процентов не за сидение здесь выводят, а за дело! А ты посиди в моей кабине, на сороковой отметке. В жару, когда глаза, гляди, выжжет. Зимой, когда ветер баллов в шесть-семь да дождь со снегом. А кран под тобой будто танцует… А я ведь баба! Руки-то, черт с ними. А ведь у бабы еще кое-что есть.
С е р е б р е н н и к о в (тихо, но грозно). Ты где находишься?
Л о м о в а. Знаю, где я нахожусь. Не забыла! Да и выбирали меня не бездельники. Что я им, работягам нашим, завтра скажу? За твою спину, Николай Леонтьевич, спрячусь? «Крайком так решил». Так вот, ты еще не крайком. Ты просто Серебренников. Один из секретарей. Который должен край слушать. И что мы говорим — выполнять. И перед людьми отчитываться. Спрашивать, ладно ли я сделал и что еще нужно?
С е р е б р е н н и к о в (почти спокойно). Вот этого я и не пойму. Что тебе-то нужно?
Л о м о в а (неожиданно пронзительно). Мне нужно, чтобы ты мне верил. Уважал. Понял, что я не хуже тебя. Не глупее! Ты думаешь, я не знаю, что ты на мой голос всегда рассчитываешь, когда надо кого-то поставить на место! Собрать большинство! Ты любого можешь по голове огреть! Каштанов, Лятошинский еще сопротивляются, не дают тебе разгуляться. А такие, как Роман Руруа, уже все готовы сделать. Как говорится, «чего изволите»! Знают, даже если что случится, прикроешь ты их, вытянешь. А они — тебя! Вы же истина в последней инстанции! Вон Ванька Троян жизнью, судном рискует, пытается честь, добро спасти. Так ты и туда лезешь. Тебе лишь бы престиж свой охранить! Как же — ему велели спасать, а он, дурак такой-сякой, отказывается. ЧП! Безобразие! Неподчинение крайкому! А теперь ты трояновской бедой хочешь и Шахматова в землю вогнать! Он ведь тебя не знает, на что ты способен. Он же по себе о людях судит. А какой он человек, даже ты не понимаешь. Есть же у тебя что-то святое за душой. Так оглянись, протри глаза. Где ты? Кто ты? Кто вокруг? Слабоумные, что ли? Только тогда я тебя вот что спрошу — а кто мир наш построит? И его, и Лятошинского, и Ваньки Трояна. Всех — мир! А он у нас в душе начинается. Какая она, такое будущее наше будет! Вот об этом подумай. О душах наших. И о своей тоже! Пора! Пора! (Отвернулась. Села, потом не выдержала, выбежала из кабинета.)
Все смотрят на Серебренникова, он сидит, опустив голову. Встал, отошел к окну.
Л я т о ш и н с к и й (после паузы). Михаил Иванович, сказал ли вам Ваня Троян… Мы с ним всю ночь говорили. Перед тем, как он к вам пошел. Сказал он вам, что с вашим приходом легче стало дышать в нашем крае? Что на человека перестали вешать ярлыки: «критикан», «неуправляемый», «излишне самостоятельный»…
Ш а х м а т о в (не оборачиваясь). Говорил…
Л я т о ш и н с к и й. Но тогда, если уж верить в человека, то до конца. Так ведь? А то знаете, как в старой армии. Фельдфебель отдал приказ: «Ать», а «Два» — сказать забыл. Так и стоит солдат с поднятой ногой…
Ш а х м а т о в. Что, что?… (Резко обернулся, напряженный.)
Л я т о ш и н с к и й (пытается улыбнуться). Ну, шутка такая есть.
Ш а х м а т о в. А я не люблю шуток! Не люблю юмора в деле!
Р у р у а (пытается смягчить ситуацию — наступившую тишину). А-а, хорошая шутка, если к месту…
Ш а х м а т о в. Сейчас не к месту! (Быстро прошел к своему столу.) Да, да, порт в три года. Победа, радость, достижение! Все это очень хорошо, правильно, красиво. Да только мало. Понимаете, мало! Домашние радости! В этом кабинете надо другими… другими мерками жить! Какой век за окнами? Что решается? Быть или не быть человечеству! А мы в каких-то элементарных вещах, как в трех соснах, путаемся… (Повысил голос.) Вы что, действительно не видите, что мы в чем-то живем вчерашним днем? Что такое наша земля? Природные богатства. Как мы всем этим распоряжаемся? Организация труда на каком уровне? Ведь стоило приложить малейшее, примитивнейшее усилие, как строительство порта рванулось вперед. А что это? Открытие? Да такие методы были еще двадцать лет назад. (Бросил карандаш о стол.) А вы задумывались когда-нибудь, что Ленин менял экономическую политику, когда это было необходимо, решительно. От растерянности, что ли? Нет, потому что он ни на что не закрывал глаза. У него были глаза и сердце смелого человека.
С е р е б р е н н и к о в (оглянулся, тихо). Ну, тебе, Михаил Иванович, до Ленина, конечно, далеко. Но бывает и хуже.
Ш а х м а т о в. А нам хуже нельзя! Вы не беспокойтесь, Николай Леонтьевич. Я знаю вам цену. Вы человек — идейный. Хотя против ваших идей я буду биться до последнего.
К а ш т а н о в (про себя). Это точно. Идейный… А мы не всегда.
Ш а х м а т о в. Вы думаете, все наши недостатки в экономике? В неурожаях? Они в том, что мы с вами не всегда понимали, на что способен наш человек. Когда подводили нас наши люди? В войну? В разрухе? На целине? В атомном подвиге? Не было этого. Человек совершенен! И если какой-то человек слаб — его жизнь бессмысленна, то виноваты в этом и мы. Мы! И не надо этого бояться! Мы никогда не боялись правды! Мы! Мы сами добровольно взяли на себя ответственность вести народ. Быть самой передовой партией в мире.
Вбегает С и н и л к и н, за ним Л о м о в а.
Все невольно устремляют на них глаза.
С и н и л к и н. Есть возможность связаться с греческим траулером. Он в сорока километрах от «Челюскинца». Прикажете просить греков спасать Трояна?
Ш а х м а т о в (смотрит на него, не узнавая). Что вы сказали? Просить?.. Спасать Трояна?
С и н и л к и н (отступает к двери). Понял. Я все понял. Зато определили их место нахождения. (Уходит.)
Пауза. Дальнейший разговор идет медленно, тягуче, почти бесстрастно. Ждут. Напряжены. Думают о другом. Идет время…
С е р е б р е н н и к о в (вернулся за стол, помолчал, вздохнул). Давно я хотел, чтобы напротив меня сидели настоящие, кремневые мужики. Были такие в моей молодости! В этих стенах были. Если что умею, у них научился. Дорого они платили за свою самостоятельность… (Посмотрел на Шахматова, тот молчит.)
К а ш т а н о в. Я их тоже помню. Не любили они тебя.
С е р е б р е н н и к о в. За силу не считали, а потом оказывалось поздно. Вы тут мне прямо в глаза говорили, что я во всех бедах виноват. Не мне судить. Слишком большую власть в крае взял? Может быть… Только откуда эта власть? Вы мне ее отдали! Я же вас, каждого, поштучно подбирал. Вы же — мастера. Таланты! В Москве каждый из вас и ту же машину, и деньги, и положение… все бы имели! (Пауза.) Я из-за жены вас домой не приглашаю. А вы бы посмотрели, как я живу. Шофер Санька смеется: «Вы бы, — говорит, — Николай Леонтьевич, гарнитур бы, что ли, купили? Вам достанут!» А я знаю, что на своем клеенчатом диване так и помру. Потому что другой веры у меня нет. Здесь одно говорить — дома другое. Здесь к мировой революции призывать, а самому с женой барахлом квартиры и дачи набивать. Деток «Жигулями» к свадьбе одаривать!
К а ш т а н о в (вскочил). Намекаешь, что я Алешке своему машину купил? Грешен. Только ты никогда не поймешь! Что такое сына на старости лет заиметь…
С е р е б р е н н и к о в. Вот, вот, люди видят! Все видят…
К а ш т а н о в. А мы не монастырь с тобой строим! Не схиму принимали!..
С е р е б р е н н и к о в (неожиданно печально). Страшно вас одних оставлять. Да… Мне уже недолго осталось жить. Хорошо, хоть напоследок довелось подноготную о себе узнать. Из ваших уст. Я, может, из всего края только одного человека не мог раскусить. Нет, не тебя, Михаил Иванович. Ты — сегодня здесь, завтра там. А Трояна! Я, может, из-за спора с ним и уходить-то отсюда не могу. Не доспорили мы еще с ним! Не верю я во всякие его социальные эксперименты. Набрать всякой дряни в порту и сделать лучшим судном пароходства. Я не о твоем сыне говорю, Ломова. Я в принципе!
Л о м о в а. Теперь-то, кажется, уже доспорили…
С е р е б р е н н и к о в. Все равно не верю!
С а м а р и н. Что ж вы замолчали?
С е р е б р е н н и к о в (словно освободившийся, даже помолодевший, подошел к окну). Неужели и в городе так же, как вы, обо мне думают? (Пауза.) Какая же власть нам партией дана! А тут сотни тысяч людей… У каждого свой мир, смысл жизни… (Тихо.) Какая же ответственность… перед людьми! Хотя бы перед той же Ломовой!
Л о м о в а. Ты же сам начал, Николай Леонтьевич… Я же знаю!
С е р е б р е н н и к о в (перебивая ее, почти гневно). Ничего вы не знаете! Устал я! Сколько лиц перед глазами стоит. Кажется, протяни руки, они как живые… Ушедшие, живые, будущие… А живой-то только земля остается. Край наш… Ясный. Зеленый. Могучий. Какие там к черту Франции! (Резко повернулся.) Выполнит Троян свой долг. А если погибнут, погибнут геройски.
Шахматов внимательно смотрит на сидящих перед ним членов бюро.
(Тихо.) Вы — образованные… умные… молодые… Вам еще все кажется просто. Ни ошибок, ни грехов за спиной. Ну что ж, давайте. Давайте. Только не дай бог, если что случится. Когда без сверхгероизма не обойтись… То ведь народ прямо спросит вас: «А те ли вы люди? Чтобы в грозное время нами командовать?» Что вы ответите?! Или опять будете искать, за чьей спиной спрятаться? На кого вину свалить?
Ш а х м а т о в (неожиданно). Нет…
С а м а р и н (настороженно). Что «нет», Михаил Иванович?..
Ш а х м а т о в (после паузы, удивительно открыто). Не будем прятаться. (Смотрит на Серебренникова.) Я не имел права кричать на вас, Николай Леонтьевич. Да, да… У каждого свой смысл жизни… Свой мир… Все разные. И неудобные. И безразличные! Иногда удивительные люди. Но кто-то должен! Кто-то обязан любить этих людей. Всех… Всяких. Живых… (Тихо, почти про себя.) Любить — это необычайно трудно. Но это главный, верховный труд члена партии. А если не можешь? Тогда действительно имей дело только с железками. Я понял, понял, спасибо… Простите меня. Простите.
Л о м о в а. Да что с тобой, Михаил Иванович? Слезы, что ли…
Ш а х м а т о в (тихо). Как я вам в глаза посмотрю, если…
Л о м о в а. Не надо! Я тоже морячка. И отец у меня был моряк. И муж. И сына я знала куда провожала. На что.
Быстро входит С и н и л к и н. Кладет радиограмму на стол Шахматова.
С и н и л к и н. Только что передали…
Ш а х м а т о в (читает, молчит). А где ее подобрали? Где греки?
С и н и л к и н. Теперь уже в пятидесяти километрах от прежнего места нахождения «Челюскинца».
Л о м о в а. Спаслись?
Ш а х м а т о в (механически отвечает). Греческий рыболов «Бейкос» поднял на борт одноместную спасательную шлюпку. С врачом-стажером. С Волнухиной.
С а м а р и н. Жива? Лена?
Ш а х м а т о в. Жива. Они посадили ее в шлюпку. Дали полный запас пресной воды.
Л о м о в а. А сами?
С и н и л к и н (видя, что Шахматов не может отвечать. Пауза). Шлюпка только на одного человека. Она на несколько минут пришла в сознание.
К а ш т а н о в. Спасти хотя бы женщину… Это Троян!
С а м а р и н (тихо). Это Троян.
Пауза.
Л о м о в а. Ну вот и все. Как просто.
Р у р у а. Пойдемте, Нина Сергеевна.
С и н и л к и н. Я вызвал врача.
Л о м о в а. А ты…
Р у р у а. Нина, я побуду с тобой…
Идут к двери.
С и н и л к и н. Москва передала. (Положил на стол листок.)
С е р е б р е н н и к о в (взял бумагу со стола Шахматова. Читает, а затем вслух). Москва одобряет решение Шахматова… связанное с «Челюскинцем». (Синилкину.) Это вы запросили Москву?
С и н и л к и н. Я.
С е р е б р е н н и к о в (оценивает). Понятно. (Снова в бумагу.) Одобряет… Доверяет бюро… И кадровые вопросы тоже…
С и н и л к и н. Об этом в телефонограмме не сказано.
С е р е б р е н н и к о в. Не все пишется, что подразумевается.
Ш а х м а т о в (тихо). Подразумевать больше нечего.
С и н и л к и н (обращаясь ко всем, стараясь не смотреть в лицо Шахматова). Надо бы людям что-то сказать…
С е р е б р е н н и к о в. Сейчас решим. Идите.
Синилкин уходит. Каштанов поднялся.
К а ш т а н о в. Так уж полагается. Почтить…
Один за другим встают остальные, кроме Шахматова, который, кажется, не замечает никого.
С е р е б р е н н и к о в. Садитесь, товарищи.
С а м а р и н (про себя). Нет. Не могу себе представить… Я ведь с детского дома с Ванькой Трояном дружил. На флоте в войну юнгой служил. Вы не знаете, что такое в детском доме старшего брата иметь!
Л я т о ш и н с к и й. Вспоминать потом будете, Юрий Васильевич.
К а ш т а н о в. Я лично готов ответить. И перед пленумом.
С и н и л к и н (входя). Михаил Иванович, там на площади… Неспокойно. Что прикажете?
Ш а х м а т о в (коротко посмотрел на него, обвел глазами присутствующих, неожиданно спокойно). Я иду к ним…
Идет к двери, за ним встревоженный Синилкин. Все смотрят вслед Шахматову. Тот оборачивается на пороге.
Я доверяю вам… (Хотел сказать еще что-то, но сдержался и быстро широким, уверенным шагом ушел.)
За ним Синилкин. Пауза.
С е р е б р е н н и к о в (не смотря на молчащих членов бюро, встал). Здесь, конечно, не все… Но, я думаю, отсутствующие члены бюро крайкома поддержат нас. Вынесем разговор на пленум. Доложим в Москву. Но общее мнение сейчас выработаем. (Вдруг тихо рассмеялся.) Оказывается, мудро Москва поступила, дала нам право самим решать. (Вздохнул.) Первое — предлагаю, товарищи, за противопоставление себя бюро крайкома партии, за несвоевременное принятие мер по спасению «Челюскинца» вынести Шахматову Михаилу Ивановичу… строгий выговор. С занесением в учетную карточку. (Молчание.) Ну, это ведь — по-божески! (Молчание.)
Пауза.
К а ш т а н о в (резко встал, почти отбросил стул. Подошел к окну). Включите селектор… Может, еще что узнаем…
Лятошинский включает селектор. По селектору слышатся малопонятные переговоры. Долгая пауза.
С е р е б р е н н и к о в (Лятошинскому). Включил! Так голосуем?
К а ш т а н о в (про себя). Как Шахматов-то по площади идет… Словно двадцать лет сбросил.
Л я т о ш и н с к и й (подошел к нему). Сложный человек Михаил Иванович.
К а ш т а н о в. Не от мира сего. (Вздохнул.)
Л я т о ш и н с к и й (твердо). Нет, от мира. Именно от нашего мира.
С е р е б р е н н и к о в. Даже если бы они спаслись, думаю, все равно бы на это место сел другой. Нет, не ты, Самарин. Нет, Юрий Васильевич, ты все-таки младший брат. Так на всю жизнь им и остался.
К а ш т а н о в. Ты?
Л я т о ш и н с к и й. Троян!
С е р е б р е н н и к о в (усмехнулся). Умный ты, Герман Александрович.
Пауза.
К а ш т а н о в (задумчиво). И что ты за человек.
С е р е б р е н н и к о в (спокойно). Я земной, жизненный человек.
С а м а р и н (не может прийти в себя от предложения Серебренникова). Ванька Троян… Ему бы в голову никогда не пришло, что Серебренников… Его…
К а ш т а н о в. Смотрите, как Шахматов рукой машет. Словно саблей рубит!
Л я т о ш и н с к и й (тихо). Какая все-таки сила в этом человеке.
С е р е б р е н н и к о в. Нет, Шахматов, конечно, помог краю… Помог!
К а ш т а н о в. Смотрите, даже шапку снял. А ветер-то, ветер…
С а м а р и н. А как слушают! Как слушают…
Л я т о ш и н с к и й. А где Синилкин? Нельзя было его одного отпускать…
С а м а р и н. Что это? Смотрите, люди к крайкому бегут.
К а ш т а н о в. Неужели? Надо…
С е р е б р е н н и к о в (подбегает к селектору). Синилкин! Черт! Где же ты?
К а ш т а н о в. Шахматов на их пути встал!
Л я т о ш и н с к и й. Нет! Это что-то не то!
Серебренников быстро идет к двери. Навстречу ему вбегают Л о м о в а и Р у р у а.
Л о м о в а. Живы! Живы! Только что передали…
Р у р у а. Только что передали с флота, «Челюскинец» спасен. Он на плаву. Ремонтируются. Течением его вынесло к Танагрским островам.
С е р е б р е н н и к о в. Не может быть!
Л о м о в а (обнимает его, потрясенного, испуганно). Живы! Слава богу!
К а ш т а н о в (тихо). Ура! Ура, товарищи! Никуда мы Михаила Ивановича не отпустим.
С а м а р и н. А Ванька-то, Ванька-то Троян!..
К а ш т а н о в. Выстоять в таком шторме…
Л я т о ш и н с к и й. Ну что, Николай Леонтьевич, доспорили вы наконец с Трояном?
С е р е б р е н н и к о в. Да! (Сел.) Да, человек, оказывается… может… невозможное…
Л я т о ш и н с к и й (кричит, объясняет, как маленькому). Кто-то иногда. Должен… И никто не знает, где последний человек, где первый! Должен!
С е р е б р е н н и к о в (хватаясь за последнюю надежду). Не к ордену Трояна! К Герою представим!
Р у р у а (ничего не понимая, почти танцует от радости). Все герои! Весь экипаж к наградам представлю!
Л о м о в а. А Валерку моего?..
Р у р у а (танцует). На свои деньги такой пир закачу!
С а м а р и н (кричит у окна). Смотрите! Смотрите!.. Что это с ним?
Р у р у а. Споткнулся!
К а ш т а н о в. Плохо, наверно? Пройдет…
С а м а р и н (кричит). Миша… Упал! Миша…
Л я т о ш и н с к и й. Врач. Синилкин бежит…
Выбегает из комнаты, за ним остальные… Остается один Серебренников. Потрясенный, затравленный событиями. Пытающийся взять себя в руки. По селектору идет радиотелефонный бесконечный разговор с пароходством, с крайкомом. Серебренников выключает селектор. Пауза. Одиночество. Входит С и н и л к и н. У него неестественно спокойное лицо.
С и н и л к и н. Острая коронарная недостаточность.
Пауза.
С е р е б р е н н и к о в (пауза, еле слышно). Распорядитесь.
С и н и л к и н (кладет ключи, документы на стол перед Серебренниковым). Распоряжайтесь сами. Я ухожу.
С е р е б р е н н и к о в (потрясенный, боясь остаться один). Мальчишка! Пятидесяти не стукнуло…
С и н и л к и н (у двери, спокойно). Как сказала бы моя бабушка… будьте вы прокляты… Николай Леонтьевич! (Уходит.)
Серебренников один в большом, пустом кабинете. Пытается встать, потом ему это удается. Он поднимает одну телефонную трубку, другую. Снова кладет. Потом включает селектор. Оттуда неожиданно громко, взрывом раздается счастливый, хрипловатый, почти юный голос Трояна.
Г о л о с Т р о я н а. Здесь капитан Троян. Михаил Иванович? Вы слышите меня? «Челюскинец» не только на плаву, но уже работают две машины. Пожар потушен! Можем идти своим ходом! Спасибо за доверие, Михаил Иванович. Люди показали себя с героической стороны! Вы слышите меня, Михаил Иванович?.. Мы можем идти своим ходом!
Серебренников слушает Трояна, но не отвечает. У него взгляд раненой старой птицы. Он не замечает, как в кабинет вошли С а м а р и н, Л о м о в а, К а ш т а н о в, Л я т о ш и н с к и й, Р у р у а. Они молча стоят у дверей и внимательно смотрят на него. Серебренников поднимает глаза, обводит всех долгим оценивающим взглядом и понимает… многое. Потом Серебренников медленно, с усилием встает. Несколько мгновений стоит в задумчивости, потом выходит из-за стола, проводит рукой по его зеленому сукну и, опустив голову, не глядя ни на кого, уходит из крайкома. Навсегда.
Михаил Иванович… Вы слышите меня… Через три дня мы будем дома.
М е д л е н н о и д е т з а н а в е с
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги