Серебряная свадьба

В а ж н о в П а в е л Р о м а н о в и ч, 59 лет.

Л и д и я В а с и л ь е в н а — его жена, 45 лет.

У с т и н ь я К а р п о в н а — его мать, 82 года.

С и р ы й В а с и л и й В а с и л ь е в и ч — отец Лидии, 65 лет.

Г о л о щ а п о в К р о н и д З а х а р о в и ч, 59 лет.

К а л е р и я Ф е д о р о в н а — его жена, 51 год.

Т о н я, 19 лет.

А г л а я — ее мать, 36 лет.

Г е й А л е к с а н д р И л ь и ч, 33 года.

В ы б о р н о в Г е н н а д и й Г е о р г и е в и ч, 64 года.

М а р и я И в а н о в н а — мать Выборнова.

Действие происходит в наши дни в старинном дальнем русском крае.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

В начале марта, когда уже должна была начинаться весна, налетел циклон, обрушился лавиной снега, бешеным ветром. Порвал провода по всему району, снова схватил льдом реки…

Непогода пробушевала неделю, ушла куда-то дальше, на восток… Не сразу, но починились да прибрались в районе. «Подбила бабки» районная комиссия по борьбе со стихией.

Руководитель района Павел Романович Важнов решил, что людям нужен отдых. И ему тоже. Всплыла в памяти дата, вроде бы забытая в дни бурь и бедствий, — серебряная свадьба!

Двадцатипятилетие супружеской жизни с Лидией Васильевной праздновали дома, в узком кругу.

Дом Павла Романовича не какой-нибудь скороспелый коттедж, а «под старину» — лиственничный. Строили его по собственноручно вычерченному Павлом Романовичем проекту. По его личной фантазии и давним воспоминаниям об оставшейся где-то жизни. Комнат в доме получилось много, но все они то ли проходные, то ли смежные. Центром дома был кабинет Павла Романовича. С грамотами под стеклами, с наборами подарочных камней, с привезенным из ГДР бюстом Ленина из красного дерева, с бронзовой статуэткой металлурга за работой. С полированной мебелью… С ковром. И двумя телефонами — городским и негородским.

В самой большой комнате, как положено, накрывают праздничный стол. В комнате справа около телевизора, как всегда, отдыхают, любуясь фигурным катанием. Там сегодня первенствовала К а л е р и я Ф е д о р о в н а, жена Голощапова. Л и д и я В а с и л ь е в н а, хозяйка дома, естественно, появлялась то тут, то там.

Ее отца, В а с и л и я В а с и л ь е в и ч а С и р о г о, с трудом дозвались из дальнего колхоза имени Суворова, где он председательствует. Человек с дороги устал, сморило человека после встречи с зятем. Он хоть и видит телевизор, но что там происходит, понимает неотчетливо. В кухне хозяйничает У с т и н ь я К а р п о в н а; старуха она дородная, вот только с ногами у нее неважно. А л е к с а н д р И л ь и ч Г е й помогает ей лепить пельмени. Он в фартучке, с закатанными по локоть рукавами рубашки à la play boy, синеглазый, белозубый, не молодой, но лихой и стройный. Старуха чувствует себя при нем не в своей тарелке, но все-таки не одна! Веселее…

А в кабинете сидит торжественный, задумчивый П а в е л Р о м а н о в и ч. Если б не белая крахмальная рубашка с галстуком — она у него вроде униформы на все случаи жизни, как и ондатровая шапка, которую он носит до самого апреля, — можно было бы принять его за простого механизатора, за захудалого председателя. А то и просто за пьяницу у пришоссейного шалмана. Но это ошибка! Павел Романович вообще не пьет. Есть у него такая особенность. Люди в этом доме привыкли, чтобы к ним прислушивались, поэтому зря не напрягаются, берегут слово. И женщины — тоже. Играет музыка, во всех комнатах говорят одновременно. Один разговор как бы наплывает на другой.

На сцене полутьма, в луче прожектора старая женщина. Это мать Выборнова — М а р и я И в а н о в н а.

М а р и я И в а н о в н а. Геннадий! Гена! Страшно мне за тебя!.. Слова сказать не с кем… Лежу, а в голове все одно, все одно!.. Как странно память устроена! Что было давно, помнишь, а что вчера, забывается. Помню, как школу открывали… Я в красной косынке, учу бородатых мужиков грамоте: «Мы не рабы, рабы не мы!» А теперь вокруг нас все по-другому. Никто никого не слышит. Все о себе, все о себе! Неужели ты такой стал?! Страшно, Гена! Как вы живете?! О совести, о душе забыли! Опомнитесь! Ведь это мать тебе говорит.

У телевизора.

Л и д и я. Прямо не верится! Сколько лет Геннадий Георгиевич в таких верхах летал… Павел Романович даже запретил в доме говорить, что Выборнова сняли.

К а л е р и я. Не сняли, а освободили.

С и р ы й. Теперь, может, мать навестит наконец…

Л и д и я. Да сколько же ей лет? Под девяносто?

К а л е р и я. Восемьдесят три! Гордая старуха. Ни ты — ей, ни она — тебе!

Л и д и я. Так одна и живет?

С и р ы й. Дочку Серафима Полетаева в воспитанницы к себе взяла.

Л и д и я. А чего ж Тонька со своей-то матерью, Аглаей, не поладила?

К а л е р и я. Видела я ее, Аглаю, тут на базаре. С мужиками на троих распивает…

Л и д и я. Ой-ой-ой… А какая пара была! Он, Серафим, прямо цыган! Глазищи черные, аж в синеву. А какой голос был!

К а л е р и я. Бросилась она ко мне, позорить при народе начала. Будто мы с Кронидом виноваты, что ее Серафим, пьяный, человека сбил.

С и р ы й. С богатым не судись, с сильным не дерись…

К а л е р и я. Закон для всех один! Получил, что заслужил.

С и р ы й. Да! На полную катушку. Даже на полторы!

К а л е р и я. Вы же сами руку поднимали. Иль уже забыли?

С и р ы й. Попробуй не подними. При твоем Граните!

Л и д и я. Все равно жалко мужика. Ведь все-таки мы все как свои были.

К а л е р и я. Влез в хомут — умей ходить в упряжке!

Л и д и я. Говорят, он тогда на своем «москвичонке» к матери Выборнова ехал. Надеялся, что она перед сыном защитит!

К а л е р и я. Как бы не так.

С и р ы й. Сам-то Выборнов сколько у матери не был?

К а л е р и я. С семьдесят пятого. Два раза мать к сыну в Москву ездила. Но тоже давно.

С и р ы й. Да. Все Серафиму тогда припомнили! И статью его знаменитую. Когда этот дом еще начинался… А вы уж в нем семь лет как живете! И то, что жаловаться, писать в инстанции начал! Тогда у Павлуши твоего врачи даже язву нашли.

Л и д и я. Сами вы, папаша, порядочная язва.

К а л е р и я. За что я тебя люблю, Лидуша, — это за справедливость!

Л и д и я. Лучше пойди поспи!

С и р ы й. Нет, я уж программу «Время» дождусь! Она для нас, среднего командного состава, вещь обязательная. Вроде передовицы в «Правде». Международные картины! Хроника. Гляди, напоследок, может, Геннадий Георгиевич где еще мелькнет.

Л и д и я. Только бы у него все обошлось!

К а л е р и я. Не причитай! Сглазишь!

С и р ы й. Да чего вы маетесь? Вон гость ваш, Гей, Александр Ильич. Сам помощник самого Выборнова. Все о нем знает. И молчит. Ни один мускул не дрогнет. Прямо Ален Делон какой-то. Сплошной шарм и шипр. Устинья Карповна скоро, как Алла Пугачева, запоет: «Миллион, миллион алых роз…»

В кухне.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ишь, какой услужливый!

Г е й. Грехи воспитания!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Где же с тестом так ловко баловаться научился? Или холостой?

Г е й. Холостой, холостой, баушка!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Какая я тебе «баушка»?

Г е й. Слово-то больно хорошее. Мягкое. Как подушка. Ба-уш-ка!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Это ты вроде охальничаешь, да?

Г е й. А когда баушка да рядом с русской печкой… Да в таких хоромах… Просто — сватья баба Бабариха.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Уж седой вроде, а все на фу-фу! Дому позавидовал! Небось у самих-то дома поболе да покраше? А?

Г е й. Так те ж государственные! Народные, так сказать.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ох и грешил ты, видать, много! Оттого и поседел?

Г е й. От работы. От ней, проклятой.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Да какая у тебя работа? Портфель таскать? Да на банкетах коньяк подливать?

Г е й. Это он сам умеет!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Дивлюсь… Неспроста ты такой веселый, когда вам по шапке дали… Или уж переметнулся к кому?

Г е й. Я человек верный.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Не скажешь.

Г е й. Обижаете, начальник.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Никак сидел?

Г е й. Бог миловал!

У телевизора.

Л и д и я. Ой, упал, бедненький!

С и р ы й. И все на одном и том же месте!

Л и д и я. Вы на что, папаша, намекаете?

С и р ы й. Крутись не крутись, и вдруг — ляп! И на пятую точку приземлишься!

Л и д и я. Ведь их с малолетства учат. Надо бы и мне в моем первом «А» фигурную секцию организовать!

К а л е р и я (смотрит на часы). Час минимум, как Кронид должен был вернуться. До области всего ничего.

С и р ы й. Конечно, каких-то двести семь километров.

Л и д и я. Мало ли что в дороге могло случиться.

С и р ы й. Да не в дороге, а в области.

К а л е р и я. А мехов у этой тренерши! А? Каждый раз новые.

С и р ы й. У тебя, Калерия Федоровна, поболе. Тебе твой Гранит…

К а л е р и я. Не Гранит, а Кронид! Сколько можно повторять! Прекрасно знаете, что Кронид Захарович гвоздика лишнего не возьмет!..

С и р ы й. Зато ты возьмешь. Да еще халдам своим. Каждой — по паре!

Л и д и я. Папа!

С и р ы й. Ты, Калерия, не на меня, на жизнь злись. Чего на борзую стала похожа? А? Ну вызвали твоего Кронида в область. Но ведь не в контроль.

К а л е р и я. Прекрасно знаете, что именно в контроль!

С и р ы й. А-а-а… То-то ты мне про гвоздики аллегории проводишь! Значит, за дом Пашки взялись?!

К а л е р и я (Лидии). Вот, доченька, посмотрите на своего папашу! Председатель колхоза-миллионера. Ему бы по уму, по хватке его Госпланом ворочать. А он перед нами, бабами, шута горохового строит.

Л и д и я. Ты нам, отец, праздник не порть! Этот дом наш! Мы его до копеечки… А ты знаешь, что Павел сам его спланировал? Сам рисовал да чертил! Не хуже архитектора! Три месяца ночами сидел! Все чего-то особенного добивался!

С и р ы й. Вот и добился. Сначала Гранита потянули. А там, гляди, и тебе с Павлом сухари сушить!

Л и д и я. Типун тебе на язык! Проспись, черт старый! (Уходит на кухню.)

В кухне.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Слыхал? Гранита-то нашего… «Советскую власть» местную, уже вызвали. Ты-то не про это дело примчался? Не про наш дом?

Г е й (постучал по стене). Да! Хорош! Дом! Дорого достался?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Дак… все по ведомости! Все оплатили. До копеечки! Честно! Гранит ведомость составлял. Его люди. Ну а что уж он туда вставил — у него своя совесть, свой партбилет. А Павлуша и Лидия копейки лишней не возьмут! Он и сам такой. И Лидку так воспитал! Я сама и на рынок хожу… А Калерии все на дом привозят! Пузо-то у него не опало?

Г е й. У кого?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Да все у того же! У Геннадия Георгиевича. Больно толст последнее время был. И глаза выкатились. Не базедка ли?

Г е й. Не жаловался.

У с т и н ь я К а р п о в н а. А я-то подумала, что по болезни не угодил. Нет? Уж кто-кто, а Георгиевич за так не сдастся!

Г е й. Ваша школа!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Наша, наша! Советская!

У телевизора.

С и р ы й. Смотрю я на вас… Первые бабоньки района! Все-то вы выдержите! Все превозмогете! Никакой пушкой вашей крепости не пробьешь!

К а л е р и я. А с нами не пушками воевать, с нами дружить надо.

С и р ы й. Правильно говорят грузины: мужчина — голова, женщина — шея!

К а л е р и я. А чего это вы ядом исходите? Берендеев с области ушел — вам вроде на пользу. Что Кронида моего вызвали — тоже.

С и р ы й. Э! Это все отдаленная канонада! Вызывают, снимают… А пока меня, бедного, утречком на РАПО Гранит твой как начнет трясти: «Выкладывай, Сирый, деньги на комбикормовый завод!»

К а л е р и я. А вы, значит, время свое почувствовали. И мне прямо вот так все выкладываете? Нахально даже! Раньше бы в глазки заглядывали! С надеждой, что мужа как надо настрою.

Л и д и я. А Павлуша мой говорит, что РАПО — большое для нас облегчение.

К а л е р и я. При Крониде твоему Павлуше все — сплошное облегчение! Ладно… И без Выборнова нас в районе на год-другой еще хватит! Не всех же разом поснимают! Не бывает так!

Л и д и я. Думаешь, нас с Павлушей освободят, а твой останется?

К а л е р и я. Не оголять же район.

С и р ы й. Учись, учись, фефела! Не выкройки у нее бери, а эту хватку ее… тигриную! (Хлопнул себя по колену.) Эх, вертись, крутись, умный человек! (Воодушевленно.) Гул по району стоит. Дороги замело к черту! С коровников все крыши снесло! К мясокомбинату не подъедешь! Телок еле живых везут! А никакой прокурор не подкопается! Убытки под природу списывают! Вертись, крутись! Вот так, вот так же — волчком! Как снежный вихрь в чистом поле!

К а л е р и я. Правильно! Время-то тоже как вихрь в снежном поле! (Запела.) «Серебряные свадьбы… Негаснущий костер… Серебряные свадьбы…»

С и р ы й (подхватывает). «…Душевный разговор…»

Л и д и я. Когда же твой Кронид приедет? Скоро за стол садиться.

Входит Г о л о щ а п о в и не раздеваясь проходит в кабинет к В а ж н о в у.

В кабинете.

Г о л о щ а п о в. Ну, Пав Романов! Надо Выборнову звонить. Пусть вмешается.

В а ж н о в. «Освободить от обязанностей… в связи с переходом на другую работу». А на какую? На какую?

Г о л о щ а п о в. Ничего! Сколько раз Геннадия Георгиевича то вверх, то вниз…

В а ж н о в (в сердцах). Если бы Выборнова совсем сняли, то было бы написано: «В связи с уходом на пенсию». Или за ошибки какие.

Г о л о щ а п о в. Ну что ты мечешься? Возьми и позвони ему! В Москву. Не впервой, кажись?

В а ж н о в (осторожно положил трубку на рычаг). Давай-ка лучше еще раз материалы по бедствию посмотрим! (Вздохнув.) Ой-ой-ой! И надо же нам такое наказание! Циклон!..

Г о л о щ а п о в. Это еще как посмотреть.

В а ж н о в. Опять ячмень по озимым сеять? А где он, ячмень? Опять проси? У кого? У государства того же… А оно что, бездонное?

Г о л о щ а п о в. Берендеев бы подкинул!

В а ж н о в. Где теперь Берендеев-то? Пленум обкома осудил. Я сам за это голосовал. И все! Точка! А что касается дома…

Г о л о щ а п о в. Меня! Меня обвиняют! Только я знаю, что им ответить. Знаю! Но ты уж мне тоже поперек дороги не становись.

В а ж н о в. У деда моего, Устиньи Карповны отца, такой же дом был. Выгнал он мать мою. Ушла она со мной в подоле. С позором. Мыкалась, мыкалась, пока на Танхасский рудник не попала. Так вот, этот мой дом, поперек дедовского, в два раза поболе!

Г о л о щ а п о в. Ну! Звони!

В а ж н о в (неожиданно строго, опустив руки на телефон). Не шуткуй. Жизнь — она с причудами! Когда последний раз Георгиевич приезжал, чего-то недопонял я! А он мне всю дорогу точные указания давал. Еще с рудника. Мне, пацаненку, всемирную историю объяснял. На фронт я уходил в сорок четвертом, так он мне «Антидюринг» в рюкзак положил. На будущее! Нет, что-то не просто с Геннадием Георгиевичем.

Г о л о щ а п о в. Да поговори ты с Геем! Расспроси! Знает же он что-то!

В а ж н о в. Неудобно. В отпуске человек. Поохотиться приехал.

Г о л о щ а п о в. Третий день шатается, а ни о какой охоте не заикался.

В а ж н о в. Да! Носа на улицу не высовывал! Все нахвалиться домом не может!

Г о л о щ а п о в. Да что ты все — дом, дом! Будут человека из Москвы присылать твой дом мерить?! Плюнь! (Уходит в прихожую, раздевается, на ходу разговаривает с Геем.) Ну что, на кабана пойдем?

Г е й. Есть! И кабаны есть. В Москве всего навалом.

В а ж н о в. Ох уж этот Рейган! Ковбой в президентском кресле.

Л и д и я (входит). Где написано?

В а ж н о в. Между строк…

Л и д и я. Вообще-то дикость! Артист — и президент! (Выходит.)

Г о л о щ а п о в (возвращается в кабинет). Ну что? Будешь звонить?

В а ж н о в. Я за собой грехов не знаю! Спокойно сплю. Вся жизнь на районе. Как привез нас с мамашей Выборнов сюда с рудника, так я всю жизнь по нашей Туреевке и езжу. Сначала у Геннадия Георгиевича пацаном шоферил. Потом в комсомоле. Потом уполномоченным. Потом председателем в Поройкове. Потом сюда… Все наизусть знаю! Каждую тропку исходил. Каждый урожай за все годы помню. На первой странице «Правды» моя фотография была — самый молодой секретарь райкома в крае…

Г о л о щ а п о в. Вот я им и говорю! Идиотизм! Идиотизм! Человек всю жизнь отдал, всего себя до кровинки! А простого дома, как сам хочет, построить не может?! Так, что ли, выходит? Кто же он тогда? Наемник? Лакей? Сезонник? Нет, товарищи! Ему, Важнову, Павлу Романовичу, может, не из лиственницы, а из мрамора каррарского дом полагается строить! И на казенные деньги! И дарить его — при всем народе! Чтобы все видели, чего человек достиг, если он партии жизнь отдал! При оркестре! При горнах! При пионерах!

В а ж н о в. Ну, а эти?

Г о л о щ а п о в. Головами кивают… А потом мне какие-то цифирки суют. «Кондиционная древесина — некондиционная древесина… Кирпич списанный». Тьфу! Бюрократы! Чинуши, мумии египетские. Они бы на жизнь посмотрели — вот так! За сосной леса не видят! Не там, не там заразу ищут!

В а ж н о в. Гул какой-то… Не слышишь?

Г о л о щ а п о в. Какой гул?

В а ж н о в. Как будто после ветра эхо осталось…

Г о л о щ а п о в. У них же самих, в области, камень пятнадцать лет лежит: «Здесь будет сооружен памятник борцам за революцию пятого года!» Это что такое? До сих пор один пьедестал и торчит. Только людей пугает! Да за это расстреливать надо! А они какой-то кирпич… битый, некондиционный… (Уходит к столу.)

В кухне.

У с т и н ь я К а р п о в н а. С чего ты развеселился? Жизнь любишь? Девок молодых? Да? На машине? с ветерком?.. ГАИ-то небось не боишься?

Г е й. Ага! Рисковый я…

У с т и н ь я К а р п о в н а. Это я понимаю. Я сама рисковая!

Г е й. Да ну?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Не поверишь — однажды медведю башку раскроила. Человека он драл. Ушел один наш с рудника в тайгу. Я за ним, за ним…

Г е й. Любовь была?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Да окстись ты! До любви ли было. Война! Жратва сам знаешь какая. (Смеется.) Не догадываешься, о ком я говорю?

Г е й. Ума не приложу.

У с т и н ь я К а р п о в н а. В октябре сорок первого Выборнову, хозяину твоему, всего тогда было двадцать два года. В самый последний момент его с эшелона сняли и послали к нам начальником Танхасского вольфрамового рудника как кончившего горный институт: триста рабочих и пятьсот заключенных. Да я за медсестру и повариху. А кругом — тайга! И был он, мальчишечка, для всех нас и бог, и царь, и воинский начальник!

Г е й (восхищенно). Сказку рассказываете!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Если бы сказку…

Г е й. И не порезали? Заключенные?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Кого? Они — его? (Смеется.) Или он — их?

Г е й. А чего же он в тайгу убегал? Убил все-таки кого?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Сам не убивал… Завалило у нас бригаду Зюкина. Может, живые, а может, и нет. Чтобы спасать их, рудник на две недели останавливать надо было.

Г е й. Ну?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Не остановил.

Г е й. А люди-то эти? У них же дети?

У с т и н ь я К а р п о в н а. А у него вольфрам — танковая броня!

Г е й. Его судить надо было!

У с т и н ь я К а р п о в н а. А ему орден дали! В двадцать два года.

Г е й. А эти? Жены, родные…

У с т и н ь я К а р п о в н а. «Не могу, — сказал, — война». Два дня у шахты стояли. Потом разошлись… Пытались, конечно, спасали…

Г е й. Погибли?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ладно. Было и быльем поросло.

В кабинете.

В а ж н о в. Двадцать лет я здесь сижу, и все порой кажется — из-за Туреевой горы, с рудника Танхасского, какой-то плач… Словно пожаловаться кто идет ко мне… И не дойдет никак.

Л и д и я. Двадцать пять лет мы с тобой вместе, и только один раз отдыхали в Карловых Варах. После нашей серебряной свадьбы поедем в Кисловодск…

В а ж н о в (встал). Иногда этот плач грозным становится!

У стола.

У с т и н ь я К а р п о в н а подходит к столу, ставит на него поднос и возвращается на кухню.

Входят Г о л о щ а п о в и К а л е р и я.

К а л е р и я. Ну что с тобой? Что ты мечешься?

Г о л о щ а п о в. Да ничего я не мечусь…

К а л е р и я. Опять я виновата? А кто тебе говорил, чтобы ты не связывался с этим домом?

Г о л о щ а п о в. Говорить-то вы все мастера. Тут говорят, там говорят… Разве в доме дело? Тут вся жизнь кувырком летит. Неужели не понимаешь?

К а л е р и я. Ты про Выборнова?

Г о л о щ а п о в. У тебя один Выборнов на уме.

К а л е р и я. Иннокентию звонил? Он в порядке?

Г о л о щ а п о в. В порядке. (Идет в кабинет Важнова.)

В кабинете.

Г о л о щ а п о в. Ну, Пав Романов, за стол?

В а ж н о в. Так хорошо год закончили! Почти все хозяйства с прибылью. Скажи спасибо РАПО!

Г о л о щ а п о в. Скажи спасибо — мне! За то, что на этом самом РАПО твои председатели у меня как миленькие сидят! Если не лень, приходи завтра! Буду твоего Сирого «уговаривать»! А то можешь и не ходить — дым отсюда будет виден.

В а ж н о в. Да даст он деньги. Поговорю я с ним… По-родственному.

Г о л о щ а п о в. Не опускайся! Это я черную работу привык делать. А ты — «внушаешь»! Есть в тебе… что-то такое! Задумчивое. Свой ты — вот что! Это тоже нам нужно. Как Калинин, Михаил Иванович.

В а ж н о в. Это точно, я — свой!

Г о л о щ а п о в. И дом у тебя — хорош! И жизнь — светлая! И сердце каменное.

В а ж н о в. Солдат я…

Г о л о щ а п о в. За это я тебя и уважаю! Был бы ты баба — расцеловал! Нет, не все погибло! Есть еще люди! Поэтому и жить и драться хочется! А Геннадий Георгиевич, он тоже… Такой же! С нами. Есть, слава богу, на кого опереться! Звони в Москву! Ему! Прямо!

В а ж н о в. Сколько я тебя знаю, а не пойму, когда шутишь, а когда всерьез.

Г о л о щ а п о в. А я всегда шучу. Когда с флота пришел, помнишь, за что меня Геннадий Георгиевич приветил? За шутливость! «Морячок — душа нараспашку!» Это ты — мозг! Насупленные брови. А я — весь тут, весь — твой.

Входит Л и д и я.

Л и д и я. Мужчины! Мы вас ждем!

В а ж н о в. Подожди, Лидия! Тебе ели серебристые у райкома нравятся? Правда, почти как у Кремлевской стены?

Г о л о щ а п о в. Почти…

В а ж н о в. Ты меня не высмеивай, Кронид. Только мне, как ребенку, иногда представляется… что выходит из-за этих елей вечерком прогуляться… он сам.

Г о л о щ а п о в. Кто? Выборнов, что ли?

В а ж н о в. И спрашивает меня так тихо, пытливо. Но приветливо. Ну, как в кино довоенном… «А вы, товарищ… сами полностью понимаете очередные задачи Советской власти?» Я отвечаю вроде: конечно. Головой киваю. А он смеется так недоверчиво. И пальцем мне грозит…

Г о л о щ а п о в. А мне вот иногда хочется… чтобы другой из-за этих елей вышел! Да посмотрел бы вокруг! И не на наш только район! А как он… умел. На весь мир! Орлиным взглядом. И одним махом — «от края и до края»! По горным, так сказать, вершинам… «Или мы — их, или они — нас!»

В а ж н о в (бросился к окну). Да прекрати ты мотор сжигать! Какой же дурак там в сугробе газует?!

Г о л о щ а п о в (не сразу понимает, что раздражение Важнова вылилось на застрявшего на заметенной улице шофера). О! И скажу я ему заветное слово! (Устремляется к двери. Распахивает ее.)

Врывается шум метели. В прихожей раздается мужское покашливание. Потом появляется кто-то в полушубке с поднятым воротником. Скидывает полушубок, потом мохнатую шапку. Это немолодой, лысый, чуть оторопевший человек. Наконец, к счастью или к ужасу домашних, они узнают в этом старичке самого Г е н н а д и я Г е о р г и е в и ч а В ы б о р н о в а. И только потом различают тоненькую д е в о ч к у.

В ы б о р н о в. А где же… (Повернувшись к Важнову.) Вот! Вот он, Павлуша! Что так смотришь? Не признаешь?

В а ж н о в (справился с собой). А я как знал! Еще Крониду говорю… Узнаёшь Кронида?

В ы б о р н о в. Ну ладно, ладно… (Хлопнув Голощапова по плечу.) Люди смотрят!

В а ж н о в. Геннадий Георгиевич!

В ы б о р н о в. Ну, приглашай! Куда? (Обводит глазами домашних, видит Калерию, отводит глаза, та и бровью не повела.)

В а ж н о в. Сюда! Сюда!

В ы б о р н о в. Туда так туда!

Выборнов и Павел Романович уходят в кабинет, закрывая за собой дверь. Голощапов проводит Тоню в большую комнату.

У стола.

С и р ы й по-прежнему спит у телевизора.

Г е й (вошедшей с Выборновым девочке). Вас как зовут, деточка?

Д е в у ш к а. Тоня.

Л и д и я. Откуда же вы нагрянули?

К а л е р и я. Как снег на голову!

Т о н я (в окружении женщин). Что вы на меня так смотрите? Я ведь ничего не знаю… Как похоронили Марию Ивановну…

Л и д и я. Как похоронили? Мамашу Геннадия Георгиевича?

К а л е р и я. Когда же?

Л и д и я. Бедная…

Т о н я. Третий день. Геннадий Георгиевич чуть-чуть не успел. Два дня потом дома один сидел. Никого к себе не подпускал. Горевал… Меня не отпускал. А сегодня утром вышел, посмотрел в окно. Метель-то с утра поутихла. «Этак мы с тобой до района доберемся», — говорит. И поехали. Вот и все!

Раздается храп Сирого, уснувшего у телевизора.

Л и д и я. Кто это храпит?

В столовую из кабинета возвращаются Г е й и Г о л о щ а п о в.

К а л е р и я (будит Сирого). Василий Васильевич! Вы все на свете проспите!

С и р ы й. А! (Вскакивает.) Чего?! За стол!

Т о н я. Ой, дядя Вася! (Бросилась к нему на шею.) Ой, как хорошо, что вы здесь!

С и р ы й. Ты-то откуда? Все проспал!

Т о н я (не может прийти в себя). В пятницу бабушке Маше так плохо ночью стало! Стали в район звонить. А связи-то нет…

К а л е р и я (нетерпеливо). Ну а ему-то как сообщили?

Т о н я. Телеграфом! Она совсем затихла! Полтора дня так лежала. Только глаза приоткроет: «Нет?» Я головой мотаю. А потом уж и спрашивать перестала.

К а л е р и я. А врачи? Врачи-то где были?

Т о н я. Какие врачи? Одна фершалка наша, Дуня. Буран же… А в субботу вечером уж все… И тут! Дверь настежь! Глаза дикие…

Л и д и я (испуганно). У кого?

Т о н я (смущенно). Ну… у Геннадия Георгиевича. Приехал!

Г о л о щ а п о в. Вездеход-то ему хоть выделили?

Т о н я (горячо и почти радостно). Был! Был вездеход! И еще с ним много народа было! Все помогать хотели! А он как рассердится! Как стукнет кулаком… Всех как ветром сдуло!

С и р ы й. Ну, померла старушка! Дело житейское.

К а л е р и я. Да как вы можете? Как у вас язык…

С и р ы й. Ты что раскричалась, красавица?

Г о л о щ а п о в. Сирый!

С и р ы й (смотрит на него, сдерживает раздражение). Да, осложняется ситуевина. Начальства в доме прибавилось. Широкая свадьба, однако, будет! Или, может, отменим?

Л и д и я (неуверенно). Надо Павла Романовича спросить.

К а л е р и я. Что же, мы все так просто разойдемся?

Г е й (серьезно). Это невозможно!

Г о л о щ а п о в. Что «невозможно»?

Г е й. Невозможно «просто так» расходиться. Надо расходиться — с пользой. Я лично — к Устинье Карповне.

Л и д и я. Да! Спросите маму!

С и р ы й. А ты, доча, по-прежнему? На шестых ролях?

К а л е р и я (показывает на кабинет). Только как их оттуда извлечь? Кто туда-то войдет?

Г о л о щ а п о в (Тоне). Не замерзли в дороге?

Т о н я. Да что вы!

Г о л о щ а п о в. Нет, нет, спинка холодная!

К а л е р и я. Кронид Захарович! Тебе удобно?

Г о л о щ а п о в. Ну, как говорится, гостей баснями не кормят! (Подмигивает жене, поправляет галстук, берется за ручку двери.)

У с т и н ь я К а р п о в н а (появляется на пороге, Голощапову). Ты куда полез? Ты, что ли, здесь хозяин?

К а л е р и я. Да он только…

У с т и н ь я К а р п о в н а (Голощапову). Подвинься! Не засти! (Низко кланяясь, вплывает в кабинет, держа перед собой пирог и соль в солонке. Громко, чуть причитая.) Не обессудь, батюшка! Попробуй нашего хлеба-соли! С приездом! С возвращением!

Все замирают от торжественности момента.

В а ж н о в (появляясь в дверях, машет рукой). Спит! Уснул! Уснул! Чтоб ни звука!

Все невольно отступают назад.

Тсс! (Грозит пальцем.) Выборнов спит. Спит! Спит! На цыпочках! Тсс!

Затемнение.

Из затемнения высвечивается фигура М а р и и И в а н о в н ы.

М а р и я И в а н о в н а. Тебе еще десяти не было, когда мы уже одни остались с тобой… Как-то расплакалась я, уж не помню сейчас отчего, а ты посмотрел на меня так строго: «Не плачь! Теперь я — твой защитник!» Я теперь только на фотографии твои смотрю. Ох, как трудно ты рос! Из школы тебя выгнали… Помнишь, что ты нашему историку ответил, когда он Ивана Грозного да опричнину восхвалял? Вспомнить страшно! Из ФЗУ тоже выгоняли. Подрался с кем-то. Все что-то отстаивал, доказывал… Ох, воитель ты мой!

У стола.

Т о н я. Кушать будете? А это вот, Устинья Карповна, вам — по старой памяти. (Передает баян.)

В ы б о р н о в качает головой, смотрит на Тоню. Продолжает улыбаться.

Вот теперь на человека похожи!

Выборнов снова улыбается.

(Смутилась.) Можно, я спрошу?

Выборнов кивает головой.

Теперь мне можно… домой?

В ы б о р н о в (не сразу). Ты сколько лет у матери моей жила?

Т о н я. Три года. С девятого класса. И год в библиотеке работала. После десятого.

В ы б о р н о в. Спасибо… тебе.

Т о н я (застеснялась). Да что вы! Мария Ивановна мне дороже матери…

В ы б о р н о в. Дороже матери нельзя быть. (Слезает с печи, потягивается. Пауза. Проходит по горнице.) А твоя-то мать где?

Т о н я. Аглая? Здесь где-то… В городе. На станции работает. На путях. (Затихает.)

В ы б о р н о в (вздыхает). «На путях»… Иди к ней.

Т о н я. Хорошо. (Плачет.)

В ы б о р н о в. Ты что?

Т о н я. Лучше я уеду куда-нибудь. Завербуюсь.

Выборнов не понимает.

Она… Она… И лечилась…

В ы б о р н о в. Вылечилась?

Т о н я. А в прошлом году — опять!

В ы б о р н о в. А отец твой кто?

Т о н я. Сидит. Давно уже. Человека задавил.

В ы б о р н о в. Бывает… Мать, значит, одна живет?

Т о н я. Как же — одна! Петька с ней! И Люсенька маленькая.

В ы б о р н о в. Вот и поможешь матери.

Т о н я. Я помогала. Когда мать вернулась, я ей отрез на платье подарила. И колготки.

В ы б о р н о в. Откуда же ты взяла? Работала уже?

Т о н я (осторожно). Так Марии Ивановне много чего приносили.

В ы б о р н о в. Как «приносили»?

Молчание.

Т о н я. В подарок. Она-то не брала. А я, если мне что понравится, догоню и… Они ж понимали, что я бесплатно за старушкой ухаживаю! Какая у нее пенсия-то была? Восемьдесят девять рублей! У других, там, огород! Или на рынок что свезут! А у нас что?

В ы б о р н о в. Я же посылал.

Т о н я. Это… это для другого! Откладывали.

В ы б о р н о в. На приданое тебе, что ли?

Т о н я. Не знаю, Мария Ивановна так говорила. (Уклончиво.) А еще она говорила… (Не может дальше.)

В ы б о р н о в. Ну, что? Что она говорила?

Т о н я. Что вы меня… (Совсем тихо.) К себе… вроде бы в Москву… (Смущается, машет рукой.) Да ну вас!

В ы б о р н о в (усмехнулся). Давненько меня никто не посылал!

Тоня еще больше растерялась.

Мама моя, наверное, готовила тебя… хотела, чтобы ты какую-нибудь профессию хорошую выбрала?

Т о н я. Сначала-то она очень мечтала! Ну, учительницей, например, как она. (Горячо.) А какая мне польза от учительницы-то? Сами подумайте! Те же восемьдесят рублей на старости лет? Не так разве?

Выборнов молчит.

(Насторожилась.) Я чего не так сказала?

В ы б о р н о в. А как ты в библиотеку попала? Есть же другие дела в совхозе. Дояркой, например…

Т о н я. Скажете тоже! Это когда семеро по лавкам. Тогда уж ради семьи чего не сделаешь! А библиотека — что? Тихо, народу мало… Когда ребятня заглянет за учебниками или фершалка…

В ы б о р н о в. Фельд. Фельдшер-ка!

Т о н я (рассмеялась). Вы тоже… как мама ваша! Все меня поправляла. А я говорю ей: как на язык ляжет, так и хорошо. Люди-то понимают? Правильно? (Чуть помолчав.) Мама ваша тоже очень на меня за слова сердилась.

Выборнов отворачивается.

А уж потом, как второй удар, так она и затихла. Против меня уж не возражала. Тут мы и зажили — душа в душу!

В ы б о р н о в (тихо). Бедная…

Т о н я (почти обиделась). Чего же «бедная»? Она лежит, я хозяйничаю. Лежит тихая как мышка. Здесь и народ стал больше приходить, навещать ее.

В ы б о р н о в. А… Павел Романович? Районные власти?

Т о н я. Нет! Это она мне строго-настрого запретила. Дрожит, бывало, вся… «Никаких привилегий!»

В ы б о р н о в (не сразу). Похоже на нее. (Отворачивается, молчит.) Ну, вот люди приходили, а что говорили?

Т о н я (с готовностью). Про вас?

В ы б о р н о в. При чем тут я?

Т о н я (с готовностью). О, про вас от-лич-но говорят! Мужик, говорят, аж во-он куда залез! У него теперь деньги несчитанные! Матери аж сто рублей посылает.

В ы б о р н о в. Ну… это уж…

Т о н я (испугавшись). Вы же сами спросили, что говорят? Я ж…

В ы б о р н о в. Извини. А деньги? При чем тут они?

Т о н я. Да они же… Они же — всё!

В ы б о р н о в. «Всё»?

Т о н я. Так за деньги все купить можно. Вон мать моя, Аглая, дала начальнику лагеря пятьсот рублей и на полгода раньше вышла.

В ы б о р н о в. Какого лагеря? Она же в ЛТП была…

Т о н я. О господи, какая разница! У них у всех одна цена. А Савелий? Пентяшкин? Так он вообще условно! А Валька…

В ы б о р н о в (покачал головой). Куда Важнов-то смотрит?!

Т о н я (осторожно). А он-то при чем?

В ы б о р н о в. Как ни при чем?

Т о н я. Да народ-то прямо говорит: «Двадцать лет здесь сидит и в ус не дует! А почему? Потому что у Выборнихи сына когда-то шофером служил».

В ы б о р н о в. Ты понимаешь… что говоришь?

Т о н я. Так это не я говорю. Это народ говорит!

В ы б о р н о в. Народ, он, знаешь… Народ он всякое наговорить может!

Т о н я. Не-е-ет! Народ зря болтать не будет! Вот Голощапова, Кронида Захаровича, все уважают! Ему бы в области торговлей заведовать. Или даже в Москве.

В ы б о р н о в (рассмеялся). А почему именно торговлей?

Т о н я (почти обиделась). Характер у него такой. Он за любое дело возьмется. И все себе на пользу! А как же без этого? В торговле-то? Нам, значит, он мясо-курицу, а сам домой голодный пойдет спать? Так, по-вашему?

В ы б о р н о в. Почему «голодный»?

Т о н я. У вас как по телевизору получается! А знаете, почему у нас так?

В ы б о р н о в (смеется и не может остановиться). Ну? Почему?

Т о н я. А потому что дефициту этого тютелька в тютельку! На продавцов да на начальников с заведующими. Тютелька в тютельку! (Очень довольная собой, смотрит на Выборнова.)

Пауза.

В ы б о р н о в. Позови Павла Романовича.

Т о н я. Он ушел с утра.

В ы б о р н о в. Как «ушел»? Куда?

Т о н я. Очень просто — на работу пошел.

В ы б о р н о в. А кто дома?

Т о н я (не сразу). Устинья Карповна на базаре… Лидия Васильевна в школе… (Пауза.) Ой, забыла. Дядя Вася с РАПО приходил. Злой как черт. Вы еще спали. За пивом побежал.

В ы б о р н о в. Какой дядя Вася? Шофер?

Т о н я (обиделась). Ну какой шофер. Наш дядя Вася. Сирый. Да что вы серчаете? Какой вы смешной просто… Я с вами как с сыном бабушки Маши говорила. По-свойски. А если вам надо как на работе, так я тоже умею.

В ы б о р н о в. Вот как!

Т о н я. Подумаешь! Наука нехитрая! Я еще в школе гостей приветствовать научилась. Так отбарабаню — уши завянут. Меня бабушка Маша за это и приласкала.

В ы б о р н о в. И зря!

Т о н я (покорно). Все равно — «живая душа». Так ваша мама говорила. А потом, она отца моего уважала! Вот как!

В ы б о р н о в. А ты что ж? Не уважаешь?

Т о н я. Так он же сидит!

В ы б о р н о в (повторил). Живая душа…

Т о н я. Так это ж бабушка Маша сказала. Жалела она вас!

В ы б о р н о в. Меня?

Т о н я (пауза). Видели, как ее хоронили!

В ы б о р н о в. Старых учителей всегда уважают!

Т о н я. Ох, тоже нашли… объяснение! «Учителей»! Разве так хоронят простых людей? Сколько народу! Это еще в метель! Со всех деревень! Вы… тяжелый были! Не видели, наверно…

В ы б о р н о в (тихо). Видел…

Т о н я. Чего вам не хватало?

В ы б о р н о в (тихо). Всего хватало.

Т о н я. То-то… Народ, он правильно говорит: праведница! Вас так хоронить не будут! (Осеклась.)

В ы б о р н о в (после паузы). Так — нет…

Тоня поняла, что зашла слишком далеко.

(Что-то вспомнив.) А почему «дядя Вася»? Тебе-то он кто?

Т о н я. Крестный.

В ы б о р н о в. Как «крестный»? Крестили тебя, что ли?

Т о н я. А как же… Я родилась — он в крестные ко мне пошел.

В ы б о р н о в. Председатель колхоза?

Т о н я. А чего тут такого? Сам же он крещеный.

В ы б о р н о в. И поп у вас есть?

Т о н я. Был. Пока церковь не закрыли.

В ы б о р н о в. А кто же закрыл?

Т о н я. Дядя Вася! Кампания была. Сам церковь нашу закрывал, а потом к батюшке домой пришел! Два дня они гуляли, песни пели.

В ы б о р н о в. Псалмы?

Т о н я. Почему псалмы? У них любимая была. (Поет.) «И чтоб никто не догадался, что эта песня о тебе-е…» И никакой обиды не было. Нужно так нужно. И батюшка не обиделся. Он ведь тоже на должности. Вы-то чего расстраиваетесь? К вам же это не относится.

В ы б о р н о в. И на том спасибо.

Из прихожей входят У с т и н ь я К а р п о в н а и Л и д и я В а с и л ь е в н а с сумками с базара. Переговариваясь, они проходят в кухню. За ними появляется С и р ы й. Садится около стола, достает из всех карманов принесенное с собой пиво.

Тоня еще раз внимательно смотрит на Выборнова, на Сирого и выходит.

С и р ы й (смотрит ей вслед, потом на Выборнова, который сидит, напряженно о чем-то думая. Торжественно наливает себе стакан. Другой пододвигает к Выборнову). Помнишь картинку старинную — «Один с сошкой, а семеро с ложкой»? Говорят, это при крепостном праве? Нет, и сейчас тоже… Только вместо помещиков другие райобиралы командуют!

В ы б о р н о в (поднимает голову, рассматривает пиво). Не рано? С утра-то…

С и р ы й. Да какое ж утро? Я с пяти на ногах. А в девять собрали нас сегодня на президиуме… РАПО этого! А сказ один: «Сирый, выкладывай три миллиона на строительство!»

В ы б о р н о в. А РАПО тебя не устраивает?

С и р ы й. Нет, почему, идея хорошая! И вообще! У нас — плохих идей не бывает! Почитаешь, послушаешь кого из области — завтра все расцветет.

В ы б о р н о в. Но не расцветает?

С и р ы й. А ты что, сам не видишь? У нас ведь в районе как: весной сажаем семена, а осенью собираем… пленум.

В ы б о р н о в (не сразу). Проснулся сегодня… Еще и глаза не открыл, такой свет в лицо, так хорошо было. Ласково. Как в детстве с матерью.

С и р ы й. Вот Агропромобъединение у нас знатное. Голощапов возглавляет… Едри его в корень. Ты своего морячка-то унять не можешь? Ведь он же здесь король, власть, распределитель благ, машин, дефицита разного.

В ы б о р н о в (неожиданно). Тебе пасечники в колхозе не нужны?

С и р ы й (удивленно). Да можно, конечно… Да! Ты у нас вообще почетный колхозник! Забыл, что ли? Еще в шестьдесят пятом, когда уезжал отсюда, на радостях объявили!

В ы б о р н о в (хмурясь). «На радостях»? Это почему «на радостях»?

С и р ы й (понимая, что попал впросак). Ну, это я так… (Решившись.) Может, поговорим? А? По-людски? Вроде мы с тобой погодки.

В ы б о р н о в (печально). Значит, все-таки «на радостях»?

Пауза.

С и р ы й. А, все равно! Боюсь я тебя, Геннадий Георгиевич! Боюсь! Все чего-то подлаживаюсь! В глаза заглядываю. Вдруг чем-нибудь тебе не угодишь?

В ы б о р н о в. Ты мне о чем-нибудь хорошем расскажи! А то — испугался!

С и р ы й. Да что тебя! Я любого инструктора боюсь. Перед любой пигалицей из райфо в грязи на коленях готов ползать!

В ы б о р н о в. Шутишь?

С и р ы й. Отшутился, дорогой товарищ… Как в сорок седьмом ты меня председателем колхоза поставил — так и отшутился. (Отворачивается.) Помнишь, какой год был?

В ы б о р н о в. Послевоенный.

С и р ы й. То-то — послевоенный…

В ы б о р н о в. Значит, я тоже? Вроде бедствия был… «страшней войны».

С и р ы й (спокойно). Да нет, до войны тебе далеко! (Неожиданно.) И о войне ты не вспоминай. Не хочу о ней! Легко отделался, контузиями. Не то что Павлушка наш. Я ему многое из-за этого прощаю. Как тетерев дробью, так он осколками начинен.

В ы б о р н о в (не сразу). Ты-то что!.. Ты тогда вывернулся! А вот Павлушку я тогда не пожалел! Триста тонн зерна до обещанного полумиллиона не хватило! Он посевные и выложил! Слова не сказал! Поседел только. (Осторожно пробует клавиши баяна.)

С и р ы й. Солдат…

В ы б о р н о в. Я тоже солдат. И хватит.

С и р ы й (резко). Три миллиона им выкладывай! А что у пятнадцати нерентабельных хозяйств шиш в кармане?! Это тебе как понравится? А? У тебя и от этого душа не вздрогнет? Это что — не твой бывший район? Не ты здесь десять лет жизни положил?!

В ы б о р н о в. А я не только на район жизнь положил. На многое я жизнь положил.

С и р ы й. Это все так. За все, как говорится, спасибо! Но ты посмотри, посмотри, как люди-то нынче работают. Нет, не у меня! Ты вот выйди. Поднимись из кресла… Что на меня волком смотришь? Небось думаешь: «Мы там, наверху, ночей не спим! То да се! Мировые проблемы! А тут… какой-то дурак с горя… учить нас будет? Ишь, мол, какой хозяин нашелся! А мы, мол, с хозяйчиками давно покончили! Еще в тридцатом! А потом — и остальных прибрали».

В ы б о р н о в. Только без демагогии. Без демагогии.

С и р ы й (отмахивается). Какая демагогия?! Ведь кормила же деревня весь мир и сама думала, как кормить лучше. Да вдруг засомневалась, когда ей сказали: «Ты, мол, руками-ногами двигай, а думать за тебя другие будут!» Да так деревня засомневалась — будто это все не ее. Ни луга с полями! Ни животина!.. (Перевел от волнения дыхание.) Да они же теперь к земле как какой-нибудь механизатор-малолетка к машине — хрясть кувалдой! И черт с ней! Удобрения? Давай! Химикаты вредителей травить? Давай! Кукурузу? Давай! (Пауза.) Забыли, что каждый колосок — дело штучное! Как жизнь человечья… И хлебом-то вы все нашим кормитесь, поди? Все вы — от мала до велика…

В ы б о р н о в. Да знаю я, знаю. Все знаю. Устал аж от знания!

С и р ы й. А если знаешь, то чего смотрел? Когда наверху сидел? Или у нас умными становятся, только когда по шапке дадут? Чего это меня заносит сегодня? То ли циклон на голову подействовал?

В ы б о р н о в. Оно и видно…

С и р ы й. Ладно. Я к себе, в «Суворовец» свой. Обратно. А то опять на какое-нибудь бюро потянут. А меня уж и нет! (Разводит руками. Выходит, хлопнув дверью. На секунду возвращается.) А ты в пасечники наладился? Я возьму. Не сомневайся… (Подмигивает и исчезает.)

Выборнов сидит некоторое время. Появляется Г е й, смотрит на «шефа». Тот оборачивается.

В ы б о р н о в. Привет, «охотник».

Г е й (после паузы). А вам совсем неинтересно… что за это время в Москве?

В ы б о р н о в. Совсем! (Берет гармонь и растягивает ее во всю ширь, — видно, гармонист он когда-то был знатный. Поет чуть дурным, но еще крепким голосом.)

У с т и н ь я К а р п о в н а (появляясь на пороге с широкой улыбкой, подхватывает песню). Ох, охальник! И глаз тот же!

В ы б о р н о в. Какой уж теперь у меня глаз!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Рано себя хоронишь! Я и то еще пожить да покуролесить собираюсь. А ты рядом со мной — тьфу… Щенок.

В а ж н о в (входя, смеется). Ты, мать, это… Того… Геннадия Георгиевича, да такими словами.

Появляется полуголый Г о л о щ а п о в, повязанный красной «пиратской» тряпкой, с банной шайкой в руках.

Г о л о щ а п о в. Геннадий Георгиевич! Что, забыли?! А!

У с т и н ь я К а р п о в н а (ретируясь с притворной стыдливостью). Тьфу ты, бесстыдник!

В а ж н о в, Г о л о щ а п о в, Г е й (почти одновременно). Баньку! Забыли? Баньку!

Г о л о щ а п о в. Аж пылает! А дух какой! Кедровый! А камни чем политы! Квасом облепиховым!

В ы б о р н о в (растаяв). Ой и запахи… Запахи какие! Родина! Родина это, Гей! Это для тебя — медвежий угол… край света. А для меня — Родина!

Выборнов, а за ним Важнов, Голощапов и Гей устремились в баньку.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ишь, побежали! Прямо жеребцы застоялые!

Л и д и я. Мама, да разве можно так? Такие люди!

У с т и н ь я К а р п о в н а. А какие «такие люди»? Мужики и есть мужики! У них все одно на уме! С бабами поколобродить! Да силушку друг перед другом показать.

Входит К а л е р и я.

Л и д и я. И Геннадий Георгиевич?..

У с т и н ь я К а р п о в н а. А что? Думаешь, зачем он с Аглаиной дочкой два дня из материнского дома не ехал? Да еще всех разогнал?

Л и д и я. Ой! Переживал, наверно…

У с т и н ь я К а р п о в н а. Вот-вот! То-то она теперь королевой ходит! Ведь в Москву он ее увезет! Она своего теперь как пить дать добьется!

Л и д и я. Не-е-ет!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Баба всегда мужиком должна вертеть да своего добиваться! Ты, Лидуся, посмотри на Калерию! А девок ее давно не видела?

К а л е р и я. Позавидовали! (Подзывая Тоню.) Антонина, мать-то давно не видела? С кем она сейчас? Одна?

Т о н я. Как «одна»? С детьми.

К а л е р и я. Как же она тебя к Марье Ивановне отпустила?

Т о н я. Аглая к Марии Ивановне драться приходила. Из-за меня! Пьяная, конечно…

Л и д и я. Драться? Со старухой? Драться?

Т о н я (гордо). Так я и дала Марию Ивановну в обиду. Я матери враз руки скрутила. А потом еще на нее протокол у участкового составила. Мария Ивановна просила, мол, не надо, а я настояла. Зато мы два года спокойно прожили.

К а л е р и я. Значит, это ты… свою мать… туда?

Т о н я (не без гордости). Я.

Л и д и я. А Петька? Остальные дети где были?

Т о н я. В интернате. Мария Ивановна попросила. Так их… аж в область…

У с т и н ь я К а р п о в н а. «Мария Ивановна попросила»… (Пауза.) Теперь уж не попросит.

Т о н я (спокойно). Теперь уж не попросит.

К а л е р и я. Значит, ты вроде права?

Т о н я. Права, конечно.

Из бани раздаются веселые мужские голоса.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ишь, как орут да стонут.

К а л е р и я. А как Геннадию Георгиевичу-то эта банька после инфаркта?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Сколько лет прошло, а жжет сердчишко-то небось, а?

К а л е р и я. Да хватит вам!..

У с т и н ь я К а р п о в н а. А инфаркт, помнишь, Калерия, у него был в тот год, когда совсем без хлеба остались, хоть снова карточки вводи. Помнишь, ты Георгиевича в Москву провожала? Бегом за поездом бежала. А потом все-таки следом махнула.

К а л е р и я (тихо). До крайности он там дошел. «Не могу, — говорит, — район разорить!» А они ему — строгача! Руки в ноги — и выполняй!

У с т и н ь я К а р п о в н а. И выполнили! Да! Молодец ты, Калерия! Под настоящими руководителями выросла! То Геннадий Георгиевич. И Калерия Федоровна при нем…

К а л е р и я. Хватит издеваться!

У с т и н ь я К а р п о в н а. То Голощапов Кронид Захарович. И Калерия Федоровна опять же при нем! Вроде бы по наследству! И правильно! А то вот у моих… я за главного… Построил бы Павлуша этот дом, если бы я ему плешь двадцать лет не долбила? Черта лысого!

Л и д и я (тихо). Ух лучше бы не долбили! Спали бы теперь спокойно!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Э-э… дуреха!

М у ж ч и н ы выходят из бани.

В ы б о р н о в. Ооо-ой! Хорошо! Хорошо-то как!

Г е й. Как в раю!

В а ж н о в (неожиданно запевает). «Каким ты был, таким остался! Казак лихой, орел степной…»

Г о л о щ а п о в (подхватывая). «Зачем-зачем ты снова повстречался!»

В ы б о р н о в и В а ж н о в (дуэтом). «Зачем нарушил мой покой?!»

В ы б о р н о в. Какой дом у тебя, Павел! Это ты догадался меня вчера на печи уложить?

В а ж н о в. Нет, это мать, Устинья Карповна. Я и дом этот для нее построил. Она уж так мечтала, так мечтала, Георгиевич! Мать все-таки.

Из кухни выходит У с т и н ь я К а р п о в н а, неся поднос с рюмками и закуской. За ней — Л и д и я.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ну, после баньки, как говорится, хоть умри — да выпей!

Л и д и я. Я говорила маме, что теперь это не приветствуется, а она настояла.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Вот именно! Настояла! Водочку русскую, да на кедровых орешках, да со смородиновой почкой! Угощайся, Геннадий Георгиевич!

В а ж н о в. Ты, мать, что же это ложные традиции воскрешаешь? Нам партия указала — не употреблять, мы и запаха-то ее, проклятой, слышать отныне не можем!

Г о л о щ а п о в. А скажет — сворачивай с куреньем, мы и сигаретки вмиг побросаем!

Л и д и я. А вот это как раз правильно! От курения — один рак!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Не угодила, что ли? Геннадий Георгиевич?

В ы б о р н о в. Угодила, угодила! Только мы же народ дисциплинированный.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Не на службе, кажется?

Г о л о щ а п о в. А у нас вся жизнь — служба!

В а ж н о в. Так что, мать, трезвость — норма жизни. Сворачивай свою алкогольную пропаганду!

Л и д и я. Я же говорила! Говорила!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Совсем мужики сдурели!

Л и д и я. Павел, не задерживайтесь. Мы ждем вас. (Уходит вместе с Калерией.)

В ы б о р н о в. Летел я, мчался, торопился… Лица там все какие-то чужие… Мать в гробу лежит… строгая-строгая… Словно бы и не простила… Я еще в молодости, когда совсем невмоготу было, в тайгу бежал. В лес куда-нибудь. В тишину! Чтобы судить самого себя. А судить себя самого — страшно! Ну что, снова вроде все вместе? А? Три танкиста, три веселых друга! А где же наш третий? Серафим? Журналист наш знаменитый! Районный кукрыникс! Вот дурачье, чего же его-то не позвали?

В а ж н о в. Далеко он…

В ы б о р н о в. В отпуске? Лечится?

В а ж н о в. Вроде бы…

Г о л о щ а п о в. Ты нам, Георгиевич, лучше скажи, когда это безобразие кончится? Ты вот себя собрался судить, а тут другим пора головы поотрывать… кое-кому!

В а ж н о в. Ну, ты, Кронид, поосторожнее… Помягче.

Г о л о щ а п о в. Нет, уж я скажу! Все мы тут свои… Когда у нас это кончится? А? Сколько лет народ вели, мобилизовывали, держали, и что? Все зря? Назад поворачивай? Реставрируй? Да уж и так повернули, все отдали. Приусадебные участки — назад! Личный скот — назад! Скоро, гляди, докатимся, что и землю назад раздавать будем. И все стимулируем да заинтересовываем, заинтересовываем да стимулируем! А что стимулируем-то?

В а ж н о в. Ну, ты не очень…

Г о л о щ а п о в. Сопляку механизатору, подкулачнику недобитому, в пояс кланяемся… Мы тебя та-а-ак просим! Вот тебе зарплата. Гарантированная! Вот тебе коттедж… с теплым сортиром. В рассрочку! На тысячу лет! Вот тебе путевка на Черное море! Вот тебе за то, что правой ручкой пошевелил, — сотню! А за то, что левой, — полторы! Распустили народ! Распустили!

В а ж н о в. Стимулировать тоже надо.

Г о л о щ а п о в. Хватит! Достимулировались! Вон, гляди, ни одного мужика не осталось, чтобы он домой хоть что-нибудь… хоть малость какую, да не упер! Глядишь, пьяный, шатается как былинка на ветру, а мешок комбикормов себе во двор тащит. Из последних сил!

В а ж н о в. Ты не преувеличивай.

Г о л о щ а п о в. А ты не либеральничай! Вот Георгиевич приехал! Все! Теперь порядок! Посадить бы такого механизатора… лет этак на двадцать пять! А мы его — в товарищеский суд. Или штраф смехотворный — двадцать рублей. Ой, врагов, врагов плодим!

В а ж н о в (оправдываясь). Ну, боремся, боремся. Разъясняем!

Г о л о щ а п о в. Знаешь, как надо им разъяснять? Как в Финляндии. Украл — руку отрубают. На всю жизнь!

Г е й. Да никто в Финляндии ничего не отрубает.

Г о л о щ а п о в. Значит, в Швеции! Я точно знаю. Читал!

Г е й. Нигде ничего не отрубают. В Турции, правда, за курение на кол сажали. Но все равно не отучили!

Г о л о щ а п о в. Как на кол? Что, и за «Столичные» — на кол? Бред какой-то!

Г е й. В средние века.

В ы б о р н о в (раздраженно). Чего на иголках сидишь?

Г е й. Вам же сейчас надо позвонить… товарищу…

В ы б о р н о в. Ох уж эти мне товарищи! (Решается.) Сам звони! Я от обязанностей освобожден. Сам звони.

Гей уходит.

У с т и н ь я К а р п о в н а (женщинам за столом). Сегодня на рынке один шапки продавал. Из ондатры. Я как увидела, ну, думаю, Пашке-то надо! Ведь в чем ходит — срамота! Ты же, говорю, на начальника-то не похож! (Смеется.)

В а ж н о в. Значит, все-таки освободили?

В ы б о р н о в. Да что все об этом! Разве только в этом жизнь! Ну? Чего скисли?

Г о л о щ а п о в (решительно). Ты объясни! Сколько мы в обороне будем сидеть?! То — незаконно! То — нельзя! То — не соответствует духу времени! Тебя сняли! Это что? В духе времени?

В ы б о р н о в. Сняли не сняли… (Махнул рукой.)

Г о л о щ а п о в. Не дело! Не дело! Сегодня — тебя, завтра — вон его! Из-под Павлушки дом… этот… вытягивают! Мол, незаконно построен! Потом мне тоже что-нибудь придумают…

В а ж н о в (искренне). Ага! Вроде полетаевского дела…

В ы б о р н о в (насторожился). Какого дела? На Серафима Полетаева? Дело? Вы что молчите? (Пауза.) Да, да… Что-то вспоминаю теперь! Жена его мне что-то писала. Ну, думаю, у вас ума-то хватит! Сами разберетесь! Друзья же! (После паузы. Резко.) Где он?

В а ж н о в (замахал руками). Не беспокойся, Георгиевич. Все по закону! И прокурор областной подписал…

В ы б о р н о в (тихо). Где он? (Пауза.) Там? (Пауза.) На сколько?

Г о л о щ а п о в (почти кричит). А кому позволено районную организацию на весь свет позорить?! А? Первого секретаря с дерьмом смешивать?! Во все инстанции кляузничать?! Народ на всякие мысли наводить?! Партийный билет мне в морду бросать?!

В ы б о р н о в. А ты где был?

В а ж н о в (тихо). Язва. В Карловых Варах.

Г о л о щ а п о в. Следствием. Народным судом доказано! Сбил человека! Будучи за рулем в нетрезвом состоянии. И все апелляции…

В ы б о р н о в (еле слышно). На сколько?

В а ж н о в. На двенадцать.

В ы б о р н о в (догадываясь о многом). Ого-го! А она?.. А вы? Антонина? Дочь Серафима?

В а ж н о в. Да.

В ы б о р н о в. Значит, мать-то не зря… (Выходит в столовую.) Устинья Карповна… Как ты говорила: «После бани хоть укради, да выпей»?! Так не доведи до воровства!

У с т и н ь я К а р п о в н а (с рюмкой, широкой, старинной, граненой). С легким паром!

В ы б о р н о в. Хорошо живете! Хорошо!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Не жалуемся! Все превозмогли! И тебя в обиду не дадим! (Неожиданно.) А уж если попрошу — не откажи…

В ы б о р н о в. Ну! Проси! Я сегодня добрый.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Прими сердцем меня, грешную, заместо матери твоей! Праведницы!

В ы б о р н о в (не сразу). Да, да… Совсем забыл. (Пауза.) Ведь я теперь — круглый сирота! Даже не думал никогда… Что до такого доживу! (Оглянулся.)

Входит Гей.

Г е й. Геннадий Георгиевич, Москва.

В ы б о р н о в. Нет меня! Нигде нет! Ни для Москвы! Ни для кого! (Выпивает.)

У с т и н ь я К а р п о в н а. Повторишь, батюшка?

В ы б о р н о в (тихо). Да разве жизнь… повторишь? Разве что… закончить бы ее… по-человечески?! А? Мамаша на́званная?!

Поворачивается и через столовую и прихожую быстро выходит из важновского дома. Все смотрят ему вслед.

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Вечер следующего дня. Снова накрывается стол. Дверь в кабинет Важнова закрыта. Около телевизора сидит С и р ы й. Тут же К а л е р и я с м у ж е м. У с т и н ь я К а р п о в н а по-прежнему на кухне. Из кухни с блюдом в руках шествуют то Г е й, то Т о н я. Л и д и я бегает из кухни в столовую, заглядывает в кабинет мужа.

Открывается дверь кабинета Важнова. Все невольно оборачиваются на вошедшего Г о л о щ а п о в а.

В а ж н о в. Ну?!

Г о л о щ а п о в. Через часок-другой! Просили перезвонить… (Пауза.) Все ему привет передают… соболезнования.

Л и д и я. Зря бы не стали…

К а л е р и я. А его нет как нет! Почти сутки. (Гею.) Александр Ильич! Ну вы-то должны знать, в конце концов?

Г е й. В конце концов, мы в отпуске!

У с т и н ь я К а р п о в н а (из кухни). А домой-то, в Москву, не торопят?

К а л е р и я. Где же все-таки он? У кого?

Г е й (на ходу). Ай-ай-ай. Человек, можно сказать, пропал… А вы и в ус не дуете? Что же вы, товарищи, — «власть на местах»?

Г о л о щ а п о в. Дуем, дуем…

Т о н я (почти весело). Что-то незаметно!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ишь, как осмелела, мерзавка! (Смеется.)

Л и д и я. Ой, пирог, Тоня!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Что блажишь на весь дом — домового накличешь!

Л и д и я. Да будет у нас когда-нибудь серебряная свадьба? Или опять псу под хвост?

В а ж н о в. Лидия!

Т о н я (вносит пирог). Ой, как пахнет! Лавровым листом! Перчиком… И еще чем-то…

Г о л о щ а п о в. Вами, Тонечка.

Тоня отмахнулась, снова убежала на кухню.

Вот кому я завидую. Ракета! Прямо «эм-экс» какой-то!

К а л е р и я. В Москву он ее забирает!

Г о л о щ а п о в. Жена с него живого скальп за такую кобылицу снимет! У нас с этим делом строго! (Смеется.)

В а ж н о в. Думаешь… все… обойдется в положительном смысле?

Г о л о щ а п о в. Для меня вопрос давно ясен. Для гарантий звоню.

В а ж н о в (вздохнул свободно). Там, конечно, виднее. Все-таки область.

К а л е р и я. Только бы чего не случилось. А то вам тогда, Пал Романыч, головы не сносить!

В а ж н о в. Не в милицию же звонить. «Выборнов пропал!» Он лучше нас район знает.

Т о н я. Да еще я ему кое-что порассказала.

Л и д и я. Антонина! Оленятина подгорает!

Г е й (на ходу). А вы ее коньяком поливайте! Коньячком!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Господи! Куда же его в Москве возносят?!

Л и д и я. Не знаю!

К а л е р и я. Как скрутило мужика! По старым временам ему бы сейчас по святым местам. Да с посохом!

В а ж н о в. Звони сейчас! Придет — обрадуем…

Голощапов скрывается в кабинете.

Г е й (подходит к Сирому). А вы, Василий Васильевич, что такой индифферентный? Или не переживаете? А если что случилось с благодетелем вашим?

С и р ы й. Как же — переживаю. Профессия у нас такая — переживать. У председателей колхозов! Как у артистов!

Г е й. Значит, и вы — не безгрешный?

Т о н я (пробегает с тарелками). Безгрешными только младенцы бывают!

У с т и н ь я К а р п о в н а (из кухни). Вроде тебя… «утешительницы»!

Т о н я (вспыхнула). Да как вам не стыдно!

У с т и н ь я К а р п о в н а (смеется). Во-во, стыди меня, старуху! Воспитывай моральные кодексы! В папашу-мамашу, смотри! Идейная!

Из кабинета выходит Г о л о щ а п о в. Все невольно делают движение к нему.

Г о л о щ а п о в. Ну… Не ожидал! Не ожидал!

В а ж н о в. Кем? Куда?

Г о л о щ а п о в. Ну, дает! Геннадий… Георгиевич… Вот это… да!

В прихожей появился В ы б о р н о в и худая, плохо одетая, наспех накрашенная ж е н щ и н а. Никто их не замечает.

В ы б о р н о в (входя в столовую и отсюда обращаясь к Аглае). Видите, как вам все рады, Аглая Андреевна? Входите же… Товарищи, попросим все вместе нашу гостью! Ну! Лидия Васильевна! Павел! Ну, что вы все молчите? Не узнали Аглаю Андреевну? Тоня! Зови мать! За стол!

А г л а я (замечает Тоню, тихо). Доча…

Т о н я. Ты еще зачем?

А г л а я. Меня вот попросили… Как уж они меня нашли?

Выборнов берет Аглаю за руку и насильно усаживает за стол. Сам садится рядом. Сидят за столом вдвоем.

В ы б о р н о в (как ни в чем не бывало, громко Голощапову). Так чего вы там не ожидали, Кронид Захарович? А?

Голощапов молчит.

А г л а я (в тишине). Я сейчас… Я уйду… (Пытается подняться, но Выборнов удерживает ее на месте.)

В ы б о р н о в. Ну! Так что?

В а ж н о в (как после шока, бросается к Выборнову, обнимает, целует его). Знаем! Все знаем! Поздравляем! Верили!

Г о л о щ а п о в. Не могло быть иначе!

Все бросаются к Выборнову с поздравлениями. Кто-то пытается его обнять. Калерия даже чмокает его куда-то в глаз. Кто-то кричит «ура!». Кажется, Сирый. И Гей поддерживает его.

Аглая, про которую на мгновение забыли, быстро «рванула рюмашечку». И теперь сидит чуть вытаращив глаза. Помятая, жалкая, но уже чуть ожившая.

У с т и н ь я К а р п о в н а (появляясь на пороге). Аглая? Ты? (Быстро взглянув на Выборнова, оценили ситуацию.) Ну, уж если сама пришла! Да еще с таким кавалером…

А г л а я. Это не я! Это он… Сам! Сам!

У с т и н ь я К а р п о в н а. А он всегда — сам!

А г л а я. А что я такого плохого сделала?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ну уж ладно. Села — сиди! (Всем.) Свадьба так свадьба! Павел! Лидуша! Серебряная свадьба раз в жизни бывает.

Все рассаживаются.

Наливайте, закусывайте, гости дорогие! Званые — незваные! Драные — нарядные! Всем места хватит! Ну а кто не пьет, тому сбитень приготовила.

В ы б о р н о в. Вот это по-нашему! По-русски!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Две радости у нас сегодня! (Выборнову.) Время у тебя, Геннадий Георгиевич, сейчас…

Г о л о щ а п о в. Ох, ответственное!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Это кто же меня перебивает?

Г о л о щ а п о в. Молчу, молчу!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Сложное у тебя время, Георгиевич! С одной стороны, мать похоронил! Мир праху ее! Пусть земля ей будет пухом! (Поднимает бокал.) Выпьем! Не чокаясь…

А г л а я (тихо). Я ее никогда не забуду. За дочу… За Тоню мою… (Наливает себе.)

Т о н я. Мама, тебе же нельзя.

А г л а я. За нее, за божью заступницу, не выпить — грех!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ну и пей! Молча!

Г о л о щ а п о в. Она не божья заступница. А одна из первых комсомолок в крае.

В ы б о р н о в (примирительно). Помню. Она еще красную косынку носила. Женотделка!

А г л а я. А мой Серафим хотел о ней очерк написать… Поехал, знаете, к ней, и… (Замерла, почувствовав общее недоброе молчание.)

В ы б о р н о в. Мать не любила, чтобы о ней писали. «Да что я, — говорила, — время такое!»

С и р ы й (про себя). Какие люди — такое время!

А г л а я. Вот крест — праведница была! Вот крест!

В ы б о р н о в. Да, да! Не вы одна… Многие так говорят: «Праведница». Хоть и старомодно как-то… А по сути, правильно…

С и р ы й. Вот именно — по сути… Ну!

Все выпили.

А г л а я. Вот я, например, можно сказать, ей дочь доверила! Как в божьи руки отдала! (Просительно.) Выпьем еще раз за нее! (Тянется к бутылке, быстро наливает, стараясь не смотреть ни на кого.) Да я ж… не за себя! А мой Серафим, он хотел…

Г о л о щ а п о в. Знаем! Слышали… И про Серафима твоего, и про тебя. Тут все-таки серебряная свадьба! Мать говорит!

В ы б о р н о в. Кронид Захарович. Ну! (Демонстративно ухаживает за Аглаей, которая чему-то тихо смеется, но еще осторожно, неуверенно.)

Гей незаметно выходит из-за стола, потом, позвонив из кабинета, подходит к Выборнову с открытой папкой. Выборнов заглядывает в нее. Все, примолкнув, наблюдают за государственной деятельностью.

В ы б о р н о в (морщась). Не к спеху!

Г е й (тихо, но настойчиво). Как раз наоборот! Через час-полтора будет поздно. (Наклоняется к Выборнову, говорит что-то на ухо.) А так мы успеваем!

Выборнов надевает очки, быстро, с одного взгляда, оценивает текст и так же быстро подписывает. Гей тут же исчезает из столовой.

А г л а я (пристально смотрит вслед Гею). Какой симпатичный молодой человек. Очень Серафима моего напоминает.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Смешной человечек. Служивый. (Вздыхает.) Да! Заорганизовали народец-то. Крепко заорганизовали!

А г л а я. Надо за него выпить!

К а л е р и я. Ого, куда заглядываетесь, Аглая Андреевна!

Г о л о щ а п о в. Что мать. Что дочь.

А г л а я. Можно из той красивой бутылочки? Я разное пробовать люблю!

С и р ы й. Ну-ну… Чуть позже…

В ы б о р н о в. Ну, что замолкли? Свадьба так свадьба! Если никто не хочет сказать, тогда, может, я?

У с т и н ь я К а р п о в н а. И тебе будет слово! А пока мать говорит… Спасибо тебе, Геннадий Георгиевич, что не забыл нас! Низкий поклон тебе, что и в немощи душевной ты к Павлуше голову приклонить пришел! Такие вещи навек люди помнят! Спасибо! (Кланяется в пояс.) Выпей! До дна! За тебя, Геннадий Георгиевич!

Все выпивают.

А теперь хочет сказать мой сын! Жених! Молодой купец! Пав Родионов Важнов!

В а ж н о в (встает). Дорогие мои! Родные мои!.. (Поворачивается к Выборнову.) Как в песне поется: «За все, за все, за все тебя благодарю…»

Г о л о щ а п о в (смеется). Дальше там несколько не на тему!

В а ж н о в. Можно я тебя поцелую, Георгиевич?

С и р ы й (обнимает Аглаю за плечи). Ты ешь, ешь… Закусывай. Дорога дальняя!

Г о л о щ а п о в (тихо пропел). «Дорога дальняя, казенный дом…»

А г л а я (вскочила). Нет! Нет! Не хочу…

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ты что орешь? Оглашенная!

В ы б о р н о в. Успокойтесь, Аглая Андреевна! Успокойтесь! Никто вам здесь зла не желает…

А г л а я (резко). Не желает зла? Мне? Они? (Хохочет.)

К а л е р и я (Выборнову). Алкогольный психоз. Типичный… Может, даже хуже!

С и р ы й (тихо, Аглае). Ну ничего, ничего! Поплачь мне в плечо, полегчает. Поплачь!

В а ж н о в (продолжая речь). Ну, есть. Есть недостатки. Только вот РАПО, например, как я понимаю, — это новая эра. «Помоги слабым хозяйствам!» Там ведь тоже советские люди живут!

А г л а я (вырываясь из рук Сирого). За советских людей!

В а ж н о в (сбившись). Заинтересуй партнеров! И… и…

В ы б о р н о в. Не надо, Павлуша, отчета.

У с т и н ь я К а р п о в н а (решительно). Да что это такое? Третий день из-за ваших… государственных дел свадьбу сыграть не можем!

Все негромко, стеснительно смеются.

А молодые-то, посмотрите, как на винте! Крепко они друг дружку любят! Лидуша про себя — как только раньше цари, бывало, говорили: «Мы с Павлушей отчитались! Мы с Павлушей на бюро решили!» Горько! Ну! Еще раз — горько!

Лидия целует смущающегося Важнова. Все осмелели, смеются громче.

А г л а я. Да разве так целуют любимого мужа! Дали бы мне! (Лезет через стол к Важнову, ее пытаются остановить.) Да что вы меня хватаете! Мне же больно! (Дорвалась до Важнова и целует его взасос.)

Л и д и я. Уйди от него! Прочь! Да уведите ее кто-нибудь!

А г л а я. Ну, теперь понимаешь? Почему Серафиму моему никто, кроме меня, не нужен был?!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Посадили тебя за стол с порядочными людьми! Так не кобенься!

В ы б о р н о в. Аглая Андреевна, разрешите, я за вами поухаживаю?

Все оценили жест Выборнова.

А г л а я. А? Руки-то коротки стали, Устинья Карповна? Не тобой сюда звана! Небось повыше тебя власть в Туреевке нашлась. И повыше вон его, бугая лысого!

Г о л о щ а п о в. О ком это она?

К а л е р и я. Не о тебе, успокойся.

Г о л о щ а п о в. И непонятно — почему «лысого»?

А г л а я. Меня, может, Геннадий Георгиевич совсем на том свете нашел! И сюда, под ручку, через весь город вел! Чтобы весь город видел! Как жена Серафима Полетаева… Чтобы все смотрели, как жену самого Полетаева… (Не может говорить.)

Сирый снова усаживает ее рядом с собой, что-то говорит, успокаивает.

Пауза.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Мы тебя, Аглая, знаем. Помним! И Серафим твой не чужой в этом доме был. Мало ли что в жизни бывает. Только и ты праздника нам не порть. Сиди. Ешь. Пей. Мы люди широкие, спокойные. Наливайте. Закусывайте. Эх, не поверите, люди добрые! А у меня самой никакой свадьбы не было. Ни простой, ни серебряной. Никакой. Мужика-то своего я, правда, помню. Но уж смутно-смутно… (Подмигивает Выборнову.) Эх, Георгиевич, ты же знаешь, кем я только за жизнь не бывала! И лавкой заведовала, и при раскулачивании присудыркивала, и радио по тайге проводила. А Павлушку вон куда подняла! За Советскую власть! Вот за что я сейчас выпью! (Пьет.)

Г о л о щ а п о в. Раз на то пошло, дайте мне сказать. Я здесь как-никак Советская власть. Меня народ выбирал. Ну, всякое бывает. Промашки, осечки, ошибки… Но ведь главное-то, главное… Ради чего живем? Вот и хочется от всей души Геннадию Георгиевичу сказать… Ругай ты нас! По шеям! В бога-душу мать! Давай! Тебе — все можно! Но ведь и сделано сколько? А? Ну хотя бы… из последних? Ветку железнодорожную провели! Скажи, нет?

Л и д и я. Большое облегчение людям!

С и р ы й (мрачно). И буфет на станции.

Г о л о щ а п о в. А элеватор? Самый крупный в области.

Л и д и я. И продленка в школе.

У с т и н ь я К а р п о в н а. А асфальт? От площади нашей и прямо до рынка.

Л и д и я. Его сейчас просто под снегом не видно!

Г о л о щ а п о в. А киношка? А два магазина? Аж на окраине! А станция техобслуживания? А Дом быта? Все! Все! В бюджет района! Все в одну копилку!

С и р ы й. А как же! В одну копилку. В один, так сказать, мешок. Да только с мешком нашим что-то неладно. Толи мыши погрызли? Толи хуже, крысы завелись. А мы, такие младенцы, за головы хватаемся: «Ах, люди добрые, что делается! Отсюда сыплется, там уворуют, здесь припишут… Там сгноят… Здесь пропьют!» Ну а мы, хозяева жизни, народу отвечаем твердо: «Спокойно работайте, товарищи! Это, мол, мелочи, ерунда! Главное, в наших руках — власть! А на это мы все положили, так сказать… с прибором!!»

Г о л о щ а п о в. Это с каких пор власть-то в твоих руках? А? И не потребляй… лишнего! Тоже мне… «с прибором»! Дети тут! (Кивнул на Тоню.)

С и р ы й (отмахнулся). Да ведь сколько в мешок ни клади — прибавка-то небольшая! Загадка? Загадка! Но люди-то живые! Или нет? Они все видят… И дети тоже. Все! И не только у нас в районе. Ты, Георгиевич, с высот своих признайся. Ведь целые учреждения с ведомствами под золотым дождем жируют! Да еще надо — сами дырки просверливают. Чтобы побогаче текло!

В ы б о р н о в. Ну, ладно, ладно… Про верх я знаю… У тебя-то самого… мешок не рваный?

С и р ы й (смеется). Я — хозяин.

В ы б о р н о в. Хорошо, пусть хозяин. А какой? (Показывает на Голощапова, Важнова.) Как он? Или как он?

С и р ы й. Другой! Ты меня с ними не равняй! (Усмехнувшись.) У меня каждый год хлеб! Не то что у других! Животноводство, а у других падеж. Четыре тысячи двести литров на корову, а у других — две с трудом. Только все равно я у них кругом виноват. Виноват, что с жильем почти хорошо. «Не переманивай людей у слабых хозяйств лучшими условиями жизни!» Еще виноват, что гостиница, Дом культуры, детские сады — два! «Создаешь себе ложный авторитет, идешь за народом. Хвостизм!» Виноват, что доход…

Г о л о щ а п о в. Три миллиона…

С и р ы й. Извини! С половиной! Готов нести любое наказание!

К а л е р и я (с усмешкой). Мы его так и зовем: «Суворовский куркуль»!

С и р ы й. Ага! Или проще — «шут гороховый»! Вот и вся слава… (Голощапову.) А ты у меня все равно ни хрена не получишь! (Залпом выпил.)

Г о л о щ а п о в. Ничего, ничего… Говори. Мы — люди выдержанные!

С и р ы й. Да что же делать с ними, Геннадий Георгиевич??! Нарожали мы их, удобных да правильных! Да «выдержанных»! Они же, как гончие, на горле у нас висят!

В а ж н о в. Василий Васильевич!

С и р ы й. Всему моду задают! Дерет такой «удобный» со своего места, как раньше никакой процентщик не драл! Он за свою послушность да за политграмотность такое требует! Никаким Уренгоем, никакими якутскими алмазами не расплатишься!

Г о л о щ а п о в. Хорошо, хорошо… Только не пей больше! А сам ты? Чист как агнец? С совестью, значит, в ладу?

С и р ы й. Правду? (Пауза.) И у меня совесть в полосочку! Теперь все хотят, чтобы совесть у них удобная была! Безразмерная!

Г о л о щ а п о в (сидевший красный, гневный, вдруг расхохотался). Не все ты, Василий Васильевич, перечислил, за что тебя мы поправляли. (Неожиданно резко.) Только не забывай, Василий Васильевич, — мы бо-о-ольше о тебе понимаем! Ведь по правде, дай тебе волю — ты бы не только нас с Романовичем отсюда бы турнул! Ты бы всю Советскую власть — к чертям собачьим! Знаем, знаем мы твою классовую сущность! Заметили тебе глаза миллионы твои! Крепко заметили… Но мы… Пока! Терпим! Терпим! И помни об этом. Крепко помни. (Весело Выборнову.) Ишь, сколько намолол, а все из-за чего? Орден ему, видите ли, не дали. У малыша игрушку отняли. Сделаем! Даст Георгиевич нам указание… Но он человек умный. Он — не даст! Не так все просто! (Поднялся, улыбается.) Ну ладно — это все слова, эмоции. А дело есть дело. Обрадуем скоро, Геннадий Георгиевич, тебя новым заводом комбикормов. Не шутка! Сегодня утром на президиуме РАПО так и решили. И подписали. И с плеч долой. За это я предлагаю!

У с т и н ь я К а р п о в н а (несет пельмени из кухни, заглядывает в кабинет, Гею, который в кабинете говорит по телефону). Ну, служивый, совсем зарапортовался! Палец-то от телефона не отсох? Посиди с нами, поговори… Лидия, пельмени пора подавать.

В ы б о р н о в (Голощапову). Давно я хотел спросить вас насчет имени. Кронид — это древнегреческое?

Г о л о щ а п о в. Ну зачем же «вы»? Зря! Обижаете!

А г л а я (с неожиданной яростью). Хуже он любого грека. Даже древнего!

В ы б о р н о в. Не надо, Аглая Андреевна! Все выясним, поговорим…

Г о л о щ а п о в. А что выяснять? Мне скрывать нечего! И стыдиться не перед кем! (Вскипев, Аглае.) А твое место знаешь где?

К а л е р и я. Кронид! (Отходит от стола.)

В ы б о р н о в. О том, где ее место, мы позже поговорим… Кронид Захарович. (После паузы.) Что ж все-таки получается, мужики? Нехорошо ведь получается! А?

В а ж н о в. Вообще-то, конечно! Радости мало! С Серафимом.

В ы б о р н о в. Своего же друга… можно сказать, брата своего. И сами! Нет, мужики, не дело. Не понял я вас. Не понял.

Г о л о щ а п о в. Ну…

А г л а я. Вот-вот, скажи, что «ну»! Расскажи, как ты своими бумажками, да завиточками, да голосованиями… любого на тот свет отправить можешь!

В ы б о р н о в. Ну, понимаю, горячий был Серафим. Помню! Но не так же круто! Поговорили бы втроем.

Г о л о щ а п о в. Ну что ж… Бывают такие моменты. Надо кого-то и приостановить, если заносит… Чтоб не слишком народ увлекали! На что ж нас сюда поставили? А?

В ы б о р н о в. Что ты-то молчишь, Павел?

В а ж н о в. Язва у меня тогда больно разыгралась… Врачи… Прямо с ножом к горлу! «Поезжай да поезжай…»

В ы б о р н о в. «С ножом к горлу» — это верно! Только не кричи… А вы с Кронидом… Вот его бы… (указывает на Сирого) тестя своего, позвал бы… Век же в одном районе. Одной семьей живете. К нему бы прислушались! А ты все на Кронида свалил! А сам руки умыл?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Да что вы все к Голощапову пристали? Прямой мужик! А имя ему поп по пьянке в святцах сыскал.

В ы б о р н о в. Дело-то ведь простое, мужское. У одного одно мнение, у другого — другое. Ну потолковали бы… Ну наорали бы друг на друга… А тут — вон…

А г л а я. А я к вам тогда кинулась, Геннадий Георгиевич! И звонила! И писала! Понадеялась! Все трубки телефонные пообрывала! Да только голос вон этого симпатичного молодого человека навек запомнила: «Доложили. Решения пока нет…» До сих пор вашего решения ждем!

Г е й (тихо). Я докладывал… Вы должны помнить.

В ы б о р н о в (в сердцах). Да помню! Помню я! В том-то все и дело. Мало — одной вашей жестокости! Еще и мое равнодушие! Ожесточились как-то мы все… Ну, мол, думаешь, что там за особая свара в районе? Ну разберутся! (Махнул рукой.) А они вон… Разобрались.

Г о л о щ а п о в. Себя вам винить не в чем, Геннадий Георгиевич! И повторяю — посажен он был правильно! Народный суд заседал.

В а ж н о в. Да хватит, Кронид! Знают тут все — всё!

А г л а я (тихо). Да разве в суде дело? Это уж он дошел! Он гордый был… Серафим. Он дальше жить пытался! Только ты ему, Кронид, не давал! Каждое лыко — в строку! Из газеты выгнал? Из партии выгнал? Даже общественной работы и той не давали! Тебя боялись. Хотел в котельную идти разнорабочим! И то — ты позвонил — не взяли!

Г о л о щ а п о в. Не ври лишнего! Специально он паясничал! А попросту — спивался! И ты ему помогала!

А г л а я (почти спокойно). Я ему и сейчас помогаю!

С и р ы й. Гордый! Даже слишком! Звал я его к себе! Не пошел.

А г л а я. Значит, не так звал.

С и р ы й. Тебя-то с ребятишками дозвался?

А г л а я. А-а… Потом! Когда уж все пошло-поехало! Мне уж тогда все до лампочки стало. И ты! И Важнов! И он… И коровы эти… (Смотрит на женщин.) Все одно!

Л и д и я. Ты бы лучше к мужу чаще ездила! Декабристка!

А г л а я. Ездила бы — да на что?

У с т и н ь я К а р п о в н а. Пить надо меньше!

Г о л о щ а п о в (решительно). Да что мы, в конце концов, уперлись, можно сказать, в частный факт? Говорить больше не о чем? Выпить не за что? (Рассмеялся.) Ой, что я сказал? Нынче недолго и выговор схлопотать!

В ы б о р н о в. А ты только выговора боишься? А если совесть… или… сердце? Душа, например, болеть будет. А?

Г о л о щ а п о в. Извини! Мы же материалисты? Или как? Может, отменили закон прибавочной стоимости?

В ы б о р н о в (Важнову). Нет, Павлуша, оставался бы ты лучше шоферней! (Вздыхает.) И его бы за стол к себе не сажал. Брезговал бы…

Голощапов встает. Помедлив, быстро идет к выходу из столовой.

(Голощапову.) Сядь! Сядь на место! Вы что тут себе позволяете?! Думаете, я уже ничего не вижу? Ничего не понимаю? Царьки! Воеводы местные! Что отворачиваешься? Все о себе! Все для себя! Только чтобы кресло свое не потерять! Власть свою не упустить! Забыли, для чего все это?! Зачем вы здесь?! Все в свой мешок хотите! (Сирому.) Ты — в свой. (Важнову.) Ты — в свой… (Аглае.) А ты тоже, обиделась — из «местной знати» ее, видите ли, выбросили! Достоинство женское, материнское — все забыла! Эх вы, руководящая районная сила! Нечистая вы сила, вот что!

Затемнение.

Появляется М а р и я И в а н о в н а.

М а р и я И в а н о в н а. Как же ты во сне громко разговаривал! Некоторые боятся, будят, а мне интересно было… Помню, «Чапаева» посмотрел, потом три дня по ночам кричал «ура!», «вперед!». Командовал, на помощь звал… Я подойду, одеяло поправлю, ты и затихнешь… Лицо такое спокойное, хорошее, сосредоточенное… Отвоевался… А я тебе как маленькому пою: «Улетел орел домой, солнце скрылось за горой».

Затемнение.

Снова праздничный стол Важновых. Мария Ивановна исчезает.

С и р ы й (Выборнову). Павла ты не трогай, Геннадий Георгиевич.

В ы б о р н о в. Да не хочу я никого трогать… Поймите же вы. Не люди, что ли? А только так… официальные лица? Ответственные работники? Что мы с вами строили? Империю? Мы же другое строили! За что боролись? За Советскую власть! (Пауза.) Трудно жили? Да! Но ведь и это не оправдание! Получше жить стали, а сами — жестче, холоднее, злее стали! А мы ведь о всеобщем братстве в своем Гимне поем! Нет, не пойму я чего-то… мужики! Нет! Не пойму! Ведь если не изживем в себе этого, не вырвемся из прошлого — совсем худо будет. А так — не должно! Не должно быть!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Уж ты-то — и не поймешь?! Не наговаривай на себя! Все ты понимаешь!

В а ж н о в. Подожди, мать…

С и р ы й (угрюмо). Послушай, Георгиевич. Если что, если ты так на него… на Павла… Наш-то сам себя высшим судом решит!

Л и д и я (не очень поняв). Папа, ты чего на моего грешишь? Какой суд? Он же секретарь?

С и р ы й. Оттого и хуже, что секретарь! А не шоферюга!

Л и д и я. Да чем же хуже? Шоферни по району вон сколько, а он один.

У с т и н ь я К а р п о в н а (решилась, поднялась за сына). Ты, Георгиевич, когда уезжал отсюда, мы в хибарке, в «шанхае», за рекой жили. Помнишь? А теперь я в своем доме живу! И место это, городок наш, тоже двадцать лет назад вроде «шанхая» было. А теперь у нас перед райкомом ели голубые! Как на Красной площади! Да и еще много чего… И никто — ни Сирый, ни даже ты, Георгиевич, — всего этого у Павла Романовича не отымешь!

В а ж н о в. Мамаша…

В ы б о р н о в. «Отымешь — не отымешь»! Я же не об этом! Ты ведь тоже мать, ты-то должна меня сердцем услышать!

У с т и н ь я К а р п о в н а (торжественно). Мать! Да только — другая! Я ваш портрет, как депутатом выбирали, из газеты вырезала… И у себя в красном углу повесила. Варвара-великомученица — и вы… А это… знаете что?!

С и р ы й. Правда, висите. У сватьи!

В ы б о р н о в. Устинья Карповна! Ты на кого больше молишься? На эту… на Варвару? Или на меня?

У с т и н ь я К а р п о в н а. По обстоятельствам. Давайте выпьем — за все хорошее! За благородство! За справедливость твою, Георгиевич. Ишь, за Симку Полетаева вступился! Аглаю его к нам привел! А я — не против! Давай и с тобой выпьем, Аглая! За все хорошее!

Л и д и я. А с Серафимом, может, и перегнули. Бывает. Но мы с Павлушей наблюдали за этим вопросом…

Г о л о щ а п о в. Ага! (Тихо.) В подзорную трубу… с Карловарских гор!

У с т и н ь я К а р п о в н а (словно и нет Аглаи). Свой ты для нас, Георгиевич! Ты, например, кто? Государство! А для нас кто? Для меня? Генашка! Иль забыл, как я тебя от медведя спасла! (Молодо хохочет, прикрываясь платком.)

С и р ы й. Ты уж, сватья, совсем приперла гостя — аж в краску вогнала!

Т о н я (матери). Не надо больше… Пойдем отсюда. Не реви.

А г л а я. Никуда я не пойду! Раз в жизни за человеческий стол села… Вон еще икорки ихней не попробовала!

Т о н я. Мама! Ведь стыдно!

А г л а я (резко). А тебе старуху обирать было не стыдно?

Т о н я. Ты что? С ума сошла? Дура!

А г л а я. Послушайте, мать для нее уже дура! Хороша! Я тогда все Геннадию Георгиевичу расскажу!

В ы б о р н о в. Не надо, Аглая Андреевна! Не надо ссориться!

Т о н я (почти насильно волочит мать на кухню, к умывальнику). Идем! Посмотри! Посмотри! На кого ты похожа!

А г л а я (уже пьяная). Ты заботишься о своей мамочке? Да? Что я не напудрилась?

Тоня пытается увести мать на кухню.

К а л е р и я (с болью). Ах, какая красавица была! Уж замужем, уж родила. А все — невеста с картинки!

Г о л о щ а п о в (тихо). Пожалела? А меня не жалела, когда я тут… мелким бесом…

К а л е р и я (равнодушно). А не надо — бесом. Тем более — мелким!

А г л а я (входит). Гранит! Родненький! Какой ты красивый! Только Серафим мой красивее тебя был… А теперь ты — всех краше! Я про Серафима больше не буду! Мой муж… Он никому зла не желал! Он хотел, чтобы все было радостно, светло, справедливо! Ну как в сказке! У меня вообще с ним не жизнь — сказка была! Так на земле не бывает! Только на небесах! Я теперь точно знаю!

У с т и н ь я К а р п о в н а (мрачно). Лидуша, подавай горячее… Подавай что-нибудь!

А г л а я. Шла я сюда и знала, что увижу необыкновенного человека. И не разочаровалась! (Неожиданно Выборнову.) Давайте выпьем с вами на брудершафт?

Т о н я. Ма…

В ы б о р н о в. Лучше в следующий раз.

А г л а я. В Москве? Да? Вы приглашаете меня к себе? (Всем.) Вы слышали? Нет, налейте мне из той вон бутылки! Я люблю пробовать разное… (Тоне.) Я твоим счастьем счастлива! А ты доброго слова для меня не найдешь! Ты будешь жить в самой Москве! Под стенами Кремля! Сколько миллионов людей во всей стране мечтают об этом. (Выпила.)

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ты пельмени не обходи! Закусывай!

А г л а я. Действительно, девочке нужно сменить обстановку. Ведь столько лет прожить с полоумной старухой! Ведь правда? И притом — одной! Уж какие тут будут нервы…

В ы б о р н о в. Учиться ей надо…

А г л а я. Как ты, доченька, должна быть благодарна мамаше Геннадия Георгиевича! Что она тебя приютила в страшный час! Как ты там хорошо питалась! А нам с ребятами десятку жалела!

Т о н я. Разве я ребятам…

А г л а я. Пустые бутылки одни отдавала! И то из-под масла! А их мы-ыть!

У с т и н ь я К а р п о в н а (со слезами). Да не тарахти ты! И так все кувырком. У людей свадьба — свои дела!

В а ж н о в (махнул рукой). Какая тут уж свадьба! На поминки больше похоже! (Решился.) Хозяин так хозяин! И чтобы никто не встревал. (Властным взглядом оглядел стол.) Оправдываться я не хочу! С домом этим! Отдам я его, конечно… Отдам!

У с т и н ь я К а р п о в н а (тихо). Павел…

В а ж н о в. Маманя! (Широкий жест.) Под детский дом отдам!

Г о л о щ а п о в (усмехнулся). Уж лучше — под музей! Этнографический!

У с т и н ь я К а р п о в н а (тихо, но весомо). Сы-ы-ын…

В а ж н о в (отмахнулся). Спрашиваешь, как все получилось, Геннадий Георгиевич? А ведь все честно выполнял! Все по линеечке! С тебя, так сказать, пример брал! Твои указания да постановления проводил! И с Серафимом… Тоже… Твоими методами дело провели! Думали, одобришь!

В ы б о р н о в (тихо). Может, и одобрил бы…

В а ж н о в. А вот теперь перед дочкой Серафима на колени готов встать! Перед Аглаей той же… Вроде и ты и я… А жизнь-то не вернешь обратно! И разве в одном Серафиме Полетаеве дело! Поверили нам с тобой, Георгиевич! Душу, руки, мысли — все готовы были отдать. А мы по этим рукам — не смейте! Не ваше! Сами! Опять — «сами»! А свято место пусто не бывает! Если идея отобрана! Душа! Вера, что ты именно нужен… То что остается мужику? Деньги делать! Или пить? Рынок вперед идет! Ты — мне, я — тебе! Рынок!

Г о л о щ а п о в. Давить надо было в самом зародыше, а не демократию разводить.

В а ж н о в. Я и давил! У меня все маломальские начальники в выговорах как черемуха в цветах! До того мы с тобой додавили, что он один… (показывает на Сирого) у нас и выжил, остался!

С и р ы й. Да! Меня хоть в Красную книгу заноси!

В а ж н о в (резко). Я по большому счету… По-человечески говорить хочу!

А г л а я. Ведь когда выпьешь, всегда поговорить хочется? Да?

Г о л о щ а п о в (Важнову). Ну, давай, давай, мужичок, кайся! Коммунист с сорокалетним стажем!

В а ж н о в. Да, коммунист! И мужик я еще, оказывается! Обыкновенный русский мужик. Мыкался я по жизни, пока тебя не встретил. Не поверил! (Пауза.) А мужик-то он верный! Верный… Он все стерпит! Всю твою политику, Георгиевич, как свою проводил! И жесткую и демократическую! И черную и волюнтаристскую… Всякую! Но проводил! Ласкали меня, прорабатывали, награждали! Ты не забывал… А я все проводил и проводил! Я же тебе служил! Твоими мыслями, твоими словами жил… Думал, придешь ты, скажешь… Одобришь!

В ы б о р н о в (тихо). Я и одобрил, что дом решил отдать!

В а ж н о в. Разве в доме одном дело!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ив нем! И в нем! Смотри, Павлушка!

В а ж н о в. А я вам, мамаша, не Павлушка! И вам, Георгиевич, — тоже! Я не тот пацан, кому ты энгельсовскую книжку сунул, на фронт провожая… Лиха я навидался, при тебе и без тебя… И еще навидаюсь! Вы там все о какой-то самостоятельности, о правах каких-то особых говорите! А для чего тогда в одной области — про Москву я уж и не говорю — целая армия «указательщиков» да «проверяльщиков» сидит?! Крепкие, тертые ребята — ничего не скажешь! Враз голову открутят! Я вот сколько здесь сижу, столько про эту свободу да самостоятельность слышу! Значит, я должен был бы уж таким свободным, таким самостоятельным стать!.. Куда там какому-нибудь Стеньке Разину! Ты мне объясни! Объясни! В чем же эта моя новая свобода? Поддакнуть кому надо погромче? Облобызать начальство покрепче? Снова район ломать? Людей? Ты мне по совести скажи — как нам теперь дело-то вести?

С и р ы й. А чего совесть-то? А нужна она кому? Я вот в анкете на много вопросов отвечаю! Только меня что-то никогда не спрашивали: «А ты человек порядочный? С совестью? Отдашь ли за людей последнее? Хотя бы за тех, кого по жизни вести решился?!»

В ы б о р н о в (тихо). Отдам.

Пауза.

В глубокой тишине слышны осторожные шаги Г е я, который подходит к Голощапову.

Г е й. Кронид Захарович, вас к телефону.

Г о л о щ а п о в. Меня? (Смотрит на жену.) Кто? Кто меня к телефону?

Г е й. Очень солидный голос. Представиться никак не захотел.

Идут в кабинет Важнова.

В ы б о р н о в (подходит к плачущей Тоне). Со мной поедешь.

Т о н я. Куда уж… Девичий век мой кончается. Замуж надо. Петьку с малышкой брать.

В ы б о р н о в. А мать?

Т о н я. Не знаю. Рук ли достанет?

В ы б о р н о в. Мать же…

Т о н я. Я же сказала — рук ли достанет? Чего пустое обещать!

В ы б о р н о в. Взрослая ты.

Т о н я. Что ж, теперь власть над нами будете показывать? Ваш черед пришел? Только ваша-то власть еще пострашнее! Мать ваша говорила: «Власть без совести — бессовестная…»

В ы б о р н о в. Как?

Т о н я (настойчиво). «Совесть без власти — бессильная!»

Г о л о щ а п о в (входит, долго смотрит на Важнова). Пав Романов? Ты что там такой скучный? Тряхнем культурой, а? Помнишь, как я искусством-то руководил? Как ансамбль в Ленинград возил? Берендеев очень гордился. (Смеется.) Недаром небось в «заслуженных работниках культуры» хожу! Аглая! Ты ведь у нас знатная певица была!

А г л а я. Была, да что осталось!

Г о л о щ а п о в. Ну, не ломайся.

Аглая пытается запеть, но, кроме какого-то хрипа, ничего не рвется из ее горла. Калерия с ужасом смотрит на нее.

Т о н я. Мать!

К а л е р и я. У Аглаи-то вишневое платье было… Панбархат! И где же ей Серафим такое достал?! Сережки бриллиантовые! Крохотные. Остренькие, как иголочки! И волосы…

А г л а я (хрипло). До плеч. Как у пажа. Серафим говорил…

К а л е р и я (подходит к Аглае). Не надо, Аглая Андреевна! (Обнимает ее.)

А г л а я (вначале испуганно, потом, прижавшись к руке Калерии, чуть не целует ее). Вы мне таблетки какие-нибудь дайте. Особые! Чтобы… кончить это все… Разом!

К а л е р и я (испуганно). Тебе лечиться надо! Вылечим! Я сама тобою займусь.

А г л а я. Без меня!

К а л е р и я. Ты же — молодая женщина! Муж вернется! Дети вырастут!

А г л а я (тише, но с прежней решимостью). Без меня…

В ы б о р н о в (Важнову). Ты вот плачешься, что лиха навидался. Про веру, про душу, про крестьянство хорошо говоришь… Сейчас все хорошо говорят. И никто вроде не виноват ни в чем. И все равно все недовольны! (Неожиданно.) Да это и хорошо — вперед или назад? Все порядка хотят? Только — какого? Чтобы на страхе держался? Это мы можем… А дальше-то что? (Важнову.) В чем, спрашиваешь, твоя новая свобода? А в том же, в чем и моя. Что ты мне в первый раз осмелился все сказать… А я тебя первый раз выслушал. До конца. И первый раз увидел. Человека… а не тварь… так сказать, дрожащую… Думаешь, это так просто? С компьютерами, с комбайнами разными, с роботами надо разбираться. Верно. Но и с человеком пора разбираться. Без него-то ничего не решишь. Только по приказу сверху человек не освобождается. Изнутри надо. Не обойдемся без этого. А иначе… вон, посмотри… на плоды наши… (Показывает на Аглаю и Тоню.)

Т о н я (кричит). Не надо жалеть только! Теперь!

В ы б о р н о в. Надо, девочка! Надо! И исправлять надо!

Г е й (тихо). Я телеграммой запросил от вашего имени… замгенерального прокурора.

В ы б о р н о в. Да, да, да. Спасибо. (Всем.) И жить как-то все равно надо, а? С этим народом — не с другим! И уберечь его надо от всяких там «эм-эксов»! И в то же время души смягчить! Распрямить даже. Пожалеть, когда надо…

Г о л о щ а п о в. Аж самого Прокурора СССР! Из-за какого-то алкоголика! «Замгенерального»! Вы, Геннадий Георгиевич, сидите тут, вещаете с умным видом: «Не так живем!», «Мужики!» Кто тут мужики? Тут коммунисты! Ответственные работники!

Г е й. Прекратите! Вы что себе позволяете!

Г о л о щ а п о в. А ты вообще! (Отмахивается, Выборнову.) Разрешаете! Запрещаете! Приказываете! Советуете! Советчик! Вы бы лучше жене на кухне у себя советовали! Или запрещали! А не здесь! Где люди делом занимаются! И притом ответственным!

В ы б о р н о в. Ну? Я что-то…

Г о л о щ а п о в. Пора перестать вам, Геннадий Георгиевич, «нукать» да «якать». Совесть надо иметь! И скромность… ленинскую!

В а ж н о в (потрясенный). Подожди! Что несешь?

Г о л о щ а п о в. Я-то ничего не несу! И праздника людям не порчу! Высший суд из себя не изображаю! Мне тут товарищи из области разъяснили, из-за чего Геннадий Георгиевич так загрустил! А-а-а… (Махнул рукой.) Ладно, проехали! Давайте, как говорится, «за дам». Как в Польше — «за пенькных пань»! (Выпил.)

К а л е р и я (мужу). Иннокентий сказал? Точно?!

Г о л о щ а п о в (не слушая жену). А ты, Пав Романов, небось уже заявление о сдаче дома накатал? Руки-то вон до сих пор трясутся! А они у других должны трястись!

У с т и н ь я К а р п о в н а (из кухни). Так я ему и дала — дом… Я ему такое заявление написала бы! Им обоим!

В а ж н о в. О господи!

У с т и н ь я К а р п о в н а. А-а… Теперь и про бога вспомнил, беспутный! Мать родную ни во что ставишь! Ты бы давно в земле, в тифу, в бараках бы сгнил… если бы не я! Не мать твоя… А ты — на мать! Дом — он мой! Мой! (Скрылась в кухне.)

Г о л о щ а п о в. «Зла много! Жестокости!» А когда ее мало было?! При вас, что ли? Тюрлюрлю атласный был? Варенье с ликерами? Руководил! И молодец был! И наверх пошел! А руки-то ослабели… И вон ты где! «Гуляй на общественных началах на детской площадке!»

В ы б о р н о в. Ну что ж… Это все естественно! Это все тоже в человеке!

У с т и н ь я К а р п о в н а (выходя из кухни). Что ты судаком снулым смотришь? Забыл, что ли, что серебряная свадьба у нас? А тебе, я смотрю, плохо? И дом наш не радует? И молодые наши — старыми кажутся? И пиво наше не пьешь? Плохо, да? Тошно тебе?! А почему? А потому, что оно и должно тебе когда-нибудь поперек горла встать! (Скрывается в кухне.)

Г о л о щ а п о в. И у тебя совести хватило (кивнув на Важнова) его… настоящего коммуниста… обратно — шофером определять! И как язык повернулся? Слава богу, Советская власть на тебе не кончается.

В ы б о р н о в. Давай, давай, морячок. Облегчи душу.

Г о л о щ а п о в. Только вот этого… не надо. Не надо. Не маленькие! Должны понимать.

К а л е р и я. Ты что, умом тронулся?

Г о л о щ а п о в. Я-то как раз — нет. Всю жизнь своим умом жил. Мне с больших высот не падать. У меня-то как раз все как у людей. Жена — большой друг! Три дочери — «три сестры», как у Чехова…

К а л е р и я. Что ты порешь? Какие «три сестры»?

Г о л о щ а п о в. Вот так, жена моя родная! Спутница жизни! (Кивнул на Выборнова.) Поздно что-то ты при нем расхрабрилась! (Махнув рукой.) Да вообще о чем теперь говорить! С кем?

Л и д и я. С цепи сорвался.

Г о л о щ а п о в. В общем, не мешайте людям отдыхать!

С и р ы й. Да! Когда на коне — одно дело. А когда — под конем… (Вздохнул.)

Л и д и я. Господи! Все у всех как у людей… А у нас — вечно!

Г о л о щ а п о в (Выборнову). Вот видите. До чего людей доводят ваши фокусы. Скромнее надо быть в вашем положении. И вообще не надо тут спектакль устраивать! Тут слабонервных нет. Скажите спасибо, что мы с вами тут еще за одним столом-то сидим. Не брезгуем!

В ы б о р н о в. Знаешь, о чем я, Павлуша, сейчас думаю. Задолжали. Задолжали мы людям… Крепко задолжали! Тому же Крониду… И то задолжали…

Г о л о щ а п о в (Выборнову, спокойно). Да пошел ты… к такой-то матери со всей своей жалостью! Слюнтяйством! Ханжеством!

Л и д и я. Да разве можно так? Кронид Захарович?

У с т и н ь я К а р п о в н а. А ты вообще помолчи.

Л и д и я. Что это мне — молчать? Я небось тоже — в своем доме!

У с т и н ь я К а р п о в н а. В каком это «своем»?

Г о л о щ а п о в. Цыц, бабы!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ты на меня не цыкай. В этом доме я всему начало. И сыну своему. И ей. И тебе тоже! (Подошла вплотную к Выборнову.) Из-за тебя я лики святые опоганила. Твой портрет — рядом повесила! Думала, ты — совесть наша. Партийная! Выше всего на свете. А ты… (Выхватила портрет Выборнова и бросила об пол.) Вот тебе… Бес ты! Поганец. Чертово семя. (Начинает топтать портрет Выборнова.)

В а ж н о в. А ну, назад! (Устинье Карповне.) Мамаша, уйдите… Уйдите лучше! Вон туда, под образа свои!! (Голощапову.) Я тебя… Ты! Я из тебя… (Задохнулся. Всем.) А ну-ка, в два счета! Все! Отсюда… Марш! Вон! Все! (Ушел.)

Г о л о щ а п о в (ошарашенный). Ну ты даешь… Пав… Романович!

Г е й (в кабинете говорит по телефону). Игорь Павлович! Это опять Гей. Самолет 1456. Депутатская предупреждена… Ну, есть! Есть!

Голощапов идет в кухню, поет высоким, металлическим голосом «Ваньку-ключника». Остаются Выборнов и Калерия.

В ы б о р н о в (тихо). Уйди.

К а л е р и я (не двигается с места). Я на черта стала похожа?

Выборнов молчит. Калерия садится рядом с ним.

Что ты мучаешь себя? Хочешь еще один инфаркт схватить? Последний?

Выборнов не отвечает.

А здесь всё… на все тыщи километров все останется по-прежнему. Как будто тебя вообще не было на земле.

В ы б о р н о в. Был! Был я… Это вы забыли! Забыли, как здесь, на этой вот земле, я до черноты в глазах, до обморока вкалывал. Забыли, как смеялись: «Электричество не от движка, а от Выборнова подключать можно». Забыли, как в область меня провожали. Стеной на дороге встали… Бабы, босые, в пыли, поперек шоссейки! Забыли, когда деньги на трудодень впервые получили?

К а л е р и я. Рыжий мой, рыжий… Геничка!

В ы б о р н о в. Я в цирке не служил.

К а л е р и я. А сегодня? (Усмехнулась.)

В ы б о р н о в. Думаешь, это меня оскорбили? Это я сам себя их словами оскорбил! Сам себя — я же их породил…

К а л е р и я. Бедный ты мой! Какое, в конце концов, тебе дело до всех этих Важновых, Голощаповых… А ты сердце рвешь. Это все же без тебя уже было.

В ы б о р н о в. Нет! При мне. Все — при мне.

К а л е р и я. Какой ты еще молодой. Завидно даже…

В ы б о р н о в. А реветь-то зачем?

К а л е р и я. Жалко мне тебя… И себя жалко. (Прижалась к нему.) Жила-жила, а зачем? Зачем? Зачем?

В ы б о р н о в. Хоть немного счастлива-то была?

К а л е р и я. Была, была. Сам знаешь когда…

В ы б о р н о в. Что, совсем без радости жилось?

К а л е р и я (сквозь слезы). Нет! Что ты? Как «без радости»?! Трех девок таких вырастила! Любовалась ими. Одевала как картинки!

В ы б о р н о в. С тобой живут?

К а л е р и я. Разлетелись! Езжу… с подарками.

В ы б о р н о в. А без… подарков?

К а л е р и я. Нет! (Замотала головой.) Не хочу думать! Билась я, билась в жизни. Вроде бы все как у людей! Даже лучше… А чем лучше? Чем лучше той же Аглаи? Счастливее, что ли? Она хоть на Серафима своего молится! А мне — на кого? На Кронида? На девок своих? На тряпки?

В ы б о р н о в. Меня винишь?

К а л е р и я. Теперь я уже никого не виню. Жалко только всех — и Голощапова, и Аглаю, и девчонку эту… А за тебя мне страшно. Поджег ты сам себя со всех сторон и вот-вот вспыхнешь… Последним светом. А я, как во сне, тяну к тебе руки, а тебя нигде нет… (Пауза.) Просто вот так сидеть бы рядом с тобой. До самого последнего часа. И помереть бы вот так. Вдвоем, в темноте…

Входит В а ж н о в.

В а ж н о в. Геннадий Георгиевич! Я понимаю, мучаешься ты… Мать похоронил… И эти все дела… То, се… Но ты знай, где бы ты ни был, для меня… самый, самый… И ты не сомневайся, дом я сдам. Обязательно!

У с т и н ь я К а р п о в н а (появляясь). Дом — он мой! Мой! Кто бы ты был, если бы не я, твоя мать?!

В ы б о р н о в (про себя). Да, мать… Вроде бы самое святое слово. Святое из святых… А вот как порядочнейшего мужика согнула. А все вроде бы из-за сыновнего долга! Вот как тут поймешь? Как?

С и р ы й. Да, мы под святое понятие любого человека закопаем! Павлуха — не первый!

В а ж н о в (матери). Все равно сдам. Чтоб чистым перед любым на свете быть.

В ы б о р н о в (себе). А я хочу перед своей матерью чистым быть. В долгу я перед ней… Ведь сами же говорили: «Праведница».

Входит Г о л о щ а п о в.

Г о л о щ а п о в. О-о! «Милый друг, наконец-то мы вместе!»

К а л е р и я. Кронид!

Г е й (входя). Извините, Геннадий Георгиевич. Время…

В ы б о р н о в. Подожди.

Г е й. Машина у подъезда. Сегодня мы должны быть в Москве. Самолет ждет.

В ы б о р н о в. Павел… В общем-то, и не знаю, что еще тебе сказать. Тоня, как мама моя говорила? «Совесть без власти — бессильная? Власть без совести — бессовестная!» Ну, давай! Если начал — показывай свой характер… Суди, верши, подымай. У нас ведь, пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Пора нам уже все это… Пора уже… в доме нашем… по-человечески, по-людски жизнь налаживать! Нам самим, не кому-нибудь другому… Да чтоб не каждый раз с нуля, не по кругу этому проклятому. А по спирали. Не провожайте. (Уходит.)

Гей устремляется за Выборновым. Оборачивается на пороге.

Г е й. Кронид Захарович, вас кто-то неправильно информировал. Читайте завтра газеты. Хронику. (Уходит.)

Затемнение. Появляется М а р и я И в а н о в н а.

М а р и я И в а н о в н а. Геня! Геник! Никаких вестей от тебя нет. Ни письма, ни телеграммы. Видно, не дождусь, не увижу… Зима нынче очень тяжелая, боюсь — не переживу… А жаль! Так хочется посмотреть, как вы там дальше жить будете…

Звучит песня, свет медленно гаснет.