Серебряная свадьба

Н и к и т а Т у р ч а н и н о в.

К а т я — его жена.

Н и к о л а с.

В а р в а р а А р х и п о в н а — его приемная мать.

Г р а ч В а с и л и й А л е к с а н д р о в и ч.

Т о н я.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Комната с альковом в современной типовой квартире. Когда-то здесь был железный порядок строгого, угловатого, одинокого человека.

Потом в этот порядок вломился другой человек, безалаберный, вздорный, из тех, кто может прерваться, задумавшись, посреди любого дела. Остатки еды в тарелке, стоящей прямо на полу, брошенные где попало газеты, полуоборванная штора. Даже пыль в одной половине комнаты вытерта, в другой — нет.

Мы чувствуем, что в комнате кто-то есть.

Резкое июльское солнце бьет в ярко-оранжевую стену и рассыпается среди зелени — в горшках на полу, на подоконнике, на низких решетчатых сооружениях… Это настолько ошеломляет, что на какое-то мгновение хочется прикрыть ладонью глаза.

Уже потом мы начинаем слышать какие-то движения на тахте.

В углу мы видим огромный, как колонна, рулон фотобумаги.

Долго звенит стоящий на полу телефон.

Наконец протягивается голая мужская рука и появляется взлохмаченная физиономия Н и к и т ы Т у р ч а н и н о в а. Ему немного за сорок.

Н и к и т а (в трубку). Говорите! Ну, говорите, я разрешаю.

Т о н я (накидывая халат). Мог бы и отвернуться.

Н и к и т а (кладет трубку). Кто-то потерял две копейки.

Т о н я. Обед кончается, а я так ничего и не поела.

Н и к и т а. Вон тарелка на полу. Кто-то с утра яичницу жарил. (Пытается обнять ее.)

Т о н я. Вечером, вечером.

Н и к и т а. До вечера еще дожить надо.

Т о н я. Какие вы, мужики, все-таки безответственные! Все вроде бы как у людей — жена, дочь, дом. Кандидат там какой-то. За границу даже посылают. Живи — не хочу! Так он здесь, в этой грязи валяется! (Повернулась.) Ты что, умнее всех, что ли?

Н и к и т а. Есть малость.

Т о н я. Ты на меня особо не надейся.

Н и к и т а. Позвоню, так сразу выскочишь.

Т о н я. А что у тебя за работа — по неделям можно не являться? Устроил бы. Ящик, что ли?

Н и к и т а. Не-е…

Т о н я (готовится уходить). А то кого ни спросишь — все по ящикам сидят. Как на почтамте.

Н и к и т а. Почему на почтамте?

Т о н я. Юмор. (Подошла.) Ты чего-то совсем страшненький сегодня.

Снова звонит телефон. Никита отворачивается от него, как от рвотного. Тогда Тоня поднимает трубку.

(Манерно.) Магазин похоронных принадлежностей слушает. (Пауза.) А ты глаза разуй, прежде чем на тот свет звонить! (Бросает трубку.)

Н и к и т а. Дурацкие шутки.

Т о н я. Ты всегда по телефону юморишь.

Н и к и т а. Полежи три месяца среди инфарктников… Такая же краля из-под тебя судно убирает.

Т о н я (раздражаясь справедливости его слов). А если ты такой больной, нечего к девчонкам в кафе приставать. «Девочки, девочки, что во поле пыльно?» Сказала бы я тогда тебе, где пыльно, а где нет. Ларка-то, умница, ушла, а я, как дура, с тобой третий месяц валандаюсь. Кондрашка тебя хватит, что я с тобой буду делать?

Н и к и т а. Значит, жалеешь меня?

Т о н я. На всех жалелки не хватит. (Неожиданно.) Пойдем со мной в аптеку? Посидишь в фармацевтической. Знаешь, какие там у нас бабцы! Может, спиртику отвалят. (Роется в сумке.) А то у меня уже грошей…

Н и к и т а. Послезавтра зарплата.

Т о н я. Чего ты краснеешь? Дело-то понятное. (Неожиданно.) Господи, убила бы я вас всех, мокальщиков. Ведь вижу, что не хочешь! А пьешь, пьешь… (Села рядом на корточки.) Ты чего-то придумал, да?

Н и к и т а (тихо). Страш-шно…

Т о н я (положила ему руку на плечо). Нет, так ты мне подходишь. С тобой не соскучишься. Все лучше, чем с волосатиками в кафе-мороженом околачиваться.

Никита целует ей руку.

Пауза.

(Тихо.) Ларка теперь мне даже завидует.

Н и к и т а (вздохнув). Каждый день обещаю себе прогнать тебя! Не могу!

Т о н я. А я ничего? Да?

Н и к и т а. Мы с одной учились, она потом каким-то образом в дикторы телевидения поступила. Все, сказали ей, у вас хорошо, только ножки того… А она баба резкая: «А я виновата, что в Ленинграде родилась в тридцать восьмом? Что первый раз досыта наелась, может быть, только после десятилетки?!»

Т о н я. Наглая! Выгнали?

Н и к и т а. Ничего вы, хиппешники, не сечете! Взяли! А теперь еще за версту шапку ломят!

Т о н я. Чего это? (Увлеченно.) А как ее фамилия?

Н и к и т а. Не о том думаешь… Если вообще думаешь.

Т о н я. А я поняла!.. Делов-то! Конечно, нас с вашими бабами не сравнить! У них что? Одна косметика. Хоть из Парижа привези, а такой кожи лица все равно не будет. (Прошлась по комнате, уже чувствует некоторые права.) Прибраться бы надо… Ты этот рулон когда выбросишь?

Н и к и т а (резко). Тс-сс!

Т о н я. Чего это ты?

Н и к и т а. Обходи его за километр! Ясно?

Т о н я (пытаясь быть независимой). А я видела — фото там какие-то…

Н и к и т а (почти кричит). На работу!

Т о н я (качает головой). Спрятал, да? Чего из себя мученика-то строишь? Уж пей!

Снова телефонный звонок.

Н и к и т а (резко в трубку). Ну, разродитесь вы, наконец! Кто? (Пауза.) Ты? Откуда? Это ты, что ли, звонил? Да так, одна моя аспирантка… Дуй, конечно, дождусь… Дождусь! (Кладет трубку. На наших глазах молодеет лет на десять. На двадцать! Тень счастья родилась на его лице. Не очень понимает, где он, что с ним, кто рядом.)

Т о н я (почти испуганно). Аспирантка? Все юморишь! А я, может быть, в сто раз чище ваших аспиранток…

Н и к и т а. Хозяин вернулся!

Т о н я. Какой хозяин? Ты же говорил…

Н и к и т а. Испанец вернулся. Николас! Николито… «Бандьера росса… Аппассионария… Гвадалахара…»

Т о н я. С семьей, что ли?

Н и к и т а (смеется ее глупости, счастливый). Думаешь, я всегда был ханыгой? Алкашом? Хануриком? И в нашей голове носились великие идеи! И мы работали по шестнадцать часов в сутки и спали на столах в лаборатории, укрывшись куртками. И мы старались перекричать трубы Армагеддона!..

Т о н я. Он же навсегда уехал. Этот твой… Испанец! Вот дурень-то!

Н и к и т а. Не-ет! Эти стены видели многое! Великие клятвы. Святые надежды! Чистоту юности. А какие были годы! (Ехидно.) Ва-ам с этого стола уже не обломилось!

Т о н я. В саму Испанию уехать и — вернуться! Он что — того?

Н и к и т а. Все мы были того. А остался только он один. Ты когда-нибудь слышала такое слово — очищение?

Т о н я (осторожно). Ты — баптист, что ли?

Н и к и т а (хохочет). Химик я…

Т о н я (глянула на часы). Ой… Я часа через два вернусь. Можешь не трусить, за любую аспирантку сойду. Он красивый, да? Черный? Потом, наверно, чемодана два подарков. А?

Н и к и т а. Три… Три чемодана! Только приходить-то не надо. Понятно?

Т о н я (чмокнула его). И вообще ты у меня в большо-ом долгу! Знаешь, какие я тебе неприятности могу сделать?

Н и к и т а. Ты еще можешь, а я уже делаю… (Гонится за ней, та с довольным визгом выскакивает из квартиры. Оставшись один, на мгновение замирает, словно прислушивается к себе.)

Пауза.

(Тихо.) «Другая жизнь»?.. «И берег дальний»? (Берет телефон, набирает номер.) Соедини-ка меня с Грачом. Да, я, Турчанинов. Ну и пусть совещание. (Пауза.) Васька, только не отвечай, я сам буду говорить. Так вот, не падай со стула — Николас вернулся! «Откуда-откуда»!.. Из своей родной, борющейся с остатками франкизма Испании. Ничего больше не знаю. Сейчас будет здесь. Ты там говорильню свою закругляй и аллюр два креста. (Кладет трубку и снова быстро набирает номер.) Екатерина Пафнутьевна? Это Гурам… Помните семнадцатый этаж гостиницы «Иверия»? Вы еще намекнули, что хотели бы иметь мужа-грузина. Рыцаря, добытчика, нежного и одновременно мускулистого. Да, проездом… Знаете, всякий тюльпан-мимоз… Из «Националя»! Номер для Вальдхайма оставляли, только администраторше от меня больше пользы. Что с Вальдхайма возьмешь? По-прежнему любишь? Почему кретина? А развод ты мне все равно дашь! Дашь, дашь! Ладно, ладно, гони сюда. Не могу больше — Фидель Кастро по другому проводу уже час добивается! (Кладет трубку, берет со стола тарелку с остатками еды, машинально ест… Потом, слегка опомнившись, вытаскивает из-под тахты початую бутылку водки. Сидит некоторое время застыв. Прячет бутылку. Диковатым взглядом обводит комнату.) Вечно валидол забываю. А где его в этом бедламе найдешь? (Снова быстро набирает телефонный номер.) Варвара Архиповна? Вы кого это пустили в свою квартиру? Да, да, в квартиру, где раньше жили с сыном Николасом. Меня? Никогда я не стану взрослым! Вот именно — «паинька»! Наконец-то мне слово найдено. Я — паинька! Не могли бы, кстати, забежать и еще раз взглянуть на мою цветущую юность. Нет, нет, никаких подвигов и трат, никаких бутылок! Летите? Целую. (Кладет трубку. Оглядывается — что бы еще сделать? В нем борются физическая слабость и моторное воодушевление, утренняя горестная растерянность и уверенность в приближении чуда. Стремительно вскакивает на подоконник и пытается прикрепить штору.)

Никита не замечает, что на пороге появляется смуглый, сильно поседевший, но еще очень красивый человек. Особенно хороши глаза, где смешаны радость, стеснительность и свет. Это Н и к о л а с.

Н и к о л а с (шепотом). Никита…

Н и к и т а (оборачивается). Ну!

Н и к о л а с. Никита!

Н и к и т а. Иди… иди же сюда! Дай я переломаю тебе кости! (Юношески легко спрыгивает с подоконника и почти падает на испанца.) Почему не растолстел? Ну, держись, жертва инфляции! (Пронес Николаса по комнате. Так стиснул, что тот чуть не застонал.)

Н и к о л а с (смеется). Поставь меня на место. (Огляделся.) Как все-таки хорошо дома…

Н и к и т а. А главное — уютно! (Обвел рукой комнату, погруженную в хаос.)

Бьют старинные часы.

Н и к о л а с. И так же бьют часы. Как мама?

Н и к и т а. В полном блеске. Живет у Софочки. Как верная подруга, возвела счастье этой парализованной в смысл своей жизни. Отмела все лекарства — питаются только пирожными. Деньги по-прежнему добывает на ипподроме. Подозреваю, что свела дружбу с наездниками. Проигрывает в два раза больше.

Н и к о л а с (хохочет). Чудесно!

Н и к и т а. Васька Грач теперь замдиректора института. В общем, все процветают, только я один гибну.

Н и к о л а с. Все-таки это был инфаркт? Я привез…

Н и к и т а (лезет под тахту). У меня свое лекарство. (Достал бутылку, быстро разлил по стаканам.)

Н и к о л а с. Ты с ума сошел! Сейчас же брось!

Н и к и т а. Идиот! Для некоторых инфаркт — это шоссе к счастью! Все вдруг приобретает другой смысл. Вещи и понятия становятся тяжелее. Они как бы наливаются смыслом.

Н и к о л а с (в бешенстве). Поставь на место!

Н и к и т а. Ты будешь драться с больным человеком? Гуманно ли это?

Николас видит, что Никита опускает руку со стаканом.

Господи, как я тебя люблю! Особенно в броне твоей европейской глупости. Как сказал один старик — страстями надо жить. Страстями!

Н и к о л а с (покачал головой). Значит, все правда. Но Катя! Она куда смотрит?

Н и к и т а. Я же ушел от нее!

Н и к о л а с. Очередной испепеляющий роман?

Н и к и т а (разводит руками). Дите наше заброшено. Очевидно, не перейдет в третий класс. Естественно — пошла в отца. (Бьет себя по лбу.)

Н и к о л а с. А почему ты перестал мне писать? Вы поехали на испытания, на какое-то смешное озеро…

Н и к и т а. Озеро называется Няня. Ничего смешного.

Н и к о л а с. Почему ты отводишь глаза?

Н и к и т а (естественное движение в угол, к рулону, но заставил себя остановиться). Отрицательный результат — тоже результат. Во всяком случае, так утверждают неудачники.

Н и к о л а с. Сколько лет работы! Мне писали, что ты походил на скелет. На святого Себастьяна…

Н и к и т а. На святого Никиту. (Махнул рукой. Быстро выпивает водку, так что Николас не успевает остановить его.)

Н и к о л а с (морщится). О-о!

Н и к и т а. Главное, что ты приехал! Мы всё решим! Всё! (Пытается улыбнуться.)

Н и к о л а с (садится рядом). И я приехал не пустой.

Н и к и т а. Неужели контрабанда? Шерсть или марихуана?

Н и к о л а с. Я прошу тебя не шутить.

Н и к и т а. А ты, случайно, не завербован? Мне-то уж можно…

Н и к о л а с (оглядывает его костюм). Боже, как ты одет!

Н и к и т а. Принципиальный отказ от истеблишмента. Народ понял меня и взял лишнее.

Н и к о л а с. Какой народ?

Н и к и т а. Рассветный. У пивного ларька.

Н и к о л а с. Значит, все хуже, чем я предполагал. (Сдержался.) Я увидел свою родину. Своих братьев. Все было так, как я мечтал. Дом, агавы во дворе… Теперь у меня большая семья: выжили все братья…

Н и к и т а. Как это им удалось? При Франко-то!

Н и к о л а с (не замечая иронии). Они все женаты. Три больших дома. У Сильвио — пятеро, у Хуанито — трое…

Н и к и т а. Ты общую сумму давай.

Н и к о л а с. Четырнадцать детей. (Счастливый, засмеялся.) Они не сразу узнали меня. А потом… Нет, я не сидел там сложа руки. (И снова засмеялся.) Я научился там ткать оросо! Ну, такое покрывало, которое надевает мужчина…

Н и к и т а. Так где оно?

Н и к о л а с. Не-ет… Я привез другое.

Н и к и т а. Говори просто — сколько чемоданов?

Н и к о л а с. Три.

Н и к и т а. Я был уверен, что не меньше трех! Быстренько спрячем, чтобы не вызывать ажиотажа.

Н и к о л а с. Всякая мелочь. Сувениры, какие-то подарки. Родственники укладывали.

Н и к и т а. Вот и слава богу, что твои родственники остались живы. Да еще три дома выстроили. И на подарки деньги наскребли.

Н и к о л а с. Половину я оставил.

Н и к и т а. Вот это непростительно! С Испанией еще слабый экспорт-импорт. Каждая кофточка, можно сказать, на вес золота.

Н и к о л а с (счастливый). Ты неуемный мальчишка! Через год я мог бы прислать по лучшей машине! Каждому из вас!

Н и к и т а. Наследство?

Н и к о л а с. Я говорю тебе первому. Мои родственники не знают.

Н и к и т а (заговорщически). И я им не скажу.

Н и к о л а с. Я не знаю, хорошо ли тебе, когда ты шутишь. Но теперь я приехал строгий. Теперь мы будем жить совсем-совсем по-другому… Строже… И чище!

Н и к и т а (про себя). «Другая жизнь?..» «И берег дальний».

Н и к о л а с. Да, да. Всего каких-нибудь пятнадцать месяцев, а мы как будто прожили целую жизнь. Другую… жизнь.

Н и к и т а. Твоя мать спасла меня. На ней надо написать: «03». А ее телефон подключить к коммутатору «скорой помощи».

Н и к о л а с (в своих мыслях). Я тоже ей всем обязан.

Н и к и т а. Ты за ней приехал?

Н и к о л а с. Конечно. Теперь я могу себе это позволить.

Н и к и т а. Разве твою мать зовут ЭТО?

Н и к о л а с (смешался). Там свои обычаи… Портрет моей матери, что погибла в бомбежку… висит у каждого из братьев. Увеличенный… Рядом с мадонной…

Н и к и т а (жестковато). А портрет той, что не погибла в бомбежке?

Н и к о л а с (смущенно). У меня пока нет своего дома. Но теперь…

Н и к и т а. Теперь «это» ты повесишь на своей вилле, на своей яхте, на своем самолете, на своем доходном доме…

Н и к о л а с. Ты хочешь оскорбить меня?

Н и к и т а. А ты только догадался?

Н и к о л а с. У тебя излишек близких людей? Поделись! (Положил руку на его плечо.) Я привез тебе три пары джинсов.

Н и к и т а (застонал). О-о… Ты знаешь мое слабое место! Мою непроходящую юность.

Н и к о л а с. Вы оформили развод с Катей?

Н и к и т а (напрягся). Разве тебя это должно интересовать больше меня?

В комнату стремительно вбегает К а т я, жена Турчанинова, и буквально повисает на Николасе. В дверях стоит В а с и л и й А л е к с а н д р о в и ч Г р а ч.

К а т я. Какой славненький! Что там с тобой сделали? Просто бизнесмен какой-то. Люди, посмотрите, как он пострижен! Какие у него ногти! Какие ботинки! Какой загар! Боже…

Г р а ч (обнимаются). Николас, я очень… очень… Ну, удивил! Вот это подарок!

Н и к и т а. Это не подарок. Это поступок!

Г р а ч. А какой твой нынешний статус? Как в смысле формальностей?

Н и к о л а с (поморщился). Базиль, это не самое главное…

Г р а ч. Но все же…

Н и к и т а. Он хочет выяснить, как к тебе относиться.

Н и к о л а с. Главное, что я здесь. С вами… (Чуть не прослезился.)

К а т я (гладит его по волосам). Хорошенький, красивенький какой стал. Донжуанчик наш…

Н и к о л а с (смутившись). Катерина… Ты преувеличиваешь.

К а т я. Скажи, скажи, что ты из-за меня вернулся. Да? Ну сделай отцветающей женщине приятно!

Н и к и т а. Оставь его, мегера.

К а т я. И снова мы будем все здесь собираться. Все свои. Уютненько, с кофейком и всякими вкусными вещами. И снова будем потихонечку флиртовать. Немножечко — заткни уши, Никиток, — выпивать. Устраивать всяческие козни и интрижки…

Н и к и т а. Катерина, оглянись — «этой комнате треба помыться».

К а т я (осмотрелась). О матка Бозка Ченстоховска! Ладно, мужички, вы пожурчите между собой, а я знаю свою бабью долю. (Побежала на кухню.)

Г р а ч. Мы захватили Варвару Архиповну, она сначала забежала в магазин. «Кормить его надо, кормить…»

Н и к о л а с (растроганно). Мама…

Г р а ч. А тебя не вызвали оттуда? Может быть, с нашей стороны были действия?

Н и к и т а. Он что, генерал? Или академик? Он мирный, тихий, малюсенький химик. И выше очистки водной среды никогда не поднимался.

Н и к о л а с (обидевшись). Я не малюсенький… И ты… и он тоже… (Серьезно.) За эти полтора года я столько видел. Моря с гигантскими пятнами нефти, реки мертвые и черные. Гибнущие, стонущие птицы. Вода, красная, как кровь, и липкая, как клей. Вывалянные в мазуте птицы, черные рыбы со спекшимися жабрами. Еле дышащие океаны, задыхающиеся моря, стонущие реки… Скверна отходов, отбросов, ядов, клеев, нечистот, полиэтилена, мыла, крови, кислот залила планету, и люди не знают, как сделать хотя бы один чистый вдох.

Н и к и т а (вдруг кричит). Прекрати!

Н и к о л а с (ничего не понимая). Никита… что с тобой? (Подходит к согнувшемуся, как от приступа рвоты, Никите.) Базиль, воды! Это от моего рассказа?

Г р а ч (передавая стакан). Это от другого.

Н и к и т а (откидывается на спинку кресла). Ох, Грач, врезал бы я тебе…

Г р а ч (с высоты своих ста килограммов). Отдышись сначала. (Резко повернулся к Николасу.) Да, очистка — это большая проблема. У нас, конечно, все по-другому…

Н и к и т а. Ты-то откуда знаешь?

Г р а ч. Есть же официальная статистика.

Н и к и т а. А ты бы лучше почитал неофициальную. Или еще не большой начальник? Для тебя она закрыта?

Г р а ч (Николасу, как очень смешное). Через неделю наш отчет на коллегии, а он… неделями не бывает в институте!

Н и к и т а (тихо). Я работаю… Здесь… Система… систематизирую…

Н и к о л а с (Грачу). А разве тебя не было на Няне?

Г р а ч. Подвернулась командировка в Рио-де-Жанейро. Какой же идиот от такого случая откажется?

Н и к о л а с (покачал головой). Нет, мне надо с вами обоими очень серьезно поговорить… Очень!..

Никита и Грач переглянулись, и вдруг оба расхохотались.

Н и к и т а. Как будто не прошло двадцати лет.

Г р а ч. Ну, да еще на Зачатьевском! Помнишь, в подвале, в двух первых наших комнатах…

А в квартире уже давно молча, играючи, мастерски орудует Катерина. Есть такие женщины — накинут на себя какую-нибудь хламидку, возьмут в руку тряпку, и в комнате через три минуты все заблестит, оживет, заиграет на солнце. А вроде бы ничего и не делала…

К а т я. Уух! Разве я не гений? Кофе шипит на плите! Дом как игрушка. Женщина — загляденье! Друзья рады! Мир очарователен!

В квартиру влетела, на ходу разбрасывая сетки и сумки, приемная мать Николаса В а р в а р а А р х и п о в н а. Коротко стриженная, худая, легкая, но крепкая старушка, крашенная хной какой-то неимоверной расцветки, сквозь которую кусками и прядями просвечивает седина.

В а р в а р а А р х и п о в н а (замерла на пороге). Похудел! Но все равно красивый!

Николас не может произнести ни слова, целует мать, ее руки.

Нет, посмотрите, какого парнишку я вырастила!

Н и к и т а. Грач, поддерживай эту колышущуюся скульптурную группу.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Ля, ля, ля!.. Думала ли я, что еще раз посмотрю на эти вишенки? Я бросила эту дурацкую квартиру, чтобы ничто не напоминало о тебе. Пусть все идет к черту! (Чуть не разревелась.)

Н и к о л а с. Мама!.. А обещание приехать в Испанию? Я бы все равно прислал приглашение.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Разве бы я бросила Софочку? У нее такие бессмысленные соседи. А теперь она лежит в новом пеньюаре. Я мою ей голову синим польским шампунем. Иногда плесну больше, так она просто синеволосая! Врачи иногда шарахаются, а я говорю: «У нее голубые глаза, это пандан…»

Г р а ч. Я иногда завидую вашей подружке!

В а р в а р а А р х и п о в н а. О, этот хитрейший Василий Александрович! Вы вечно насмехаетесь над двумя выжившими из ума, но еще пикантными старушками. (Чмокает Грача в щеку.) О, я, кажется, сейчас умру от всех этих разнообразнейших радостей!

Н и к о л а с. Мама, присядь. Может быть, лекарство?

В а р в а р а А р х и п о в н а. Катерина, ты еще не распотрошила чемоданы?

К а т я. Я знаю, что бы вы мне за это устроили! Но я уже не могу больше терпеть!

В а р в а р а А р х и п о в н а. Мальчики, вы тут поговорите о чем-нибудь более-менее серьезном, а мы… мы… (делает плотоядное движение пальцами) отдадимся бабьей алчности.

Они с Катей скрываются в глубине квартиры. Грач помогает им раскрыть чемоданы и возвращается. Во время последующего разговора из кухни раздаются стоны, ахи, охи, короткие вскрики, легкая, но стремительная перебранка и почти все время смех.

Н и к и т а. Значит, поговорим о чем-нибудь более-менее серьезном. Стою в сберкассе, закрываю последнюю и единственную сберкнижку. Врывается рабочий класс, видно, с утра удачно опохмелился. Обращается к кассирше: «Передай заведующей, что был, заходил. Что пока жив. Жив пока!» Счастливыми такими глазами оценил нашу очередь и погрозил пальцем: «Ребята, помните! Деньги — это зло!»

Н и к о л а с. Значит, отказ и от денег?

Г р а ч (уселся в кресло, спокойно). Никитушка, от чего хочешь отказывайся, все равно — не уволю!

Пауза.

Никита сидит молча, сцепив руки.

(Николасу.) Очищали мы озеро в Тмутаракани от стоков жиркомбината и небольшой красильни районного масштаба. И вдруг ни красящих материалов нет, ни растительных жиров, ни побочных продуктов, а откуда-то вдруг мазут. И в таком количестве!.. Гуано, так сказать, притом утиное. А утки на этом озере уж третью пятилетку как не ночевали. Но отдельные квадраты имеют почти стопроцентную очистку…

Н и к о л а с (насторожившись). Что, дистиллированную?

Г р а ч. Почти! Я прилетел туда через неделю, к самому концу. Никита, конечно, в стельку. Бормочет про какие-то морозы… А вокруг жарища июльская! Вся документация вверх дном. Что-то сожжено даже. Анализы только за последний день.

Н и к о л а с. Не один же он проводил испытания?

Г р а ч. Местных-то найти не удалось. Расчет взяли все сразу. В один день. А почему, спрашивается?

Н и к и т а (стараясь быть спокойным). Старообрядцы! Они увезли старуху хоронить.

Г р а ч. Какую старуху?

Н и к и т а. Бродяжка. Побирушка!

Г р а ч (кричит). А почему молчал про это?

Н и к и т а (кричит). Ну, слаб человек. Слаб! По себе, что ли, не знаешь?

Врывается В а р в а р а А р х и п о в н а.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Эту оранжевую кофточку я думаю подарить Софочке.

К а т я (вбегая следом, шутейски вырывая ее из рук Варвары Архиповны). Отдайте, отдайте, сейчас же… Оранжевое старит.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Тогда туфли и перчатки. Они очень хороши по сочетанию.

К а т я. Варвара, зачем вашей парализованной красавице туфли и перчатки для улицы?

В а р в а р а А р х и п о в н а. Это не для Софочки, а для меня!

Н и к и т а. Не прихватите там мои джинсы! А то я никого не выпущу без обыска.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Зачем вам три пары? Из одних джинсов можно сделать чудесный костюмчик. Я видела вчера американок у «Метрополя»…

Н и к о л а с. Мама…

В а р в а р а А р х и п о в н а. А вы знаете, что я каждую ночь даю себе слово… Конечно, если с Софочкой что-нибудь случится… не раньше…

Г р а ч. Так что это за таинственное ночное слово?

В а р в а р а А р х и п о в н а. Боже, какое вы все-таки очарование, Василий Александрович! Так вот, Василий Александрович, когда-нибудь я… возьму на себя смелость попросить вас быть моим шафером.

Н и к о л а с. Что?

В а р в а р а А р х и п о в н а (почти оскорбилась). А чему тут удивляться? Я никогда не была замужем. Да, у меня были мужчины… И любимые… Но замужем… я не была. А это все-таки упущение! А потом весь обряд — цветы, белое платье, флердоранж… Шампанское! (Коротко.) И вообще, что вы здесь так кричите? А бедный Никита совсем побледнел. Сейчас, сейчас будет стол, будет и шампанское… (Подмигнула Никите.) Так что, Катя, перчатки и туфли я оставляю для свадьбы.

Они снова вернулись к чемоданам.

Г р а ч. После того запоя, там, на озере… после старообрядцев Никиту и прихватило! Еле вытащили. Чего только мы не делали… по своим каналам. А он, неблагодарный… не хочет отвечать на разумные вопросы третий месяц.

Н и к о л а с. А официальные данные где?

Г р а ч. В институте, у меня… Но ведь нужна его голова, чтобы объяснить этот парадокс. С одной стороны, полная удача, а с другой — полная неудача. Каждый день звоню сюда, каждый день жду, когда у него окно прорубится. Но, видно, уж не дождусь. А коллегия на носу. Теперь на тебя, Николас, вся надежда.

Н и к о л а с (встал). Базиль, а помнишь, какой ты был мощный! Геркулес… Какое упорство! Твои вечные лыжные штаны… Потом китайские рубашки, как из дерюги! Помнишь, как ты их сам стирал под краном. Как ты пытался сбежать на вечер отдыха в МАИ, а я кричал на тебя. А этот… (глядя на Никиту) мог закрутить свои длиннейшие ноги в какой хочешь морской узел. Такой ленивый, такой скептический и вечно сонный…

Н и к и т а (тихо). Проснулся…

Н и к о л а с (воодушевляясь). Я не был талантливее вас! Нет! Я был старше вас. Может быть, умел увлекать. Убеждать. Мы были рождены новым временем, когда каждый в своем, пусть маленьком, деле должен был отдать все, что есть в душе, чтобы наш мир проснулся. Как на рассвете просыпается девушка. Юная, чистая и открытая для любви.

Н и к и т а. Насчет вкуса у тебя… (Поморщился.) По-прежнему…

Н и к о л а с (стараясь не подать вида, что обижен). Это поэзия раннего испанского Возрождения…

Н и к и т а. Только не в твоем переводе.

Н и к о л а с. Пусть случайность, что сейчас мы оказались в центре внимания. Сама проблема очищения. Но мы не то что другие — не сдали позиций своей юности! Если каждый из нас на своем месте…

Н и к и т а. Да брось ты свою теорию разумного эгоизма! Не каждый! И не на своем месте! И пока человек не умер, нельзя сказать, что он сдался! И никто не дал тебе права судить кого-либо! Что ты тут сидишь, как надувшийся павлин! Или как американский дядюшка в голодном Парагвае…

Г р а ч (видит, что Николас опешил). Он сейчас со всеми так. Сколько мне приходится его защищать. И перед всяким начальством. И перед местным комитетом. И перед различными организациями…

Н и к и т а. Он имеет в виду одну… одну за всю мою кристально чистую жизнь телегу из вытрезвителя.

Г р а ч. Ты не забывай, что сейчас кампания…

Н и к и т а. О господи! Если у нас кампания борьбы с пьянством, то любители азартных игр могут жить спокойно. Потом, когда будет кампания по борьбе с картами, то пьяницы могут себя чувствовать как у Христа за пазухой.

Г р а ч (взорвался). Играл бы в карты! Сейчас! И подождал бы пить. Если уж тебе на здоровье наплевать.

Н и к и т а. Что я тебе теперь — в ножки кланяться? Спасли от инфаркта? Молодцы! Пытались отучить от пьянства? Бог с вами, кланяться не буду. Ценю, но не благодарю. Явился ты, Николас! Что ты привез, наконец? Деньги? На черта они мне! Что вы тут собрались около меня, как консилиум. Опять спасать будете? Обобьете поролоном стены, чтобы я не смог разбить сам себе голову?..

Н и к о л а с (подмигнул Никите). Надо иметь мужество терпеть неудачи. Я приехал отдать все долги. Все!

Вошедшая мгновение назад К а т я делает шаг вперед.

(Быстро подошел к Кате, берет из ее рук платье, накидывает ей на плечи.) Это ведь хорошо? Красиво? Да?

К а т я. Хотя бы отрезал ярлык. Бешеные деньги!

Н и к о л а с. Где же мама? В Испании меня кормили без конца.

Катя и Варвара Архиповна довольно быстро накрывают на стол. Все рассаживаются.

Н и к и т а (в смятенном возбуждении). Хрустят салфетки, золотится лососина, и душа готова к порыву, полету и откровению!

Н и к о л а с (поднимая бокал). Это испанское вино. Урожая тридцать девятого года. Может быть, оно горчит чуть больше, потому что в нем давно пролитая кровь.

Н и к и т а. Там всё помнят?

Н и к о л а с. Помнят… Но не говорят. Только старая моя тетка Ауролия как-то прошептала мне на ухо, чтобы никто не слышал: «А в каком доме в войну не потеряли мужчин. И из того, и из другого лагеря. В нашем городке были сперва красные, они расстреляли десять фашистов. А когда вступили националисты, они в отместку расстреляли больше сотни людей: и мужчин и женщин. Несчастных выстроили на площади Каудильо и повели на кладбище. Там им велели рыть себе могилы, пока дон Дамасо читал молитвы, отпуская им грехи. А других заставляли съесть суп из касторки: у бедняг, прости господи, все лилось по ногам. А женщинам обрезали волосы, оставляя по клоку, как хвост у мула, и привязывали им банты из колючей проволоки. Потом их уволокли в казармы, а на другой день их голыми заставляли мести улицы по всему городу…»

В а р в а р а А р х и п о в н а. Господи…

Н и к и т а (задумчиво). А у твоих простых родственников сложная память.

Г р а ч. Великий, великий народ!

Н и к и т а (про себя). Тоже очищали землю. Кто кровью, кто касторкой.

К а т я. Бедная наша голова. И зачем в ней так много всего, если так мало возможностей. Эх, Николас, это мне надо было поехать вместо тебя.

Н и к и т а (тихо). Не вместо, а вместе…

К а т я. Ну говори же, сын Сервантеса и корриды…

Н и к о л а с. Я вернулся… Как Дед Мороз, с подарками. Нет, это один подарок — на всех. (Пошел в коридор и вернулся с небольшим портфелем.)

Пауза. Все как завороженные смотрят на портфель.

Г р а ч. Хорошая кожа.

Н и к и т а. Ну так… открывай.

Н и к о л а с. Это не контрабанда, Никита. Ты зря смеялся надо мной.

К а т я. Так что же?

Н и к о л а с. Я расскажу вам сначала маленькую историю.

Н и к и т а (вскочил). Я сейчас вырву этот портфель у тебя.

Н и к о л а с (не сразу, отдаваясь воспоминанию). Я шел поздно ночью по Рио де Лид… это в Барселоне… Улица шла в гору, там в конце была дешевая гостиница, где я жил. И вдруг я увидел, как впереди меня бежали две кошки…

Он вздохнул, и в наступившей паузе вдруг раздался голос Никиты. Дальше они говорят поочередно, словно были свидетелями одной мысли, одной минуты.

Н и к и т а. Да, да… ночью… Они бежали на одном и том же расстоянии от меня. Очень нехорошо было от их желтых глаз. Я спускался по извозу к Оке. В Доме культуры еще шел фильм «В огне брода нет»…

Н и к о л а с. Они были словно кони, в упряжке которых я ехал наверх. Их линии на секунду растаяли в тени храма святого Себастьяна…

Н и к и т а. Я бросил в них камень и случайно попал в одну из них. Она как-то странно присела, потом побежала снова, но уже медленнее, все ближе и ближе к старой пристани — к Бехово.

Н и к о л а с. Я бросил маленький камешек… но потом подумал, что я глупый и виноватый… И когда я вошел в гостиницу «Ла Пласа», приоткрыл дверь, кошки сидели на крыльце и ждали, когда я пущу их за собой…

Н и к и т а. Они перепрыгнули через сходни, как две маленькие черные ракеты, и милиционер еще что-то крикнул мне…

Н и к о л а с. Я поднялся в номер, они за мной, или, вернее, впереди меня. Присели около моей двери, ожидая, когда я войду… Я чем-то накормил, и они уснули в углу, на кресле…

Н и к и т а. Да, да. Рядом с иллюминатором в каюте, потрескав мойвы… Прямо на газете.

Все молчат. Никита и Николас посмотрели друг на друга и одновременно, счастливые, выкрикнули:

— А утром их уже не было!

Никита и Николас увидели, что все, кроме них, в оцепенении.

Н и к о л а с. В этом портфеле — результат всей нашей работы за двадцать лет. Это ничего, Никита, что у тебя не получилось. Это не важно, кто открыл: ты, я, Грач, мама, Катя… Важно, что мир не зря надеялся на нас. (Улыбнулся.) И Нобелевская премия у нас в кармане.

Н и к и т а (не зная, верить ли). Нет, так нельзя разыгрывать!

Все в радостном возбуждении заговорили одновременно, вдруг, бурно.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Гений! Гений! Ну кто мог подумать, что из этого заморыша, из этих вишенок выйдет великий, святой, смешнейший человек? Ну кто мог подумать?

К а т я. Вы.

В а р в а р а А р х и п о в н а (чуть не плача). Да, да, я. И ты. Ты тоже! Катька, красавица моя осенняя! Николас!.. Коленька, дай я тебя поцелую… (Обнимает сына.)

Общие горячие, но какие-то нервные поздравления.

Г р а ч. Теперь мы на коне! Нет, ты наш сотрудник! Ты просто был в командировке. На коллегии мы устроим такой фейерверк.

Н и к и т а. Налить, налить всем… Ого, портфельчик-то! А был ли портфельчик? Николас, дай я вопьюсь в твою сухую испанскую рожу масляными, русскими бездарными губами!

К а т я. Что же ты в Москве-то на кошек не смотрел? У нас их пруд пруди.

Г р а ч (кивая на Никиту). Некоторым и кошки не помогли.

Н и к и т а. Топчи меня, Грач, топчи! Все правильно! (В каком-то неумелом, но счастливом танце пропрыгивает по комнате и обхватывает за плечи Николаса.)

Н и к о л а с (в апофеозе счастья). Мы все делали правильно! Просто нужен был скачок! Взглянуть с другой точки!

К а т я. С Пиренейского полуострова?

Н и к о л а с (открывает портфель). Видите, я был честен. Я привез свое открытие вам. (Взмахивает бумагами над головой.) Дом, мой дом… Мы будем теперь жить строже! Чище!.. Мы пойдем дальше… Все прекрасно! Ты выздоровеешь, Никита! А ты, Базиль, будешь директором института! Мама, я повезу тебя в Испанию… Я тебе многое должен…

В а р в а р а А р х и п о в н а. Что за счеты!.. Один «роллс-ройс» — и мы квиты!

Н и к о л а с (целует мать). Катя… (Повернулся к Никите.) Никита, я хотел сказать тебе наедине. (Кате.) Это мой долг. Он поймет…

К а т я. Сейчас я скажу сама…

Вбегает Т о н я.

Т о н я (как будто со всеми знакома). А вот и я! Ну, как тут мой Никита… Алексеевич? Не хулиганит? (Делает книксен.)

Пауза.

Н и к и т а. Это… моя племянница.

К а т я (вдруг бросилась обнимать Тоню). Боже мой! Наконец-то! Приехала из своего Выборга! Как дядя Коля и Петя?

Т о н я. Ой, что вы щиплетесь?

К а т я (почти в ярости). Я бы тебя не только исщипала, я бы искусала бы всю тебя. От радости. Тебя, кстати, как зовут?

Т о н я. Тоня. (Старается держаться от Кати подальше.)

К а т я (Никите). По-моему, у тебя уже была одна Тоня?

Н и к и т а (махнул рукой). Она и есть.

Н и к о л а с. Что тут происходит?

К а т я. А действительно, что особенного происходит? Пришла девочка, знакомая Никиты Алексеевича, а вы что-то затрепетали. Садись, Тоня, выпей вина!

Т о н я. Я красное не пью. Оно ведь только к мясу.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Боже… я совсем забыла. Мясо. В духовке. Катя, беги, спасай…

Катя убежала.

Т о н я. Глупо, но я никак сегодня не могу поесть как следует. (Встала, пошла к двери.) Никита Алексеевич…

Н и к и т а (открыв портфель Николаса). Что? (Молча поднимается и, не прекращая читать, уходит в лоджию.)

Николас, улыбаясь, смотрит ему вслед.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Чем же вас теперь кормить?

Н и к о л а с. Я там кое-что привез.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Отдай Кате.

Николас уходит на кухню.

Грач оценивающе смотрит на Тоню.

Т о н я (Варваре Архиповне). Осетринки бы сейчас. Икорки красной… с зеленым луком!

В а р в а р а А р х и п о в н а (задумавшись). Где их возьмешь?

Т о н я. Могу!

Г р а ч. У меня машина внизу.

Т о н я. А мне это без разницы.

Г р а ч. А деньги?

Т о н я. Здесь я пас.

В а р в а р а А р х и п о в н а (решая про себя). Да, да, прогуляйтесь с племянницей. Сегодня должен стол ломиться. (Выпроваживает их из квартиры.)

Н и к о л а с (возвращается из кухни, в некоторой растерянности). Как-то все глупо получилось! Откуда эта племянница? Так хорошо сидели. Катя почему-то расплакалась на кухне.

В а р в а р а А р х и п о в н а (села рядом с Николасом на тахту). Главное, что ты вернулся. Ой, а седины-то у тебя… Все спрашивают — что такое счастье? А оно такое простое — видеть людей, которых ты любишь, чтобы они были рядом. (Поцеловала сына.) А они вечно куда-то исчезают. Их уносит какая-то неистребимая, непонятная сила. (Снова поцеловала Николаса.) И за что бог мне дал такое счастье? В общем-то, я его, наверно, не заслужила.

Н и к о л а с. Ну что ты, мама!

В а р в а р а А р х и п о в н а. Ты ведь не знаешь, почему я тебя усыновила.

Н и к о л а с. Нас все любили, когда мы приехали. Испанские дети!

В а р в а р а А р х и п о в н а. Кажется, единственный раз любили все, от дворников до маршалов! Все лучшее — испанским детям! Артеки разные! Цветы! Санатории! Подарки. Но это были все… А я тебя взяла очень смешно…

Н и к о л а с. Подала заявление.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Нет! Сначала был матч на «Динамо»… Футбол… Я пришла с одним очень нравившимся мне чином из Осоавиахима. Он был страстный поклонник футбола. Команда испанских детей играла с нашими. Наши-то были почти взрослые, лет шестнадцать-семнадцать, а ваши — совсем дети… Черненькие, юркие, но такие целеустремленные. Просто маленькие молнии!

Н и к о л а с (вскочил). Мы выиграли 3 : 0. Один гол забил Карлос Фуэнгос с моей подачи. И Гомес играл. Помнишь, он еще к нам приходил в сорок девятом…

В а р в а р а А р х и п о в н а (настойчиво). А этот Саша Кулев… ну, из Осоавиахима (смущенная), только на тебя мне и показывал. «Ты посмотри, что он делает?! Варя, ты только посмотри!..»

Н и к о л а с (не без гордости). Я был не лучший.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Нет, ты был лучший. Для него и для меня. Его скоро не стало… а ты так и остался навсегда для меня лучшим… Единственным… смыслом.

Н и к о л а с. А почему ты никогда не говорила об этом?

В а р в а р а А р х и п о в н а. Пришло время… Когда надо успеть все сказать своему ребенку.

Н и к о л а с (улыбается). Которому к пятидесяти.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Для меня ты всегда будешь тем двенадцатилетним чудом, на которого мы смотрели вместе… с ним… Твоя бывшая жена… прости, я не хотела о ней напоминать.

Н и к о л а с. Как она?

В а р в а р а А р х и п о в н а. Ты выбрал меня… в нашей войне Алой и Белой розы. Теперь я вечная твоя должница.

Н и к о л а с. Ну будет об этом.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Нет, нет! Надо договорить. У тебя была бы семья… Какая-никакая, но семья…

Н и к о л а с. «Никакой» мне не нужно. (Лег, уткнувшись головой в подушку.) Положи мне руку на голову, как раньше…

В а р в а р а А р х и п о в н а. Тебя знобит?

Н и к о л а с. Мне нужно взять еще один, последний барьер… И все! Передо мной будет долина света, радости, вечности…

В а р в а р а А р х и п о в н а. Если бы я могла для тебя что-то сделать. Но что я? Жалкая старуха.

Н и к о л а с. Не говори так!

В а р в а р а А р х и п о в н а. Ты что дальше-то собираешься делать? Здесь будешь жить? Или там? И с семьей тоже надо что-то решать. На меня уж надежда плоха. А тебе одному жить… не сладко.

Н и к о л а с (сорвался). Но я же не один… Хотя бы здесь, в этом доме.

В а р в а р а А р х и п о в н а. А там? Все-таки родная кровь. Ты как твои братья. Тебе нужен большой дом, высокие стены, большая семья.

Н и к о л а с. А здесь? Я же привез им все! Деньги, славу, любые премии! Они же хотя бы из благодарности должны понять, кто я для них…

В а р в а р а А р х и п о в н а (качает головой). Не этого ищи у людей.

Н и к о л а с. Я же еще не сделал последний шаг. Я еще формально там… Я знаю, сколько стоят мои бумаги. Я знаю, что могут дать эти деньги! Я уже знаю и тот мир. И здесь мой дом… и там мой дом! И я не только человек этого порядка, но и человек того мира. Ты его не знаешь. Там есть свои ценности. Свой пафос. Свои наслаждения. А я ведь только человек… и не слишком счастливый… (Тихо.) Иногда мне кажется, что на свете нет более одинокого, чем я…

В а р в а р а А р х и п о в н а. А ты не стесняйся — поплачь! Ты ведь не просто испанец. А испанец, воспитанный в России. А к нам без слез истины не приходят.

Н и к о л а с (не сразу). Я не умею.

В а р в а р а А р х и п о в н а (погладила его по голове). На жизнь надо смотреть эпически.

Н и к о л а с (растерянно). Как?

В а р в а р а А р х и п о в н а. Эпически! Пока человек знает, что его мозг нормален, — какие могут быть беды? Какие несчастья? Какие вздохи? Но помни — тебе уже скоро будет не на кого надеяться!

Н и к о л а с (обернувшись). Не надо об этом.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Будем смотреть правде в глаза. Решай, как тебе лучше. Я на все согласна. (Погладила его по голове, улыбнулась и пошла в кухню.)

Николас смотрит ей вслед, потом быстро уходит за ней. Из лоджии появляется Н и к и т а, встрепанный, растерянный, с бумагами в руках.

Н и к и т а (кричит). Катя… Катя!

Вбегает К а т я, подпоясанная полотенцем.

К а т я (обычным тоном). Ну что ты, мой хороший. Чего испугался?

Н и к и т а. Я не знаю… что с этим делать.

К а т я (быстро сообразив). Что не твое открытие. Ерунда. Еще столько радостей в мире…

Н и к и т а. Не в этом дело.

К а т я (осторожно). Расскажи. Я умная. Была, во всяком случае…

Н и к и т а. А может… выбросить это с балкона… Вроде уронил.

К а т я (взяла его за руки, посадила, как ребенка). Посиди спокойно… Послушай меня.

Никита думает о своем.

Я же никогда не устраивала тебе сцен… Не лезла в твои дела. Ведь так?

Н и к и т а (машинально). Так.

К а т я. Давай разберемся… (Смотрит на мужа.) Ты можешь даже не отвечать мне.

Никита не слушает.

(Сорвалась.) Но объясни. Объясни, что с тобой последние месяцы? (Не может остановиться.) Эта чертова Няня. Привезли тебя грязного, бессмысленного, никого не узнающего. Чему-то смеющегося. Дикого. Твой бред по ночам. Бедная наша Лиза. Как с ней родимчик не случился. Потом инфаркт. Бесконечные больницы, врачи, лекарства… Санатории… Гипнотизеры… Ты слышишь меня?

Н и к и т а (очнувшись, не сразу). Мало времени дано человеку. Это понимаешь, к сожалению, когда уже крохи остались…

К а т я. При чем тут это?

Н и к и т а. Нельзя, чтобы он остался здесь… (Шепотом.) Это опасно.

К а т я (растерянно). Почему?

Н и к и т а. Не давай мне сегодня пить. Нужно сделать очень серьезное дело…

К а т я (испуганно). Ты…

Н и к и т а. Я нормален… Нормальнее вас всех.

К а т я. Что ты придумал?

Н и к и т а (берет ее лицо). Посмотри на меня… Я должен решиться наконец…

К а т я (отодвигаясь). Посмотрел бы на себя… Ты — просто чудовище.

Н и к и т а (горячо). Это не я. Нет. Это жизнь. Она давит с такой силой, что если решил сопротивляться, то нужна такая же сила. Дикая сила. (Бросается к бутылке.)

К а т я. Ты же сказал.

Н и к и т а (умоляюще). Немного.

К а т я (повисла у него на руке). Не дам.

Н и к и т а (поник). Молодец. Правильно. Все правильно. Тебя нельзя отпускать… Что же делать, Катя? Неужели все поздно? (Смотрит на бумаги.) Сжечь их, что ли?

К а т я. Не сходи с ума. Ты сожжешь не бумаги — его.

Н и к и т а. Да, да… Какой он легкомысленный парень.

К а т я (умоляя). Я все вытерплю. И все устрою. (Тихо.) Только не гони…

Н и к и т а. Я пойду. (Берет бумаги, снова идет в лоджию.)

К а т я (смотрит ему вслед). Никита!..

Никита, не отвечая, уходит. Катя одна, у нее опустились руки. Входит растерянный Н и к о л а с, еще в разговоре с матерью.

Н и к о л а с. Нет, настоящая мать так бы не поступила…

К а т я (резко повернувшись к нему). И это называется триумфатор? Поникший. Скучненький. Несчастненький.

Н и к о л а с. Можно, я сяду рядом с тобой?

К а т я (шутовски). Ты можешь даже поцеловать меня.

Николас смотрит в сторону лоджии.

А, была не была! Ну!

Николас осторожно целует ее.

Н и к о л а с (смутившись). А как ваша Лиза?

К а т я (встала, прошлась). Боже, чего бы я не отдала, чтобы не участвовать в этих вечных разговорах, как учатся наши дети. Как их здоровье. В каких кружках они занимаются. Не поверишь, я целую неделю пролежала с высокой температурой, когда меня черт занес на родительское собрание.

Н и к о л а с. Но ведь так тоже нельзя.

К а т я. Почему! Я тоже училась отвратительно, но кончила школу с золотой медалью.

Н и к о л а с. Ты?

К а т я. Я. Я. И диплом института у меня с отличием. Просто я поспорила со своими родителями, что так будет. И выспорила мотоцикл. О, как я на нем гоняла! Как на меня смотрели мужики! Это же был еще шестидесятый год!

Н и к о л а с. Это как-то очень по-дамски.

К а т я (раздраженно). Когда баба становится клушей — это плохо. Когда она страдает оттого, что ее любимого уносит за тридевять земель и льет слезы в три ручья, — это тоже плохо. Когда она хочет жить, радуясь миру, своей отцветающей красоте, кое-каким тряпкам, и иметь пару-тройку своих мыслей — это тоже плохо. Одно называется жить по-бабьи, другое — по-женски, а третье оказывается плохо, потому что — очень по-дамски. Так как мне остается жить? По-мужски, что ли?

Н и к о л а с. Почему ты злишься?

К а т я. Ни в коей мере. Нет, вас надо раскрепощать. Вы вечные рабы каких-то своих дурацких идей, смыслов жизни… Они выскакивают на вас из каждой подворотни. А без них вы, видите ли, считаете, что потеряли мужское достоинство.

Н и к о л а с. Катя, ты больше любой идеи.

К а т я (замерла). Правда? Если бы только все это понимали.

Н и к о л а с. Ты знаешь, я все равно решусь сегодня…

К а т я (неожиданно горячо). Не надо. Жизнь умнее нас. Она сама все упростит… все устроит… (Замерла.) Николас, посмотри на меня внимательно. Я в своем уме?

Г р а ч (входя). Катюша, требуется бабье единство. По добыванию деликатесов эта девочка может сравниться только с министром торговли.

Катя, взяв себя в руки, выскочила из комнаты. Грач смотрит ей вслед. Николас стоит задумавшись.

Н и к о л а с. Сколько я тебе должен?

Г р а ч (со значением). Ты уже за все заплатил. А для Никиты — это удар! Он всегда считался самым талантливым, ты уж извини. Твоя неистовость и его талант — вот на чем строилась наша работа.

Н и к о л а с. А ты?

Г р а ч. Что я?.. Организатор, не больше. Моя роль — знать, кто сейчас наверху, а кто внизу. А если занимаешься прикладной, но наукой, то надо иметь пару небездарных товарищей, чтобы они горбились ради великой идеи, а за стаканом водки рассказывали, как можно устроить все поразумнее. Потом в большом кабинете, осторожно, не пугая, содрав кожу с ваших идей, чтобы они были удобоваримы и не носили микробы вольнодумства, преподнести их начальству. Если не как свои, то как наши! И потихонечку расширять круг таких кабинетов. Подсовывать друзьям премии, поблажки, по привычке пить с ними водку, чтобы они все-таки держали тебя в курсе всего, что творится и куда движется этот мир, который нам поручено очистить.

Н и к о л а с. Не юродствуй!

Г р а ч. А я привык говорить сам, что за моей спиной сказали бы другие. (Усмехнулся.) У меня ведь тоже свои проблемы. (Прежним тоном.) А оказывается, очищать этот мир трудно. Процессы становятся неуправляемыми. И люди тоже… Вроде Никиты… И вообще ребята частенько что-то стали спиваться, и у меня все меньше надежды… что они и завтра будут валить в мои карманы идеи, стоны и признания…

Н и к о л а с. Ты испытываешь меня?

Г р а ч (продолжает). И в один прекрасный момент я могу оказаться без новых веяний. Без новых идей, разработок, открытий… Так вот — надо спешить! (Встал с кресла.) Надо прыгнуть на ту ступеньку, откуда уже не падают.

Н и к о л а с. Зачем ты… все это мне сказал?

Г р а ч. Ты помнишь, перед твоим отъездом я купил машину? Ночью проснулся… в ту ночь, когда ты уже улетел… Спустился зачем-то вниз, сел в машину, поехал просто так… по ночному городу. Свернул к бензоколонке. И вдруг выехал на Каширское шоссе. И сам не заметил, что гоню, гоню… Проехал Серпухов… Уже утро, смотрю — Тула… А я все не сбавляю скорости. Все несусь и несусь по шоссе… Благо машин ночью мало… Чувствую, мышцы одеревенели, беда будет. Остановился у обочины… Тишина… Поле налево, поле направо… Птица летит… Сунул сигарету в зубы, а голова звонкая, все дрожит во мне… И вдруг я понял… все понял!

Н и к о л а с. Ну…

Г р а ч. Это я за тобой мчался! Догонял, что ли…

Н и к о л а с (растроганно). Нет, ты все-таки необыкновенный человек. (Развел руками.)

Г р а ч (после паузы). Кончился Никита, а просто так я служить не могу. Без смысла — не умею! Какую я ему экспедицию закатил! Французскую аппаратуру, счетчики, химия какая. Даже комбинезоны фээргэвские по своим каналам достал…

Н и к о л а с. Да, да, это тяжело.

Г р а ч (встал, распахнул руки). Николас, я же тебе такую жизнь устрою, что ты только плакать от счастья будешь! Все, что только изобретено человечеством, — все купим! Все достанем. Я коллегию как перчатку выверну. Знаешь, какие у меня теперь связи. О-о…

Г р а ч (рассмеялся). Забыл, что я — охотник? (Серьезно.) Мы едины только дружбой. Нельзя человека оставлять один на один с собой (кивнул на лоджию, на Никиту). Что вокруг творится. И не только у нас! Во всем мире. Террор! Пресыщенность. Развал семьи… Кровь! Бессмысленная жестокость. Мещанство. Какая-то вселенская одичавшая скука.

Н и к о л а с (отчужденно). А если я уеду… и увезу материалы?

Г р а ч (после паузы). Этого не будет. Ты… честный человек.

Н и к о л а с. Да… это так. (Про себя.) Только надо быть честным во всем.

Через комнату в лоджию пробежала Т о н я с бутербродом в руках.

Г р а ч (кивнул в ее сторону). Похоже, плохи Катины дела?

Входят В а р в а р а А р х и п о в н а, К а т я с тарелками в руках. Грач тут же начинает помогать им накрывать на стол.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Николас, посмотри, что принесла эта девочка!

Г р а ч. Знакомая в отделе заказов.

К а т я (косится на лоджию). Теперь это называется — «связи в верхах». (Уходит в кухню.)

В а р в а р а А р х и п о в н а. Николас, что с тобой?

Н и к о л а с. Слушаю, как бьют наши часы.

Г р а ч. Многозначительно сказано.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Все! Все! Все! Все за стол!.. (Кричит.) Никита! Девочка!

К а т я (входит с блюдом в руках, возбужденно). Когда я переживаю, то начинаю жутко хотеть есть!

Т о н я (вылетает из лоджии, трет шею). Ну что плохого сделала? Ему же икру принесла!

Н и к и т а (входя, разъяренный). Еще ты у меня будешь под ногами болтаться!

В а р в а р а А р х и п о в н а. Даже торопясь на Голгофу, не обязательно давить детей.

Н и к и т а (замер). Да. (Кивнул головой.)

Н и к о л а с (задумчиво). Лев Николаевич в дневник под старость записал: «Я боялся говорить и думать, что 99 % людей сумасшедшие. Но не только бояться нечего, но нельзя не говорить и не думать этого».

Т о н я (усаживаясь за стол). Какой Лев Николаевич?

К а т я. Был один такой, с бородой.

Все уже сидят за столом.

Н и к о л а с (поднимает рюмку). Не знаю почему — вспомнил эти слова. Наверное, потому что давно вас не видел.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Но какие милые… Какие прелестные сумасшедшие…

Н и к о л а с. Я же люблю всех вас. Я так много думал там о себе, о нашей жизни. О прошлых годах. О сегодня… Мы слишком долго расстаемся с молодостью. Слишком бурно. А ведь это только один из этапов жизни. Не больше.

Н и к и т а. Но и не меньше.

Н и к о л а с. Простите меня, но, может быть, сегодня я имею право сказать вам. Почему вы раньше времени сдались? Почему посчитали, что кто-то другой талантливее, умнее и удачливее вас?

Н и к и т а. Ты, например.

Н и к о л а с. При чем тут я? Я вернулся отдать долги. Родине, вам… Я должен отдать свое открытие…

К а т я. Ты никому ничего не должен. Ничего. Это все у тебя в долгу.

Н и к о л а с. Но меня учили… Я не понимаю…

К а т я (не может остановиться). Да, в долгу. В долгу, что ты не знал настоящей матери. Что вырос на чужой земле. В долгу, что вы с Варварой жили впроголодь до тридцати лет. Что ты поседел еще в институте. Что ты за жалкие копейки положил жизнь, чтобы очистить мир, в который ты-то не принес ни горсти грязи. Уж ты-то… (Заплакала и не может сдержать себя.)

Раздается резкий телефонный звонок — так звонит междугородная.

Н и к и т а (хватает трубку). Да, наш номер. Почему выключите? Я платил. Найду квитанцию. Но пока-то не выключайте. (Смотрит на трубку, потом кладет.) Да, да… задолжали мы… Задолжали…

Н и к о л а с (приходит в себя от испуга). Я уж думал, дома что-нибудь случилось.

В а р в а р а А р х и п о в н а (поперхнувшись). Дома…

Н и к и т а. Катя, налей-ка мне…

К а т я (вздрогнула). Нет!

Н и к и т а (почти в безумии). Сказано! Стерва!

Катя наливает фужер и садится, закрыв лицо руками. Все молчат.

Н и к о л а с (возмущенно). Как ты смеешь…

Н и к и т а (не глядя ни на кого, закрыв глаза). Все становится фиолетовым. Потом с криком взмывают птицы. Умирают и распадаются материи… Синеют деревья и звенят, как сталь… Трава распрямляется, как в предсмертном вздохе. Небо уходит вверх, словно шарахается от увиденного. И разрывается вода. (Кричит.) Во все стороны! Без дали! И холодно богу! Леденяще холодно! (Падает лицом на стол.)

Т о н я. Врача.

К а т я (сжавшись). Пройдет.

Н и к о л а с. Это я, наверно, виноват…

Все молчат. Никита медленно поднимает глаза.

Н и к и т а (Николасу). Теперь понял?

Н и к о л а с (горячо). Да, да, ты пережил очень многое. Надо было сразу сказать. У нас был роман. Короткий. Перед отъездом. Ты теперь можешь убить меня.

Н и к и т а. Что? (Пауза.) Что могу сделать? Убить? Глупость какая! Ну переспали? Что еще?

К а т я. Скотина! (Дает ему пощечину.)

Н и к и т а. Из-за этого мы должны жить лучше? Чище? Строже? (Бросает на стол портфель Николаса.) Или еще как? Ты сегодня все уши нам прожужжал, загадочный, как капитан Немо.

Н и к о л а с. Мне стыдно за тебя.

Н и к и т а. Я уже ничего не понимаю. Моя жена изменила с лучшим другом. Он предлагает убить его. Моя благоверная дает мне по физиономии. И в конце концов другу становится за меня же стыдно. Я ничего не понимаю. Объясните кто-нибудь!!!

Н и к о л а с (растерянно). Я понимаю тебя. Жена все-таки…

Н и к и т а (кричит). Какая жена? При чем тут жена? Если она тебе нужна, я тебе ее дарю. Бери ее на счастье. Только уезжайте отсюда. С глаз моих долой. Дарю! Награждаю!

Пауза.

Н и к о л а с (встает). Ты понимаешь, что ты сказал? Катя, он действительно разрешил нам? Уехать?..

К а т я (в оцепенении). Да.

Н и к о л а с. Значит… все?

К а т я (как мертвая). Все.

Н и к о л а с. Я… не верю…

К а т я (не сразу). Ты привыкнешь ко мне.

Н и к о л а с (шепотом). Наконец-то… (Опустил голову.)

К а т я (подошла, положила ему руку на плечо). Завтра же начнем оформляться.

Н и к и т а (сел, тихо). Кому другая жизнь… Кому берег дальний.

Г р а ч (понял больше всех). Никто никуда не уедет.

Все оглянулись на него.

Хватит. Кончились игры в гениев. Действительно, пришло время платить долги. (Идет к рулону фотобумаги.)

Никита с ужасом смотрит на него, не в силах решиться остановить Грача.

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Прошло больше трех месяцев.

Та же квартира Николаса. Если можно сказать про помещение, что оно растерянно, — это именно тот случай. Что-то уже уложено в большие раскрытые чемоданы, и от этого на стенах видны выцветшие квадраты. Стопки бумаг, связанные шпагатом. Самоуверенно повешенный портрет Кати. Можно жить, и можно уезжать.

В а р в а р а А р х и п о в н а бродит по комнате. Берет то одну, то другую вещь. Что-то кладет в чемодан. Через некоторое время вынимает и снова стоит посреди комнаты в нерешительности.

Н и к о л а с (выйдя из лоджии, долго смотрит на мать, которая не замечает его). Мама…

В а р в а р а А р х и п о в н а. Ой… ты испугал меня.

Николас обнимает, целует ее.

(Опережая его.) Нет.

Н и к о л а с (терпеливо, в сотый раз). Но ведь Софочка умерла?

В а р в а р а А р х и п о в н а (покорно). Умерла.

Н и к о л а с. Ты сделала все, что в человеческих силах?

В а р в а р а А р х и п о в н а. Будет еще сороковой день.

Н и к о л а с (теряя терпение). Мы отметим его в Испании.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Вот вы там устроитесь, жизнь наладится. Я, может, и приеду посмотреть.

Николас остановился около телефона… Поднял трубку, послушал. Положил на место.

Н и к о л а с. Не звонят.

Варвара Архиповна не отвечает.

Да, приходится возвращаться… несолоно хлебавши… Смешно!

Варвара Архиповна молчит.

(Задумчиво.) В шесть сорок самолет… Улетим мы с женой… А жизнь здесь покатится дальше. Своим чередом. Без нас.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Но ведь Грач умолял тебя остаться.

Н и к о л а с. Слишком много я ставил на эту работу. Целую жизнь на одну карту. (Пытается улыбнуться.) Но хоть жену выиграл.

В а р в а р а А р х и п о в н а (не сразу). А как ты там будешь жить?

Н и к о л а с. Предлагали место в муниципальном отделе. Городское обслуживание… Тоже проблемы очистки…

В а р в а р а А р х и п о в н а. Это что?.. Городская канализация, что ли?

Н и к о л а с (смущенно). Неплохая зарплата. И коэффициент…

В а р в а р а А р х и п о в н а (вскрикнула). Какой коэффициент! С твоей гордостью!.. С твоими-то планами!

Н и к о л а с. Только ты не говори никому. Там… как-нибудь…

В а р в а р а А р х и п о в н а (в растерянности). А здесь… ты совсем не можешь?

Н и к о л а с. С кем? Что?

В а р в а р а А р х и п о в н а. А Грач? Ты же видишь, как он бьется за твою работу. И в коллегии, в Комитете по науке. А сегодня в академию обсуждение вынес…

Н и к о л а с. Кресло, машина, загранпоездки… Ему нужны результаты. А их нет.

В а р в а р а А р х и п о в н а. А эти фотографии? Зачем Грач их тогда порвал? Они что-нибудь значили?

Н и к о л а с. Вечные увлечения Никиты. Теперь фотографии! Давай-ка лучше собираться.

В а р в а р а А р х и п о в н а (осторожно). А если академия поддержит?

Н и к о л а с. Не звонят! (Снова сел.)

В а р в а р а А р х и п о в н а. А родственники?.. Они помогут? На первых порах?

Н и к о л а с. Конечно! Ты не беспокойся! У меня там крепкий тыл!

В а р в а р а А р х и п о в н а (поняла). Это хорошо…

Н и к о л а с. Это очень просто, мама. Невольно обходишь место, где тебе было больно. Место! А не только человека…

В а р в а р а А р х и п о в н а. Ты и меня винишь?

Н и к о л а с (тихо). Я не всегда тебя понимаю…

В а р в а р а А р х и п о в н а. …Почему я не хочу тебя проводить? (Задумалась.) Второй раз… Когда ты будешь в моем возрасте, поймешь.

Н и к о л а с. Может быть, и пойму, да тебя уже не будет. Сказать, что понял, будет некому.

В а р в а р а А р х и п о в н а (решаясь). Давай на всякий случай попрощаемся! Но, может быть, я успею…

Н и к о л а с. Что ты успеешь?

В а р в а р а А р х и п о в н а. Там… одна мелочь… (Поцеловала его, пошла к двери, обернулась. Снова подбежала, снова обняла, прижалась.)

Н и к о л а с. Какая мелочь? (Опешил.) Нет, так нельзя.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Бог с тобой.

Н и к о л а с. Я не пущу тебя. Ты будешь со мной до последней минуты (схватил ее за руку).

В а р в а р а А р х и п о в н а. Ты что? На мать руку собираешься поднять?

Н и к о л а с. Да! Если будет нужно!

В а р в а р а А р х и п о в н а (тихо). Отпусти, сейчас же… Я твоя мать. Ты понимаешь — мать!

Н и к о л а с. Прости… Ну, прости.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Там внизу девочка ждет Никиту. С утра. Позови ее — она простудится.

Н и к о л а с (тихо). Я буду всегда ждать тебя…

В а р в а р а А р х и п о в н а (простив). Постарайся там не унижать себя. Ни перед кем. Тем более из-за денег. (Перекрестила его и быстро ушла.)

Николас стоит посреди комнаты, потом долго смотрит на портрет Кати. Берет тряпку, вытирает пыль со стекла, снова отходит и снова смотрит.

Звонок в дверь. Николас устремляется туда, но в этот момент звонит телефон. Секундная растерянность, и Николас хватается за телефонную трубку.

Н и к о л а с. Слушаю. Да, да, Никита?.. Ну, а что там?

В дверь продолжают звонить. Николас морщится, плохо слышит.

Ну понял, понял, что не блеск. Почему Грач не позвонил? Ты один приедешь? Он же обещал… Позови его к телефону. Ты что, опять пьяный? Боже! Ты же два месяца держался. Никита, вези Грача в любом случае… (Смотрит на трубку, где прерывистые гудки.)

Снова звонок в дверь.

(Почти в бешенстве от всевозможных неудач, идет открывать и возвращается с замерзшей Тоней.) Вы что, не слышите — я говорю по телефону!

Т о н я (неуверенно). Вы сегодня…

Н и к о л а с. Да, в шесть пятьдесят. Самолетом, через Париж… (Прошелся по комнате.) Вы меня проводить пришли?

Бьют часы.

Уже три!

Т о н я. А Никита говорил…

Н и к о л а с. Да что вы всё — Никита да Никита… (Кивнул на телефон.) Опять пьяный.

Т о н я (застыла). Не-ет… Если он сейчас выпьет хотя бы рюмку… Где он?

Н и к о л а с. Не знаю… Из академии звонил.

Т о н я (почти кричит). Где? Где он? Его же нужно сейчас же в больницу. Он же прямо посреди улицы упадет… Какой дурак! Звоните сейчас же…

Н и к о л а с. Куда звонить? Я не знаю телефона!

Тоня мечется по комнате, потом хватает шапку и пулей вылетает из квартиры. Николас остолбенело смотрит ей вслед. Потом пытается на чем-то сосредоточиться, но не может. Что-то кладет в чемодан, потом начинает с остервенением рвать шпагат и терзать в клочья свои бумаги.

Вот тебе Нобелевская! Вот тебе «ягуары»! Вот тебе твое прекраснодушие! Дед Мороз! Мудрый! Всесильный! Богатый дядюшка! Бездарность! Вечный мальчишка! (Ругается по-испански, по-английски, топчет свои бумаги, исполняет на них какой-то дьявольский танец. Не замечает, как входит, одетая к отъезду, причесанная и очень решительная Катя.)

К а т я. Новый танец?

Н и к о л а с. Смешно смотреть?

К а т я (показывает на разорванные бумаги). За багаж меньше платить.

Н и к о л а с (оскорбленно). Я могу делать с этими бумагами что хочу…

К а т я. Тогда и я. (Берет несколько листков и тоже демонстративно разрывает.)

Н и к о л а с. Ты какие разорвала?

К а т я. Оказывается, ты и в бешенстве знаешь, что можно рвать, а что нельзя.

Н и к о л а с (махнул рукой). Теперь уже все можно.

К а т я. Академия, как понимаю, тю-тю…

Н и к о л а с. Сейчас приедут.

К а т я. Значит, все-таки будут торжественные проводы? Я же просила!

Н и к о л а с. При чем тут проводы? Мама, например, уже попрощалась. И уехала.

К а т я. Я тоже отвезла Лизу старикам. Тоже было нелегко.

Н и к о л а с. А ты хочешь, чтобы я уехал, ничего не узнав?

К а т я. По-моему, коллегия была два месяца назад. А все попытки реанимировать твою работу — уже напрасный труд.

Н и к о л а с. Это случайность, что академия именно в день отъезда…

К а т я. А я бы не удивилась, если бы ты в последний день разорвал наши визы. И наши билеты. И плюнул бы на меня.

Н и к о л а с (тихо). Я стал глиной в твоих руках. Я не мог попрощаться как следует с матерью. Из-за тебя. Я готов ехать туда, где меня, в общем-то… Из-за тебя, из-за одного твоего желания. А ты мне говоришь, что я плюнул бы на тебя?..

К а т я (спокойно). Значит, я ошиблась.

Н и к о л а с (горячо). Конечно, ошиблась. (Бросился к ней.) Я буду много работать. Там есть прекрасные возможности…

К а т я. Надеюсь.

Н и к о л а с (осекся). О чем ты думаешь?

К а т я. Почему мы не улетели вчера? Или месяц назад. Нет, с тобой нельзя проявлять слабоволие.

Н и к о л а с. Нет, нет, все кончено. Видишь? Я уже укладываю чемоданы! Сейчас положу твой портрет.

К а т я (быстро). Оставь.

Н и к о л а с (хотел что-то возразить, но сдержался). А у тебя такой маленький чемоданчик?..

К а т я. Надеюсь, ты не будешь впредь лезть в мои женские дела?

Н и к о л а с (не сразу). Для Никиты у тебя находились другие слова.

К а т я (почти величаво). И чем это кончилось. (Прошлась по комнате, что-то бросила в чемодан, ногой отодвинула его.)

Н и к о л а с. Лиза не плакала?

К а т я (не сразу). Она спала.

Пауза.

Н и к о л а с. А потом ты где была?

К а т я (почти взорвавшись). Гуляла! По лесу!

Н и к о л а с. Я же ничего… Просто так спросил…

К а т я (протянула ему ключи). Отдай Никите. Все-таки это ему когда-то дали квартиру.

Н и к о л а с (смотрит на ключи). Может быть, поешь? Мама там что-то приготовила.

К а т я (еле сдерживаясь). Поешь сам.

Н и к о л а с (опустил голову). Может, ты хочешь, чтобы я поговорил с ними на улице? Может, тебе будет неприятно?..

К а т я (долго смотрит на него). Зачем же… (Отошла к нему.) Насчет Лизы… Ты обещал.

Н и к о л а с. Я поговорю с Никитой. Обязательно! Я не хотел тебя расстраивать.

К а т я (резко обернувшись). Неужели ты не понял до сих пор, что ты… Ты меня расстроить не можешь.

Н и к о л а с (опустил голову). Это… это… нечестно с твоей стороны.

Катя молчит.

Как вы с ним…

К а т я (усмехнувшись). Ты меня сейчас убьешь? Ну скажи, наконец, что ты меня убьешь! Ну хоть один раз — убей!

Н и к о л а с (договорил). Как вы похожи с Никитой!

К а т я (не сразу). А вот этого не надо было говорить.

Николас не успел ответить, как в комнату буквально ворвался, на ходу сбрасывая плащ, Г р а ч.

Г р а ч. Не смейте разговаривать с ним!

Н и к о л а с. С кем?

Г р а ч. Он притащился в академию пьяный. Уселся за рояль. Представляете? Собираются эти великие старички, а он импровизирует с блаженной физиономией!

Н и к о л а с. А обсуждение?

Г р а ч. Какое может быть обсуждение, если они видят пьяного тапера?! Только их вежливость… А сейчас он хватает меня за шиворот и буквально тащит сюда. Мы чуть не подрались в вестибюле академии.

Н и к о л а с. Это я просил его.

Г р а ч. Драться просил?

Н и к о л а с. А где он?

Г р а ч. Лобызается с этой девкой на лестнице.

К а т я вышла. Грач посмотрел ей вслед.

Н и к о л а с. А что теперь?

Г р а ч. Мое положение хуже твоего. (Улыбнулся.) У меня же нет испанского подданства.

Н и к о л а с. А кто-нибудь из вас выступал?

Г р а ч (недовольно). Никита.

Н и к о л а с. Как ты позволил? Что он говорил?

Г р а ч. Ты что, его не знаешь? Ему же лишь бы загнать всех в неразрешимость! В тупик! В бессмысленность! Тогда все можно! Можно бездельничать. Философствовать! Пить!

Н и к о л а с (про себя). Философствовать — уже не бездельничать.

Г р а ч (в сердцах). Нет! Это уму непостижимо — пятнадцать лет работать над темой. Иметь все! Я носился с ним, как с далай-ламой. Не отказывал ни в одной загранке. Истратил всю валюту института, влез в министерский фонд. Кричал на всех перекрестках, что мы не сегодня завтра очистим и Волгу, и Каспийское море, и Байкал… А если надо и Тихий океан. Потому что верил! Так этот паразит допивается до того, что теряет память, сжигает самую важную документацию и привозит в Москву какие-то фотоэтюды. Шишкин второй… Куинджи XX века. Я ему покажу Куинджи!

Н и к о л а с (показывает на разорванные бумаги). Видишь, я тоже… порвал свою работу…

Г р а ч (на него это не произвело впечатления). Наверно, ни к чему уж так…

Н и к о л а с (с надеждой). Ни одного слова в защиту не было?

Г р а ч. За тебя-то? Терлецкий, член-корр из несмеяновского института, что-то вякал.

Н и к о л а с (с надеждой). А что?

Г р а ч (нехотя). Что при новом поколении ЭВМ можно будет высчитать коэффициент вмешательства химической обработки в биопроцесс.

Н и к о л а с (быстро). А Никита поддержал его?

Г р а ч (слишком бурно). Знаешь что — надо было сразу решать! Или ты там… Или приехал навсегда. Тогда бы и ходил сам везде, а не подставлял нас отдуваться.

Н и к о л а с. Но ты же сам говорил, что институт… В порядке широкого обмена мнений.

Г р а ч. Шире уж некуда! В ООН осталось только вынести. Кадровик на меня так сегодня смотрел…

Н и к о л а с. А при чем тут ты?

Г р а ч (хотел ему что-то сказать резкое, но только махнул рукой и отвернулся). Ладно, давай на посошок, и… отвезу я вас с Катькой на аэродром.

Н и к о л а с. Может быть…

Г р а ч (жестко). Это все, что я могу нынче сделать. Уж прости…

Н и к о л а с (выпрямляясь). Сейчас Никита придет. Вместе уж и попрощаемся. (С поднятой головой ушел на кухню.)

Грач смотрит ему вслед. Потом берет телефон, набирает номер.

Г р а ч (в трубку). Евгений Евгеньевич? Грач, Василий Александрович. Приветствую! Так не выяснилось с моим вопросом? Да, да, не терпится — уж такой характер… Так ведь наука… Вещь непредсказуемая. Сегодня мы наверху, завтра внизу, послезавтра снова наверху. Нет, как говорят англичане, я никогда не держу весь фарфор в одном сундуке. А-а… в зависимости от наших результатов? Понял. Все понял! Обнимаю вас… (Спохватился.) То есть жму руку! (Положил трубку, вытер пот со лба, расстегнулся, глубоко передохнул…)

Вваливаются Н и к и т а и Т о н я. Она почему-то очень радостная.

Н и к и т а. Ну что? В этом доме меня будут сразу убивать? Или дадут посидеть за праздничным столом? (Кричит.) Варвара Архиповна, где рюмки, фужеры?

Г р а ч (спокойно). Иногда мне кажется, что я мог бы тебя убить.

Н и к и т а. И суд бы тебя оправдал! Больше того! За убийство такой гадины, как я, дают премию… Мира!

Г р а ч (подходит к нему, покачивается на каблуках). Подбери сопли.

Т о н я (всерьез осматривает лицо Никиты). Где? Нет ничего.

Г р а ч (Тоне). Исчезни. (Пауза.) Ты же был перед сегодняшним заседанием и у Тихомирова, и у Санина, и у Адамяна… Ты… Ты — мелкая, гадостная, завистливая душонка!

Н и к и т а (тоже кричит). В банке! Душонка в банке! Жуткий дефицит!

Грач замахивается на него, но Тоня как кошка бросается и повисает на его руке.

Г р а ч. Ты что кусаешься?

Т о н я. А как же с таким амбалом…

Г р а ч (внимательно рассматривает укус). Заражение крови может быть…

Н и к и т а. Будет! Точно будет! (Ёрничает.) Заражение молодой, развратной, пылающей кровью. Ты вновь станешь мартовским котом! Как я!

Т о н я (не выдержала). Да замолчи ты! Пойдемте, я продезинфицирую.

Грач подозрительно смотрит на нее.

Не боись… дядя… На твое счастье, я в аптеке вкалываю.

Уходят в ванную. Никита падает в кресло, вытягивает ноги. Смотрит на часы, сверяет со своими. Видно, что он совершенно трезв. Целый день.

Н и к о л а с (входя). Холодно. Я закрою дверь? (Закрывает дверь. Делает несколько шагов, не глядя на друга.)

Н и к и т а. Чего это ты такой надутый? Обиделся?

Н и к о л а с. Катя просила спросить — как будет с Лизой?

Н и к и т а. А-а… Меня она, значит, не удостоит прощальной беседой?..

Н и к о л а с. Насколько я понял, ты сегодня напился, что тебе строжайше запрещено. Ввиду возможного летального исхода.

Н и к и т а (церемонно). Как видишь, летального исхода не наблюдается.

Н и к о л а с (внимательно смотрит на него). Но все говорят, что ты был пьян в академии.

Н и к и т а. Я? Бред! Просто сто лет не видел великолепного кабинетного рояля…

Н и к о л а с. Я пытаюсь говорить с тобой серьезно…

Н и к и т а (продолжая). Катерина Дмитриевна решила свою судьбу, а я еще нет.

Н и к о л а с (как последнее средство). Тогда она может остаться. А с ней могу остаться я.

Н и к и т а (замер). Я думаю, что с моей стороны особых препятствий не будет.

Н и к о л а с (растерянно). Это же твоя дочь… Кровь твоя…

Н и к и т а. Время-то как бежит. (Посмотрел на часы.)

Н и к о л а с (встал). Ты просто гонишь меня из Союза. Может быть, я не везде был прав, мое решение скорее приблизительное, но сама моя мысль…

Н и к и т а (сдерживаясь). Вот ты там, в Испании, на досуге…

Н и к о л а с (переборов гордость). Я надеялся, мы вместе…

Н и к и т а (разводит руками). Ты же знаешь, какая у меня теперь голова. Решето! Нет, ты там с кем-нибудь другим… А у нас текучка, профком, на картошку надо ездить. Какая уж тут наука. Да и годы, девочки… Смотри, рожа у меня какая стала. Уж никакого сходства с Ален Делоном! А там…

Н и к о л а с (в сердцах). Где там? С кем там?!

Н и к и т а (опешив). Ты же рассказывал, какие там лаборатории. В больших концернах. На металлургических заводах…

Н и к о л а с. Вы даже бумаги от академии не могли добиться. Хотя бы кисло-сладкой.

Н и к и т а (виновато). Нет. А она бы помогла?

Н и к о л а с (махнул рукой). Там помогает только то, что можно пощупать руками. А как ты дошел, как мучился, с кем и где — это никого не волнует.

Н и к и т а. Но ведь у тебя диплом.

Николас отмахнулся.

Пауза.

Ты же все-таки опытный, широкообразованный химик.

Н и к о л а с. Для городской канализации.

Н и к и т а. Что это на тебе за нелепый свитер?

Н и к о л а с. Мама связала. (Поморщился.) Печально другое, — если мое чутье уже отказывает мне, значит, дальше будет хуже!

Н и к и т а. Не жалей ты так себя!

Н и к о л а с (тихо). Прости, сейчас. Только Кате ничего не говори.

Н и к и т а (сочувствуя). Куда же вам еще Лизу?

Н и к о л а с. Неужели ничего? Совсем ничего нет в моей разработке? Тебе же иногда приходит. Я же помню. (Стукнул по столу.) Какой мозг погубить! Что ты сделал! Что за проклятие такое — эта водка?!

Н и к и т а (в нерешительности). Конечно, если тебе…

Н и к о л а с. Что? Что мне? Ну говори, что ты хотел сказать?..

Н и к и т а (отодвигается от него). Знаешь… у меня есть одна тетрадка… Там всякие заметки, кое-какие расчеты… Нет, не про очистку. А так, необязательная игра ума.

Н и к о л а с (неуверенно). Но это же твоя тетрадка…

Н и к и т а (въедливо). Но ты же взял у меня жену? Требуешь дочь! Дарить так дарить. До кучи, как говорится!

Н и к о л а с (посмотрел на него). Иногда мне кажется, что тебе ничего не нужно. Это даже завидно.

Н и к и т а (тихо). Мне все нужно, как любому человеку. Но еще нужна одна малость… Чтобы я мог уважать себя.

Н и к о л а с. Это слишком широкое понятие.

Н и к и т а. Или хотя бы не стыдиться себя.

Н и к о л а с. Когда-то ты доверял мне.

Н и к и т а. Бери тетрадку. Я сейчас ее… (Открывает свой чемодан. Во время следующего разговора ищет.)

Н и к о л а с (пытается остановить). Я еще не так опустился. И для такой работы нужны другие условия, чем те, что будут у меня.

Н и к и т а. А родственники?

Н и к о л а с (развел руками). Как я могу у них что-нибудь просить? Мне было стыдно спать до семи часов, зная, что они уже два часа как в поле — все! От стариков до детей!

Н и к и т а (остановился). Большой грех на моей душе! Но ты когда-нибудь простишь меня, Николас. (Тихо.) Именно ты!

Н и к о л а с (не поняв). О чем ты? Какой грех?

Н и к и т а (вскочил). А про Катьку ты забыл?! Не один едешь! С бабой! Да еще с какой! Да Катька из того же Грача президента бы США сделала! А уж из тебя! С твоей-то головой! Вырвал! Вырвал ты из моих рук Жар-птицу!

Н и к о л а с (растерянно). Она сама… И ты…

Н и к и т а (шепотом). Знаю… Все знаю! Она — женщина! Разрушительница! Исчадие ада! Ей нужен весь мир, все тряпки, все великие стены, все благовония, всех мужчин…

Н и к о л а с (неуверенно). Ты все-таки пьян.

Н и к и т а (добивая). Знаешь, как в житиях святых написано, откуда черт появился? Бог на восьмой день устал переделывать мир, отерся тряпицей и бросил ее, мокрую от пота, на землю. Вот из этой тряпки и возник черт. А уж у кого, у кого, как не у русской бабы, этой усталости до кровавого пота хватает?! (Снова ищет. Закрывает чемодан, ничего не найдя. Сидит в растерянности.)

Николас удивлен.

Пауза.

Н и к о л а с. А ведь ты что-то знаешь… Что-то ты рассмотрел в моей работе.

Н и к и т а. Линейные структуры не приводят к глобальным открытиям! Так же, как и жизнь не линейна. Она только прикидывается последовательной, а сама прерывиста и скачуща. Как пьяный осел! Вроде меня.

Н и к о л а с (быстро). А если бы я остался? Ты… бы…

Н и к и т а. Нет!

Н и к о л а с. Было бы больше шансов добиться…

Н и к и т а. Ты посмотри на меня. Доброкачественны только твои джинсы! (Снова начинает рыться. Боится поверить, что тетради нет.)

Н и к о л а с (опомнившись). Да, конечно… Это невозможно. Я так… чисто теоретически…

Н и к и т а (замер). Это прекрасно, что в молодости легко сходишься с людьми, с тобой, например. Потом семья. Работа. Суета. Годы. Бессонница. Может быть, все это и нужно. До какого-то дня…

Николас делает вид, что слушает, хотя сам далеко.

Понимаешь, нужна вторая смелость. Первая — это когда мы входим в жизнь. Но это была не смелость, а так… Все было легко — мысленно, с прибаутками, хохмами, иронией. С ощущением, что вся жизнь впереди. Юношеская дрожь тщеславия.

Н и к о л а с (думая про свое). Это все правильно…

Н и к и т а. А сейчас нужна настоящая смелость. Потому что знаешь, что тебе отпущено, сколько сил отмерено. И ничего больше. Ничего не будет и ничего не важно. Ни премии, ни всемирная слава. А просто отбросить все, что ты знал, и сделать шаг… в преисподнюю. В природу. И сжать зубы. Да, знание — печально. Это давно и правильно сказано. (Тихо.) А иногда просто опасно.

Н и к о л а с (кивает головой, занятый своими мыслями). Да, да… Да, да…

Н и к и т а (с досадой, как последний довод). Ты же сын Варвары!

Н и к о л а с. Похоже, я действительно… ее сын. А девочке надо сейчас уже купить летние вещи. В конце месяца будет распродажа. Она всегда бывает в конце октября…

Н и к и т а (чуть не вскрикнул). Николас!

Н и к о л а с (встал). Я еще не прошу милостыни… (Ушел чуть шаркающей походкой.)

Никита долго смотрит ему вслед. Стоит, опустив голову, потом выворачивает карманы. Лезет в угол, за шкаф. Вынимает большие, разорванные, смятые фотолисты… Смотрит на них… Он в панике.

Входит Г р а ч. Осторожно подходит к Никите сзади, заглядывает через плечо.

Г р а ч (хохотнул). Все шалишь?

Н и к и т а (испуганно отбросил листы). Ты? Чего улыбаешься?

Г р а ч. Жду-у… (Обхватывает Никиту мертвой борцовской хваткой.) Ох и силен ты еще! Но от меня не вырвешься. Всего тебе бог дал. Не поскупился!

Н и к и т а (пытается вырваться). Васька… дурак!

Г р а ч. Другой бы спорил. Давай завтра сядем. Вдвоем. Литрух раздавим… А?

Никита машет головой.

Все эти лекарства — одно шаманство!

Н и к и т а. Не будет никаких «завтра».

Г р а ч (как обиженный ребенок). Надо же разобраться с экспедицией? Или семьсот тысяч выброшены на ветер? А как мне теперь за валюту отчитываться? Списать? Скорее, меня спишут…

Н и к и т а. Я напишу объяснение.

Г р а ч. Помнишь, ты просил установку из Рыбинска. Она вчера пришла. Монтируем.

Н и к и т а (быстро). Нет… Я же написал им отказ.

Г р а ч. А ты юридически — никто. А я ведь ползал перед ними на коленях. Ради себя? Нет! Ради тебя! У нас не академический институт, где можно бросать деньги на ветер. У нас узкопроблемное отраслевое хозяйство. Стране рыба нужна. Валюта! Байкал. Каспийское море…

Н и к и т а. А мне не нужна рыба. Я подам заявление… по собственному…

Г р а ч (тихо). Нет… не будет никакого заявления.

Н и к и т а (осторожно). Как не будет?

Г р а ч (еще тише). Или ты будешь работать… в моем штате… и я пойму все, что изображено на этих фотографиях. Или…

Н и к и т а (хорохорясь). Что «или»?

Г р а ч. Или ты поедешь лечиться… от хронического алкоголизма… Не меньше двух лет. В прекрасных, почти санаторных условиях… Правда, за колючей проволокой.

Пауза.

Н и к и т а. Но я же… два месяца ничего…

Г р а ч. В детские игры играть никто не собирается. Пойми, Никиток, дело идет о престиже страны. О миллионах. О миллиардах…

Н и к и т а (смятенно). Какие миллиарды? Ты не докажешь…

Г р а ч (чуть повышая голос). Ты разведен. (Пауза.) Кто за тебя заступится? Она улетает сегодня…

Н и к и т а (в молчаливой панике). Да.

Г р а ч. Хорошо, что ты все понимаешь.

Н и к и т а. Я распишусь завтра же… Тоня — моя невеста…

Г р а ч. Ты же гуманист. Ты же ее бросишь через полгода.

Н и к и т а (тихо). Твоя фамилия не Грач, а Ворон.

Г р а ч (качает головой). Все о человечестве думаешь, а о Ваське Граче у тебя голова не болит. Даже обидно.

Н и к и т а. Но ведь николасовская идея совсем не так уж…

Г р а ч (быстро). Ты думаешь, я не догадался? Ты сразу нашел ее две слабости и распотрошил их до глобальной ошибки. Нет, я никогда не поверю, что ты спился. Хоть во всех канавах ночуй! Нет, такие от пьянства не гибнут.

Н и к и т а. Гибнут, гибнут…

Г р а ч (навис над ним). Только от другого — им открывается то, что они не в силах контролировать. И то, что их преследует каждый день, ночью и утром, в магазине, в постели, в тоске…

Н и к и т а (резко). Что же тебе-то ничего не открывается? Тогда бы и поговорили.

Г р а ч. А у меня другой талант.

Н и к и т а. Интересно — какой?

Г р а ч (серьезно). Пасти ценные породы.

Н и к и т а. И доить?

Г р а ч (улыбнулся). Ради государства.

Н и к и т а. Да брось ты про государство! Тоже мне Людовик XIV! Никуда ты меня не заткнешь! Ты же пропадешь без меня.

Г р а ч (спокойно). Здесь пропаду. Но я через месяц-другой… (свистнул) в референты ухожу. Там уж меня никто голой рукой не возьмет.

Пауза.

Н и к и т а (сел в кресло, делово). Что понял? (Показал на фотографии.)

Г р а ч (как ученик). Огромное выделение низкой температуры?

Н и к и т а. Правильно.

Г р а ч. На очень короткое время?

Н и к и т а. Не помню своих расчетов.

Г р а ч (крикнул). Помнишь!

Н и к и т а (спокойно). Нет.

Г р а ч. Озеро было подвергнуто второму загрязнению? Ты постарался?

Н и к и т а. Три машины — за два поллитра. Одна с фермы, другая — Сельхозтехники.

Г р а ч. А третья?

Н и к и т а. Пьян был уже. Не помню.

Г р а ч. До апреля я все твои записи восстановил… Осталась ерунда.

Н и к и т а (мстительно). Если бы ты даже восстановил все, с чем я уехал к этой Няне… Ты был бы так же далек от истины, как далек… от элементарной порядочности.

Г р а ч (сел). И прямо на зеленой травке… под голубым небом… под чириканье птичек… под коровье мычанье наш Ньютон открыл новый закон? Всемирного тяготения? Тьфу, прости господи! (Резко.) Давай сюда!

Н и к и т а. Что?

Г р а ч. Коричневую тетрадь.

Н и к и т а (зло). А ее нет!

Г р а ч. А где ж она?

Н и к и т а. Потерял!

Г р а ч (не верит). Силой, что ли?

Н и к и т а. А если бы и была. Ты же все равно ничего не поймешь.

Г р а ч. Найду, кто мне объяснит.

Н и к и т а. Нет ее. Нигде. Нет, Васька… Ты хотя бы понимаешь, какую бы вину ты взял на себя? Какую тяжесть?

Г р а ч (почти торжественно). Бог за нас! За коммунистов. Иначе мы бы сто раз уже погибли.

Н и к и т а (настойчиво). Представь себе, если мы с похмелья весь мир завалим этой… халвой? Ведь нам только пообещай прямой путь к счастью. Мы же разбираться-то не любим, что потом. А сразу — в топоры!

Г р а ч (спокойно). Не ты — так другой откроет. Ты думай! Думай! В какие интересы попадаешь! И что будет — если «да». И что будет — если «нет»?! (Шепотом.) А я вместе с тобой головой рисковать не намерен.

Н и к и т а (задумавшись). Нет ее… тетради.

Г р а ч. Найдешь.

Н и к и т а. Где?

Г р а ч. Я ведь весь дом переверну.

Н и к и т а. А может, я ее в пивной, спьяну…

Г р а ч. Прости, но я… (Встал.) Посмотрю твои карманы. Ты уж не обижайся…

Н и к и т а (кричит). Тоня! Катя!

Влетает Т о н я, вид ее решителен.

Т о н я. Что?

Н и к и т а. А Катя что, не слышала?

Т о н я. Слышала. (Переводит взгляд с Грача на Никиту и обратно.)

Грач замер.

Н и к и т а. Проводи его на кухню. У него аппетит разыгрался. Бо-ольшой аппетит!

Г р а ч (развел руками). Вот проводим их и поищем. Ведь так, Никита?

Тоня, сжавшись, как пружина, пытается понять, что произошло.

Н и к и т а (задумавшись). Я все понимаю, Вася. Без тетради ты ни в какие референты не попадешь. Конечно, поищем…

Грач, несколько раз обернувшись, все-таки уходит, эскортируемый Тоней. Никита бросается к чемодану, потом снова лихорадочно выворачивает карманы. Замирает. Бьет себя по лбу. Он готов сейчас убить себя.

Входит К а т я.

К а т я. Ты, кажется, звал и меня?

Н и к и т а. Ты давно не видела моей коричневой… тетради?..

К а т я. Ты же ушел с ней. Тогда, в первый раз.

Н и к и т а. Да, да. Я не расставался… никогда. А когда приходил прощаться с Лизой?

К а т я (резко). Не видела!

Н и к и т а. Конечно. Откуда ты могла.

К а т я. Что тебе еще нужно? Я выполнила, что ты просил. Мы уезжаем.

Н и к и т а. Ты сделала даже больше. (Сидит, замерев.)

К а т я. Ты никогда не верил, что я уйду. Не верил и тогда. Не веришь и до сих пор.

Н и к и т а (растерянно). Мне… конечно, непривычно…

К а т я. Непривычно, что кто-то заставляет тебя страдать? Ведь это твоя привилегия.

Никита молчит.

Ты всю жизнь кричал Грачу, что он дурак…

Н и к и т а. Он действительно дурак.

К а т я. Но он еще и человек.

Никита сделал мину.

Ты истоптал николасовскую работу. Это понятно всем, кроме него. Ты десять лет не замечал своей дочери. Помнишь, как мы поехали в пионерлагерь, ты схватил на руки какую-то чужую девочку.

Н и к и т а. Они все… беленькие.

К а т я. О себе я не говорю. Пока верила, что я — жена Ньютона, это было даже увлекательно…

Н и к и т а. Откуда ты знаешь про Ньютона? Ты слышала? (Обернулся вслед ушедшему Грачу.)

К а т я. Представь себе — у меня высшее образование. Но когда… когда ты ради своего вечного самоутверждения, притом утверждения-то неудачника, растоптал меня…

Пауза.

Н и к и т а (тихо). Последнее время… мне все чаще кажется, что мы шире нашей жизни, даже нашего дела…

К а т я (скептически). «Не мешало бы сузить…»

Н и к и т а (взорвавшись). Не говори пошлостей! Убить можно, а сузить нельзя.

К а т я (спокойно). Прими тазепам.

Н и к и т а (удивленно). Зачем?

К а т я. Ты уже не чувствуешь, когда плачешь?

Н и к и т а. Разве? Да, да, прости… (Отвернулся.)

К а т я (не сразу). Так что тебе нужно?

Н и к и т а. Смелость. Я же трус…

К а т я (тихо). Знаю.

Н и к и т а. Я боюсь боли. Одиночества… Потерь. Отсутствия смысла.

К а т я (покачала головой). Такие… в одиночестве не остаются. Особенно в России.

Н и к и т а (резко обернувшись). А зачем ты вообще-то уезжаешь?

К а т я (посмотрела вверх, пауза). Если здесь лучшие — такие, как ты… то…

Н и к и т а. Там не будет миллионов.

К а т я (вздрогнула). Там не будет… тебя!!!

Н и к и т а. Ты даже так обо мне думаешь?

К а т я. Даже так.

Н и к и т а. А если я…

К а т я (сорвалась). Что ты?! Что ты мне еще собираешься наплести? Я никого не люблю! Я смертельно устала! Я смотрю на людей и не вижу их лиц. Белые пятна… вместо лиц…

Н и к и т а (после паузы). Как же я виноват и перед тобой.

К а т я (обернулась). Только передо мной? А ты посмотри на моего мужа.

Н и к и т а. Мужа?

К а т я. Да, на моего мужа! О чем вы шептались, что он вернулся ко мне стариком? Ты хочешь и там добивать меня? Сделав сиделкой при разбитом параличом Николасе?

Н и к и т а (жестоко пытаясь справиться с собой). Вызовете Варвару. Она любит парализованных.

К а т я (еле сдержалась). Ты и Варвара… Эта хваленая русская доброта! С вами человеку остается только разбиться вдребезги. А тогда явитесь вы и завоете, запричитаете. Отслужите молебен об убиенном царевиче.

Бьют часы.

Н и к и т а (почти лихорадочно). Понял, все понял.

К а т я. Я хотела тебе сказать…

Н и к и т а. Позови Николаса.

К а т я. Надо ехать…

Н и к и т а. Позови его!.. Он поймет меня. (Повысив голос.) Я по-царски расплачусь с тобой.

К а т я. Но мне надо сказать…

Н и к и т а (быстро). Позвонишь с аэродрома! Как я всегда звонил, улетая в командировку!

К а т я (кричит). Николас!

Н и к и т а. Никого не пускай сюда. Насмерть стой! От этого зависит вся твоя дальнейшая жизнь.

Входит Н и к о л а с. Он уже начал одеваться.

К а т я (в сердцах). Да сними ты этот свитер. На чучело похож.

Н и к о л а с. Разве?

К а т я. Я сказала…

Николас, опустив голову, хочет возразить, потом начинает быстро и неловко снимать свитер.

Дай его мне.

Н и к о л а с (упрямо). Нет.

К а т я. Если ты его засунешь в чемодан, я все равно его выброшу! Хоть из самолета. (Ушла.)

Н и к и т а. Ты по-прежнему хорошо разбираешь мой почерк?

Н и к о л а с (замкнувшись на своем). Вообще-то мы попрощались… но мама могла… хотя бы позвонить.

Н и к и т а (быстро). Ты сделал все, чтобы не терзаться. Пришлешь вызов…

Н и к о л а с. Ты думаешь?

Н и к и т а (трясет его). Забудем сейчас обо всем, кроме того, что я буду говорить.

Н и к о л а с. Чего-то я сегодня… (Трет лоб.) Сейчас.

Н и к и т а (торопясь, но стараясь быть предельно ясным). Возможный результат твоей работы — стопроцентное очищение. Степень загрязнения не имеет значения. Но… (поднял палец) при мощном химическом распаде… при химическом взрыве… выделяется сверхколоссальная низкая температура.

Н и к о л а с (замер). Откуда ты знаешь? У меня нет этих…

Н и к и т а (морщась). Не перебивай! Чем больше количество небиологических соединений уходит в распад, тем глубже затормаживается весь биологический процесс.

Н и к о л а с. Но это же наше дело — это химическая биология.

Н и к и т а. Наше! Все наше! Представь, было грязное озеро с больными рыбами, разросшимися сорняками, какими-то лопухами, вредителями. Но живыми! А мы с тобой можем в долю секунды колоссальной вспышкой холода добиться стерильной чистоты. Чистоты ледяного царства. Все будет чисто, но все будет мертво. Застывший, остекленевший, прерванный биологический процесс. Глубокая заморозка. Сверхгипернизкие температуры.

Николас замер.

А если это не одно крошечное озеро? Не одна Няня? А целый остров? Страна? Континент? Какая-нибудь Австралия?.. Или весь мир? Как бы ты поступил?

Н и к о л а с (поняв). Ты… ты… (Показывает пальцами на рулон.) Там… это было?

Н и к и т а (дальше оба говорят шепотом, оглядываясь на дверь). Это было 0,03 грамма… А у меня был целый ящик из-под какой-то… халвы…

Н и к о л а с. Но это же… ужа-ас! А где эта?.. Халва?

Н и к и т а. Этого никто не узнает.

Н и к о л а с. А твои расчеты?

Н и к и т а (криво усмехнулся). Я не знаю…

Н и к о л а с. Но у тебя прекрасная память.

Н и к и т а. Ее нет! Я ее вытравил! Вот этим… (Вытаскивает фляжку.)

Николас выдергивает ее у него из рук.

(Грозит ему пальцем.) А ты был на правильном пути! Это тот путь.

Н и к о л а с (понимая). И ты побоялся, что я дойду до этой же?

Н и к и т а. И трех твоих жизней не хватит! Унося по песчинке, нельзя расчистить пустыню Сахару.

Н и к о л а с. И ты все-таки боялся?

Н и к и т а. Да. Есть истины, которые нужно уничтожать. (Уверяя себя.) И я ее уничтожил.

Н и к о л а с. Это… мракобесие.

Н и к и т а. Да, да. Я не возьму на себя… этот грех.

Н и к о л а с. Ты стал верить в Бога?

Н и к и т а (покачал головой). Я — технарь. Но жалеть людей и я имею право. (Решаясь.) Возьми. (Хочет полезть в карман, но Николас хватает его за руку.)

Н и к о л а с. Нет. Я не хочу иметь ничего общего с этим…

Н и к и т а (усмехнулся). Даже если бы хотел, коричневой тетради у меня нет. Это же мелочь. Жалкие остатки. Три листочка. Новый принцип холодильных устройств. Тебе пригодится патент в пару миллионов? На первое время…

Н и к о л а с. Но это же твоя работа.

Н и к и т а. Кое-какая доработка, конечно, нужна. Но это чистая техника. Вполне по твоим возможностям.

Н и к о л а с (не зная, на что решиться). Я не обижаюсь. Я уже давно не обижаюсь. Там меня окончательно отучили. (Опустил голову.)

Н и к и т а. Дурак. У меня больше ничего нет. У тебя же семья. В конце концов, я должен позаботиться о своей дочери.

Н и к о л а с. Я о другом.

Н и к и т а (быстро). Не надо.

Н и к о л а с. А если все-таки… очистить мир? И уже в новом, очищенном мире…

Н и к и т а (резко). Заселить его новыми людьми? Да? Выращенными в пробирке? В инкубаторе? В колониях!..

Н и к о л а с (долго смотрит на него). Ты понимаешь… что тебя ждет?

Никита хотел ответить, но только криво усмехнулся, сделал несколько шагов в сторону, махнул рукой, отвернулся. Его спина выпрямилась от глубокого вздоха.

Н и к и т а. А у меня ничего нет. Я пустой! (Резко обернулся и очень громко хлопнул в ладоши, словно раздался выстрел.) Все! Поехали! Зови всех! На посошок! Не курить — расстегнуть ремни! (По-английски.)

Н и к о л а с. Это действительно все, что у тебя осталось? (Смотрит на три листка у себя в руках.)

Н и к и т а. Все. Кончился Никита Турчанинов.

Открывается дверь. К а т я вкатывает столик с бутылками, закусками, цветами. За ней входят Г р а ч и Т о н я.

К а т я (словно ожившая). Музыку поставьте! Последняя минута, да наша. Правда, Николас? Прощаться так прощаться. Грач, Никита, Тоня, ну что у вас такие постные лица? Выпьем? Помирать — так с музыкой!

Н и к о л а с (вздрогнул). Почему помирать?

К а т я. А может, самолет разобьется?

Г р а ч. Типун тебе на язык!

К а т я. В общем, так… Отпразднуем финал нашей молодости! Всему когда-нибудь приходит конец. Кто-то умер, кто-то спился. Кто-то уезжает. Кто-то потерял совесть. А кому-то надо жить, верить за всех нас! А для веры нужен особый дар, которым я, к сожалению, не обладаю. Пейте. Все! До дна!

Все пьют, несколько ошеломленные. Катя, выпив, наливает снова фужер шампанского.

(Горячо.) Я пью за тебя, Тоня! Да, да, за тебя. Несчастная избранница счастья. (Быстро выпивает бокал.) Спасибо и тебе, Грач. Хорошо, что ты вспомнил наконец, что ты не только большой начальник. А еще и мужчина. Никита не замечал, какими только способами я не защищала его!

Г р а ч. А-а… Теперь все равно! За тебя, Катя! Ты лучшее, что я видел в нашей жизни.

К а т я. Ох, кажется, зря я уезжаю. (Послала ему воздушный поцелуй, потом, с изменившимся лицом, быстро повернулась к Никите.) Я пью за тебя, Никита. (Серьезно.) Ты никогда не делился со мной. А зря! Но все равно за тебя!

Н и к о л а с. Время!

Бьют часы.

К а т я. Пробьет в этой комнате семь часов, а мы будем уже в воздухе.

Н и к и т а (опустив голову). Ну, давайте! Живите!

К а т я. Но я обязательно позвоню с аэродрома. Я еще не все тебе сказала. (Оглядывается.) С кем бы еще попрощаться? Со своим портретом. А что? (Подошла.) Ничего была девочка, а? Перший класс! (Обернулась.) Ну, а где же виват в мою честь? Где танцы?

Не дружные, но крики.

Танцы… Как раньше! Танцы. Как двадцать лет назад!

Никита неожиданно со всех сил бросает об пол фужер.

Н и к и т а (кричит). Все! К черту! (Застыл.)

Тихо в комнате.

А ведь мы когда-то надеялись спасти мир. А чем все кончилось? (Глухо.) Ну, что стоите? Катитесь вы все… к такой-то матери!

Резко, начальственно зазвонил телефон. Никита со злостью поднял трубку.

Ну! Да платил я, платил! Какой непорядок. При чем тут порядок? А между прочим, наша страна создана не для порядка, а для свободы. Да, да! Для нее одной! А порядок, кстати, по Марксу — форма буржуазная. (Вдруг захохотал.) Я не хулиган, девочка! И никуда сообщать не следует, потому что там тоже читали Маркса. Кстати, вам сколько лет?.. Нет, просто очень приятный голос…

Катя, не выдержав, быстро вышла из комнаты, за ней — Николас, Грач, подняв чемоданы, внимательно посмотрев на Никиту, тоже вышел из комнаты. Тоня стоит, замкнувшись, слушает.

(Продолжает.) Нет, девушка, я не сумасшедший. Как я выгляжу? Могучий мужик. Вчера, например, шкаф за трояк донес. По голосу не скажешь? Нет, не себе… Просто вижу, есть возможность заработать…

Тоня резко повернулась и выбежала из комнаты. Николас хочет попрощаться, но Катя хватает его за плечо, выталкивает из комнаты и уходит сама. Грач просовывает голову.

Г р а ч (громким шепотом). Я только туда и обратно. Искать так искать.

Н и к и т а (машет ему рукой, мол, закрой дверь. В трубку все веселей, все громче). Конечно! Индийские фильмы — моя страсть! В Доме кино я бываю! Почему не может быть? Я же в рыбной промышленности работаю! Нет, не в «Океане». Выше. А городской номер какой у вас? Записываю, записываю… (Говорит по телефону, но весь там, в коридоре, и, когда услышал стук закрывшейся за друзьями двери, как-то тоскливо ойкнул и тут же со злостью брякнул трубку о рычаг.)

Пауза.

(Еле слышно.) Тоня?..

Никто не ответил.

Пауза.

Все правильно… Все правильно…

За окном, в осеннем городе, сначала тихо, потом все настойчивее шумит октябрьский дождь. Никита садится на тахту. Потом вскакивает и начинает метаться по комнате, переворачивая все. Летят в воздух листы, сумки, рубахи, книги. Он не замечает, как в комнате появляется Т о н я.

Т о н я. Ты что? Потерял чего?

Никита не отвечает, не замечает, как Тоня подбирает за ним вещи, потом она уже, не обращая на него внимания, подбирает фотолисты и начинает развешивать их на стене. Той стене, что раньше была оранжевой, залитой солнцем. Она развешивает эти порванные листы как хозяйка будущего дома. Просто как ребенок складывает кубики, как девушка вырезает от нечего делать коллаж из модного журнала. Но когда все листы развешаны, когда этот сегодняшний Апокалипсис нашел свою единственную форму, в этот момент Никита поднимает голову.

Видишь, как красиво!

Никита шарахнулся прочь от стены. Через всю стену проступает еле угадываемая полутень вмерзшей в воздух бегущей старухи в длинной черной одежде. Старухи, пытавшейся остановить его, Никиту. Но не разобрать лица этой старой женщины.

Н и к и т а (кричит, показывая на стену). Нет! Нет! Это не я! Я не хотел!

Т о н я (испуганно, делает шаг назад). Чего ты? Я в кино еще не то видела.

Н и к и т а (захлебывается в крике). Не надо! Ты видела?! Вы все теперешние?! Все видели?!

Телефонный звонок.

(Робко.) Вас слушаю… Катя? Что? (Замер. Мертвым голосом.) Ты нашла коричневую тетрадь? У Лизы в кроватке? (Кричит.) Порви их! Уничтожь! Сейчас же! Увезешь их с собой? Используешь? Ты понимаешь, что сделаешь?! Дура! Катя, милая! Остановись!.. (Замер.) Выключили-таки. Отключили! (Замер. Тоне.) Ее надо остановить! (Бросился к двери и вдруг, схватившись за грудь, словно напоровшись на копье, согнулся, замерев.)

Т о н я. Сердце?

Н и к и т а. Беги! На аэродром!

Т о н я. Пусть катятся. Где лекарство?

Н и к и т а. Беги! Это важнее. Черт со мной…

Т о н я (дает ему лекарство). Ты ляг.

Н и к и т а (разворачиваясь на нее всем корпусом, свистящим шепотом). Ну чем? Чем тебя пронять?!

Т о н я. Я не успею.

Н и к и т а. Беги! К любому таксисту. К милиционеру. Хоть к самому дьяволу! Но останови. Это же самое страшное — бабья месть. Я же ее знаю. (Упал на тахту.)

Тоня в панике, но Никита из последних сил показывает ей на дверь. Тоня, решившись, пулей вылетает из квартиры.

Никита лежит полумертвый под «Апокалипсисом», и такая тишина, что, кажется, слышно, как дышит дождь.

Кто-то своим ключом открывает дверь и, тяжело дыша, входит в квартиру.

В а р в а р а А р х и п о в н а (еще в коридоре). Я нашла ее, Николас. Это еще бабушкина брошка. Там настоящие камни. На первое время.

Вздохнув всем своим старинным организмом, прохрустев латунными колесиками и серебряным маятником, коротко вздрогнув, начали бить стенные часы. Один… два… — Варвара Архиповна слышит их уже на пороге комнаты — три… четыре… пять… шесть… семь…

Все… (Опускается на стул. Слава богу, мы не видим ее лица. На мгновение кажется, что в комнате живы только часы. Поднимает голову. Видит лежащего Никиту, стену, пустоту квартиры. Садится в изголовье Никиты. Осторожно кладет ему руку на голову.) Так тебе легче?

Н и к и т а. Кажется… я умираю.

В а р в а р а А р х и п о в н а. А с чем тебе страшно расстаться?

Н и к и т а (после долгой задумчивости). С тем, кем я мог бы стать.

В а р в а р а А р х и п о в н а. И ты подумал, что это уже смерть? Это просто в тебе прорастает другая жизнь.

Н и к и т а. Так больно… Так горестно…

В а р в а р а А р х и п о в н а. Счастливчик! Ты заплатил за нее так мало. Почти ничего!

Н и к и т а. Я?.. (Задумался.) А как же тогда… умирают?

В а р в а р а А р х и п о в н а. Не надо… об этом.

Н и к и т а. Я должен знать.

В а р в а р а А р х и п о в н а. Нет. (Пауза.) Ты еще не знаешь цвета старости. Горения одиночества. Ты еще не знаешь запаха земли, от которого кружится голова… Земля зовет тебя. Зовет все сильнее… все требовательнее.

Н и к и т а (жадно). Ну!

В а р в а р а А р х и п о в н а. Она цепляется за твои ноги каждой травинкой… веткой… Кустом… Летящей в лицо птицей.

Н и к и т а (как завороженный). Да, да, я понимаю. Я, кажется, знаю это…

В а р в а р а А р х и п о в н а (тише). Что ты можешь знать? Знать про те горы… где самая малая — выше нашего неба и самой дальней звезды.

Н и к и т а. Не надо…

В а р в а р а А р х и п о в н а (властно). Где нет ничего, кроме исполинского грохочущего, морозного костра! К которому ты бежишь со всех ног, чтобы успеть подбросить себя как старую высохшую ольху… Где нет ни рая, ни ада! А только ты, которая взрывалась на ветру, последним вздохом заполняешь собой весь мир…

Н и к и т а. Да, материнская рука — это лучшее лекарство…

В а р в а р а А р х и п о в н а. Найди силы не отказываться от жизни. Позаботься, пожалуйста, об этом мире сам. Как всю жизнь он худо ли, хорошо ли заботился о тебе.

Н и к и т а (после паузы, почти виновато). Каким же мог быть ваш настоящий сын?

В а р в а р а А р х и п о в н а. Не знаю. Иногда мне хочется встать на колени посреди улицы и попросить у всех прощения. Особенно у молодых. Почему я сама была так слаба? Почему знала так мало? Почему была труслива и жалка? Почему обещала людям так много дешевого, легкомысленного счастья?! Почему говорила с ними не так и не о том?..

Н и к и т а (пораженный). Вы? Именно вы?..

В а р в а р а А р х и п о в н а. Да, я… Мир меняется не от ветра и не от землетрясений. И если очищать его, то очищать надо в первую очередь самого себя. Ни один вопрос на земле не может быть задан кому-то! Он должен быть задан самому себе. (Положила руку ему на грудь.) Все ответы, все силы… И все решения.

Н и к и т а (как эхо). Здесь?

В а р в а р а А р х и п о в н а (тихо, как заговор). Только здесь, мой мальчик!

Н и к и т а (после паузы). Я… кажется… хочу заснуть…

Варвара Архиповна кивает головой, и Никита закрывает глаза. Первый раз мы видим удивленное от облегчения и ясности лицо. Спокойное и сильное лицо человека, которому нужно долго жить.

Тихий шум октябрьского дождя, как «Парки лепетанье», делает тишину в комнате плывущей и невесомой… Еле слышно открывается входная дверь, и в пустую, просторную комнату осторожно и молча входят Н и к о л а с, К а т я, Г р а ч, а за ними Т о н я. Они смотрят на Никиту и, убедившись, что он спит, рассаживаются вокруг в нерешительности и задумчивости.

(Открывает глаза.) А где?..

Т о н я (шепотом, быстро). Мы все… приехали.

Н и к о л а с. Тебе лучше?

Н и к и т а (настойчиво). А где… Варвара… Архиповна? (Приподнимается на локте.) Она же была… только что…

Т о н я (недоуменно качает головой, тихо). Ее нет… Здесь никого не было.

Никита смотрит на нее, на каждого из друзей. Потом кивает головой в глубокой задумчивости. Они сидят кружком, как раньше, как двадцать лет назад.

А над ними по стене все бежит и бежит тень старой женщины в черном и все пытается остановить, уберечь их… И когда Никита поднимает голову, ему все явственнее кажется, что смазанный контур старого лица все отчетливее и живее напоминает лицо Варвары Архиповны. А через минуту это становится ясно всем.

М е д л е н н о и д е т з а н а в е с