Шепот ужаса

Глава 12. Принц Астурийский и деревня Тхлок Чхрой

Когда нам стали перечислять средства от Евросоюза и ЮНИСЕФ, мы первым делом затеяли строительство нового приюта в десяти милях от Пномпеня. Прежний приют в деревянном домишке был уже слишком тесен — в одной комнате одновременно спали тридцать девушек. Мало кому их них было больше двадцати двух лет, а некоторые так и вообще были детьми. Все они имели разный уровень образования, а многие не умели ни читать, ни писать. К тому же все они получили травмы. По ночам им снились кошмары, они страдали от наркотической зависимости. Кто- то испытывал желание покончить с собой, кто-то погружался в депрессию, некоторые отказывались говорить или впадали в неудержимую ярость.

Строительство мы начали в 1998 году и решили назвать приют в честь Том Ди. На купленном неподалеку от деревни участке земли запланировано было возвести несколько зданий. Я хотела, чтобы у девушек было просторное помещение для занятий шитьем, а еще нужна была отдельная классная комната для уроков чтения, письма и арифметики. В проекте было обустройство нескольких больших спален на десять человек, с кроватями и тумбочками.

В июне 1998-го, как раз когда мы строили новый приют, я получила награду из рук самого принца Астуриского.

Как-то раз у нас дома раздался телефонный звонок. Трубку снял Пьер. Он сказал мне, что испанская монаршая семья решила вручить мне особую награду за заслуги в пропаганде гуманистических ценностей. Мы никогда не слышали о такой награде и понятия не имели о том, как о нас узнали. Оказалось, что награда эта очень почетная. А сумма прямо-таки невероятная — пять миллионов песет, или сорок тысяч долларов.

Мы полетели в Испанию, взяв с собой пятилетнюю Адану. Нинг пошла в школу. Пока мы были в отъезде, за ней присматривала моя приемная мать. Летели первым классом, что было для меня в новинку. Нас принимали как королей, хотя мы по-прежнему выглядели очень скромно. Уже в Овьедо, столице Астурии, я узнала, что вечером мне предстоит произнести речь. К этому я не была готова, к тому же перспектива выступать перед таким количеством умных, хорошо одетых людей пугала.

Мы вошли в огромный зал для приемов, где уже ждали телеоператоры и фотографы. Испанский принц представил всех присутствующих. Красивая африканка рядом со мной оказалась Грасой Машел, женой Нельсона Манделы и вообще женщиной самой по себе исключительной. За мной стояла Ригоберта Менчу, которая уже удостоилась Нобелевской премии за свою подвижническую деятельность в Гватемале, — даже я была наслышана о ней. Увидела я и Эмму Бонино — она приветствовала меня взмахом руки и ободряющей улыбкой. Собрались восемь женщин — всех их награждали за работу по защите прав женщин и детей.

Я так нервничала, что едва понимала речь принца, однако то, что смогла разобрать, очень меня тронуло. Принц говорил о равнодушии западных стран в отношении тех вопиющих жестокостей, что творятся в других частях света, где так ужасно обращаются с женщинами и детьми.

Подошла моя очередь, и я стала говорить о положении женщин в Камбодже. Я рассказывала о собственной жизни и о жизни тех девушек, которых заперли в борделях, сделав рабынями, о том, как плохо с ними обращаются, какое насилие они терпят. Говорила, что все знают о мягкой улыбке камбоджийских девушек, но улыбка эта не настоящая.

Я сама удивилась, что так долго выступала перед аудиторией. Когда же закончила, весь зал взорвался аплодисментами, а некоторые слушатели плакали. Выговорившись, я почувствовала себя опустошенной, однако было приятное ощущение выполненного долга и уверенность, что своим выступлением я чего-то добилась. Ко мне бросились тележурналисты с просьбой дать интервью, однако Граса Машел попросила их прийти позднее. Они с Эммой Бонино видели, как мне тяжело, и отвезли в отель. Адана плакала, пока меня не было, и я принялась успокаивать ее.

На следующий день проходила церемония вручения награды. Нас попросили прийти в национальных костюмах. Это было любопытное зрелище, и посмотреть на нас пришло большое количество людей. Астурийцы тоже надели свои нарядные одежды. Для меня мир как будто перевернулся. Там, у себя, я была просто женщиной, которая трудится ради несчастных девушек, томящихся в неволе. Здесь же со мной обращались как с королевой. Я чувствовала себя Золушкой, совсем как в той сказке из французской книжки Аданы.

Всемером мы взялись за руки и выступили вперед. Нам снова бешено аплодировали. Затем полагалось засвидетельствовать свое почтение принцу. Я боялась, что придется опуститься на колени и склонить голову — так поступают камбоджийцы, показывая, что они всего лишь пыль у ног его величества. Мне очень не хотелось стоять на коленях, ведь я уже не была рабыней, однако мои опасения были напрасными. Принц просто протянул мне руку для пожатия и поприветствовал по-французски. В Камбодже при обращении к королю пользуются особым языком, в котором полно архаичных форм и на котором за пределами дворца не говорят. Однако испанский принц оказался человеком дружелюбным, чуждым искусственным церемониям, за которыми невозможно разглядеть человека. Мне показалось, он проявил к моей работе неподдельный интерес.

Меня познакомили с его матерью, королевой Софией. Она замечательная женщина, твердость сочетается в ней с любящим сердцем. И она по-настоящему предана делу — помощи женщинам по всему миру. Переводчиком у нас была Эмма Бонино. Королева взяла на руки Адану и стала играть с ней. Было видно, что это хорошая, добрая женщина — мне она понравилась с первого взгляда.

Я была очарована непринужденностью и обаянием этого удивительного семейства. Они, монархи огромной страны, принимали меня как равную — вот что было для меня удивительно. Я говорила с ними от чистого сердца. Они знали о моей работе, о том, чем я занималась до этого, и все же не перестали уважать меня, девчонку из пнонгов, бывшую грязную проститутку.

Потом мы раздавали автографы, нас фотографировали и устроили в нашу честь роскошный банкет. Людей было очень много. Специально для этого случая я купила туфли на каблуках, и они натерли мне ноги до крови — я не привыкла к такой обуви. Так что я тайком сняла туфли и сунула в сумку. Остаток вечера я в каком-то полубессознательном состоянии пожимала всем руки, стоя босиком.

Обнадеженная теплым приемом в Испании, я подумала, что наконец-то наше дело найдет поддержку и нам не придется больше выпрашивать подачки. До этого мы каждый раз, когда возникала нужда в деньгах, отправлялись к крупным западным благотворителям, которые смотрели на нас сверху вниз. Средства, вопреки договоренностям, поступали тоненьким ручейком и позже обещанного. Однако когда я вернулась из Испании, у меня с собой было достаточно денег, чтобы предпринять нечто значительное. Но самым важным казалось то, что наше дело нашло понимание у других, вызвало желание помочь. Мы больше не были одиноки. До этого момента я действовала по наитию. Теперь же мы могли свою деятельность планировать.

После завершения строительства центра имени Том Ди остро встал вопрос о том, где можно разместить спасенных нами семи-восьмилетних девочек. Некоторые не могли вернуться в семью — слишком высок был риск того, что их снова продадут в публичные дома. Они столько всего вынесли, им необходима была любовь и забота, они нуждались в ком-то, с кем можно было бы поговорить, кому можно довериться. А еще они должны были ходить в школу. Им предстояло родиться заново, и я не хотела передавать этих маленьких девочек в какой-нибудь сиротский приют, где они не получат должного внимания, где над ними будут издеваться или, в лучшем случае, ограничатся предоставлением сносных условий и обеспечат питанием. На душевную теплоту рассчитывать не приходилось.

Мне казалось, что девочкам будет хорошо только где-нибудь за пределами Пномпеня. К воротам приюта в Туол Кок — о нашем местонахождении уже прознали — иногда приходили сутенеры и угрожали девушкам. К тому же в приюте происходило постоянное движение: кто-то прибывал к нам, кто-то от нас уходил. А девочкам нужно было что-то основательное, постоянное. Мне пришла в голову мысль купить землю рядом с домом отца и построить там детский центр. Я несколько раз приезжала к отцу и видела, что деревня растет, жизнь в ней налаживалась. Школа стала просторнее. А рядом находился лес. В деревню переехало много новых людей, а старожилы стали со мной сама любезность — я теперь была женой белого человека, жила в городе, ездила на машине.

Я хотела дать понять им, что даже если была проституткой, даже если моя кожа темнее, чем их, я все равно остаюсь человеком добрым. Я совсем не глупа и смогла многого добиться. Невзирая на их со мной обращение в детстве, я пробилась в жизни. Я помогаю другим, и они могли бы.

Еще одним аргументом в пользу этой идеи было то, что в деревне девочки будут в большей безопасности — Тхлок Чхрой находится достаточно далеко от столицы. Рядом с приютом будет сад, девочки вырастут сильными и здоровыми, будут ходить в школу.

На деньги, полученные в качестве награды от принца, мы приобрели участок неподалеку от деревенской школы. А если точнее — то самое поле, куда я бросала гранату и училась чистить ружье во время военных сборов. Вокруг были рисовые поля и сады. На участке мы построили большой дом на сваях. Рядом вырыли пруд для разведения рыбы, поставили курятник, выделили место для ткацких станков и швейных машин. Я хотела, чтобы дом радовал глаз, и мы вместе разбили цветники. Семечко похоже на маленькую девочку: поначалу оно крошечное и вроде бы никчемное, однако если за ним как следует ухаживать, вырастает в прекрасный цветок.

Теперь в центре шестьдесят девочек. Когда мы вытаскиваем из борделя очередную несовершеннолетнюю девочку, всегда спрашиваем, хочет ли она вернуться к родителям. Некоторым девочкам совсем немного лет, но все же к их мнению стоит прислушаться. Иногда мы устраиваем девочек обратно в семью, если отцу и матери можно доверять. Мы хотим быть уверены, что их не продадут снова, поэтому время от времени наведываемся в такие семьи. Порой бывает достаточно немного помочь семье деньгами, чтобы люди выбрались из беспросветной нужды и открыли свое дело.

Но чаще девочки умоляют нас не бросать их, и тогда я отвожу их в Тхлок Чхрой. Там они видят счастливых сверстниц в синих юбочках и белых блузках. Видят вкусную домашнюю еду, а ведь многие из спасенных нами постоянно недоедали. Видят домашнюю живность, цветы… И понимают: все девочки из приюта прошли через то же, что и они сами. Тогда эти девочки спрашивают: «Если я останусь на неделю и буду ходить в школу, можно мне такую же форму, как у других?» Я отвечаю им: «Конечно». А через неделю они уже хотят остаться в приюте навсегда. И остаются, но только до тех пор, пока не вырастут. Как бы тяжело ни было прощаться с теми, кто вырос на твоих глазах, для кого ты стала в своем роде семьей, всегда приходит время расставаться.

Когда в 1999 году дети переселились в новый центр, у меня будто камень с души свалился. Я почувствовала, что наконец-то сделала большое дело. В детском приюте царит атмосфера любви и понимания. Девочки знают, что они в безопасности. Недавно мы расширили дом. Самый маленький у нас мальчик, зовут его Атх, ему чуть больше года. Вообще-то мы не должны были принимать его, но едва родившегося младенца нашли в мусорном баке рядом с приютом в Пномпене, и кухарка усыновила его.

Сейчас в детском приюте живет девочка по имени Сари Мать. Ей было шесть, когда мы вытащили ее из публичного дома вместе с сестрой, Сари Моуть, которой было девять. Произошло это в начале 2006-го. Рейд проводился в приграничном городке, тогда мы спасли десять девушек, однако эти две были гораздо моложе остальных. Всех десятерых мы привезли в приют в Пномпене, однако сестры ехали сидя у меня на коленях. Они были слишком напуганы, чтобы говорить, на вопросы не отвечали, только жадно ели фрукты, купленные мной в придорожной забегаловке. Они цеплялись друг за дружку, как зверьки. И напоминали голодных птенцов — с раскрытыми клювами и огромными глазами.

Лишаясь девственности, маленькие девочки чаще получают ВИЧ и другие инфекции. И оказалось, что Сари Мать больна СПИДом. Ей было очень плохо: пневмония, туберкулез. Пришлось несколько раз побывать в больнице. Она отказалась жить в специализированном приюте, где ухаживают за больными СПИДом, — не хотела расставаться с нами. По линии «Врачей без границ» девочка получает антиретровирусную терапию: о себе она почти ничего не рассказывает, только то, что ей сделал больно один белый мужчина. Наш психолог говорит, что девочка пытается забыть полученную травму, и нам следует помогать ей в этом. Так что мы не задаем никаких вопросов. С ее сестрой, Сари Моуть, сейчас уже все в порядке.

Еще одну спасенную шестилетнюю девочку зовут Мотета. Мы нашли ее, покрытую сплошными синяками. в клетке в одном из борделей района Туол Кок. Мотету продала в бордель собственная мать: почти сразу же после этого дела у содержательницы борделя пошли из рук вон плохо. Содержательница обратилась к гадалке, а та сказала, что Мотета одержима злым духом. Чтобы выгнать его, гадалка посоветовала девочку избить. Само собой, девственность Мотеты уже была продана, однако несчастную заперли в клетке и избивали до тех пор, пока все ее тело не покрылось синяками.

Таких маленьких девочек трудно расспрашивать. Мотета зовет меня бабушкой, я же постоянно успокаиваю ее: «Не бойся, в обиду я тебя не дам». Я обещаю ей, что никто больше не причинит ей боль. Приученная к работе, она все время находит себе занятие: стирает, убирается в доме.

Самая старшая в нашем центре Ма Ли. Ей девятнадцать, она с нами с того самого времени, как мы спасли ее, но еще не готова жить самостоятельной жизнью. Ма Ли уже получила аттестат об окончании школы, но хочет остаться и учить девочек ткачеству. Сейчас все маленькие девочки находятся под ее началом.

Создание детского центра — лучшее, что мне удалось сделать. Большинству девочек у нас от двенадцати до четырнадцати лет, они относятся друг к другу с большой добротой. Старшие зовут младших сестричками. Когда в центр поступают новенькие, остальные помогают им. В центре есть няня, которая присматривает за девочками. Девочки ходят в деревенскую школу, у них чистая, выглаженная форма. Есть возможность поговорить с психологом, но многие предпочитают молчать, а работа с пряжей тоже своего рода терапия, способ очистить ум и сделать что-нибудь красивое своими руками в свободное от школьных занятий время.

Все девочки сами по себе хорошие, помогают пожилым. Всегда уважают старших, всегда первые ученицы в школе. Поначалу деревенские не принимали их из-за того, чем девочки вынуждены были заниматься раньше, считали грязными. Даже называли шлюхами. А теперь души в них не чают. И защищают от чужих.

А мне признаются: «Сомали, как хорошо ты воспитываешь своих девочек!»

Я говорю девочкам, что люблю их, что они умницы. И напоминаю: «Что бы с вами ни произошло в прошлом, вы можете доказать окружающим, что умны, сильны и добры».

Я знаю тех, кто заплатил деньги за то, чтобы причинить этим детям боль. Я знаю клиентов публичных домов. Некоторые из них туристы, но большинство — местные. Это водители дешевых такси, полицейские, лавочники — словом, обычные люди. Единственная разница между ними — в очередности, согласно которой девочки достаются им. Первыми их получают государственные чиновники и крупные бизнесмены. А под конец, когда снять девочку стоит всего пять тысяч риелей — немногим менее доллара, — ею пользуются самые бедные. И неизвестно еще, что хуже.

Для меня нет мужчины более низкого, чем тот, кто прибегает к услугам проститутки. Они платят за то, чтобы насиловать женщин, молодых девушек и совсем еще маленьких девочек. Они жестоки: бьют, дают пощечины, кусают, как в тайских порнофильмах, которые продаются на каждом углу. Они возбуждаются при виде боли, которую испытывают другие. А еще некоторые уверены, что тем самым оказывают девушке услугу. На самом же деле это не что иное, как жестокость и насилие. Я много думала о том, почему в Камбодже такое отношение к женщинам и детям считается само собой разумеющимся.

Как получается, что личность другого ценится так низко? И ведь это по всей стране. Камбоджийцы жестоко пострадали в годы войны. Многие, особенно горожане, сосредоточились исключительно на себе. Если на дороге случилась авария, они не остановятся, не помогут. Ведь как они думают: остановишься, тебя же и обвинят, присудят штраф. И нельзя не признать — такое бывает.

Мужчины смотрят на женщин как на рабынь. В Камбодже так было всегда. Девочек учат быть стыдливыми, но ничего не рассказывают об их собственном теле; мужчины первый интимный опыт приобретают в публичном доме. В обращении с женщиной они знают только одно — насилие.

Я хочу хотя бы попытаться изменить это. В 1999 году Эмме Бонино удалось выделить нам средства на образовательную программу для мужчин. Мы обратились в Министерство обороны — объяснили, зачем это нужно, и получили разрешение читать лекции в военных лагерях и полицейских участках. В самый первый раз меня переспросили: «Что-что? Вы собираетесь говорить с ними о сексе? И вы не стыдитесь обсуждать такое? Вас это не смущает?» Конечно, смущает. Но если не я, то кто же?

С собой я взяла Чхенга, он у нас социальный работник. Начали лекцию с того, что рассказывали, как не заразиться СПИДом. Мужчины слушали с интересом. Они боялись заболеть, потому как эпидемия уже разгулялась вовсю. Начали мы с азов. Взяв банан, показали, как надевать презерватив. Говорили громко и четко, чтобы вовлечь и слушателей. Те начали задавать вопросы. И постепенно мы вышли на проблемы их взаимоотношений с женами.

Многие камбоджийские мужчины оправдывают свои посещения борделей тем, что жены неохотно исполняют супружеский долг. Мужчины говорят об этом открыто. Камбоджийские женщины приучены к тому, чтобы подчиняться, но в нашей культуре нет места идее о том, чтобы доставить удовольствие и женщине. Мужчины жалуются, что из-за пассивности жен в конце концов начинают испытывать к ним неприязнь. Традиция же предписывает женщине лежать неподвижно и молчать, пока муж делает свое дело. В результате несчастны оба.

Один мужчина признался, что жена сама отправила его к проституткам. Он никогда не видел свою жену обнаженной, никогда не видел ее грудь, даже когда та кормила детей. Если он пытался раздеть ее, она возражала: «Хочешь, чтобы было как в тех фильмах, отправляйся к шлюхам». Смеясь, тот мужчина говорил: «А эти молоденькие вьетнамочки, только-только прибывшие, они чудо как хороши, особенно когда разденутся! Полненькие, белокожие — прямо молочные поросята!»

Наши лекторы, Чхенг и другие, среди которых есть женщины, обсуждают эту тему прямо, без обиняков. Мы говорим с мужчинами о взаимном удовольствии и боли. Мы показали видеозапись, на которой маленькая девочка вспоминает, как ее насиловали — что с ней происходило и кто это делал. Иногда девочки из нашего центра рассказывают о том, что с ними сделали. Часто мужчины не выдерживают и плачут. Многие ходили к проституткам такого же возраста, как эта девочка, однако почему-то не задумывались о том, как обращаются с ними.

В первый месяц мы получили четыре сотни писем от мужчин, побывавших на лекциях. За два года лекционной работы мы встретились с тысячей мужчин, большинство из которых были солдатами и полицейскими. Им-то в первую очередь необходимо задумываться обо всем этом. Мы рассказывали им о том, что на самом деле представляют собой публичные дома, как они устроены. Польза была еще и в том, что у нас появилось несколько друзей из числа полицейских, пусть даже они и не занимали высоких должностей.

Чтобы нас пришли послушать, приходилось проделывать огромную работу, тратить невероятное количество энергии, разъезжая по бездорожью на постоянно ломающихся машинах. Но в 2000 году Эмма Бонино ушла со своего поста в Евросоюзе, и финансирование AFESIP прекратилось. Мы решили подождать лучших времен и тогда возобновить просветительскую программу.

Как-то раз к нам одновременно поступило очень много девушек — после двух рейдов. Почти все они попросились в приют. Мы же в тот период были крайне ограничены в средствах, и это было хуже всего. Мы собрали местных работников AFESIP, чтобы решить, как быть дальше. Наконец остановились на том, что следует сократить зарплаты и экономить на всем, только чтобы накормить вновь прибывших.

Финансовые проблемы AFESIP всегда выпадали на конец года. Какое бы количество новеньких мы ни закладывали в бюджет, их всегда оказывалось больше.

Но ведь им не откажешь, не выселишь. Я могла получить средства хоть на пятьсот девочек, и все равно в конечном итоге их оказывалось больше пятисот. Денег никогда не хватало, уже в конце года мы оставались ни с чем.