Шепот ужаса

Глава 14. Жертвы

Со времени учреждения AFESIP количество публичных домов увеличилось, а обстановка в них стала еще более жестокой. Девушек теперь приковывают к канализационным трубам; мы находим их избитыми до полусмерти. Все чаще сутенеры сажают их на наркотики — чтобы не сбежали. В годы моей молодости нас запугивали змеями, могли надавать тумаков, однако сегодня в ход идут электрошок и пытки. У девушек остаются следы от побоев, которые не сравнить с теми ссадинам, которые были у меня.

Однажды к нам в пномпеньский приют прибыла девушка по имени Срей Мом. Я хотела как можно скорее отправить ее в больницу — от жутких ран девушка могла умереть, — но та умоляла оставить ее в приюте, боялась, что в больнице ее достанут сутенеры. Она умоляла: «Если умру, пусть это случится здесь».

Мы стали выхаживать больную сами. Когда девушка более-менее оправилась, расспросили ее. Оказалось, ей всего пятнадцать. Ее продали в бордель, где делами заправляет известный сутенер и где обслуживают клиентов из военной полиции. О сутенере ходила недобрая слава — он убил уже несколько девушек. Срей сидела взаперти четыре месяца. Ее непрерывно избивали, сажали на цепь, насиловали… Бордель, находившийся в районе Туол Кок, стоял на сваях над болотом, как и многие камбоджийские дома. Сливные отверстия туалетов в нем выходили прямо наружу, в воду.

Срей проделала в полу дыру, выбралась через нее, и, спрыгнув в воду, побрела среди нечистот. Она пришла в полицейский участок и обо всем рассказала. Полицейские записали ее показания слово в слово. А потом предложили подвезти до приюта на мотоцикле. Она с радостью согласилась, но полицейские отвезли ее обратно в бордель.

Сутенеры так избили Срей, что она думала, ей настал конец. Однако ей снова удалось убежать тем же способом — дыра в полу осталась незамеченной. Расспросив по дороге нескольких прохожих, девушка к утру добралась до приюта AFESIP, который находился неподалеку. Срей боялась выходить на улицу — она не сомневалась, что сутенеры с дружками из полиции уже прочесывают округу. Несчастная не доверяла даже работникам больницы, уверенная, что любой продаст ее всего за пару-тройку долларов.

Срей рассказала, как одну девушку в борделе постоянно держали на цепи. А другую, которая отказывалась принимать клиентов и пыталась сбежать, связали и подожгли. Срей не сомневалась, что и ее ожидала та же участь. А продала Срей в бордель собственная бабушка.

Некоторое время назад я встретилась с одной матерью, которая ходила в публичный дом за деньгами, заработанными дочерью, десятилетней девочкой. Когда я пристыдила женщину, та возмутилась:

— Это моя дочь! Я вынашивала ее девять месяцев, страдала во время родов. Что хочу, то с ней и сделаю. Она не ваша.

У меня тоже есть дочь, я тоже родила ее, — возразила я этой женщине. — И я так же, как и вы, мучилась во время родов. Но если бы мне нечем было кормить собственного ребенка, я бы скорее сама стала проституткой, но не пожелала бы такого своей дочери.

А что делать — меня муж бьет. Если в доме есть хоть какие-то деньги, он напивается, а потом избивает меня и насилует. И детей бьет. Вот моя дочь в борделе, и благодаря ей у нас есть немного денег. Может, она встретит мужчину, который возьмет ее в жены.

В другой раз мы говорили с мужчиной, который изнасиловал собственную дочь, маленькую девочку. Мы спросили, почему он это сделал.

Ее мать такая смазливая, что все кобели в деревне ее. Ну я и решил отомстить — дочь уродилась такая же красавица, вся в мать.

Но ведь это же и ваша дочь!

Э нет, она — материна. Мать родила ее. А для меня дочь никто. Не я вынашивал ее.

Вот такие страшные ответы мы получаем, когда спрашиваем…

Надо сказать, нередко семьи даже не знают, куда отправляются их дочери. Думаю, некоторые родители и в самом деле верят, что, продавая дочерей торговцам, мужчинам и женщинам, тем самым обеспечивают дочерям рабочие места в качестве домашней прислуги в больших городах. Однако большинство все же понимают, что девочек заставят заниматься проституцией. Чтобы не платить посредникам, родители отводят дочь в публичный дом сами. Они знают, что становятся частью разветвленной, опутавшей всю страну системы, с помощью которой девушек переправляют в Таиланд, Лаос, Сингапур и даже Канаду Но родители все равно идут на это. Они не думают ни о чем, кроме самих себя.

Сокхане стала первой девочкой, умершей у нас от СПИДа. В семь лет она осиротела, и старшая сестра продала Сокхане агентству бытовых услуг в Пномпене. Хозяйка била девочку, а хозяин насиловал. Не выдержав этого, однажды утром Сокхане ушла из дома, где работала. Шла она, пока из сил не выбилась.

Наконец Сокхане очутилась в садах перед королевским дворцом, где с ней заговорил таксист. Он вызвался помочь девочке, а сам продал ее, отвезя в публичный дом в районе Туол Пак, где ту насиловали и мучили.

Когда мы вытащили ее из борделя, ей было двенадцать. У нее был туберкулез и СПИД, она уже умирала, и сутенер бросил ее около больницы. Из больницы позвонили нам — бесплатно там не лечили. Мы нашли деньги на лечение девочки. Все ее тело оказалось в шрамах, она была тонкая, как спичка, и выглядела точь-в-точь как я когда-то. Никто не решался прикоснуться к ней. но я не могла сдержаться — прижала девочку к груди.

Наверняка некоторые клиенты заплатили большие деньги, чтобы переспать с Сокхане и очиститься от СПИДа. Бытующее мнение о том, будто бы можно вылечиться, если вступить в связь с маленькой девственницей, повинно в невероятных детских страданиях: маленькая девочка гораздо больше подвержена заражению по сравнению со старшими из-за разрыва девственной плевы.

На какое-то время Сокхане стало лучше. Она научилась смеяться, ей нравилось общаться с людьми, девочке очень нравилась школьная форма — белая блузка с синей юбкой, однако она знала, что скоро умрет, что ей недолго радоваться нормальной человеческой жизни. Это меня просто убивало, и я старалась проводить с девочкой как можно больше времени. Она все спрашивала меня, есть ли Бог и почему он допускает такое, ведь она не сделала ничего плохого. Что я могла ей ответить?..

Первым делом Сокхане попросила меня разыскать ее младшего брата и позаботиться о нем — судьба брата беспокоила ее больше всего. Мы отвели маленького мальчика в буддийский монастырь. Именно тогда я стала просить монахов присмотреть за тем или иным мальчиком, приходившимся братом девочке из нашего приюта. Я приводила мальчиков в монастырь — оставлять их в приюте мы не могли.

Сокхане была девочкой трудной. Однажды вечером она, уже очень больная, попросила меня лечь с ней. Посреди ночи Сокхане полоснула меня ножом по ноге. Желая смешать мою кровь со своей, она потерла кровоточащую руку о порез. При этом Сокхане понимала, что я могу заразиться. Думаю, девочка сделала это специально, чтобы не оставаться со своими страданиями один на один. Да, трудно понять, что творится в голове истерзанного нравственно и физически, надломленного человека.

Колап было шесть, когда мать продала ее в бордель. Когда они пришли туда, Колап думала, что ее обязанностью будет мыть посуду. Она упрашивала мать не оставлять ее одну, но когда девочка обняла мать за шею, та шлепнула ее. Тогда Колап обхватила ноги матери, но мать отпихнула дочь. И ушла с пятьюдесятью долларами — такова оказалась цена девственности Колап.

Девочку отмыли и нанесли на все тело осветляющий крем, чтобы малышка выглядела еще соблазнительнее. Так как девочка сопротивлялась, ее несколько дней били. После первой недели Колап зашили без всякой анестезии и продали в другой бордель. Она переходила от одних к другим и так до десяти лет, пока мы не спасли ее. Жизнь девочки все эти годы представляла собой кромешный ад.

Через год после того, как Колап попала к нам, она попросила меня сводить ее к матери в Кон Дал. До этого девочка отказывалась видеть ее. Я отвела Колап в родную деревню, мы разыскали мать. Когда та увидела дочь, она заплакала.

Колап сказала:

Не плачь. Я пришла спросить тебя: зачем ты продала меня? Почему ударила, когда я тебя целовала? Почему отпихнула, когда я цеплялась за тебя? Тебе дали пятьдесят долларов.

Я тебя не продавала, — ответила женщина заикаясь. — Я даже не знала, что это публичный дом.

Как ты можешь говорить такое?

Нам нечего было есть.

Неправда. До сих пор тебе жилось очень даже неплохо.

Тут заговорил младший брат Колап. Он сказал, что боится за маленькую сестру — мать может продать и ее. Вот только девочка увечная, и ее никто не берет.

Ты ничуть не изменилась. Но ты мне больше не мать. Вот моя мама, — тут Колап показала на меня. Не она родила меня, но она дала мне все остальное.

Мы ушли. Колап не хотела больше оставаться в этом доме скорбей. Ей было восемь, она выглядела совсем ребенком, но ее дух был сломлен тяжестью недетских страданий.

Теперь Колап четырнадцать, она живет в нашем детском центре. Колап стала высокой, она первая ученица в классе. Но девушка ни разу больше не вспоминала про мать. Говорила только, что когда настанет время уйти из центра, заберет с собой брата и сестру. И обязательно определит их в школу.

Иногда родители подают на нас в суд, чтобы вернуть дочерей, а потом снова продать их. Это прибыльное дело. Но на нашей стороне закон. Мать, продавшая дочь, дискредитирует себя. Мы же, согласно нашему уставу, даем приют и защищаем права именно таких детей.

Временами, когда я вижу, что творится вокруг, все во мне закипает от ненависти. Недавно рассматривалось дело одной девочки, Касенг. Однажды вечером, когда родителей не было дома, девочка шла по улице. Ее поймали не то шесть, не то семь подвыпивших мужчин, которым было за пятьдесят. Касенг было восемь. Они завели ее в дом и по очереди изнасиловали. У девочки был слишком узкий вход — тогда они взяли нож и порезали ей вагину. Кто-то принес Касенг к нам. Я отвезла девочку в больницу, где ей зашили порезы. Потом я пошла в полицию и написала заявление. Касенг начала выздоравливать. Ее мать, очень бедная, отказалась от дочери. Сказала, что та с самого рождения приносила одни несчастья.

Когда подошел срок рассмотрения дела Касенг, меня в суде не было. Но там присутствовал один из наших работников. Вышло так, что насильники подкупили судью. Они сказали, что девочка была одета чересчур вызывающе и что они заплатили ей. Эти взрослые мужчины не только не раскаивались в содеянном, а цинично заявили, что вообще не видят в произошедшем никакой проблемы — мол, девочка еще слишком мала, у нее вся жизнь впереди. Судья постановил, что невозможно отправить людей такого почтенного возраста в тюрьму, и жестокие насильники остались безнаказанными.

Эта девочка, совсем еще ребенок, пострадала от всех: от мужчин, от судей, от собственной семьи. У нас была возможность обжаловать решение, но девочка не хотела, она упрашивала нас не настаивать. «Я не хочу видеть их, не хочу слышать то, что они будут рассказывать обо мне, — говорила она. — Я никогда больше не пойду в суд».

Злость буквально душила меня, и я решилась на отчаянный поступок — поговорила с одним человеком, советником премьер-министра, который помогал мне и раньше. Я спросила его: как такая судебная ошибка возможна в стране, называющей себя цивилизованной? Как возможно допускать такой уровень коррумпированности в судах? Совершено ужасное преступление. И оно остается безнаказанным.

Мой друг ознакомился с делом и вернул его в суд. Мы все еще ожидаем решения, убежденные, что девочка может рассчитывать на какую- либо компенсацию. Но невозможно решать так каждый судебный вопрос — я не могу звонить высокопоставленным лицам всякий раз, как мы проигрываем в судах. Ведь иногда таких дел бывает по нескольку в месяц.

Даже если мы приложим все усилия к тому, чтобы какой-то подобный случай был известен всем и каждому в стране и в правительстве, и политики попытаются заставить судебную машину работать как должно, она все равно забуксует. Законы в Камбодже существуют, но их никто не соблюдает. Все решают деньги. Можно подкупить судью, полицейского — кого угодно. Бывает, в минуты отчаяния мне хочется бросить все, опустить руки. Мне кажется, что я слишком слаба, чтобы справиться со всем этим: сутенерами, коррупцией, судьями, которые даже не продаются, потому что уже давным-давно куплены…

Коррупция все равно что гангрена, разъедающая наши правоохранительные органы и судебную систему изнутри. Слишком часто правосудие продается. Поначалу, даже когда нашей организации удавалось настоять на полицейском рейде по борделям, сутенеры уже через несколько дней оказывались на свободе.

Со времени основания AFESIP мы возбудили около двух тысяч дел. Выиграли же только процентов пять, и только те, что рассматривались в последнее время. Теперь мы лучше подкованы юридически, и судьи, как мне кажется, ведут себя осторожнее — знают, что люди из AFESIP так просто не сдаются. И все же редко когда преступники получают больше полугода тюрьмы — большинство освобождаются через несколько дней пребывания под стражей.

Может, раньше, до режима Пол Пота, в Камбодже было иначе. Даже и сегодня в сельской местности встречаются добрые люди — им небезразличны их соседи, они всегда готовы поделиться своей едой с незнакомым человеком. Но я родилась уже после грандиозного перемещения, разорвавшего страну на части. Сколько помню себя, всюду видела сплошную жестокость, все вокруг продавалось. Где же замечательные традиции нашего народа? Ще высокая мораль исповедующих буддизм?

Вот я — обычная буддистка, каких много. Иногда я бываю в храме, жертвую рис на еду престарелым из нашей деревни. Но ведь мужчины, измывающиеся над девочками, тоже посещают храмы. Они что, тоже буддисты?

Однажды я задала этот вопрос настоятелю храма, куда я захожу. Он сказал: «Сомали, о чем ты говоришь! Уже тридцать лет как закончилась война, а у нас до сих пор есть такие монахи, которые ходят в бордели и насилуют малолетних. Но есть и другие, праведные, которые даже не задумываются о том, почему творят добро».

Десять лет я потратила на борьбу — это были десять лет боли. Я не могу отрешиться от страданий девочек. У нас с ними одни и те же раны. Я разделяю их мучения, их страхи. Мне трудно удержаться и не обвинить всех мужчин за то, что творят некоторые из них.

Когда наша организация еще только зарождалась, бывало, Пьеру приходилось мириться со многим. Наш брак трещал по швам, и даже рождение сына Николая не сделало нас ближе. В 2004 году мы с Пьером стали жить отдельно, а теперь и вовсе развелись.

В 2004 году к нам начали поступать сведения об одном отеле, «Chai Hour II». Это был бордель, он появился совсем недавно и стал одним из крупнейших в Пномпене — шестиэтажный супермаркет женской плоти, в котором клиенты выбирали девушек, стоя у прозрачной стены. Достаточно было назвать цифру, которой обозначалась девушка, и ее доставляли клиенту прямо в гостиничный номер. Наши следователи поговорили с девушками — оказалось, их вынуждают заниматься проституцией. Примерно из двухсот работавших в отеле под видом официанток и караоке-певиц многие были несовершеннолетними. Больше того — отель предлагал клиентам девственниц.

Чтобы освободить этих девушек, нам ничего не оставалось, кроме как пойти в полицию. Хотя мы и знали, что это не гарантирует наказания виновных.

Бизнес в «Chai Hour II», самом большом борделе из всех, с какими мы имели дело, был поставлен на широкую ногу. Мы знали, что делами там заправляют богатые и влиятельные люди; догадывались, что у них наверняка имеются свои люди в полиции и среди высокопоставленных чиновников.

В сентябре материалы, собранные на этот отель, были уже в руках официальных властей. В начале декабря полиция согласилась провести рейд. Был назначен следственный судья по делу. Когда решения были приняты, необходимо было действовать как можно быстрее во избежание утечки информации.

Полиция явилась в отель днем 7 декабря 2004-го. Кое-кому удалось сбежать, однако восьмерых сутенеров взяли под стражу. Для восьмидесяти трех девушек в полицейском участке просто не нашлось места, к тому же среди них оказалось много малолетних девочек. Мы, как всегда, взяли их на ночь в свой приют, где они должны были находиться до вызова на допрос. Несколько девушек согласились выдвинуть обвинения.

Вечером, перед тем как уйти, я переговорила с каждой. Некоторые признались, что хотели бы вернуться к работе в отеле. Две девушки были любовницами высокопоставленных чиновников. Считается, что мужчина, занимающий высокий пост, просто обязан наведываться в шикарный бордель к любовнице — какой-нибудь малолетней проститутке. Этим он подтверждает свой статус. (Обычно такой человек имеет еще и жену, а также официальную любовницу живущую в собственной квартире.) У девушек имелись мобильные телефоны последней модели — недовольные, они звонили патронам и жаловались. Я объяснила девушкам, что мы не удерживаем никого насильно, однако подчиняемся распоряжениям полиции и не можем их отпустить. В полицейском участке нас попросили приютить девушек на несколько дней, чтобы произвести допросы по делу. После этого они могли быть свободны.

Большинство девушек испытали потрясение. Они показывали следы побоев. Самым маленьким трудно было понять, что теперь они в безопасности и если захотят, могут остаться у нас и учиться в школе.

Выходя в тот вечер из приюта, я увидела напротив большой черный «Лексус». Двое, видимо, сутенеры, требовали пустить их на территорию приюта. Мы отказали. Наши правила запрещают доступ на территорию тем, кто торгует людьми, вот почему центр обнесен высокой стеной, а ворота такие крепкие.

На следующее утро мне стали звонить. Я получала звонки от своих друзей, занимавших высокие посты. Они предостерегали: «Сомали, ты связалась с очень могущественными людьми. Тебя ждут большие неприятности». Помощница одного чиновника, который сотрудничал с нами по линии борьбы с торговлей людьми в одном из отделов Министерства внутренних дел, позвонила мне и со слезами в голосе сообщила, что ее начальника увольняют.

Я позвонила влиятельному знакомому, он сообщил, что сутенеров освободили из-под стражи. Он тоже предостерег меня: «Лучше не лезь во все это, ты с ними не справишься», — и посоветовал отпустить всех девушек из «Chai Hour II».

Потом мне позвонили из приюта и сообщили, что у ворот центра собирается толпа. Некоторые были в форме: военной и полицейской.

Наконец в 11.40 перезвонил мой знакомый из Министерства внутренних дел и сказал: «Выпускай девушек. Твоя жизнь в опасности. Мы ничего не можем сделать».

В полдень, пока я разговаривала по телефону, толпа из тридцати вооруженных человек сломала ворота. Девушки и работавший у нас персонал перепугались до смерти. Среди нападавших узнали тех восьмерых сутенеров. Всех девушек, которых только смогли найти, затолкали в машины или усадили на мотоциклы, ждавшие снаружи. Главарь нападавших избил персонал, угрожая убить их.

Увезли всех. На тот момент в центре было девяносто одна девушка; некоторые провели у нас всего несколько недель и уже начинали улыбаться и доверять нам. Больше мы никого из них не видели.

Одной девочке удалось спрятаться в туалете. Ей было тринадцать, она появилась у нас неделю назад. Мы убеждали ее, что у нас она в полной безопасности, и девочка наконец поверила.

Я негодовала. Что делать, если мафия, торгующая женщинами, так могущественна, что на нее нет управы?

Я позвонила Пьеру — он был в Лаосе. Пьер связался с французским посольством. Одна из работниц в нашем центре позвонила и рассказала, что слышала на рынке: какие-то парни похвалялись, будто забросают центр гранатами и перебьют весь персонал по одному. Я собрала людей, объявила, что мы временно прекращаем свою деятельность, и распустила всех по домам. Я хотела успокоить их, но и сама не на шутку испугалась.

Нельзя сказать, чтобы я была семи пядей во лбу. Я не владею никакой профессией. Не умею говорить складно, да и образования у меня никакого. Но иногда умею оставаться хладнокровной, отвечать за всех, ободрять, вселять уверенность. Я живу сегодняшним днем, часом, минутой. Я не знаю, что станет со мной, когда я выйду из нашего офиса. И никто не знает.

На следующий день, 9 декабря, в некоторых местных изданиях напечатали, что девушки из отеля «Chai Hour II» выломали ворота при попытке бежать — якобы в AFESIP их удерживали насильно. Еще написали, что всем девушкам было больше восемнадцати. Мне начали беспрестанно звонить — влиятельные правительственные чиновники и полицейские советовали помалкивать и не совать нос не в свои дела. Друзья предостерегали — я могу поплатиться жизнью, если решусь продолжать борьбу. И советовали на время уехать из страны, причем как можно скорее.

Начальник полиции нашего муниципалитета распространил официальное сообщение, в котором говорилось, что нам предъявят обвинения в похищении женщин. Это его заявление так и сочилось ядом. Местные журналисты поспешили успокоить общественное мнение и напечатали в газетах о том, что «Chai Hour II» — самый обычный отель с караоке-баром, что в нем предлагаются услуги массажисток, а все работающие в отеле девушки могут подтвердить, что не занимаются проституцией.

Пьер вылетел ко мне из Лаоса, однако еще в Бангкоке, во время пересадки, собрал пресс-конференцию для иностранных журналистов в мою поддержку.

На следующий день за моими детьми, возвращавшимися из школы, следовали люди на мотоциклах. Мне надо было ехать в Кампонгтям, чтобы проведать девочек в детском центре. Персонал опасался нападения, девочки пребывали в панике.

Мы выехали в четыре утра, но даже в такой ранний час за нами следовала какая-то машина. Однако нам удалось оторваться от преследования до того, как мы доехали до деревни. Я попыталась успокоить девочек. Сказала, что ни с кем ничего не случится, что у нас есть юристы. Я пыталась рассуждать здраво, но тоже боялась. Мне не хотелось следовать совету друзей и уезжать — я не могла вот так запросто взять и оставить девочек и своих людей.

Но давление нарастало, а помощь явилась оттуда, откуда я и не ожидала. Пришли чиновники из американского посольства — выяснить, что происходит, и разобраться самим. Нашей проблемой стали интересоваться чиновники из ООН. Меня пригласили во французское посольство — на беседу с послом. Стали звонить журналисты.

Прошло всего несколько дней, и ситуация изменилась. О нас напечатали в европейских газетах, дипломаты из Евросоюза и американские правительственные круги стали угрожать Камбодже экономическими санкциями, если не будет предпринято ничего, чтобы остановить торговлю секс-рабынями и коррупцию в высшем эшелоне власти. Вот так неожиданно «Chai Hour II» стал символом самого явления — сексуального рабства и переломным моментом в сознании многих людей.

Англоязычная газета «Камбоджийский ежедневник» начала расследование, чтобы дознаться, кто распахнул ворота приюта AFESIP. Соседи рассказывали, что это сделали сами нападавшие во главе с сутенерами. Наша организация получила хоть и неофициальное, но приглашение возобновить работу, а правительство согласилось создать следственную группу, чтобы проверить, в самом ли деле имел место подкуп.

Прошло много времени, прежде чем группа отчиталась о проделанной работе: они «не нашли доказательств» тому, что имел место подкуп и что женщины были силой увезены из приюта. Вот так — некоторые сидят так высоко, что их не достать. Если я назову конкретные имена, завтра же меня найдут с пулей в голове — чаша весов между жизнью и смертью перевесит в сторону последней. В отношении меня угроза такая все еще существует. Но по крайней мере я успею высказаться.

В каком-то смысле происшествие с отелем «Chai Hour II» способствовало нашему прорыву. Организация начала получать гораздо больше помощи от властей. Однако полтора года спустя дело аукнулось мне, причем самым ужасным образом.

В июле 2006 года во время интервью, которое я давала журналу «Гламур», мне позвонили из пномпеньской школы, где училась Нинг, и сообщили, что девочка исчезла. Посреди дня она покинула территорию школы и обратно не вернулась. Телефон, который я подарила дочери на четырнадцать лет, не отзывался. Я тут же запаниковала. Нинг не из тех, которые вот так запросто возьмут и сбегут. Она милая, добрая девочка. У нее, конечно, есть свои тайны, но она никогда бы не причинила мне такую боль.

И я тут же подумала о самом страшном — мою дочь похитили сутенеры. В Камбодже такое совсем не редкость. Каждый год тысячи девочек похищают и продают в публичные дома. В основном это девочки из бедных семей. Однако моей дочерью интересовались совсем по другой причине, поэтому у меня кровь в жилах стыла.

Я позвонила Пьеру. Мы с ним недавно решили жить раздельно, и он на время улетел в Таиланд. Пьер пообещал тут же вылететь в Камбоджу. Затем я обзвонила всех, кого знала в полиции и среди правительственных кругов и рассказала о происшедшем. И сосредоточилась на поисках дочери.

Вот это я умею — искать девочек через сеть знакомых в мире проституции. Каждый наш следователь связался со своим информатором. Очень быстро нам стало известно, что Нинг видели садящейся в машину с несколькими пассажирами как раз напротив школы. В машине уже сидели женщина и несколько мужчин; женщина была как-то связана с отелем «Chai Hour II».

Прошло четыре дня, наполненных лихорадочными телефонными звонками и ужасом ожидания. В течение всего этого времени настоящей опорой мне стала Марианна Пёрл. Она приехала в Пномпень в качестве журналистки «Гламур». Марианна рассказала мне о похищении мужа, Дэниела Пёрла, исламскими боевиками в Пакистане в 2002-м. Она помогала мне держать себя в руках.

Я знала, что если Нинг успели переправить в Таиланд, мы можем навсегда потерять ее. Первым делом мы раздали людям фотографии дочери и отправили их в основные приграничные городки. Единственная надежда была на то, что девочка еще в стране, тогда можно будет разыскать ее.

Тесно сотрудничая с полицией и чиновниками, мы наконец отыскали Нинг. Она находилась в Баттамбанге, в руках торговцев «живым товаром». Вместе с ними был мальчик, ее знакомый. Он убедил Нинг в том, что из-за нее совершит самоубийство. Нинг пожалела мальчика и пошла с ним за территорию школы, чтобы поговорить. Мальчик привел мою дочь прямо в руки вооруженных людей.

Мне даже в голову не пришло, что Марианна напишет обо всем этом. Очень жаль, что личная жизнь моей дочери стала всеобщим достоянием, я же не добавлю к этому больше ни слова. Связанные с этим делом люди были освобождены из-под стражи, хотя суд так до сих пор и не состоялся. Отель «Chai Hour II» все так же работает, это все тот же бордель, только под другой вывеской — «Leang Hour». А женщину, сидевшую в машине, так и не нашли.