Шкатулка дедушки Елисея

XVII. Вовка

Что верно, то верно — своего кота я так измучил, что бедняга еле-еле добрался до своей лежанки. Ну, а мне было не до сна. Я решил, что настало, наконец, время разобраться во всём раз и навсегда. Теперь или — никогда!

Я погладил моего кота — спи спокойно, верный товарищ! — и пошёл назад, в Музыкальную Комнату. Там было пока что тихо и пусто. Сумерки уже сгустились за окнами. Электрический свет я зажигать не стал, зажёг две свечи: одну оставил на столе, другую взял в руки. Мне надо было осмотреть стены. На стенных обоях я обнаружил то, что и ожидал: пентограмма везде была нарисована от руки. Я нагнулся. Тот же рисунок, хотя и очень слабо, был начерчен на каждой половице во всех местах комнаты. Посмотрел наверх — он был и на потолке. Выходит, дедушка Елисей долгими днями рисовал один и тот же знак. Зачем он это делал?

Ясно, зачем. Он хотел защитить свои инструменты от Чёрного Флейтиста. И, значит, Табольд уже не раз приходил сюда. Ночь полной луны — его ночь. После двенадцати он приходит к этим дверям. Наверно, он с завистью слушает игру моих гостей… Слушает, а пройти сквозь запретный знак не может!

Машенька, конечно, этим очевидным фактам не верит, но она и вообще ничему не верит. А когда я прошу её объяснить, как это получается, что инструменты в нашей Музыкальной Комнате сами собой играют по ночам, она сердится и говорит, что всё это шутки нашего деда Елисея, что дом должен быть домом, а не залом филармонии и что несчастная тётушка Эрнестина тысячу раз была права!

Не знаю, как насчёт тётушки, но нас-то счастливыми действительно не назовёшь. Никто не может предсказать, что в этом доме случится на следующий день… А ведь прошло уже столько времени! Сестра у меня от переживаний похудела и осунулась. Мой кот вообще обалдел — он ведёт себя так, будто вместо молока я ему каждый день даю валерьянку. Да и сам я, если уж говорить начистоту, не очень-то твёрдо стою на ногах.

Что мне сегодня почудилось?

Холод какой-то, и половицы скрипели в самых неожиданных местах… Но никого я так и не увидел. А вот мой Амадей — тот, безусловно, что-то видел ужасное, весь его вид говорил об этом, а уж орал он так истерически, как будто его подвесили к потолку за хвост! И ведь не зря орал: откуда, скажите, этот черны йпес взялся?

Сплошные чудеса.

Итак, осмотрев комнату, я потушил свечи, запер её и вернулся к себе. Мне нужно было дождаться сестру, поужинать вместе и проститься на сон грядущий, чтобы она ничего не заподозрила. Так я и сделал.

Перед тем, как идти спать, сестра сказала мне:

— Вовка, учти: сегодня ночью полнолуние, так что никаких блужданий по дому, договорились? Помни, о чём нас предупреждала тётушка Эрнестина.

Как же! Конечно, помню! Вчера сестрёнка так за меня боялась, что даже заперла на ключ. Но сегодня у неё этот номер не пройдёт, — я решил, что лягу только после неё.

Да. Этой ночью мне уснуть не придётся.

Я с тоской посмотрел на спящего Амадея. Мой старый товарищ спал, как воин после жестокой битвы. Глазные яблоки усиленно двигались под веками: наверно, в эту минуту он видел захватывающие сны, и я от души надеялся, что они были куда приятней, чем его нелёгкая жизнь в этом доме. Придётся мне в самый ответственный час обойтись без него, а жаль: с ним мне было бы не так одиноко.

Близко к полуночи я тихо поднялся и, проклиная наши болтливые половицы, на цыпочках пошёл по коридору к заветной двери. Со мной была моя флейта и связка ключей. Я осторожно отпер дверь, запер её тут же с внутренней стороны и проскользнул за ширму. Свет от полной луны проникал через единственное окно комнаты, образуя на полу три серебристых квадратных пятна.

Ни звука, ни шороха. Абсолютно тихо. Мне стало жутко. Я загляделся на пятна — и вдруг увидел, как одно из этих пятен потемнело: на него легла чёрная тень. В окошко кто-то заглянул! Могу вам признаться, что в эту минуту волосы на моей голове стояли вертикально вверх — точно так, как шерсть на спине моего Амадея. В полной тишине я слышал биение крови в моих ушах…

Кто это был? Неужели ОН?

Я прислушался. Наконец, за дверью замычали, застонали, запели половицы… Чья-то рука бешено затрясла ручку двери. Как хорошо, что я её запер! Потом снаружи заскреблись: кто-то тщательно обшаривал стену. На какую-то минуту всё стихло. Потом я услышал шаги над головой: мой страшный гость расхаживал по чердаку. Ещё минут через пять раздался ужасный грохот: со стены сорвался барабан и покатился по полу. Со всех сторон ему в ответ зазвенели и загудели скрипки, клавесины, виолы… Я чуть не свалился на пол от испуга. Час от часу не легче!

Если говорить честно, то я уже сто раз пожалел о том, что пришёл сюда. Я был в этой комнате как в ловушке, а открыть дверь и просто выйти у меня, естественно, не хватало духу.

Что было делать?

Конечно — ждать. Больше мне ничего не оставалось. Но согласитесь: сидеть в этой мышеловке всю ночь напролёт и слушать, как снаружи разбойничает Чёрный Флейтист (конечно, это был он! кто же другой, как не он?) -занятие не из самых приятных.

Когда же, наконец, придут мои дорогие гости? А что, если они вообще не придут? Я похолодел: мне вдруг представилось, что они уже успели поиграть тут на всех инструментах — и теперь не придут никогда, а мы трое останемся во власти Чёрного дьявола!.. Но не успел я об этом подумать, как в стене рядом с дверью образовалось голубое свечение. Половицы пропели знакомую гамму, и голубые фигуры музыкантов одна за другой начали появляться в комнате. Они были теперь очень ясно видны. Я вздохнул с облегчением.

Вот они подошли к столу, зажгли три свечи и расселись вокруг. Всего их было около дюжины; по лицам и по одежде я уже знал приблизительно, кто есть кто. Разговор, как обычно, начал их старейшина, величавый и невозмутимый Себастьян Бах.

— Я вынужден, господа, — сказал он, — удостоверить вас в том, что за полгода еженощных трудов мы так и не достигли цели. Все сии инструменты суть творения превосходные, но среди них нет того единственного, который нам нужен. Отсюда следует — я опять на этом настаиваю, — что либо он спрятан в другом месте, либо его вообще нет в доме мастера. Впрочем, последнее вряд ли верно: вы все знаете, что Табольд неотступно следует за нами, он явно рассчитывает на успех… Нам остаётся обсудить, что предпринять дальше. Что думаете вы на этот счёт, господин Бетховен?

— Я думаю, что переворачивать в этом доме всё вверх дном — задача скорее для полицейского, чем для музыканта.

— Согласен. Но если это не сделаем мы, это сделает Табольд, и тогда в мире наступят ужасные времена, — возразил Бах.

— Ужасные времена в мире уже давно начались, господа. Странно, что при жизни на Земле вы этого не успели заметить, — грустно усмехнулся Чайковский.

— Ну, не так уж всё мрачно. Ведь, в конце концов, существует музыка! — вмешался в разговор улыбчивый Россини. — Я считаю, что прав маэстро Бах: разбойнику Табольду нельзя давать в руки столь мощное оружие. Значит, надо искать.

— Искать! Но где? И кто нам поможет в этом? — вздохнул Шопен.

Пауза… Никто не знал, что ответить, каждый сидел, глубоко задумавшись. И тут я решился: я вышел из-за ширмы и сказал:

— Этого человека вам не нужно долго искать. Помочь вам могу только я!

Все, кто сидел за столом, обернулись ко мне, и три язычка пламени качнулись, как один, в мою сторону. Они повскакали со своих мест и приблизились ко мне — голубые, сиреневые, прозрачные… В их глазах теперь светилась надежда.

— Мы рады приветствовать в наших рядах юного хозяина дома! — сказал Россини, на лице которого, как обычно, сияла его чудесная улыбка.

— Приятно видеть тебя в добром здравии, милый друг, — поддержал Бетховен. — Неужели ты и вправду можешь нам помочь?

Я кивнул. От волнения слова замерли у меня в горле.

— Но как ты мог догадаться о том, что мы ищем? — донеслось до меня их всеобщее удивление.

— Дедушка оставил записи, — смущённо пробормотал я. — Там говорилось о флейте Орфея…

— Флейта? Но её здесь нет!

Я помолчал, собираясь с духом, и затем объявил собравшимся:

— Да. Её не было. Но теперь она здесь.

Трудно передать ликование всех присутствующих, когда они услышали мои слова! Они поздравляли друг друга с удачей, поздравляли меня, порхали из конца в конец комнаты, задевая за струны виол, а Россини в это время играл на клавесине что-то, напоминающее весёлую тарантеллу. Угомонившись, они опять собрались вокруг стола.

Я понял: они ждали, когда я принесу флейту. Мне не хотелось такой быстрой развязки. Я медлил. К счастью, они не торопили меня. Я был им благодарен за терпение и деликатность.

— Быть может, у тебя есть какая-нибудь просьба? — минуту спустя поинтересовался Моцарт.

— Да! Просьба! — Я поспешно кивнул. Смущение мешало мне говорить. — Расскажите, пожалуйста, про моего дедушку! Как вы про него узнали?

— Мы знаем обо всех великих музыкальных мастерах, во всех концах Земли, — ответил Моцарт. — Звуки, рождённые их инструментами, способны проникнуть так далеко, что они вряд ли могут подозревать об этом… Мастер Коросты-лев был самым искусным из них. Ему удалось совершить то, что со времён кремонских мастеров не удавалось ещё никому. Он нашёл формулу мировой гармонии. Он открыл тайну инструмента Орфея — тайну, строго охраняемую ещё со времён пифагорейцев! Он несколько раз пытался создать инструмент по своей формуле, но терпел неудачу, ибо секрет любого мастера не только в формулах состоит… Собрав по всему миру коллекцию старинных труб, виол и лютней, он сумел скопировать лучшие их образцы. Но для надлежащего эффекта, повторяю, ему надобен был ещё один ключ…

— Какой же это ключ? — спросил я.

— Таким ключом должна быть сама музыка. К прискорбию, твой дед был всего лишь музыкантом-любителем. Мастерство музыканта слишком сильно уступало его мастерству конструктора… Он пытался заинтересовать своими опытами видных исполнителей на своей родине, но в этом не преуспел. Тогда-то мы и решили прийти ему на помощь: мы стали создавать музыку, которая могла бы оживить построенные им инструменты и дать им настоящую силу волшебства. Вот здесь, в этой самой комнате, мы садились и импровизировали перед ним.

Тут я вспомнил о моей собственной сегодняшней «импровизации». Мне стало стыдно. Как у меня только могло хватить нахальства на эти опыты!

— И вы сразу нашли то, что нужно?

— Нет, не сразу… Задача оказалась чересчур сложна и огромна — даже для нас. По преданию, такую музыку знал когда-то Орфей… Мы долго бились над задачей. Мастер в конце концов потерял терпение и попробовал изобрести музыку сам. Он ведь не знал ещё, насколько это опасно. Один случайно взятый интервал на волшебном инструменте — и вместо рая земного можно получить стихийное бедствие, равное пожару или землетрясению! Или впасть в помешательство. Или вызвать нашествие вредных насекомых.

В этом месте я взялся за уши — они у меня горели от стыда… Оказывается, я повторил ошибку моего деда! Ещё ладно, что всё так благополучно обошлось. Я спросил:

— Неужели землетрясение в самом деле было?

— Нет. Но случилось нечто худшее. Игра мастера привлекла страшного Духа Тьмы, которого при жизни звали Табольд, или Чёрный Флейтист. Он пообещал, что сообщит господину Коростылёву ту самую мелодию, которая, по преданию, была ему известна. Чёрный Флейтист обманул хозяина: он показал ему музыку смерти, от которой мастер неизлечимо заболел. Затем коварный Табольд стал требовать инструмент в свои руки, а взамен пообещал лекарство… Твой дед ему не уступил и прогнал его. Перед тем, как уйти в мир иной, он позаботился о том, чтоб скрыть от чужих глаз своё лучшее творение. Полгода мы не имели от него никаких вестей. Между тем музыка, которую он ждал от нас, была нами найдена. И нашёл её, конечно, первый музыкант всех времён — Себастьян Бах. Я думаю, за одно это он достоин уже не земной, но небесной награды!

После этих слов Моцарт почтительно поклонился и все музыканты встали и поклонились своему патриарху.

— Что было дальше? — спросил я.

— А дальше мы все собрались и решили прийти ещё раз в гости к мастеру… Нам было приятно показать ему музыку, о которой он мечтал, и заодно посмотреть, что будет, если мы сыграем её на самом лучшем его инструменте. Увы! Придя сюда, мы увидели только следы смерти и запустения. Мастера Елисея Коростылёва уже не было в живых. В этой комнате мы устроили поминальный концерт в его честь. Играли мы, само собой, без публики, друг для друга. Но когда мы собрались уходить — обнаружилось, что слушатель у нас всё-таки был! Он стоял за дверью. Он…

— Чёрный Флейтист! — не выдержал я.

— Совершенно верно. Возможно, он и сейчас стоит за этой дверью.

После этих слов все невольно оглянулись на дверь. Я тоже оглянулся. От двери веяло таким холодом, как будто она была раскрыта настежь.

— Теперь мне остаётся сказать немногое, — заключил Моцарт. — Мы сразу поняли: Табольд знает о волшебном инструменте, он хочет завладеть им… Вряд ли надо объяснять, какой это ужас был бы для всех вас, живущих, если б чёрный дьявол получил в свои руки такое оружие! И мы решили, что наш долг-найти и забрать инструмент, чего бы это нам ни стоило, а если он слишком велик, то уничтожить его. Понимаешь ли ты теперь всю важность этого дела? — спросил он, серьёзно глядя мне в глаза.

— Понимаю,-пробормотал я и опустил голову. Мне было жаль расставаться с дедушкиной флейтой. А кроме то-F0, Я чувствовал, что мне придётся пережить ещё более горькое расставание. Я спросил:

— А если… Если вы получите то, что искали, вы никогда больше сюда не придёте?^

— Никогда. Для нас это слишком тяжёлое и хлопотное занятие — скитаться по Земле.

— Тогда у меня к вам будет только одна просьба. Когда вы получите в собственные руки самый лучший дедушкин инструмент, то, пожалуйста, сыграйте вашу музыку! Но не сейчас. Я хочу, чтобы её услышала моя сестра Маша. Понимаете — ей ужасно всегда не везло. Её все обманывали. И она теперь не верит ни во что волшебное. У неё была слишком тяжёлая жизнь. А я хочу, чтобы она хоть разок порадовалась… Завтра вечером, в нашем доме, пусть эта музыка будет звучать для неё! Пожалуйста, сделайте это!

Мои собеседники переглянулись, немного подумали.

— Мы принимаем твоё условие, — ответил за всех Бетховен. — Твоя сестра, прекраснейшая из женщин этого города, завтра услышит нашу игру. А теперь мы хотели бы получить то, что ты нам обещал.

Я отправился за ширму, взял резной футляр с флейтой, принёс его и положил на освещённый свечами круглый стол. Ах! Если бы призраки умели дышать! Я, пожалуй, мог бы написать, что все они, как один, испустили вздох восхищения…

— Что там внутри? — спросил Моцарт.

— Там внутри флейта из вашей последней оперы, — пошутил я. — Внимание! Шкатулка с секретом!

С этими словами я, точно фокусник, взял футляр в руки и легонько стукнул ладонью по нижней его стороне. Послышался знакомый хрустальный звон… Крышка откинулась. Флейта, во всём её великолепии, заблестела под колеблющимися огоньками свечей. Некоторое время все только смотрели, никто не пытался взять флейту в руки. Наконец, Иоганн Себастьян Бах простёр руки над столом и произнёс с большой торжественностью:

— В этот час, господа, возблагодарим Господа нашего, даровавшего нам удачу, и поклянёмся, что будем использовать только во благо небесную силу, сокрытую в этой флейте. Возблагодарим также и юного хозяина дома, ибо благодаря его щедрости и старанию смогли мы получить то, о чём мечтали.

После этих слов каждый из присутствующих молча мне поклонился. Это меня, конечно, сильно сконфузило.

— Могу ли я спросить у нашего гостеприимного хозяина, где он нашёл эту вещь? — спросил Россини.

— На чердаке, под грудой старого хлама, — ответил я,

— Блестящее решение! — восхитился Шопен. — Поместить флейту именно туда, где никому в голову не придёт её искать! Кстати, господа, мы все радуемся, что инструмент, достойный Орфея, найден. А позвольте спросить: любой ли из нас может быть Орфеем? Я, например, никогда не брал флейту в руки… Любопытно, найдётся ли среди нас хоть кто-нибудь, у кого хватило бы умения хорошо на ней сыграть?

После этих слов голубые призраки начали перекрашиваться в тёмно-сиреневый цвет — так они были опечалены. Видно, эта мысль им просто в голову не приходила.

— В молодости я неплохо умел обращаться с флейтой, — неуверенно сказал Берлиоз.

— И я, помнится, что-то когда-то на ней пробовал, - присоединился Россини, — но уж не помню, как это у меня получалось.

Остальные молчали. Им явно нечего было сказать… И тут, уже в который раз, — они, как по команде, не сговариваясь, повернулись к своему патриарху, Иоганну Себастьяну Баху. Он успокоил их такими словами;

— У кого есть желание, у того будет и умение. Желания нам не занимать. А в остальном, господа, положимся на Божью помощь… Могу вам признаться, что сей духовой инструмент с детства мне знаком. Я мог бы взять на себя труд научить вас, если к тому будет нужда.

Если бы призраки умели кричать, я написал бы так: «И стены комнаты огласились громкими криками: «Да здравствует Бах!»

— Ну, а теперь прощай, юный храбрец, — сказал Моцарт. — Ты даже и не представляешь, какую услугу ты нам оказал… Отныне эта флейта будет незримо охранять красоту и мудрость, накопленную поколениями людей… Пройдут века, и вся музыка, которая была нами задумана, ещё не известная никому, зазвучит в полную силу, она превратит землю в райский сад! Верю, что ты доживёшь до этой поры.

— Прощай и не забывай нас, — сказал Бородин.

— Будь так же решителен и смел во всех твоих добрых делах!-сверкнул глазами Бетховен.

— Музыкой воспитывай сердце, — посоветовал Чайковский.

— Ищи в ней не только усладу, но и опору, — пожелал Шопен.

— Не унывай, — улыбнулся Россини.

— И ещё один совет: не бойся Табольда. Без этой флейты он ничего худого не сможет тебе сделать… Он, как чумы, боится яркого света, помни об этом и действуй смело, — добавил Берлиоз.

Последним ко мне подошёл призрак в большом белом парике и, приложив руку к сердцу, низко поклонился.

— Сейчас ровно полночь, — сказал он. — Завтра в это самое время исполнится то, о чём вы нас просили, наш маленький юный господин. Мечта вашего деда исполнится для вас в эти часы. Завтра весь ваш дом станет вместилищем звуков Орфея… С ними вы услышите то, что недоступно земным ушам. Вы увидите то, что недоступно земному взору. Это будет наградой вам за вашу достойную удивления смелость и щедрость! Последний раз мы придём сюда, но вы никого из нас не сможете увидеть. Звучать будет только музыка, — та самая, о которой нас просил великий музыкальный мастер. Теперь же у нас осталась только одна, последняя просьба к вам, наш маленький господин: откройте дверь комнаты и затем входную дверь, — мы ведь не можем пронести сквозь стену материальную вещь… И — прощайте!

После этих последних слов он поклонился ещё раз, потом закрыл футляр и взял его в руки.

Со свечей в руках я повёл их вперёд. Мы миновали порог комнаты, прошествовали по клавишам половиц, прошли мимо чулана. Я открыл входную дверь, и за порогом дома остановился, пропуская моих гостей вперёд. Под тяжким, как литое серебро, светом полной луны они слабыми воздушными тенями, один за другим, начали отрываться от ступенек нашего крыльца и уноситься куда-то к листьям тополя, проводам электропередач, сиянию звёзд — всё выше и выше, пока не растаяли совсем. Я долго смотрел им вслед, надеясь ещё что-то увидеть… Смотрел очень долго. И только потом заметил, что по моему лицу, обжигая его, текут слёзы.