Смерть императору!

ГЛАВА ІІI

Хотя световой день был коротким, жители колонии использовали его по максимуму, когда они праздновали Сатурналии в конце года. Яркие полоски ткани и веточки падуба висели над дверями и окнами жилищ, и воздух был насыщен ароматом приготовления пищи, поскольку соседи соперничали, чтобы превзойти друг друга. Празднества начались на рассвете с жертвоприношения ягненка на жертвеннике недостроенного храма. Жрец колонии, приписанный к культу божественного Императора, объявил, что внутренности были благоприятны, и что боги были довольны подношением, и благословил празднование дня.

Расписание скачек, борцовских поединков и показа гладиаторских боев было предоставлено путешествующим ланистой за скромную плату, которую маленькая колония могла себе позволить. Неудивительно, что три пары гладиаторов, сражавшихся друг против друга на арене с травяным покрытием за пределами поселения, были уже далеки от своего расцвета. Ветераны издевались и смеялись, когда те обменивались неуклюжими ударами. Гонорар покрывал только бой до первой крови, так что в постановочной битве было мало драмы. Единственная серьезная рана возникла, когда ретиарий потерял контроль над своим трезубцем и умудрился пронзить свою собственную ступню. Толпа, сидевшая на рядах простых деревянных скамеек, расхохоталась, когда его противник ударил кулаком в воздух, чтобы заявить о своей победе, в то время как ланиста поспешил вперед с небольшим медицинским сундучком для лечения травмы.

Во второй половине дня при ясном небе началось пиршество. Люди переходили из дома в дом почтить маленькие алтари домашних духов перед дегустацией выложенных для них блюд и вина. Памятуя о предстоящем вечернем пире, большинство взрослых ели и пили умеренно, но дети наелись, возбужденно крича, гоняясь друг за другом по грязным улицам. Когда свет померк, жители вернулись в свои дома для финальной стадии торжеств.

В атриуме дома Макрона стояли два неотесанных стола со скамейками и табуретами рядом с ними. Он еще не купил рабов, так что это должны были быть слуги и гости. В тот вечер, согласно обычаю, к ним относились как к хозяевам дома. К Парвию, двум иценкам-служанкам и мальчишке-конюху присоединились Боудикка, ее дочери и телохранители, всего около тридцати человек. То был первый раз, когда Макрон встретил детей царицы, и он был поражен разницей между двумя девушками. Младшая, Мерида, была такой же высокой и светловолосой, как ее отец, а старшая, Бардея, была ниже ростом и крепче, с темными волосами и чертами лица.

Макрон и Петронелла с полудня жарили кабана на углях, и насыщенный аромат медленно приготовленного мяса, доносившийся из кухонного блока, вызывал нешуточный аппетит. С наступлением сумерек Катон, Клавдия и Луций прибыли с собакой, неся корзины с хлебом и медовые пирожные. Катон тянул маленькую ручную тележку с двумя амфорами вина, упакованными в солому, чтобы защитить их от толчков на разбитой улице. Кассий задрал нос, чтобы насладиться ароматом жареного кабана, и осторожно подбежал к прилавку, где Петронелла резала приготовленное мясо на удобные порции.

— А ну кыш! — Она сердито посмотрела на него. — У тебя будут объедки позже, если ты будешь вести себя хорошо.

Кассий отступил, а затем вытянул шею набок, чтобы не упускать из виду мясо.

Луций с преувеличенным вздохом поставил свою корзину с хлебом.

— Можно мне уже пойти и присоединиться к Парвию, отец?

Катон покачал головой.

— Ты же знаешь, что не можешь. Сегодня ты должен служить Парвию и остальным. Точно также, как и все мы.

Луций нахмурился.

— Я не хочу.

— Это только одна ночь в году. — Клавдия ободряюще улыбнулась. — Это не повредит тебе.

— Но я не хочу, — надменно повторил Луций. — Это наши слуги. Они здесь, чтобы делать то, что мы говорим им. Плевать мне на Сатурналии!

Катон поставил корзину на полку так, чтобы Кассий не мог дотянуться, и сел на корточки перед сыном, чтобы их лица оказались на одном уровне.

— Послушай, для Сатурналий есть веская причина. Они напоминают нам, что каким бы ни было наше место в мире, оно может измениться в любое время по любой причине. Возьми меня. Я сын раба. Теперь я владею рабами в нашем доме в Риме. За это я благодарю Фортуну, а Сатурналии напоминают мне о том, насколько я должен быть благодарен за эти изменения в моей жизни. Они напоминают мне, что, если бы не поворот судьбы, я мог бы быть рабом или слугой, и те, кто служит нам, могли бы быть моими хозяевами. Так что этой ночью ты будешь прислуживать Парвию и особенно следить за своими манерами, мой мальчик.

— Мне все равно это не нравится.

Катон на мгновение посмотрел на него, прежде чем снова заговорил. — Ты хочешь быть воином, когда вырастешь, не так ли?

— Да.

— Ты хочешь быть офицером? Ты хочешь командовать людьми?

— Да, отец. — Луций властно вздернул подбородок.

— Тогда тебе нужно узнать то, что мы с дядей Макроном знали с тех пор, как нам дали людей, чтобы ими командовать. Хороший командир заботится о своих лошадях и мулах прежде, чем о своих людях, а о своих людях прежде, чем о себе. Он сначала накормит своих людей, прежде чем утолит свой голод. Если ты этого не усвоишь, Луций, ты никогда не станешь хорошим лидером. Ты понимаешь?

Взгляд мальчика упал на пол, и Катон осторожно поднял подбородок, чтобы тот не отвел от него взгляда.

— Ты понял, Луций?

— Я… наверное, да.

— Вот и правильно. — Катон снова встал и указал на чаши из набора самианской посуды на прилавке рядом с Петронеллой. — А теперь почему бы тебе не отнести тарелку мяса и хлеба Парвию, чтобы начать пиршество? Покажи ему, как хороший командир заботится о своих людях, а?

Луций кивнул, напряг спину и насыпал в миску щедрую порцию мяса с половником жареного лука и двумя небольшими буханками. Затем он вышел из кухни и направился в атриум.

— Он хороший мальчик, — сказала Клавдия, целуя Катона в щеку. — Однажды он заставит тебя гордиться им.

— Он уже заставляет.

Макрон оторвал взгляд от вертела, который он все еще крутил. — Вы двое может нам тоже поможете, или так и будете ходить словно влюбленная парочка из дешевой театральной постановки?

Смена ролей была воспринята с недоумением теми телохранителями Боудикки, которые были не знакомы с римскими обычаями. Наконец слуги и гости были полностью сыты, а Макрон и остальные наелись того, что осталось от еды, и заняли свои места внизу одного из столов, рядом с Боудиккой и несколькими ее людьми.

— Надеюсь, у вас было достаточно еды, чтобы наесться досыта? — спросила Петронелла.

Царица иценов едва подчистила половину своей чаши и выглядела усталой и напряженной. Она попыталась улыбнуться. — Вы заставили нас гордиться. Настоящий римский праздник.

— О, это совсем не похоже на пиры в Риме, — вмешалась Клавдия. — Но это настолько хорошо, насколько это было возможно здесь на границе, на окраине Империи. — Она кивнула Петронелле. — Ты сотворила чудеса из того, что было в наличии. Я никогда не ела такого сочного мяса кабана.

Боудикка повернулась к Макрону и Катону. — Должна все же сказать, эти ваши Сатурналии — странный обычай.

— У вас нет ничего подобного среди иценов? — спросил Макрон.

— Нет. У нас есть каста воинов, а остальные земледельцы и немного рабов. Это их долг обеспечивать воинов так же, как и самих себя. Каждый знает свое место и то, что ожидают от них. Ицены никогда бы не стали играть в такие игры, как вы.

— Я понимаю. Жалко. — Катон указал на дородных воинов из ее сопровождения, сидевших рядом. — Но какое место теперь у воинов твоего племени теперь, когда между иценами и римлянами мир?

— Мир… — повторила Боудикка с выражением отвращения, как будто она только что съела что-нибудь ужасно кислое. — Мы договорились о союзе с Римом. Мы выполнили нашу часть договора. Я боюсь, что ваш император может не сделать того же, когда мы представим волю Прасутага наместнику в Лондиниуме. Я узнала, что у некоторых римских императоров есть привычка обещать одно и делать совершенно другое. Когда мы принесем клятву верности вместе с другими племенами на церемонии празднования нового года, надеюсь, этого будет достаточно, чтобы удовлетворить его.

— Я тоже на это надеюсь, — ответил Катон.

— А если нет? — Боудикка внимательно посмотрел на него. — Как ты думаешь, что он предпримет следом?

Наступила неловкая пауза, пока Катон пытался сформулировать ответ максимально дипломатично. — Все зависит от того, как пропретор интерпретирует ситуацию. Но что бы он ни сделал, вопрос будет передан на рассмотрение императора для принятия окончательного решения.

— Это я также понимаю. И как ты думаешь, что решит Нерон?

Катон снова заколебался, и на этот раз она наклонилась ближе и коснулась его руки. — Ради той дружбы, что у нас есть, и тех времен, когда мы сражались бок о бок, будь честен со мной.

— Ходят слухи — больше, чем слухи, — что Нерон и некоторые из его ближайших советников рассматривают возможность отказа от Британии. Я не уверен, что согласен с таким решением. Это выглядело бы поражением, несмотря на то, как такая новость была бы подана. Но слуха часто бывает достаточно, чтобы заставить людей действовать. Я знаю, что ряду племен в Британии одолжили деньги влиятельные люди в Риме. Они захотят вернуть свои займы, в случае если провинция должна быть оставлена. Император отдает соответствующие приказы, чтобы его военные и чиновники награбили на острове как можно больше переносимых богатств, прежде чем они отплывут обратно в Империю. Если Нерон решит сохранить провинцию в составе Империи, на него будут давить, опять же чтобы заставить его позволить вернуть займы. Его чиновники найдут любые средства для повышения налогов и изъятия соответствующих земель и богатств в счет уплаты долгов. На таком фоне я опасаюсь за будущее твое и твоих людей. Смерть Прасутага может стать предлогом, необходимым для аннексии земель иценов и конфискации ваших богатств. Я молюсь, чтобы я ошибался, чтобы воля была исполнена, и Рим продолжал относиться к тебе как к верному союзнику. От всего сердца.

Боудикка отстранилась с грустным, усталым выражением лица. — Если до этого дойдет, как, по-вашему, отреагируем я и мои люди?

— На твоем месте я знаю, как бы я отреагировал, — вмешался Макрон. — Я бы боролся с этим. А как еще должен был бы действовать тот, у кого есть чувство чести, и с которым бы так обращались? Но это было бы глупо. У такой борьбы может быть только один исход. Несмотря на всю свою храбрость, ицены не могут надеяться победить легионы. Они были бы раздавлены и потеряли бы все вместе с их жизнями. Тех, кого пощадят, продадут в рабство. Через десять или двадцать лет никто и не вспомнит, что они когда-либо существовали.

Катон мысленно содрогнулся от откровенной оценки друга.

Царица иценов вздохнула. — Так что выбор — подчинение или смерть. Если это будет единственный выбор у моего народа, то, независимо от исхода, они предпочтут сражаться. И я выберу повести их в эту битву. Для иценов не может быть и речи о жалкой покорности. Наша гордость, наши традиции, наша честь не потерпят этого.

— Ты говоришь как царица. Ты говоришь за знать и своих воинов. Но говоришь ли ты за простых людей твоего племени? Думаю, нет. Ты думаешь, их повседневная жизнь сильно изменится, если Рим присоединит ваши земли и сметет вашу знать? Все простые люди заботятся о том, чтобы положить достаточно пищи в свои желудки, чтобы выжить. В конце концов, какая разница, если они будут управляться тобой или вашей знатью, или Римом?

— Мне кажется, я знаю свой народ лучше, чем ты, Катон. Они ицены. Они гордятся этим. Они гордятся нашими традициями. Это может быть и не утолит их голод, во время неурожая, но тем не менее будет подпитывать их дух. Они скорее умрут, выступая против Рима, чем будут ползать на коленях, пресмыкаясь.

— Смелые слова, — покачал головой Катон. — Мое сердце разбивается при мысли, что они могут быть преданы подобной проверке.

— Тогда будем надеяться, что этого не произойдет. Катон, ты хороший человек. Человек чести. Человек, который пользуется большим уважением среди вашего народа. Если бы ты мог говорить от нашего имени, если бы ты мог объяснить, в чем долг Рима перед иценами за то время, когда мы сражались с вами бок бок…

— А как насчет тех времен, когда некоторые из ваших людей воевали против нас? — спросил Макрон.

— Они были горячими головами, введенными в заблуждение дураками. Они лишь немногие ренегаты. Прасутаг осудил их в свое время.

— Возможно, так оно и было, — сказал Катон. — Но в глазах римлян действия некоторых иценских воинов были действиями всех иценов. Предательство союза немногими рассматривалось как знак более широкой измены. Это может быть несправедливо, но именно так это понимается с точки зрения Рима. Есть одна вещь — римляне очень хорошо умеют затаивать обиды. Особенно в отношении чего-то, что они считают подрывом доверия. Как однажды узнал об этом Карфаген, заплатив свою цену.

Боудикка сухо усмехнулась. — Грек, который научил меня твоему языку, также научил меня кое-чему из вашей истории. Должна сказать, меня удивляет, как много раз Рим был виновен в подрыве доверия, особенно с учетом того, как он обижается, когда меняются столами.

— Это правда, — признал Катон. — Великие империи склонны иметь гибкое представление о морали в отношении своих действий. Я просто пытаюсь предупредить тебя, как Рим может все это разыграть. В конце концов, обличение лицемеров в лицемерии приносит мало пользы. Это не продвинет ваше дело и может вызвать лишь возмущение Рима, пусть и необоснованное. Вы окажетесь в двойном невыгодном положении, потому что тебя будут считать варваром, и потому что ты женщина. Я знаю, что племена Британии гордятся своими женщинами и высоко ценят их, но это не путь Рима.

Наша традиция — бояться любой женщины, обладающей политической властью. К ней могут относиться с пренебрежением, но это будет мотивировано страхом, и напуганные мужчины пойдут на крайние меры, чтобы поставить женщину на свое место, туда где они ее видят.

— На то есть причина, — сказал Макрон. — Эта дикая кошка Клеопатра соблазнила Цезаря и Марка Антония — двух величайших римлян, которые когда-либо жили. По моему мнению. Это почти погубило Империю. — Он вздохнул и продолжил. — Женщины…

Петронелла кашлянула и многозначительно посмотрела на него, изогнув бровь.

— Женщины… некоторые женщины, э-э, могут создавать проблемы. Но большинство из них мудры, и часто лучше всего мужчинам прислушиваться к их советам и держать рот на замке, а мысли при себе. — Макрон улыбнулся жене. — Как, у меня получилось?

— Неплохо. Но еще есть куда развивать свой талант, любовь моя.

Те, кто сидел в конце стола, улыбнулись в момент легкого облегчения, и Боудикка повернулась, снова устремив внимание к Катону. — На случай, если наместник не получил такого же образования и степени проницательности центуриона Макрона, я боюсь, что мне может понадобиться римлянин рядом со мной, когда я предстану перед ним, чтобы защищать волю мужа. Кто-то, кто понимает римский образ мышления и, кто также имеет некоторую симпатию к позиции иценов. Как я уже сказала, я думаю, что этот человек — ты, Катон. Я прошу тебя как верный друг, как человек, который всего год назад сражался за ваше дело. Я прошу тебя, как кого-то, кто разделяет правильное от неправильного и понимает, чего требует общепринятая справедливость. Ты поедешь со мной в Лондиниум и будешь говорить от имени иценов?

Катон почувствовал моральное побуждение встать на защиту этого союзника Рима, перед которым он и Макрон были также в личном долгу. Он опасался, что Боудикка и ицены получат короткий и недружелюбный прием от пропретора Светония и коварного провинциального прокуратора Катия Дециана^[17]. Последнего в особенности. Именно Дециан распоряжался денежными потоками провинции и действовал в качестве агента богатых ростовщиков в Риме, которые давали щедрые ссуды правителям тех племен, которые были союзниками Рима в первые годы вторжения. Ни один из двух римских магистратов не был в Британии достаточно долго, чтобы понять чувствительность кельтских племен, которыми они правили. Была опасность, что они могут непреднамеренно спровоцировать иценов, даже если они не намеревались унизить их специально. Хотя это было в равной степени возможно, учитывая встречные течения имперской политики при императоре Нероне.

Он чувствовал, что будущее провинции висит на волоске. И если Рим будет неправильно обращаться с ранимой гордостью местных племен, будет большой конфликт. Если бы это был дорогостоящий конфликт, он мог бы убедить политиков, что Британия была слишком далекой провинцией, и было бы разумнее уйти, несмотря ни на какой ущерб, который может нанести римскому престижу такой шаг. С другой стороны, если бы наместника Светония и прокуратора Дециана можно было убедить относиться к иценам с уважением, они укрепили бы союз с могущественным племенем и иметь на одну угрозу меньше, чтобы умиротворить остальную часть острова.

Жизни и средства к существованию многих были поставлены на карту, и прямая обязанность Катона состояла в том, чтобы сделать то, что он мог — сохранить мир.

Он посмотрел в пытливые глаза Боудикки.

— Я сделаю это. Я поеду с тобой в Лондиниум, чтобы говорить за тебя и иценов. Пусть Боги даруют наместнику Светонию мудрость, чтобы выслушать и услышать нас.