Смешение карт: воспоминания о разрушительной любви

7

В самом начале 90-х, через несколько месяцев после как наши дороги с Руби разошлись, мир вокруг нас с Целести стал меняться. Мои контакты в предпечатном деле окупились и я получил работу в большом, высококлассном бюро подготовки графики. Я полюбил это место. Они платили мне за то, что я игрался с чудесным и весьма дорогостоящим оборудованием: барабанными сканерами почти трёхметровой длины, устройства фотовывода, печатающие изображения на огромных рулонах фотоплёнки. Я работал с широко известными и влиятельными клиентами из рекламной и печатной индустрии. Мои работы превращались в постеры в Нью-Йоркском метро и обложки общенациональных журналов.

Целести получила сертификат ассистента дантиста и почти сразу же получила хорошо оплачиваемую работу. Она любила её и получалось у неё отлично.

Мы переехали из квартиры, в которой жили с Руби, в новую квартиру в районе университета. Несколько наших друзей жили в том же комплексе. Гай, мой друг по Новому Колледжу, отличавшийся неортодоксальными вкусами в области выпивки, получил свою степень бакалавра. Он со своей собакой переехал в Тампу и поселился квартире, отделённой от нашей всего лишь парковкой.

Мы приобретали новых друзей не теряя времени и вскоре начали устраивать вечеринки на новом месте. Одна из них, получившая особенно дурную славу, представляла собой почти сорок человек, сидящих плечом к плечу, выпивающих и болтающих. Кто-то нашёл пятифунтовую упаковку резиновых колец. (Я до сих пор не имею ни малейшего представления откуда она взялась.) За этим последовала Великая Резиночная Война юго-восточной Флориды. Воздух заполнился летящими резиновыми кольцами и из одного конца квартиры было не видно другого. Окна были открыты, так что ещё несколько недель земля под каждым из них была покрыта причудливым слоем резиновых колечек.

Однажды я, просто для забавы, зашёл в магазин фотоаппаратов. Увидев на витрине бывшую в употреблении плёночную зеркалку Canon, я купил её. Начав фотографировать друзей, я обнаружил в себе любовь к фотографии. Гай нашёл на какой-то распродаже старый увеличитель, и мы установили его в ванной комнате. Я стал очень увлечённым фотолюбителем и проводил выходные фотографируя, а поздними вечерами сидел в импровизированной тёмной комнате, окружённый кюветами с растворами и множеством сохнущих отпечатков, свисающих с приделанных к стенам лесок. Лучшие из этих фотографий пополняли постоянно меняющийся коллаж в жилой комнате.

Я возродил свою BBS, на этот раз на устаревшем компьютере Amiga, который, несмотря на свой возраст, подходил для этой задачи куда лучше, чем RadioShack, на котором она работала раньше. Я начал общаться с людьми, связанными с BBS в Тампе. Так я познакомился с Беллой.

Во времена моего детства в Венанго, мы каждый день проезжали по дороге в школу мимо маленькой церкви. Перед ней всегда была какая-нибудь надпись, менявшаяся раз в неделю. Какое-нибудь духовное послание, сложенное из больших чёрных пластиковых букв. Однажды плакат гласил: «Твоя жизнь либо сияет светом, либо отбрасывает тень».

Я помню, как эта надпись заставила меня почесать затылок. Мне, даже школьнику казалось, что в этой мысли есть что-то неправильное, но я не мог указать — что именно.

Отношения с Беллой наконец показали мне, что именно было неправильно в той надписи перед церковью.

Белла держала собственную BBS на компьютере, стоявшем под столом в её квартире. Мы сначала переписывались, потом встретились лично на встрече местных сисопов. Она оказалась тихой темноволосой женщиной с острым и весьма неординарным умом.

Я упомянул о своей страсти к фотографии. Она предложила себя в качестве модели. Однажды в выходной, мы гуляли по незастроенной территории позади университета, выискивая интересные места для фотографирования. Я обнаружил, что Белла очаровательна: умна, обаятельна и склонна к флирту. Как это часто бывает, в результате наш разговор обратился к теме секса и отношений. К своему удивлению, я обнаружил, что она не моногамна.

Мы говорили о том, что это значило для каждого из нас: договорённости между мной и Целести, разнообразные ограничения, в рамках которых было позволено существовать моим остальным отношениям.

Белла сказала: «Я не ищу ничего серьёзного. На мой взгляд, всё это звучит неплохо.»

Мы поговорили ещё. Мы заигрывали друг с другом. Наконец, мы поцеловались. Белла улыбнулась: «Это заняло у тебя немало времени! Я уже час жду, когда же ты это сделаешь.»

Так начался длинный период хорошей погоды в моей личной жизни, по крайней мере с моей точки зрения. Среди волн, поднятых разрушением моих отношений с Руби появился участок спокойной воды… как я потом понял, в основном потому, что большую часть удара приняла на себя Белла.

Целести, всё ещё находящаяся под впечатлением разрыва между мной и Руби, восстановила своё правило «Никакой совместной жизни с любовницами». Она видела, как сильно я пострадал от расставания. Кроме того, расставание прямо повлияло на неё через наши денежные затруднения. Целести ослабила запрет на жизнь в общем доме с другой любовницей и вот результат — катастрофа. Понятно, что для того, чтобы катастрофа не повторилась, надо быть уверенными, что мы больше никогда не двинемся по этому же пути. «Никогда больше», — говорила Целести. «Мы попробовали и это не сработало. Больше никакого совместного проживания с другими любовными интересами».

Когда у меня начали развиваться отношения с Беллой, нам с Целести пришлось решить, что именно значит «не проводить ночь с другой любовницей». Значит ли это, что я должен вернуться домой до того, как Целести ложится спать? До заката? До полуночи? Мы обсудили это и решили, что «комендантский час» будет начинаться в два часа ночи.

Белла жила в собственной квартире неподалёку от нас. Её жилище было украшено в стиле встречи позднего средневековья с технофетишизмом: в жилой комнате доминировали огромный ткацкий станок, самопрялка и стеллажи с компьютерным железом. После полугода отношений, я проводил с ней один или два вечера в неделю. Как и во время общения с Руби, в эти вечера я всё время смотрел одним глазом на часы, чтоб быть уверенным в том, что доберусь домой вовремя.

Мы не включили Беллу в дискуссию о моём «комендантском часе». Мы даже не подумали спросить есть ли у неё мнение по этому поводу. С чего бы мы могли это сделать? Наши правила были про нас двоих. Разумеется, они влияют на Беллу, но мы думали о наших собственных потребностях. Мы думали, что «внешние» отношения должны быть аккуратно упакованы и ограничены, в противном случае, как мы с Целести можем оставаться «основными» партнёрами?

Это создавало практическое ограничение того, как много я могу проводить времени вместе с Беллой. Мы могли общаться только по вечерам, после работы. А неутомимый и неумолимый таймер всегда вёл свой отсчёт. Даже если мы не виделись неделю или две, если я хотел доказать привязанность к Целести, то должен был быть дома в обговоренное время. Иногда это означало необходимость встать и уйти в середине разговора. Белла, как и Руби всегда понимала, что как бы близки мы ни были и как бы сильно нам не хотелось обратного, она будет спать в одиночестве.

Когда пробивал час, я вставал, чтоб уйти. Она провожала меня до дверей, мы поспешно обнимались и она быстро отворачивалась, чтоб я не видел, как она плачет. Я ехал домой, и моё сердце болело при воспоминании о выражении её лица.

Несмотря на всю свою боль, Белла никогда не бросала вызов этим правилам. В нашей иерархии потребностей, её потребности ничего не значили. Наши отношения с самого начала были построены на Хобсоновском выборе: принимай эти условия или уходи. Принять эти условия в начале, пока сердце не затронуто — несложно. И к тому времени, когда она влюбилась, она уже согласилась на условия, в которых у неё не было права голоса.

На самом деле правило «без ночёвок» не гарантировало, что Целести никогда не будет спать в одиночестве. Я иногда уезжал на компьютерные конференции, часто в удалённые штаты. Иногда я ездил к родителям. Это для неё было нормально, но спать в одиночестве из-за того, что я с другой — нет. Настоящая проблема была вовсе не в том, чтоб никогда не спать одной. А в мысли, что она может оказаться в одиночестве в то время, когда я буду проводить время с кем-то другим.

Со временем Белла становилась всё более и более несчастной. Когда я вставал, чтоб уйти, она могла обнять меня, зарывшись лицом в моё плечо. «Отстой», — говорила она. А затем она могла развернуться, но уже не настолько быстро, что я не мог видеть её слёз, а я уходил.

Постепенно, тихо, без шума и пыли, у наших отношений появились глубокие корни. Мягко, осторожно, так медленное, что мы почти не замечали этого, они достигли отведённых им рамок. Бесконечные вечера, во время которых я одним глазом смотрел на часы, понимая, что когда время настанет — надо будет уходить, тихая боль в момент ухода… Безмолвная, потому что подать голос означало риск показаться не проявляющей уважения к моим отношениям с Целести… всё это начало накапливаться.

Однажды она сказала мне: «Я люблю тебя. Любить тебя — небезопасно. Это больно.»

Она хотела большего. Я тоже хотел большего, хотя это и казалось похожим на измену.

В уравнении, которое написали мы с Целести, её счастье имело значение, а счастье Беллы — нет. Каждый раз, когда я уходил, у меня возникала тяжесть в груди. «Это для высшего блага», — убеждал я себя. «Целести — моя основная партнёрша. Я не могу потерять её. Соблюдать правила — важно. Это для высшего блага.» Иногда я даже почти верил в это.

Белла была программистом с опытом в области систем коммутации телефонной связи. Когда начали появляться современные мобильные телефоны, её таланты оказались крайне востребованными. Однажды, когда мы встречались уже несколько лет, она пришла ко мне и сказала:

— Мне предложили работу.

Длинная пауза.

— В Атланте.

Ещё пауза.

— Я думала, может быть некоторое расстояние…

— Да?

— Может быть некоторое расстояние, — продолжила она через некоторое время. — Может помочь с… ну, ты знаешь с чем.

— С чем?

— То, что мне нельзя видеть тебя. Невозможность большего. Если я буду далеко, возможно, это будет не так больно.

Я почесал затылок. Было не понятно — надеется ли она, что я попытаюсь отговорить её или просто информирует меня об уже принятом решении.

— Ну… Это значит, что ты переезжаешь, да?

Новая пауза.

— Да. Думаю что так. Я собираюсь купить долю в кондоминиуме…

После её отъезда мы стали пользоваться для общения новомодной штукой называющейся «электронная почта». У Беллы обнаружился грандиозный талант в области поиска дешёвых авиабилетов между Тапмой и Атлантой. Ежемесячные поездки в Атланту стали обыденной частью моей жизни. Вскоре я научился определять время, оставшееся по посадки просто по маневрам самолёта — полёты были такими короткими, что мы едва набирали высоту, как уже начинали снижаться. Мы с Беллой шутили, что прохождение контроля занимает больше времени, чем сам полёт.

Мы с Целести столкнулись с логической проблемой: действует ли правило «никаких ночёвок с другими партнёршами», если партнёрша находится в другом городе? Было бы довольно бессмысленно считать, что я могу съездить к ней, но не могу провести с нею ночь. Так что мы изменили правило: я не буду проводить ночь с другой, кроме случая, когда это будет в другом городе. Это изменение договорённости создало прецедент: если мы находим проблему в наших правилах, мы исправляем её, добавляя дополнительные условия и уточнения, так, чтоб правила соответствовали ситуации.

Кондоминимум, в котором поселилась Белла, был только что построен в одном из многообещающих пригородов Атланты и представлял собой модное сообщество, уделяющее большое внимание проблемам экологии. У застройщиков были амбициозные планы — они тщательно подбирали будущих жильцов и убеждали их знакомиться друг с другом до того, как заключать договор. Они говорили: «Не думайте об этом как о кондоминиуме. Считайте, что это семья.» Они не считали нужным добавлять «большая, дисфункциональная и склочная семья, состоящая из людей, которые непрерывно спорят о правилах и рекомендациях для своего сообщества», но это не важно.

Я помогал Белле устроиться на новом месте. В одном из углов спальни мы натянули от пола до потолка тросики со светильниками. Когда мы занимались сексом, их свет образовывал на кровати необычные тени. Компьютер стоял на столе, а прялка под столом так, чтоб Белла могла крутить её колесо пока программа компилируется. Ткацкий станок занял угол в котором более традиционно смотрелся бы диван или рояль.

У неё быстро появились друзья в местном большом и устоявшемся сообществе людей, любящих необычный секс, кинк. Однажды она позвонила мне.

— Эй, Франклин, что ты делаешь через две недели?

— Откуда я знаю, что я делаю через две недели?

— Ну, тут будет BDSM конвент…

— Что?

— BSDM конвент! Куча людей придёт чтоб посетить мастер-классы и всё такое.

— О чём?

— О кинке!

— Люди устраивают об этом конвенты?

— Конечно! Я иду. Приезжай — пойдём вместе!

Я никогда не участвовал ни в чём подобном, и немедленно заказал билет. Конвент проходил в секс-клубе, которым владели и управляли несколько человек, хорошо известных в соответствующих кругах Атланты. Для мастер-классов и показов они созвали людей со всей страны. К ночи здание превратилось в гигантскую хорошо укомплектованную темницу для открытого взорам действа.

Было довольно страшно, войдя, увидеть множество незнакомцев, раздетых в разной степени и участвующих в мастер-классах о том, что, как я был уверен, существует лишь в фильмах определённого сорта, тех, которые вы не станете смотреть вместе с родителями. Я не мог даже представить чего-то подобного. К тому моменту я уже был жадным исследователем всех видов кинка, но в спальне, тогда как то же самое, происходящее открыто, в присутствии других людей, ощущалось странным. Я был заторможен и стеснителен, не понимая толком даже царящего здесь этикета.

Моя стеснительность восхитила Беллу. С самого начала наших отношений она всегда по-хорошему радовалась, раздвигая мои границы. Этот конвент давал ей шанс повернуть эту ручку до упора. В первый вечер мы зашли на мастер-класс по играм с огнём, который вела милая молодая женщина с татуировками. «Не хочет ли кто-то из слушателей вызваться и попробовать это на себе?» — спросила она после окончания показа.

Белла подняла мою руку. «Я объявляю добровольцем Франклина!»

Женщина отвела меня к месту демонстрации, сняла с меня рубашку, обрызгала разбавленным спиртом и подожгла горящим кусочком ваты, обёрнутым вокруг палочки. В тот вечер я узнал две вещи. Во-первых, есть люди, которые занимаются этим для сексуального удовольствия, достаточно людей для того, чтоб об этом печатали книги и проводили мастер-классы. Во-вторых, то, что я оказался объят пламенем, пусть и в контролируемых условиях при минимальном риске и отсутствии боли, разбудило во мне что-то глубоко первобытное, совершенно недоступное разуму… что, я полагаю, немного объясняет первое.

Тем же вечером мы видели мужчину, который хлестал плетью свою жену, растянутую на хреновине, немного напоминающей пилораму. Когда он закончил, он с Беллой разговорились. Через несколько минут она вернулась ко мне.

— Хочешь узнать, на что это похоже, когда тебя хлещут плетью?

— Не знаю, — скептически ответил я. — Думаю, что эти кнуты для меня уже за гранью. — Конечно, я пробовал все виды необычного секса: групповой секс, связывание, шлёпанье, завязанные глаза, но, пожалуй, эти кнуты и плётки это слишком. Я достаточно люблю кинк, но, знаешь, не такие извращённые штуки.

У Беллы засияли глаза. Она сказала:

— Возможно, я хочу попробовать это с тобой. Двигай свою жопу в ту сторону.

Белла была моей первой любовницей, являвшейся собственно сексуальной садисткой. Ей нравилось причинять мне боль, и, хотя и не особенно склонен к мазохизму, я уже знал как прикольно смотрится её возбуждение от того, что она шлёпает меня.

В конце концов, не попробовав, не узнаешь, подумал я и сказал: «Хорошо».

Во время того, как меня впервые в жизни хлестали плетью, я растянутый на раме и вдыхающий запах кожи, узнал кое-что интересное: люди совершенное неспособны предсказать, что именно они почувствуют в незнакомой ситуации. Это оказалось ничуть не похоже на то, как я это представлял себе. Где-то посередине между интенсивным массажом и шлёпаньем, немножко болезненно, но не по-настоящему больно и очень, очень медитативно. «Вау!» — сказал я после этого, чувствуя ликование и что-то вроде лёгкого опьянения. «Это было здорово!» Тем вечером я купил у продавца, чей столик стоял рядышком в уголке свою первую плётку, с чёрной ручкой и хвостами из мягкой замши.

И, отбросив смущение, бросился в водоворот конвента, изучая всё, что можно. Мы с Беллой отлично провели время.

Белла действительно начала знакомиться с соседями, но, похоже, не так, как это ожидали застройщики. Однажды днём, когда я был у неё, мы строили на заднем дворе большую деревянную раму.

— Что это вы делаете? — спросил сосед.

— Раму для подвешивания! — ответила она.

— Что, простите?

— Раму для подвешивания! Если я захочу быть привязанной или, может быть, привязать кого-то другого так, чтоб он не касался земли, — при этих словах она краем глаз посмотрела на меня.

— О, отлично, — ответил тот. — Я тоже приверженец BDSM! А вы предпочитаете пеньковые верёвки или синтетические?

Её контакты с соседями не всегда протекали так удачно. Год или около того спустя после переезда в Атланту, Белла начала обучаться ковке. Она отковала декоративные железные крюки, и вручила их мне с объяснением: «Ты можешь подвесить на них свою плеть над кроватью».

Ей так сильно понравилось кузнечное дело, что она обратилась к правлению кондоминиума за разрешением устроить небольшой угольный горн на заднем дворе. Когда те наконец осознали, что это серьёзное предложение, а не попытка задурить им головы, последовало такое громовое «НЕТ!», что эхо от него могло бы покачнуть дворец Зевса. Её отношения с правлением стали довольно натянутыми.

Когда Белла уехала в Атланту мы смогли, пусть и кусочками по двадцать четыре часа за раз, получить какое-то представление о том, как могли бы складываться наше отношения без окружающих их заборов из колючей проволоки. Время, которое я проводил в Атланте, было для меня драгоценным.

Но оно всегда было кратким, с длинными промежутками между приездами. Каждые проведённые вместе выходные делали следующий период жизни врозь только труднее. Белла тихо ждала момента, когда меня надо будет везти в аэропорт. Между нами повисала грусть, почти осязаемая. В аэропорту мы сидели вместе до последней возможности, а потом я скрывался в своём гейте.