Смешение карт: воспоминания о разрушительной любви

10

С самого начала одной из постоянных вещей в моих отношениях с Целести было вето: её право в одностороннем порядке прекратить любые мои другие отношения по любой причине. Целести говорила, что это был способ остановить то, что становится слишком неприятным, слишком пугающим, слишком болезненным.

Как я уже говорил, такие соглашения были совершенно обычными для полиамории в те ранние её дни. На первый взгляд, они казались в высшей степени разумными и практичными. Полиамория — нетрадиционный выбор в отношениях, и многие находят довольно пугающей мысль о том, чтоб дать своим любимым возможность быть эмоционально или сексуально близкими с другими людьми. Право вето кажется хорошим механизмом обеспечения безопасности.

В те давние дни я был прямо-таки чемпионом в отстаивании идеи права вето. Я энергично защищал его в сети, в группах новостей и в разговорах с другими полиаморными людьми. Я говорил о нашем соглашении о праве вето на встречах ПолиТампы. Я защищал вето как способ придать уверенности тем, кому полиамория кажется угрожающей.

С одной стороны, я действительно верил в том, что такая договорённость является хорошим способом обуздать отношения в ситуации, когда возникают проблемы. Как иначе, думал я, пара может справиться с тем, кто может попытаться расстроить их отношения? Что случится без вето, если кто-то почувствует неуверенность или угрозу? Что если участник уже существующих отношений начнёт встречаться с кем-то новым, и новый партнёр покажется старому не подходящим?

Мне казалось, что семье требуется структура. Структура означает иерархию. Я никогда даже не пытался поставить под вопрос это фундаментальное допущение. Если бы у меня было две равные друг другу партнёрши, что бы случилось, если бы они захотели разного? Какое решение было бы возможно для такой проблемы? Казалось, что единственный возможный путь любить более чем одного человека, это любить одного из них сильнее, чем остальных. Не важно, что для любви нет мерила, не важно, что сердце не следует правилам. Кто-то должен быть на вершине, кто-то кого я люблю сильнее, чем остальных, иначе возникнет хаос. Как могут сохраниться мои отношения с Целести, если она отпустит поводья и я смогу свободно любить кого угодно?

Однако, с другой стороны, я замечал краем глаза, что если я не буду защищать право вето, если я просто поставлю под вопрос его полезность, это может создать огромные проблемы между мной и Целести. Я этого не хотел, так что применил один из приёмов своего мысленного дзюдо и полностью выбросил из головы эту мысль и всё, что из неё следовало.

Мы с Целести обсуждали право вето множество раз, но никогда — с точки зрения той, что обнаружит себя на его другой стороне. Основной темой всех наших разговоров на эту тему был страх. Страх того, что может сделать кто-то другой, страх того, что отношения изменятся, страх не быть услышанными.

Чего мы при этом не понимали, так это того, что просто настаивая на вето, мы даём преимущество партнёрам, которые могут совершать разрушительные действия. То есть тем, кто приведёт нас ровно к тому, чему мы боялись.

Как оказалось, эмоционально здоровые люди вроде как предпочитают иметь право голоса в развитии своих отношений. Открыть кому-то своё сердце, позволить себе быть уязвимым, обнажённым эмоционально и физически — очень страшно. Всегда есть опасность, что ваш любимый отвергнет вас и вы потеряете отношения. Это то, с чем нам всем приходится сталкиваться в суматошных делах любви. Мало кому удаётся прожить жизнь с неизраненным сердцем. Мы вручаем другому человеку ужасное и мощное оружие против себя, со словами: «Я верю, что ты меня не обидишь. Я верю, что моё имя в безопасности на твоих губах, а моё сердце в безопасности в твоих руках.»

Знать, что кто-то третий, кто-то не являющийся частью той близости, что вы делите с любимым, тоже может отвергнуть вас и разбить ваше сердце… это требует особенной смелости и особенного безрассудства.

Я не знаю сколько людей посмотрели на мои отношения с Целести и тихо решили не иметь со мной ничего общего. Такие люди обязаны существовать. Множество людей с хорошими коммуникационными навыками, позитивной и здоровой самооценкой, чёткими личными границами и хорошим пониманием межличностных отношений, короче говоря, самые лучшие и желанные партнёры, смотрят на договорённости пары о праве вето и разумно решают, что тут кроется чудовищный риск и никаких достоинств.

У Целести был обычай говорить всем, с кем я предполагал начать встречаться: «Не волнуйтесь по поводу вето. Я никогда не воспользуюсь им без причины. Пока вы уважаете наши отношения, всё будет прекрасно.» Те люди, что выбирали-таки встречаться со мной, неизменно вступали в отношения, сознавая нависающий над ними Дамоклов меч, но определённо считали, что это стоит того.

И вето оставалось гипотетическим много лет.

Двухтысячный год был почти лишён событий, если не считать бесчисленных разговоров о том, что, строго говоря, он не был началом нового тысячелетия.

Я ушёл из компании, занимавшейся предпечатной подготовкой. Я осознал, что, в то время, как они платят мне примерно двадцать долларов в час, клиентам за час моей работы выставляется счёт примерно на двести долларов. Я счёл это достаточной причиной чтоб заняться этой деятельностью самостоятельно. Это оказалось исключительно прибыльным решением. Деньги потекли рекой.

Мой консультационный бизнес расширялся взрывным образом. И по мере его роста и развития контактов с новыми клиентами, начали происходить некоторые странные вещи. В один из наиболее памятных дней, я работал на площадке одного из своих крупнейших клиентов, большой торговой компании с филиалами в нескольких штатах. Я работал с ними уже около года, в том числе и тогда, когда работал на полный день в предпечатной подготовке. В тот раз меня вызвали помочь настроить компьютерную сеть в их рекламном отделе.

Моим контактным лицом в этой компании была милая молодая женщина по имени Эми. Она пригласила меня пообедать. Всё утро мы были заняты установкой и настройкой дюжины новых машин.

Во время обеда, Эми без всякого предисловия посмотрела мне в глаза и спросила:

— Ты ведь женат, правильно? Скажи, ты когда-нибудь изменял жене?

— Определи измену, — ответил я, несколько ошеломлённый этим вопросом.

— Мог бы ты заняться сексом с женщиной, не являющейся твоей женой?

— Мог бы. И это действительно бывает. Но это не измена. Мы с женой не моногамны. У меня есть другие партнёрши, но только с его согласия.

Эми взяла кусочек картошки и на некоторое время задумалась. Потом она помотала головой и сказала: «Нет, это слишком странно.»

Я был несколько озадачен всем этим разговором. Я не совсем понимаю, что именно она хотела спросить. Создавалось впечатление, что она намекала на то, что готова завести со мной роман, но только в тайне от моей жены. Измена казалась ей нормальной, а открытые действия, без лжи и предательства… не нормальными. Я чувствовал себя инопланетянином, с недоверием глядящим на странные и бессмысленные человеческие обычаи.

Я позволил разговору оборваться, и мы вернулись к обсуждению работы. Я видел Эми в последний раз. При моём следующем визите к этому клиенту я обнаружил, что у меня теперь новое контактное лицо.

Эта сцена, с небольшими вариациями, повторилась за последующие несколько лет ещё дважды. Пару раз клиенты, прямо или нет предлагали мне вступить с ними в связь только для того, чтоб сказать «Нет, это слишком странно», когда я говорил, что заинтересован в других любовницах только при условии информированности и согласия моей жены. Я понял, что это часто встречающаяся ситуация, многие участники ПолиТампы описывали похожий опыт.

Мы с Целести решили, что устали жить в квартирах и стали обсуждать возможность построить дом. Земля в северной Тампе стоит недорого, а оформить ипотеку несложно. Мой бизнес идёт прекрасно и у нас куча денег. Почему нет?

На время строительства дома мы переехали в небольшую квартиру у самого края природного резервата. Это была уютная и удобная квартира с одной спальней, которая была бы куда лучше, если бы не соседи — как двуногие, так и четвероногие. Примерно в пятнадцати ярдах от нашей задней двери был большой пруд, полный аллигаторов, что не стало бы проблемой, если бы один из наших соседей не находил весёлым кормить их обрезками курятины. Таким образом, у них вырабатывалась ассоциация людей с едой, что является довольно плохой новостью и для аллигаторов и для людей. По меньшей мере дважды нам приходилось звонить в службу контроля животных, чтоб они прислали ловца, когда особенно склонный к приключениям аллигатор начинал ломиться в нашу заднюю дверь.

«Это всё временно», — говорили мы друг другу. «Мы строим дом!»

Постройка дома была занятием одновременно чудесным и нудным. У нас с Целести были неортодоксальные идеи по поводу возможного использования пространства, так что мы проводили с подрядчиком часы, разбирая чертежи и предлагая изменения. «Можно ли поставить ванну побольше?» — спросила Целести.

— О, это отличная идея, — воскликнул я. — И много места пропадает в этих комнатах второго этажа, там где большой зазор между стенами и крышей. Нельзя ли немного подвинуть стены?

— Я хочу хорошую кухню. Как насчёт плитки вместо линолеума? — продолжила Целести.

— Эта стена, похоже, не несущая. Нельзя ли просто подвинуть её…

На этом месте подрядчик, наконец, сказал: «Достаточно! Мы не проектируем дома на заказ. Стены останутся там, где они должны быть.»

Для нас этот дом был больше, чем просто дом. Создание его вместе с Целести был выражением любви. Это было сознательное решение строить с ней общую жизнь. Мне нравилась идея создавать для нас собственное пространство и делать его именно таким, как мы хотим. Нежелание подрядчика двигать стены не играло важной роли. Наше желание построить дом, кроме желания оставить позади жизнь в квартирах, было также отчасти вызвано желанием иметь больше места для мероприятий ПолиТампы, которая продолжала расти как сумасшедшая.

Созданный нами облик дома: двухэтажный с четырьмя спальнями и огромной кухней и ещё большей жилой комнатой, роскошными хозяйской спальней и ванной комнатой с огромной ванной, которую хотела Целести, выглядел идеальным для полиаморного домохозяйства. Когда я указал на это, Целести помотала головой и повторила, что возможность проживания с нами любовников не обсуждается.

Мы переехали в свой новый дом в феврале 2001-го года. Переезд из квартиры с одной спальней в огромный дом был потрясением. Новое жильё оказалось таким большим, что мы не могли использовать всё имеющееся место. Одна из спален второго этажа оказалась выделена для делаемого мною радиоуправляемого самолёта. В ванной комнате верхнего этажа я устроил фотолабораторию, так как мы редко пользовались ею.

Мой консультационный бизнес процветал. У меня была большая клиентская база, в основном рекламщики и рекламные компании, ценившие мои знания и хорошо платившие за них. Я только что подписал выгодный контракт с компанией, управлявшей международным аэропортом в Тампе. Я ожидал, что 2002-ой будет гораздо более успешным, чем любой год до того.

Но 11 сентября небольшая группа политических и религиозных экстремистов разбила захваченные ими авиалайнеры о башни Всемирного торгового центра.

Самолёты замерли на земле. Путешествия почти прекратились. Конференции отменялись. Авиационные власти прекратили все контракты с внешними поставщиками на дизайн и рекламу. За несколько месяцев три из моих пяти главных клиентов оставили бизнес, а четвёртый сократился с сорока работников до пяти. Мы с Целести оказались на мели практически за одну ночь.

Ежегодно в январе я совершал паломничество на MacWorld — огромную компьютерную конференцию в Сан-Франциско, которая давала мне возможность быть в курсе всех программных и аппаратных тенденций в области дизайна и предпечатной подготовки. Я делал это годами, с того времени, как начал работать в области печати и 2002-ой год не стал исключением, несмотря на упадок дел. Незадолго до конференции я поселился в отеле недалеко от выставочного центра. Я обычно приезжал в Сан-Франциско за день или два до конференции, чтоб сэкономить деньги на авиабилетах.

За день до начала MacWorld 2002 я сидел в кафе недалеко от пристани и завтракал с женщиной по имени Тина. Мы познакомились в сети, когда она стала читать мой блог. Когда я упомянул, что приеду на конференцию, она пригласила меня позавтракать. За чаем и французским тостом я сказал ей, что никогда по-настоящему не интересовался Сан-Франциско.

— Тут слишком холодно и слишком ветрено. И по нему довольно трудно перемещаться.

— Вызов принят, — ответила она. — Сан-Франциско — удивительный город! Пойдём, погуляем. Ты влюбишься в это место.

— Насколько далеко ты хочешь пойти погулять?

— А сколько ты можешь пройти пешком?

— Столько же, сколько и ты, ­— ответил я.

Я радикально недооценил её выносливость. Следующие восемнадцать часов мы провели осматривая город. Она провела меня по всему парку Пресидио, а потом обратно до района Ноб Хилл. Когда мы вернулись в отель около трёх часов ночи, у меня болело всё. Мои ноги стёрлись и опухли. Тина поехала домой, а я стал взбираться по лестнице в свою комнату, каждый шаг был для меня новым приступом совершенно удивительной боли. Несколько следующих дней я тусовался на конференции и вечерних мероприятиях, мучаясь от боли в ногах. Но оно того стоило. Она была права: я обнаружил в себе любовь к Сан-Франциско.

Целести и Элейн обе были в ярости. Между мной и Тиной не было сексуальной или любовной связи, но это не имело значения. Им обеим удалось каким-то образом убедить себя самих и друг друга в том, что я готов бросить их и убежать с Тиной. Или, возможно, не с ней, а с одной из множества прекрасных женщин, которые вне всякого сомнения окружают меня на компьютерной конференции днём и ночью. К третьему дню Целести и Элейн были убеждены в том, что я конечно же провожу вечера в каком-нибудь пентхаусе, предаваясь непредставимому разврату с супермоделями-миллионершами.

Непонятно откуда у них появилась эта идея. Технические конференции в 2002-ом году были не особенно дружественными к женщинам. Я бы окружён не супермоделями, а бородатыми компьютерщиками в клетчатых рубашках с застёгивающимися карманами. Расписание конференции оставляло мало времени после разговоров с вендорами, посещения демонстраций продуктов, общения с людьми из рекламной индустрии и посещения мастер-классов по предпечатной подготовке. К ночи я обычно был настолько утомлён, что мог только лежать в гостиничном номере пересматривая Закон и Порядок. И я не встречался с Тиной кроме того первого дня.

Но Целести с Элейн были безутешны. Один из вечеров я провёл разговаривая с ними обеими по телефону до четырёх часов утра. Обе они снова и снова говорили мне, что я собираюсь покинуть их, что я конечно же я встретил на конференции бесконечно умную, красивую и богатую женщину, которая убедила меня убежать с ней.

Разговоры были странными до сюрреалистичности. И эта ночь сделала явным полное разрушение доверия. Целести и Елена разговаривали друг с другом почти всё время с того момента, как мой самолёт взлетел по пути из Тампы и, разогревая друг друга, сконструировали такой набор страхов, что поверили в его реальность, вопреки всякому вероятию. Каким-то образом они уверились в том, что в действительности я не хочу быть ни с одной из них, что конференция это только прелюдия к поиску замены для них и, возможно, лёгкому сексу без обязательств, или и то другое сразу.

Я был смущён и немного сердит. Я хотел сказать, что конференция MacWorld совершенно не подходит для поиска изголодавшихся по сексу супермоделей с миллионами в карманах. Я хотел указать на то, что я вложил столько лет в свои отношения с Целести и принял все ограничения, которые она выдвинула, и на то, что я ежедневно проводил часы, разговаривая с Элейн. В конце концов, то, что в четыре часа утра я разговаривал с ними по телефону, в то время как каждая частица моего организма умоляла меня пойти лечь спать, всё это подтверждало то, как сильно я был привержен отношениям с ними. Но, реалистичные или нет, их страхи были настоящими, а я любил их. Поэтому я разговаривал с ними, уверял в том, что после окончания конференции я вернусь домой и не собираюсь их покидать.

Я жаждал понимания больше, чем чего-либо другого. Ни Целести, ни Элейн не могли понять: почему я немоногамен. В каком-то смысле они считали, что это связано с ними, что они недостаточно хороши, что у каждой у них есть какие-то фатальные недостатки, которые вынуждают меня искать общения с другими. Думаю, что Целести придерживалась этой точки зрения на всём протяжении наших отношений. Элейн стала своего рода резонатором для её неуверенности, и страхи переотражались туда и обратно, обретая всё большую силу. Похоже было совершенно невозможно что опровергнуть мнениер что я ищу им замену.

Я чувствовал, что мне не доверяют. Я чувствовал, что меня не слышат. Я чувствовал, что они не понимают меня. Мы преодолели эту конкретную проблему, но у меня надолго осталось чувство, что две женщины, которых я так люблю, похоже, не видят и не слышат меня.

В июле того года Элейн прилетела из Калифорнии навестить нас. Январские проблемы на MacWorld казались забытыми. Я позвал Марианну увидеться с нею. Я немного нервничал, так как Элейн всегда чувствовала себя уязвлённой моими отношениями с Марианной, но они мгновенно поладили. Не прошло и трёх дней, как они начали вести себя как лучшие подруги с детства.

Однако, про Элейн и Целести этого было сказать нельзя. Совершенно. Элейн относилась к Целести с подозрением, а Целести «защищала свою территорию». Обе они выглядели настороженными, кружащими вокруг друг друга, как бойцы на арене перед схваткой.

Я же был позитивен и легкомыслененн. Это был первый раз, когда три моих любимых женщины собрались в одном месте в одно время. (Я хотел собрать в одно место всех, кого любил и пригласил Беллу заехать к нам во время визита Элейн. Она заинтересовалась, но утрясти время не удалось.) Несмотря на напряжение между Целести и Элейн, я был настроен приподнято и оптимистично. Я чувствовал удовлетворение и спокойствие.

Но оно не продлилось долго.

18 сентября 2002-го Целести наложила вето на Элейн. Я до сих пор не понимаю, что именно привело к этому. Целести решила, что мои отношения с Элейн должны закончиться. «Я накладываю на неё вето. Я хочу, чтоб ты прямо сейчас позвонил ей и сказал, что всё кончено» — сказала она. Не было никакого обсуждения, никакого пространства для дискуссии.

Ни одна из наших теоретически-академических дискуссий о праве вето не подготовила меня к реальности. Когда вето случилось в действительности, оно оказалось выворачивающим кишки. Моё сердце было разбито. Казалось, что Целести вырвала его из моей груди. Мне было сказано… приказано прекратить отношения с женщиной, которую я любил. Это непросто даже в самой наилучшей ситуации. Но непонимание причин сделало всё это ещё хуже.

Целести сказала: «У нас есть договорённость. Ты согласился с тем, что я могу наложить вето на любые отношения, независимо от того, есть ли у меня причина. Я накладываю вето на эти.»

К тому моменту, мы с Элейн были вместе больше трёх лет. Но это не имело значения. Значение имела только Целести и её вето, а также необходимость сказать Элейн о том, что всё кончено. «У меня есть кольцо, чтоб повелевать ими всеми», — говорила она. «Я твоя жена. Только наши отношения имеют значение. Все твои остальные отношения вторичны.»

Я не знал, что сказать. Наши правила не оставляли мне возможности ответа. Возражения были невозможны, и я не мог сделать ничего кроме того, чтоб подчиниться.

Я так и сделал. Я позвонил Элейн и сказал, что всё кончено. Она была так же шокирована, как и я. Она спросила: «Почему?» Она, всхлипывая, продолжила: «Что я сделала не так? Я выполняла правила! Я делала всё, так как ты говорил! Я делала всё, как говорила Целести! Я не понимаю, что произошло. Почему на меня наложено вето?»

«Не знаю. Она не сказала мне», — честно ответил я.

Элейн продолжала задавать вопросы: «Ты позволяешь одной из тех, кого любишь, приказывать тебе разорвать отношения с другой любимой? Это справедливо? Какое это имеет отношение к тому, кто полюбил тебя раньше? Если бы ты сначала встретил меня, и только потом познакомился с Целести, это было бы нормально, если бы я наложила вето на твои отношения с ней только потому, что мы встретились раньше? Почему это нормально, что она может ранить меня, но не я её? Разве у меня не должно быть возможность защитить себя? Разве у меня нет хотя бы права узнать — что я сделала не так?»

Я не мог ответить ни на один из этих вопросов. В соответствии с договорённостью, существовавшей между мной и Целести, мне не было позволено даже задать какой-нибудь из них.

До этого момента вето всегда было абстрактной идеей, уютным одеялом, помогающим Целести чувствовать себя увереннее. Но когда момент наступил, оно оказалось громом и молнией с ясного неба. Элейн была права. Она не выходила за тщательно сконструированные рамки, в которых должны были находиться наши с ней отношения. Не было никакого обсуждения. Было совершенно не учтено то, что мы провели три года, становясь всё ближе и уязвимее, взращивая любовные отношения, ослабляя свои защиты.

Вето сработало подобно ядерной бомбе. Мои отношения с Элейн были уничтожены во вспышке света, но ударная волна прошла и через мои отношения с Целести. Получить приказ расстаться с любимой женщиной оказалось больнее, чем я ожидал. Ни один из спокойных предшествовавших разговоров, ни один из рациональных аргументов не подготовил меня к этому. Эхо этой боли переотражалось между мной и Целести.

Я действительно хотел верить в то, что со стороны Целести это не было проявлением произвола. Она не была склонна к подлости или капризам. Какая-то причина привела её к этому вето, возможно — несколько причин. Но я не знал, что это за причина и не знаю до сих пор.

На следующей встрече ПолиТампы я говорил о том, что Целести наложила вето на Элейн и том, какое опустошающее действие оно оказало на меня в комнате, в которой было около тридцати пяти человек. Я описал насколько я ощущал своё сердце разбитым и то как всё ухудшило то, что я не знал причины её решения.

Идея вето была прочно укоренена в медленно развивавшейся культуре полиаморного сообщества. Почти все делили отношения на «основные» и «дополнительные». Почти все на той встрече склонялись в пользу вето. «Если вы хотите, чтоб полиамория работала», — сказала одна из них, глядя на своего мужа: «вам следует понимать что основная пара стоит превыше всего и это не обсуждается. Почему она сделала это — не важно. Достаточно того, что она подумала, что это необходимо. Если вы не ставите свои основные отношения на первое место, как ваши отношения вообще могут существовать?»

Раздался одобрительный ропот. «Без права вето у пар не будет возможности удерживать друг друга от того, чтоб скакать туда-сюда и спать со всеми, с кем захочется» — добавил кто-то другой. Ещё кто-то сказал: «Право вето это единственный способ, который даёт основной паре уверенность в том, что их потребности будут удовлетворены.»

Эти аргументы казались мне пустыми. Я не мог отделаться от мысли, что они смотрят на «дополнительных» партнёров как на угрозы, с которыми надо справляться, а не как на людей, которых надо любить. Я спросил: «А как насчёт остальных участников отношений? Какие у них есть права?»

Самым обычным ответом, безусловно, оказалось «никаких». Только один или двое высказались, что, возможно, у поддержки стабильности через иерархию имеются недостатки. Но этот взгляд не получил сколько-нибудь много внимания.

«Они знали на что идут, когда начинали встречаться с кем-то у кого уже есть основной партнёр. Если им это не нравится — не надо было вступать в отношения с самого начала!» — сказал кто-то. «Ты должен быть счастлив, что твоя основная партнёрша вообще позволяет тебе иметь других партнёрш!»

Несколько человек внесли тему уважения.

— Если кто-то не уважает ваши основные отношения, такой человек недостоин быть с вами, — сказал старый участник группы.

— Не заслуживают ли уважения и люди, находящиеся вне основных отношений? — спросил я.

— Только до тех пор, пока они соблюдают правила основной пары, — многие согласно закивали.

Несколько недель после вето я чувствовал какое-то онемение. Я не мог отделаться от мысли, что я только что сделал нечто ужасное, что разорвав так резко и беспричинно отношения с любившей меня женщиной, я слово бы взял драгоценный дар и швырнул его в грязь. Мне было больно, но куда сильнее я чувствовал, что беспричинно причинил боль другому человеку.

Распутать этические аспекты было непросто. Было ли бы этично отказаться принять вето, если я в явной форме дал Целести это право? Этично ли было разорвать отношения с женщиной, которую я любил и которая любила меня, по слову третей стороны? Ни то, ни другое не казалось мне правильным. В конце концов я пришёл к логическому расчёту: я был с Целести десять лет, а Элейн — лишь несколько. Я был женат на Целести. У нас был общий дом. Принять вето казалось менее разрушительным, чем отказаться сделать это.

Но оно по-прежнему не казалось мне правильным.

Однажды, я сказал Целести, что я больше никогда не приму вето.

— Почему, — спросила она.

— Ты разбила моё сердце. Ты сделала больно и Элейн и мне. Если что-то идёт не так, приди и поговори со мной об этом. Но больше никаких вето.

Но ущерб нашим отношениям был уже нанесён, хотя нам и понадобилось некоторое время, чтобы это осознать.

Мы с Элейн ухитрились спасти из катастрофического вето свою дружбу. Мы по-прежнему обменивались электронными письмами и общались через интернет-мессенджер. Мы оба отчаянно пытались понять, что же произошло, но к концу года мы по большей части адаптировались к дружбе без любовной составляющей.

Мои отношения с Беллой просуществовали после того вето всего несколько месяцев. В январе 2002-го ей предложили работу в Сан-Франциско и она решила принять это предложение.

Распад наших отношений назревал давно. Когда Белла прилетала, чтоб увидеть меня или я прилетал к ней, чтоб увидеть её, всегда наступал момент расставания и горе накатывало на неё как волна. Я помню, как мы сидели в аэропорту обнявшись, а по её лицу струились слёзы. «Я не хочу быть без тебя», — говорила она. «Я люблю тебя. Это фигово. Любовь не должна причинять такую боль.»

У меня не было слов, которые могли бы что-то исправить. Она не могла выносить жизнь вблизи меня, потому, что наложенные Целести ограничения, с которыми я согласился, были слишком суровыми. Она не могла выносить жизнь вдалеке от меня, потому что мы любили друг друга и это было слишком болезненно. Поэтому она делала единственное, что могла: переехала от меня на расстояние, достаточное для того, чтоб смочь отпустить меня.

Я убедил себя в том, что она делает это исключительно в интересах своей карьеры. Я не признавал роли наших отношений в этом решении.

Наши отношения не надолго пережили её переезд. Расстояние слишком сильно давило на нас. Она пару раз приезжала ко мне, но слёз каждый раз было столько же, сколько и улыбок. Нам с ней не было позволено узнать то, на что мы были способны: почти десять лет наши отношения жили под Дамокловым мечом. Даже без явного ущерба, нанесённого использованием права вето, простое знание того, что кто-то другой может приказать нам расстаться, медленно разъедало фундамент наших отношений. Я сказал Целести, что не приму нового вето, но было слишком поздно: мы с Беллой прожили годы в тени вето и урон уже был нанесён.

Официальное завершение наших отношений произошло в телефонном разговоре. Он был коротким, почти деловым. Белла прямо сказал, что она не может оставаться моей партнёршей, пока я остаюсь с Целести, и пока наши отношения происходят на расстоянии. Она сказала, что готова оставить дверь открытой для будущих отношений, если вдруг мы когда-нибудь будем жить неподалёку, но только если со мной не будет Целести. Что есть слишком много всего, чего ей нельзя говорить и делать. Она пыталась десять лет, но оказалось просто невозможно построить со мной отношения, приносящие ей счастье до тех пор, пока я обременён ограничениями, не позволяющими ей быть со мной близкой.

В Сан-Франциско она начала встречаться с мужчиной, блестящим и эксцентричным разработчиком встраиваемых систем и робототехники, обладавшим неортодоксальным вкусом во всём: от музыки до стиля отношений. Мы с ним подружились. В итоге эти двое поженились.

Я принял тот факт, что отношения закончены, но много лет пытался понять ­— почему Белла завершила их. Я думал: мы были вместе десять лет, почему, после всех этих лет, ситуация стала такой, что она больше не могла быть со мной? Я не понимал это, и было трудно примириться с тем, что мне надо принять завершение отношений, не понимая, в чём его причина. Мне хотелось завершенности, что означало для меня понимание того, что именно пошло не так. Но в тот момент мой взгляд на мир не мог приспособиться к пониманию этой причины. Для того, чтоб понять и принять причины, которые сделали наши отношения неприемлемыми для неё, мне потребовалось много времени. И развод.

Мы с Беллой близки даже сейчас. Степень её терпеливости в отношении меня совершенно удивительна. Её любовь ко мне была глубока, несмотря на всю боль, которую я ей принёс, несмотря на все продемонстрированные мной различные виды плохого обращения, несмотря на мою неспособность постоять за наши отношения. И когда от наших отношений осталась лишь зола, я наконец осознал, что неправильного было в лозунге около церкви из моего детства.

«Твоя жизнь либо сияет светом, либо отбрасывает тень». Всё не так просто. Каждый из нас это смесь света и тьмы, хорошего и плохого. Меня легко любить, как говорили многие мои партнёрши. Я люблю в ответ с безрассудной щедростью. Но при этом я, как оказалось, способен быть беспечным по отношению к чужим чувствам и не понимать их ценности до тех пор, пока не становится слишком поздно.

Если бы мы были аккуратно рассортированы на кучки, отмеченные «хорошие люди» и «плохие люди», жизнь была бы куда проще. Мы бы не могли быть, например, быть теми, кого любить просто, но опасно.

Даже сейчас, когда я пишу эти строки, мне трудно думать о Белле, не вспоминая о том, как я подводил её. И да, она по-прежнему любит меня с тихой определённостью. Моя жизнь отбрасывает на неё и свет и тень, так же как и на многих других моих любимых.

Оглядываясь назад сейчас, с расстояния нескольких десятилетий, мне совершенно очевидно, что именно произошло с моими отношениями с Беллой и как точно такие же вещи помогли мне разрушить отношения с Руби. Я чувствовал неуверенность не потому, что у Руби начались отношения с Ньютоном. Я чувствовал неуверенность от того, что они символизировали.

С Ньютоном Руби никогда не была человеком второго сорта. Ей никогда не надо было подчиняться чьим-то прихотям, не надо было бояться выйти за пределы поставленных ей рамок. С Ньютоном пределом было только небо. Она могла попросить о чём угодно. Могла защищать свои потребности без страха расправы и иметь разумные ожидания того, что он попробует удовлетворить их. На их пути не было особенных преград, у их отношений не было никаких границ, кроме тех, о которых они сами договорились вдвоём. Её отношениям никогда не надо было прятаться в тени. Когда она была с ним, она могла расслабиться, потому что обратный отсчёт до расставания не был запущен. Он мог предложить ей всё, что хотел, что значило, что он мог предложить ей то, что я не мог.

Все ограничения, наложенные на Руби моими соглашениям с Целести, все тысяча и один способы, которыми я не мог быть с ней — все они ранили её, так же как и Беллу. И хотя я и не мог видеть этого непосредственно, на каком-то глубинном уровне я об этом знал. Меня не беспокоили другие отношения Целести, потому, что другие партнёры не могли предложить ей что-такое, чего не мог предложить я. Отношения Руби с Ньютоном меня беспокоили, потому, что он мог свободно предложить ей то, чего не мог предложить я. Я не взял на себя ответственность за свою неуверенность, я не мог. Потому, что это можно было бы сделать, только если поставить под вопрос основание моих отношений с Целести, что могло привести меня к пониманию того, что наше соглашение неустойчиво.

Поэтому я обвинил во всём Руби. Я винил её за всё, что чувствовал. Я перестал разговаривать с ней и даже относиться к ней как к человеческому существу. Я упаковал все свои страдания и сложил к её ногам, говоря: «Как ты могла сделать это со мной?» И она сделала единственную разумную вещь, которую могла, она ушла.

Мне потребовалось много времени для того чтоб увидеть, что да, соглашения построенные на неуверенности и страхе причиняют страдания тем, кто их заключает, но окружающим они причиняют гораздо больше страданий. Мои отношения с Беллой продержались дольше, чем отношения с Руби потому, что я был мудрее и чуть более зрелым, но я всё ещё не мог понять, что приглашаю людей в своё сердце, не имею возможности позаботиться о них.