1. Постановление бюро Советского ЦК КПСС "О некоторых вопросах идеологической работы в институтах СО АН СССР и НГУ" от 16 апреля 1968 года отменить. 2. Вопрос о политической реабилитации подписавших "Письмо 46ти" решить в установленном порядке. 3. Проинформировать о решении бюро ЦК КПСС партийные организации СО АН и НГУ, ознакомив их с запиской идеологического отдела. Опубликовать данное постановление в местной печати"... -- Андрей остановился.
-- Да, я помню атмосферу тех дней, -- сказал грустно Юра, -- я был новичком в Академгородке тогда, ни с кем из участников этих событий не знакомый. И именно поэтому эта аура тревожности, взволнованности, нематериализованная в моем сознании в чемто конкретном, меня касающемся, все же внушала осознание того, что Городок стоит на пороге своей кончины... -Ну что ж, будем продолжать, -- сказал Андрей, выслушав реплику Юры. -- Итак, начнем с адресата, который буду читать в сокращении, а фамилии без отчеств. -- Андрей сложил листок газеты, взял его в правую руку, артистично выставил ее немного вперед, а левую засунул в карман джинсов. После этих приготовлений он принялся четко, с выражением читать: "Верховный суд РСФСР; Ген. прокурору; Пред. През. Верх. Сов. Подгорному; Генсе ку Брежневу; Предсовмина Косыгину. Письмо 46ти". Читаю текст, -- сказал Андрей и сделал глубокий вздох: -- "Отсутствие в наших газетах скольконибудь связной и полной информации о существе и ходе процесса А. Гинзбурга, Ю. Галанскова, А. Добровольского и В. Лашковой, осужденных по ст. 70й УК РСФСР, насторожило нас и заставило искать информацию в других источниках, в иностранных коммунистических газетах. То, что нам удалось узнать, вызвало у нас сомнение в том, что этот политический процесс проводился с соблюдением всех предусмотренных законом норм, например, такого, как принцип гласности. Это вызывает тревогу. Чувство гражданской ответственности заставляет нас самым решительным образом заявить, что проведение фактически закрытых политических процессов мы считаем недопустимым. Нас тревожит то, что за практически закрытыми дверями судебного дела могут совершаться незаконные дела, выноситься необоснованные приговоры по незаконным обвинениям". -- Андрей на миг остановился, чтоб перевести дыхание и продолжил чтение: -- "Мы не можем допустить, чтобы судебный механизм нашего государства снова вышел изпод контроля широкой общественности и снова вверг нашу страну в атмосферу судебного произвола и беззакония. Поэтому мы настаиваем на отмене приговора Московского городского суда по делу Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой и требуем пересмотра этого дела в условиях полной гласности и скрупулезного соблюдения всех правовых норм, с обязательной публикацией материалов в печати. Мы требуем также привлечения к ответст венности лиц виновных в нарушении гласности и гарантированных законом норм судопроизводства".
-- Вот так, -- завершив чтение, сказал Андрей и помахал истрепанным листком газеты. -- И далее сорок шесть подписей. Читать не стану. Кому интересно, можете посмотреть. -- Это письмо было написано, кажется, в конце февраля? -- уточнил Валера. -- Оно датировано девятнадцатым февраля шестьдесят восьмого года, -- ответил Андрей, глядя в газету. -- А двадцать третьего марта содержание этого письма было изложено в американских газетах, а через несколько дней передано по "Голосу Америки", -- сказад Юра. -- Вот тутто все и началось. Троих авторовкоммунистов выгнали из партии, троим -партвзыскания. А всех в целом обвинили в попытке "дискредитировать советские юридические органы", а также "в безответственности и политической незрелости". В комнате воцарилось минутное молчание. Затем, прервав тишину, Сергей сказал: -- Я с тобой согласен, Виктор, в том, что мы тоже можем отнести себя к спровоцированным. Нас завели, как часы, на новое время и на полном ходу остановили. Но кто остановил? Мы сами остановились, потому что механизм, элементами которого мы были, больше готов был стоять, либо двигаться по инерции, чем работать в новом режиме. Винт нашего "завода" нужно было все время подкручивать, чтоб "ход" не замедлялся и, тем более, не останавливался. Но в том-то и беда наша, что мы не сумели обеспечить процесс "подкручивания винта", и потому стали закручиваться гайки... -- Да, -сказал Андрей, -- а ведь если серьезно: что мы, гуманитарии, сделали, чтобы противостоять застою, стагнации?.. Разве, опрашивая людей по утвержденным ЛИТО анкетам, мы не знали реальной жизни? Разве мы не могли ее изучать за пределами этих "конкретных" исследований, чтоб не тогда, а сейчас положить на стол и показать, что реально существует в обществе. Нам нужно было взахлеб повторять за Андроповым, что мы не знаем нашего общества? Мы, социологи, вроде бы все должны были понимать, ведь общество -- это же предмет наших исследований, а разве не мы подхватили эту туманную концепцию "развитого социалима". Разве мы не понимали, что это -- блеф. Если не понимали, то вообще грош нам цена. А если понимали, то дискредитировали социологию вообще с ног до головы. Вы посмотрите на каждого из нас, ведь мы же все без пальцев. Нету у нас пальцев, мы их высосали на доказательства, что он, этот развитой социализм, существует. Мы даже выделяли и находили его специфические черты, назвав эту концепцию самым большим достижением философской мысли. Мы уже почти доказали, что чуть ли не завтра это развитой социализм станет коммунизмом. А тут вдруг опять Юрий Владимирович Андропов, царство ему небесное, взял да и свинью нам, гуманитарам, подложил. В своей нашумевшей статье "Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строителства" -- так, кажется, она называлась? -- вдруг взял да и сделал великое открытие (!), на которое нас не подвигли наши "конкретные" социологические исследования. А Юрий Владимирович своим поэтическим умом дошел до того, что развитой-то наш социализм еще только в начальном своем этапе находится. И только по мере решения партией и народом комплекса задач по "совершенствованию развитого социализма" будет происходить "постепенный переход к коммунизму". Я столько раз это цитировал, что помню наизусть. Как же! Формулу этого великого открытия Андропова нужно было знать назубок, ведь она меняла, многое из того, что говорили другие и я сам. Ведь куда мне было додуматься до того, что коммунизм не завтра, когда мои "конкретные" исследования указывали почти "конкретный" кратчайший срок. Мы получили хоть какой, хоть ущербный инструмет, но инструмент, чтобы изучать общество. Но ни для кого анкета дрозофилой не стала. И потому мы получили то, за чем гонялись, -- туман, который окутал наше прошлое, настоящее, а теперь еще и будущее. -- А помните анекдот в брежневские времена? -- спросил оживленно Володя. -- Приходит больной к врачу: "Знаете дактор, я болен". -- "А что с вами?" -- спрашивает доктор. -- "Да вот, полное во мне нарушение: вижу одно, слышу другое, думаю третье, а говорю четвертое"... -- "Простите, -- отвечает доктор, -- от развитого социализма не лечим". Вот так мы все и болели этой болезнью. Но самое драматичное то, что мы не хотели лечиться. Нам было удобно болеть. Правда, болезнь придавала каждому из нас ощущение некоторй ущербности. Но с этой ущербностью нам легко было жить с протянутой рукой. В профсоюз, в администрацию, в райком, в обком, в ЦК -- всюду мы могли обратиться со словом: "дай". И нам давали бесплатно либо за копейки убогое жилье, убогое здравоохранение, убогую путевку и т. д. Конечно, мыто, гуманитарии, и без "конкретных" исследований знали, что бесплатность эта вовсе и не бесплатность, а результат того самого "урезанного дохода" Из-за которго Маркс так спорил с Лассалем в своей знаменитой "Критике Готской программы". Но Карлу Марксу и не снилось, что "доход" наш будет так урезан, что позволит партократии не ограничивать свои "все возрастающиеся" потребности.
-- А наши гуманитарные труды... -- вставил, подавляя зевоту, уже сникший Юра. -- Если убрать обложку, то есть титульный лист, в жизни не распознаешь автора текста, настолько все они безлики, ущербны. Сколько этих книг, написанных только для того, чтоб иметь право на защиту диссертации, а не для того, чтоб вызвать интерес взбудоражить мысль! А как мы пишем наши книги и статьи? Наш главный метод написания -- это метод "РЭКЛЕ", по остроумному определению Люды Борисовой, что означает "рэзать, клеить". Вот мы и режим и перетасовываем, переклеиваем перлы из своих и нередко чужих статей в новые, из старых книг -- в новые, затем хвастаемся своими многотомными собраниями сочинений. А наши сборники чего стоят?.. Не мы ли сами их прозвали "Братскими могилами"?.. "Живи, как в трамвае: не высовывайся и не занимай первых мест"; "ученым можешь ты не быть, а кандидатом быть обязан"; "мысль соискателя ученой степени в гуманитарных науках -- кратчайшее расстояние между цитатами классиков и генсека" -- вот наши девизы и шутки. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно.
-- Эх, ребята, что-то и вправду грустно, -- медленно потянувшись за бутылкой коньяка, сказал Андрей. -- Ведь присутствие прелестной дамы должно бы нас настроить на более лирический лад. Инга, я сожалею, что не знал вас ранее, хотя много слышал о вас от Вадима. Вы, наверное, будете самым молодым профессором в социологии. Вот за это и выпьем. -- Спасибо, -- сказала, снова раскрасневшись, Инга Сергеевна. -- Женщины обычно о возрасте не говорят, но вы, Андрей заблуждаетесь насчет "самого молодого". Однако не будем об этом. Давайте просто выпьем за нашу молодость, за те неповторимые времена, которые дали нам столько душевного богатства, которое ни с какими иными благами не сравнить. -- А если говорить по большому счету, -- сказал, медленно выходя Из-за стола Сергей, -- я счастлив, что мы дожили до этой перестройки. Главное -- нужно объединиться, чтоб помочь Горбачеву. Если демократические силы общества будут едины, -- нам ничего не страшно. -- Вопервых, я думаю, что помогать Горбачеву уже поздно. Его дни на политической сцене уже сочтены. А вовторых, в чем ему помогать, если он сам разваливает то, что выстраивает, вернее перестраивает ! -- воскликнул Юра задиристо. -- Сам начал и сам разваливает, и нас за дураков принимает. Что это он такое говорит: "Главное --побольше социализма". Ну скажите, люди добрые, коллегисоциологи, занимающиеся всю жизнь проблемами социалис тического общества, что такое "побольше социализма"? Лично я профан, ну а вы, кто здесь самый умный? Кто скажет, разъяснит? Ну я провинциал, может, ты, Андрей,-- столичный человек, разъяснишь? То-то и оно, что молчите. Вот и все не знают. Потому идем туда, не зная куда, и хотим иметь то, не знаем что. А "туда" может оказаться пропастью. И снова встанет вопрос, наш вечный вопрос: "кто виноват?". И кто же будет виноват, а никто из тех, кто виновен, потому что юристы придумали презумпцию невиновности . Здорово, да? Не доказано -не виновен. Это юристы придумали способ выдачи индульгенции. Хаха... Инга Сергеевна почувствовала себя задетой за живое. -- Ну, Юра, о презумпции невиновности и индульгенции стоит подумать в другой раз. А сейчас я бы хотела вернуться к Горбачеву. У нас возникают такие вопросы насчет "побольше социализма", потому что мы не стремимся понять его. Но если мы, гуманитарии, не будем понимать Горбачева, то с кем ему быть? Вы ведь знаете, что в последние годы в мире возрос интерес к идеям и методам герменевтики -искусству и теории интерпретации понимания и объяснения различных текстов. -- Ну, Инга Сергеевна, -- перебил Андрей с улыбкой, -- вы прямо, как за кафедрой. -- Инга, а ведь еще чутьчуть и ты получишь титул профессора, -вдруг вставил, круто сменив тему разговора, Сергей. -- Сейчас ВАК стал работать более оперативно, и, я думаю, что тебя утвердят очень скоро. Представляешь -- профессор. Мне кажется, что это слишком много для одной "слабой" женщины: и красавица, и умница, и положение, и... и... и... -- стал он загибать пальцы смеясь. -- Друзья, что вы думаете по этому поводу?
-- Даа, -- протяжно произнес слегка охмелевший Вадим, глядя на Ингу Сергеевну восхищенно, -- твоей короне недоставало только этого бриллианта. -- Ребята, пожалуйста, что это вы в самом деле, -- взмолилась Инга Сергеевна, улыбаясь. В мгновенье память вернула ее к событиям прошедших двух дней. И что-то внутри в этом неожиданном празднике тяжким упреком начало терзать ее, вызвав желание немедленно уйти. "Сколько же сейчас времени?" -подумала она. Но свои наручные часы она сняла, когда собралась в ванную (вместо которой попала на эт встречу), а спрашивать было неудобно: друзьяколлеги еще заподозрят, что ей стало скучно с ними. -- Инга, -- словно угадав ее мысли, сказал Вадим, -- а где твой автореферат? Принесика сюда, пожалуйста, мы хоть посмотрим на него, а ты нам всем подаришь с автографом. Наверняка у тебя есть лишние экземпляры с собой. -- Конечно, -- ответила она, довольная тем, что нашелся сам собой повод уйти и немедленно вышла Из-за стола. Она зашла в свою комнату, не закрыв дверь, чтоб взять оставшиеся экземпляры автореферата и раздать друзьям, уже не садясь более за стол, так как чувствовала невыносимую усталость и неудовлетворенность собой. Наклонившись над письменным столом, она ворошила кипу бумаг, как вдруг ее обдала волна алкогольного перегара. Прежде чем она что-то сообразила, две сильные мужские руки обхватили ее сзади. Она отпрянула, повернулась и снова оказалась в объятьях Вадима. -- Инга, милая. Я люблю тебя. Я опять повторяю тебе это, как много лет назад и как все эти годы. Инга, помнишь, я тебя назвал когда-то "колдуньей". Ты меня действительно приворожила. Ты знаешь, что все эти годы я мечтаю о тебе. Я люблю тебя, как никого никогда не любил. -- Вадим осыпал ее лицо, волосы, шею горячими поцелуями, не давая ей опомниться. -- Вадим, дорогой, -- произнесла она покровительственно, пытаясь высвободиться из его объятий, -- я только что рассталась с внучкой. Понимаешь, с внучкой... Да и у тебя уже внуки. Ты выпил и не ведаешь, что говоришь. Завтра ты отрезвеешь и тебе будет неловко. Ее голова едва доставала до плеча Вадима, а тело было сжато его объятьем, и она чувствовала себя совершенно скованной. -- Инга, умоляю тебя: не гони, -- твердил Вадим, не слушая ее. -- А хочешь, поедем в другую самую шикарную гостиницу... Я осыплю тебя цветами, мы распустим твои волосы. А потом до рассвета будем кататься по Москве, ведь я знаю, как ты любишь Москву... Она была измучена этой новой неожиданно свалившейся на нее психологической нагрузкой и чувствовала, что и тело и душа отвергают ее полностью. -- Вадим, я тебя умоляю. Если ты действительно относишься ко мне так, как говоришь, прошу тебя об одном: оставь меня, -- произнесла она, не вняв ни одному его столь взволнованному и значимому для него слову. -- Мне сейчас плохо, очень плохо и в этом "плохо" ничему тому, о чем ты говоришь, нет места. -- Тебе плохо? -- продолжал он осыпать ее поцелуями еще более страстно. -- Разве может, разве имеет право быть тебе плохо. Что, что у тебя плохо? Инга, я умоляю. Позволь мне сделать чтонибудь для тебя. -- Вадик, -- сказала она тихо, совершенно ослабев, -- единственное, что мне сейчас нужно, -- побыть одной. Я говорю тебе серьезно, как другу. Если ты не поймешь меня и не уйдешь, ты станешь мне неприятен не только как мужчина, но и как человек. Вадим мгновенно выпрямился, выпустил ее из своих объятий и растерянно смотрел ей в глаза. Затем, не сказав ни слова, стремительно вышел. Инга Сергеевна быстро заперла дверь. Не раздевшись, не смыв тушь с ресниц, не расчесав волосы и не выполнив всех косметических процедур, неукоснительно ею соблюдаемых каждый вечер, она свалилась в постель. Часы показывали половину четвертого. Она завела дорожный будильник на семь часов и тут же погрузилась в тяжелый глубокий сон.
x x x
Раним утром, когда Москва только пробуждалась, Инга Сергеевна села в заранее заказанное такси и отправилась в Шереметьево встречать мужа. Как только машина двинулась с места, красота и покой утреннего города, окутанного не сдающейся осени пышной листвой, охватила ее волнением, воспоминания вчерашнего вечера нахлынули на нее. Чтоб отвлечься, она завязала ничего не значащую болтовню с таксистом о Москве и ее проблемах. Словоохотливый таксист говорил о противоречиях и трудностях столичной жизни, о неясности линии Гавриила Попова, о тупости мер, связанных с введением визиток, которые стали предметом спекуляции, ничего не решая в обеспечении столицы товарами и продуктами. С подчеркнутой тревогой сказал о росте преступности, об увеличивающемся количестве оружия в частных руках в связи с доступностю приобретения его на рынке и кражами с военных складов. Он позволял себе категорично и нелицеприятно отзываться о "Мишке с Раиской" (так называя Горбачева и его жену), о популизме не вызывающего у него доверия Ельцина. Излагая свое неверие в успех перестройки и настаивая на ее ненужности, он категорически отрицал необходимость рынка, доказывая, что "базаров у нас и так полно в каждом городе и деревне, а полки пусты, а то, чем заполнены, не купить Из-за дороговизны". Брежневские времена представлялись ему как эталон благоденствия и ясности, когда каждый знал, на что может расcчитывать.
За разговорами время пролетело быстро, и вскоре они остановились у стеклянной двери Шереметьево2.
Самолет прибыл с опозданием и, поскольку до вылета в Новосибирск у Александра Дмитриевича оставалось немного времени, они решили не заезжать в гостиницу, а после завтрака прямо в аэропорту сразу же поехать на такси в аэропорт Домодедово, откуда был рейс в Новосибирск.
Вкратце ответив на вопросы мужа о ее защите диссертации, Инга Сергеевна подробно рассказала о ситуации, складывающейся у дочери. -- Я предполагал, -- сказал он задумчиво, -- и в то же время не предполагал такой поворот дел. Предпола гал, потому что это и есть естественное и обычное поведение командноадминистративной системы. Не предполагал, потому что ситуация все же существенно меняется. В конце концов, директор института -- не есть еще государственная власть. Он только ее неумный, ограниченный, отсталый представитель. Мы ничего незаконного не делаем, значит, победим. x x x
Инга Сергеевна сидела одна в номере гостиницы и, не желая ни с кем общаться, включила телевизор. Экран явил лицо ведущего одной из ее любимых передач -- "Кинопанорамы" -- Виктора Мережко, который в ее представлении навсегда слился с образом одного из героев фильма "Прости" по его же сценарию и которого он сыграл в партнерстве с Алисой Фрейндлих и Натальей Андрейченко. И, видя в нем (каковым был герой) утонченного, деликатного, интеллигентного человека, рыцаря в современном понимании, она слушала выступления Мережко на телевидении всегда с удовольствием, даже в случаях несогласия с тем, что он говорит. В последнее время, когда отъезды представителей творческой интеллигенции стали волнующей всех и весьма ощутимой реальностью, Мережко, приглашая того или иного гостя в "Кинопанораму", часто задавал вопрос примерно в такой форме: "Вот сейчас такое время, многие уезжают. Я лично не разделяю, а вы (или ты), как к этому относитесь?"
На сей раз он вел беседу с популярным тележурналистом Владимиром Познером. Увидя их на экране, Инга Сергеевна даже воспряла духом, ибо встреча с этими людьми всегда сулила что-то интересное, нестандартное. Да и красавцы оба, элегантны, с особым шармом в манере обращения к зрителю. А первые телемосты Познера с популярным американским телеведущим Филлом Донахью навсегда остались в памяти как символы перемен, гласности, свободы в стране. Сейчас в "Кинопанораме" Познер, являя жестами, оттенками приятного голоса свое "суперстаровское" положение, размышлял на тему эмиграции. По мере включения сознания в суть говорившегося на экране, Инга Сергеевна стала ощущать все большее раздражение и протест в связи с ироничными ремарками Познера в адрес уехавшей и уезжающей интеллигенции. Она смотрела с волнением на экран, и постепенно в ней нарастало разочарование полюбившимися ведущими. Что знают они, эти столичные звезды, о судьбах интеллигенции, живущей за пределами Москвы? Что знают они об образе жизни интеллигенции в провинции? Знают ли они, что такое жизнь в провинции, где тотальное запаздывание всех новшеств общественной жизни, оголтелый консерватизм и бюрократизм местных чиновников, следствием которого является нищета всех сфер жизни -материальной и духовной. Отдаленность от центра при дороговизне транспорта (относительно зарплаты), абсолютная невозможность поселиться в гостинице в крупном городе, тем более в столице, без брони создает атмосферу замкнутости, непричастности ко всему происходящему в столице и так дразняще демонстрируемому телевидением.
Во все времена и во всех странах есть проблема столицы и провинции. Но специфика этой проблемы для жителей СССР в том, что человек совершенно не властен ее решить самостоятельно, если даже для него ее решение на грани: "быть или не быть", поскольку ему не преодолеть барьеров прописки, жилищных и многих материальных проблем. Инга Сергеевна смотрела это не вызывающее у нее уважения пропагандистское шоу Мережко--Познера, рассуждающих с такой непростительной легкостью о драматических проблемах советской интеллигенции, невольно сопоставляя эти рассуждения с судьбами своих детей и их друзей по общежитию, и память перенесла ее к тем временам, когда она с головой окунулась в работу на ниве социологии, обогретой лучами хрущевской оттепели 60х годов. Социологические коллективы исследовали разные аспекты жизни народа, в том числе жизни интеллигенции. Известный социолог, профессор Владимир Шубкин, изучая жизненные планы молодежи, получил взбудоражившую общественность картину, которая наглядно была представлена в виде двух пирамид, одна из которых (сплошная) изображала объективные потребности общества в кадрах по профессиям, ранжированным по степени привлекательности, вторая (пунктирная) обозначала численность юношей и девушек, которые хотели бы работать по этой профессии. И когда эти пирамиды сопоставили друг с другом, то они наложились абсолютно зеркально. И это определяло огромный разброс конкурсов в вузах. Живучая сталинская демагогия в виде лозунгов "незаменимых людей нет", более всего отразившаяся на судьбах интеллигенции, нашла свое выражение и в политике приема студентов в вузы. "Нет незаменимых талантов в математике, нет незаменимых талантов в физике, нет незаменимых талантов в биологии, в индустрии". А раз нет незаменимых, значит, критериями отбора в вузы были не талант, а "политическая грамотность", членство в партии и т. д. Но если в технические вузы и на факультеты точных и естественных наук университетов еще как-то "проскакивала" истинно талантливая молодежь, то на гуманитарных вообще царил произвол. Сюда, понятно, никто не поступал с объективными, неоспоримыми подтверждениями таланта в виде грамот и медалей олимпиад и конкурсов (поскольку таковых не было по большинству гуманитарных дисциплин). Медалисты тоже чаще всего предпочитали другие факультеты. Потому отбор на юридические, философские, педагогические факультеты главным образом основывался на идеологических критериях и на директивах партийных органов. Это нарушало естественное распределение молодежи по критериям их истинной устремленности. И те (даже самые талантливые), кто оказывался за чертой "привилегированных", вынуждены были поступать кто куда -- лишь бы поступить, поскольку престиж высшего образования в стране был очень высок. А результаты неприглядной ситуации во всей ущербности и негативности проявились в анализе данных социологов. Например, в одном из исследований по проблемам учительства социологи опрашивали абитуриентов, поступа ющих в педагогический вуз, готовящий учителей младших классов. Преобладающее большинство в ответах на соответствующий вопрос ответили, что больше всего на свете любят детей, умеют с ними играть, придумывать игры и их планы устремлены только на работу в школе после института. Когда же социологи через два месяца после начала учебного года опросили этих же абитуриентов, только два процента из них подтвердили свои прежние ответы. Остальные выразили желание работать дикторами, редакторами, референтами -- кем угодно из возможного с педагогическим образованием, -- но только не учителями. Они утверждали, что им не нравится работа с детьми и они ничего не умеют с ними делать. Тогда же социологи в отделе Заславской начали изучать проблемы текучести кадров. Со сталинских времен к лицам, часто меняющим работу, формировалось крайне негативное отношение, что выражалось словом "летун". Предполагалось, что "кадры", должны быть счастливы уже тем, что удостоены великой чести, отраженной в знаменитом лозунге: "Кадры решают все". Однако первые же опросы социологов показали, что за ярлыком "летун" чаще всего скрывались самые образованные, самые высококвалифицированные "кадры". В своих ответах на вопросы анкеты они часто дописывали то, что не укладывалось в опросник: о неудовлетворенности условиями и организацией труда, о невостребованности их вузовского образования, о плохих отношениях в коллективах. Социологи на уровне открытия восприняли тот факт, что именно представители интеллигенции даже при невысокой оплате их труда называли зарплату среди причин увольнения на одном из последних мест. Не менее грустная картина открылась социологам при изучении проблемы свободного времени: отсутствие возможностей, либо их минимальный уровень для удовлетворения каких-либо духовных потребностей интеллигенции.
Тогда социологи героически пытались раздвинуть рамки, а точнее, решетки принятой догмы о социальноклассовой структуре общества. Занимаясь "конкретными" (проклятое слово) социологическими исследованиями образа жизни различных социальных групп общества, социологи столкнулись с проблемами, которые прекрасно отразил позже в своей работе "Образованщина" Александр Солженицын. Стало ясно, что то содержание, которое вкладывается в понятие "интеллигенция" официальной статистикой, никак не соответствует истинному его значению. Для определения уровня жизни интеллигенции, ее интересов, потребностей, причин удовлетворенности трудом (либо неудовлетворенности), мотивов выбора профессии и удовлетворенности ею, структуры использования свободного времени и многих других проблем необходимо было, естественно, знать, что же это такое -- "интеллигенция".
В своих поисках социологи исходили из того особого смысла, который вкладывался в понятия "интеллигенция", "интеллигентность" именно в России. Известно, что термин "интеллигенция" появился именно в России в середине XIX века и уже с русского перекочевал в другие языки. В России в это понятие входит нечто иное, более объемное, но трудно передаваемое, чем то, что зафиксировано в словарях, как "умный, понимающий, знающий, мыслящий общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным (преимущественно сложным) трудом и обычно имеющих соответствующее, как правило, высшее образование".
Определение понятия "интеллигенция" -- само по себе тема для анализа. В других языках и культурах слово "интеллигент" означает почти то же, что "интеллектуал". В российском понимании, даже высокий интеллектуал, может не пройти под понятие "интеллигент", если в нем нет того "самого" чегото, что имеется в виду при употреблении этого понятия. Любая попытка это оформить словесно затруднительна, однако даже на уровне обыденного сознания каждый в России, кто говорит о ком-то "это интеллигентный человек", вкладывает в это понятие его подлинный смысл. Очевидно, что ближе всего к понятию "интеллигентность" феномен слияния этики и культуры, в котором Альберт Швейцер видел способ достижения прогресса человечества.
Официальные формы статистики, как правило, толковали это понятие широко, исходя из определения интеллигенции как той части общества, которая имеет высшее образование, что позднее очень точно отметил Солженицын. Вместе с тем в обществе работали очень мощные механизмы, направленные на постоянное размывание сути так нелюбимой властями "прослойки" постоянными мероприятиями, направленными против "самовоспроизводства" интеллиген ции. Обнаружив на основании данных статистики, что дети интеллигенции оказываются более конкурентоспособными при поступлении в вузы благодаря более высокому уровню знаний после школы, руководители страны страшно забеспокоились тем, что интеллигенция будет сама себя воспроизводить в поколениях, возродив традиции, черты образа жизни, присущие этой категории людей. Это "страшное", "угрожающее" для властей явление стало причиной принятия в 1969 году постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР "Об организации подготовительных отделений при высших учебных заведениях" в целях повышения уровня общеобразовательной подготовки рабочей и сельской молодежи и создания необходимых условий для поступления в высшие учебные заведения". Подготовительные отделения по существу были созданы для "размывания" слоя интеллигенции путем предоставления больших льгот для поступления в вузы представителям рабочей и сельской молодежи, а также освобожденным комсомольским и партийным работникам. Хотя в постановлении отмечалось, что в вузы зачисляются только те выпускники подготовительного отделения, которые заканчивают его на отличные и хорошие оценки, фактически же в вузы автоматически принимались все, кто был принят на подготовительное отделение, в результате чего сокращалось число мест в вузах для тех, кто поступал туда на общих основаниях. Параллельно с этим идеологическая работа была направлена на дискредитацию преемственности профессий среди интеллигенции. "Потомственный сталевар", "потомственный рабочий" -- это звучало "гордо", а "потомственный адвокат, врач, инженер, учитель", а тем более "династия" врачей, юристов и т. п. звучало почти крамолой. Таким образом, осуществлялось, с одной строны, искусственное притягивание к интеллигенции людей, никакого отношения ни по системе ценностей, ни по образу жизни, ни по установкам к интеллигенции не имеющим, а с другой, -- наоборот, осуществлялось отторжение от интеллигенции тех, кто мог принадлежать к ней по праву семейных традиций, уровня образования, культуры, нравственным принципам. Выпускники вузов из интеллигентных семей, как правило, пройдя через "чистилище" сельских либо провинциальных мест работы (школы, дома культуры, промышленные предприятия), по существу вынуждены были растворяться в новой для них среде, утрачивая за три (а иногда и более) года обязательной отработки там после диплома интеллигентские привычки и связанные с ними материальные и духовные потребности.
Исследования социологов показали вопиющие противоречия образа жизни провинциальных и особенно сельских специалистов (врачей, учителей, работников культуры). Они обнаружили, что эти специалисты мало отличаются по уровню своих интересов от обычных колхозников. Чтобы как-то раздвинуть рамки закостенелой схемы изучения социальной структуры, социологи предложили некий компромиссный вариант, назвав этот обнаруженный ими социальный слой "интеллигенткрестьянин". Они исходили из того, что, поскольку человек с высшим образованием в соответствии с официальной установкой неизбежно должен быть отнесен к категории "интеллигенция", но по существу, по содержанию жизни он -- крестьянин, то введение этого нового понятия позволит забить тревогу по поводу убогой жизни сельской интеллигенции, об отсутствии возможностей у нее для удовлетворения элементарных духовных потребностей, которые в силу этого либо деградируют, либо исчезают. Исчезновение потребности в культуре, в повышении образования, чтении и т. д. в конечном счете приводит к снижению интеллектуального и образовательного уровня специалистов, а это, по законам заколдованного круга, ведет к более низкому уровню образования, здравоохранения и культуры в сельской местности. При обследовании индустриальной сферы социологам открылись противоположные явления. С одной стороны, использование не по назначению интеллектуального и образовательного потенциала инженернотехнической интеллигенции способствовало тому, что по образу жизни они часто не отличались от рабочих. С другой стороны, влияние научнотехнического прогресса, всеобщее обязательное среднее образование приводили к тому, что многие рабочие по образу жизни и системе ценностей обретали характеристики, свойственные интеллигенции. Потому социологи ввели понятия "интеллигентрабочий" и "рабочийинтеллигент". Глядя на весьма довольных собой участнков "Кинопанорамы", Инга Сергеевна вспоминала, как смельчакисоциологи своими же коллегами"догматами" были жестоко "побиты", когда они объявили о своих "находках". Одни их обвиняли в посягательстве на "классические" ленинские критерии в понимании классовой структуры при социализме. Другие им бросали упрек в том, что в то время когда уже начала "зиять" "однородность" нашего общества, они де выискивают какие-то надуманные факты его дифференциации. Тогда же социологи сделали попытки использования в исследованиях категории "качество жизни", чтоб раскрыть хоть немного истинную суть "высоких показателей количества" везде и во всем. Идеологическая машина тут же заработала против употребления в советской социологии этой категории, и потому официальная точка зрения, зафиксированная даже в философском энциклопедическом словаре, состояла в том, что философымарксисты должны отвергать "апологетические буржуазные концепции качества жизни, вскрывая их классовую сущность и критикуя методологическую несостоятельность попыток подмены проблематики уклада, уровня, образа жизни одними лишь узко взятыми и тенденциозно трактуемыми проблемами качества жизни". Столичные телезвезды на экране отвлекали Ингу Сергеевну от этих воспоминаний ироническими ремарками в адрес уезжающей интеллигенции без малейшей попытки анализа причин этой драмы для людей и для страны. "Неужели опять из среды интеллигенции будут отслаиваться те, кто будут претендовать на роль экспертов по формированию "принципов"? Неужели нас ничему не учит история?" -- с чувством горечи, разочарования и тревоги она выключила телевизор и решила наконец пойти спать. Но тут раздался телефонный звонок. Звонила Анюта, чтоб сообщить последние новости. Вопервых, Игорь звонил в Штаты и профессор Флеминг его предупредил о том, что ему необходимо немедленно задействовать грант, и, если Игорь не явится в ближайшее время, он будет себя считать свободным в принятии соответствующего решения. Кроме того, дочь дополнила свой рассказ тем, что в институте начинается все так, как и следовало ожидать. На Игоря никто не смотрит. Его игнорируют, вероятно, уже многие знают о том, что его сократят.
-- Ничего, ничего, доченька. Не отчаивайся, -- сказала нежно мать, скрывая страдания. -- Знаешь, так бывает, что именно когда совсем плохо, что-то начинает резко меняться к лучшему. У жизни есть своя логика, и, если человек заложил какие-то зерна, они обязательно прорастут. -- Ладно, мамочка, -- сказала дочь снисходительно, -- ты у нас без философии не можешь. Но я боюсь, что сейчас философия нам вряд ли поможет, и я, честно говоря, не знаю, что делать. Мне страшно. -- Ну, доченька, что значит страшно, -- моляще произнесла мать. -- Ты же не на необитаемом острове. Мы ведь все вместе. Мы чтонибудь придумаем. -- Мамочка, что мы придумаем? -заплакав, с отчаянием произнесла дочь. -- Мне страшно за Катюшку. Если б ты видела нашу больницу. Сейчас в Москве, говорят, эпидемия дифтерита. Мне страшно, я тебе не хотела рассказывать. В прошлый раз, когда детям должны были делать очередные прививки, я сказала врачу, что папа мне привез Из-за границы разовые шприцы и что я прошу о предстоящей прививке поставить меня в известность заранее, чтоб я принесла разовый шприц для Катюшки. А врач мне знаешь что сказала? "Чем ваш ребенок лучше других?" Нет, ты только представь: она не порадовалась, что хоть одного ребенка со стопроцентной гарантией можно уберечь от инфекции СПИДа. Нет, она прониклась завистью к моему ребенку. Мне страшно. Мне кажется, что перед нами стоит огромная стена какой-то злой силы, которая вотвот обрушится на нас. -- Анюта, я требую прекратить это. Никакой стены. Тебе сейчас очень трудно. Но посмотри вокруг. Происходят огромные необратимые перемены. На их волнах всплывает пена в виде негодяев и бюрократов, жуликов, спекулянтов. Но прежде всего перемены тем и характерны, что они рождают новое, смелое, дерзкое, неожиданное. И это уже есть повсюду. Я уверена, что мы решим все наши проблемы. -- Мамочка, я тебя прошу, стань ты наконец на реальную почву. Перестань быть идеалисткой.
-- Доченька, послушай меня, может я и идеалистка, как ты говоришь, но тогда я благодарна этому своему качеству, ибо только оно мне помогало в жизни. Только вера в реализуемость задуманного помогала преодолевать невозможное, так как вера в возможность того, о чем мечтаешь, является главным стимулом, основой жизнестойкости. А сейчас ты сделаешь следующее. Не сердись, я ведь никогда тобой не повелевала, -- засмеялась мать. -- А сейчас приказываю: ты подойдешь к зеркалу, посмотришь, как ты красива, и улыбнешься себе. Потом возьмешь на руки Катюшку и улыбнешься ей. Потом пригласишь своих друзей Васильевых со второго этажа. Наверняка у вас еще коечто осталось с пятницы, и вы будете продолжать банкет в мою честь. Поверь, ничто так не помогает выживать, как праздники. И чем труднее, тем больше человеку нужен праздник, потому что праздник -- это утверждение радости бытия. Я вижу как ты уже улыбаешься. Вот и хорошо. Завтра позвоню. Целую. x x x
Последний день командировки прошел напряженно, и Инга Сергеевна с помощью Ирины и ее "девочек" оформила почти все бумаги для отправки диссертации в ВАК. После этого они организовали небольшой девичник и по традиции пошли в кафе "Паланга" на Ленинском проспекте, недалеко от гостиницы. Эти замечательные, умные женщинысоциологи и философы очень любили свою "заезжую" коллегу, а она нежно с благоговением относилась к ним и бесконечно ценила их дружбу. За разговорами во время трапезы они не успели оглянуться, как пролетело время, и Инге нужно было торопиться в гостиницу, где было заказано такси для отъезда в аэропорт. Коллеги пошли с Ингой в гостиницу, помогли ей упаковать дорожную сумку и, проводив до такси, стояли у крыльца гостиницы, пока машина не скрылась из виду. За окном машины прекрасная вечерняя Москва с очертаниями высотных зданий убегала все быстрей и быстрей. Одетые в леса здания создавали атмосферу подобную той, что бывает в доме во время ремонта, когда дискомфорт беспорядка нивелируется ожиданием новизны, чистоты, свежести и праздничности, которые неизбежно наступают после него. "Уже более двадцати лет моя жизнь непосредственно связана с Москвой. И в периоды удач и трудностей, успехов и разочарований всегда этот город внушает мне оптимизм и радость бытия. Сколько работ, дополнительных дел и поручений я готова была делать всегда, чтоб только иметь повод и право ездить в Москву. Вся моя жизнь была словно подготовкой к тому, чтоб потом когданибудь, когда здесь обоснуется Анюта, жить в Москве всем вместе", -думала она и ностальгические слезы по утраченной стабильности и ясности навернулись на глаз. А из включенного таксистом радио какие-то девицы страстно в своей песне умоляли "американбой" увезти их в Америку. По прибытии в аэропорт она, зайдя в туалет и увидев в зеркале свое распухшее от слез лицо и красные глаза, молча взмолилась: "Только бы никого не встретить из знакомых. Наши академгородковские любят летать этим рейсом -- утром можно еще успеть на работу после прилета. Только бы мне повезло ни с кем не столкнуться здесь". x x x
Ее место оказалось средним в трехместном ряду. У окна уже сидел пассажир. Она быстро сняла пальто, поставила под сиденье дорожную сумку, села в кресло и закрыла глаза. Всегда нагружая себя, как она сама говорила, "по двадцать восемь часов в сутки", привыкшая быть занятой до предела, она потому именно и любила перелеты, что они дарили четыре часа "ничегонеделания" -- жизни без звонков, обязанностей, запросов и ответов. И сейчас в этом уютном, чистом салоне она почувствовала комфорт и успокоение. Звучала очень мелодичная песня, исполняемая Боярским. "Хорошо, что повезло и никто не встретился, -- размышляла она. -- Мой ужасный вид мог вызвать недоумение у любого знакомого. Никто никогда меня не видел в таком неприбранном виде, уж сколько лет я не выхожу из дому с ненакрашенными ресницами и губами". Накрыв глаза белым шарфом, она сложила руки на груди, вытянула ноги и приготовилась ко сну. В это мгновенье она почувствовала прятный аромат свежести и легкое прикосновение локтя кого-то осторожно севшего справа. Открыв глаза, она увидела рядом с собой академика Остангова. Едва усевшись, он расположил на коленях дипломат и доставал какие-то бумаги, очевидно, настроившись работать. Инга Сергеевна замерла в волнении, снова закрыла глаза, испытывая почти отчаяние от столь неуместного соседства.
Она узнала о Кирилле Всеволодовиче Остангове примерно семь лет назад, буквально с первых дней его приезда в Академгородок. Встретила она его впервые на какомто совещании, где он сидел прямо напротив нее, и они волейневолей встречались взглядами. С тех пор они неоднократно пересекались в Доме ученых и на различных совещаниях, но никогда не были непосредственно представлены друг другу, ни разу не обмолвились друг с другом ни одним словом. Когда он, приглашенный из Москвы, приехал в Городок, его имя сразу стало обрастать легендами. Тогда ему было (по слухам) лет пятьдесят пять. Высокий, стройный, с густой красивой шевелюрой чернобурых волос, с сохранившимися (редкое исключение) аристократическими манерами, к тому же прекрасный оратор, он сразу обратил на себя внимание всех и особенно женщин. Среди тех из них, кто "охотился" за академиками, он немедленно занял в их имевшемся, по слухам, списке первое место. Надежды и стимулы, очевидно, придавало то, что Остангов приехал без жены, с какой-то немолодой, некрасивой дальней родственницей, выполнявшей в его доме роль "домоправитель ницы". Говорили, что он был женат на своей сокурснице, очень красивой, умной женщине, которая ради него бросила свою карьеру, воспитывала двоих сыновей и помогала ему во всем. Остангов очень рано достиг успехов в науке и сделал блестящую карьеру. Согласно слухам, Остангова с женой, кроме всего прочего, объединяла любовь к альпинизму. Каждое лето они вдвоем отправлялись в горы. В последний раз он поехать не смог Из-за чрезвычайно важной международной экспедиции, совпавшей по времени с походом, и жена поехала одна в составе их постоянной, спаянной многолетней любовью к спорту группе. Там произошло какое-то несчастье, и она погибла. Он очень страдал, считая себя виновным, вырастил детей, поженил их и, оставив им свою квартиру в Москве, приехал в Академгородок. Он так и жил один, не давая повода судачить о подробностях своей личной жизни. Остангов обладал удивительным воздействием на сталкивающихся с ним людей, какой-то особой аурой, под воздействием которой возникало желание казаться лучше и умней. Вот и Инга Сергеевна начала испытывать необъяснимое волнение, оказавшись рядом с ним. "Что это я, в самом деле, -- подумала она, -- неужто устала до такой степени, что любой внешний раздражитель способен вывести меня из равновесия. Надо постараться уснуть. Через несколько часов на работу. Она закрыла глаза, пытаясь определить последовательность выполнения дел, которые ее ждут дома. Но воспоминания о событиях пережитых за прошедшие дни в Москве перехлестнули все ее мысли, и, охваченная страданиями за дочь, она совсем забыла о взбудоражившем ее соседе. "Чего я достигла в жизни, -- если я ничем не могу помочь своей дочери? Но ведь я честно трудилась, преодолевала непреодолимое. Почему же я чувствую себя банкротом, нищим, никчемным человеком, у которого ничего нет. Мои родители гордились тем, что я вырвалась без всяких блатов и денег -- сама, честно. Они были счастливы, что я буду жить на другом уровне. "Твои дети, -- говорил папа, -- будут жить уже другой, понастоящему красивой жизнью. Они будут детьми профессоров!" И вот она -- "красивая" жизнь Анюты -- в этом чудовищном общежитии. А теперь она не видит иного выхода, кроме как уехать. И она уедет. И что потом: будет разбита семья, и мы обречены на разлуку. Почему? Кто виноват? Можно ли найти виновного? А ведь Юра здорово сказал про презумпцию невиновности". Вдруг кто-то сзади, постучав по спинке сиденья, раздраженно сказал: -- Девушка, разве вы не слышали? Верните сиденье в исходное положение. Я Из-за вас не могу установить столик. Сейчас принесут завтрак. -- Ох, простите, -- сказала она, обернувшись, и тут же поймала на себе сочувственный взгляд академика. -- Что устали? Я вообще-то не люблю ночной рейс, но мне необходимо срочно быть в Городке, -- произнес он спокойно, естественно, дружелюбно. Она смущенно улыбнулась, ничего не ответив, и принялась устанавливать свой столик. -- Я вас видел на нескольких совещаниях, но так и не понял, какую область науки вы представляете, -вновь обратился к ней академик. -- Я занимаюсь социологическими аспектами здоровья человека и принимала участие в разработке некоторых аспектов программы "Сибирь". Потому была участницей тех совещаний, на которых мы с вами встречались.
-- А кто ж вы по профессии, медик? -- Нет, это одним словом не объяснишь. Я закончила юридический. Потом судьба меня привела к социологам, и я защитила кандидатскую по социологии. Потом меня пригласили в комплексный проект, где однин из разделов был посвящен проблемам демографии и здоровья человека. Но сейчас я могу констатировать, что я своей главной специальности юриста старалась не изменять и всюду в свои исследования включаю правовые аспекты. Ведь право -- оно, как медицина. Оно тоже призвано осуществлять профилактику и лечить, но только от социальных болезней. Я очень люблю эту сферу знаний. Я стараюсь работать на стыке права и гуманитарных наук. -- А что вас более всего занимает сейчас на стыке права и гуманитарных наук? -спросил несколько игривым тоном академик. В это время стройная стюардесса, одарив академика ослепительной улыбкой, умело, как эквилибрист, швырнула на каждый столик какието безобразные пакеты, извинившись за то, что на кухне (неизвестно какой) ремонт и потому у них нет посуды. Чтоб выиграть время для обдумывания ответа, Инга Сергеевна стала усердно рассматривать содержимое пакета: кусок некрасивой непонятного цвета и запаха колбасы, похожий на простое банное мыло плавленный сырок, булочка, и вечный аэрофлотовский коржик с арахисом. -- Итак, я вас слушаю, -- сказал с улыбкой Остангов, умудрявшийся и это безобразие под названием "завтрак" есть элегантно и красиво. -- Меня волнует, -- начала она протяжно, на ходу подбирая слова, -ответственность общества по отношению к гуманитарной интеллигенции и ответственность гуманитарной интеллигенции по отношению к обществу и роль принципа презумпции невиновности в этих вопросах. -- Да? -- спросил он, высоко подняв брови. -- А что же конкретно? -- В основе принципа презумпции невиновности, -- ответила Инга Сергеевна, -- лежат демократические идеи защиты человека от произвола и бесправия, и в уголовном праве он играет очень важную роль. Но этот принцип оказывает существенное влияние на общественную жизнь и отношения между людьми в гражданской сфере, и это не всегда срабатывает во благо добродетели... -- Что вы имеете в виду, -спросила академик, серьезно посмотрев на собеседницу?
-- Что я имею в виду, -- на мгновенье задумавшись, сказала Инга Сергеевна, -- ну... общеизвестно, что мораль и право -- очень тесно взаимосвязанные и взаимообуслов ливающие другу друга понятия. И правовой принцип презумпции невиновности оказывает влияние на моральнонравственные критерии отношений между людьми. Что бы мы, людичеловеки, ни делали, для нас важно только одно, чтоб нас не признали виновными: кто-то провоцирует войны и конфликты, межнациональную рознь, ктото безответственно относится к природе, кто-то безответственно относится к своим детям, к родителям, кто-то ставит фильмы, притупляющие сострадание к человеческим страданиям, смерти, насилию, кто-то выращивает урожаи с помощью вредных для здоровья химикатов и еще огромное множество каких-то "ктото", которые губят наше здоровье, делают что-то, что прямо или косвенно оборачивается против человека, и этот кто-то не боится, что ему предъявят за это счет, обвинение (по нравственным либо юридическим законам), потому что по большому счету человечество не выработало четких критериев ответственности за это. А раз нет критериев, значит, трудно доказать виновность виновного. А раз виновность не доказана, то согласно презумпция невиновности этот кто-то либо эти кто-то имеют право считаться невиновными. А уж со своей совестью он (либо они) какнибудь совладает. И это самое страшное. -- Инга Сергеевна сдела небольшую паузу и продолжила: -- Изучая проблему взаимодействия социального и биологического человека, я прониклась тревогой, которую бьют многие гуманисты о будущем человека. Еще двести лет назад французский мыслитель Боннод написал трактат под таким названием: "Degradationde j'espece humaipar l'espece humaine"... -- Что означает: "Люди как вырождение человеческого рода". Я правильно перевел? -- спросил Остангов, повернувшись к ней с улыбкой. -- Да, совершенно верно, -- ответила она, приняв как должное его знание иностранного языка. -- Почему произошло так, что люди сами становятся причиной своего вырождения? Потому что мы, люди, часто не ведаем, что творим, и сами себя прощаем за все содеянное, и даже научнотехничский прогресс обращается в свою противоположность для судеб человечества. Ну, например, мы знаем о проблемах экологии. Это последствия прагматичного вторжения в природу. А сейчас нависла угроза нечто подобное сделать с человеком. Еще генетик Дубинин остерегал в отношении увлечений идеей об искусственном "разведении гениев". Допустим, говорил он, мы выведем массу гениев соответственно нашему представлению о содержании понятия "гений". А как отнесутся люди будущего к нашим фантазиям на тему "о природе человека"? Может, у них, у будущих, будут иные критерии гения и они проклянут нас, сегодняшних. Ведь страшно то, что мы сделали с окружающей средой, и то же может произойти и с природой человека, а ведь попытки вторжения в природу человека уже имеют место быть. -- Как я погляжу, вы совсем ничего не едите, -- перебил ее с заботой в голосе Кирилл Всеволодович. -- Это Из-за меня, я вовлек вас в беседу. -- Нет, нет, Кирилл Всеволодович, -- сказала Инга Сергеевна, внутренне недовольная тем, что ее прервали в тот момент, когда она вошла во вкус, -- вовсе не Из-за вас. Просто мы с коллегами перед вылетом пообедали, и я совсем не хочу есть. Так вот, раз уж вы меня завели, я доскажу. Ведь мы, философы, -- такие, с нами лучше не связываться.
Уделяя всегда большое внимание своему внешнему виду, сейчас она ни на минуту не забывала о ненакрашенных ресницах, что немного угнетало ее и потому, разговаривая с Останговым, она избегала смотреть в его сторону, спасаясь игрой с безобразным пищевым пакетом, который не выпускала из рук. В это время красавицастюардесса подъехала с контейнером прохладительных напитков и выдала каждому, кто желал, голубые пластмассовые чашечки с искрящимся газированным питьем. Глотнув напиток, Остангов посмотрел на свою собеседницу поотечески тепло и нежно и сказал: -- Я вас внимательно слушаю. -- В современном обществе существует удивительный парадокс. Суть его в том, что все основные явления общественной жизни (от создания оружия до создания фильмов) по масштабам их воздействия носят глобальный характер. Но при этом, -- продолжила Инга Сергеевна, -- нет какой-то общепланетарной гуманитарной концепции их использования.
-- Но, кто же, -- спросил Остангов, -- должен эти критерии вырабатывать? Кто-то стоящий над обществом? -- Да, да, -- произнесла она взволнованно, заливаясь краской. -- И этим "ктото" должна быть ФИЛОСОФИЯ . -- Она посмотрела на академика в упор, забыв о ненакра шенных ресницах, и, встретив его внимательный взгляд, продолжала: -- Философия, чем она является по сути, -- это любовь к мудрости.
-- Но такие идеи не новы, они уже были в истории человечества, -отметил Остангов. -- Такие идеи разрабатывал еще Конфуций и его последователи. Известна конфуцианская идея аристократии достоинств, талантов и просвещенного разума. Центральное место в учении Конфуция занимала концепция жэнь (человечности) -- закон идеальных отношений между людьми в семье, обществе государстве -- в соответствии с принципом "чего не желаешь себе, того не делай другим". Один из наиболее известных представителей конфуцианства Сюньцзы считал главными звеньями управления обществом, государством справедливые приказы и любовь к народу, уважение к ученым, почитание мудрых и привлечение к государственным делам способных людей, а критериями правления -- справедливость и мир. А концепция эпохи Просвещения, как вы знаете, основывалась на идее "научного миропонимания", согласно которой философии отводилась роль выявления всех связей мироздания. Французские материалисты эпохи Просвещения уповали на "разумность человека", которая поможет ему найти путь к всеобщему благоденствию.
Отметив про себя (удивившее ее знание философии Останговым) Инга Сергеевна дополнила: -- Так и Платон еще утверждал, что "пока в государствах не будут философы царствовать", или цари, "удовлетворительно философствовать", род человеческий не избавится от зла. Я понимаю, что то, что я говорила не ново и идеи эти уже были. Но тогда степень их влияния на реальные исторические процессы могла и не быть настолко значимой, как сегодня. У человечества было еще все впереди, у него было время для раздумий и было мало опыта для проверки полезности тех или иных теорий. Сейчас же времени нет, но есть большой опыт, на основе которого оно может подвести итог и дать оценку тех или иных теорий, концепций общественного развития. И если некоторые теории были отвергнуты практикой жизни, а другие, наоборот, легли в ее основу, это еще не значит, что человечество сделало именно тот выбор, который был необходим. -- Может, вы устали и хотите немного отдохнуть, -- спросил Остангов, повернувшись к ней всем корпусом. -- Я вас изрядно утомил. Не забудем, что сейчас ночь, а ведь нам осталось лететь совсем недолго, чуть более часа. -- Спасибо, Кирилл Всеволодович, я совсем не устала, -- сказала она, улыбаясь. -- Я рада, что у нас состоялся этот разговор. То, о чем я сейчас говорю, еще не отшлифовано в моем представлении, а вы в этом случае -- просто незаменимый оппонент: вы не философ. Ну не работаете непосредственно в философии (скажем так), -поправила она себя, -- хотя, судя по всему, к философии не совсем равнодушны, и потому ваш взгляд как бы человека со стороны мне очень полезен. -- В таком случае, я чувствую на себе неслыханную ответственность и буду беспощадным оппонентом, ведь мы с вами решаем судьбу человечества, не так ли? -- засмеялся академик. -- Я думаю, -- сказала Инга Сергеевна, -- что человечество рано или поздно придет к пониманию необходимости создания такого общепланетарного органа, который будет своего рода всемирным экспертом, определяющим критерии развития общества. -- И вы полагаете, что это не утопизм? -- спросил Остангов с оттенком скептицизма. -- Вся история человечества -- войны, противоречия и так далее. -- Вы правы, -- сказала Инга Сергеевна. -- Но сейчас другое время. Сейчас настало время новой всемирной революцию. -- Так что, опять на баррикады? -- спросил академик, прищурив в улыбке глаза. -- Нет, нет, это должна быть мирная революция, направленная на утверждение общечеловеческих принципов гуманизма, нравственности и культуры повсеместно в обществе и прежде всего во властных структурах. Эта революция должна быть подобно научнотехнической, когда постепенно шла замена старого новым повсеместно в технологиях, в оборудовании.
-- Это, насколько я понял, близко к американскому философу Данэму с его концепцией "очеловечивания бюрократии"... Но как это можно сделать? Попробуйте сейчас сменить одного на другого, либо заставить кого-то сменить политические амбиции на чисто гуманитарную ориентацию. Что, всеобщая гражданская война? -- Нужно просветить народы, чтоб они выдвигали и выбирали только тех, кто будет отвечать соответствующим требованиям. Помните, у Льва Толстого: если зло всегда объединяется, то добру нужно делать то же самое. Я точно цитату из "Войны и мира" не помню, но смысл ее примерно таков. -- Вы, как мне кажется, находитесь под сильным влиянием идей конфуцианства. Там тоже было что-то вроде государственных экзаменов, через посредство которых отбирались "благородные мужи". -- Возможно, все, что я говорю, -- это сплетение сведений из разных источников. Но я сама все более заражаюсь этими идеями. Нужно, чтоб каждый человек на земле, а тем более политик, общественный деятель чувствовал свою ответственность за все происходящее и не уповала на презумпцию невиновности. -- Инга Сергеевна на мгновенье остановилась, приложив обе ладони к к своему пылающему лицу. -- Ну вот, благодаря философскому семинару время пролетело незаметно, и нам уже рекомендуют пристегнуть ремни, -- сказал Кирилл Всеволодович игриво и ловко пристегнул свой ремень. В это время по радио объявили о скорой посадке.
Все пройдет: и печаль и радость, Все пройдет, так устроен свет. Все пройдет, только верить надо, Что любовь не проходит, нет, -- снова запел Михаил Боярский песню, под которую Инга Сергеевна собиралась крепко заснуть четыре часа назад. -- Вас встречают в Новосибирске? -- спросил академик, заглянув ей в глаза. -- Нет, я предупредила мужа, что возьму такси, отвезу домой ненужные вещи, а потом -- сразу же на работу. x x x
Самолет незаметно приземлился, и пассажиры, как обычно, несмотря на требования и просьбы экипажа подождать на местах до полной остановки двигателя, выхода экипажа и подачи трапов, повскакали со своих мест, чтоб быстро одеться и помчаться к выходу. Академик Остангов спокойно встал со своего места, подал даме пальто, сам надев светлосерый элегантный утепленный плащ, такого же цвета шляпу и тонкий шерстяной темносерый в белую клетку шарф, взял дорожную сумку Инги Сергеевны, свой дипломат и, пропустив ее вперед, остановился, ожидая, как все, разрешения на выход. После утомительной стоянки они вышли наконец на улицу, где было холодно, ветрено и все напоминало о том, что "красная", теплая, праздничная Москва сменилась "серым" холодным будничным Новосибирском.
Инга Сергеевна по привычке остановилась на взлетном поле в ожидании автобусика, едущего в аэровокзал. Уж сколько лет ее жизнь связана с частыми перелетами в любое время года, и не вспомнить случая, чтоб в жару ли, в страшный мороз, пургу или проливной ливень этот автобус ожидал пассажиров у трапа самолета. Нет, всегда только наоборот: уставшие от полета пассажиры, старики и родители с малютками вынуждены стоять в ожидании этого жутко примитивного транспорта, словно всем своим видом, демонстрирующего полное пренебрежение к пассажирам.
Как только она остановилась, Остангов, осторожно прикоснувшись к ее локтю, предложил ей следовать с ним к его машине, которая стояла в ожидании хозяина недалеко от трапа самолета. Инга Сергеевна, благодарно улыбнувшись, пошла с ним. Мокрый снег с ветром при ее легком бархатном пальто и сапогах на высоченных каблуках вызывали единственное желание куданибудь спрятаться, где тепло и сухо. Академик дружески поздоровался с водителем и со словами: "С нами сегодня гостья" открыл Инге Сергеевне заднюю дверцу, подождал, пока она усядется и привычно сел рядом с водителем. Остангов, очевидно, изрядно уставший, углубившись в себя, молчал. А Инге Сергеевне в теплом, чистом салоне машины было так хорошо и уютно, что даже эта ужасная всегда тягостная дорога из аэропорта Толмачево в Академгородок сейчас показалась приятной и короткой. Когда они въехали в Академгородок, Кирилл Всеволодович сказал водителю: -- Сейчас доедем до моего дома, затем отвезешь Ингу Сергеевну домой. Там ее подождешь, сколько понадобится, и отвезешь на работу. Ко мне можешь подъехать к одиннадцати. Вы не возражаете? -- заключил он, повернувшись к Инге Сергеевне с улыбкой. -- Большое спасибо, Кирилл Всеволодович, -- ответила она, растроганная таким вниманием академика. В это время машина остановилась возле двухэтажного коттеджа. Остангов, выйдя, открыл заднюю дверцу и, протянув Инге Сергеевне руку, сказал: -- Благодарю за интересную беседу. Желаю вам успехов и всего доброго. Затем академик направился к калитке дворика своего дома, а водитель, ничего не сказав, тут же развернулся и, уточнив у Инги Сергеевны ее адрес, молча повел машину к ее дому. x x x
Когда машина отъехала, Ингу Сергеевну сразу охватило чувство неудовлетворенности собой, усталости и сожаления об этой неуместной встрече. "О чем я только не болтала -- какой-то бред. Несформировавшиеся мысли... -размышляла она с чувством брезгливости к себе самой. -- Только бы не пересекаться с Останговым подольше, чтоб он забыл об этой болтовне". Терзаемая этими мыслями, она не заметила, как подъехала к дому. Поблагодарив водителя и пообещав вернуться не долее чем через пятнадцать минут, она побежала на четвертый этаж. Муж с приготовленным кофе уже ожидал ее. -- Ты, очевидно, сразу поймала такси, если тебе удалось так быстро приехать, -сказал он радостно целуя ее и вручая с порога огромный букет. -- Знаешь, мне повезло. Меня подвез академик Остангов. Мы с ним летели вместе, -- ответила, она быстро переодеваясь.
-- Да?! -- воскликнул муж, идя за ней по квартире. -- Это на него похоже. Он -- удивительный человек. -- Всевсе, Сашенька, убегаю, -- сказала она, глотнув кофе. -- Мне неудобно задерживать водителя. Вечером поговорим. -- Вечером идем ужинать в Дом ученых, а завтра у нас гости. -- Хорошо, хорошо. Я позвоню тебе на работу, -- сказала она с нежностью и выбежала за дверь. Когда Инга Сергеевна переступила порог вестибюля четырехэтажного здания, где размещался их институт, она увидела тут же на стене напротив входной двери большой плакат с поздравлением в ее честь. Осознание значимости происшедшего в ее жизни события пришло к ней впервые за все дни с момента защиты. Весь день прошел, как водоворот встреч, звонков, поздравлений, признаний заслуг ее таланта, трудолюбия и авторитета. В какой-то момент, когда она на минуту осталась одна в своем кабинете, чувство страха охватило ее. "Может, это -- сон, может, это -- не со мной?" -подумала она в тревоге. Но нет, все было явью, все было с ней, все было необратимо, ибо защита состоялась, все эти цветы, подарки, это выражение уважения на лицах, рукопожатия, этот лежащий перед ней на столе том ее диссертации.
Где-то часа в три раздался очередной звонок. Инга Сергеевна, опомнившись от унесших ее куда-то размышлений, взяла трубку. -- Алло, Инга, здравствуй. -- Здравствуйте, -- ответила Инга Сергеевна, пытаясь вспомнить, кому принадлежит этот кого-то очень отдаленно напоминающий голос. -- Инга, не пытайся угадать, кто это. Не угадаешь. Это Лина. Лина -- твоя подруга. Не удивляйся, что я звоню. Я все годы думала о тебе, о том, что случилось... -Лина заплакала. -- Лина, Лина, не плачь. Ну что старое вспоминать, -взволнованная и растерянная этим звонком говорила Инга Сергеевна. -- Я очень тронута тем, что ты решила меня поздравить! -- Поздравить? -- спросила сквозь слезы Лина. -- Я не знаю, с чем тебя поздравить. Прости. Я позвонила совсем по другому поводу. Поверь, я бы просто так не позвонила. Но я знаю, что ты благородный человек. Ты выше всей мерзости, и ты откликнешься на мою просьбу. Мне необходимо поговорить с тобой, только с тобой. Олег сейчас в командировке в Москве, я одна и свободна в любое время. Когда сможешь -позвони. -- А что случилось, Лина? Скованный рыданиями голос Лины замолк и щелкнула положенная трубка. Инга Сергеевна продолжала сидеть в недоумении, держа трубку у уха. -- Инга Сергеевна, я вам звонила -- у вас занято. Вас приглашают к руководству, -- сказала вошедшая в этот момент секретарь института, немолодая располневшая строгая женщина. -- Извините, -произнесла растерянно Инга Сергеевна, -- когда? -- Сейчас прямо. -- Хорошо, одну секундочку. -- Она встала, посмотрелась в зеркало и, поправив чуть волосы, быстро вышла вслед за секретаршей.
В кабинете директора нового института, образованного недавно из одного из отделов большого комплексного института, сидел директор, его заместитель и заведующий отделом, в который входил руководимый ею сектор. Когда она вошла, лица мужчин озарились восхищенными улыбками и все стали поздравлять ее, целуя руку.
-- Мы слышали, -- сказал директор, -- защита прошла блестяще, что подтверждает актуальность, важность и высокий уровень твоих исследований, Инга. Мы тут посовещались и решили организовать специально "под тебя" самостоятельный отдел комплексных исследований. Мы предполагаем, что, с одной стороны, вы будете продолжать заниматься тем, чем ты занималась все эти годы, то есть твоими исследованиями, с другой -- будете координировать все исследования в этой области в нашем регионе. Ведь наш институт головной. -- Спасибо, Петр, -- произнесла Инга смущенно, -- я даже не знаю, что сказать. -- А что говорить? -- сказал, улыбаясь и облокотясь на спинку кресла, директор. -- Сейчас время для таких, как ты. Мы хотим, чтоб ты развернулась. Ведь все годы ты научноорганизационной деятельностью занималась в основном на общественных началах. А теперь вы получите статус базового отдела для научнокоординационного совета, руководить которым будет кто-то из академиков. -- Спасибо, -- сказала Инга снова. -- Конечно, это откроет много новых возможностей. Мы теперь сможем создать комплексные исследовательские проекты с разными подразделениями, как в Сибири, так и в Союзе, организовывать всесоюзные, международные конференции, готовить документы в правительственные органы для принятия решений! -- Вот и прекрасно. Постарайся подумать над проектом программы, который нужно будет вскоре представить на ученый совет, -- сказал директор и, встав снова, пожал ей руку. Все остальные так же встали, улыбаясь, и Инга Сергеевна счастливая вышла. Она шла по коридору, и счастье признания было так велико, что у нее кружилась голова. Сейчас она упрекала себя в том, что колебалась, когда принимала решение перейти в это подразделение, делившегося тогда старого института на три новых самостоятельных. Ее колебания были обусловлены тем, что она почему-то недолюбливала назначенного на должность директора института Петра Ильича Иванченко, которого все всегда называли Чайковским Из-за совпадавших имени и отчества и увлеченности сочинением песен, которые он сам исполнял под гитару. Когда они работали в параллельных отделах, взаимонезависимы друг от друга, -- это ни на что не влияло. Но признать в нем директора института Инга Сергеевна никак не могла. Чайковский не мог не чувствовать ее нерасположения. Поэтому, когда он все же предложил ей войти со своим сектором в состав института, она была очень удивлена и долго колебалась. Однако хлопоты, связанные с предзащитой, не позволяли тратить время на раздумья и усилия, тем более что остальные сотрудники ее сектора считали, что они больше впишутся именно в этот институт, чем в два других. Когда она вернулась в свой кабинет после сообщенного ей решения дирекции, там уже было все готово к торжественному чаепитию. Весь сектор собрался вокруг ее стола, и за чаем с вкусными пирожными, приготовленными ее коллегамиженщинами собственноручно, она рассказала им все о защите, о решении дирекции. Эта новость всех взбудоражила, и чаепитие проходило в оживленных дебатах о перспективах, открывающихся перед ними... Когда чаепитие было завершено, все в приподнятом настроении пошли вместе домой, проводив свою начальницу к Дому ученых, где ее ожидал Александр Дмитриевич. Во время ужина Инга Сергеевна рассказывала мужу взахлеб о событиях дня, о поздравлениях, о теплых словах в свой адрес и о перспективах, которые открываются перед ней в связи с решениями дирекции. -- Я считаю, что все закономерно, -- сказал муж после того, как она завершила пересказ событий этого дня. -- Ты все это заслужила, заработала. Сейчас у тебя появится масса новых возможностей.
-- Да, да! -- оживленно подтвердила она. -- Мы сможем не только с сибирскими учреждениями развернуть совместные исследования, издавать совместные труды, проводить конференции, но и с сектором Московского института, где я защищалась. Я их очень люблю. Там такой великолепный коллектив, такие энтузиасты. Они очень хотят, чтоб мы начали совместный проект. Им нравятся наши работы.
-- Ну уж нет. Тогда я тебя вообще дома не увижу, будешь сидеть в своей любимой Москве. Инга тревожно вскинула глаза на мужа, и он, глядя на нее тоже, сам того не желая, передал ей чувство тревоги за дочь, возникшее у обоих в этот миг. -- Вообще-то тебе нужно выспаться. Пошли домой. Ты сразу пойдешь в постель, а я сам позвоню детям и скажу о твоем прибытии домой. x x x
На следующий день в обеденный перерыв Инга Сергеевна пошла к Лине, с которой не разговаривала почти двадцать пять лет, живя рядом в Академгородке.
Уютная, зажиточная, чистая, приветливая и просторная профессорская квартира, в которой Инга не была с того самого горького новоселья, уже с порога показалась ей какой-то "опустившейся", подобно человеку, потерявшему стимул к жизни. Лина прямо с порога бросилась к старой подруге на шею, повела в гостиную. Там все тоже навевало грусть. Вскоре Инга заметила, что грустное чувство вызывали засохшие цветы в огромных, расставленных по углам китайских вазах. -- Что случилось? -- спросила Инга, едва сев за стол и не тратя времени на вступление, которое напрашивалось само собой после стольких лет разлада. -- Инга, я пониманию, как тебя удивил мой звонок через столько лет! Но у меня здесь больше никого нет. В конце концов, если разлетелась наша дружба, то нас хотя бы связывает общая одесская земля. И ты единственный человек, который может меня выслушать и кому я могу довериться. А случилось нечто невообразимое, к чему я совершенно не готова и потому просто потеряна. У меня произошла трагедия. Даже не знаю, с чего начать... -- Лина, что случилось, что случилось? -- спросила Инга просто и естественно -- так, словно они не были разлучены зловещей интригой много лет назад. -Понимашь, Инга, здесь в Городке все знают друг друга и все прямо или косвенно связаны через работу. Поэтому я никому не могу сказать то, что случилось, потому что это сразу разнесется, дойдет до детей. И я подумала, что могу поговорить только с тобой. -- Лина, тебе незачем оправдываться. Я готова тебе помочь. Что случилось? -- Ой, даже не знаю, с чего начать, -сказала Лина, тяжело вздохнув. -- Олег был в четырехмесячной командировке в США. Недавно вернулся, и вернулся совсем другим человеком. Он всегда ездил не более чем на неделю, дней десять. Это его первая столь длительная командировка вообще и за границу, в частности. Писем он не писал, да и что писать, если письма идут по полторадва месяца. Вначале он звонил очень часто, а потом все реже и реже. Разговоры были очень короткие на уровне "У вас все в порядке?". Я это объясняла дороговизной разговоров и его желанием экономить доллары на подарки нам, что он всегда раньше делал. Но когда он прилетел и я увидела его еще только прошедшего паспортный контроль в Шереметьево, мне показалось, что что-то не то. Когда же мы встретились, его поцелуй, приветствие -- все мне показалось каким-то чужим. Он привез мне, детям, внукам массу всего, но был какой-то другой. Он очень изменился в интимной жизни, и я подумала даже, не заболел ли он Из-за столь долгой разлуки со мной. Я ходила сама не своя, не решаясь спросить его что-либо. Думала все само собой уляжется. Но вот несколько дней назад, собираясь в командировку в Москву, накануне поездки, вечером, он мне сообщил, что полюбил другую женщину и не может без нее жить. -- Как?! -- воскликнула потрясенная Инга. -- Вот так. Но это еще не все. Он мне сообщил, КТО эта женщина. А эта женщина не более не менее, как дочка нашей с тобой "подруги" Нонны! Он с ней встретился в какой-то эмигрантской компании. Может, это Нонка все подстроила. Я понимаю, что тебе это неприятно слышать, ведь она ТОГДА от тебя не отвернулась. Она пошла к тебе ночевать и от тебя улетела в Новосибирск. Но она почему-то отвернулась от меня. С того дня вообще перестала общаться и ни разу даже не написала мне открытку. Потом я случайно узнала, что она эмигрировала. Но тыто, наверное, продолжала дружить с ней и все знаешь? Инга, поверь, я уже все давно забыла. И я тебе простила. -- Но, Лина, -- сказала жестко Инга Сергеевна, -- пора наконец расставить точки над "i". Я тогда ни в чем не была виновата. Я просто зашла в ту комнату и застала там Нонну, она выскочила, и ты увидела меня. Но я не могла не позволить ей переночевать у нас, так как ей было страшно одной ночью возвращаться в город из Городка. -- Инга, что ты говоришь такое? Зачем ты меня казнишь. Ведь я все годы несла горечь обиды, а порой ненависть к тебе. Я не могла понять, как ты могла пойти на такое. Это не вязалось с моим представлением о тебе. Боже, за что мне такое наказание. Почему же ты не пришла и не сказала мне всю правду? -- А ты бы не поверила. К тому же у меня самой тогда было немало проблем. Я не считала нужным оправдываться в том, в чем не была виновной. -- Инга, -- зарыдала Лина, -- Инга прости, прости, меня. -- Лина, ты тоже ни в чем не виновата. Любая из нас, наверное, чувствовала б то же, что и ты. Как это могло случиться, что теперь ее дочь встала на твоем пути? Как они встретились с Олегом? И как его угораздило в эту эмигрантскую компанию? -- перебила подругу Инга Сергеевна. -- Я сама была поражена, -- ответила Лина. -- Он всегда с презрением относился к эмигрантам и к тем, кто остается за Западе. Он же очень идейный коммунист. -- Да, вот тебе его идейность, патриотизм, -- сказала Инга. -- Какая ирония судьбы... Сколько же ей лет сейчас, этой девице? -- Лет двадцать восемь. -Линочка, а может, ты преувеличиваешь? Может, все уляжется. Ведь вы прожили столько лет! Четверо детей. Пройдет время -- он забудет. Ну даже если было там что-то. Он был один долгое время. Если она такая красавица, какой была Нонна, да еще при маминой манере поведения и принципах жизни, то ей нетрудно было воспользоваться одиночеством мужчины. Но пройдет еще немного времени, все вернется на круги своя. Может, ты простишь ему? -- Да, что ты говоришь! Я ж не сказала тебе главного. Он с кем-то послал ей приглашение, и она собирается сюда приехать. Представляешь! И она!.. Ее мать сюда приехала, принеся мне несчастье, теперь ее дочь! Она хочет, как он мне сказал, "попутешествовать по стране своего детства". Она без конца звонит сюда.
-- И куда же он ее приглашает? -- спросила Инга, широко раскрыв глаза в недоумении. -- Сюда! -- почти крикнула Лина. -- Сюда, понимаешь? Он мне сказал, что нужно восстановить перегородку и сделать снова две квартиры, как было до того, как нам предоставили это жилье. -- И что же она приедет сюда навсегда? -- Я не знаю, но не думаю, что ей из Америки захочется сюда. Вероятнее всего, что Олег чтонибудь придумает: совместное предприятие, долгосрочное сотрудничество, чтоб поехать туда работать. Времена меняются. Его имя известно на Западе. Он талантливый ученый. Он будет процветать. Он только сейчас начал разворачиваться. Если б я поехала, может, я бы сейчас была самым счастливым человеком. А вышло все наоборот. Сейчас мне кажется, что несчастнее меня никого нет. -- Но что же случилось, почему ты не поехала? -- А что получилось? -- сказала Лина, вытерев насухо глаза. -Разве ты не знаешь, что по нашим идиотским правилам наш простой советский профессор не может просто так, без особого разрешения президиума Академии наук брать жену за границу с собой в командировку в качестве сопровождающего лица, даже если он все расходы берет на себя. И мы пошли самым распространенным в таких случаях путем: запросили у американского коллеги частное приглашение для меня, тем более что этот коллега приглашал меня неоднократно устно, когда бывал у нас дома здесь. Американский коллега откликнулся немедленно, выслал приглашение почтой. Почта шла очень долго, а когда получили, увидели, что американец забыл (или не знал), что нужно в этом приглашении оговорить специально, что он все расходы по медицине, в случае чего, берет на себя. Когда мы ему позвонили, он был в отпуске. В общем, короче говоря, мы не успели. Но Олег меня успокаивал, что он наладит в Америке контакты, что он сам привезет оттуда приглашение на нашу совместную поездку через какое-то время, что у нас еще все впереди. -- Это все наша женоненавистническая система, которая не позволяет ученому, уезжающему даже в длительную командировку, взять с собой жену, -- сказала Инга поникшим голосом. -- Вот она, философия в действии. Ведь мы же бесполые социальные существа. У нас же человек -- это "совокупность общественных отношений". У нас нет никакой физиологии. Поэтому наш мужчина может жить сколько угодно без женщины, ну а женщина с ее потребностями вообще не в счет. -- Ты права, Ингушка, -- вставила грустно Лина. -- С тех пор как Олег стал часто ездить за границу, по приезде у нас дома собирались его ближайшие коллеги. Он устраивал показ слайдов, а сейчас, когда приобрел камеру, и видеофильмов. Мне интересно было смотреть, как в кадрах наряду с заседаниями конгрессов, конференций, совещаний мелькали картины живописных мест, памятников культуры и зодчества, которые Олег посещал в этих поездках. И ни разу мою душу не смутил упрек: "а почему, собственно говоря, я обделена всем этим? Понимаешь, ни разу мне не пришла в голову такая мысль! -- Это все пошло от Сталина, -- сказала Инга Сергеевна, устремив как бы в давние годы свой взгляд. -- С женой вроде бы начальство не разрешает -- и все ясно. Сталинская политика разделяй и властвуй началась именно с размежевания семьи. Построенная на шкурничестве, корысти, культивировании в человеке самого низменного, эгоистичного, эта политика начиналась, казалось, с самого малого, с устраивания Сталиным всевозможных приемов и праздников без жен. В последнем "Огоньке", как раз в статье "Музыкальные услады вождей" Юрий Елагин пишет об этом. Представляешь: на приемы и банкеты высокопоставленных особ все приглашались без супруг, и сами вожди всегда были одни, и никто из приглашенных артистов и музыкантов даже не знал, кто из хозяев женат, а кто -- нет. Вот так они "спускали команду" отношения к семье и к семейным ценностям. Кощунственное отношение к семье дошло до того, что даже святая святых всех народов -- семейный ритуал -- новогодний праздник, Сталин устраивал со своими сподвижниками без жен. -- Я гдето читала, -- вставила Лина поникшим голосом, -- о том, что ордер на арест своей жены Александр Поскребышев, начальник личной канцелярии Сталина, должен был собственноручно передать Сталину на подпись, и, когда он попытался взять жену под защиту, Сталин, подписав ордер и рассмеявшись, сказал: "Ты, что, бабу жалеешь? Найдем тебе бабу". И вскоре к Поскребышеву пришла молодая женщина и сказала, что ей поручили заниматься его хозяйством. Нет, Ингушка, ты только представь, до какого цинизма доведено отношение к женщине. Но Сталин, очевидно, знал, с кем дело имел, и знал, что они, эти "рыцари со страхом и упреком", готовы откупиться своими женами ради своих личных интересов. И нет страницы в нашей истории более позорной, чем эта. -- В том-то и дело, -сказала Инга Сергеевна, -- когда-то мужчины шли на гибель ради женщин, а наша история являет примеры совершенно противоположные, когда мужчины женщин приносили в жертву не только ради своего выживания, но вообще ради чего угодно. И так все пошло поехало, и появились в обществе все проблемы главнее женщин и их интересов, и появилась индустрия, достигшая высот производства спутников, ракет, космических кораблей и чего угодно, только вот для производства женских трусиков, колготок, простой помады, шампуня, дезодоранта и теней для век (вечной мечты нашей женщины) места на одной шестой части земли не нашлось. А ведь если вдуматься глубоко -- это очень серьезно. И мужчины даже не вникали в то, что это все -- оружие против них же. Семья -- это тыл, это место, где ты можешь быть самим собой, расслабиться и мобилизоваться. Семья дает человеку почву для независимости. Вот почему Сталин и начал с разрушения святая святых человеческого достоинства -- независимости, "прайвеси", как говорят на Западе. Он начал с разрушения семьи. Это была его форма реализации мефистофельской концепции заполучения души. Дальше уже все было без проблем. -- Слушай, Инга, недавно я читала статьи поэтессы Ларисы Васильевой, -- перебила Лина возбужденно, -где она предлагает создавать в обществе женские общественнохозяйственные и политические структуры, которые бы способствовали решению женских проблем. Может, она права? -- Я тоже читала об этом и не думаю, что эта идея так уж утопична. Взять хотя бы проблему рождаемости. Ведь природа разделила человечество на два пола во имя высшей цели -- продолжения жизни, и не просто продолжения количественного, но и качественного. И тут в большинстве случаев за все сложности отдувается женщина. Что ни говори, а пробема абортов и безопасных контрацептивов до сегодняшнего дня остается проблемой проблем. И сколько трагедий и "американских" и неамериканских, сколько "бедных Лиз" породила эта проблема на протяжении истории человечества. А сколько женщин умирало и умирает от абортов, от нежеланной беременности. И разве один мужчина понес за это наказание? Мне кажется, что вообще должна быть какая-то правовая норма об обоюдной ответственности полов перед зачатием ребенка. Может, это выглядит на уровне утопии, но все же такой подход мне кажется более гуманным, чем запрещение абортов. И даже в самой этой постановке вопроса -- запрещение абортов, которая периодически возникает в разных точках земли, -- опять же предполагается бесправие женщины. Бьется, бьется женщина за свои права, а за нее ктото решает, рожать ей ребенка или нет, даже если этот ребенок ей нежеланен, несвоевремен, если она не считает себя готовой обеспечить этому ребенку достойную жизнь. Я уж не говорю о том, что и самого ребенка вряд ли ждет хорошая перспектива в жизни, если он появляется на свет нежеланным. Почему угроза СПИДа заставляет людей думать об ответственности друг перед другом в постели? А угроза легкомысленного, безответственного, порой опасного для этой новой жизни зачатия должна касаться только женщин?! Кто виновен в том, что на свет появляются нежеланные больные (от нездорового образа жизни родителей) дети? Кто за это отдувается? Так что, хотя мы очень любим цитировать знаменитые слова Маркса о том, что он в женщине ценил более всего слабость, но слабость, может быть, могла себе позволить жена Маркса, в чем, кстати, я тоже очень сомневаюсь. Ну а современной женщине не до расслабленья. Пока ей нужно каждый день вести борьбу за полное фактическое равенство с мужчиной с учетом специфики ее женского организма и чисто женского назначения. И, конечно, женские организации общественные и политические движения очень нужны. Но нужно не забывать и другую сторону этой проблемы. Известно, что женские коллективы не всегда отличаются всеобщей любовью их членов друг к другу и благодушием к окружающему миру. Пример из истории России -Бестужевские курсы. Ведь Бестужевские курсы, то есть женский университет в Петербурге, были открыты с самыми благородными целями. Выдающиеся ученые, в том числе Бекетов, Мечников, Сеченов читали там лекции. И что же?! Исследователи этого периода истории России, отмечают, что с первых же дней это женское учреждение сотрясалось забастовками, петициями, демонстрациями. Бестужевка была поголовно охвачена революционным движением и участием в террористических организациях. А ведь на эти курсы съехались лучшие, казалось, рвущиеся только к знаниям молодые женщины и девушки. Поэтому женские организации, женские учреждения, конечно, должны быть, чтоб обеспечить какое-то равновесие в обществе, но путь к решению основных проблем семьи и детей (а это одна из главных составляющих женской проблемы) видится мне, только в союзе обоих полов, только в достижении гармонии между ними и совместном решении всех общечеловеческих проблем. Женщина вне союза с мужчиной -- озлобленна, воинственна, эгоистична и жестока. И в нашей революции было немало женщинреволюционерок, настоящих садисток -- я где-то читала об этом. Например, в Одессе была садистка на счету, которой пятьдесят два расстрела. В Киеве тоже свирепствовала чекисткаследователь, которая подозреваемых, вызванных в ЧК, расстреливала, если они возбуждали ее нездоровые сексуальные инстинкты. Другая революционеркакомиссарша заставляла красноармейцев насиловать в своем присутствии беззащитных девушек, женщин, малолетних. А женщинынадзиратели в концлагерях?
А сколько женщин участвовало и участвуют в террористических актах? Я где-то читала, что во всех странах и на всех континентах, где есть банды террористов, даже в восточных странах, женщины участвуют наравне с мужчинами и часто в главенствующей роли. Если женщина без мужчины, то она словно в искусственной среде, которая деформирует ее, потому что для женщины естественная среда -- это союз с мужчиной. В этом мое категорическое убеждение. Лев Толстой писал: "Мы любим людей за то добро, которое мы им делаем, и не любим за то зло, которое мы им делали". -- Инга, -- перебила подругу Лина, -- давай с тобой выпьем. Ведь столько лет не разговаривали. -Лина достала из буфета бутылку коньяка, вынула из холодильника сыр, колбасу, открытую баночку красной икры и поставила на столик. Открыв бутылку, она наполнила хрустальные рюмки, намазала кружочки белого батона икрой, казавшейся омытыми морем крупицами солнца, положила бутерброды на блюдце и сказала: -- Спасибо, спасибо, что ты пришла. Иначе я бы не выдержала, может, наложила б на себя руки. Если б моя мама была жива и увидела, до какого отчаянья я доведена, она бы этого не вынесла. -- Лина опять зарыдала. Инга Сергеевна посмотрела на настенные часы. Было уже более трех часов дня. "Наверное, меня потеряли на работе и Саша волнуется -- он пригласил на сегодня гостей", -- подумала Инга, не смея дать понять подруге, что ей нужно уходить. Но тут Лина сама поймала взгляд Инги, обращенный к часам, и виновато произнесла: -- Извини, милая. Я тебя задержала. Я с тобой разговариваю так, как будто и не было нашего разрыва. Как будто мы разговаривали все эти годы каждый день. Я так благодарна тебе за то, что ты сохранила память о нашей дружбе. Я виновата перед тобой. -- Оставим это, Лина, -- сказала Инга Сергеевна, с жалостью посмотрев на подругу. -- Знаешь, что я хочу тебе предложить, -- пойдемка к нам. На работу я уже не пойду. Я позвоню сейчас от тебя в сектор и предупрежу. У нас сегодня небольшой банкет, который Саша организовал в честь защиты докторской.
-- Что ж ты мне сразу не сказала, что у тебя праздник в честь Саши! -сказала Лина, утирая глаза, -- я бы не стала... -- Да нет, у нас праздник не в честь Саши. Саша защитился уже давно. У нас сегодня маленькая вечеринка в честь моей защиты, -- сказала Инга Сергеевна. Лина бросилась подруге на шею, поздравляя. Затем, быстро принеся вещи из спальни, стала тут же переодеваться, очевидно, боясь терять минуты общения с подругой, которую вновь обрела после стольких лет разрыва. Наблюдая за тем, как Лина натягивает на деформированное полнотой тело юбку и свитер, Инга Сергеевна не могла не отметить про себя с грустью, насколко Лина преждевременно утратила многое в своей красоте. x x x
Когда они зашли в квартиру и, раздевшись, направились в кухню, то увидели заваленный стол различными блюдами, заранее заказанными Александром Дмитриевичем в столовой Дома ученых. Инга Сергеевна позвонила мужу на работу, извинилась за то, что не имела возможности прийти домой в обеденный перерыв, и, услышав его обещание скоро быть дома, положила трубку. Тут же они с Линой принялись готовить гостиную к приему гостей. Расставили большой складной стол, накрыли его нарядной скатертью, украсили сложенными в кораблик салфетками, и вернулись на кухню, готовить салат"Оливье".
-- Инга, -- сказала Лина, сбрасывая в миску нарезанные ею мелко соленые огурцы, -- извини, что я снова возвращаюсь к моему горю. Но я хочу выговориться. Понимаешь, происходит жуткий парадокс в моих отношениях с Олегом. С одной стороны, мне кажется, что он меня просто ненавидит за то, что я есть. Я ему не нужна сейчас, если б я сгинула, у него не было б никаких проблем. А с другой стороны, он один, он совершенно один, ему не с кем поделиться, и он мне все рассказывает о НЕЙ, о своей любви. И я слушаю все это. -- Знаешь, -- сказала Инга Сергеевна, открывая баночки с майонезом, -- при всем величии твоей внешности, в тебе, очевидно, всегда было что-то от чеховской Душечки. Тебе всегда нравилось кому-то подчиняться, растворяться в комто, хотя ты сама могла кого угодно покорить, подчинить. -- Ой, узнаю тебя, подруга, -- подобострастно засмеялась Лина. -- Ты всегда любила всех женщин распределять на чеховских Душечек, Попрыгунь и на пушкинских Татьян. Так кто же из них все же обретает счастье?! И что же такое счастье, Инга, -спросила Лина, посмотрев куда-то вдаль, -- что это?
-- Ну, вопервых, к моей школьной классификации добавилось еще немало других типажей: и Бабы Яги и Снежные королевы, и другие, -- засмеялась Инга Сергеевна. -- А что касается счастья, я не берусь ответить, кто из них счастлив. Но свое определение счастья я все же сформулировала: счастье -это, когда ты нужен тому, кто очень нужен тебе. -- Как это верно, -- сказала Лина, и у нее заблестели слезы в глазах. -- Чтоб предупредить истерику подруги, Инга вдруг громко и шутливо, словно не замечая навертывающихся на глаза подруги слез, сказала:
-- А Пушкин сказал, что вообще на свете счастья нет, а есть покой и воля. -- А это я! -- воскликнул вошедший Александр Дмитриевич, неся в руках любимый торт жены "Прага". -- Саша, смотри, кто к нам пришел! -- сказала Инга Сергеевна. Лина в смущенном выжидании смотрела на мужа подруги. Александр Дмитриевич пристально вгляделся в лицо гостьи, затем узнав, весело сказал, целуя ей руку: -- Ну, что ж, я думаю, что это достойный подарок Инге сегодня! Инга Сергеевна очень обрадовалась тому, что муж так просто и естественно отреагировал на появление Лины в их доме. -- Саша, а сколько народу придет сегодня? -- спросила Инга Сергеевна, весело направившись к выходу из кухни и навстречу мужу с двумя салатницами в руках. -- Не беспокойся, -- сказал Александр Дмитриевич, осторожно приблизившись к жене, чтоб не задеть салатницы, и поцеловал ее в щеку, -- будут только две пары -Милютины и Андровские -- ведь завтра рабочий день. А большой банкет я заказал в ресторане "Поганка" на субботу, там будут все. -- Ну и разгулялся мой муж, -- сказала смеясь Инга. -- Лина, если Олег к субботе не вернется, ты приходи одна обязательно.
-- Да, да, -- подтвердил Александр Дмитриевич, -- я считаю, что вы должны разделить этот праздник с нами. x x x
Александр Дмитриевич быстро переоделся и вошел в гостиную помогать женщинам накрывать стол. К семи часам появились гости с цветами и подарками. -- Так, -- сказал Александр Дмитриевич, встав со стула, когда все гости уже сидели за столом с наполненными шампанским бокалами, -- сегодня мы не говорим ни о политике, ни о последних репликах Собчака, ни о делах в Академии, не смотрим телевизор. Сегодня мы говорим только о моей жене! -- Он засмеялся и продолжал: -- Сегодня у нас присутствует человек, который знает Ингу даже больше, чем я. Представьте, есть и такие. Итак, Лина, вам слово.
Лина растерялась, быстро встала и, минуту подумав, сказала: -- Я знаю Ингу всю жизнь. Мы с ней учились с первого класса. Я могу сказать, что я знаю ее и в то же время совершенно не знаю. Она для меня всю жизнь -загадка. Словом, говорить можно много. За тебя, Инга! -- со слезами на глазах Лина поцеловала подругу и, выпив бокал до дна, села. Когда трапеза с тостами и поздравлениями завершилась, стол был сдвинут к свободной стенке, а гости расселись на диваны и кресла. Инга принесла гитару и, обратившись к Лине, сказала: -- Лина, нука спой нам украинские, наши любимые: "Нэсла Галя воду" или "Гуцулку Ксэню". -- Ладно, -- сказала Лина, покорно взяв гитару. Она удобно расположилась, подкрутила струны на гитаре и запела душевно, сентиментально и негромко: Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю: Чому ж я нэ сокил, чому нэ литаю? Чому ж мэни, Боже, ты крылець нэ даав Я б зэмлю покынув, тай в небо злитав. Чудесный Линин голос в слиянии с прекрасной мелодией навел на лирическое настроение, и все, перехватывая гитару, по очереди что-то запевали.
-- А давайте все вместе, -- сказала оживленно Инга и начала: -- "Когда мне невмочь пересилить беду"... Все подхватили окуджавовский "Полночный троллейбус". -- Да, постарели мы чтоли? -- сказал Стас Милютин, натягивая на плечо ремень гитары. -- Ведь раньше ни одна вечеринка не была без песен. Уж и слова все забылись, сказал он улыбаясь и запел: -- "Сиреневый вечер на землю упал"... или -- кто помнит? "Они в городах не блещут повадкой аристократов", а "Бригантину"? "Надоело говорить и спорить и смотреть в усталые глаза"... "Не бродяги, не пропойцы, за столом семи морей, вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей"... "Он переделать мир хотел -красивый и отважный, а сам на ниточке висел, ведь был солдат бумажный"... -"Я вновь повстречался с надеждой -- счастливая встреча, она проживает все там же, а я был далече", -- запел, переняв гитару, Борис Андровский: -"Когда метель стучится в дверь, протяжно и сердито, не запирайте вашу дверь, пусть будет дверь открыытой"... -- Борис сделал небольшую паузу и продолжал: Мне надо на когонибудь молиться. Подумайте -- простому муравью Вдруг захотелось в ноженьки клониться, Поверить в очарованность свою... -- Нет, эту забыл, -- сказал он, философски покачав головой. В комнате все занавешено И тишина, как во мгле, Ваше величество, женщина, Как вы явились ко мне, -- и эту забыл совсем. Я кручу напропалую с самой ветреной из женщин, Я давно искал такую, и не больше, и не меньше. Только вот ругает мама, что меня ночами нету, Что я слишком часто пьяный бабьим летом, баабьим летом. -- Между прочим, я всегда думал, что автор слов этой песни -Высоцкий, -- прервал сам себя Борис, -- а оказывается, что эта одна из немногих исполняемых им песен, где автор текста не он, а его друг Кохановский.
Он наконец, явиился в дом, -- продолжал петь Борис, -- Где она сто лет мечтала о нем. Кудаа он и сам сто лет спешил, Ведь она так решила, и он решил. Клянусь, что это любоовь былаа. Посмотрии -- ведь это ее дела. Но знааешь, хоть Бога к себе призови,
Разве можно понять чтонибудь в любви. Пока земля еще вертится, пока еще ярок свет, Господи, дай же ты каждому, чего у него нет. -- Все же Окуджаву можно петь такому, например, исполнителю, как я, -- сказал Борис улыбаясь, а вот Высоцкого не споешь. Его можно только слушать. -- Ну почему же, -перебил Бориса Стас, забирая у него гитару:
Сегодня я с большой охотаю Распоряжусь своей субботаю. И если Нинка не капрызная, Распоряжу сь своею жизнью я. -- Ну чем не поется? -- спросил он весело и продолжил петь, аккомпанируя себе на гитаре и легко постукивая в такт каблуком . Мой друг и учитель, алкаш с бакалеи, Сказал, что семиты -простые евреи! Так ето ж такое везение, братцы, Теперь я спокоен, чего мне бояться. -- Я лично обожаю спортивные песни Высоцкого, продолжал Стас, не отрывая глаз от гитары. -- Десять тысяч, и всего один забег остаался. В это время наш Бескудников Олег зазнаался. Я, мол, болен, бюллетеню, нету сил, и сгинул. Вот наш тренер мне тогда и предложил: беги, мол. -- Ребята, а Кукина? -- весело воскликнула Женя Андровская и запела: Пусть полным полно набиты мне в дорогу чемоданы,
Память, грусть, невозвращенные долги. А я еду, а я еду за туманом, За мечтою и за запахом тайги. Стас с грустью снял с себя ремень, поставил гитару на пол и сказал с ностальгической тоской в голосе: -- Да, эту песню можно назвать эпиграфом ко всей жизни нашего поколения. "Память, грусть, невозвращенные долги" -- это все, что мы обрели. -- А помните дискуссию по поводу песни Окуджавы "Девочка плачет"? -- спросил Борис, не дав Стасу продолжить начатый разговор. -- Конечно, как же не помнить, -- сказала Юлия Милютина. -- Я была на стороне Люды Борисовой. Она была категорически против концепции этой песни. Там помните? -- все плачут: девочка плачет -- шарик улетел, женщина плачет -- муж ушел к другой, плачет старуха -- мало прожила... Мы были категорически против такого подхода к женщине. Почему плачет? Плакать -- это пассивность, смирение. "Нечего нам плакать", -говорила Люда. -- "Не дамся!", -- вот мой девиз. Не дамся возрасту, не дамся трудностям. Не дамся! -- Зато сейчас нам не до таких споров. Политика заполонила наши души, -- сказала Женя задумчиво. -- Но это естественно, -прервал ее Боря. -- Времято какое!.. Мне лично ничего не хочется видеть и слышать. Я бы смотрел только съезд депутатов и слушал их речи. А какие люди, ребята! Сахарова (!) живьем слышали и не только слышали, но видели его походку, детское выражение его лица, какой-то застенчивый весь его облик. Я вообще-то его совсем другим себе представлял, когда пасквили о нем писали. -- Братцы, дорогие, мы же условились не говорить о политике! -- прервал Борю весело Александр Дмитриевич, встав с кресла. -- Ну Саша, командноадминистративные методы сейчас не модны. Пусть люди говорят о том, о чем хотят, -- сказала Инга, улыбаясь. -- А может, включим музыку и, тряхнув стариной, потанцуем? Помните как мы "Леткуенку" все плясали? Может, попрыгаем? -- Ингуся, -- тихо шепнула на ухо Инге Лина, -- я, пожалуй, пойду. Сейчас здесь одиннадцать, в Москве семь. Олег может позвонить и удивится, что я не дома.
Инга Сергеевна недоуменно посмотрела на подругу и, повернувшись к мужу, сказала тихо: -- Сашенька, проводи, пожалуйста, Лину. Александр Дмитриевич хотел выйти с Линой тихо, "поанглийски", но ничего не получилось. Все остальные гости со словами: "Уже поздно, -- завтра рабочий день", тоже засобирались.
Через два дня, в субботу, когда они пришли домой после банкета в ресторане, окрещенном народом "Поганкой" за сходство здания с грибом, тут же раздался телефонный звонок. Анюта сообщила, что, поскольку в институте большие финансовые трудности, ей не без удовольствия начальство предоставило отпуск без сохранения содержания на месяц и, вероятнее всего, числа пятого ноября они прилетят в Новосибирск.
x x x
Седьмого ноября ни Анюта ни Игорь на демонстрацию в Академгородке, в которой они всегда любили участвовать, не пошли. Инга Сергеевна же дала Катюшке связку разноцветных шаров и отправилась с ней на улицу к булочной, что на Морском проспекте, где они назначили свидание с дедушкой после прохождения колонны его института мимо трибуны. Перестройка, вихрем разрушавшая привычные атрибуты прежней официальной жизни, сказалась и на отношении к этому, казалось, святому дню. Руководители советского района Новосибирска (в состав которого входил Академгородок), не привыкшие раздумывать над проблемами какого-либо развития и изменения унылой, застоявшейся, бесцветной жизни Академгородка, тем более не утруждали себя заботой о внесении изменений в празднование Седьмого ноября, и без них отработанное за много лет.
И хотя повсюду в стране в этот день уже происходило многое поновому, в Академгородке "демонстрация трудящихся" с традиционной трибуной замерзших "лучших людей района" и неуместными лозунгами вытащила из квартир его обитателей теперь уже не по зову идеи, не Из-за страха перед партийным начальством, а только потому, что другого повода в этот праздничный день у них не было, чтоб нарядно одеться, посмотреть на людей и себя показать. Однако это искусственное самостимулирование на фоне изменившегося отношения к праздновавшемуся событию создавало атмосферу всеобщего уныния, разочарования и неприкаянности.
Как только Инга Сергеевна с внучкой выбрали удобное для наблюдения за колоннами место, замерзший Александр Дмитриевич подошел к ним, и они весело, почти бегом отправились домой в тепло, к праздничному столу. В волнениях, внешне прикрываемых праздничными застольями, приемом гостей и походами в Дом ученых, незаметно пролетел месяц, и дети улетели обратно в Подмосковье.
После их отъезда в квартире стало невыносимо пусто, тоскливо и одиноко. Эта пустота для Инги Сергеевны усугублялась еще и тем, что ей не нужно было сидеть каждую свободную минуту над диссертацией, чем она была постоянно занята последние годы. Правда, нужно было засесть за проект программы нового отдела, но для этой работы она сейчас не чувствовала в себе никаких сил и творческих потенций. x x x
Спустя несколько дней, в понедельник утром, когда Инга Сергеевна только переступила порог своего кабинета, раздался телефонный звонок. -- Алло, -услышала она, подняв трубку, -- можно ли пригласить Ингу Сергеевну? -- Я слушаю. -- Это говорит референт академика Остангова. Я звоню по поручению Кирилла Всеволодовича пригласить вас выступить у нас на методологическом семинаре, который состоится на следующей неделе. При упоминании фамилии Остангова Инга Сергеевна так разволновалась, что в какойто момент не могла сообразить, что от нее требуется. -- Алло, алло?! Вы меня слышите? -повторяли в трубке. -- Сейчас Кирилл Всеволодович сам будет говорить с вами. Инга Сергеевна почувствовала, что трубка вотвот вывалится у нее из рук. -Алло! Это Инга Сергеевна? -- услышала она голос, показавшийся ей совершенно иным, чем тот, который звучал над ее ухом в самолете чуть более двух месяцев назад. -- Да, это я, Кирилл Всеволодович!
-- Рад вас слышать и, чтоб подтвердить, что вы пробудили во мне интерес к философии, я порекомендовал пригласить вас для выступления на нашем традиционном методологическом семинаре. Тему можете выбрать любую из предпочитаемых вами, но я бы порекомендовал вам поделиться с моими коллегами теми мыслями, которые вы излагали мне, -- говорил Остангов дружелюбно и почтительно.
-- Простите, Кирилл Всеволодович, но это была чистой воды импровизация. Это совсем не то, чем я вообще-то занимаюсь. -- Нет, нет, вы не правы. Это все очень глубоко, серьезно и достойно обсуждения широкой общественностью. Мне думается, что философский семинар -- это именно та форма, которая позволяет обсуждать нравственноэтические проблемы в обществе, особенно среди представителей естественных наук, каковыми являются сотрудники нашего института. Наш ближайший семинар во вторник на следующей неделе. Если этот срок противоречит вашим планам, мы можем определить другую дату. -Благодарю вас за приглашение, Кирилл Всеволодович. Я постараюсь, -- сказала Инга Сергеевна с неуверенностью в голосе. -- Прекрасно. В понедельник с вами свяжется Ольга Владимировна -- мой референт, и, если ваши планы не изменятся, во вторник за вами приедет мой водитель. Большое спасибо. Желаю успехов. Всего доброго. -- До свиданья, -- произнесла она тихо и, положив трубку, тут же запрезирала себя за то, что не хватило смелости отказаться. Весь рабочий день после этого звонка прошел неорганизованно, рассеянно. Она не могла отделаться от мысли о совершенной ею ошибке -- согласии выступить на семинаре, к чему не считала себя готовой ни профессио нально, ни морально. Тем не менее она взялась за работу. Было субботнее утро. Она сидела за письменным столом дома и на чистом листе бумаги вывела условное (еще не определившееся полностью) название доклада: "Гуманитарная интеллигенция и ее взаимоотношения с обществом".
Перед глазами на столе лежали последние номера журналов "Вопросы философии", "Новый Мир", "Известия ЦК КПСС". Она принялась листать 9й номер "Вопросов философии" за 1990 год, в котором ее внимание привлекла статья М. С. Геллера "Первое предостережение -- удар хлыстом". Фамилия автора мало о чем говорила, и она обратилась к последней странице журнала, где обычно печатались справки об авторах. Справка свидетельствовала, что Геллер, Михаил Яковлевич -- доктор исторических наук, профессор Сорбонны (Франция). Из редакционной преамбулы к статье следовало, что речь в ней пойдет о малоизвестных широкому читателю страницах нашей истории 1920х годов, связанных с начавшейся в тот период политикой репрессий и гонений на инакомыслящую интеллигенцию.
"С "высылкой" философии, -- отмечают авторы преамбулы, -- начался период сектантского существования коммунистической идеологии. В этом выразилось ее нежелание вести диалог с различными идейными течениями мировой философской мысли и культуры, приведшее в конце концов к самоизоляции и догматизации марксистской теории". Статья представляла полные драматизма картины борьбы интеллигенции за возможность быть полезной в своей стране в тяжелый для нее период. Одним из ярких примеров этому являлась рассказанная автором история судьбы Всероссийского комитета помощи голодающим, организованного по инициативе и при непосредственном участии наиболее ярких представителей интеллигенции России, в том числе М. Горького. Деятельность комитета преследовала цель сбора материальных средств в стране и за рубежом для оказания продовольственной, медицинской и другой материальной и моральной помощи страдающим от голода. Наряду с этим вдохновленные надеждами на демократизацию общества, связанную с нэпом, представители интеллигенции активно включились в разработку идей и концепций развития всех сфер жизни общества. Со своими идеями выступали известные экономисты Чаянов, Бруцкус. Представители интеллигенции создавали новые издания, устраивали диспуты, выступали с предложениями, участвовали в дискуссиях.
Однако, боясь роста и влияния интеллигенции среди народа, руководители государства предприняли "поход" против нее, начав с обвинения Комитета помощи голодающим в антисоветской террористической деятельности, якобы готовившей свержение советской власти. В августе 1921 года ВЦИК принял решение о его роспуске с высылкой части его членов и организаторов за границу. "Высылка за границу как наказание, заменяющее расстрел, -рассуждала Инга Сергеевна, -- сколько трагического смысла кроется в таком подходе именно к интеллигенции!"
Один из высылаемых вспоминал, -- отмечает автор статьи, -- что при посадке на пароход на лицах провожающих "было изумление и тоска: ни один человек, как и мы сами, не мог, повидимому, понять смысла нашего странного наказания -- высылки за границу, -- в то время, когда каждый почел бы для себя за спасение уход из советского эдема". Какой, однако, на первый взгляд, парадокс?! Но в том-то и дело, что парадокса-то здесь никакого нет, а четко и глубоко продуманная акция, с учетом хорошего (надо отдать должное авторам этой акции) понимания социальной психологии российского общества. Они этим решением убивали сразу не двух а даже трех зайцев. Вопервых, высылка -более "красивая" мера наказания для мировой общественности людей, чем расстрел. Троцкий сам признался в этом американской журналистке, назвав высылку вместо расстрела более гуманной мерой. Правда, Сталин уже позже о красивых названиях в этих делах не думал. Но тогда "на заре советской власти", особенно в период ее наибольшей неустойчивости, нельзя было не считаться с международным мнением. Поэтому высылка за границу вместо расстрела была более выгодной мерой. Вовторых, придав этому кощунству внешнюю благовидность, они по существу подвергали инакомыслящих представителей интеллигенции поистине самому жестокому, самому изощренному наказанию. Это наказание было основано на понимании психологии российского человека: то ли это тот самый евроазиатский феномен, то ли еще что-то, то самое, за что "умом Россию не понять", но тоска, ностальгия (пыталась вспомнить Инга Сергеевна, ведь где-то она даже читала об этом), более всего характерны для жителей этой одной шестой части земли. И поэтому насильственная высылка из страны для российского человека, -- это по существу равносильно убийству его в его реальной, естественной жизни и выбрасывание в другой "потусторонний мир", где все подругому. О глубоком понимании сущности (для российских профессоров и писателей, для которых эта мера была придумана) высылки за границу как наказания, приравненного в духовноэмоциональном смысле к смертной казни, говорит указание Ленина в связи с редактированием им Уголовного кодекса. В письме к наркому юстиции он пишет: "т. Курский! Помоему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылки за границу)". Высылая без суда и следствия этих людей, власти понимали, что подвергают их самому жестокому, самому оскорбительному и унизительному наказанию, демонстрирующему их ненужность своей стране, которую они любили и которой хотели служить верой и правдой. Но тем, кто управлял страной, они действительно не были нужны, ибо это был мозг нации. А мозг в это время был не нужен, потому как не нужно было ведать, что творится, -- и это, втретьих, то есть это был третий, может быть, самый основной "заяц", которого они убивали высылкой наиболее ярких представителей интеллигенции из страны и ради которого нужны были и первый и второй. Об этом сам за себя говорит состав высланных. Среди них ярчайшие представители философской мысли XX века: Н. Бердяев, С. Франк, Н. Лосский, С. Булгаков и многие другие признанные в мире философы. Наряду с философами высланы многие ученые других областей знания, среди которых ректор Московского университета проф. Новиков (зоолог), ректор Петербургского университета проф. Карсавин (философ), большая группа математиков во главе с деканом математического факультета МГУ проф. Стратоновым, известные представители сельскохозяйственной науки профессора Бруцкус, Зворыкин, Лодыженский и другие, агрономы -- Угримов, Велихов и др., известные историки Кизеветтер, Фроловский, известный социолог Питирим Сорокин. Списки кандидатов на высылку составлялись и контролировались лично Лениным. Инга Сергеевна закрыла журнал со статьей Геллера и принялась листать другие материалы, отобранные для доклада. "Да, -- подумала она с тоской, -- с этой "традицией" изгнания интеллигенции соприкоснулись и нынешние поколения (увы) не только по рассказам историков: Солженицын, Бродский, Галич... Когда я вернусь. Ты не смейся, когда я вернусь, Когда пробегу, не касаясь земли, По февральскому снегу, По еле заметному следу -- к теплу и ночлегу И, вздрогнув от счастья, На птичий твой зов оглянусь. Когда я вернусь. О, когда я вернусь!.. Память вернула ее к тем событиям, когда на фестивале бардов в Доме ученых она вместе со всем залом, стоя отбивала себе ладони, аплодируя песне Галича, посвященной памяти Пастернака. Уже познавшие свежий ветер хрущевских перемен, символом которых для них был сам Академгородок с его романтическим, во всем освященным свободой образом жизни, начитавшиеся в самиздате Солженицына, "прошедшие" через "числитель и знаменатель" кафе "Под интегралом", все присутствующие в зале между тем словно были охвачены единым удивлением и повергнуты в волнение смелыми, дерзкими словами и тоном песни.
После мгновенного оцепенения коекто начал вставать и аплодировать стоя. За ними постепенно поднялся весь зал. У Инги Сергеевны по случайности, каких в замкнутом пространстве Академгородка никому не удавалось избежать, место оказалось рядом с легендарным президентом Сибирского отделения Академии наук, академиком Михаилом Алексеевичем Лаврентьевым. Этот видавший виды человек крутил головой по сторонам, словно не узнавая своих питомцев, и, взяв слегка за локоть свою жену "бабу Веру", как ее все называли, спокойно встал вместе с ней, аплодируя вместе со всем залом. И не к терновому венцу Колесованьем,
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги