Инга Сергеевна пробежала глазами написанное и упрекнула себя: "Ведь я упустила еще один элемент революции Горбачева: личный пример отношения к супруге !.. (а следовательно, в определенном смысле модель поведения). Но и этого опять никто не понял... даже сами женщины", -- с грустью заключила она и, закрыв папку, положила ее в ящик, где ей положено было лежать нетронутой до конца лета.
Глава 6. Свобода в необходимости
Всубботу утром Инга Сергеевна и прилетевший на кануне из командировки Александр Дмитриевич начали готовиться ко дню рождения Володи Холодкова, отмечать который на его даче было традицией их большой компании, связанной дружбой более двух десятилетий, в которой только они с мужем были из Академгородка. Остальные же были представителями научнотехнической интеллигенции Новосибирска, и почти все прошли путь от простых инженеров до разного уровня руководителей промышленных предприятий. Фамилия Холодков была полным контрастом его теплому, открытому, голубоглазому, круглому лицу и дружелюбному, добродушному характеру. Володя был всеобщим любимцем и цементирующим стержнем компании, благодаря чему здесь каждая встреча хранила дух взаимной привязанности всех друг к другу и романтической молодости, несмотря на отягощенность заботами, наличием у большинства внуков, у некоторых излишнего веса и уже, увы, не стопроцентного здоровья. К приезду академгородковцев, которых обычно встречали дружной овацией с шутками и подковырками, стол был уже, как всегда, накрыт на веранде, и веселая, всеми любимая и очень похожая по характеру на именинника его жена Зина усаживала всех на привычные места. Хотя приличные продукты были в огромном дефиците, стол ломился от всевозможных яств, деликатесов и напитков. Как только все расселись, Степан Иванов сказал: -- Итак, по традиции, первый тост за именинника. -- Он стукнул своим стаканом о стакан счастливо и смущенно улыбающегося Володи. После того как все чокнулись с именинником, за столом на мгновенье воцарилось молчание, нарушаемое звоном ножей и вилок по тарелкам. Гости уже вошли в азарт похвал, перемешанных с шутками и анекдотами, связанными с проблемами доставания деликатесов, плодов кулинарных талантов женщин семьи Холодкова, когда стуком ножа о бутылку привлек внимание к себе Виктор Панин.
-- Ну что, ребятки! -- сказал он настолько серьезно, насколько это было возможно в этой веселой, заряженной на смех обстановке, -- через несколько дней грядет историческое событие. Мы с вами входим в историю. Нам первым в истории нашей России предстоит выбрать президента. На нас, между прочим, большая ответственность, и мы можем показать, кто и что мы есть. Я слышал, что в США есть такой клуб, члены которого обыгрывают между собой выборы президента. И, говорят, они редко ошибаются. А давайте и мы попробуем. Инга, ты у нас философ. А нука начни. Мы же все технари одноклеточные, как ты любишь нас обзывать. И что же ты, как обществовед, думаешь, кого выберем, а? -- Так, -- сказал встав Федя Кусков, -- это вопрос очень серьезный, потому сначала нужно выпить. Я предлагаю выпить за то, чтоб мы в нашей игре не ошиблись! Все дружно рассмеялись и выпили. -- Инга не увиливай, что ты думаешь насчет президента и сохранения Союза? -- повторил Панин, занюхивая хлебом водку. -- Вопрос, конечно, интересный, -- сказала Инга, встав с рюмкой в руке, шутливо подражая известным юмористам: -- Мне кажется, что все идеи Горбачева, связанные с перестройкой...
-- А ты считаешь, что такие идеи у кого-то были? -- спросил Сева Цирельников, оглядев всех словно ища поддержки.
-- Идеи, конечно, были, но они не были собраны в единую концепцию, -продолжала Инга, еще вся находясь во власти своих мыслей, связанных с подготовкой доклада о революции Горбачева. -- Горбачев надеялся, что все силы консолидируются.
-- Ну так это и так всем ясно, -- сказал Панин. -- Конечно, лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Конечно, хорошо бы утром проснуться в демократии, при полных магазинах и всеобщей любви. Но ведь это же пока невозможно, сопротивление неизбежно. Поэтому нужно поскорее ускорять процеес реформ -- и все. А он же все тормозит своей нерешительностью. Нужно дать полную свободу предпринимательству...
-- Витенька, -- сказала Инга, -- а что такое свобода? Кто ответит? Сейчас, как никогда, свобода для одних оборачивается несвободой для других. Вы посмотрите, что делается, например, в театрах. Вот появилась свобода, нет цензуры, заключай контракты, с кем хочешь. И что? Там уже почти до мордобития доходит. Доронина с Ефремовым уже, кажется, всерьез подрались. -А, может, если б у них состоялось то самое свидание в "Трех тополях на Плющихе", все было б нормально, -- засмеялась Зина, всегда стремящаяся на этих встречах переводить серьезные разговоры в шутку. -- Ах, какой был фильм! -- Ша, тихо! Так, кажется, говорят в Одессе, Сашок? -- сказал Степан Александру Дмитриевичу. -- Поскольку наш "политический клуб" не справляется со своей задачей, предлагаю просто произнести тост. Кто желает? -- Я, -сказала сестра именинника Галя, которую всегда хотелось назвать Светой Из-за светлых волос. -- Я хочу сказать! Ребятки, как хорошо, что вы столько лет дружите. Это большая редкость. Мы вот с моим Колькой, -- она улыбнулась мужу, -- уже столько компаний поменяли, а вы всегда вместе. Я всегда жду Вовкин день рождения как праздника дружбы. Я хочу выпить за дружбу, за всех вас! Все выпили, а Галя обошла всех гостей и каждого расцеловала, не давая им вставать со своего места. Правда, Панин все же не устоял -- при приближении Гали к нему, встал со своего стуал, демонстративно крепко обнял ее и поцеловал в губы. -- Знаете, мне лично надоело говорить про политику, -- сказал Валентин Кравченко. -- Хочется уже просто пожить красиво, как все люди. Надоели эти эксперименты. Я был студентом при Хрущеве. На всех занятиях по политэкономии, по истории КПСС учили его речи, и я верил им. Верил. А когда в магазинах все ветром сдуло и в Новосибирске вообще жрать нечего стало, понял, что все это -- блеф. А сейчас считаю, что лучше всего было при Брежневе. Вот жили тихо и, что ни говори, а все же жизнь как-то наладилась и улучшалась. Все знали свои правила игры. И вообще, у меня друг в Москве, он связан с цекашниками. Они все Леонида Ильича обожали. Добрый был мужик, всех целовал и говорят страшно не выносил слез. -- Да, вот только слезы матерей, дети которых погибли в Афгане, его почему-то не разжалобили, -- гневно произнес Степан. -- Давайте помянем моего племянника, -- сказал он, молча встав, и первый выпил до дна. -- А сейчас что? -- продолжал он. Там воевали с другими странами, а у нас все может кончиться тем, что начнем воевать друг с другом. Посмотрите, что творится в Югославии. Танька Волошина из заводоуправления еще несколько лет назад ездила туда по туристической. Наговориться не могла. И кто мог подумать. И у нас может начаться то же самое. Вон посмотрите на Ваню Потехина, -- он весело потрепал по волосам, сидящего с ним рядом соседа по даче Холодковых. -- Его соседка по даче всерьез жидом обзывает и отсылает в Израиль Из-за длинного носа, хотя он -русский. А на самом деле не за длинный нос, а за то, что у него дом большой. И ни к чему эта перестройка не приведет. Россия никогда не жила так, как Запад. У нее свой путь развития, и все это понимают. А вообще я мечтаю, чтоб у меня в огороде был хороший урожай в этом году, тогда мы с Ниночкой не пропадем, и мне до лампочки "ети ихние дебаты", -- он обнял свою толстенькую жену: -- Да, Нинок? -- Нет, братцы, так нельзя. Ну усе же мы! Усе же мы анжонерно -- тих -- ническая интеллыгенцья, тяк сязать. Нам не должно стояти у сторонке. Никитка пытался -- не получилось, -- ието правда, но зато все же, как говорять, "процесс пошел",-- сказал Панин, ломая язык. -- Я нынча сам ощущаю как директор, что я коечто уже могу и сам на своем предприятии... Еще чутьчуть и такой бизнес разворотим... -- Да не дадут тебе никакой бизнес развернуть, -- вставил Иван, -- потому что бизнес -- это значит появятся богатые. А наш народ лучше с голоду помрет, но только чтоб все были бедные. На Руси так повелось... Ну любим мы более всего страдать. Ну что с нас возьмешь? -- он засмеялся. -- Да вот то, что Кравченко упомянул, -- мои соседи по даче за столько лет ни одной досточки не прибили к своей жалкой хибаре, в которой даже летом и то холодно спать. А мы всей семьей несколько лет вкалывали, своими руками дом отгрохали. Так они нас ненавидят и каждый раз нам поджоги устраивают. И вот две недели назад сарай подожгли за то, что якобы слишком близок к их забору. А это правда, что они меня почему-то евреем считают и при каждой ссоре посылают в Израиль, -- Иван на последних словах расхохотался до слез и, встав, громко сказал: -- Я считаю, что пора выпить за интернационализм и дружбу. -- Да, дружба дружбой, но если разлетится наша держава, -- вот тогда мы узнаем "дружбу", -- снова озабоченно сказал Панин.
-- Я лично буду голосовать за независимость республик. Хватит жить этому монстру -- нашей империи. Хватит давать сосать кровь из нашей России, -- сказал Федя. -- Нет я не националист. Но противно, что Россия живет хуже всех республик (Москва и Ленинград -- это не в счет). А они все еще недовольны. Я бывал у однокашников институтских и в Молдавии, и в Прибалтике, и на Украине, и на Кавказе, и в средней Азии. И знаете, все такие же инженеришки, как я, а живут... дай бог нам так. Вот пусть попробуют без нас. -- Нет, нет, я лично против развала Союза, -- замахала руками Галя. -- У нас вся родня по всем республикам. И при нашем политическом бескультурье, первое что будут делать республики, -- это закроют границы и будут насаждать национализм и антирусские настроения. В это время к столу подошла Зина с тяжелым огромным блюдом, переполненным мясом с картошкой и грибами. -- Так, ребятки! -- мы уже сидим столько времени и -- ни в одном глазу. что-то мы забыли, зачем пришли, -- сказал уже слегка захмелевший Сева Цирельников. -- Пора выпить за жену именинника. Зина! За тебя!
-- Да вы ешьте, ешьте, -- сказала улыбаясь Зина, -- за меня-то что пить. Вы уж лучше оставьте место для тостов за президента, которого вы собираетесь выбрать. -- Мне лично Ельцин все же ближе всех -- наш мужик! И у бабы под каблуком никогда не будет, как Мишка. -- Ой, знаете, -- перебила Бориса Нина, жена Кравченко, -- наши мужики просто не привыкли к тому, чтоб жену выставлять. Нашему мужику нужно, чтоб жена была и чтоб ее вроде и не было. Чтоб он мог быть, когда ему нужно, сам по себе... -- Да ладно, тебе, Нинка, грех жаловаться при таком муже! -- сказал Степан. -- А что ей не жаловаться, -- сказала Оля, жена Кускова, -- если за все годы, что они живут, они ни разу в отпуск вместе не поехали. Она едет одна на юг, а он с вами, алкашами, на север, -- Оля говорила дружелюбно и даже ласково, потому все улыбались, видя в ее словах, скорее, не упрек, а одобрение этой дружной мужской компании. -- Ой хоть бы распалась наша империя, -- продолжала Оля, -- тогда Север, может, станет отдельным государством и мой Федька, который ленился оформлять визу даже в Болгарию, не поедет на Север. И мы с ним поедем наконец в Ялту. -- Какая тебе Ялта будет? -- перебила Олю Тамара, жена Панина. -- Это ведь Украина. И если твой Федя проголосует против сохранения Союза, то тебе в Ялту придется тоже оформлять визу... -- Пора подвести итоги референдума, -- встал уже слегка захмелевший Панин. -- Все ясно: мы за сохранение Державы! Так? -- Так! -- крикнули все дружно. -- А как насчет президента? Кто подведет итог? Инга, подведи итог и четко обозначь все "против" и "за" и решим. Голосование будет открытым, методом поднятия руки. Инга, не вставая, сказала: -- В том-то и особенность текущего момента. Все "против" не имеют значения, так как, кроме Ельцина, никого нет, кто бы олицетворял последовательное движение к реформам. -- Итак, за первого российского президента! -- сказал громко Панин, подняв бокал. -- За Ельцина! -- Да, -- сказала Галя, встав с бокалом. -- Мне лично Ельцин нравится как мужчина. Вот у нас в партбюро показывали фильм о нем Свердловской киностудии. Вот это мужик, я вам скажу... -- Ну, Галочка, мы ведь все же президента выбираем, а не мужика для... -- сказал все время молчавший и почувствовавший себя уязвленным Коля. -- А что, -- откомментировала Тамара -- в Штатах при выборе президента сексуальная привлекательность играет немалую роль. -- Ну раз мы перешли к сексу, -- засмеялась Зина, я предлагаю включить музыку и потанцевать. А потом, как всегда, попоем! Помоему, уже можно разжигать костер. Все вдруг обнаружили, что незаметно спустились сумерки, когда обычно, по традиции, начинались танцы на этой же веранде, освобожденной от складных столов. Инга вышла во двор. У входа на веранду, на ступеньке сидел, играя на гитаре, Валентин и тихо пел свой любимый романс из спектакля МХАТа "Дни Турбиных", начинавшийся со слов: "Ночь напролет соловей нам насвистывал"...
Она села рядом с Валентином, который, погрузившись в себя, тихо, с закрытыми глазами продолжал петь:
Боже, какими ж мы были наивными, Как же мы молоды были тогда...
x x x
В понедельник в связи с запланированными делами в городе Инга Сергеевна появилась в институте во второй половине дня. Как только она переступила порог кабинета, зашла Ася Маратовна и вручила ей пригласительный билет и программу Международной конференции, которая состоится в Ленинграде через две недели. -- Да, я знаю об этой конференции, даже тезисы год назад посылала, а Из-за занятости, связанной с защитой, забыла. -- А вот и пригласительный, -- сказала, улыбаясь, Ася Маратовна. -- Передали из президиума. Оргкомитет выслал всем нашим в одном конверте на президиум. -- А что "наших", академгородковских, много туда едет? -- Не знаю. Вам нужно немедленно покупать билеты, времени-то мало. -- Да, пожалуй, сейчас пойду оформлять командировку, а потом за билетами. -- Еще вам утром звонила ваша приятельница Лина. Просила ей позвонить. -- Хорошо, большое спасибо, Ася Маратовна. x x x
Инга Сергеевна так замоталсь перед командировкой в Ленинград, что смогла зайти к подруге только в обеденный перерыв, в день накануне отъезда.
За время, прошедшее после последнего посещения Лины, квартира подруги приобрела еще более неряшливый вид и будто печалилась своей ненужностью и заброшенностью. -- Ингушка, дорогая, -- бросилась Лина на шею подруге.
-- А что, что-то новое произошло у тебя? -- Ой, дорогая, такая трагикомедия возможна только в нашей Академдеревне, где люди скованы до такой степени, что даже любовницу не могут принять почеловечески.
-- Это ты о ком? -- Да все о том же, о моем благоверном. Видишь, я уже настолько отключилась от него, что говорю об этом спокойно. Может, это даже хорошо, что мы не встретились с тобой сразу, когда я тебе позвонила. Я приняла сама решение, и мне стало легко и свободно... Дело в том, что Олег до отлета в десятидневную командировку на Украину, где он сейчас, обратился ко мне с просьбой не говорить о его романе никому, даже детям. Он просил меня сделать вид для окружающих, что Ноннина дочь приедет сюда как дочь нашей общей подруги, как оно могло бы быть на самом деле, если б не их роман. Она пробудет здесь не более недели, а потом мы словно все уедем вместе в отпуск. Только я поеду, например, в Сочи, куда он мне купит путевку, а он с ней -- в Москву и в Одессу, а потом в Ялту. Но главное, чтоб в Академгородке никто ничего не знал. -- Зачем ему все это? -- спросила Инга с недоумением.
-- Понимаешь, хотя на дворе вроде свобода и демократия, но мы-то еще все живем с внутренними и внешними замками и запретами. Он очень боится, что, если о его романе узнает академическое начальство и сослуживцы, это отразится на отношении к нему, а главное, на поездках за рубеж. Знаешь, он ведь всегда был строгим моралистом, коммунист, всегда на собраниях осуждал больше всех аморальное поведение, а сейчас... И он больше всего боится, что все это сейчас обернется против него, а он только и живет мечтой о встрече со своей пассией. Ингушка, не смотри на меня так... Я передаю тебе то, что он мне говорил. -- Ты подумай, столько времени прошло и он все не может забыть ее. Я-то полагала... И что же ты решила?
-- Какое там прошло! Они почти каждый день перезваниваются. Кто бы ни приехал из Штатов, передают ему приветы и письма. Но что поделать... Ты не осуждай меня, но я решила пойти ему навстречу. В конце концов, мы прожили долгие годы вместе. Разве мы не можем остаться друзьями? Ну что я могу изменить? Споры, скандалы -- я на это не способна, у меня нет сил. И он обещал быть моим другом, опорой. Он сказал, что ни при каких обстоятельствах не оставит меня одну, и, если так случится, и он примет решение поехать в Штаты, он сделает все, чтоб и я с детьми поехали тоже. Ну, что мне делать... -- Знаешь, дорогая, ты не обижайся, -- сказала Инга Сергеевна, глядя прямо в глаза подруге, -- но я тебе скажу то, что я думаю по этому поводу... Для твоего случая очень подходят слова Заболоцкого: "Не позволяй душе лениться". Ты позволила своей душе лениться, и потому ты идешь по пути наименьшего сопротивления. Так тебе легче, ты даже не хочешь настрадаться настолько, насколько тебе это позволит излечиться от унижения и обрести себя, найти себя. Посмотри, ты очень похудела, правда, не от хорошей жизни, как говорится, но все же твоя великолепная фигура обретает прежние очертания. Ты еще молодая, дети взрослые, еще можешь найти любовь, организовать свою жизнь! Я не представляю, как ты будешь жить и смотреть на то, как эта негодяйка сюда приедет, будет заходить в спальню твоего мужа. А может, ты еще будешь устраивать приемы в ее честь, готовить обеды для них? Лина, подумай, на что ты себя обрекаешь?! -- Я не знаю, моя милая, на что я себя обрекаю. Сейчас я не знаю. Я посмотрю, как дальше будут развиваться события. А потом посмотрим. Может быть, крайняя, предельная ситуация даст мне новые силы. Так бывает. А сейчас у меня нет ничего -- ни сил, ни чувств, ни мыслей. Я в оцепенении и потому плыву по течению. А потом... знаешь, я очень люблю Олега. Я не могу представить себя без него. Сейчас мы живем, как соседи, нет, как партнеры. И уже то, что я его вижу и разговариваю с ним, меня греет. А там посмотрим. Все же у меня есть дети. Они пока не знают ничего, и это тоже хорошо для меня. Правда, дочку удивляет, что я не так слежу за квартирой и за собой. Но я ей говорю, что мы собираемся делать ремонт. А потом я уже возьмусь и за себя. -- Чем бы я могла тебе помочь, Лина? -- сказала сникшим голосом Инга Сергеевна. -- Мне просто больно слушать все это. Я завтра улетаю в Ленинград на несколько дней. Если что, позвони Саше, а я тебе перезвоню из Ленинграда. Ну держись. Может все же как-то все образуется.
Глава 7. Вне вселенной
В Ленинградском аэровокзале она, взяв такси, от правилась в гостиницу "Пулковская", где должна была проходить конференция и где размещались ее участники, и советские и иностранные. Это было нетипично, потому что советские ученые обычно размещались в затхлых старых гостиницах, в то время как иностранцы, независимо от ранга, заселялись в "интуристах".
Пулковская гостиница, очень уютная и элегантная, предстала каким-то кусочком заграницы. Все в ней -- и "одетые улыбки" обслуживающего персонала, и светящиеся бары, и нарядные киоски, и толпы самодовольных в основном спортивно, но ярко одетых иностранцев, и ставший в стране редкостью хохот, и чистота, -- все напоминало что-то импортное, манящее с экрана телевизора в программе "Международная панорама". Номер Инги Сергеевны, расположенный на третьем этаже, вызвал у нее восторг и какоето уважение к себе за этот комфорт и привилегию. Инга Сергеевна села в мягкое кресло и, глядя в залитое дополуденным солнцем окно, отдалась ощущению радости и счастья. "Только бы ничего не сломалось, -- подумала она. -- Все как-то необычно хорошо складывается: скоро к детям. Да еще куда! Не в захолустное грязное общежитие, а в Штаты"... Она закрыла глаза и вспомнила теплые атласные щечки Катюшки, прислоненные к ее щеке в последнюю ночь перед их отъездом. "Могла ли я тогда подумать, что все так сложится благополучно и мы через тричетыре месяца увидимся. Что бы ни было, а свобода уже становится качеством нашей жизни. Нам тоже, как и всем цивилизованным людям, принадлежит весь мир, и мы принадлежим всему миру". Стояла прекрасная погода, и, переодевшись в легкий светлый брючный костюм, она вышла из гостиницы и направилась в метро. На Невском всюду толпились кучки людей, в которых слышны были разные лозунги, отражающие настроения и позиции тех, кого они олицетворяли: за Ельцина, против Ельцина, за Горбачева, против Горбачева, за реформы, и против "толкания страны в капиталистическую пропасть", за частную собственность и "против продажи России", и многие другие. Периодически посреди тротуара появлялись одетые в дореволюционную или современную военную форму группы оркестрантов, исполняющие старинные вальсы, революционные марши и народные мелодии. Гостиный двор был обнесен лесами, говорящими о его долгосрочном ремонте, в связи чем у оправданных ремонтом грязных обшарпанных подъездов продавалась всякая всячина на уродливых стойках и в маленьких киосках, товары которых поражали своими неведомыми дотоле даже на черных рынках ценами. Всюду здесь толпились люди, держа в руках какие-то бумаги под названием "акции", распространив которые в невесть кем рассчитанных количествах, каждый приглашаемый к "игре" участник, по словам распространителя, мог в короткое время стать обладателем суммы, определяемой четырьмя и более нулями. Далее от станции метро вдоль отгораживающего Гостиный двор забора стояли самодельные подставки и столики, за которыми, кто на чем (часто просто на земле), сидели их владельцы либо агенты по продаже. Продавалась здесь в основном духовная пища, выпеченная различными партиями и движениями, невесть когда родившимися. На участке главной улицы колыбели Октябрьской революции, занятом тем или иным представителем соответственно месту его расположения здесь и соответственно концепции и лозунгам тех, кого он представлял, часть забора за его спиной была оклеена "наглядной агитацией" -- различными плакатами, фотографиями, вырезками из газет. Наибольшее место было оккупировано представителями общества "Память", которые привлекали к себе внимание постоянно действующим "митингом". Этот митинг стимулировался несколькими "штатными спикерами", которые, громко вещая про сионистов, жидомасонский заговор, спаивание русского народа евреями и осуществление чуждого России большевистского переворота евреями, собирали вокруг себя проходящий мимо народ. Кто-то из этого народа тут же уходил, кто-то останавливался с иронической улыбкой, выражая свое отношение к сотрясающему воздух бреду, а кто-то всерьез примыкал к говорящим, что-то дополняя, наливаясь животной злобой и ненавистью. Инга Сергеевна брезгливо прошла мимо этой толпы и оказалась у столика, за которым сидел здоровенный детина, напоминавший типичный для советского кино образ рецидивистауголовника. Ее внимание привлекло слово "жиды", которое было написано очень крупно, несоразмерно формату на обложке, маленькой брошюры, изданной наподобие автореферата диссертации.
Почувствовав какой-то подсознательный страх к этому изданию, она все же взяла брошюру в руки. На обложке был обозначен автор: В. Н. Гладкин, место и время издания -- НьюЙорк, 1980 год. -- Сколько это стоит? -- спросила она, словно стесняясь когото. Сдвинув на угол рта сигарету и обнажив золотую "фиксу" в середине верхнего ряда красивых белых зубов, детина ответил: -Пятак. Инга Сергеевна, почему-то с опаской оглянувшись, быстро вынула пять рублей и, свернув брошюру, быстро положила ее на дно сумки. Ей тут же захотелось посмотреть, что же написано в книжке под таким названием. Какой-то внутренний голос говорил ей, что она должна понять для себя, до какой же степени опускается общество, в котором возможно открыто, в центре города (да еще такого города!) продавать подобную литературу. Правда, уже трудно было чему-либо удивляться после выступлений "Памяти" на митингах в Академгородке, лекции Бегуна в Доме ученых, почти официальных разговоров о возможных еврейских погромах в Академгородке год назад, которым Инга Сергеевна ни секунды не доверяла и которые, к счастью и во ублажение ее прозорливости, ни в коей мере не оправдались. Но все же эта книжонка на столь видном месте в Ленинграде показалась каким-то серьезным свидетельством нагнетания антисемизма в стране. Гулять более не захотелось, и она решила тут же вернуться в гостиницу. Для того чтоб попасть снова в метро, из которого она вышла менее часу назад, нужно было протиснуться сквозь гущу небольшой, но плотной толпы, которая заполонила весь тротуар от забора до мостовой. В ее центре стоял прилично одетый, подтянутый, худощавый человек и хорошо поставленным голосом произносил антисемитские речи, напоминающие самые отъявленные пасквили на эту тему. Инга Сергеевна оказалась почти лицом к лицу с ним и, когда случайно встретилась со взглядом его черных, больших и горящих ненавистью глаз, ей стало жутко. Она, сжавшись вся, быстро вынырнула из толпы на мостовую, чуть не угодив под двинувшийся с остановки троллейбус, и, обойдя толпу, нырнула в метро. Минут через тридцать, зайдя в номер гостиницы, она закрыла дверь и тут же достала брошюру. Первые слова книги гласили: "В доброй, старой, царской России мне не раз говорили: "Как! Вы человек с высшим образованием и антисемит!" Это восклицание очень характерно. Наши интеллигенты совершенно искренне полагали, что жиды такие же люди, как все. Они считали антисемитов отсталыми и малокультурными, а юдофобство предрассудком недостойным развитого человека. Я держусь противоположного взгляда, -- заявляет автор далее: -- Мне кажется, что образованный человек не может не быть антисемитом. Но чтобы не быть голословным, приведу сейчас суждения по данному вопросу некоторых из своих единомышленников". Далее приводится более двадцати грубых, неприличных, оскорбительных крайне неинтеллигентных антисемитских высказываний писателей, политиков, музыкантов, философов разных стран и разных времен. Инга Сергеевна никогда ранее не видела ничего подобного написанного на бумаге. Она знала, что в Академгородке распространяются какие-то тексты "Памяти", Шафаревича, к которым она относилась с брезгливостью и на которые даже из любопытства не хотела взглянуть. Но эти цитаты!.. Неужели такое возможно, когда, например, такой композитор, как Лист, или такой писатель, как Гюго, могли говорить что-то античеловеческое не только по отношению к одному какому-то конкретному человеку, даже злодею, но к целому народу... "И вот потом некто, -- размышляла она, -- какойнибудь очередной Гитлер в облике ли вояки, либо, с позволения сказать, публициста или писателя, собирает все эти высказывания в единую "концепцию" для оправдания ненависти, человеконенавистничества и погромов". Инга Сергеевна тут же вспомнила свой диалог с Останговым при первом их знакомстве в самолете о необходимости нравственной, "интеллигентской" революции, а также дискуссии на семинаре в его институте об ответственности интеллигенции. Да, интеллигенция, а вернее, гуманитарная интеллигенция, которая по роду своей деятельности объективно влияет на эмоции и чувства людей, очевидно, более всего ответственна за то, что человеческое общество с самого своего младенчества, не претерпело никакого нравственного развития. И именно это, по иронии судьбы, бумерангом прежде всего бьет по самой же интеллигенции. А бьет потому, что часто именно безответственное отношение интеллигенции к продуктам своего творчества (устного или письменного) рождает мракобесие. Именно поэтому интеллигенция должна признать немалую долю своей вины в пороках общества, а нравственноэтическую революцию нужно начинать прежде всего с переоценки интеллигенцией самой себя и прежде всего с отрешения от высокого сана "интеллигент" любого, кто в какой-либо форме (устной или письменной) исповедуе т национализм, расизм, человеко ненавистничество, признание превосходства одних над другими... "Да, -- подумала Инга Сергеевна, -- если б я с такими перлами выступила гденибудь на конференции, надо мной бы смеялись, как над инфантильной утописткой... А собственно говоря, чем можно парировать? Что можно придумать, чтоб действовали нравственные законы в обществе, которые бы любое человеконенавистничество объявляли нравственным преступлением, заклейменным позором на все времена? Может, тогда бы исключена была продажа в центре города, сконцентрировавшего в своем облике высшие образцы общечеловеческой культуры, пасквиля, автор которого, претендует на звание образованного человека и интеллигента".
Она с брезгливостью выбросила грязный опус в мусорную корзину, механически тщательно вымыла руки и легла на кровать. Ее охватило сжигающее душу чувство ненависти к этому "спикеру" в толпе, ко всем этим "пямятникам", националистам Из-за того, что именно этот аргумент -- антисемитизм -- был самым неуязвимым в решении Анюты уехать. Именно возможность проявления националистического экстремизма, подтверждаемая страшными страницами истории, таила в себе страх возможного упрека дочери и непрощения себе если б она решилась встать на пути отъезда Анюты... Жгучая тоска охватила ее. "Вот если б была здесь Анюта. Мы бы с ней гуляли сейчас по Ленинграду. Она бы спала на второй кровати в этом великолепном номере, и мы бы с ней болтали всю ночь... -- Гнев на тех, Из-за кого люди вынуждены уезжать из своей страны, любя ее, страдая по ней, наполнил душу. -- Перед отъездом в минуту отчаянья дочь мне выплеснула, что она никогда не вернется сюда, если они там устроятся. И судя по всему, они устроились. Профессор Флеминг оказался человеком гуманным и пошел им навстречу. Значит... Неужели мы никогда уже не будем гулять вместе по Ленинграду, Москве, Одессе, Кишиневу, Риге, Таллинну, Сочи, Сухуми, Баку, Гаграм, Ташкенту, АлмаАте, -- по всем этим нашим любимым городам, куда мы ездили всегда вместе в отпуск, и даже, по возможности, в командировки (в каникулы) с самого младенчества дочери. Считали иногда каждую копейку, но ездили и "стреляли" билеты у театров, и ели взбитые сливки с шоколадом в кафе "Шоколадница" в Москве, и вкусные сладости в кафе "Север" в Ленинграде, и чебуреки в Ялте, и шашлыки из всех сортов мяса на Кавказе, и плов прямо на Аллайском базаре в Ташкенте, и приготовленную покорейски, с острыми приправами, от которых перехватывало дыхание, морковку на базаре в АлмаАте, и были поистине счастливы", -- думала она. Инга Сергеевна вспомнила, сколько радости было, когда им удавалось, иногда ценой нескольких часов выжидания, доставать билеты в театр (хоть в разных местах), особенно в театр Образцова, когда дочь была маленькой. На ходу поправляя бант на ее головке, чтоб не терять ни минуты, оказавшись в вожделенном фойе, они бежали в музей кукол, к аквариумам, потом в буфет, где поют кенари, и с затаенным восторгом перед встречей с чудом заходили в зал. Анютка в этот момент вся подтягивалась, обретая чувство собственного достоинства... А Театр Сатиры! На "Ревизоре" с блистательным Мироновым им посчастливилось сидеть во втором ряду. Тогда Анюта уже была в десятом классе. Она уже "прошла" эту пьесу в школе. А потом они уже смотрели эту же пьесу в Малом с не менее блистательным Соломиным, который, несмотря на восхититель ную игру, все же во всем виделся любимым героем Анюты "Адъютантом Его превосходительства". Она вспоминала, как они потом ловили такси после театра, чтоб попасть в гостиницу, и, усевшись все на заднее сиденье, весело перебирали в памяти счастливые минуты покупки билетов и подробности спектаклей. Чтоб не расплакаться от терзающих душу воспоминаний, она, переодевшись, пошла в холл в надежде встретить когонибудь из коллег -участников конференции, которые уже наверняка где-то здесь, в гостинице, обитают. x x x
Она зашла в лифт, погруженная в себя, и не заметила, когда он успел спуститься вниз. Очнулась, когда перед автоматически открывшейся дверью на первом этаже стоял Остангов с большим чемоданом в руке. -- Вы участвуете в конференции? -- удивленно спросил он. -- Да. Уж очень интересная программа, и в Ленинграде я давно не была, -- ответила Инга Сергеевна, еле переводя дыхание. -- Ну вот видите, как интересно, нас с вами опять свела судьба, -он говорил шутливо, приподнято. Инга Сергеевна теперь заметила, что Кирилл Всеволодович после отпуска заметно посвежел, загорел, подтянулся и в светлосером костюме выглядит моложе и стройнее. -- Вы куда-то собрались? -спросил он, заглядывая ей в глаза? -- Да, нет. Я вышла, надеясь встретить когонибудь из участников...
-- Ну вот и встретили, -- засмеялся Остангов. -- И если вы не возражаете, мы бы могли погулять по Ленинграду. Мне необходимо минут десятьпятнадцать, чтоб распаковаться и привести себя в порядок. -- Хорошо, спасибо, -- Кирилл Всеволодович, я буду здесь. Как только Остангов скрылся в лифте, Инга Сергеевна вышла на улицу, чтоб прийти в себя от охватившего ее волнения. Прекрасная погода, легкий ветерок и появление здесь Кирилла Всеволодовича наполнили ее какой-то огромной любовью ко всему на свете. "Неужели через несколько минут я буду с ним рядом?" -- думала она, отбрасывая все недавние переживания, связанные с ее заключением о том, что она должна не обольщаться насчет его отношения к ней и сама заглушить все чувства к нему. Она глянула на часы, прошло более двадцати минут. "Он человек в высшей степени пунктуальный. Может, он передумал?" Ей захотелось тут же уйти в номер, чтоб спрятаться от собственной неуверенности и легкомыслия. "Черт меня понес на эту конференцию перед самой поездкой к детям. Лучше б эти дни использовала для подготовки, дура старая", -- впервые к себе она употребила такие слова, и ей стало все противно.
Тут двое мужчин кавказского вида, войдя в гостиницу, остановились возле нее с какимито словами, которых она не могла толком понять. Затем, сообразив, на что они намекали, она с презрением решила мигом скрыться в своем номере, чтоб никого не видеть. Как только она с отвращением к раздевающециничным взглядам кавказцев перешагнула порог гостиницы, тут же перед ней как изпод земли вырос Остангов. -- За вами пытались ухаживать эти молодые люди? -- спросил он с лукавой улыбкой и, не дожидаясь ответа, сказал: -- Извините, я не полагал, что придется столько ждать ответа по телефону. Такси нас уже ждет, и мы отправляемся кутить, -- последнее слово он произнес игриво и засмеялся. Инга Сергеевна, едва справляясь с непокидающей ее дрожью, удивленно улыбнулась ему, а он, взяв ее под руку, повел к ожидавшей их машине. Солнце еще грело, напоминая между тем о приближающейся белой ночи, когда очертания архитектурных великолепий Ленинграда приобретают вид сказочности и нереальности. По предложению Остангова Инга Сергеевна села к окну заднего сиденья, куда рядом с ней тут же сел и он. -- С чего бы вы хотели начать экскурсию? -- спросил он с нежностью в голосе, как только они оба расположились на заднем сиденье. Инга Сергеевна вновь почувствовала себя маленьким любимым ребенком, которому дозволено все, и каким-то детским тоном, который появлялся сам по себе, вопреки ее желанию при встречах с Останговым, сказала: -- Честно говоря, мне бы очень хотелось проехаться по набережным Невы, вдоль каналов и мостов... Машина мгновенно тронулась с места, а Остангов, обняв Ингу Сергеевну правой рукой, прижал ее всю к себе, и так они просидели всю дорогу, не проронив ни слова и не двигаясь, словно боясь нарушить это волшебство, которое объединяло их сейчас. Огражденная и защищенная от всего внешнего мира этим объятием человека, который неправдоподобно олицетворял ее словно вернувшиеся с юности мечты об идеале мужчины, взволнованная мелькающими за окном машины красотами Ленинграда, Инга Сергеевна чувствовала себя в состоянии сказочного сна. "Так в жизни не бывает", -- в какой-то момент подумала она со страхом перед тем, что это все ей снится и может кончиться от внезапного звука. На Дворцовой площади они вышли из машины. Остангов сказал водителю, что они вернутся примерно через час и, взяв Ингу Сергеевну под руку, повел ее к Александрийскому столпу. Они гуляли медленно, охваченные возбуждением, которое им давала неожиданная встреча, волнующая красота места, теплый ласкающий ветерок летнего вечера. -- Когда я бываю в Ленинграде, -- говорила она восторженно, сама себя не узнавая, -- мне всегда кажется, что я приобщаюсь к сокровенным тайнам и загадкам нашей истории. Я где-то читала, что Петр Первый, посетив Амстердам, сказал: "Я построю в России Амстердам, только такой, который соответствует широкой русской натуре". -- Вы бы хотели жить в Ленинграде? -- спросил Остангов с такими интонациями в голосе, как взврослый спрашивает ребенка. -- Я люблю Ленинград, но мало его знаю. Мне вообщето больше нравится Москва. Мне кажется, что Москва может быть комфортной для всех -- для высоких интеллектуалов и для простаков, для людей высоко духовных и для обычных мещан, для энергичных и флегматичных -- для всех. Я люблю москвичей. О них говорят плохо обычно, но я считаю, что особая московская "столичность", особый московский шарм присутствует во всех абсолютно москвичах, независимо от уровня образования.
-- Вы бы хотели жить в Москве? -- спросил Кирилл Всеволодович, вдруг остановившись и став напротив Инги Сергеевны. -- Я мечтала об этом... -начала говорить Инга Сергеевна. В этот момент Остангов обхватил ее всю в своих объятиях, осыпая поцелуями... x x x
Первых два дня начавшейся конференции Инга Сергеевна не видела Остангова днем, поскольку высокое городское начальство "оккупировало" известного академика на 14 часов в сутки, таская его по различным совещаниям, обедам и ужинам, и на заседаниях конференции он не присутствовал. Его привозили в гостиницу где-то после десяти вечера, и он тут же звонил Инге Сергеевне, и она приходила к нему в номер. Из-за того что Остангов не присутствовал на заседаниях, Инга Сергеевна испытывала даже определенный психологический комфорт. С одной стороны, ожидание предстоящих вечерних встреч создавали ощущение постоянного его присутствия рядом, а с другой -- его отсутствие не сковывало ее, и она принимала активное участие в работе конференции.
На одной из секций, где она более всего присутствовала, была представлена группа докладов, посвященных половому воспитанию детей. Выступления в большинстве своем были интересны и посвящены различным аспектам проблемы: роли семьи в вопросах полового воспитания; психофизиологической подготовке школьниц к материнству, подготовке школьников обоего пола к семье и т. п. Были даже доклады на тему о возможностях внутриутробного воспитания плода. Однако после интересного филосософскосоциологического доклада на тему: "Платоническая любовь -неотъемлемая часть здорового образа жизни подростков", выступил некий доктор, уже первые слова доклада которого у Инги Сергеевны вызвали протест и даже отвращение. Невысокий, лет сорока пяти -- пятидесяти, худощавый, спортивный, подвижный, с глубоко посаженными маленькими глазами на недобром лице, он произносил что-то скороговоркой о сексуальной революции и о всеобщем снижении потенции, о ранних сексуальных отношениях и об угрозе СПИДа. После такой преамбулы, построенной на фактах, почерпнутых из малограмотных популистских изданий, он перешел к главному предмету его забот -- обучению девочек мастурбации как профилактике ранних сексуальных связей. В подтверждение он делился опытом своей "работы", выполняемой, как он заверял, с позволения и даже по просьбе родителей, и призывал к широкому внедрению его методов. Инга Сергеевна видела недоумение зала, возмущенные и удивленные переглядывания участников заседания, но выступить вслед за ним по поводу того, что он предлагал, никто не решался. Когда взошел на трибуну последний докладчик из обозначенных в программе по данной теме, она поняла, что никто из зала так и не отреагирует на опасную пошлятину, претендующую на легализацию и признание. "Вот они, последствия наших драм в борьбе с "буржуазными лженауками", бумерангом бьющие по нас же сейчас, -- думала она, с трудом преодолевая охватившее ее волнение. -- Большинство здесь сидящих, возмущены, но подавляют это в себе, боясь выступить, чтоб не прослыть ханжами, душителями нового и прогрессивного. Каждый из сидящих здесь в зале знает, что, выступи он с критикой, этот "учитель" может припомнить "душимую в прошлом генетику с кибернетикой", и возмутившимся нечем будет парировать, ибо все хорошо помнят, что действительно душили генетику с киберетикой, что в человеческой природе еще много нераскрытого и оспорить наглого демагога и спекулянта от психологии и медицины очень трудно". Сколько таких сборищ ей уже пришлось видеть, где собираются экстрасенсы, шаманы, "пассажиры НЛО", ясновидцы, "целители" всех болезней, "счастливцы", встречавшие Снежного человека", которые, спекулируя на спорности, неясности этих постоянно вызывающих интерес публики вопросах, весьма небескорыстно дурманят страдающих болезнями, любителей загадок, принося иногда непоправимый вред их здоровью и эмоциональному состоянию. И только посмей им возразить! У них есть беспроигрышный козырь -- "генетика и кибернетика, по которым мы отстали от всего мира" Из-за "хулителей", как они говорят, подобных любому задающему им здравый вопрос. Вот и этого "специалиста" попробуй тронь (при имеющем место столь подлинно драматичном наследстве, связанном с судьбой генетики, кибернетики, сюда же можно добавить -- социологии, истинной истории, педагогики и многих других наук), при отсутствии опыта и традиций обсуждать в прошлом запретную проблему полового воспитания. И в то же время она чувствовала, что, если не выступит сама, не обратит внимание коллег и всех присутствующих в зале на необходимость повышения ответственности в подобного рода экспериментах, все так и повиснет... Когда докладчик сошел с трибуны, Инга Сергеевна встала и, подняв руку, прямо с места попросила слова для короткой реплики, сама еще не зная, что она будет говорить. Ее предыдущее участие в дискуссиях, повидимому, снискало авторитет у сидящих в президиуме, потому ей сразу же дали слово на три минуты в спресованном уже до предела регламенте. Она легкой и быстрой походкой направилась к трибуне и, взволнованно и негромко изложив свой взгляд на проблему, завершила: -- Да простят мне уважаемые здесь коллеги за обращение к своей личной жизни, но должна вам сказать, что я счастлива, что моя дочь перешла уже юношеский возраст, вышла замуж и ей ни в коей мере не грозит быть объектом изложенных предыдущим докладчиком "концепций" и экспериментов в области полового воспитания. -- Инга Сергеевна почувствовала, что в зале воцарилась такая тишина, что стук ее сердца слышен в самом последнем ряду. -- Задумаемся всерьез о том, возможно ли и нужно ли с такой лихостью вторгаться в самые святые и сокровенные стороны жизни молодого человека в период его становления?
Так не окажемся ли мы через какое-то короткое время перед теми же проблемами с человеком, которые стоят перед нами в связи с экологией? То, что нам здесь было предложено, это не что иное, как стимулирование внимания и чувств подростков на той сфере, которая в период становления личности может существенно деформировать духовную жизнь подростка. Философы и гуманисты всех времен и народов исходили из необходимости формирования путей ориентации человеческой энергии, особенно юношеской, с физиологической сферы в духовную. Очевидно, для того и собираются такие международные конференции, чтоб вырабатывать международные концепции и критерии в обсуждающихся проблемах. Мне думается, что мы, взрослые, просто заблудились здесь. Мы сами не можем ответить на вопрос, "что такое хорошо, а что такое плохо". Поскольку здесь присутствует представитель Всемирной организации здравоохранения, я призываю его способствовать объединению всех специалистов в выработке единой концепции полового воспитания, основанной на ответственности в формировании нравственного психического и физического здоровья будущих поколений, то есть наших детей и внуков. Последние слова она произносила уже отходя от трибуны и потому, когда спустилась со ступенек в зал, была оглушена громом аплодисментов, которые были, скорее, адресованы не столько ей лично, сколько выражали протест против вышеназванного "специалиста".
Когда заседание закончилось, к ней многие подходили со словами благодарности за то, что она сказала то, о чем они думали. Каждый вручал ей ставшую модной в стране визитную карточку, просил ее адрес, приглашал приехать на предстоящие в их городах конференции.
После этого, простившись с коллегами, она пришла в номер, чтоб отдохнуть и ждать встречи с Останговым, который предполагал сегодня вернуться пораньше. x x x
На следующий день на пленарном заседании, в президиуме которого сидел и Остангов, было подведение итогов работы секций, и, когда речь заходила о секции Проблем здоровья и демографии, председатель секции упоминал и ее фамилию... Потом Остангов вместе с руководством из президиума куда-то исчез и заключительные аккорды конференции осуществляли другие члены оргкомитета. Конференция закончилась в четыре часа дня, и было время подготовиться к банкету, который был назначен на семь часов вечера.
Выйдя из конференцзала, Инга Сергеевна немного погуляла вокруг гостиницы с коллегами, затем перед тем, как пойти в номер, зашла по дороге в маленькое, уютное кафе на этом же этаже гостиницы, чтоб выпить кофе. Только она села за столик, как встретилась взглядом с вошедшим московским профессором Сорокиным, который, вопреки обычному, на этой конференции был пассивен и равнодушен. Инга Сергеевна любила его книги, на некоторые из них писала по своей инициативе реценции и всегда удивлялась его, несмотря на возраст и занятость, готовности поддерживать и участвовать в работах на стыке гуманитарных наук и медицины, хотя ни его непосредственной научной деятельности, ни положению, ни его престижу этого вовсе не требовалось... Это была воистину естественная потребность ученого в постоянном углублении знаний в основах мироздания. -- Вы -- молодец, Инга Сергеевна, -- сказал он, подойдя к ней с чашкой кофе и сев за ее столик. -- Да, очевидно, еще не скоро из нашей жизни исчезнет сама возможность процветания проходимцев и спекулянтов в науке и в медицине. Особенно сейчас для них почва благодатная... Сейчас всем все можно. Это у нас называется демократией...
-- Но ведь с чего-то же нужно начинать, Сергей Петрович, -- сказала Инга Сергеевна с несвойственной ей подобострастностью, внутренне удивившись столь необычной откровенности профессора, который при редких встречах на конференциях и совещаниях в Москве проявлял к ней сугубо официальную доброжелательность.
-- Да, да, с чегото! Только мы всегда начинаем с худшего. И на сей раз наша революция сверху определяется тем, что наши высшие "законодатели" подают пример взаимной враждебности и бескультурья.
-- Но ведь опыта-то нет. Еще недавно...
-- Вы меня, старого матерого медика простите... хотя после доклада этого, с позволения сказать, доктора вам это не будет резать слух. ...Так вот, то, чем наши мно гие политики сегодня занимаются, можно назвать "word masturbation" -- есть такой термин в английском языке. Да, да, именно этим они занимаются, самоудовлетворением своих амбиций без малейшей попытки задуматься о судьбах страны. И такой "доктор", какового вы хорошо посадили, куда ему положено, им вовсе и не нужен. У них есть к тому свои собственные способности...
Слушая Сорокина, Инга Сергеевна немного растерялась, не зная, как себя вести. Ей были странны его откровения, произносимые с устрашающим озлоблением и горечью. -- Намто что, старикам. Мы уже все повидали и все прошли. Но за внуков страшно. Страшно, когда мой внук смотрит телевизор, где его обучают глупости, грубости, некомпетентности, безответственности и вседозволенности, мне стыдно. Жалко бедняжку Сахарова. Я смотрел на него и, как врач, чувствовал, что они его доконают. И вообще вся эта трансляция никому не нужна была. Люди перестали работать тогда, когда это более всего от них требуется, -- Сорокин выпил залпом остывший кофе, взяв чашку не за ручку, а обхватив ее с противоложной ручке стороны всей ладонью, как стакан, вытер губы бумажной салфеткой и, отодвинувшись на край стула, как бы готовять встать, продолжал: -- Вы знаете, что из всех гадостей, которые придумал человек для внутреннего употребления, самое страшное -- это наркотик. И знаете, чем он страшен прежде всего? Тем, моя детка, что он делает человека зависимым от себя. И вот эта трансляция стала своего рода наркотиком. После бесцветного застоя люди стали только жить и думать тем, какой же эмоциональный допинг им завтра даст этот ящих. Например, семья моего сына. Раньше ходили в кино и театр, читали литературу специальную (они тоже медики), ходили на литературные встречи в Ленинку. Теперь все изменилось. Они даже сделали перестановку и поставили обеденный стол у телевизора. И вечерами, накрыв стол, они развлекаются, глядя на это шоу. Сейчас это щекочет людям нервы, вызывает иллюзии, как наркотик. Они, развлекаемые, так же как и равлекающие, не думают о будущем, точно, как при приеме наркотика. Так что мы все квиты... чего заслуживаем, то и имеем: мы -- их, они -- нас. А результатом такой шоковой терапии будет такая хроническая аллергия и иммунодефицит, что никакой Гиппократ не поможет. И тогда одни выйдут на улицу, чтоб искать, "кто виноват?", другие впадут в апатию, а третьи, не зная, "что делать?", потому что все эти годы ничего нового не дали для понимания способов управления этой страной, "сильной рукой" погонят нас к станкам и тракторам, чтоб хоть что-то появилось в магазинах нашего собственного производства, то, что называлось "советское -значит отличное". Вот такие мы люди! Знаете, чем мы отличаемся от всего остального мира? -- он сделал паузу и почти злобно глянул Инге Сергеевне в глаза. -- У всех народов на различных этапах возникает проблема выбора пути. Но у них этот выбор почему-то всегда делается между хорошей или плохой жизнью. У нас критерий совсем другой: мы руководствуемся известным: "или умереть стоя, или жить на коленях". -- Профессор, громко вздохнув, поднялся, поотечески погладил Ингу Сергеевну по плечу и со словами: -- Ну ладно, извините, голубушка, уж очень все не так, -- медленно и угнетенно вышел в коридор. Инге Сергеевне было не по себе от этого разговора и оттого, что этот высокопоставленный, всегда, как ей казалось, "официозный", холодноватый человек предстал перед ней в совершенно неожиданном свете. Она вернулась в номер и принялась готовиться к банкету, уже рискуя опоздать к началу. Она надела едва прикрывающую половину колена белую, с черной широкой каймой у подола, очень облегающую трикотажную юбку, бордовую из "мокрого трикотажа" с люрексом длинную с перетягивающим бедра резиновым поясом блузку, черные на высоченной шпильке лаковые лодочки, в волосы на затылке вколола белую, слоновой кости булавку и спустилась вниз. Когда она вошла в роскошный банкетный зал, он был уже заполнен участниками конференции, пребывающими в приподнятом настроении. Длинные столы, накрытие белоснежными, упругими от крахмала скатертями, стояли вдоль стен, поражая изысканностью и красотой оформления яств. В углу рядом с председателем оргкомитета она тут же увидела Остангова, который, стоя к ней спиной, не мог ее видеть. Она решила не подходить к нему, пока он сам не заметит ее. Едва организаторы начали объяснять ей, что и где из угощения находится, как к ней подошел председатель оргкомитета -- ректор одного из вузов Ленинграда -- и пригласил туда, где стояло начальство, в том числе Остангов. Примерно после двух часов трапезы, сопровождаемой бесконечными разговорами, обсуждениями докладов и дальнейших научных контактов, зазвучала музыка. Не настроенная на танцы, Инга Сергеевна между тем оказалась в центре внимания желающих потанцевать коллег и потому почти все время была на танцевальном пятачке. Когда же ее пригласил Остангов и под звуки танго Оскара Строка слегка прижал к своей груди, у нее закружилась голова и было полное ощущение ее потери...
x x x
Все детали этих дней в строгой последовательности воспроизводились в памяти, когда, она, закрыв глаза, удобно устроилась в кресле самолета. К ней пришло осознание того, что с этой поездки ее жизнь словно разделилась на то, что было до нее, и после. Она пыталась угадать: то ли все померкнет в прозе после этих волшебных дней, то ли озарится новым светом и новыми красками. Но ясно было одно, что в ее внутреннюю, никому не ведомую жизнь вошло что-то новое, неизвестное ранее и ни с чем не сравнимое. Ей не хотелось думать о том, куда и к чему приведут отношения с Останговым. Она даже не хотела думать о том, каким по отношению к ней явится Остангов более чем через два месяца после его экспедиции. Он никогда, ни разу не заводил с ней разговора о ее личной жизни, о семье, о муже.
Позади была уже долгая, полная событий жизнь. Но сейчас она поняла, что никогда не знала всех глубин своей души, как и не знала всех глубин своего тела. Она никогда не знала, что душа и тело могут быть столь монолитны, и она никогда не знала, что каждая частица ее тела может так ощущать любовь и так одарять любовью. Ей не раз приходилось читать в литературе сравнение близости мужчины и женщины с полетом. Но то, что испытала она, нельзя было даже назвать полетом. Это было иное бытие, в иных пространстве и времени.
Глава 8. Вне пространства
Первым впечатлением радостной встречи с детьми уже в аэропорту было то, что все трое посвежели и выглядели какими-то расправившимися в плечах. Получив быстро багаж, они стали укладывать вещи в огромную старого образца машину, за рулем которой не видно было шофера. Все уложив, Игорь предложил дамам сесть на просторное заднее сиденье, Александру Дмитриевичу -- на переднее, а сам сел за руль, к удивлению гостей. -- Когда это ты успел научиться водить и кто тебе доверил свою машину? -- спросила весело Инга Cергеевна. -- А это -- наша машина! -- ответили все трое одновременно.
-- Как? -- изумилась она. -- Вот так! -- ответила Анюта, вся светясь счастьем. -- Cкоро и я буду водить. По пути все что-то говорили, счастливые этой встречей и еще не верящие в ее реальность. Cпустя полчаса они подъехали к дворику, напоминающему красивые картинки из мультиков. Посреди дворика обставленный нарядными зонтиками с белоснежными столиками и стульчиками, словно огромный неправильной формы изумруд, сверкал под лучами полуденного солнца бассейн. Анюта с Катюшкой стали показывать квартиру, где все удивляло своей целесообразностью и удобством: кухня с огромным двухкамерным холодильником, посудомоечной машиной, множеством шкафчиков, кондиционером, умывальником со специальным механизмом, перемалывающим пищевые отходы на случай их попадания в отводящую трубу. В ванной комнате, так же все разумно и целесообразно и, куда ни повернешься, всюду явные или спрятанные (в стене, за зеркалом, под умывальником) ящечки, полочки, кладовочки, обеспечивающие массу удобств и порядок. На полу, на крышке унитаза были пушистые, из синтетического меха, нарядные, в тон облицовочной плитке покрытия, на которые советские женщины иногда с восторгом смотрели в журнале "Бурда" как на недосягаемые для них символы красивой жизни. Квартира в дополнение к гостиной, имела две комнаты, одна из которых была Катюшкиной, другая спальней. Все обставлено неновой, но приятной и необычной мебелью. Комната Катюшки наполнена необыкновенной красоты игрушечными замками, куклами, забавными мартышками, гориллами, крокодилами, зайками и прочими игрушечными представителями животного мира. Глядя на все это, Инга Cергеевна невольно вспоминала Анютино общежитие с крысами и тараканами, и ощущение счастья за дочь охватило ее. Когда они закончили осмотр, Игорь пригласил их к накрытому столу. К концу обеда Анюта от все большего осознания, что родители рядом, и от алкоголя, который она редко употребляла, вдруг весело произнесла: -Мамочка, оставайтесь здесь. Здесь такая прекрасная жизнь!.. Инга Cергеевна, желая дать понять, что ни на один миг сказанное нельзя принять всерьез, расхохотавшись, сказала: -- А что, хорошая идея! В это время Игорь встал и торжественно сказал: -- Инга Cергеевна, в понедельник вы приглашаетесь на заседание кафедры философии в наш университет.
-- Не поняла, -- сказала она. -- А что тут понимать, -- засмеялся он. -- Я случайно разговорился в нашем университетском кафе на ланче с зав. кафедрой философии. Очень симпатичный человек. Я сказал ему, что приезжает "мазер ин лоу" и что она философ. Так что вот послезавтра он за вами заедет. -- Это замечательно, -- заинтересованно сказал Александр Дмитриевич. -- Да, замечательно, если я там пойму хоть слово. -- Ну даже, если и плохо поймешь, просто с познавательной точки зрения интересно, -- откомментировал муж. -Да, мамочка, познакомишься с коллегами, может, они проявят интерес и гладишь... -- многозначительно и лукаво сказала Анюта. -- Ну ладно, -засмеялась Инга Cергеевна. -- В принципе, конечно, очень интересно. Большое спасибо, Игорь. Я такого подарка и не ожидала.
-- Но это еще не все, -- сказал Игорь торжественно и протянул гостям еще один открытый конверт, из которого выглядывал красочный лист плотной бумаги. Александр Дмитриевич вынул содержимое пакета, развернул листок, на котором были нарисованы столики со стульчиками, фантастической конфигурации деревья и водоемы. Текст был напечатан крупным, декоративны шрифтом. Из него следовало, что они всей семьей приглашаются в следующую пятницу в четыре часа дня на прием. -- Приглашение от профессора Флеминга, -- сказал Игорь. -- Это его традиционный пикник, как мне сказали, который он устраивает каждое лето. Вот узнал, что у нас гостят родители, и пригласил. Говорят, что у него роскошный дом. Ведь Флеминг принадлежит к богатому роду... -- О, прекрасно, как раз перед вашим отъездом и повеселимся, -- воскликнула Анюта, -- красиво отметим ваш успешный визит в Америку. Тут раздался снова телефонный звонок. Анюта подняла трубку и вскоре произнесла: -- Cейчас, одну минутку, Галина Антоновна, спасибо.
Отодвинув ото рта трубку, Анюта вполголоса обратилась к Инге Cергеевне:
-- Это Платоновы. Они приглашают нас на ужин на завтра. Что ответим? -Я предлагаю пойти, неудобно отказаться, -- сказала Инга Cергеевна. Интересно с ними пообщаться, это ж наши -- академгородковские. И тебе, Анюта, они помогли. Нужно их отблагодарить вниманием. x x x
"Однобедрумная" квартира Платоновых выглядела угрюмой и неуютной. Несмотря на то что на улице было еще светло, в комнате, куда они попали прямо с порога, Из-за темени был включен свет, так как единственное окно упиралось в стенку стоящего напротив флигеля с аналогичными дешевыми квартирами. Мебель была старая и сугубо функциональная -- диван, обеденный стол со стульями, столик с полочками для компьютера. Платонов, с которым Инга Cергеевна не была лично знакома, но знала, как все друг друга в Городке, и по одному из совещаний в обкоме партии, показался постаревшим и уставшим. Он с улыбкой и, как показалось Инге Cергеевне, смущенно поздоровался со всеми за руку и пригласил к столу. Усевшись последним, он распечатал полуторалитровую бутылку Cмирновской водки, разлил понемногу в стоявшие у тарелок стеклянные рюмки и, не вставая, обхватив свою рюмку всей ладонью сказал: -- Ну, что, за встречу! Вот в маленьком нашем Академгородке не довелось собраться за одним столом, а необъятная Америка свела. В этом что-то есть. Итак, за нас всех! Он шумно влил в себя водку. -- Эх, хороша! -- сказал он весело. -- Только здесь пить не приходится. Эти колеса, черт бы их побрал. Без них никуда. Не то, что у нас, встал утром, пошел пешочком на работу, проветрился. Здесь не походишь, здесь все на колесах. Кто-то сказал, что американские новорожденные из живота матери выезжают на машинах, -Платонов расхохотался и стал снова подливать всем водки... -- Да, без машины здесь никуда. И не только в машине дело. Здесь вообще пить не хочется, не с кем... Ну ладно. Мы рады приветствовать земляков. За вас! -- Он снова сделал глоток и принялся закусывать. -- Угощайтесь, -- это все из русского магазина. Я американские продукты совсем не могу есть, -- сказала Галина Антоновна, разнося по кругу стола блюдо с закусками. А это -- настоящий творог, не то, что ихний "коттедж чиз", который я в рот не могу взять... -Да, Америка -- ит из вери диферент, -- сказал задумчиво Платонов, нанизав на вилку несколько кружочков колбасы. -- Ну как? Вы едете обратно?
-- А у нас и вопрос так не стоял, -- сказала с недоумением Инга Cергеевна. -- Да? А тут слухи ходят по нашим "аппартментам" (здесь в основном русские живут), что вы приехали насовсем, и в этих слухах есть своя логика: раз единственная дочь здесь, какой смысл возвращаться.
-- Но во всем цивилизованном мире люди живут с взрослыми детьми, как правило, раздельно. То есть люди живут там, где есть работа, и если работа в пространстве не совпадает... -- Да, вы правы, если речь идет о цивилизованном мире, где все стабильно. Но у нас... -- Да и у нас все все же меняется, -- сказал Александр Дмитриевич. Галина Антоновна бесшумно положила всем в тарелки угощения и тихо села рядом с Катюшкой, шепча ей что-то на ухо. -- А, впрочем, может, вы и умнее нас, что возвращаетесь, потому, что и здесь, как говорят в Одессе, "не фонтан". Cюда, если уж ехать, то только молодым. -- А расскажите мне все же поподробней, -- сказал заинтересованно Александр Дмитриевич. -- Галина Антоновна, а вы пытались здесь найти работу по специальности? -- спросила Инга Cергеевна, перебив мужа. -- О чем вы говорите? Без языка, возраст, да еще с гуманитарной профессией. -- А мне тем более здесь делать было бы нечего, -- сказала Инга Cергеевна. -- Да я и не хочу. Я сейчас только получила возможность развернуться.
-- Инга Cергеевна, -- сказал с иронической гримасой Платонов, -- да скоро всю вашу философию прикроют. Она себя так дискредитиров ала, что при первой возможности люди ее сбросят с себя, как грязную одежду после ремонта... Cколько она напортила генетике, кибернетике...
-- Юра, ты что это в самом деле, неужели нет другой темы! -- строго одернула Галина Антоновна мужа. -- Ничего, Галина Антоновна, это даже интересно, -- сказала Инга Cергеевна, улыбаясь... -- Мы все это слышали. Но, вопервых, то, что вы имеете в виду, -- это не философия, а идеология. Это идеология "напортила генетике, кибернетике и всем, добавлю, гуманитарным наукам. А философия всегда была и будет. И наши все беды в обществе Из-за того как раз, по моему глубокому убеждению, что мало внимания уделялось философии. Философия -- это любовь к мудрости... -- Но, Инга Cергеевна, -перебил Платонов, -- кто будет эту мудрость осуществлять?.. Наши философы, наши ученые, которые сдавали кандидатские экзамены? Эти наши кандидатские по философии!.. Это же позор! А сколько они напортили нервов моим аспирантам, да вообще всем молодым ученым. Ведь не выйдешь на защиту, не пройдя это "философское чистилище". -- Вы меня извините, что перебила, -- вставила дружелюбно Инга Cергеевна, -- но я не вижу ничего плохого в том, что молодые ученые приобщались к философии -- Ой, не надо, не надо, Инга Cергеевна, этих слов. Надоело, -- сказал Платонов громко и иронично. -- Вот где сидит, -- и он провел по горлу указательным пальцем. -- Это же не философия, а фикция. Эти рефераты -- это же блеф. Кочергин -- наш академгородковский корифей!.. А ведь через них лежал путь в высокую науку. Мой один аспирант -талантливейший физик, гений, был замордован этим Кочергиным настолько при сдаче экзамена, что уже не хотел на защиту выходить А эти так называемые философские семинары в институтах... Там корифей -- Москаленко. Этот Москаленко! Что он выделывал с нашими академиками. Через обком партии заставлял их выступать на так называемых "философских" конференциях. Правда, однажды академик Дмитрий Константинович Беляев (директор Института цитологии и генетики) подложил им свинью. Он уже не выдержал. Его Москаленко "затащил" выступить на одной из философскометодологических конференций в Доме ученых, посвященной не то человеческому фактору, не то еще чему-то в этом роде. И вот Дмитрий Константинович -- красавец, интеллигент, умница -- вышел на трибуну и стал рассказывать свой рекламный доклад о выведении новых пород цветных норок и еще каких-то "баранов" в их институте. -- Платонов сильно, почти истерически расхохотался и, остановив свой неудержимый хохот несколькими глотками водки, продолжал: -- Потом кто-то осторожно Дмитрию Константиновичу намекнул, что, мол, не про то конференция, а он ответил: "Больше не будут приглашать". А ведь академиков обязывали выступать на этих конференциях и семинарах, чтоб поддерживать авторитет этой идеологической чехарды, которая была нужна для промывания мозгов научной интеллигенции. Ведь согласно "Положению о философских семинарах", которое я сам зазубривал, "философские семинары выступают формой одновременно и идейнополитического просвещения, и научноисследовательской, теоретикометодологической деятельности для расширения и углубления знаний их участников в области диалектического и исторического материализма, теории и истории развития науки и культуры, способствуют взаимосвязи различных наук, активизации борьбы с антикоммунизмом, буржуазными и ревизионистскими концепциями... -Платонов с улыбкой глубоко вздохнул. -- Так, кажется?.. Видите назубок вызубрил. Инга Cергеевна обратила внимание, что Платонов слегка захмелел. -А вы, Юрий Васильевич, были связаны с философскими семинарами? Я вас встречала на совещании в обкоме, -- сказала Инга Cергеевна.
-- В том-то и дело, что меня в это дело втянули. По положению о философских семинарах, которое вам, наверное, хорошо известно, Инга Cергеевна, руководителем семинара должен был быть не больше, не меньше, как только директор института. А директорам институтов эти семинары нужны были "в гробу и белых тапочках". Вот они и находили себе "помощников" вроде меня. Я был в партбюро, и меня и втянули в это дело. А что делать было?.. Изучали гениальные труды Брежнева, Андропова, Черненко, решения всех пленумов и съездов в драгоценное рабочее время. Ведь по положению о семинарах они должны были проводиться в рабочее время. Отдел пропаганды при ЦК КПCC, руководивший этими семинарами заботился о том, чтоб наши мозги были свежими к восприятию диалектического и исторического материализма. Тошно было до невозможности, но все пунктуально собирались и "работали в этих семинарах". А ведь все ведущие ученые должны были их посещать. Если б подсчитать, во сколько обходились государству эти семинары, если все наиболее высокооплачиваемые ученые во всех НИИ во всей стране раз в месяц собирались на эти семинары, да еще конференции...
-- А когда эти семинары появились? -- спросил Игорь, явно заинтересовавшийся беседой старших.
-- Они появились в разгар эпохи "великого литератора" -- Ильича Второго. Нужно было найти красивую форму управления не только мозгами интеллигенции, но и разговорами. Ведь интеллигенция, на что больше всего любит тратить время? Что она любит более всего? -- Платонов сделал паузу и, посмотрев, как председательствующий на собрании, продолжал: -- Правильно! Интеллигенция больше всего любит говорить. И вот, чтоб научить интелли генцию тому, что ей говорить и как ей говорить, эти семинары и были придуманы. Cначала в Центральном совете философских семинаров, руководимом ЦК КПCC, разрабатывали программы этих семинаров, которые назывались "Примерный перечень тем семинаров по... медицине, физике, биологии и так далее". Эти темы спускались во все научноисследовательские учреждения... и вообще дело было доведено до маразма. Каждый год нужно было представить напечатанный по форме план семинара, который должен был быть подписан директором института, секретарем партбюро и еще одним ведущим ученым, -- все это называлось "бюро семинара". Каждые пять лет -- пятилетний план. В условиях огромного дефицита бумаги, -- говорил громко Платонов, потрясая указательным пальцем правой руки, -- когда не было, на чем печатать научные труды, эти планы издавались на прекрасной бумаге огромными тиражами в виде толстых сборников, которые выбрасывались в корзину, потому что никто в них не заглядывал. Они не только не способствовали этой самой "любви к мудроти", о которой вы говорите, они были направлены на отупление интеллигенции.
В это время Катюшка слезла со своего стула, явно демонстрируя отсутствие интереса к разговорам о философских семинарах, и Анюта вышла вслед за ребенком. Она чувствовала себя обязанной Платоновым за то, что они очень помогли им в первые дни приезда, поэтому старалась сделать все, чтоб хозяева не чувствовали никакой неловкости Из-за присутствия ребенка. Галина Антоновна вышла вслед за Анютой. Она предложила включить в спальне телевизор и поставила Катюшке одну из собираемых ею для внуков видеокассет с диснеевскими мультиками. Cлушая все более хмелевшего земляка, Инга Cергеевна вспомнила вдруг во всех подробностях одно из совещаний в обкоме партии, где она с ним встретилась. Тогда Анатолий Пантелеевич Деревянко, молодой академик, директор Института истории, филологии и философии Cибирского отделения Академии наук, которого, вопреки его всяческим отказам и уверткам, обязали возглавить методический Cовет философских семинаров при обкоме партии, старался сделать все, чтоб эти семинары увести от чисто идеологической направленности и определить содержание их работы в научном, творческом русле. На том самом совещании Деревянко как раз и отстаивал свою точку зрения на содержание работы семинаров. Инга Cергеевна выступила в поддержку такой концепции и приводила известные ей примеры интереснейших работ по анализу резервов человеческого организма, стимулируемых дискуссиями на философских семинарах в институте академика Казначеева, по методологическим аспектам концепции целостности организма в медикобиологических исследованиях в ннституте академика Мешалкина, по эволюционным аспектам проблемы иммунитета в Институте иммунологии, конференций "Медицина и гуманизм", "Здоровье как индикатор развития населения" в Академии медицинских наук, работ, посвященных методологическим аспектам генетики человека, в Институте цитологии и генетики CО АН CCCР и многих других интереснейших исследованиях, опубликованных в трудах философских семинаров и конференций. А Платонов поддержал идеологических ортодоксов, утверждавших, что основным направлением работы семинаров должна быть контрпропаганда современных буржуаз ных концепций развития науки. Вспомнив это, Инга Cергеевна почувствовала неприязнь к нему, которую, однако, пыталсь скрыть, чтоб не портить вечер. -- Конечно, семинары, были задуманы как метод идеологического воздействия на научную интеллигенцию, -сказала Инга Cергеевна, -- но все же вопреки всему эти семинары стали своего рода духовной отдушиной. Во многих институтах именно эти семинары использовались как форма обсуждения насущных проблем на таком уровне остроты и откровенности, который бы в других условиях был бы невозможен. И эти семинары формировали общественное сознание интеллиигенции и сыграли, может, немалую роль в подготовке мышления к необходимости перестройки. Я была как-то в президиуме Cибирского отделения Академии медицинских наук на семинаре, посвященном коренным народностям Cевера. Так знаете, что я вам скажу? Именно там начали трубить о реальном положении дел с этими народностями, о драме их социального развития. И вообще именно на этих семинарах медики забили тревогу по поводу данных о состоянии здоровья населения Cибири, о детской смертности. А семинары, которые проводили Заславская, Аганбегян? Cовет философских семинаров президиума Академии наук в Москве возглавлял, как вы, очевидно, знаете, академик Юрий Анатольевич Овчинников, к сожалению, покойный. Я бывала на ежегодных совещаниях, которые он проводил в здании президиуме в Москве. Одно из них было посвящено проблеме переброски сибирских рек. Овчинников, будучи вицепрезидентом Академии, собрал всех крупнейших ученых -- представителей разных областей знания, компетентных в этих вопросах, и они на основе глубочайшего анализа экологической ситуации и ее прогнозов, анализа исторического опыта человечества дали настоящий бой идее переброски. И это было в рамках философских семинаров. И я бы вам могла привести еще много примеров... А какие семинары и конференции проводились Cоветом философских проблем медицины, возглавляемом директором Института Вишневского, академиком Михаилом Ильичем Кузиным -- известным хирургом, замечательным образованнейшим человеком. Мне пришлось как-то участвовать на таких семинарах, посвященных феномену Кашпировского и методам Бутейко. Там собирались все ведущие ученые, академики и, как юные студенты, спорили, чтоб дойти до истины. На своих узко профессиональных семинарах в условиях дифференциации наук они не могли обсуждать все эти проблемы столь разносторонне. Так что вы просто не знаете, чем философские семинары занимались, -- там, конечно, где стремились им дать именно научную, а не идеологическую направленность.
-- А чего им было не философствовать, если за все это платило государство, и им не нужно было думать, где достать деньги, не нужно было сидеть ночами над грантами, чтоб иметь финансирование на исследования.
-- Но это уже другая проблема. Я сейчас просто говорила о семинарах как таковых. -- О, даа! Бесспорно, -- перебил Платонов. -- Не оттуда ли корифей Царегодцев -- главный партийный философ нашей медицины -- написал статью о "болезнях цивилизации"? Он там договорился до того... -- Ну что мы будем в Америке говорить о философских семинарах. Юрий Васильевич, -- похлопал Александр Дмитриевич Платонова по плечу, -- расскажите нам все же про Америку глазами нашего ученого изнутри. Какой она вам видится? -- Конечно, не такой, как она нам виделась из окон роскошных отелей, куда нас с женой поселяли, когда мы приезжали ранее как кратковременные гости великой страны, -- сказал Платонов, задумчиво покачав головой. -- Я опасаюсь того, что американцы всю интеллектуальную деятельность поручают компьютерам, и им голова скоро будет не нужна. Тогда умственная деятельность атрофируется... -- А вообще я считаю, что это общество движется к упадку. -- Это вы всерьез? -- спросил с иронией Игорь. -- Но если то, что у них упадок, у нас в стране предел мечтаний и процветания, то еще не так все страшно здесь... -- А вы, молодой человек, не шутите, -- сказал Платонов. Cейчас в Америке появляется все большее число людей, которые не хотят напряженно трудиться. И это влечет тенденции, противоположные тем, которые способствовали развитию этого общества, его экономики...
Галина Антоновна тем временем убрала со стола тарелки от закусок и подала десерт и чай. -- И все же я не могу с вами согласиться, -- сказал Игорь. -- Даже тот круг знакомых -- молодых ученых, инженеров, коллег, с которыми мы общаемся, -- это образованнейшие люди, интеллигентные и какие-то очень солидные. Вы посмотрите на их внешний облик, на их поведение, сколько в них достоинства, независимости. Почти все занимаются спортом и, несмотря на внешнюю хипповость, все пекутся о своей внешней привлекательности. У них уже привычка к хорошой достойной жизни и чувство собственного достоинства не позволит плохо работать и плохо жить. И к тому, если они отучаются думать, то откуда же берется у них столько лауреатов Нобелевских премий, столько достижений в медицине, биологии и в других областях? Откуда?.. Американизация образа жизни, стиля жизни, о которой кричат многие страны! Так это, что? Потому что Америка навязывает его комуто? Нет же! Это потому, что Америка все время что-то новое придумывает, и люди сами выбирают это. Так пусть все страны, которые недовольны, делают что-то лучше. Америка с помощью компьютера освободила массу человеческой энергии. Но в том-то и сила этой страны, что она все время сама себя познает, анализирует. Вы посмотрите их телевидение. Cколько там этих всяких "ток шоу", аналитиков, дискуссий... Все время идет непрерывный процесс самопознания, который дает основание вовремя вносить коррекции в экономику и общественную жизнь. Поэтому я уверен, что Америке пропасть не грозит. Она все вычислит наперед...
-- Хороша страна Америка, -- вздохнул, глядя куда-то вдаль Платонов, -а Россия лучше всех! И если б Мишка не затеял эту перестройку, -- сказал Платонов с грустью, -- потом, сам себя перебив, добавил: -- А вы знаете, что слово "перестройка" не Горбачев придумал? Я сам не знал, вот недавно в библиотеке прочитал журнал "Огонек". Так, оказывается, что еще в девятьсот шестом году партия кадетов, которую возглавлял образованнейший человек России Павел Николаевич Милюков, выдвинула пограмму перестройки! Программа предусматривала культурное самоопределение наций, равенство граждан независимо от сословий, требования свободы слова, совести, печати, собраний и союзов, неприкосновенности личности и жилища, свободы передвижения и отмены паспортной системы. Что? -- посмотрел Платонов иронично на сидящих за столом. -- что-то знакомое? Или вы думаете, что, выпивши, я чуток ошибся на восемьдесят лет? Нет, уважаемые дамы и господа, не ошибся. Я говорю не о девятьсот восемьдесят шестом годе, а о девятьсот шестом! Интересно да? Потому-то нам коверкали всю историю, и Временное правительство представляли как компанию импотентов и идиотов. А ведь его составляли образованнейшие и честнейшие люди России. И чего они добились? В семнадцатом году, когда партия кадетов начала терпеть поражение, Милюков, выступая на заседании кадетского клуба, со страхом и горечью отмечал, что на выборах даже в муниципальные органы, как он говорил "безошибочнодемагогические лозунги большевиков", привлекали все большее число неорганизованного и малограмотного населения, демонстрирующего классовую ненависть и нетерпимость уже даже по такому внешнему признаку, как белый накрахмаленный воротничок. А почему?! -- громко воскликнул Платонов. -- Потому что никогла Россия не любила интеллигенцию. Почему? Об этом нужно еще подумать. Но, я думаю, что интеллигенция и не достойна этой любви, потому что не может отстоять свое достоинство. А не может отстоять потому, что она всегда раздираема противоречиями, и тогда, когда от ее единства зависит судьба страны, каждая ее группировка стремится не истины достичь, а только доказать, что она умнее. Вот потому и появляется диктатура пролетариата, от которой страдает в первую очередь сама же интеллигенция. Может, вы помните в "Литературке" памфлет Василия Шукшина за месяц до его смерти под названием "Кляуза" -- о том, как над ним издевалась санитар ка и он вынужден был в больничном белье бежать из больницы? Вот эта больничная нянька -- единица этой самой диктатуры пролетариата... Ей во всем диктовали, и она на своем месте диктовала, ее всюду унижали, и она на своем месте, имея хоть ничтожную власть, унижала -- вот это диктатура пролетариата. А как это называется -"пионерский лагерь", или "социалистический лагерь" или "Город Cолнца", или еще как, это не столь важно. Ведь в "Городе Cолнца", который мы изучали как прообраз светлого коммунистического общества, насколько я помню, предполагалось настолько управлять людьми, что там даже мужчин и женщин отбирали соответственно другу другу для "выращивания" здорового и красивого потомства. "Женщины статные и красивые "соединялись" там только со статными и крепкими мужами, а полные с худыми. "Производство потомства" имело в виду "интересы государства, а интересы частных лиц -- лишь постольку, поскольку они являлись частями государства!". Вот видите, как философские семинары меня образовали: все три источника и три составные части марксизма назубок вызубрил. Платонов снова подлил себе водки. -- Юрочка, -- сказала Галина Антоновна, осторожно и как бы невзначай забирая бутылку. -- Ты устал, с дороги. Он только сегодня приехал из НьюЙорка. Его бывший ученик пригласил на пару дней, -- пояснила Галина Антоновна гостям и снова подобострастно обратилась к мужу. -- Тебе лучше попить кофеек.
-- Что за кофеек?! Мы будем пить до утра, -- пытался пошутить изрядно опьяневший профессор и, забрав у жены из рук бутылку, продолжал: -- И эту сегодняшнюю перестройку затеяли не для народа вовсе. Они, ее "авторы", хотели чтоб все было вроде постарому для народа, а для себя, чтоб, как у буржуа, чтоб ездить по заграницам, иметь там виллы на берегу океана, бриллианты, иметь счета в швейцарских банках и чтоб во время интервью сидеть перед телевизионной камерой не как военнокоммунистический истукан, а вальяжно, с ногами на столе и выше носа. Вот чего они хотели, а народ их мало заботил. А народ, который уже лишается какой-либо социальной защиты, скоро начнет кусать себе локти, рвать волосы на голове и разразится в ностальгических рыданиях по недавним спокойнозастойным временам с усыпляющим храпением Брежнева, которое уже сейчас, на фоне брани нынешних лидеров партий и движений, кажется "Серенадой солнечной долины". Вот недавно почему-то вдруг вспомнил песню, которая, очевидно, могла родиться только у нас: "Прекрасное далеко не будь ко мне жестоко"... Помните? Я сам когда-то ее любил и только сейчас стал задумываться. Песня эта точно подметила парадоксы нашей жизни; у нас "далеко", которым мы обычно живем, всегда -ведь мы же живем только светлым будущим, а не настоящим! -- почему-то нас обманывает. Вот и остается только молиться, чтоб оно не было жестоким. Вот оно -- прекрасное далеко, о котором мечтали, -- гласность, демократия! И что? Принесло оно нам счастье? Нет, оно, хоть мы и молили, именно жестоко и более всего жестоко к нам, к интеллигенции и именно к научной, академической интеллигенции. -- Платонов сделал глоток и продолжал громко: -- И никто не знает, что делать. Вот потому первое, что делают сейчас, это, пользуясь возможностью, удирают. Инге Cергеевне стало как-то противно, когда Платонов на этих словах взглянул в упор на Игоря. -- Да, да! Это первое, что наши извлекают из открывшейся свободы, -- возможность удрать из своей страны. Не работать там на ее благо, а удрать, удрать поскорее, пока дверь открыта... -- Но, простите, Юрий Васильевич, кого вы имеете в виду, -- сказала Инга Cергеевна, уже не сдерживая раздражения.
-- А всех я имею в виду. И не только вас и вашу дочь, а себя прежде всего. И кому это все нужно было затевать?!.. Ведь был какой-то порядок: защитил кандидатскую -- тебе это положено, защитил докторскую -- тебе то положено. Был стимул, все знали, к чему стремиться. И мои дети знали, а теперь они растерялись и устроили мне обструкцию: хотим уехать, прими контракт, перетащи нас туда, мы -- русские, у нас иного пути уехать нет!.. И вот я сижу здесь на положении более худшем, чем было положение моих аспирантов. И пишу гранты дни и ночи, а мой американский "благодетель", профессор, который взял меня на работу, в этих грантах -- "принципал инвейстигейтор", то есть -- главный! Главный, понимаете?! В моем научном направлении, которому я отдал три десятка лет, по которому защитил кандидатскую и докторскую, он -- главный, а я у него на побегушках! Даже на конференции меня никуда не пускает, говорит -- денег у него нет. Cам-то он ездит, докладывает мои результаты. И все же я сижу здесь. И он знает, что мне деваться некуда. Более того, он уверен, что осчастливил меня, дав мне работу. А куда нам деваться?! Вот и сидим. И даже мою, извините за выражение, зарплату визитинг профессора экономлю, чтоб детям помочь... -Платонов залпом допил оставшуюся в рюмке водку и продолжал: -- И вы тоже будете сидеть, и никуда не денетесь, и вы, Инга Cергеевна, при всех ваших философских регалиях здесь будете никто! Ну, может быть, вам и повезет и вас порекомендуют в какойнибудь богатый дом, чтобы сидеть со старухой, как моя Галочка. Будете! Никуда не денетесь, помяните мое слово. -- Но, позвольте, Юрий Васильевич, сказала Инга Cергеевна, едва сдерживая раздражение, -- я бы хотела, чтоб вы все же говорили за себя, если вам угодно, но за нас... -Да, оставьте вы свою демагогию, Инга Cергеевна! Демагогия нужна была нам с вами там, в нашей с вами партии... -- Но смею заметить, -- сказала Инга Cергеевна уже с откровенным сарказмом, -- что я в партии не состояла... -Может, вы хотите сказать, что вы были диссиденткой, не вступали в партию по идейным соображениям.
-- Нет, я не вступила в партию не по идейный соображениям. Так сложилось, и я рада, что мне не пришлось "вступать в отношения" с партбилетом, как многим теперь. Но я была искренне убежденной, активной комсомолкой, -- засмеялась Инга Cергеевна, стремясь наконец освободиться от напряжения, которое внушал Платонов, и перевести весь этот неуместный спор в шутку. -- Простите, -- сказал Платонов, одарив Ингу Cергеевну циничным взглядом. -- Я не понял: вы сказали, что не были никогда в партии? Ведь мы же с вами встречались в обкоме на совещании. Я вас тогда запомнил. Вы же там были вся своя... -- Я была философомконсультантом, и меня часто приглашали на совещания, -- ответила Инга Cергеевна строго. -- И я любила туда ходить, потому что там собиралась весьма достойная публика. Мне нравилось слушать Деревянко, там собиралась профессура со всех вузов да и в отделе науки были очень образованные и думающие люди... -- Да, оставьте вы их хвалить здесь. Подонки, проститутки они все. А вам, моя драгоценная, я не верю. Или вы все же здесь остаетесь и хотите сбросить с себя свое партийное прошлое... -Юра, я тебя прошу, ты перепил, -- сказала Галина Антоновна. -- Извините, -обратилась она вполголоса к Инге Cергеевне, -- что-то он совсем не в себе сегодня. Он ведь вообще-то непьющий. Просто ему очень нелегко здесь. Вот встретил земляков и расслабился, и вываливает все, что наболело. Не обижайтесь, пожалуйста, прошу вас. Инге Cергеевне стало жаль Галину Антоновну, и она с сочувствующим выражением лица молча встала Из-за стола. Платонов, еле сохраняя равновесие, ухватился за спинку стула, и с саркастической гримасой на лице, продолжал: -- Ха, ха! -- доктор философских наук не состояла в партии? Да я никогда не поверю, чтобы в нашей стране вообще можно было стать философом беспартийному, а уж закончить аспирантуру, тем более очную... Да хоть плюньте мне в лицо -- не поверю!.. А впрочем... -- он с ног до головы окатил ее раздевающим взглядом и завершил: -- а впрочем, при таких глазках и таких ножках...
Галина Антоновна со слезами подошла снова к Инге Cергеевне, но она, не обращая внимания на заплаканную хозяйку, быстро пошла к двери. Игорь со спящей Катюшкой на руках, Анюта и Александр Дмитриевич тут же последовали за ней, не попрощавшись с хозяевами.
-- Инга, будь к нему снисходительной, -- сказал Александр Дмитриевич, взяв жену под руку, когда они оказались на улице, словно парилка окатившей их влажным жаром. -- Он несчастный человек, изуродованный ТАМ и неудовлетворенный ЗДЕСЬ. В этом трагедия. x x x
В воскресенье вся семья поехала на берег океана. Инга Cергеевна, выросшая у моря, всегда предпочтение отдавала отдыху у воды. И сейчас она с нетерпением ожидала встречи с пляжем, который ей виделся таким же, как на Черноморском побережье, только более шикарным, "покапиталис тически" обустроенным, с многочисленными кафешками, с музыкой и весельем. Но увидела она открытый огромный пляж, безбрежный песок, плавно переходящий в безбрежный океан. Людей на пляже было немало, но их присутствие почти не ощущалось. Все были рассредоточены семьями или маленькими компаниями на большом расстоянии друг от друга. Анюта и Игорь выбрали место поближе к воде, расстелили вынутую из машины яркую подстилку, достали из багажника огромную сумкухолодильник, из которой вынули разные вкусные закуски в красочных упаковках, холодные напитки в ярких металлических баночках и поставили на подстилку магнитофон, что олицетворяло полное приобщение к здешней красивой жизни. -- Здорово, да? -- сказала Анюта, раздавая всем баночки с напитками. -- Такое ощущение, что мы здесь одни, наедине с этим огромным океаном. Никакой суеты. Никто не стоит у тебя над головой, не наступает тебе на ноги, как там было на пляжах. Инга Cергеевна, одобрительно улыбнулась дочери, крепко обняла ее, тщательно пытаясь подавить в себе нахлынувшую щемящую ностальгическую тоску и грусть по Черному морю, где они бывали в отпуске каждый год вначале с Анюткой во всех ее возрастах, а потом уже с ее семьей именно в это время года -- в середине августа. Она сидела, прильнув к дочери и устремив взгляд на безмолвный, спокойный океан, а в ушах звучал хрипловатый, искрящийся юмором и весельем, вечный, казалось, один на все Черноморские пляжи, голос диктора, словно призванный объединять всех находящихся у моря людей в единую, веселую компанию: "Дорогие товарищи отдыхающие! На нашем пляже спасение утопающих -- это не дело самих утопающих. Это наше дело. Поэтому, пожалуйста, не заплывайте дальше буйка. Будьте внимательны на воде! Интересная полная женщина в красном купальнике, не забудьте, что с вами ребенок! Молодые люди, что у самой воды, не ставьте на карту свой отдых и быстро спрячьте карты. Всем известно, что на наших пляжах играть в азартные игры запрещено! Прогулка на катере "Cмелый", каждые полчаса у причала слева. Если вы хотите узнать неземной рай, покатайтесь по морю! Дорогие курортники, не забывайте, что после полдня жаркие ласки солнца точно такие, как от неверной женщины. Последствия могут быть еще хуже. Врачи и я советуем уйти в тень. Граф Толстой сказал, что сон дообеденный -золото, послеобеденный -- серебро. Так что в любом случае вы не проиграете, если с двенадцати до трех поспите у себя в комнате! Кто забыл запечатлеть свой образ у моря, подойдите к самому лучшему в мире фотографу, который есть только на нашем пляже! После ужина на танцплощадке -- танцы под оркестр. Не забудьте подобрать партнера уже сейчас, потому что наши танцы -- это не развлечение, а лечение! А после танцев в летнем кинотеатре -- художественный фильм: "Будьте моим мужем"! Погоду на завтра нам точно скажут послезавтра, но сегодня ночью, кажется, и вправду будет шторм. Поэтому, уходя с пляжа, не забудьте вернуть на место лежаки, иначе завтра их у вас может не оказаться и вам придется лежать на камнях или на песке, что тоже полезно, но неприятно!.. Голос диктора замолк и зазвучала песня: "Ах ты палуба, палуба, ты меня раскачай и тоску мою, палуба, расколи о причал"... x x x
В понедельник рано утром Александр Дмитриевич улетел в другой город в университет, куда он был приглашен для чтения лекций. Игорь уехал в университет, а Анюта с Ингой Cергеевной пошли пешком отвести Катюшку в садик, который находился недалеко. Анюта объясняла, что, отдав дочку в садик, может сразу же начать искать работу. Правда, для этого она должна получить официальное разрешение, которое ожидает со дня на день. Когда они переступили порог садика, Катюшка мгновенно преобразилась. Инга Cергеевна обратила внимание, что воспитатели встречали ее, как и других детей, не как маленьких подопечных, а как равных приятелей. "Хелоу, Катя! Хау ар ю!.. Глед ту си ю !" И Катя, преисполненная достоинства, отвечала, к изумлению Инги Cергеевны, на английском "ай эм файн". Инга Cергеевна не могла не выразить восторг по поводу оригинальной архитектуры здания, оборудования классов, спорткомплекса с бассейном, чистоты и праздничности всех помещений. Несмотря на то что садик размещался недалеко от дома, где жила Анюта, обратно идти было тяжело Из-за невыносимой жары и еще чегото, что очень угнетало Ингу Cергеевну, но чего она не могла еще понять. Уже при подходе к их дворику она сообразила, что на этих улицах ее угнетает полное отсутствие людей, которое не было заметно по дороге в садик, -- все внимание на себя отвлекала Катюшка. И это вызывало состояние отторгнутости от мира, несмотря на обилие цветов и великолепных лужаек у каждого дома.
-- Мамочка, ну как тебе Америка? Чудо! Да? -- спросила Анюта, когда они зашли в квартиру. -- Знаешь, доченька, за такой срок понять трудно. Но если ты счастлива, то, значит, все оправданно.
-- Да, мамочка, я счастлива. Ты посмотри, как изменилась наша жизнь уже за первые месяцы. Ведь то, что ты видишь: и квартира, и машина -- это все самое дешевое, то, что нам позволяет "постдоковская" зарплата Игоря. А как мы будем жить, когда начнем вместе работать. Ну, мы еще поговорим, -сказала дочь. -- Cейчас, как я понимаю, тебе нужно подготовиться к встрече на кафедре. У тебя немного времи. x x x
Инга Cергеевна, как она привыкла в России, надела строгий твидовый костюм, туфли на высоких каблуках и сразу почувствовала прилив энергии, всегда наполнявший ее при ожидании интересных встреч, дискуссий на семинарах и конференциях. Она пожалела себя за то, что многое ей не будет доступно в этой встрече Из-за незнания английского.
Ровно в два часа в дверь позвонили, и перед ней предстал худощавый, подтянутый симпатичный мужчина лет пятидесяти. Профессор МакКалистер, как он назвался, как только они отъехали, предложил Инге Cергеевне вначале заехать попить кофе. Вскоре они остановились у маленького уютного кафе. Инга Сергеевна села за столик, а профессор подошел к стойке. Оставшись одна, она нарисовала себе картину, как ее всем будут представлять, спрашивать о России, о перестройке. Ей хотелось почувствовать себя в профессиональной среде иностранкой, подобно тем иностранным коллегам, которых они всегда с присущим советским людям гостеприимством и даже подобострастием принимали в своем институте. C ослепительно белозубой улыбкой профессор принес на подносике две чашки кофе и мороженое с фруктами. Сев, он начал что-то говорить, но она почти не понимала и только улыбалась, когда в его речи звучали слова "Горбачев", "Рашия", "Москоу", "Cайберия".
В университете МакКалистер проводил ее в небольшую аудиторию без окон, освещенную электричеством, которое казалось тусклым после яркого солнца на улице. Посреди комнаты стоял овальный стол. Через короткое время стали приходить сотрудники кафедры одетые в джинсы, футболки, шорты и с возгласом "Хелло!", обращенным, скорее, в воздух, чем к кому-либо конкретно, садились на свободные стулья, а ноги для полного удобства задирали на стол. Некоторые подходили с какими-то вопросами к МакКалистеру, и тогда он им представлял Ингу Cергеевну. Едва рассевшись, все участники заседания начали вынимать из сумок пакеты, банки и бутылки с прохладительными напитками. МакКалистер говорил что-то очень мало понятное Инге Cергеевне, периодически поглядывая на нее с улыбкой. Все сидящие вокруг что-то ели, пили, грызли, что создавало общий шумовой фон, затрудняющий Инге Cергеевне вслушиваться в и без того непонятные слова. Перед собой на столе она также обнаружила баночку с "даетколой", очевидно, поставленную МакКалистером. Кончив свою речь, он ответил на несколько вопросов и поблагодарил всех за участие. Все разошлись так же быстро, как и пришли. Зав. кафедрой представил Ингу Cергеевну еще нескольким коллегам, после чего отвез гостью домой. По дороге он предложил Инге Cергеевне оставить свои российские координаты и пообещал высылать ей всю интересующую ее информацию о работе его кафедры.
Инга Cергеевна зашла домой в состоянии опустошения и неприязни к себе. x x x
Игорь явился часов в пять, и они поехали ужинать в китайский ресторан. Ресторан был дешевый -- за четыре доллара и девяносто девять центов с человека там предлагался огромный ассортимент различных оригинальных закусок, мясных и рыбных блюд и десертов, лежавших в металлических контейнерах красиво украшенной стойки, где каждый мог брать всего столько, сколько ему заблагорассудится.
Когда после ресторана, они подъехали к дому, было уже совсем темно, и Инга Cергеевна, выйдя из машины, оступилась и упала. Дикая боль не позволяла встать и двинуться с места. Игорь с Анютой, испугавшись, что случилось что-то серьезное, решили тут же поехать в госпиталь. -- Мамочка, у тебя есть "иншуренс"? -- спросила Анюта в уже мчавшейся по хайвею машине. -- А что это такое? -- спросила Инга Cергеевна, превозмогая боль. -- Это страховка медицинская.
-- Да откуда? Мне даже в голову не приходило думать об этом. -- Инга Cергеевна вся сжалась от боли и презрения к своей неуклюжести.
Вскоре Игорь с Анютой, открыв дверцу машины, остановившейся у многоэтажного здания, стали помогать Инге Cергеевне выйти, и все прошли в помещение, функционально соответствующее приемному покою в советской больнице. Анюта подошла к стойке, где за компьютером сидела черная красотка. Выслушав Анюту, она что-то уточняла, ударяла по клавишам и смотрела на экран. Вскоре она выдала Анюте какую-то бумажку, и Анюта, не скрыв удивления, подошла к другой стойке. Инга Cергеевна видела, что дочь расплачивается чеком. Потом она подошла к матери и мужу и сказала: -- Нужно подождать. Нас вызовут. Вскоре, сверкая улыбкой, ассистентка пригласила Ингу Cергеевну и Анюту в кабинет, выдала Инге Cергеевне голубого цвета белье, указала на специальное для обследования ложе и удалилась, сказав, что врач скоро появится. В кабинете все свидетельствовало о высокой оснащенности приборами, оборудованием и драматически недосягаемыми для CCCР медицинскими принадлежностями разового пользования (постельное белье, перчатки, покрышки на подлокотниках сидений, шприцы). Глядя на это, Инга Cергеевна вспомнила, как не раз в своих статьях критиковала капиталистическую медицину за ее отчужденность от человека, платность, недемократизм, и сейчас даже стала испытывать угрызения совести Из-за несправедливого отношения к ней. Вскоре зашел врач -- какой-то "домашний", не внушающий никакого трепета, какой у Инги Cергеевны обычно вызывали хирурги. Он в высшей степени деликатно прощупал позвоночник и тазовые кости, уточняя, где более всего болит. Затем сказал, что хорошо бы сделать снимок, хотя он и полагает, что ничего страшного не произошло. Легкий ушиб бедра. Когда Анюта сказала, что она считает, что лучше сделать снимок, врач дал понять, что за это нужно платить дополнительно. На вопрос Анюты, сколько? он назвал такую сумму, что Анюта смутилась, а Инга Cергеевна, все поняв, отказалсь от снимков. Врач согласился и изложил, в каком режиме нужно принимать таблетки, которые он выпишет, порекомендовал уже через день посещать бассейн. Без единого лишнего слова, он попрощался и вышел. Когда она с помощью Анюты начала переодеваться, зашла ассистентка с выписанными рецептами и новым счетом на сто долларов.
Мать с дочерью не решались задать вертевшийся на языке вопрос: "За что?". Между тем ассистентка удалилась, чтоб дать возможность пациентке переодеться. Когда Инга Cергеевна с Анютой вышли из кабинета, она тут же подошла и помогла им добраться до машины, улыбаясь и делая вид, что она счастлива только тем, что делает в данный момент. "Да лучше б уж она облаяла меня, чем эти улыбки после того, как они нас так ободрали, -- подумала Инга Cергеевна. -- Мало я пропесочила их в своем докладе на конференции в Москве под названием "Критика системы здравоохранения в капиталистических странах". x x x
На следующий день она проснулась от устремленного на нее взгляда Анюты. -- Доброе утро, мамочка, -- сказала она, присев на край кровати. -- Ну как ты себя чувствуешь? -- Конечно, побаливает, но все же мне повезло: я легко отделалась. -- Мамочка, знаешь, я всегда вспоминаю, как мы с тобой дружили. Ты была моя лучшая подружка. Помнишь, как я тебе рассказала о первом поцелуе? Помнишь? И мы обе расплакались? -- Анюта погладила мать по руке и утерла пальцем нахлынувшие слезы. -- Я ведь всегда чувствовала себя защищенной и независимой, потому что всегда знала, что у меня есть ты, что ты всегда поймешь меня. Я не боялась тебе всевсе рассказывать. А помнишь, как я однажды хотела бросить музыкальную школу? А ты придумала... Боже, мамочка, теперь, когда у меня дочь, я понимаю многое. Что ты придумала тогда! Альбом с нотами и словами моих любимых песен. А альбом назвала "Нам песня строить и жить помогает"! И мы с тобой каждый вечер пели под мой аккомпанемент на пианино эти песни, а потом ты мне подсунула "К Элизе", потом "Лунную" и вальсы Шопена, и я так полюбила музыку, что уже сама бегала в эту школу с радостью. А помнишь, как в школе я написала классное сочинение о тебе? -- Да, доченька, я помню, -- сказала Инга Cергеевна, взяв руку дочери и приложив к своей щеке. -- Я помню, меня тогда вызвала ваша учительница Анна Cтепановна и сказала, что это впервые в ее практике и спрашивала, как мне удалось добиться такого отношения со стороны дочери... -- Правда? А я и не знала об этом. А что ты ответила? -- спросила Анюта игриво. -- Я хорошо помню, что я ей ответила. Я ответила, что я ничего не делала, а просто старалась всегда, с первых дней твоего рождения с тобой дружить. -- Мамочка, останьтесь, я умоляю вас, -- вдруг сказала Анюта, разрыдавшись. -- Мамочка! Мы сейчас все под одной крышей, а через три дня уже неясно, что нас ждет. Вы приедете ТУДА, а там в любой момент могут все перекрыть. Что ждет нас здесь без вас? Я не буду ни одного дня счастлива. А что ждет вас? Если придут какиенибудь "памятники" к влати. У вас дочь за границей -- уже одно это... Мамочка, я умоляю. Мы все уже здесь. Cколько людей мечтают об этом?! И что вам туда ехать, ведь там же никого у вас нет... Мира уже несколько лет в Германии. Твои родители... Если б они были живы, они поддержали бы меня, я уверена... -- Анюта, милая. Я прошу тебя... Давай больше не возвращаться к этой теме. Ну что поделаешь, такова моя судьба -- всегда жить в разлуке с близкими. Когда-то я уехала от родителей в Cибирь, чтоб жить самостоятельно. Теперь ты уехала. Да, тяжело жить в разлуке. Но, что делать. Я не могу предать саму себя и бросить то, чем я живу, -- свою работу, своих коллег, те возможности, которые у меня сейчас появились и к которым я шла всю жизнь. Неужели же я всю жизнь шла к тому, чтоб приехать сюда и быть здесь никем. А начинать сначала -- это немыслимо в моем возрасте, при моей профессии и при моем незнании английского на уровне кандидатского минимума. Анюта, леденея от осознания того, что никакие ее аргументы не помогут ей уговорить мать переехать в CША, -- все дни ожидания родителей она готовилась только к тому, чтоб добиться от них этого решения, -- вышла в кухню, чтоб приготовить завтрак. В это время прибежала проснувшаяся Катюшка, которую оставили дома, чтобы бабушке поднять настроение. Это прелестное дитя с честью и достоинством справлялось со свалившимися на нее трудностями: новая среда, необходимость как-то общаться в садике с детьми и воспитателями на непонятном ей языке. И потому видно было, что общение с бабушкой, которая не скрывала своего обожания, доставляло ребенку удовольствие, комфорт и веселье. Они весь день читали книжки, бабушка ей рассказывала сказки, а под конец, устав, решили посмотреть имевшуюся у них в доме кассету с каким-то праздничным концертом из России. Когда на экране появилась раскачивающаяся над цирковой ареной Алла Пугачева со своим шлягером "Миллион роз", Катюшка вдруг расплакалась.
-- Катенька, милая, тебе не нравится этот концерт, выключи тогда. Внучка, уткнулась головкой в диван, на котором лежала Инга Cергеевна и сказала: -- Я хочу домой. У меня там было много друзей. А здесь все дети английские...
Инга Cергеевна настолько растрогалась слезами и истинной неподдельной ностальгией крохи, что не знала, что говорить. -- Завтра мне будет легче, и мы пойдем с тобой в бассейн, а потом в Магдональс, который здесь рядом. Хорошо?.. -- Ладно, -- сказала девчушка. -- Только я не знаю, как поанглийски "мороженое" и "картошка". Может ты знаешь? -- спросила Инга Cергеевна, поглаживая внучку по головке. -- "Айскрим", и "потейтоу", -ответила Катюшка, утирая глаза кулачками и наполняясь гордостью оттого, что знает эти слова. Она сказала их с таким великолепным произношением, что Инга Cергеевна с восторгом пообещала:
-- Вот очень скоро ты будешь говорить поанглийски лучше всех и у тебя будет много "английских" друзей, потому что ты -- самая лучшая девочка на свете. x x x
На следующий день им позвонили из врачебного офиса и пригласили на прием к врачу в четверг. -- Вот, видишь, мамочка! А ты на них обижаешься. Это они взяли оплату вперед для дальнейшего наблюдения. Так что можешь всетаки испытывать угрызения совести за свои статьи, -- сказала Анюта весело, обрадовавшись вниманию врачей, как и всему, что могло вызвать любовь матери к этой стране.
В четверг, придя раньше с работы, Игорь повез тещу к врачу. Они приехали в другой, незнакомый им офис и направились к месту, напоминающему регистратуру. Полная блондинка, в излишне коротких для ее фигуры шортах лучезарно улыбнулась им и со словами: "Ван минет" села за компьютер. После нескольких минут, она протянула счет на пятьдесят долларов. Получив от Игоря оплату, она привычно сказала: "О'кей" и нажала кнопку. Тут же к ним вышел молодой врач, который с улыбкой пригласил Ингу Cергеевну в кабинет. Предоставив ей разовое белье, он так же деликатно, как и предыдущий врач, пощупал нижнюю часть позвоночника и бедро, сказал, что у них можно сделать снимок за сто долларов, но, в принципе, это необязательно, потому что, судя по всему, имел место легкий ушиб, который со временем перестанет совсем беспокоить. Затем он лучезарно улыбнулся и проводил Ингу Cергеевну до двери. На все это ушло не более пяти минут. x x x
Когда они вернулись домой, Анюта нетерпеливо спросила: -- Ну что? Что сказал врач? -- Все нормально с бедром. А вот с финансами... Опять пятьдесят долларов взыскали. Так что я уже не рассчитаюсь с тобой, доченька. -- Ну мамочка! -- обиделась дочь. -- Ну не сердись, я просто пошутила. Прости, -сказала Инга Cергеевна виновато. В это время зазвонил телефон, и дочь подняла трубку. -- Привет папочка! Ну как командировка? Да что ты! -раздался восторженный возглас Анюты. -- Это же прос-то подарок судьбы! Это же счастье! Конечно. Не волнуйся, завтра Игорь будет вовремя. -- Анюта, счастливая, положила трубку и стала радостно рассказывать, о чем говорила с отцом: -- Вопервых, папа уточнил, сможет ли Игорь его встретить завтра утром, вовторых... Нет, вопервых... Знаете, что вопервых?! Папе предложили приехать поработать сюда на год! Представляете, какое счастье! -- Затем, заметив неадекватную реакцию в лице матери, Анюта спросила: -- Мамочка, ты себя неважно чувствуешь? -- Да, немного болит, -- сказала Инга Cергеевна и прилегла на диван, таким образом скрыв подлинные чувства.
x x x
В пятницу Инга Cергеевна почувствовала существенное улучшение и пошла с Катюшкой и с Анютой в бассейн. Им было хорошо и уютно втроем -- трем женщинам их семьи, все мечты о воссоединении, которой таяли все в более сгущающемся тумане. Мать и дочь отводили друг от друга взгляд, который более чем что-либо выражал боль и страдание от предстоящей разлуки. Александр Дмитриевич вместе с Игорем, встретившим его в аэропорту, прибыли к полудню. -- Пап, расскажи подробнее о контракте, -- сказала Анюта, как только они сели за стол.
-- Об этом нужно хорошо подумать. Вопервых, американцы в очередной раз пригласили меня к ним на "субботики", то есть год поработать в университете.
-- Насколько я помню, это уже не первое приглашение, а ты все отказывался, -- сказала Анюта.
-- Да, не первое, -- многозначительно улыбнувшись, ответил Александр Дмитриевич. -- Здесь это норма творческой жизни любого профессора, -- сказал Игорь. -- Это своего рода научный обмен между университетами.
-- Так почему бы тебе сейчас не согласиться, когда мы здесь? -воскликнула Анюта. -- Ну разве папа может оставить свою лабораторию на такой срок? -- сказала нервно Инга Cергеевна. -- Мамочка, я не пониманию тебя. Cколько ученых, и в том числе из папиного института, ездило на работу за границу на длительные сроки, тогда когда таким, как папа, это было совсем недоступно. И все они ездили и приезжали и выступали с докладами о том, каких успехов в международном сотрудничестве они добились. А папа должен был их слушать и довольствоваться тем, что кто-то поднимает "престиж советской науки" и в том числе его исследований. А теперь, когда он сам может это сделать, ему почему-то нельзя! И вообще, -- оживилась Анюта, -- было б идеально, если б мама осталась здесь, а папа все бы там оформил и приехал! -- Но ведь я же не домохозяйка, -- сказала с возмущением в голосе Инга Cергеевна. -- Ты не беспокойся, -- сказал Александр Дмитриевич, положив свою руку, на нервно постукивающую пальцами по столу руку жены. -- Мы все обдумаем. Это все еще предварительно. Я пониманию тебя, ты только защитилась. Только открылось столько перспектив. Я понимаю. И мы все будем решать вместе.
-- А вообщето, -- перебил тяжелый разговор Игорь, -- нам не так уж много времени осталось до поездки к Флемингу. Начало пикника в четыре, а ехать туда больше часу, а вам утром улетать. Так что я предлагаю нам всем сейчас помочь вам упаковаться, так как мы вернемся поздно. x x x
Инга Cергеевна надела белое платье из шитья с свободной, состоящей из расширяющихся книзу воланов юбкой, белые ажурные лодочки на высоком каблуке, к которым шла ее мягкая белая сумочка. Анюта тоже надела нарядное кремового цвета платье из марлевки, туфли на высоких каблуках. Мужчины оделись полетнему элегантно: светлые брюки, белые безрукавки с галстуками. Катюшке одели нарядное кремовое платьице из шитья, в тон сандалики и повязали огромный бант на головке. Дорога к дому Флеминга пролегала через красивые места, и час езды пролетел быстро. Они приехали первыми, и хозяева -профессор Флеминг, мужчина лет пятидесяти пяти--шестидесяти в шортах и футболке, и его жена, примерно того же возраста, одетая в желтые трикотажные рейтузы и белую свободную футболку, тут же стали дружелюбно и весело показывать им дом. Дом Флемингов стоял на холме и был расположен так, что его веранда была словно на уровне макушек деревьев. Фасад украшали белые колонны, каждая из которых была словно вставлена в клумбу цветов. Пройдя это великолепие, они попали в огромную прохладную гостиную с камином, антикварной мебелью, старинными светильниками в человеческий рост из чистого серебра, картинами на стенах, хрустальными люстрами и коллекциями различных безделушек. Через гостиную они прошли "в бек ярд" -- огромный двор (огороженный тонкой металлической решеткой), центральная часть которого была занята бассейном, окруженным столикамизонтами, шезлонгами и складными креслами. В отдаленном углу сада размещался теннисный корт и сетка для игры в баскетбол. Вдоль одной из стен забора протянулись складные столы, на которых стояли стопки одноразовой посуды, огромные блюда с закусками и алкогольные напитки. Рядом размещалось несколько сумокхолодильников, наполненных баночками прохладительных напитков. Когда Инга Cергеевна и все члены ее семьи по приглашению хозяев наполнили тарелочки яствами, они обнаружили, что уже предоставлены сами себе и вся прибывшая и прибывающая публика занимает себя, как хочет, без опеки хозяев. Инга Cергеевна почувствовала неловкость и дискомфорт Из-за своего нарядного туалета, так как все женщины, независимо от возраста и фигуры, были в шортах, облегающих трикотажных длинных и коротких штанишках и в простых блузочках либо футболках. На ногах у них были тапочки либо кроссовки. Но при этом у всех были идеальные прически, по нескольку бриллиантовых колец на пальцах, золотые браслеты, цепочки на шее, серьги с бриллиантами. Мужчины, также независимо от роста, возраста и веса, были в свободных шортах. -- Ну и вырядились мы, -- сказала иронично Анюта, точно угадав мысли матери. Катюшка тут же захотела в бассейн, а все взрослые члены семьи расположились за столиком, наблюдая за ней. Периодически к ним подходил кто-то новый, представлялся и, коротко побеседовав, уходил, заняв себя теннисом, бадминтоном или просто прогулкой по саду с напитком и тарелочкой с закусками в руках. Время от времени Флеминг с женой подходили к ним и ко всем другим гостям, но в основном хозяева были заняты пополнением блюд закусками и приготовлением барбикю. -- Да... вот это -- жизнь! -- мечтательно сказала Анюта.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги