Софисты

XVIII. АНТИКЛ, РАЗБОЙНИК

— Да разразит тебя Зевс!.. — трясясь от злости, весь красный, закричал вслед вырвавшемуся у него из рук во время порки племяннику все толстеющий Феник.

Антикл украл у соседа замечательного боевого перепела, — он был страстный любитель боев между петухами, перепелами и даже собаками — а этот толстяк, не угодно ли, поднял гвалт на весь город! Разве в Спарте не восхищаются все ловко ворующим молодым человеком? И с искаженным бешенством красивым лицом Антикл, шепча какие-то ругательства, понесся в сторону Пирея.

Феник, исполняя волю Аполлона, переселился уже в Афины, — хотя и в Колоне теперь было хорошо: Алкивиад все воевал, а горюющая Гиппарета, чтобы не плакать в одиночестве, перебралась в город — снял лавку на агоре, на бойком месте, на углу, и открыл меняльное дело, которое при невероятном количестве разной и разноценной монеты в Элладе, глупости селяков и ловкости рук Феника давало ему блестящий прибыток. И если племянник его был невыносим на воле, в деревне, то в городе с ним и совсем сладу не было: не то пороть неустанно подлеца было надо, не то деньги менять и шептаться с простяками о разных побочных, но интересных делах. На его бегство дядюшка не обратил никакого внимания: это случалось не раз и раньше — проголодается и придет. Но на этот раз дело обернулось серьезнее: на ночь Антикл не вернулся и на другое утро его не было. Ругаясь и призывая всех богов в свидетели против отвратительного мальчишки, Феник отправился в Пирей, чтобы, всыпав ему горячих на месте, за ухо привести негодяя домой.

Антикл, задыхаясь от бега, примчался в Пирей. Не доходя до гавани, он, чтобы не обращать на себя внимания, замедлил шаг и как будто ему было нужно что-то найти, ходил по богатому, приведенному после персидского разгрома Периклесом в цветущее состояние городу. Он ходил из одной гавани в другую, — их было в Пирее три — но больше всего привлекала его гавань торговая, богатый Эмпорион, с ее удивительными набережными, огромными лабазами, закрытыми рынками с рядами колонн: уже если в этой суете не стянуть чего-нибудь, то где и стянуть? Всего его имущества с ним была лишь старенькая хламида, застегнутая у горла, — дядюшка не баловал своего дорогого племянника — которую можно было в случае нужды сбросить одним движением руки. И это было все. А он задумал великое дело, для выполнения которого нужны были на первое время некоторые запасы. И мужчины, и женщины невольно оглядывались на Антикла: так хорош и строен был этот смуглый юноша с его чего-то ожидающими, горячими глазами и пленительными ямочками на щеках, на которых только-только стал пробиваться первый золотистый пушок. Он не посещал никаких гимназий, не знал, как и входят на палестру, но сама природа позаботилась создать это прекрасное тело, которое, казалось, стояло до этого каким-нибудь бронзовым богом в храме. Антикл не знал еще, как был он хорош, как не знает этого дикий зверь, взгляды прохожих смущали его, и он снова спрятался в пестрых и горластых водоворотах разноплеменной гавани, над которой белой метелью кружились чайки, упоительно пахло морем и каждый был занят только своим, по-видимому, важным делом…

К вечеру стал напоминать о себе если еще не голод, то значительный аппетит, добра всякого вокруг было много, но все, что мог Антикл сделать, это глотать свои же слюни. Не так давно он слышал, как разговаривал на агоре знаменитый Сократ с каким-то Антифоном, и его поразили слова пожилого курносого гоплита — Сократ перед походом был в красной тунике — так, что он забыть их не мог.

— Ты, любезный Антифон, полагаешь счастье в неге и роскоши, — раздумчиво говорил Сократ, — а я думаю, что ни в чем не нуждаться свойственно богам, а нуждаться как можно меньше есть качество наиболее близкое к этому блаженному состоянию…

Говорят, знаменитый мудрец, а несет такую чепуху! Может быть, Антикл и очень далек от богов, но сейчас он поел бы с большим удовольствием. И, выросший среди народа, Антикл отлично знал, что единственной мечтой всей бедноты было ограбить богачей и занять с удовольствием их места, и он смутно слышал, что, когда это им удавалось, то, восторжествовав, они изгоняли и избивали побежденных, делили с великим криком их имущество, как попало, и… это было все. И он не то что понимал, а чувствовал, что иначе и быть не может, как кошка при появлении собаки не то что понимает, что надо поднять шерсть дыбом, оскалиться и страшно зашипеть, а просто делает это потому, что иначе она в беде ничего сделать и не может.

И вдруг тяжелая и жесткая рука ударила Антикла по плечу.

— Что задумался? — сказал сзади грубый, охрипший голос. — Или о красавице какой стосковался? Так где-где, а в Пирее их сколько хочешь — что твой Коринф!..

— Нет, я думал, как бы раздобыть чего-нибудь поесть… — сказал с улыбкой Антикл.

— И этого в Пирее хоть отбавляй…

— Но, пожалуй, на это нужен обол-другой, а я кошель дома забыл… — засмеялся Антикл.

— Тогда тебе придется сбегать за ним, клянусь Посейдоном, или, если хочешь, для первого знакомства я тебя, пожалуй, угощу. Зовут меня Тейзаменос, а занимаюсь я по морям честным промыслом добывания себе и людям хлеба насущного и, конечно, винца подходящего… Ты что, работу ищешь?..

— Да, я с радостью поступил бы на какое-нибудь судно… — сказал Антикл. — Я давно хотел быть моряком…

— А тогда твое дело в шляпе — мне на судно как раз нужно такого вот молодца… Идем, закусим и потолкуем… Ты совершеннолетний?

— Почти. Но это все равно: у меня никого нет.

— Великолепно. Идем!..

И через немного минут они уже сидели в шумном и духовитом кабачке, выпивали местного дешевого винца и закусывали свежей рыбой. Для того чтобы в горластой толпе слышать один другого, надо было кричать, но это никого не смущало: всякий был тут занят своим. Но Тейзаменос все вилял шутками да прибаутками, выслеживал, выспрашивал, а о деле говорил лишь намеками. Но так как Антикл решительно ничего не боялся, то ему было совершенно все равно, какое дело его ожидало: лишь бы вырваться на волю, поближе к заветной мечте: к разбойникам морским.

— А стрелять из лука умеешь? — щупал его хитренькими и добродушными глазками моряк.

— Ого!.. — презрительно пустил Антикл. — Чуть не за стадию в обол попадаю и любую из этих чаек на лету сниму. И копьем владею не хуже всякого, и на коне езжу так, что немногие со мной рядом стать могут… Я эти дела уважаю… И — вино в голове его уже зашумело — если бы мне только добраться до морских разбойников, я бы показал им, как надо за дело браться…

Тейзаменос весело рассмеялся, но огляделся.

— Вон какой ты у меня орел!.. Ну, что ж, в нашем деле такие и нужны. Что, в самом деле, пропадать тут такому молодцу зря?.. Что, сыт? Тогда пройдем ко мне на судно, там на свободе и потолкуем о наших делах…

Судно Тейзаменоса — его звали «Удача» — стояло в дальней гавани, Мунихия, в сторонке от других судов. На нем был только один часовой: другие молодцы веселились с пирейскими красавицами. Судно сразу поразило Антикла своей какою-то суровой щеголеватостью: на нем не было никаких этих финтиклюшек, которыми любили украшать свои суда богачи, но все было на своем месте, все пригнано на диво и хоть сейчас же готово в дело.

— Ну, а морского дела ты совсем не знаешь? — проговорил Тейзаменос, садясь на корме на свернутый канат и знаком приглашая Антикла присесть рядом. — Ничего, в твои годы люди ко всему привыкают скоро… Так что, если есть желание попробовать удачи с нами, по рукам. Клянусь Посейдоном и всеми богами вместе, ты. пришелся мне, парень, по вкусу! Только язык у тебя немного длиннее, чем следует. Но это тоже можно поправить, укоротив его — в нашем деле держать язык за зубами первое дело…

Еще немного и Антикл почувствовал, что — он глядел на моряка восторженными глазами и не верил себе — перед ним раскрылась как раз та заманчивая жизнь, о которой он так мечтал. Прямо Тейзаменос ничего не говорил, но хитрый молодой зверенок ловко угадывал тайный смысл всех его завитушек и прибауток. И боялся себе верить: слишком уж это было бы хорошо. И он стал говорить с морским волком с таким подобострастием, что тот все смеялся. А под высокими бортами лопотала мелкая волна, на берегу шумели гуляки, а сверху смотрели на все это портовое столпотворение ласковые яркие звезды и как будто все это добродушно одобряли…

— Ты попал к нам вовремя… — сказал Тейзаменос. — Теперь как раз стоят верные месяцы, когда плавать особенно хорошо. Целыми днями дует чудесный северяк, к ночи он успокаивается и море делается, как зеркало, а затем, в ночи, подымается ровный южный бриз, с которым убежишь без заботы за ночь-то чуть не к самому Понту. Так вот, если есть тебе охота попытать с нами счастья, оставайся: в случае удачи — заработаешь, а не повезет, так только голову потеряешь. Я на это не гляжу: все равно, помирать всем надо…

Ночь от волнения Антикл не спал: он не верил себе. Мир всегда казался ему волшебной сказкой, но чтобы на долю именно ему выпало вдруг такое счастье, — нет, это было невероятно!.. Он увидит далекие страны, он узнает сладость боя грудь с грудью, он увидит своими глазами чудеса, о которых, размечтавшись, говорили иногда его сверстники… И так как он был как раз в тех годах, когда в сердце начинает все настойчивее стучаться женщина, то все эти видения-полусны приобретали для него особенно нарядный, особенно манящий характер, и он от одного очарования легко переходил к другому, несмотря даже на решительную и тяжелую руку дядюшки. И — это было очень странно — в эту теплую, звездную ночь перед ним особенно часто всплывал среди звезд светлый образ Гиппареты, и в сердце при этом как-то томительно и сладко сосало, так, что ему даже казалось, что без нее там, вдали, ему будет трудненько, и досадно было, что она не увидит его славных подвигов. Он заснул только тогда, когда над морем засияла уже розоперстая заря и чайки уже захрипели над гаванью, но тут же грубые голоса и шаги разбудили его. День прошел в томительном ожидании, в ознакомлении с красивым судном и моряками, которые один за другим являлись на борт нельзя сказать чтобы в очень прекраснодушном настроении и которые перекрикивались грубыми голосами с портовыми красавицами, пришедшими проводить дружков в далекое плавание. Красавицы волновали Антикла своими жаркими взглядами, от присоленых шуток моряков он краснел, хмурился на себя и старался показать, что все это ему самое привычное дело. Но про себя он все настойчивее думал о беленькой Гиппарете, и это было так мучительно и сладко, что он от тоски не находил себе места…

— А вот свежая рыбка утреннего улова, — надседалась какая-то толстая баба, от которой пахло рыбой. — Вот пауки морские, осьминоги жирные, сардинки… Покупайте, граждане, покупайте!..

А когда стемнело и подул южный ветер, судно осторожно вышло в открытое море, моряки подняли громадный парус и, чуть накренившись на борт и приятно поскрипывая, судно побежало на север, к Геллеспонту за грузом леса. Тейзаменос с выходом в море точно переродился: пряча свое береговое добродушие, он стал настоящим морским волком, железной рукой держал в повиновении все эти забубенные головушки, которые, не имея пока дела, то пели песни, то переругивались, а больше отсыпались от бурных пирейских удовольствий. На Антикла они не обращали никакого внимания, а когда обращали, то были черствы и грубы, и чуть что, сурово обрывали его, подставляя волосатый кулак ему под нос. Но он старался изо всех сил и, когда он, в самом деле, посадил одну из чаек на лету на стрелу, все невольно переглянулись: пожалуй, толк из парня и будет.

Судно бежало все на север. Изредка они заходили как будто без дела в тихую гавань какого-нибудь островка, и волки шептались с приходившими проведать их приятелями. Антикл, задыхаясь от нетерпения, ждал, когда же, наконец, начнется «настоящее». Он видел, как по мере их продвижения на север, менялись берега. Апельсины, лимоны, пальмы постепенно исчезли, а на смену им пришли всякие новые деревья, хмурые леса, каких он на юге и не видывал. И над всем этим новым миром сиял иногда в своей белой шапке прекрасный и величественный Олимп.

Раз, после захода в какую-то глубокую бухту, где пряталась какая-то бедная рыбацкая деревня, после всякой беготни и оживленного шептания, «Удача» снова вышла в море. На борту появились какие-то новые люди, дюжие молодцы с запертыми лицами. Один из них с иссеченным лицом и вытекшим глазом производил на Антикла такое впечатление, что он невольно старался держаться от него подальше. И опять стали собираться кучками и что-то оживленно обсуждать. И наконец, поднял голос Тейзаменос:

— Ну, не меньше вас знают!.. И командую здесь я… Слушай, — обратился он к Антиклу, — иди-ка сюда на словечко…

Антикл, чувствуя, что идет что-то важное, с бьющимся сердцем подошел.

— Ты мне говорил, что хочешь попасть в морские молодцы. Так?

— Говорил.

— А слыхал ты часом о том, кто такое Бикт?

Антикл весь расцвел: еще бы не слыхать — на него вся молодежь чуть не молится!

— Так. А если я скажу тебе, что я не Тейзаменос, а Бикт, тогда?

— Но… Но… — заикнулся от восторга Антикл. — Но… я очень рад…

— Вот. Я предупреждаю тебя, что сегодня у нас будет работа… — сказал строго Бикт. — Если ты покажешь себя в деле молодцом, я принимаю тебя к себе, а сбрендишь, высажу на берег: мне на борту нужны не бабы, а молодцы. Ты не очень смущайся: это только кажется трудным, а на самом деле все это не головоломно. Не только торговые суда, но часто и военные сдаются нам легко, потому что среди гребцов многие уже заранее на нашей стороне. Дерутся по-настоящему только гоплиты, которые набираются из людей зажиточных, а остальные часто даже помогают. Но дремать все же, конечно, не приходится.

— Огэ!.. — раздался с высокого носа протяжный покрик.

Все сразу обратились к вестовому: впереди из-за голубого острова выплывало большое торговое судно…

— И вот тебе первая задача, — проговорил Бикт Антиклу. — Когда подойдем к судну на полет стрелы, ты снимешь мне рулевого или командира. Но не торопись, не пори горячки…

И глаза его засмеялись: так кипел молодой волчонок одушевлением, так горели его глаза!

А дальше был какой-то волшебный, горячий, но, увы, короткий сон. «Удача» в нужную минуту подошла к купцу, Антикл ловко снял рулевого и в самый тот момент, когда должен был затрещать под мощным ударом носа борт купца, ловким ударом руля Бикт поставил свое судно борт о борт с неприятелем, в одно мгновение ока, горячей волной разбойники перебросились на борт купца и через несколько мгновений все было кончено: гребцы купца помогали деятельно разбойникам и сердечно братались с ними. Сбросили в море немногих убитых, перевязали чем попало немногих раненых и хорошо на радостях выпили. Бикт подошел к Антиклу и ударил его по своей привычке по плечу:

— Видел. Молодец! На, пей и не робей. Ценную добычу забрали, купца утопили и побежали вдоль лесистого берега опять к Геллеспонту. Антикл — в голове шумело от вина — видел весь мир преображенным в великой радости: это тебе не деревня под Колоном, это не дурацкая лавка дядюшки на агоре. Он — морской разбойник!.. Но — в сердце засосало: а как же теперь Гиппарета? И вспомнился этот пышный лоботряс Алкивиад, от которого она столько плакала… И молодое сердце сказало твердо и злорадно: «Ну, погоди — я тебе перышки-то твои поощиплю!..» Правда, он не раз спасал его от порки, но…