Солдат двух фронтов

Глава V. ПОДВИГ

В первой половине апреля 1944 года 7-й гвардейский кавкорпус должен был в районе населенных пунктов Пинвалье и Заглинки прорваться в тыл противника, отвлечь на себя и сковать действия его основных сил перед Ковелем.

Совместный удар 14-й и 15-й дивизий не принес успеха. Часть майора Романенко оказалась в окружении.

Бой нарастал. Неотвратимо, стремительно, угрожающе. С каждой минутой все плотнее становилась интенсивность огня, сильнее и чаще рвались снаряды и мины. Со стороны леса, в котором был укрыт противник, показались танки и самоходные орудия. Кавалеристы без поддержки артиллерии вели борьбу с бронированной техникой, используя противотанковые ружья, гранаты, бутылки с зажигательной смесью. Пехоту, идущую за танками и самоходками, встретили залповым огнем стрелкового оружия.

— Ручному пулемету — прямо кусты, на три пальца левее пулемет противника. Шесть. Короткими очередями. Огонь!

— Гранатомету — прямо холм, скопление групп противника. Дистанция триста, пять гранат. Огонь!

— Взвод, по наступающей цепи залпом. Огонь!

— Огонь! Огонь!

Со всех сторон, перекрывая гул боя, неслись команды.

Таган, вцепившись в ручку «максима», выжидал, подпуская цель поближе. В душе неудержимо закипала злоба.

— Гады! Звери! Получай! На! — Голос Тагана перекрыла дробь пулемета, наповал косившего врага.

Ораз открыл глаза — ему всякий раз казалось, что Таган играет со смертью, так близко подпуская противника. Лента змеилась из ящика, и второй номер успокоился. Рядом из автоматов стреляли Самсонов и Кондаков. Брошенная граната разорвалась в десяти шагах от их позиции, не причинив никому вреда.

— Эскадрон, за мной, в атаку! — прозвучал приказ комэска, поднимавшегося из окопчика. — Вперед, в атаку!

Пробежав с полсотни метров и увлекая за собой бойцов, старший лейтенант поравнялся с пулеметом Байрамдурдыева.

— Эскадрон, в штыки, за Родину! Ур-рра!

На поле завязалась рукопашная. В ход было пущено все: гранаты, приклады, штыки и клинки. Гитлеровцы дрогнули и стали отступать. За ними повернули танки и самоходки, и только тогда артиллеристы полка, развернув орудия, открыли огонь по отходящему врагу.

С рассветом 54-й полк, в составе около двух тысяч бойцов, оставшихся практически без коней, без должного количества артиллерии, опять вел неравный бой.

Не успели бойцы отбить первый натиск, смахнуть пот с обветренных лиц и перевязать раны, как фашисты снова поднялись в атаку. И она была отбита. Но, как только немцы начали откатываться, поступил приказ командира полка эскадронам отойти на более удобные позиции.

Заметив, что кавалеристы отходят, гитлеровцы остановились и начали преследование.

Таган, приказав товарищам отходить с пулеметом, сам остался, чтобы их прикрыть. Когда он побежал за последним взводом эскадрона, то почувствовал нестерпимую боль в ноге, захромал и остановился.

Гитлеровцы, полагая, что они сейчас легко захватят «языка», изменили направление и, не стреляя, бросились к нему.

Тогда Таган вскочил на ноги, развернулся в сторону немцев и швырнул в них связку гранат. Раздался взрыв, поваливший на землю не менее дюжины фашистов, а старший сержант бросился бежать к своим… в одном сапоге. Это было так неожиданно и смешно, что, как иной раз бывает в самые трагические минуты, в рядах конников раздался хохот.

Старшего сержанта встретил комвзвода Щипанов.

— Товарищ гвардии лейтенант, извините, сами знаете, нога болит. Натер, понимаете!

— Ничего, это пройдет! А ты молодец, Дурдыев!

— Почему в одном сапоге? Где второй? — строго спросил подошедший старшина эскадрона.

— Товарищ старшина, ногу натер. Бежать не мог. Не беспокойтесь. Имущество будет в порядке, сапог обязательно найду. — Все, кто слышал Байрамдурдыева, улыбались.

Однако подобрать свой сапог Тагану не удалось. В течение дня полк отбил еще не одну атаку врага, неся ощутимые потери, и было решено, дождавшись ночи, начать отход, чтобы к утру возвратиться на восточный берег Турьи. Ближе к вечеру Байрамдурдыев получил у старшины новую пару сапог.

Сумерки быстро приближались. Солнце, нехотя проглядывая сквозь рваные хмурые тучи, садилось за лесом. По полю потянулась легкая, чуть влажная дымка, предвещавшая ненастье. И действительно, не успели разведчики уйти на выполнение задания, как заморосил дождик. Теплый, весенний, но малорадостный.

Разведчики возвратились с плохими сообщениями. Пути отхода на восток, за Турью, были отрезаны, дороги перехвачены танками и мотопехотой до двух батальонов, располагающих бронетранспортерами нового типа, на которых стояли тяжелые восьмиствольные минометы.

Обстановка складывалась тяжелая. Прямо перед полком — превосходящие силы противника. Слева и сзади — болото, переправа через Турью блокирована, большак на Ковель оседлан крупной частью немцев.

Командование приняло решение — проложить по топи гать. За час до наступления рассвета полк ушел за болото, еще глубже в тыл противника, со всем оставшимся у него хозяйством.

На пятые сутки кавалеристов настигли и окружили жандармские части и истребительный батальон. Тишину по-весеннему дышавшего леса нарушил голос громкоговорителя — немецкое командование предлагало полку добровольно сдаться в плен и сулило всевозможные блага.

Предложение было зачитано на украинском, узбекском и туркменском языках.

— Лучше быть нищим на Родине, чем шахом — на чужбине! — сказал Байрамдурдыев стоявшему рядом парторгу Жулинскому. — За нас не волнуйтесь! Будем драться до последнего, а последний… сами знаете… Туркмен в плен не сдается!

Через трое суток фашисты попытались уничтожить полк, но он устоял и снова вырвался из окружения.

Перемещаясь днем и ночью, выдерживая бои с арьергардами жандармов, преследовавших конногвардейцев по пятам, полк ждал помощи.

В ночь на двенадцатые сутки была съедена последняя конина, поделены черные сухари. Дожевав свою долю, Таган посмотрел на Самсонова, полез за пазуху. Там в аккуратно завязанном уголке платочка лежал кусок колотого сахара. Таган раскрыл нож и позвал Ораза. Тот взглянул на сахар, на Самсонова, громко глотнул слюну и, только покачав головой, возвратился на свое место. Самсонов тут же убрал уже протянутую было руку, но Таган заметил, как юноша недовольно провел языком по пересохшим губам и, подумав: «Дитя сильнее шаха», — молча вложил в ладонь Самсонова весь липкий кусок. Тот, как ребенок мороженое, лизнул сахар языком, еще и еще раз. Надкусил. Сразу посерьезнел и вопросительно посмотрел на Тагана. Старший сержант одобрительно кивнул.

— Ешь. Тебе надо. Ты молодой…

Утром по позициям конногвардейцев ударили подтянутые минометы. Появились самолеты, и в который уже раз за эти тяжелые дни малыми силами, без боеприпасов пришлось разрывать кольцо и уходить еще глубже в лес. В полку оставалось менее пятисот бойцов, изнуренных бессонницей и измученных голодом. На каждого приходилось по два патрона.

Все эти дни полковое знамя, обернув его вокруг груди, нес начштаба гвардии майор И. К. Клименко, которого охранял специально выделенный взвод автоматчиков.

Еще только начиналось в высокой дубраве щебетанье птиц, как дозор охранения обнаружил немецкого офицера, который «вел» за собой пятнадцать нагруженных мешками с провиантом и боеприпасами, до зубов вооруженных кавалеристов из 14-й дивизии. То был отряд дивизионной разведки, отправленный полковником Кобловым на поиск 54-го полка. По пути конники захватили в плен вражеского офицера, и он указывал путь к полку, ночью проводил сквозь сторожевые посты, отдавая конногвардейцам приказы на немецком языке.

Разведчики объяснили, каким путем следует выходить из окружения, и сообщили место, где на том берегу Турьи, в пяти километрах от разбитого железнодорожного моста, наши ждут их выхода.

Через два дня с позеленевшими от усталости лицами, страдающие от голода и истощения конники Романенко, ведомые разведчиками, вышли к большаку, пересекли его и повернули на восток.

Сознание того, что до места переправы оставалось не более восьми километров, прибавляло силы, вселяло уверенность. Люди подобрались, но вот головная застава напоролась на гитлеровцев, завязалась перестрелка. Фашисты переполошились, заняли оборону. Отряд Романенко поспешно отошел. И тогда майор разбил его на пять небольших групп, поставив перед каждой задачу самостоятельно выходить к переправе.

Группа, в которой оказались Таган и его расчет, удачно выбрала изгиб шоссе, что дало ей возможность перейти дорогу, не привлекая к себе внимания. Но дальше лес кончался и начиналась пашня, по обе стороны которой стояли деревни, занятые немцами. Командир группы решил идти в обход лесом.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите, — обратился Таган, — я так понимаю, в лесу как раз немец сидит, оборону держит. В деревне его меньше, должно быть. Лучше через деревню пробиваться.

— Пожалуй, правильно! Пойдем двумя группами, но за деревнями соединимся. Вперед! — распорядился старший лейтенант.

Ушедшие в лес во главе со старшим лейтенантом вскоре действительно натолкнулись на немцев, и завязался неравный бой. Три десятка человек, среди которых находился Таган, скрытно прошли задами почти всю деревню. Оставались хаты четыре, когда из-за угла хлева вышел гитлеровец. Увидев изголодавшихся, оборванных и небритых конников, он с криком «Партизанен!» бросился бежать назад. Таган обогнул хлев с другой стороны и, столкнувшись нос к носу с врагом, оглушил его прикладом карабина, в котором оставался всего один патрон. Схватил автомат, стоявший у стены, лег за колоду и меткой очередью уложил трех немцев, выскочивших на крик во двор.

Тем временем, обезоружив стоявшего на посту у последней избы солдата интендантской роты и прихватив «языка» с собой, его товарищи покидали деревню. Отстреливаясь, Таган стал отходить. За околицей он неожиданно споткнулся, захромал. Ораз, следивший за ним, побежал обратно.

— Ранен, Таган?

— Кажется. И опять в ногу. В ту же самую.

Кругом посвистывали пули. Ораз подхватил друга под руку и потащил в кустарник. Там они всей группой отсиделись до сумерек, а потом пленный солдат вывел конников к реке. На берегу уже было много конногвардейцев. У Тагана настолько распухла нога, что до нее нельзя было дотронуться. Он то и дело опускал руку в воду и поливал рану. Старший сержант видел, как мимо него к лодке пронесли Самсонова. Боец был без сознания от истощения и потери крови.

Справа и слева на западном берегу шла стрельба. Фашисты подтягивали свои подразделения к переправе, освещали местность ракетами. На восточном — конники 56-го полка радостно встречали своих. Протягивали хлеб, сахар, некоторые тут же ножами вскрывали консервные банки из «НЗ».

Однако медики подоспели вовремя, и раздалась команда:

— Угощение отставить! Всех в медпункт!

Полк соединился с дивизией и уже на рассвете следующего дня принял участие в бою за деревню Дулибы.

Раненый Байрамдурдыев полулежал на куче соломы, привалившись спиной к плетню, и маленькими глотками пил крепкий сладкий чай — это все, что было разрешено ему врачами. Рядом на носилках лежал солдат Самсонов. Он страдал тяжелой дистрофией. Вдруг персонал медсанэскадрона засуетился — во двор вошел комдив. Выслушав доклад подполковника медслужбы, комдив подошел к Тагану.

— Старший сержант Байрамдурдыев? — спросил Коблов.

— Так точно, товарищ гвардии полковник. — Таган попытался встать и не смог, кровь проступила через бинты.

— За проявленные смелость и находчивость в боях с немецкими оккупантами вы награждаетесь медалью «За отвагу», — произнес комдив. — И вы, боец Самсонов, медалью «За отвагу». Второй номер вашего расчета, солдат Чарыев, за храбрость и оказание помощи товарищам при выходе из окружения будет представлен к ордену Славы третьей степени. — Полковник приколол Тагану и Самсонову медали и пожал им руки.

— Поправляйтесь! Да скорей обратно. Будем ждать! — И, козырнув, полковник пошел дальше.

— Товарищ старший сержант, товарищ Байрамдурдыев, — помолчав, начал Самсонов, — а вы знаете, что Григорий Петрович Коблов был первым часовым у Ленина?

— Как так? — изумился Таган.

— И при жизни охранял его в Кремле. Сколько раз Ленин разговаривал с ним. А когда Владимир Ильич умер, наш командир первым у Мавзолея на часы встал, первым пост номер один охранял.

Байрамдурдыев посмотрел на свою вторую медаль. «Он с Лениным разговаривал и со мной тоже», — невольно подумал Таган.

Совсем рядом послышался гул танковых моторов. За плетнями замелькали башни и стволы машин. Лязгнули гусеницы, один из танков остановился, и во двор вбежал молодой лейтенант в новенькой форме.

— Ну, чего приуныли, хлопцы? — весело заговорил он. — Лучше скажите, где тут дорога на Берлин?

«Ага, на Берлин! Конец Гитлеру приходит. Теперь скоро домой. Как там Алтынджемал? Может, лук уже поспел. Редиска, картофель скоро пойдет. Теперь легче будет…» — размышлял Таган, глядя вслед прогромыхавшей мимо могучей стальной коннице.

В госпитале Байрамдурдыев пролежал почти два месяца: у него началось заражение крови. Однако удачная операция, а главное, сильный организм победили. Таган быстро пошел на поправку.

Настроение у него было хорошее. Знакомая уже госпитальная обстановка не волновала, и Таган твердо знал, что, как только встанет на ноги, обязательно попадет обратно в свой полк.

Как и в первый раз, Тагана встретили во взводе Щипанова тепло и радостно. И Байрамдурдыев, коротко рассказав, как его лечили и с кем он встретился в госпитале, полез в вещмешок, вынул конверт и достал из него аккуратно сложенный лист бумаги.

— Вот смотрите, что я привез. Кто хочет, прочти громко. Здесь про тачанку. Я с лейтенантом в одной палате лежал. Просил его для вас записать.

Лист взял сержант Юрий Кардашенко и стал читать:

— «История про тачанку. До войны к нам в дом, в гости к отцу, приезжал Буденный. Семен Михайлович нам рассказал, как однажды против их небольшого партизанского отряда белые бросили несколько полков казачьей конницы. Тучей надвигались белоказаки на высоту, за которой укрылись партизаны. Все понимали, что противник может раздавить отряд красных своей массой. Отходить было поздно. К тому же с отрядом находились раненые и беженцы — старики, женщины, дети. Со страхом и мольбой смотрели они на Буденного, ожидая его решения. А Семен Михайлович не знал, что предпринять. Наконец сообразил: приказал освободить повозку и поставить на нее единственный в отряде „максим“. Пулемет и ездовой должны были, не обнаруживая себя, переезжать с места на место и давать из-за гребня высоты короткие и длинные очереди. Они так и поступили. Белые начали считать „пулеметы“: один… три… пять… Остановились, потоптались и наступать не решились. Повернули обратно. Тогда-то и возникла мысль оставить пулемет на повозке. Потом стали закреплять пулеметы на более легкие, рессорные экипажи и фаэтоны, конфискованные у богачей. Но они быстро приходили в негодность при езде по бездорожью. Но вскоре в Конной армии появились свои артиллерийские мастерские, там стали делать настоящие тачанки, с прочными колесами, металлическими осями и более мощными рессорами. При помощи подвижных тачанок был обеспечен „максиму“ маневр — стремительная смена огневых позиций, внезапность огневого налета и обстрел значительного пространства в различных направлениях. Так в Красной Армии и появилась тачанка».

Выслушав со вниманием рассказ, друзья — Ораз, Чары и Дурды Бабаев, грудь которых украшали такие же, как у Тагана, боевые медали, — поведали ему обо всем, что случилось за время его отсутствия. Оказалось, что Самсонова как наиболее подготовленного откомандировали на учебу в Москву. Тагану было жаль, что Самсонов уехал: старший сержант привязался к нему, как к младшему брату.

В расчете у Байрамдурдыева ездовым теперь стал Юдин, а подносчиками кряжистый молчаливый сибиряк Ломакин и паренек, еще моложе Самсонова, которого все звали Костей.

Утром 14 июля полк спешно снялся и двинулся к линии фронта. Неделю назад был освобожден Ковель, и теперь войска левого крыла Первого Белорусского фронта развивали успех. Оказавшись в авангардном отряде дивизии, 54-й полк с ходу ворвался в крупное село Любомль, выбил из него противника и двинулся дальше вдоль железнодорожного полотна к Бугу, к советско-польской границе. Конникам предстояло форсировать реку и овладеть польским городом Хелм.

Таган, еще не узнав в деле ездового Юдина и новых подносчиков, действовал осторожно, не так, как обычно. Это заметил командир взвода Щипанов. За Любомлем, на марше, он поравнялся с конем старшего сержанта и сказал, указывая на тачанку:

— Таган, надо больше людям доверять. Они не подведут.

Байрамдурдыев хотел было объяснить, что Костя совсем еще мальчик, не обстрелян и поэтому зря может погибнуть, но только сказал:

— Сами знаете, товарищ лейтенант, все будет в порядке.

Кавалерийский полк вырвался к Бугу буквально на гусеницах отходивших «фердинандов», прямо к переправе, по которой отступали побитые фашистские части. Завязался жестокий бой. Гитлеровцев сбросили в реку, многих взяли в плен, но отходящим все-таки удалось взорвать понтонную переправу.

Минометчики-артиллеристы, заняв позиции, открыли обстрел западного берега, в то время как саперы и сабельные эскадроны 54-го готовились к форсированию реки. Таган вместе с Оразом и Ломакиным мастерил плот для своего «максима». Костя набивал ленты. Юдин тоже не терял времени. Чуть в стороне он обнаружил стог сена и, сняв с убитых гитлеровцев кителя, принялся наталкивать в них сухую траву, мастеря своеобразные плавательные «жилеты». Тагану понравилась выдумка Юдина, тем более что «жилеты» в какой-то степени могли заменить табельное переправочное имущество — мешки Иолшина.

Незаметно к старшему сержанту подошел политрук.

— Дурдыев, — окликнул он Тагана, — на том берегу после боя найди меня. Есть дело. — Политрук улыбнулся.

Полки Мозырской дивизии первыми из частей Красной Армии форсировали Буг и ступили на польскую землю. Противник стремился во что бы то ни стало удержаться на западном берегу, остановить наступление советских войск. Пехотные дивизии, активно поддерживаемые танками, перешли в контратаку.

Первый эскадрон 54-го поднялся в рукопашную. У Тагана замолчал пулемет. «Где Ораз? Почему не подает ленту?» Старший сержант обернулся. Ораз неподвижно лежал на спине в луже крови. Таган подполз к другу, приложил ухо к груди. «Жив! Надо скорее в медпункт!» И почувствовал, как кто-то дергает его за рукав.

— Лента готова, — услышал он голос Ломакина. — А я ему подсоблю.

Таган приник к пулемету, глазом нашел цель и начал стрелять. Израсходовав пол-ленты, обернулся — Ломакин, взвалив на себя Ораза, под пулями выносил товарища с поля боя.

«Молодец сибиряк! Друг на деле познается», — подумал Таган и, расстреляв ленту, закричал:

— Костя! Костя! Где ты?

— Тут! Тащу коробки. Не волнуйтесь. Все в порядке.

Полк выстоял и помог тем самым без потерь переправиться остальным частям дивизии, которые, посадив сабельные эскадроны на машины танкового полка, на большой скорости устремились к городу Хелм.

После боя, уже на рассвете, Таган разыскал политрука.

— Вот, — протянул тот конверт, — выполняю просьбу Самсонова. Просил передать, как ступим на чужую землю.

Таган вытащил из конверта тетрадный листок, исписанный знакомым почерком, и стал по слогам читать:

«Дорогой старший сержант, товарищ Таган Байрамдурдыев, спасибо вам! Я всю жизнь буду любить вас, как старшего брата, и никогда не забуду вашу доброту и заботу.

Это мои любимые стихи белорусского поэта Петруся Бровки:

Спасибо, товарищ Таган, желаю, вам счастья!

Таган вздохнул: «Легко знакомиться, да разлучаться трудно», но что сделаешь — война.

Овладев городом Хелмом, а затем Люблином и Демблином, конники к октябрю вышли на рубеж Вислы, где заняли по ее восточному берегу глубокую, стабильную оборону. Здесь старший сержант Байрамдурдыев и встретил 1945 год.

Зима стояла мягкая, снега лежало немного, и после ночного сорокакилометрового броска всем было жарко. Перед рассветом старший лейтенант Леонид Касков остановил эскадрон в лесу. О своем новом командире, который принял подразделение в августе под Демблином, кавалеристы второго эскадрона говорили: «Ростом не вышел, зато умом богат», «Ловкий джигит, обходительный и справедливый».

Касков выслал вперед разведчиков. Те вскоре возвратились и доложили, что Одер находится всего в двух километрах. Берег реки пологий, подходы к нему открыты, лишь кое-где кустарник подходит к воде. Лед на реке тонкий, то здесь, то там полыньи, полные шуги. На восточном берегу ни солдат, ни населения не видно, лишь жалобно мычат коровы и блеют овцы. Переправ поблизости не обнаружено. На западном берегу окопы, траншеи, дзоты и доты.

— Ну, так что скажешь, Дурдыев? Готов ступить на немецкую землю? — спросил Касков. — Немецкий язык изучил?

— Так точно, товарищ гвардии старший лейтенант. Хальт! Хенде хох! Камрад. Так что все в порядке, товарищ командир, — ответил Таган и вытер носовым платком гладко выбритую голову.

К шести утра 28 января 1945 года второй эскадрон 54-го гвардейского, дважды орденоносного полка 14-й Мозырской кавдивизии вышел к Одеру. Простояв в обороне весь конец осени 1944 года и начало зимы, полк затем с боями форсировал Вислу и в составе дивизии генерал-майора Г, П. Коблова развил наступление на Томащув-Мазовецки, принял участие в разгроме сильно укрепленной полосы «Зубы дракона», в освобождении городов Лодзь и Калиш. Город Яроцин конники взяли с клинками наголо. Теперь же, пройдя за две недели более четырехсот километров, полк стал чуть южнее города Кюстрина перед последней значительной водной преградой. Всего в 60 километрах от них был Берлин.

К полудню из штаба дивизии пришел приказ: ночью, в пешем строю форсировать реку; второй эскадрон был назначен головным.

Днем над позициями конников то и дело висели «рамы», появлялись «хейнкели» и «фокке-вульфы». Их отгоняли «яки». Завязывались воздушные бои, в которых наши летчики, как правило, брали верх. Конногвардейцы, укрывшись в лесу и соблюдая строжайшие меры предосторожности, готовились к предстоящей переправе.

К вечеру на черном небе ярко замерцали звезды, но к полуночи северный ветер нагнал низкие тучи, и посыпал мелкий снежок, вскоре перешедший в пышные хлопья. Бойцы радовались снегопаду. Видимость сразу упала до двадцати метров.

В 24.00 в боевых порядках эскадрона появились командир полка гвардии подполковник Б. И. Кобяков, его заместитель по строевой части гвардии майор И. К. Клименко и другие офицеры полка.

Пулеметный расчет Байрамдурдыева должен был двигаться вплотную по правую руку комэска Каскова. Для усиления расчета ему были приданы пэтээровцы.

— Ну, как говорится, ни пуха вам, ни пера, Иван Кондратьевич! — пожелал подполковник Кобяков.

— К черту! — ответил майор Клименко. — Каждый боец знает свою задачу. Народ в эскадроне смелый, смышленый. Справимся. Забота — дойти до того берега. Лед все-таки тонковат.

— Так точно, дойдем, товарищ подполковник, не волнуйтесь, — поддержал Кусков майора, который должен был руководить проведением разведки боем.

— Главное — берегите радию. Помните: нужны точные и наиболее полные сведения об обороне. Ясно? Ну, пошли! — Кобяков пожал руки Клименко и Каскову, обнял их. — Вперед!

Перед эскадроном, слегка прихваченный льдом, лежал Одер. Беря начало от горных родников на юге, река вырывается из теснин и полноводием своим раздвигает берега до трехсот и более метров. Обычно они пологие, покрыты лесом, однако южнее Кюстрина, в районе Штенау–Лебуса, левый берег холмист, высок и обрывист.

За плотной пеленай снега берег не виден, но бойцам он представляется сейчас как грозный противник. Ни тонкий лед, готовый треснуть в любую минуту, ни пули гитлеровцев, обороняющих позиции, так не волновали воображение, как этот невидимый клочок земли, который для каждого мог стать последним. Бойцы несли с собой самодельные лестницы. Маскировочных халатов на всех не хватило, темные шинели броско выделялись на заснеженном льду.

Ораз, недавно вернувшись из госпиталя, и Ломакин, привязав веревки к хоботу, тащат «максим», поставленный на легкую волокушу. Чуть правее идут Таган, Юдин и Костя — все трое нагружены патронными коробками. Костя первым замечает полынью и негромко говорит:

— Товарищ старший сержант, вода!

Таган подает команду брать правее, и в тот же миг слышится глухой хлопок, и в небе змеится ракета. По цепи конников пронеслось:

— Бегом, марш!

До берега, который теперь казался в белесой тьме волнистым черным забором, оставалось чуть более полусотни шагов. Застучал пулемет, к нему присоединились автоматные очереди. Эскадрон, не отвечая, бежал вперед. Лед под ногами трещал, раскалывался. Кое-кто из бойцов падал в воду. Послышались разрывы гранат, крики, ругань. Добежавшие карабкались на берег, подсаживая друг друга.

В передних траншеях завязалась рукопашная. Таган и Юдин первыми забрались на береговой откос, уходивший уступом в реку, и оказались как бы в тылу двух вражеских пулеметных гнезд. Забросав их гранатами, старший сержант и ездовой поймали брошенные им снизу веревки и втащили пулемет. Но он пока бездействовал. В окопах и траншеях шел рукопашный бой. Пулемет из дальнего дзота бил по левому флангу эскадрона, попавшего под губительный огонь. Приказав Оразу и Юдину подавить огневую точку противника гранатами, Таган установил свой «максим» на бруствере и стал стрелять, тем самым вызвал огонь вражеского пулемета на себя. Он продолжал стрелять и зорко следил за товарищами. Не успели Ораз и Юдин отползти, как гитлеровцы поднялись в атаку. Их надо было остановить во что бы то ни стало, иначе второй номер и ездовой будут захвачены в плен.

Одна меткая очередь за другой прижимает цепи атакующих к земле. Но по «максиму» Байрамдурдыева открывает огонь выдвинувшийся вперед крупнокалиберный пулемет. Таган укрывается в окопе. Рядом Рахманов Атаджан. Он устанавливает противотанковое ружье. Выстрел — и гитлеровский пулемет выведен из строя.

Немцы снова поднимаются в атаку, и снова старший сержант заставляет их залечь. И так шесть раз!

Снег уже не идет. Немецкие ракеты ярко освещают местность. Вот из окопа выскочил офицер и упал, сраженный меткой очередью.

— Сорок! — ликующе кричит Костя.

— Что «сорок»? — спрашивает Таган.

— Сорок врагов уничтожили, товарищ старший сержант. Ура!

Сражение затихло лишь к трем часам утра. Эскадрон занял небольшой плацдарм, о чем Клименко тут же доложил по рации и получил задачу продвигаться дальше.

Еще во время боя гитлеровцы, увидевшие, что на левый берег вышел незначительный отряд, перенесли огонь минометов и артиллерии на середину Одера: они полагали, что через реку наведены переправы, и стремились помешать форсированию реки. С наступлением рассвета противник, перегруппировавшись, пошел в атаку.

Расчет Байрамдурдыева находился впереди на левом фланге. На него двигались плотные цепи врага. Уже можно было различить лица гитлеровцев, погоны, пуговицы на шинелях, а пулемет молчал. Командир эскадрона, занимавший наблюдательный пункт в полсотне метров сзади по траншее, беспокоился:

— Дурдыев, огонь! Стреляй, Дурдыев!

Таган сидел у пулемета, а враг был уже в сотне метров. Командир расчета не начинал стрелять.

— Под трибунал! Чего они молчат?! — в бешенстве закричал командир эскадрона.

Противник был уже менее чем в ста шагах от позиции Байрамдурдыева. Таган ждал, и лишь когда гитлеровцам оставалось секунд десять, не больше, чтобы добежать до «максима», швырнул гранату и крикнул:

— По гадам огонь!

Таган, Ломакин и Юдин бросали одну гранату за другой. Костя наводил мушку на грудь бежавшего ефрейтора. Ораз косил врага из автомата. Только теперь старший сержант припал к пулемету. Цепи врага залегли.

За первым эшелоном гитлеровцев в атаку поднялся второй. По окопам, захваченным конниками, стали бить из глубины обороны, должно быть, заранее пристрелянные орудия и минометы. В воздухе появилась авиация. С КП было видно, как на флангах обороны эскадрона скапливалась пехота противника, и тогда майор Клименко отдал приказ продвигаться вперед по окопам и траншеям к видневшемуся метрах в четырехстах населенному пункту Приттаг.

У деревни завязался бой с подъехавшей на автомашинах ротой фольксштурмовцев. Рассеяв ее, эскадрон двинулся дальше на запад, но уже без связи с полком: прямым попаданием мины радист был убит, а рацию разбило.

Перед вечером эскадрон вышел к тихому ландгуту[11], окруженному прудами с вековыми деревьями, низко склонившими ветви над водой. К каменному дому вели посыпанные битым кирпичом дорожки.

Два позеленевших от времени сфинкса сторожили вход, у которого стояли «хорьх» и «опель-капитан». В окнах горел яркий свет, но было тихо. Таган и комвзвода Щипанов увидели висящие на стенах чучела птиц с распростертыми крыльями, старинное оружие, картины в золоченых рамах. Посреди комнаты стоял огромный дубовый стол. За ним сидели с поднятыми рюмками седой генерал, майор в форме артиллериста рейхсвера, трое штатских, пожилая и две молодые женщины. У двери возвышалась гора чемоданов.

— Окружить дом! — отдал приказание лейтенант Щипанов, разбил оконное стекло и выставил автомат: — Прошу не сопротивляться! Вы окружены!

Сидевшие за столом аккуратно поставили рюмки и поспешно подняли руки. В гостиную вбежали кавалеристы.

— Не знал, что русские кавалеристы используют парашюты, — сказал майор Щипанову, и, когда тот перевел, Клименко ответил:

— Зачем парашюты? Скажи, что мы с боем ступили на землю тех, кто пытался огнем и мечом уничтожить нас.

Майор пожал плечами, кивнул.

— Но как вы прошли нашу оборону? Она неуязвима по Одеру.

— Уязвима! И вы, майор, нам покажете где. Предупреди, что только правда поможет ему остаться в живых.

Майор нехотя нанес на развернутой Клименко карте условные обозначения.

На следующий день майор вывел эскадрон к большому брошенному ландгуту. Там бойцы подкрепились провизией, оставленной в подвалах, и под вечер ушли к железнодорожной станции Альт-Кессель.

Клименко и Касков убедились, что гражданское население поблизости от Одера почти полностью бежало или эвакуировано, а на дорогах, ведущих к реке, увидели подходившие резервы.

У Альт-Кесселя эскадрон пересекал дорогу. На нее неожиданно выскочил взвод мотоциклистов. Завязался бой. Конники стали обходить гитлеровцев, отрезая им путь к отступлению, но за спиной у них показалась колонна грузовиков с пехотой. Она спускалась по шоссе в лощину. Не ожидая приказа, Таган развернул пулемет, крикнул Оразу и Косте: «Патроны бери!» — и бросился бежать к пригорку.

Только Таган успел установить пулемет — Ораз и Костя, тяжело дыша, залегли рядом, — как из-за поворота появилась голова колонны: «опель-адмирал» с офицерами и шесть автомашин с солдатами. Легковой автомобиль остановился, из него вышел капитан, огляделся, что-то приказал, снова сел в машину, и колонна спешно двинулась дальше, не заметив пулеметного расчета старшего сержанта.

Таган, пропустив «опель-адмирал» и первые два грузовика, взял на прицел третий и открыл огонь. Поднялась паника, машины остановились, сбились в кучу.

С передней на землю спрыгнул рослый обер-ефрейтор с фаустпатроном — новейшим немецким оружием. Патрон разорвался рядом. Тагана подбросило, в ушах пронзительно зазвенело, из носа потекла кровь. Он продолжал стрелять, но звука выстрелов не слышал. Уложил обер-ефрейтора и, быстро сменив ленту, стал бить по солдатам, которые залегли в цепь у обочины.

«Опель-адмирал» начал разворачиваться. Пока Таган сообразил, что офицеры собираются удрать, машина скрылась за грузовиками. Пустив длинную очередь, Таган повел ствол пулемета влево и, когда из-за последнего грузовика показался «опель», прицелился по его задним колесам.

— Врешь, шайтан! Не уйдешь! Попал! — кричал Таган. — Вот теперь Касков скажет: «Порядок, старший сержант!»

Немногим гитлеровцам удалось скрыться в лесу. Из легковой машины вышли с поднятыми руками генерал инженерных войск, капитан и лейтенант. Ораз и Костя, тряся головами, поднимались с земли. «Живы! Слава аллаху!» Таган тяжело пересек поляну и подошел к машинам.

— Семьдесят два фрица капут! — радостно доложил Нурсахатов и бросился обнимать Тагана.

— Молодец, Дурдыев! Какое дело сделал! Сагбол тебе, старший сержант, от всех нас. Ты просто герой, Дурдыев! Спасибо тебе! Генерала и офицеров связать! С майором не сводить! Пленных в сторону! Оружие и документы собрать и быстрее на станцию! А ты, батыр Дурдыев, иди рядом со мной! — позвал майор Клименко Тагана.

У станции эскадрон встретили разведчики. Они доложили, что пути забиты немецкими эшелонами с боеприпасами и войсками. По приказу в атаку на станцию пошли с двух сторон. Поднялась беспорядочная стрельба. Таган с трофейным автоматом в руках, увешанный подсумками с полными магазинами, выбежал на перрон вместе со Щипановым.

— Где пулемет?

— Патронов нет, товарищ лейтенант!

— Тогда за мной!

Вбежав в помещение дежурного, они увидели начальника станции. Толстый, в железнодорожной форме, белой фуражке и с пистолетом на боку, он с кем-то разговаривал по телефону раздраженно и испуганно.

Таган подошел к начальнику станции, у которого от удивления глаза полезли на лоб.

— Хенде хох! — произнес старший сержант и, обезоружив начальника станции, крикнул в трубку: — Гитлер капут!

Прихватив перепуганного толстяка и все имевшиеся у него документы, Щипанов и Байрамдурдыев догнали Каскова и Клименко. Конногвардейцы вывели из строя паровозы, взорвали два эшелона.

В лесу Клименко принял решение, что отряд задачу выполнил, и теперь ему следует уходить обратно. Немецкий майор повел колонну кратчайшим путем к берегу реки. По пятам эскадрона, изрядно израсходовавшего на станции свой боезапас, неотступно двигался отряд преследователей. Взвод, идущий в арьергарде, то и дело был вынужден отстреливаться.

Когда начало темнеть, конники увидели одинокую фигуру в маскировочном халате. Высланные вперед бойцы к удивлению и радости узнали в человеке, из последних сил тащившем за собой тяжелые санки, груженные патронами, старшину эскадрона Сметанина. Во время боя, еще в траншеях на берегу, старшина ушел за боезапасом на правый берег и теперь нашел своих.

Касков немедля начал раздавать патроны. Майор Клименко с переводчиком подошли к группе пленных.

— С вами говорит советский офицер не как победитель, а как гражданин великой Страны Советов, страны рабочих и крестьян, коммунист. Дело Гитлера проиграно. Фашизм будет уничтожен! Будет создана свободная Германия. Война окончится, и везде наступит мир и дружба между простыми людьми труда. — Майор не успел договорить, как поблизости послышались выстрелы — то дозоры охранения останавливали подошедшего противника.

На этот раз эскадрону не удалось оторваться, и он вынужден был принять бой. Пленные бросились врассыпную. Майор и гитлеровский генерал, увидев, что их охрана отстреливается от наседавших автоматчиков, тоже попытались уйти. Сержант Кайкин первым заметил их бегство. Он развернул пулемет и меткой очередью сразил беглецов.

В том сражении старший лейтенант Касков недосчитался многих бойцов. Погиб смертью храбрых и старший сержант Василий Кайкин. Он один остался у станкового пулемета и ценой своей жизни помог товарищам прорваться к берегу.

Но у реки возникла новая опасность — попасть под огонь своих. Пропуск и пароль никто не знал, а высылать вперед дозор не было времени, так как противник шел вплотную за эскадроном.

В воздух взмыли осветительные ракеты. Из дотов и дзотов застрочили пулеметы. С восточного берега, видя движение по реке, ответили минометным ударом, но, к счастью, быстро прекратили обстрел. Конники шли по тонкому, ломающемуся льду, унося с собой раненых. До своих оставалось всего две сотни метров. Последними на лед ступили пулеметчики Николай Щипанов, Таган Байрамдурдыев и Юрий Кардашенко.

На том берегу конногвардейцев встретили пехотные подразделения, которые помогли им добраться в полк. Там появление майора Клименко, старшего лейтенанта Каскова и остальных кавалеристов эскадрона вызвало неописуемую радость. В полку считали, что эскадрон погиб.

Таган первым делом принялся разыскивать свою тачанку. Нашел он ее у двора штаба. Проверил имущество и хотел было выезжать, как во двор костела, где размещался штаб полка, вкатила «эмка». Из нее вышел командир дивизии.

— Ну, с возвращением, герои! Докладывайте, что вы натворили.

Подполковник Кобяков кратко доложил, и комдив распорядился наиболее отличившихся представить к правительственным наградам.

В именинниках ходили пулеметчики. Подносчик Костя уже на другой день мог похвастать новенькой медалью «За отвагу», Ломакин и Юдин получили ордена Славы III степени, второй номер, Ораз Чарыев, был награжден орденом Красной Звезды. Байрамдурдыеву объяснили, что и он получит награду, соответствующую совершенному им подвигу. Таган ходил и думал, где это он совершил подвиг, — то ли, когда форсировал реку, то ли когда сражался в траншеях на берегу, то ли когда меткой стрельбой помешал удрать машине генерала…

Тем временем кавалеристы 7-го корпуса, получившего в эти дни наименование Бранденбургского, передали плацдарм подошедшим пехотным частям 8-й гвардейской армии и получили новую задачу.

Специальным деревянным ножом Байрамдурдыев расчищал копыто коню и что-то ему говорил. Буланая с золотистым отливом красавица Азбука, совсем недавно привыкшая к этому имени, уже чистая и сухая, подергивала головой, подбирая зерна овса со дна торбы. Трофейная полукровка ольденбург-гольштинской породы была, пожалуй, самой красивой лошадью в полку. Нарек ее и отдал Тагану в присутствии всего эскадрона замкомполка Клименко.

— Никто другой, как Дурдыев, так хорошо не понимает, что конь бойцу — товарищ в походе и друг в бою, — сказал при этом подполковник, поправляя на плече новенький погон. — Черт возьми, вы видели, как Дурдыев сражался за Одером! А возвратился в полк — первым делом спросил, где его лошадь и тачанка.

Покончив с лошадьми, Таган вместе с ездовым стал прилаживать новое колесо к тачанке. Ораз, Ломакин и Костя чистили пулемет.

Командир пулеметного взвода Щипанов, получивший очередное воинское звание — еще одну звездочку на погоне, — пришел от Каскова заметно взволнованный.

— Товарищи, час на подготовку, обед и отдых. Перед вечером выступаем. Проверить коней, особенно ковку. Предстоит дальний поход, — объявил он.

Конногвардейцы гадали. Поднимался весь корпус, со всем своим хозяйством. Предстоял поход. Но куда? Лишь перед самым рассветом, оставив за спиной более семидесяти километров, конники увидели на открывшемся небе перевернутый ковш. Над ним ярко мерцала Полярная звезда.

— Идем на север, — сказал Ломакин и, подумав немного, добавил: — А немец-то еще на востоке…

Солдат был прав. Огромное скопление войск 2-й ударной армии Гитлера находилось далеко от той кратчайшей прямой, по которой корпус двигался к Балтийскому морю.

Первый серьезный бой завязался у города Штаргарда. Полки 14-й Мозырской дивизии сбили противника, с ходу форсировали реку Ину и, совершив тридцатикилометровый марш-бросок, нависли вместе с танкистами и пехотинцами над городом Наугардтом. Противник быстро был смят, сильно потрепан и отброшен.

На подходе к городу Грайфенбергу 2 марта в дивизию прибыл командир корпуса генерал-лейтенант Михаил Петрович Константинов. Вместе с командиром дивизии он проехал в штаб 54-го. Полк остановился, был повернут фронтом на запад. Встреча с командиром корпуса была короткой, но торжественной, особенно для второго эскадрона. Шестерым из его состава за подвиги в рейде за Одер было присвоено звание Героя Советского Союза.

— Гвардии старший сержант Байрамдурдыев Таган, — громко произнес начальник политотдела корпуса полковник В. А. Степаненко.

Таган словно коснулся неба головой. Горло перехватило, стало трудно дышать. Но вот он взял себя в руки и, чеканя шаг, направился к генералу Константинову.

— Отвагой и доблестью вы прославили свое имя. Правительство высоко оценило ваши боевые заслуги перед Родиной и присвоило вам звание Героя Советского Союза! — Генерал говорил, и каждое его слово навсегда врезалось в память Тагана. — Поздравляю вас с высокой правительственной наградой. Уверен, что и впредь вы будете служить достойным примером для гвардейцев-кавалеристов. Помните, что в боях за полный разгром фашистской Германии Родина ожидает от вас новых славных дел. Еще раз поздравляю вас и желаю новых боевых успехов.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил старший сержант, и вновь перед глазами всплыло лицо отца.

Золотой Звездой и орденом Ленина наградили также гвардии старшего сержанта Кайкина Василия Матвеевича — посмертно; гвардии старшего лейтенанта Каскова Леонида Александровича; гвардии подполковника Клименко Ивана Кондратьевича[12]; гвардии старшего сержанта Кардашенко Юрия Борисовича и гвардии старшего лейтенанта Щипанова Николая Константиновича[13].

Полк двинулся дальше, а Таган то и дело доставал из-за голенища тюйдюк и, сжимая его в руке, тихонько напевал родные мелодии. Он вспоминал аул, молодую жену, поля, цветение весны, сладкие дыни.

Бой за Грайфенберг был тяжелым, но Байрамдурдыев сражался с еще большей отвагой. Таган теперь знал: войне скоро конец. На отдыхе, засыпая, он часто думал о встрече с родными после войны. А спать приходилось всего по два-три часа в сутки. Полк каждый день вел бои с гитлеровскими частями, пытавшимися прорваться на запад.

На рассвете 18 марта в полку был получен приказ двигаться на город Трептов, выбить из него противника и расчистить путь дивизии к городку и порту Дееп. Кровопролитным было сражение за Трептов. Многие боевые товарищи Тагана сложили там головы. Погиб и заместитель командира полка Герой Советского Союза И. К. Клименко. С востока к городу беспрестанно подходили в полном боевом составе все новые части, стремящиеся пробиться сквозь окружение, чтобы не остаться в «мешке».

Чуть в стороне, пытаясь обойти город с запада, эскадрон Каскова обнаружил концлагерь. Перебив охрану, конники освободили узников — это были люди разных национальностей. Многие из них тут же потребовали оружие. Было роздано более трех тысяч трофейных автоматов.

У первого дома рядом с «максимом» Байрамдурдыева залег француз, в галифе, сапогах немецкого офицера и в полосатой куртке узника. Маленький, с живыми глазами и подвижным ртом, он не переставал улыбаться. Когда ближайшие огневые точки были подавлены пулеметом Тагана, француз уставился на него и спросил, жестикулируя:

— Мосье, вы русский?

— Мосью нет. Я камрад русский.

— О да! Хорошо, хорошо! Товарищ есть русский? — И француз показал рукой на лицо — очевидно, имея в виду смуглую кожу Тагана.

— Я туркмен, русский, советский! Понимаешь?

Француз радостно закивал.

— Да, да! Понимаешь. Интернационал.

— Хё, хё! Интернационал, — ответил, смеясь, Байрамдурдыев, и они вместе — француз схватил худой рукой хобот — покатили «максим» за угол.