Солнце мое

18. ВОТ ТАКИЕ ПИРОГИ. ИХ ЕШЬ, А ОНИ МЯУКАЮТ…

АПТЕКА

Дверь аптеки по причине жары была подпёрта круглым булыжником — для проветривания. Я пинанула по булдыгану и рванула дверь на себя, успев увидеть перекошенную рожу буквально в полутора метрах. Закрыть!

Что-то долбануло в аптечную дверь так, что по толстому дверному стеклу пошли трещины, но изнутри всё равно были решётки. Не залезут. А ещё вторая дверь! Я заскочила в крошечный торговый зал и заперла внутреннюю дверь тоже.

Посетителей не было. Слава Богу! Рыхлая аптекарша таращилась на меня из своей стеклянной выгородки огромными сквозь плюсовые линзы глазами:

— Девушка, вы что д…

С улицы грохнуло, и оконное стекло разлетелось тучей осколков.

Аптекарша завизжала и побежала внутрь помещения.

Дебилы, блин! Всё равно же там решётки! Давно уж от наркоманов поставлено.

— Выходи, сука!

В голове от ужаса не осталось ни одной мысли.

Я на карачках заползла за аптечную стойку и побежала по коридору за аптекаршей. И правильно сделала! Потому что она выскочила на улицу, а чёрный выход нараспашку бросила.

— Вон дверь! — так, этот голос я уже узнаю́.

Я захлопнула гулкую железную вороти́ну и задвинула засов из гнутой арматурины. И вздрогнула от удара, почти одномоментного с запиранием засова.

— Открывай, бл***! — и ещё куча звёздочек для связки, — Не откроешь, сожжём тебя нахер!

Вот тут меня затрясло. Телефон! В аптеке телефон должен быть! Не в складской комнате, точно. Я же слышала как-то, совсем рядом с кассой звонил.

Я метнулась по коридору назад. Сожгут ведь, твари, не задумаются. Сколько раз такое было… Так. А теперь на четвереньки и за стойкой. Вон он, телефон! На самом виду, блин!

Я проползла в комнатку и толкнула дверь ногой, надеясь, что меня не увидят.

Зря.

— Вон она! Дверь закрыла!

Я торопливо стянула телефон на пол и спряталась за здоровенный железный холодильник, насколько провода хватило.

Как там? Двести сорок — двести сорок?

Снаружи загрохотало, и в тонкой межкомнатной двери появилось несколько пугающе-чёрных дырок.

Гудок. Гудок. Гудок. Давай!!!

— А-алё! — голос отца был весёлым.

— Папа!!! — грохнуло уже ближе ко мне, зазвенело стекло. Господи, а в этой-то комнате решётки есть??? Судя по матам, есть!

— Доча, — тон сменился на подозрительный, — ты что там, ремонт затеяла?

Я поняла, что окна в подсобку уже разбиты, и сейчас эти уроды высматривают, где я — и зашептала:

— Пап, меня сейчас убьют!

— Ты где⁈

— Аптека в кирпичном доме рядом с нами, помнишь?

— Не выход…

Звук пропал. Совсем. Провод отрезали, суки.

Я забилась поглубже в угол.

За окнами ругались и бормотали. Судя по голосам, четверо. Спорили, сразу жечь или сбегать за болгаркой. По очереди орали мне и угрожали. Я сидела как мышка, подозревая, что как только дёрнусь к двери… Дальше думать не хотелось.

На стене висели круглые белые часы, и минутная стрелка медленно-медленно ползла от цифры два к цифре три.

Сердце тяжело колотилось прямо в горле.

Приедет папа? Успеет?

Между тем в соседнем помещении что-то грохнуло и разбилось. А потом запахло горелым. Подожгли! Среди бела дня!

Никого не стесняются, твари.

Господи, хоть бы он успел…

Сгореть было страшно.

А ещё страшно угореть. В этой комнатушке, правда, практически вся мебель была железная, на полу кафель. Рамы если только… Но сквозь дыры в двери начал просачиваться неприятно-сизый дым.

Говорят, лицо надо мокрой тряпкой замотать.

Напротив меня, в углу, была раковина. Но это означало выбраться из своего стального уголка и подставиться под пули. Да и дым пока больше по верху.

Восемь минут второго.

Продержусь?

Я закрыла подолом юбки лицо.

С заднего входа завыла болгарка.

Что-то стучало.

Зубы.

Зубы мои стучат.

Папочка, успей, пожалуйста…

Сколько минут надо, чтобы стальную дверь выпилить?

Он успел быстрее.

Я не видела. По звуку поняла, что подлетели несколько машин, остановились со свистом, сразу стало шумно, причём со всех сторон.

Кто только не орал.

Грохотало.

Я сидела, как пришитая. Не хватало ещё в последний момент пулю выхватить.

Потом завыла сирена. Жильцы пожарную вызвали!

И всё-таки ментов. Вон, ещё одна воет, по-другому.

Пожарка подлетела раньше. Сквозь расхлёстанные окна начала извергаться Ниагара. Я встала, плохо понимая, что происходит, оглядываясь на потоки воды и пены, струящиеся вокруг моих ног.

Гулко грохнула железная дверь заднего хода, по коридору затопали шаги.

— Доча?!!

— Папа, я тут!!! — вот теперь я побежала.

Такого бешеного лица я у него никогда не видела. Ой, как я ревела, товарищи…

— Э! Мужики! Дверь откройте! — в окно заглядывал пожарный.

Вокруг ходили какие-то люди, и осколки стёкол противно скрипели у них под подошвами. Воняло горелым. Блин, холодно-то как. Всегда со мной так, когда отходняк от нервов начинается — трясёт и морозит, как будто в летнем на минус сорок вышел. Я стояла у дверей аптеки и клацала зубами. Потому что хмурый милиционер хотел со мной поговорить. Пока что, по причине моей полной несостоятельности, с ним разговаривал папа. Через какое-то время я осознала, что на мне чей-то здоровенный малиновый пиджак. В руки сунули маленькую квадратную бутылочку:

— Глотни.

Странное что-то. Ни на один напиток не похоже.

И тут пищевод обожгло и из глаз моих брызнули слёзы.

— Ч… Чт… кха… то это?

— Вискарь, — ответили мне сзади.

Но смотрела я в другую сторону. Не могла не смотреть.

На газоне лежал тот урод в изумрудном спортивном костюме. Да, модная «жатка» совершенно вырвиглазного цвета.

А чё он там лёг, интересно? Спустя долгую минуту я поняла, что лежит он по причине полного расставания с жизнью, и меня резко замутило.

Я согнулась, стараясь дышать через рот. Не хватало ещё принародно проблеваться. А народу собралась здоровенная толпа.

Я выпрямилась и посмотрела на бутылку в своей руке. «Jack Daniel’s»

Как это правильно читается — ума не приложу.

Если по-немецки, а в школе я учила Дойч, получалось «Як Даниэльс», но я подозревала, что истина где-то в стороне. В стоящем напротив быкообразном мужике по сломанным ушам угадывался борец. Сунула ему бутылку:

— Спасибо.

— Ну, ты как?

— Не знаю. Можно, я ещё немножко в вашем пиджаке похожу? А то что-то холодно.

— Да без проблем.

Ну да. Чёрная рубаха с золотой цепью в два пальца толщиной тоже смотрится неплохо.

Мужик придвинулся поближе:

— Ты — случайный свидетель, поняла? Испугалась стрельбы и спряталась в аптеке. Ничего не видела. Ничего не знаешь.

— А как же…

— Тебе проблемы нужны? — он прикрыл меня от мента широкой как шкаф спиной и сам же ответил: — Нет. И Иванычу не нужны. Так что ты никого из них не знаешь.

— А я и не знаю! Видела этого около садика…

— А вот это — лишняя информация. Просто: никого не знаю, шла, испугалась, спряталась в аптеке. Поняла?

Я кивнула:

— Да.

— Молодец. Повторить сможешь?

— Да.

Мужик придержал меня пальцем за плечо:

— Всё. Никуда не ходи. Тут стой… Иваныч! Доча хочет показания дать.

Отец и милиционер подошли поближе. Капитан чего-то там устало представился.

— Ну, в целом, ситуация ясна. Я правильно понимаю, ни с кем из людей, участвовавших в перестрелке, вы не знакомы?

Я помотала головой:

— Не знакома.

— А здесь вы как оказались?

Отец и большой дядя с вискарём напряглись.

— Я просто шла. А они как начали стрелять! Я испугалась и забежала.

— А дверь кто закрыл?

— Я закрыла. Очень страшно было, — зубы у меня снова застучали.

Мент что-то записывал.

— М-гм. А провизор?

— Она убежала сразу. Я тоже хотела в ту дверь выскочить, а там уже тоже стреляют.

— И вы решили закрыться, чтобы себя обезопасить?

— Ну да.

— И дальше находились внутри до приезда пожарной команды?

— Да.

— М-гм, — мент повернул ко мне планшетку, — Вот здесь распишитесь, что с ваших слов написано верно.

— Одну минуту! — папа остановил мою руку и внимательно перечитал запись, кивнул:

— Подписывай.

Я ЖИВА

Менты пошли в аптеку, а меня отец усадил в машину. Сами они — папа и здоровый мужик — стояли около открытой дверцы.

— Кроме испуга какие проблемы? — отец смотрел прищурясь.

Я поняла, что не просто трясусь, а тихонько, неостановимо реву.

— Пап, они же меня специально караулили… Я этого… в зелёном… около садика заметила. Он посмотрел ещё так… — я шмыгнула носом и полезла за платком, высморкалась. Стало немного легче. — Он меня ждал… И там с ним ещё были… Пап, а если они снова придут? А у меня даже двери нормальной нет⁈ — я чуть не сорвалась на истерику.

— Ты — тихо, не ори, — дядя с коньяком наклонился чуть ближе ко мне. — Не придут. Ради АлексанИваныча — порешаем.

Они с отцом переглянулись, и за их спинами я вдруг заметила ещё один джип, большой, чёрный, квадратный и совершенно глухо тонированный. И рядом с ним ещё троих скучающих товарищей. Отчего-то очень не хотелось думать, что у них в багажнике.

Внутри шевельнулась жалость, и я чуть не начала просить, чтобы этих, сколько их там было, отпустили. А потом представила, как они приходят к нам домой — ночью, выламывают дверь. Или подкарауливают в подъезде… От этих мыслей стало так жутко, что я снова заклацала зубами.

Мужики посмотрели на это дело, и папа повёз меня домой, по дороге провёл инструктаж, велел запереться и открывать только своим, и к глазку прямо не подходить. Я, конечно, не думала, что меня прямо сегодня через глазок расстреливать возьмутся. Да и смысл напрягаться — дверь проще прострелить… Но страх накатил с новой силой.

Дома папа велел мне выпить валерьянки — и только тут я поняла, что всё ещё в этом безразмерном пиджаке.

— Ой, пап!

— Не кипишуй, щас отвезу, — он присел за кухонный стол. — Скажи лучше — ещё что-то есть? Наезжал на тебя кто? Или что?

— Да нет. Чего на меня наезжать — у меня и денег-то нет. Сегодня вот только и получила за ту халтуру — помнишь, я тебе рассказывала?

Он побарабанил пальцами по столешнице.

— А кто знал, что ты деньги получаешь?

— Ну… заведующая знала. Кассирша. Может и ещё кто… — и тут я вспомнила: — Ты знаешь, эта кассирша сегодня какая-то странная была. Я вроде как пошла домой, а потом решила через другой выход пройти. А она… мне показалось, что она в окно следила, как я выйду. А я назад прусь. И она… увидела меня и… испугалась, что ли, я не знаю. Давай передо мной дверямихлопать…

Лицо у отца стало жёсткое.

— Ладно. Я поехал. Попозже заеду. Закрывайся.

— Ага.

Я отдала ему пиджак и замоталась в одеяло.

Папа на выходе обернулся и ещё раз строго сказал:

— Спрашивай!

— Я поняла, пап. Обязательно.

Закрыла я обе двери и ка-ак меня снова накрыло, до лютого зубовного стука. Аж ноги задеревенели, как будто в снегу стою. Еле как доковыляла до кухни, включила чайник. Пока ещё он вскипит, блин! Открыла сильно тёплую, почти горячую воду, руки под струю сунула. Кран гудит, чайник шипит, зубы стучат, ноги трясутся. И тут звонок в дверь!

Спокойно. Не обязательно меня убивать пришли. Я тихой мышкой прокралась в коридор и на всякий случай встала за бетонный кусок стены:

— Кто там?

— А глазок у тебя на что?

Вовка!!!

Защёлку трясущимися руками я открыла не сразу. Он зашёл, довольный, улыбающийся, увидел меня и резко нахмурился:

— Что случилось?

Я помотала головой:

— Д-дверь… з-зак-крой…

ОТХОДНЯК

Вовка бросил в угол пакет, с которым пришёл, сгрёб меня в охапку, притащил в кухню и усадил на колени, прямо как есть, в одеяльном коконе.

— Рассказывай.

И я начала рассказывать. И снова тряслась и ревела.

Глаза у него сделались холодные и с жёлтыми каёмками. Жутковато…

— Если твой папа не найдёт, кто тебя подставил, я…

— Вов, не надо!

— Что «не надо»⁈ Тебя бандитам за сколько сдали?

— Ой-й-й… за четыре с половиной миллиона. Часть — чужие.

— За четыре ляма! — дальше не могу слова повторить, извините, — За четыре ляма человека на смерть отправили! Явно же — ждали тебя, знали, что с деньгами пойдёшь. Значит, в саду наводчик был!

Тут чайник захлопал крышкой и прекратил наши споры.

— Дай-ка я тебе чаю налью горячего, а то вон, зубы стучат… — Вовка пересадил меня на стул, — Ой, бля…

— Что?

— Да щас, руки хоть помою.

Ой, правда, он же с этих монтажных работ! В каких-то старых трениках, подвёрнутых как бриджи, в запасной Василичевой спецухе, узковатой в плечах и коротковатой на животе. Ну правильно, вряд ли по его росту у нас на даче что-то нашлось, а хорошую одежду жалко. И такой, равномерно запылённый.

— Василич тебя до дому хоть довёз? А то в таком виде…

— Ага, до подъезда. Да не охота было чистое на грязь одевать. Руки вон, глянь. Сейчас чаю налью тебе, и в душ. Тебе с молоком?

— Да, немного только, а то холодное будет.

— Норма-ально. С сахаром?

— Нет, я лучше конфетку.

Глюкоза. Чтоб мозги заработали.

Вовка вручил мне кружку и пошёл намываться. А я пила чай и понимала, что вот теперь меня потихоньку отпускает.

Потом он пришёл из душа, нагрел еды. Я поклевала, хотя, честно говоря, не лезло. Потом мы сели в зале, обнимались, и он говорил мне какие-то утешительные речи. А потом как-то незаметно задремали.

Разбудил нас звонок. Ой, похоже, дело уже к вечеру.

— Я сам открою! — Вовка подошёл к двери, — Кто?

— А там кто? — мрачно поинтересовались снаружи.

— Это папа! — воскликнула я.

Грохнули задвижки, мужики негромко поздоровались, я услышала, как отец спрашивает:

— В курсе?..

— Ольга рассказала. Узнали — кто?

— Кассирша, — совсем тихо ответил отец.

В животе у меня похолодело. Я хоть и сидела в одеяле, гусеничкой, снова начала трястись. Папа вошёл в зал и понял, что я услышала. Сел напротив на стул:

— Короче, слушай. У бабы этой сын сколотил, так скажем, организованную преступную группу.

— ОПГ, — автоматически пробормотала я.

— Да. Крышевали местный пятачок. Рынок здесь мелкий, мало кому интересный, их особо и не теснили. Однако, денег показалось мало. И ребята двинули в серьёзный бизнес.

Я непонимающе смотрела на него.

— Почему, думаешь, у вас тут на конечной нарики не выводятся?

— Ну-у… Точка сбыта здесь? Они её крышевали, что ли?

— Сами толкали! Тонированную жигу видела? Постоянно там стоит.

— А-а, эта… мокрый асфальт?

— Ихняя колымага, — отец несколько раз раздражённо притопнул ногой, — Дебилы, бл*дь, — секунду подумал, — Да и не надо тебе всё это…

— Да почему, — зубы у меня снова тихонько клацали, прям задолбало уже, — Говори уже, раз уж начал.

— Да чё, кто играл, кто кололся. Они героиновые уже все.

Ой, бли-ин… если героиновые, да со стажем, там, говорят две дозы в сутки надо только чтоб не ломало. А одна доза, опять же по слухам, пятьсот тысяч стоит, и я склонна верить — даром, что ли, они родительские квартиры подчистую обносили, серьги у женщин из ушей рвали по подъездам, твари… А эти вот пошли дальше.

— Машины на трассе грабили, — словно продолжая мои мысли процедил сквозь зубы отец, — Таких вот как ты с выручкой караулили. Мамаша наводила. Чаще грабили мешочников, да кто в разнос торгует по организациям. Многие же под зарплату отдают. А она всегда знала, когда будут деньги и когда за ними приедут продавцы.

— Ну, крандец…

— Держи, — он сунул мне в руки газетный свёрток, — Мужики со спортзала велели тебе передать. На дверь.

…

Ночь была удивительно тихой, словно ватой обложенной

Сегодня мы любили друг друга как-то особенно нежно. Трепетно даже, я бы сказала. И вдруг, посреди всех этих вздохов и объятий, я очень остро поняла, что сегодня все мои чувства могли внезапно потеряться, исчезнуть — вместе со мной.

И так мне стало жалко этой невыросшей веточки любви, что глаза сами по себе наполнились слезами, а слёзы начали стекать по вискам в раскиданные по подушке волосы.

Сегодня большой день слёзоизвержения.

Вовка по-моему слегка испугался:

— Ты чего?

Ну вот как объяснить ему все эти мысли?

И я сказала просто:

— Я люблю тебя.

Он замер, словно прислушиваясь к себе, и очень аккуратно, удерживая себя на весу, прижался ко мне:

— Я тебя, кажется, тоже, — и в этих словах было такое искреннее удивление открытия, что я притянула его ближе и обняла изо всех сил.

Мир вокруг меня кружился синим калейдоскопом.