Совершенный изьян

— Её уже несколько лет обещают открыть.

— Да, да, вы правы. Честно говоря, раньше я вообще бы не поверил, что такое возможно. Такой зверский холод, а целые районы сидят без тепла. Они как нарочно нас со света сжить пытаются.

— Давайте о чём-нибудь другом, а? — застонала Катя.

— Давайте! — Митя кивнул и поднял стакан. — Давайте помянем Елизавету! Ужасная трагедия. Не представляю, как такое могло произойти. Я не мог поверить, — он встряхнул стакан, изображая волнение, и несколько капель упало на стол, — не мог поверить, когда Катя мне рассказала, я действительно не мог поверить в то, что такое произошло. Это ужасно. — Он кашлянул. — Ужасная трагедия, — и замолчал.

Катя тоже подняла стакан и посмотрела на Митю. Тот облизнул губы, поправил очки, сказал:

— Елизавета, — и осушил залпом стакан.

Пётр тоже выпил ви́ски одним глотком. Напиток был мягкий, почти безвкусный. Катя пригубила коктейль, поморщилась и отодвинула от себя стакан.

— Шоколадки, — напомнил Митя.

Шоколадки никто не взял. Все замолчали.

— Как я понимаю, — заговорил минуту спустя Митя, — это именно вы нашли Лизу?

Он вновь сверлил Петра светящимися стёклами очков.

— Да. Во время патруля. Вообще я хотел бы…

Пётр полез в карман, за кристаллом, но Митя остановил его взмахом руки.

— Это — чуть позже. Давайте ещё по одной. У нас, можно сказать, поминки. А дела — попозже. Хорошо?

Он налил себе и Петру. Пётр ждал очередную путаную речь, но Митя лишь несколько раз кивнул, словно соглашаясь с чем-то, и аккуратно, как дегустатор, пригубил ви́ски.

— Неплохо! — Он удовлетворённо улыбнулся. — Тяжеловато сейчас доставать эту штуку. Но — неплохо. Оно того…

Пётр положил на стол треснутый кристалл. Митя уставился на кристалл, приоткрыв рот.

— Это — её?

— Да. Кристалл повреждён, но, может, получится чего-нибудь сделать? У вас же наверняка есть здесь для этого…

— Конечно! Что-нибудь найдётся!

Митя схватил со стола кристалл и сжал его в руке с таким видом, точно собирался считать данные без каких-либо вспомогательных устройств. Он встал, сделал несколько шагов куда-то в сторону — как будто его сносил ветер, — но остановился и, ссутулившись, принялся рассматривать лежащий на ладони кристалл, едва не касаясь его стёклами очков.

— В моём кабинете, — проговорил он. — Пройдёмте ко мне в кабинет, — и засеменил в соседнюю комнату.

Пётр молча последовал за ним.

Кабинет по размерам не сильно уступал гостиной. Митя тут же уселся за стол, помахал рукой, и на его намечающуюся лысину полился с потолка желтоватый свет. Митя поправил очки и, прищурившись, пригляделся к кристаллу.

Пётр стоял рядом. Свет бил в глаза.

— Прискорбно, да… — Митя поморщился. — Очень серьёзная трещина. Даже не представляю, как он мог так треснуть. Наступил на него кто-то?

Пётр нахмурился.

— Так чего с этим кристаллом? — Катя просунула голову в дверной проём.

— Повреждён! — сказал Митя. — Сильно повреждён! Но мы всё равно попробуем!

Он поставил кристалл на круглую панельку рядом с клавиатурой, и та нехотя налилась светом. Митя нажал несколько кнопок, кашлянул, и над столом появился ряд заполненных темнотой окон, за которыми яростно вертелся похожий на газового гиганта шар. Всплыло какое-то нервное сообщение, и Митя спешно смахнул его рукой. Пётр даже не успел ничего прочитать. Митя тем временем нажал ещё пару кнопок. Послышался раздражённый гудок, и панелька, на которой лежал кристалл, ярко зарделась.

— Ошибки, — пробормотал Митя, — сплошные ошибки.

— Что это значит?

— Не выходит! — Митя вывернул губы. — Данные слишком сильно повреждены.

— Но можно ведь скопировать их как-нибудь? Послайсить?

— Что? Скопировать — да, частично. Но что пото́м с этим делать? Скорее всего, если и удастся что-то вытянуть, то какой-нибудь мусор. У меня даже не получается…

Митя взмахнул руками, как дирижёр перед невидимым оркестром, и над столом вновь завертелся голографический шар. Панелька с кристаллом неизменно светилась красным.

— Вот, вы видите? Я даже не могу установить стабильное соединение! Если тут и можно что-нибудь, как вы говорите, послайсить, то не с этой аппаратурой.

— А с какой?

Митя вздохнул.

— Этот интерфейс, — он постучал ногтем по светящейся панельке, — здесь бесполезен. Нужно что-нибудь другое, посерьёзней. Надо подключаться к нему напрямую.

— Вы так не можете?

— Я не занимаюсь крекингом кристаллов! — Митя издал неприятный шипящий звук. — Могу уточнить на работе. Хотя, скажу сразу, сам я не слишком верю в успех этого мероприятия.

— Понятно.

Пётр забрал кристалл, панелька несколько раз мигнула, и шар над столом погас.

— А чего вы в принципе хотели там найти? Нужное оборудование, кстати, наверняка есть у вас в конторе. То есть не совсем у вас в конторе, а…

— В угрозе.

— Да, можно обратиться к ним. Но, скорее всего, в итоге вы получите набор каких-нибудь логов, большую часть которых даже не сможете раскодировать. Призрака оживить не получится. Там по ходу весь чипсет накрылся. Я имею в виду — совсем. Теперь это просто камень.

— Я общался с призраком.

— Как?

— Я тоже с ним общалась! — встряла Катя. — Но он вёл себя о-очень странно. Там реально всё наперекосяк. Не работает толком ничего. Просто зацикленная программа приветствия или что-то вроде того.

— Я тебе уже говорил, — сказал Пётр, — Синдзу со мной общалась.

— Может быть. — Митя встал из-за стола. — Допускаю, что раньше кристалл был в лучшем состоянии. Нужно было сразу обратиться ко мне.

— Но ты ведь можешь попробовать ещё раз? Прямо сейчас? — Пётр повернулся к Кате. — Подключись к нему. Может, ты…

— Да не буду я! — замотала головой Катя. — Жуть эта жуткая! Там и раньше-то ничего толком не работало. А сейчас…

Они вышли в гостиную.

— Как, кстати, вы умудрились поговорить с призраком? — спросил Митя. — У вас же нет…

— У меня специальное такое устройство… — начал Пётр.

— Страшенная шапка из проволоки! — выпалила Катя.

— Шапка, дзынь, называйте, как хотите. Я…

— И ты бросал кристалл в стакан с горячей водой!

Катя выразительно посмотрела на Митю. Тот покачал головой.

— Господи, ну что за способ! — Митя уселся за стол. — Наверняка именно так вы его и доконали. Может быть, раньше и правда получилось бы что-нибудь считать, но сейчас — увы.

Митя подлил ви́ски Петру, затем — себе. Пётр стоял у него за спиной. Кристалл жёг ему руку.

— Вы садитесь, — сказал Митя. — Далеко не факт, что это бы нам помогло.

Пётр сел.

— Признаюсь, — Митя помочил губы в стакане, — Катя рассказывала мне кое-что о тех обстоятельствах, при которых вы нашли тело Лизы. Дело в том, что я не очень понимаю… Мне казалось, она замёрзла насмерть, что, впрочем, тоже довольно…

— Странно, — вставила Катя.

— Да. Но, как я понял, она не была мёртвой.

— Была, — сказал Пётр. — Браслет даже выдал чёрную метку.

— Метку?

— У нас есть такое устройство. Оно даёт заключение о смерти. Лиза точно была мертва.

— Тогда я не понимаю.

Митя не отводил глаз от Петра.

— Мы уже собирались её грузить, но она забилась, как рыба на мели. И поднялась на ноги.

— Я не могу это слушать, — прошептала Катя.

— Поизучай пока шард, — сказал Митя, — а мы поговорим. Это важно.

— Я понимаю, что важно! — фыркнула Катя. — Ты что, думаешь, я вас зачем познакомила? И вообще, я тебе не маленькая девочка, чтобы идти в игрушки играть!

— Катенька! — вздохнул Митя. — Ты либо можешь это слушать, либо ты не можешь это слушать. Выбирай.

Катя смерила его недовольным взглядом, но из-за стола не встала и схватила, словно наперекор, стакан, в котором всё ещё продолжалась химическая реакция ви́ски и люсинды.

— Она на ноги поднялась, — сказал Пётр. — После смерти. Подозреваю, это с шунтом как-то связано.

— Никогда о таком не слышал, — покачал головой Митя. — В теории, наверное, возможно, но как-то это слишком…

Он задумался, отпил из стакана, но так и не нашёл подходящего слова.

— А я до сих пор не понимаю, что произошло, — сказал Пётр. — Она была мертва. Точно. А пото́м… Значит, по-вашему, в теории возможно? В какой теории?

— Да, в теории. В каком-то смысле.

— В каком? Я, конечно, не программист, — Пётр пригубил ви́ски, который с каждым глотком становился всё более терпким и крепким, — и совершенно не понимаю, каким образом человек после смерти может подняться на ноги.

— Вы знаете, — Митя скосил глаза на Петра и поправил сползшие по переносице очки, — это не так-то просто объяснить, не вдаваясь в технические детали. Шунт — очень сложное устройство. Сами принципы его работы… Боюсь, я не в состоянии объяснить это сейчас человеческим языком. Но, как я уже говорил, ни о чём подобном я раньше не слышал. Это очень странно. Думаю, мне стоит… Кстати, ваш прибор совершенно точно фиксирует причину смерти? Дурацкий вопрос, но в текущей ситуации…

— Чего в текущей ситуации?

— Столько несчастных случаев сейчас! Что именно показывает этот, как вы говорили, браслет?

— Браслет фиксирует факт смерти, не более.

Пётр допил ви́ски и посмотрел в окно. Света внизу стало меньше, город затухал, остывая к ночи, и только поганки, гигантские вычислительные центры, были по-прежнему осыпаны огнями.

— Мы туда даже ездили, в то место, — сказала Катя. — Там ужас-ужас. Всё такое чёрное и мёртвое. Там, по-моему, и живых людей-то давно нет.

— Что Лиза делала за кольцом? — спросил Митя.

— Возможно, она участвовала в квесте.

— Рейд, — поправила Петра Катя. — Мы так думаем. Мы там всё осмотрели и нашли место, где недавно проходил рейд по дырам.

— Я был уверен, что Лиза не очень любила рейды. С чего бы её занесло в такую глушь? И что там могло произойти? Драка?

— Этого мы уже не знаем.

— Плохо. Могли её ударить, когда она была в шарде?

— Наверное. И чего тогда?

— Сложно сказать, но, предположим, человек теряет сознание, не выходя из шарда. В теории это может вызвать куда более серьёзные последствия, чем простое сотрясение мозга.

— Например?

— Разные могут быть последствия, как смертельные, так и просто необратимые. Увы, я не врач. Это я к тому, что если мы не рассматриваем версию предумышленного убийства — а тут уж, простите, мне вообще, так сказать, ничего толкового в голову не приходит, — то даже несмертельная травма в дыре могла в итоге оказаться фатальной.

Митя налил ви́ски себе и Петру.

— Эй, и мне тоже! — Катя допила залпом коктейль.

— Хорошо, — заговорил Митя отеческим тоном, — только осторожнее! Помнишь, что в прошлый раз было?

— Так то же была «Шоковая терапия»! А это что? Газировка для малышей?

— Это, — Митя нравоучительно поднял указательный палец, — односолодовый ви́ски, выдержанный двенадцать лет в дубовых бочках из-под…

— Ой, прекрати! — Катя нацедила в стакан выдохшуюся шипучку. — Двенадцать лет в бочках! Что за ерунда!

— Молодёжь! — вздохнул Митя.

Обошлись без тоста.

— Отличный ви́ски, — сказал Пётр.

— Значит, теперь вы занимаетесь расследованием? Неофициально, конечно, ведь официально эска сейчас расследований никаких не ведёт.

— Вы всё верно понимаете.

— Опыт у вас, бесспорно, отличный. И я, конечно же, постараюсь помочь. Хотя, признаться, пока не очень понимаю, как.

Пётр кивнул. Катя прихлёбывала коктейль и кривлялась так, словно её насильно отпаивали тошнотворной отравой. Митя постукивал пальцами по стеклянной столешнице.

— А как вы с Лизой познакомились? — спросил Пётр.

— В «Радуге», я же говорила, — буркнула Катя.

— Хотите сверить показания? — улыбнулся Митя. — Катерина всё правильно говорит, в «Радуге». Случайно на самом деле. — Митя прищурил под блестящими стёклами глаза, делая вид, что пытается о чём-то вспомнить. — Кажется, мы у были бара, да? Просто разговорились. Как выяснилось, даже юные девушки очень интересуются новыми технологиями.

— Как вас туда занесло? Для кого-то вроде вас — не самый приятный райончик.

— Для кого-то вроде меня — это для кого? Я обычный работяга, живу на съёмной квартире. И мне тоже иногда хочется куда-нибудь выйти.

Митя вдруг закашлялся. Глаза у него осоловело поблёскивали.

— А чего, — спросил Пётр, — в центре нет своих баров и ресторанов?

Митя покачал головой.

— Я как на допросе. Мне нравится тот район, я раньше жил там неподалёку. Да и заведения в третьем, — Митя пощёлкал пальцами, — более естественные, что ли. Нет всей этой нарочитой напыщенности, если вы понимаете.

— Не уверен. Давненько я уже не видел нарочитой напыщенности.

— Вообще забавно, — Митя вытряс себе в рот последние капли ви́ски и воровато покосился на бутылку, — вы ведь точно так же с Катей познакомились. И, к слову, эска не занимается никакими расследованиями, то есть это исключительно ваша частная инициатива. Позвольте спросить, почему?

— Частная инициатива, пусть так. — Пётр пожал плечами. — А вам не хочется узнать, чего на самом деле произошло?

— Туше́! Конечно же, хочется! Не уверен, правда, что от меня действительно будет польза, но, — Митя всё же не выдержал и, уже никому не предлагая, плеснул себе ви́ски, — кто знает, кто знает.

— Кто знает… — повторил Пётр.

Он взял со стола конфету. Коричневая глазурь таяла, оставляя жирные пятна на пальцах.

— Кстати, — спросил Пётр, — вы ведь знали, что Лиза сбежала из дома?

— Она говорила, — сказала Катя.

— Знал. Она мне призналась в итоге. Между прочим, — Митя повернулся к Петру, — очень вкусные конфеты. Это ненастоящий шоколад, но на вкус не отличишь.

— И как вы к этому относились?

Конфета вязла на зубах.

— Как относился? Да никак, так сказать, не относился. Девушка взрослая, может сама решать. Плохо, конечно, что она ни о чём не сказала родителям, но там, как я понял, были серьёзные проблемы.

— Они бы её силком домой приволокли! — выпалила Катя.

— Скорее всего, так и есть.

— В текущей ситуации уходить на улицу — это… — начал Пётр.

— У неё были деньги! Причём немало. Я не особенно интересовался, скажем так, источниками. Впрочем, всё, скорее всего, банально — родители. Денег, кстати, было настолько немало, что хватило даже на установку, сами понимаете, чего.

Митя улыбнулся и коснулся наморщенного лба.

— Шунт?

— Именно! Вообще Лиза была девушкой неглупой. Сразу попыталась на работу устроиться. А о причинах её, так сказать, бегства из дома вы, я полагаю, и сами прекрасно знаете.

— Расскажите.

— Снова сверяете показания? Что ж. Родители у Лизы — люди довольно обеспеченные. У них какой-то бизнес, детали не помню, но бизнес, скажем так, не слишком масштабируемый.

— В смысле?

— В смысле перебраться отсюда куда-нибудь южнее можно только, оставшись без штанов. — Лицо Мити перекосила кривая ухмылка. — Но суть не в этом. Они ещё и несколько старомодные, если вы меня понимаете. Причём старомодные в весьма радикальном ключе. А ей, молодой и умной девушке, конечно же, хотелось открыть для себя что-то большее, чем…

Митя кивнул в сторону окна. На город спускалась ночь.

— Значит, причина — шунт? Они были против?

— Всё верно. По закону, конечно, она сама может решать, но мы же прекрасно понимаем, что с такими родителями…

— Я вообще себе не представляю жизни без этого, — вздохнула Катя.

— Дорогая, — улыбнулся Митя, — но мы ведь так и живём!

Он подмигнул Петру, и отражение потолочной лампы стремительно скользнуло по стёклам его очков.

— Любопытно, — сказал Пётр. — Не знаю, насколько это нам поможет, но это правда любопытно. Значит, она ушла из дома, сама поставила себе шунт. Добыла откуда-то деньги. Может, украла у родителей?

— Всё может быть. Как я уже говорил, не интересовался. Это, знаете ли, такая тема, в которую совершенно не хочется лезть. А то вдруг окажется, что и искали-то её в итоге…

— Это не так! — запротестовала Катя.

— Всё, я ничего не говорю! — Митя комично поднял раскрытые ладони. — Не знаю. Не интересовался. И всё такое прочее.

— Но я-то знаю! — насупилась Катя.

— Хорошо, умничка моя. Вообще Лиза была довольно необычной девушкой. Неглупой, я бы даже сказал блестящей, но несколько странной, если вы меня правильно понимаете. Не хочу говорить про неё ничего плохого, но…

— Она считала, что шарды реальнее, чем наш мир? — спросил Пётр.

Он снова невольно посмотрел в окно, но не увидел ничего, кроме двоящихся в стёклах отражений, словно весь город смело волной темноты.

— Я с ней жила вместе, — негромко сказала Катя, — но в итоге так и не поняла, чего она там в действительности считала. Но то, что шарды реальнее, чем наш мир — это уж совсем как-то, — между бровями Кати прорезалась морщинка, — глупо.

— Глупо, да, — закивал Митя. — Но, как мы уже говорили, она была довольно странной девушкой. Кстати, по поводу расследования…

Митя схватил бутылку, но Пётр покачал головой.

— Ещё коктейль? — спросил он у Кати.

— Фу это, а не коктейль.

— Что ж, тогда и я не буду.

Митя поставил бутылку на стол.

— Так вот, — продолжал он, — по поводу расследования — я имею в виду, официального — что-то нашли уже? Подозреваю, родители её там такой шум устроили…

— Меня не информируют, — ответил Пётр. — Да и чего родители? Скорее всего, никто не будет сейчас это расследовать. В эска вон всё отчётами о мерзляках завалено, причём по-хорошему каждый второй надо бы в угроз отправлять, а в угрозе столько рук нету.

Митя несколько раз удивлённо моргнул.

— То есть вы считаете, официального расследования нет?

— Возможно, что и нет. Но, как вы правильно заметили, это меня уже не касается. Так что…

— Вот ведь дела! — Митя качнул головой.

— Кстати, курить, я так понимаю, у вас здесь нельзя? — спросил Пётр. — Надо вниз?

— Вы знаете, я бы, наверное, тоже посмолил! — Митя резко встал из-за стола. — Только вот возьму сигареты.

— Ты же божился, что бросил! — буркнула Катя.

— Бросил, бросил! Обычно и не курю. Но нельзя себе отказывать в маленьких, так сказать…

Митя не договорил и спешной, но какой-то неловкой походкой — так, словно ноги его за последние полчаса отяжелели на десяток килограмм — вышел из комнаты.

— Ты, кстати, можешь с нами! — послышался его голос. — Чтобы не скучать.

— Вот ещё! — фыркнула Катя. — Буду я нюхать, как вы там…

Митя вышел в гостиную в длинном не по росту пальто.

— Так как? Остаёшься?

— Остаюсь. — Катя даже не обернулась.

— Тогда мы быстро. Пять минут. А ты пока… — и Митя посмотрел на висящий на стене иероглиф.

— Мы на улицу? — спросил Пётр.

— Не совсем. Есть тут одно местечко. Но курточку всё же прихватите, да. Лишней не будет.

Они спустились без остановок на двадцатый этаж. Митя вышел в тусклый коридор — казалось, чем ниже этаж, тем меньше отводится жильцам света — и воровато осмотрелся. Дёрнулся, вспомнив о чём-то, и со страдальческим видом помассировал виски́.

Скоростной лифт.

— И куда мы? — спросил Пётр. — Здесь комната есть специальная?

— Что-то вроде того.

Митя махнул рукой, приглашая следовать за ним, и быстро зашагал мимо дверей с истошно-жёлтыми ромбами, квадратами, треугольниками, кругами…

— Ерунда с этими штуками, — сказал Митя, не оборачиваясь. — Есть круг, а есть овал, но ведь круг — это…

Он остановился рядом с безымянной дверью — без номеров и геометрических табличек, — приоткрыл её и боязливо просунул голову в проём.

— Ветра почти нет. Давайте!

И исчез за дверью.

Пётр вышел вслед за ним на небольшой засыпанный снегом балкон. Ветер, которого почти не было, тут же разметал волосы у него на голове.

— Тёмная сегодня ночь, — сказал Митя.

Он стоял, опираясь о поросший льдом каменный парапет — воротник рубашки расстёгнут, пальто нараспашку — так, словно совсем не чувствовал холода. Пётр закурил и сунул руки поглубже в карманы — пальцы пощипывало от холода.

— Ах, да! — усмехнулся Митя. — Мы же тут по делу!

Через несколько секунд у него изо рта уже торчала тонкая дамская сигарета, которую он безуспешно пытался прикурить, вхолостую щёлкая массивной кнопочной зажигалкой.

Пётр поднёс к его лицу подрагивающий огонёк.

— Спасибо! — Митя затянулся. — Я вообще бросил, но иногда — почему бы и нет?

Он снова облокотился о парапет и понуро уставился вниз, на тонущую в темноте проезжую часть, едва расцвеченную потускневшими к ночи огнями. Он щурился и хмурился, как будто не мог узнать собственную улицу.

— Мрачновато, — сказал Пётр, выдыхая дым. — Давно я не был в центре, конечно, но…

— Что «но»? Ожидали что-то другое?

— Я думал, ночами тут побольше света.

— Так бывает. Видимо, опять подстанции работают, так сказать, на убой. Батарейки на день заряжают, а то вдруг не хватит. Даже фонари приглушили. Считают, видимо, что никому не нужен свет в такой час.

Вдалеке, в перешейках между вытянутыми, как надгробные плиты, домами темнота собиралась чёрными кляксами, и раскинувшаяся внизу улица выглядела неживой, точно декорация, залитая краской.

— Везде одна и та же херня, — сказал Пётр.

— На самом деле, — медленно проговорил Митя, — на самом деле я был очень шокирован, когда узнал. Такие вещи — они всегда происходят с кем-то другим. Ведь правда?

— Вы о Лизе?

Митя вздохнул.

— Блестящая девушка. Блестящая. Как такое вообще могло произойти? И какого чёрта её туда понесло? Такая холодная осень! И за кольцо! Глупый ребёнок!

Он прикрыл ладонью лицо.

— Всё-таки здесь что-то не сходится. — Митя глядел на затянутую темнотой улицу сквозь растопыренные пальцы. — Она же никогда не любила эти рейды. Дебильные рейды! Дебильное развлечение! Для малолетних дебилов! Но она…

Митя прервался на секунду и жадно присосался к забытой сигарете. Ветер сбил с её кончика пепел, и тот осел у него в волосах.

— Здесь какая-то, — он ещё раз затянулся, — загадка.

— Я много лет в угрозе проработал, — сказал Пётр. — Честно говоря, никаких загадок обычно нет. Преступление — штука банальная.

— Но ведь не всегда! — рьяно запротестовал Митя. — На сотню всякой, понимаете, бытовухи случается и нечто, как говорится, из ряда вон выходящее! Вы вот мне скажите, — он повернулся к Петру, — какого чёрта её вообще туда понесло?

— Я не знаю.

— Плохо! — Митя качнул головой и стряхнул пепел себе на ботинки. — Плохо!

Пётр уже докурил сигарету и стоял, переминаясь с ноги на ногу. Холод, который Митя не чувствовал, пробирал до костей.

— Вы говорили, — начал Пётр, — Лиза сбежала из дома, потому что родители были против шунта?

— Да, да, всё так. Консерваторы — или как их сейчас называют? По мне — так просто идиоты.

Пётр полез за новой сигаретой.

— И когда вы с ней познакомились, шунта у неё не было?

— Нет. То есть, шунт уже был. Я ведь говорил, она, — Митя причмокнул языком, — была при деньгах. Откуда деньги — я, признаться…

— Да, помню. Значит шунт она поставила себе сама?

— А кто бы ей его поставил? — Митя уставился на Петра. — Я вас как-то не очень понимаю.

— Всё вы понимаете.

— Вы извините, — Митя уронил бычок себе под ноги, — я, наверное, немного перебрал сегодня. Да и замотался сильно, слишком долгий день. Мысли немного путаются. Деньги у неё были. Возможно, от родителей. Она же из обеспеченной семьи. А пото́м она нашла работу, довольно хорошую работу. Как там это у них называется, у молодёжи, работа эта…

— Анонимный потребитель?

— Да, да! Именно так. Я просто… — Митя потёр лоб. — Вы знаете, очень большая нагрузка последние дни, работаю без выходных, лишь изредка вечерок-другой получается освободить. Это изматывает. Вы докурили?

Пётр покрутил в руках сигарету и сунул её обратно в пачку.

— Докурил.

— Тогда пойдёмте, а то здесь, — Митя картинно ссутулил плечи, — холодновато становится.

Они вернулись в коридор. Митя встал рядом с дверью на балкон и упёрся в стену плечом.

— Как-то сигарета в голову ударила! — Он глупо улыбнулся. — Не стоило, наверное, курить.

— За шунт вы заплатили? — резко спросил Пётр.

— Нет! — Митя испуганно вылупился на Петра. — Вы чего? Я не настолько богат, чтобы вот так вот, кому попало… То есть, не в этом смысле…

— Даже для такой блестящей девушки?

— Шунт у неё был! Я не слишком интересовался деталями. Да и сама она, признаться, тоже не очень любила… вы понимаете.

Митя стоял, привалившись к стене.

— Вы бы, кстати, это у Катерины спросили, — сказал он. — Она наверняка больше знает. Они же подругами были, жили вместе.

Митя наконец отлепился от стены и, уставившись в конец коридора, молча прошествовал мимо Петра, как будто внезапно забыл, что пришёл не один.

— Стойте! — крикнул Пётр.

Митя остановился, но не обернулся.

— Чего спросить у Катерины? Она ведь скажет ровно то, что вы хотите. На допрос мне её, что ли, вызывать?

— На допрос людей вызывать — это уже, боюсь, не по вашей части, — заявил Митя и зашагал к лифтам. — Как бы сами…

Пётр догнал его и схватил за плечо.

— Я, может, и работаю сейчас в эска, но не думайте, что у меня знакомых не осталось!

— Ни о чём я не думаю! — Митя попытался сбросить руку Петра. — Что с вами такое вообще? Я хочу помочь!

Пётр с силой отпихнул Митю к стене, и тот испуганно охнул, тут же перестав сопротивляться.

— Эта херня у Кати в голове — тоже ваша работа?

— Нет! — Митя вывернул губы. — Я тут вообще не причём! У неё тоже был шунт. Я не знаю, не уверен, как она вообще умудрилась, это вы спросите у неё, может, кредит какой-то взяла, она же работает тоже, но мне она толком не объясняла ничего никогда, я тут вообще не причём, у неё самый обычный шунт.

Митя хрипло и судорожно вздохнул, как утопающий, которого чудом вынесло на поверхность.

— Обычный шунт? А чего, бывает и необычный?

— Я не понимаю, о чём вы…

— Да всё вы понимаете!

— Слушайте… — Митя посмотрел поверх очков на Петра — усталым и влажным взглядом, как у больного. — Вы можете как угодно ко мне относиться, думать как угодно, но я правда хотел помочь. То, что произошло с Лизой — это…

— Шунт у Кати тоже был, когда вы познакомились?

— Шунт? — Митя хлопнул глазами. — Да… Вроде, да… Слушайте, к чему все эти вопросы? Я у вас что, подозреваемый номер один? Подозреваемый в чём?

Пётр отпустил его. Митя демонстративно поправил лацканы пальто, отряхнул с рукавов невидимую пыль.

— Я хочу помочь. Правда, хочу. Только…

— Только не знаете, как?

Митя мотнул головой.

— Это всё ви́ски! Настоящий скотч. Крепкая штука. С непривычки… Кстати, — Митя потёр пухлой ладонью лоб, — мне опять захотелось курить.

— Хватит курить! — отрезал Пётр. — Пошли.

— Да, да, вы правы. Пойдёмте. А то Катерина там, наверное, заждалась, заскучала без нас.

Митя покачнулся, но тут же восстановил равновесие и зашагал к лифтам.

— Подозреваемый! — пробормотал он. — Шунт!

Митя ввалился в дверь и несколько раз шумно выдохнул, как после долгой пробежки.

— Так, — сказал он. — Я сейчас разденусь и…

Он скинул пальто, перевесил его через плечо, прошёл вглубь комнаты и вдруг — застыл, уставившись на диван, где сидела Катя.

Пальто выпало у него из рук.

— Что? Как?

Пётр бросился к нему через всю комнату.

Катя сидела на диване, неестественно расставив ноги. Рот у неё был приоткрыт, по подбородку стекала слюна.

— Она не дышит! — крикнул Митя. — Она…

Пётр схватил Катю за запястье. На секунду он вспомнил о браслете, вечно ломающемся и гудящем, как разладившийся электромотор. Маленький пластиковый диск. Чёрная метка.

Пульс прощупывался, но слабый и неровный, точно эхо.

— Чего ты с ней сделал? — прорычал Пётр. — Ты ей что-то дал?

Митя испуганно приоткрыл рот.

— Что вы, я… — Он сглотнул. — Я понятия не имею, что с ней! Может, она приняла что-то перед…

Пётр толкнул его в грудь.

— Это твой ёбаный иероглиф! Это из-за него?

Митя уставился на картинку в рамке, губы у него побелели.

— Это невозможно! — Он затрясся и прикрыл ладонью рот. — Столько людей его уже… Это в принципе…

— Вызывай «скорую»! — закричал Пётр. — Живо!

— Да, да! — Митя побежал в соседнюю комнату.

Пётр присел на колени.

— Как же это… — прошептал он.

Голова Кати безвольно свешивалась на бок, словно у сломанной куклы. Пётр ощупал карманы, нашёл скомканный платок и вытер Кате подбородок.

— Не могу дозвониться! — послышался голос Мити. — Линия перегружена! Или они там вообще отключились к чёртовой матери, а у нас…

— Звони ещё!

Пётр не отпускал руку Кати. Глаза у девушки были открыты — она смотрела в чёрное окно, на собственное отражение, которое медленно рассеивалось в темноте.

Пётр сильнее сжал её запястье.

Митя в соседней комнате неожиданно притих — прекратил жаловаться на перегруженную линию и, казалось, просто застыл там, за стенкой, затаив дыхание и дожидаясь, пока перестанет прощупываться угасающий пульс.

— Эй! — крикнул Пётр. — Ты дозвонился? Они едут?

Из огромного, на всю стену, окна, в комнату начинала вливаться темнота.

— Эй! — Пётр задрал голову. — Какого хера? Ты звонишь? Дмитрий!

Катя внезапно вздрогнула и резко выгнула спину, как от удара дефибриллятором. Её лицо исказилось от боли, между бровями прорезалась морщина — глубокая, как трещина в коже.

Пётр прижал Катю к себе. Она зажмурилась с такой силой, словно свет выжигал ей глаза, уткнулась Петру в грудь и надрывно захрипела, будто пыталась, через силу, но никак не могла вздохнуть.

— Да чего ты… — прошептал Пётр. — Что с тобой?

Катя затихла на секунду, обмякнув в руках Петра. Наконец лёгкие её медленно расширились.

— Что случилось? — Она открыла глаза. — Я… я упала? Что-то голова у меня закружилась. Я…

В глазах её отражалась темнота.

— Слава богу! — послышался голос Мити.

Он стоял в дверях, сжимая в руке пинг. Его очки куда-то исчезли, лицо покраснело и едва не плавилось от духоты. Над висками краснели длинные отметины от дужек.

— Слава богу! — Митя прижал к груди руку. — А я уж подумал… Мне, кстати, так и не ответили. Кстати, они…

— Что случилось? — спросила Катя.

Она качнула головой и посмотрела, нахмурившись, на Петра.

— Отпусти! — Она дёрнулась, вырываясь из его объятий. — Чего ты…

Катя поднялась, но Пётр продолжал стоять на коленях у дивана.

— Чего ты молчишь?

— Ты не представляешь, как мы перепугались! — подбежал Митя. — Что мы тут успели подумать!

— О чём вы вообще?

— Катя! — Митя потряс пингом. — Катя, ты…

Пётр вздохнул и сел на диван.

— Ты потеряла сознание, — сказал он. — В себя не приходила. Мы вызывали «скорую», но…

— «Скорую»? — прошептала Катя.

— Да, да, именно «скорую»! — затараторил Митя. — Но, к сожалению, они…

— Что со мной произошло?

— У тебя был какой-то приступ, — сказал Пётр. — Ты сама-то чего помнишь?

— Ничего такого. — Катя потёрла плечи, словно её мучил озноб в душной комнате. — Всё нормально было, обычная дыра. Там и визуала-то никакого нет — так, всякое разное. Но пото́м голова закружилась. Может, это просто…

— Это никак не может быть связано с дырой! — запротестовал Митя. — Она ведь к ней уже подключалась! И до этого столько людей…

— А с чем тогда?

Сердце у Петра молотило, но он всё равно вытащил из кармана сигарету и закурил, игнорируя испуганный взгляд Мити.

— Здесь детекторы… — начал Митя.

— А мне по хуй! Чего это, если не дыра?

Митя страдальчески вздохнул и опустил голову. Его короткие, будто лишённые костей руки, безвольно свисали вдоль туловища. Пинг выскользнул из пальцев и глухо ударился об пол. Митя вздрогнул.

— Я не знаю! Не знаю! Но… — Он подбежал к висящему на стене иероглифу. — Надо проверить, я обязательно разберусь! Я и не мог предположить, что такое…

Он сорвал иероглиф со стены и стоял, прижав его к груди, пряча от Кати. Пётр курил, стряхивая пепел на пол.

— Я в эска недавно, — сказал он, — но уже всякого насмотрелся на патруле. На целую жизнь хватит. Один парень с шунтом был, как лунатик, как, — Пётр затянулся, — долбаный робот. Ни на что не реагировал, просто брёл по улице ночью в чудовищный холод.

Пётр смотрел, не отводя глаз, на Митю.

— Ни на что не реагировал?

— Да. А пото́м умер. Мы затолкали его в фургон, а он сидел, тупо глядел прямо перед собой — таким же взглядом, какой был у Кати. А пото́м он…

— Не надо, пожалуйста! — застонала Катя.

Она села за стол, взяла стакан с выдохшимся коктейлем и сделала осторожный глоток.

— Я просто устала, — сказала Катя и для убедительности коснулась тыльной стороной ладони лба. — А может, пойло это дурацкое, — она резко отодвинула от себя стакан, и шипучий коктейль выплеснулся на столешницу. — Так что не надо, ладно?

— Я не понимаю, о чём вы! Установка шунта вообще, — Митя вытер пальцами рот, его раскрасневшееся лицо по-прежнему лоснилось от пота, — процедура недешёвая. Многие ставят контрафакт, а там уж как повезёт…

— И поэтому Чен-Сьян вмешалась в расследование? — спросил Пётр. — Из-за контрафакта?

— Чен-Сьян? — Митя испуганно вылупился на Петра. — Вы уверены? Вы же говорили, расследования, скорее всего, вообще нет! И я думаю, Чен-Сьян никогда…

Он положил картинку с иероглифом на стол — лицевой стороной вниз — и вытер о рубашку потные кисти.

— Уверен, — сказал Пётр.

Митя выглядел так, словно в любую секунду его может разбить инфаркт.

— А также я уверен, что вы прекрасно осведомлены об этой проблеме!

— Вы преувеличиваете! — замотал головой Митя. — Мои должностные обязанности весьма…

— Хватит этой херни! — Пётр поднялся и бросил недокуренную сигарету в стакан на столе. — Запиши Катю на обследование. Тебе ведь это не составит труда?

— Да, да, конечно! Это вообще замечательная идея! Катю на обследование, а этот иероглиф… — Митя похлопал себя по карманам брюк. — Пинг!

Он подобрал с пола пинг и принялся водить по нему указательным пальцем — как если бы перерисовал иероглиф на экране.

— Я хочу домой, — тихо сказала Катя.

— Обследование, обследование, — бормотал Митя, уткнувшись в пинг. — Допустим, дня через два, пойдёт? Раньше, увы, не получится, но это лучший…

— Пойдёт, — сказал Пётр.

— Не хочу я никакого обследования! — вмешалась Катя. — Я устала! Отвезите меня домой.

— Всё! — Лицо Мити расплылось в довольной улыбке. — Всё сделано. В четверг, на два часа. Это районное отделение, здесь в центре. Я сам Катю отвезу, надо будет не забыть сообщить на работу, да… Но я уверен, что ничего серьёзного не произошло. Возможно, это и правда тот дурацкий иероглиф. Это всё причуды, — Митя пощёлкал языком, — современных технологий.

— Я хочу домой!

Катя встала из-за стола. Лицо у неё было болезненно-бледным.

— Домой? — Митя закрутил головой. — Да, я, наверное, мог бы…

— Мы возьмём такси, — сказал Пётр.

Он подошёл к Кате и обнял её за плечо. Она посмотрела на него — измученным и благодарным взглядом. Её трясло.

— Такси, да, отличная идея! — Митя снова заводил по экрану пинга пальцем. — Я вызову, тут есть служба, не каждое такси в такой час…

— Спасибо, — натянуто улыбнулась Катя.

— А по поводу всего остального… — сказал Пётр.

Митя тут же затих и напрягся. Казалось, на секунду все мышцы у него в теле свело судорогой.

— …в другой раз.

Катя сидела, привалившись к дверце плечом, и дышала медленно и ровно, как во сне. Но она не спала. В стекле, на котором был налеплен обрывок объявления с кривым, кривляющимся иероглифом, отражались её тёмные уставшие глаза. Мимо проносились горящие фонари, перечёркивая резкими росчерками света её расширенные зрачки.

— Ты как? — спросил Пётр.

— Нормально. — Она попыталась улыбнуться. — Странно всё это. Я на самом деле ничего толком не поняла. Может, просто ощущения были слишком…

Катя замолчала, уставившись себе под ноги.

— Слишком какие?

— Яркие. Не знаю. — Катя пожала плечами. — Слишком реальные, что ли. Это сложно объяснить.

— И часто у тебя такая реакция на дыры?

— Нет. Вернее… — Катя вздрогнула. — Я не знаю. Не могу сейчас понять.

— Это ненормально, — покачал головой Пётр. — Вспомни, чего с тобой в той заброшенной квартире было! Отключить бы тебе эту штуку на хер, пока…

— Да ты что?! — Катя испуганно отпрянула от Петра. — Ты совсем, ты вообще, — она задыхалась от волнения, — охренел? Нельзя её отключать, когда…

— Когда чего? Я только и слышу о том, как у людей мозги из-за этих ёбаных шунтов плавятся!

— Слышит он! — фыркнула Катя.

— Ты чуть богу душу не отдала!

— Это просто дыра такая. — Катя заговорила тише. — Глупая дыра. Не проверили её толком. Мало ли там что? — Она вдруг вскинула голову. — А тебе-то какое дело? Будешь ещё меня учить! Сам-то! От тебя перегаром постоянно несёт! После бутылки и дыр никаких не надо, да?

— Дура, — сказал Пётр.

— Сам дурак!

Горящих фонарей на улице становилось всё меньше, словно такси увозило их в вечную ночь.

— Извини, — прошептала Катя.

— Отключать или нет — твоё, конечно, дело, — сказал Пётр. — Тут я тебе не указ. Но к врачу ты всё-таки сходи.

Катя быстро взглянула на Петра и, кивнув, снова повернулась к мелькающим по расцарапанному стеклу отблескам убывающего света.

— А чего там было-то? — спросил Пётр. — В дыре?

— Даже не знаю. Не так-то просто это описать. Визуала почти не было. Только свет стал другим, такой, знаешь, как в сказке. Мягкий и обволакивающий. Словно кокон света вокруг тебя. Очень тёплый. Волшебный свет. И чувство, как будто ты в поле на ветру. Но ветер приятный. Поначалу был приятный, по крайней мере. Такой свежий, холодит кожу. Ты же знаешь, — Катя повернулась к Петру, — знаешь, как это бывает?

— Уже начинаю забывать.

— Да, я тоже. Но там всё было реально. Так реально…

Катя мечтательно прикрыла глаза. Свет уже не скользил по стёклам автомобиля. Они плыли в темноте.

— Это было как чьё-то воспоминание. Как будто кто-то передал тебе своё воспоминание, одно из лучших. Ничего конкретного, только ощущения, очень приятные ощущения. Ты ведь понимаешь?

— Думаю, да.

— Очень приятные ощущения, — повторила Катя. — А пото́м, — она нахмурилась, — пото́м у меня закружилась голова. И всё. Если бы не вы, я бы и не поняла толком ничего, наверное. Подумала бы, что всего-то… Я потеряла сознание, да?

— Не просто потеряла сознание. Ты…

— Не говори!

Катя нахмурилась и вновь посмотрела в окно.

— Так темно! — прошептала она. — Темнота. Кругом темнота.

Такси шло на автопилоте, покачиваясь на неровностях дороги. Фары светили тускло — электронике не требовался прожекторный свет, — и они клином проходили сквозь сгущающуюся темноту, пролетая мимо обезображенных ночью зданий.

— Я вспомнила! — вздрогнула Катя. — Вспомнила, что было в этой дыре. Пото́м, после волшебного света.

— И чего там было?

— Тьма! Самая густая и страшная, какую я только видела!

Пётр прикрыл на секунду глаза. Кожа на лице горела от холода.

— Шунт тебе этот хер установил?

— Что?

— Ты меня слышала. Ты думаешь, я… — Такси встряхнуло на кочке. — …идиот?

— Да что с тобой сегодня?! — завелась Катя. — Я с тобой как с человеком, а ты… Ты мне в папики набиваешься, что ли? С какого…

— Не хами! — сказал Пётр. — Я задал вопрос. Ответь.

— Задал вопрос! — Катя отвернулась. — А если бы Митя мне и помог — что с того?

— Ничего.

Такси вырулило на многополосную дорогу, набрало скорость, и двигатель натружено загудел, как в старом фургоне Петра. По кузову пошли вибрации.

— Ничего, — повторил Пётр. — Интересно только — за какие заслуги?

— Совсем охренел?! — прошипела Катя.

От электрического гула закладывало в ушах.

— Я с ним поговорю, — сказал Пётр. — Ещё разок. И более обстоятельно.

— Оставь его! — Катя вцепилась Петру в плечо. — Что ты взялся? Мы же совсем не то хотели! Он неплохой, ничего плохого он нам не сделал! Не ставил он мне синпин! Я тебя дразню просто! А Митя неплохой! Он поможет!

— Лизе он тоже помог?

— Ты ведь несерьёзно? — Голос у Кати дрожал. — Ты ведь не думаешь, что он и в самом деле…

— Не знаю. Пока не знаю. Но, думаю, ему есть, что рассказать.

— Что?

— То, что не рассказываешь мне ты.

— Я тебе всё рассказываю! — Катя обиженно поджала губы. — Как ты можешь так говорить? Я думала, мы друзья.

Катя обняла себя за плечи и посмотрела в окно.

— Среди отражений не видно лиц, — прошептала она.

— Чего? — не понял Пётр.

— Среди отражений не видно лиц. Красиво, правда? Это она так говорила.

— Лиза?

— Да. Она такой странной была. Я, честно… — Катя вздохнула, — иногда её боялась. Пару раз даже съехать думала. Иногда она нормальной девчонкой была, а иногда у неё как будто переклинивало что-то. Щёлк — и всё! Вот как так можно — себя не узнавать? Ты хоть представляешь? Это ведь реальная жуть! Она и не красилась практически, ходила вся такая, как полотно, и губы синие, как у утопленницы. Как на неё вообще кто-то внимание обращал!

— Ты о чём? Кто обращал?

— Неважно. — Катя провела ладонью по лицу. — Не слушай меня, я бред несу. Голова болит.

— До сих пор?

— Да, но уже не так сильно. Ничего удивительного вообще-то. Вы там так разорались.

— Уж прости.

— Ничего.

Катя неожиданно прильнула к Петру, обхватила его за руку. Глаза у неё были сонными и пьяными, но в то же время мечтательно поблёскивали, словно видела она вовсе не салон изношенного такси и усталое лицо Петра, а что-то иное, прекрасное и потустороннее, как электронные видения в шардах.

— Ты чего? — спросил Пётр.

— Поцелуй меня, — прошептала Катя.

Она потянулась к нему, прикрыла глаза.

Пётр отодвинулся.

— Погоди. Ты сама не соображаешь, чего делаешь. Ты устала. Тебе надо отдохнуть.

— Да. — Лицо у Кати вдруг стало серьёзным, в глазах отразился холод. — Да. Извини.

Она отвернулась от Петра, сделав вид, что рассматривает ночную улицу, хотя в окне не было видно ничего, кроме её отражения.

Пётр вернулся домой за полночь и был почему-то уверен, что электричество вновь отрубили во всём доме. Он даже вздрогнул от неожиданности, когда под потолком, в ответ на пощёлкивание кнопкой, загорелся свет.

Всю квартиру пронизывал холод, от которого трескалась кожа. Пётр даже не стал проверять радиатор. Всё и так было понятно. Он скинул обувь, зашёл в спальню и улёгся на кровать, завернувшись в двойное одеяло, так и не сняв уличной куртки.

Среди отражений не видно лиц.

Пётр лежал без сна. Спать было нельзя. Он налепил на спину последний термопластырь, но его всё равно трясло от холода. Он вспоминал Катю, как она сидела, отстранившись от него, в такси и делала вид, будто пытается рассмотреть что-то в непроглядной темноте за окном. Они давно уже выехали из центра, на улицах не работал ни один источник света, а нарочито искусственная синяя подсветка салона обманывала глаза. Казалось, мимо проносятся пульсирующие огоньки, электрические призраки, тогда как в действительности ток на улицах полностью отрубили, и всё стёрла темнота.

Захотелось курить, и Пётр, не поднимаясь, достал сигареты. Глаза его давно привыкли к темноте, но он всё равно не мог различить ничего, кроме пятен серого на чёрном — бледные обводы стен, чёрную дверь. Он чиркнул зажигалкой. На мгновение комната вспыхнула перед ним и тут же снова провалилась во тьму, хотя перед глазами ещё несколько секунд стояли, точно эхо, неплотно прикрытая дверь, потёртые обои, чужая мебель.

Пётр затянулся. Тлеющего уголька сигареты едва хватало на то, чтобы осветить его дрожащие от холода пальцы. Ещё одна затяжка — и сердце забилось судорожно и неровно. Пётр выругался.

Он прошёл на кухню, нацепив по дороге обувь — даже в тёплых носках ступни обжигало холодом. Свет работал везде — это удивляло и немного настораживало, как если бы темнота давно стала неизменным спутником холода.

Пётр раздражённо пожевал фильтр сигареты, и пепел посыпался ему на куртку. Он стал открывать шкафчики на кухне — один за другим, по порядку, громко хлопая разболтанными дверцами.

Нашёл. Наконец-то нашёл.

В бутылке оставалась чуть меньше половины. Пахла водка как чистящее средство, а этикетку он соскоблил ножом, будто стеснялся содержимого.

Удовлетворённо улыбнувшись, Пётр уселся за столик и наполнил стакан, вылив из бутылки всё до последней капли. Сигарета догорела до фильтра, и он потушил её наслюнявленными пальцами. Холод при каждом вздохе обжигал лёгкие. Пётр уже полез в карман за новой сигаретой, но остановился, сложил на коленях руки и посмотрел в окно, на собственное, тонущее в тени отражение.

Глицериновый запах водки бил в нос.

Пётр резко выдохнул и осушил залпом половину стакана. Тут же закашлялся. Встал и промочил горло водой из-под крана. Вернулся за стол. Оставшуюся водку он тоже проглотил одним глотком, сдержал кашель и почувствовал позывы к рвоте. Он посидел несколько минут, глубоко вздыхая — подождал, пока не успокоится желудок, разглядывая собственное отражение в окне.

Внезапно холод перестал беспокоить.

Пётр улыбнулся, запустил руку в карман и вытащил треснутый кристалл. Он схватил пустой стакан, поднялся, чтобы наполнить его водой, оступился — неожиданно закружилась голова, — и отшатнулся, стукнувшись плечом о дверь.

— Синдзу, Синдзу… — пробормотал он и стиснул в руке похожий на личинку кристалл. — Подожди немножко. Я сейчас…

Он налил в стакан воды и сходил за дзынем. Теперь Петра уже не шатало, хотя для верности он всё равно включил в комнатах свет, как если бы боялся заблудиться в темноте.

Микроволновка.

Пётр решил на сей раз прокалить воду получше и нетерпеливо следил, как неохотно сменяются на заплывшем жиром экранчике цифры. В куртке было жарко, он уже начал снимать её, но сообразил, что в квартире не могло потеплеть так быстро.

Микроволновка звякнула и отключилась. Пётр достал стакан, поставил его на стол, лизнул обожжённые пальцы и посмотрел на стакан так, словно только что приготовил себе очередную порцию пойла. Кристалл упал в стакан, точно кусочек колотого льда. Пётр надел дзынь, ткнул пальцем в кнопку на забрале и уставился на кристалл в дымящемся кипятке.

Синдзу появилась у окна.

Она стояла к Петру спиной, отвернувшись от него, как Катя в такси. И так же, как Катя, притворялась, что рассматривает накрывшую город темноту.

— Синдзу! — позвал Пётр и вдруг понял, что совершенно не понимает, зачем вообще её вызвал.

Умершие должны наконец найти покой, пусть даже они и украли чужие лица.

— Синдзу, — повторил Пётр, — среди отражений не видно лиц.

Она повернулась.

— Лиц не видно, — кивнула Синдзу. — Никогда не видно лиц.

— Я вот думаю, — поморщился Пётр, — может, ты и не глючишь вовсе, может, ты просто сошла с ума вслед за своей хозяйкой, своей Пан-Йон.

По лицу Синдзу прошла рябь, как по воде.

— Да! — выкрикнула она, и глаза её заблестели. — Здравствуй, Пан-Йон! Я давно не видела тебя. Почему ты так долго не приходила?

Пётр закурил.

— Нет, ты опять что-то путаешь. Путаешь лица. — Пётр усмехнулся. — Я — не Пан-Йон, твоя Пан-Йон мертва. Мертва, понимаешь?

Синдзу хмыкнула и пожала плечами. Пётр машинально схватил стакан с кипятком, как будто в нём была налита раздирающая глотку водка, но тут же отдёрнул руку.

Он выругался и подул на пальцы. Синдзу смотрела в окно.

— Ты так похожа на неё и не похожа в то же время. Ты как идеальная копия, как… — Пётр затянулся, прижав сигарету к губам дрожащими пальцами, — как отражение.

— Здравствуй, Пан-Йон! — повторила, точно заведённая, Синдзу. — Я давно не видела тебя. Почему ты так долго не приходила?

— Кристалл, наверное, и правда потихоньку разрушается, — вздохнул Пётр. — Переписать его нельзя. Говорят, это чудо, что ты ещё восстаёшь из мёртвых. И при этом ни хера не знаешь о смерти.

Он рассмеялся — надрывно и нервно, — но Синдзу стояла, не двигаясь, и смотрела в окно. В котором, как внезапно заметил Пётр, уже не было её отражения.

Смех перешёл в кашель. Пётр потушил в стакане с кристаллом недокуренную сигарету и согнулся на стуле, обхватив себя за плечи.

— В этом нет смысла, — неожиданно сказала Синдзу. — Нет смысла искать там, где невозможно ничего найти. Ты лишь тратишь время, которое кончается, кончается, кончается…

Пётр прокашлялся и вытер губы рукавом.

— Кончается, кончается, кончается…

Синдзу полоумно покачивала головой.

— Прекрати, — сказал Пётр.

— Кончается, кончается… — повторяла Синдзу.

— Прекрати! — закричал Пётр и ударил кулаком по стулу.

Стакан с кристаллом задрожал. Синдзу замолкла на полуслове — и застыла, уставившись в чёрное окно.

— Всё это и правда не имеет ни малейшего смысла, — пробормотал Пётр, закуривая. — Ни малейшего, блядь, смысла! Пора уже выбросить на хер этот камень!

Его слова непонятным образом оживили призрака. Синдзу вновь задышала, глубоко и как бы нехотя, будто специально показывала, что лишь подражает живому человеку. Её чёрные волосы зашевелились от воображаемого ветра.

— Нет смысла искать там, где невозможно ничего… — проговорила она надтреснутым голосом.

— Блядь, прекрати! — Пётр взмахнул рукой, рассыпав по столу пепел. — Ты пошла по кругу!

— Нет смысла… — повторила Синдзу.

— Ёбаный бред…

Синдзу стояла к Петру спиной. Он смотрел на её худенькие плечи, на проступающие под свитером позвонки. Всё вокруг расплывалось в сигаретном дыму.

— Повернись! — скомандовал Пётр.

Синдзу медленно развернулась, опёрлась локтями о подоконник. Программа работала на удивление стабильно, Синдзу не проваливалась сквозь предметы, было даже видно, как она перенесла подразумеваемый вес тела на плечи, и ткань пальто натянулась на локтях.

— Сейчас ты, наверное, скажешь — здравствуй, Пан-Йон, как я давно тебя не видела! — хмыкнул Пётр.

Синдзу молчала.

— Странно ты сегодня глючишь.

— Время кончается, — сказала Синдзу.

— Ничего нового уже не будет? — Пётр зевнул. — Пора, видимо, отрубать на хер эту штуку.

Синдзу внезапно исчезла, но тут же появилась рядом со столом, прямо напротив Петра. Она наклонилась к Петру, и её лицо исказилось, как от боли, а между бровями прорезалась глубокая морщина. От неожиданности Пётр чуть не свалился со стула.

— Кончается! — простонала Синдзу. — Время кончается, кончается, кончается…

Из глаз её потекла кровь, густая, почти чёрная, как отработанное масло. Она стояла перед Петром с застывшей гримасой боли на лице, а кровь уже заливала её щеки и стекала по губам, которые с бесконечной настойчивостью повторяли одно и то же слово.

Пётр сбросил с головы дзынь.

— Я приторможу.

Пётр остановил фургон рядом с неработающим фонарём, отстегнулся — ремень вгрызался в горло, как удавка, — и прикрыл глаза.

— Чё у тебя? — спросил Вик. — Опять что ль… — и похлопал себя по груди.

— Ага. Палёная водка, как ты говоришь.

— Мож, я порулю тогда?

Водительское сидение вибрировало, словно фургон по-прежнему двигался — в темноту, с закрытыми глазами. Свистел электромотор.

Пётр открыл дверцу.

— Пойду, подышу. — Он выбрался из кабины.

Они были за кольцом, свет нигде не горел, и дома, очертания которых насилу угадывались в темноте, напоминали руины. Пётр прислонился спиной к фургону. Сердце молотило, к горлу подкатывала тошнота. Пётр несколько раз глубоко вздохнул, но это не помогало. Казалось, асфальт сейчас разойдётся у него под ногами, и он провалится в кипящую темноту, в недра умершей улицы.

Хлопнула дверь — из машины вылез Вик.

— Ты как?

Пётр не ответил.

— Чё ваще на смену припёрся?

— Да нормально было, — пробормотал Пётр. — Вечером как-то разошлось.

— А чё у тебя?

Пётр закашлялся, упёрся одной рукой в стенку фургона и согнулся над асфальтом. Его стало рвать. Пустой желудок выворачивало. Он сплёвывал себе под ноги кислоту.

— Понятно, — скривился Вик. — Вот же херь!

Пётр вытер рот рукавом.

— Живой?

— Получше.

Пётр вытряхнул из пачки сигарету, закурил и посмотрел слезящимися глазами на Вика. Тот топтался на месте, растирая ладонями плечи.

— Давай в машину, бля! Тут и откинуться недолго. Да и блевотину твою не очень-то нюхать хочется.

Пётр кивнул, сделал ещё одну затяжку и, отбросив в сторону недокуренную сигарету, шагнул к водительской двери. Вик грубо его оттолкнул.

— Ты чё? Охуел, бля, товарищ хороший? — и сам залез на водительское.

Пётр сел рядом, пристегнулся и откинулся на спинку сидения.

— На вот! — В руке у Вика появилась увесистая фляжка. — Подлечись!

— А чего там?

Пётр свинтил пробку и осторожно принюхался.

— Чё там, чё там! Вискарь двенадцатилетней выдержки, бля! — Фургон с истошным скрипом покатился в темноту. — Хорош тупить! Чё там может быть-то?

— Не, я пас. Меня и так выворачивает…

— Давай, попробуй! Легче станет! Гарантирую!

Пётр сделал осторожный глоток. Китайская водка, от горечи которой сводило рот, и правда напоминала какое-то изощрённое лекарство от похмелья.

— Нормально, — буркнул Пётр и сделал ещё глоток. — Назад, по крайней мере, не лезет.

— Мне ток оставь! — усмехнулся Вик.

Пётр снова приложился к фляжке. Вик лениво держался одной рукой за руль и щурил глаза — так, словно едва боролся со сном.

— Говорят, кстати, скоро поменяют всё на хер! — заявил он. — За кольцо ездить больше не будем, маршруты другие все будут. И патрулей поменьше.

— Эту песню давно уже поют.

— Когда-нибудь её, блядь, допоют! — Вик потёр заросшую щеку. — Я вот чё думаю — может, перевестись куда? Пока сами не попросили. А так глядишь — вроде и выйдет чё.

— Да чего выйдет? Сам как будто не понимаешь. Куда вообще можно перевестись из эска? На должность безработного, что ли?

Вик выдавил из себя смешок.

— Да уж! Мы и так на дне. Но всё же… Может, в другое отделение? Или думаешь, не стоит?

— Не знаю. — Пётр посмотрел в окно.

Видно ничего не было. Темнота.

— Я всё ж поспрашиваю там, поговорю. Мало ли. Может, чё и выгорит. Лучше ведь заранее всё, да? А то переведут нас, как ты сказал, в безработные.

Пётр молчал.

— Ты если чё, — Вик повернулся, — готов?

— Да мне по хер! — поморщился Пётр. — Туда, сюда. Считай, готов. Всё равно ж не изменится ничего.

— Это ты зря так, зря! — покачал головой Вик. — Лан! Если чё — тебя тож приплету. Надо б выпить за это!

— Только не переусердствуй.

— Сам-то, бля!

Вик забрал у Петра фляжку, сделал жадный глоток и облизнул губы.

— Неплохая херь! Умеют эти китайцы! Ты меня научил, кстати! Поначалу непривычно, канешн, все кишки выжигает кислотой этой ебучей. Но пото́м — ничё так, ага.

Пётр вздохнул. Горло после китайского пойла горело так, словно ему выжгло всю слизистую, но тошнота, как ни странно, прошла.

— В следующий раз, — сказал Вик, — можем ваще сюда не ехать. На хер это дерьмо! Покатаемся в пределах третьего там, или вообще…

Он почесал подбородок, но так и не придумал подходящей альтернативы.

— Ага. — Пётр не мог оторваться от окна, темнота отпечаталась в его глазах. — Тогда уж нас точно переведут сам знаешь куда.

— Да кому есть до этого дело? Смысл какой ездить сюда? Я ж те говорю — это уж так, последние деньки, пока там эти, новые графики не утвердят. Думаешь, они следить будут? Сдалось им это! Я те говорю, там и не работает в этой колымаге уже ни хера! Эти сучата ваще ничё не узнают, даже если и захотят. В натуре, а!

Он толкнул Петра в плечо. Пётр повернулся к нему и моргнул несколько раз, как спросони.

— Ведро наше ни хера не фыручит, — продолжал Вик. — Там вся электроника сдохла — причём давно на хер. Ничё там не звенит уже. Даже если они и захотят — ни хуя не выйдет! На самом деле мы тут как-нибудь ваще застрянем, в болоте этом. Где, как ты говоришь…

Вик зачем-то притормозил у перекрёстка и отхлебнул из фляги.

— Давай последние дни спокойно доработаем, — сказал Пётр. — Не привлекая к себе внимание. Может, и правда переведут или хотя бы пособие выпишут. Я на улицу не хочу, честно. У меня и квартира от конторы.

— Вот жеж! — скорчил гримасу Вик. — Херово тебе будет! Но могут и оставить, чё.

— Могут. А могут и нет. Поэтому спокойно катаем своё, чётко по маршруту, без происшествий. И давай с этим, — Пётр потряс в руке воображаемый стакан, — тоже не перебарщивать.

— Кто бы говорил!

Спустя минуту они вновь ехали по чёрной, будто покрытой копотью улице. Колёса фургона проскальзывали на снегу, но Вик по-прежнему небрежно держал двумя пальцами руль и смотрел на дорогу исподлобья, щурясь, как пьяный. На очередном повороте фургон занесло, руль вырвало из рук, но Вик лишь сонно повёл головой, уставившись в ветровое стекло осоловелым взглядом. Пётр дёрнулся, крутанул на себя руль, и лишь тогда Вик, спохватившись, ударил по тормозам. Фургон упёрся колёсами в снег на обочине и с треском перекосился.

— Вот колымага, блядь! — пробормотал Вик. — Не держит ваще!

— Давай-ка лучше я за руль, — сказал Пётр.

Они поменялись местами. Фургон тронулся, дрожа и подвывая, разбрасывая из-под колёс серый, как пепел, снег. Пётр ехал медленно. Света от фар действительно не хватало, они двигались навстречу пустоте.

— Бушь? — Вик показал Петру флягу.

— Нет, и тебе хватит. Мало проблем было? А если сегодня…

— Да чё опять? Край припрётся, думаешь? Надо ему больно с нами…

Вик замолчал и, встряхнув флягу — судя по тощему плеску, водки оставалось уже на донышке, — спрятал её обратно в карман.

— Внутреннее расследование, кстати… — пробормотал Вик. — Ты слышь?

— Да. И чего там, с внутренним расследованием?

— Внутреннее расследование, на… — Вик кашлянул, поперхнувшись словами. — …прекратили.

— Так вроде давно уже. Нас же и восстановили поэтому.

— Не! — Вик ударил ладонью по приборной панели, и экран, на который выводилась маршрутная карта, замерцал. — Не прекратили! — и повторил, уже совсем тихо: — Не прекратили.

— Как так?

В темноте прорезался красный огонёк первого работающего светофора, который после кромешной темноты окраин казался таким ярким, что у Петра чуть не брызнули слёзы из глаз.

— А вот так, — сказал Вик. — Чёт ещё расследуют там, всё ненарасследуются. Выясняют эти, мать их блядь, обстоятельства.

— Это тебе Алла сказала?

— Да не, Аллка сама не знает ни хуя. Чё она там знает? Слышала чё-нить пару раз — и все дела. Меня вызывали тут на ковёр.

— Блядь, и ты молчишь?

— А чё молчу? — Вик пожал плечами. — Говорю.

— Когда хоть вызывали?

— Вчера.

— Это по поводу парня того? — Загорелся зелёный, но перед глазами у Петра всё равно стояло мерцающее, как от импульсной модуляции, красное пятно. — Мы ж отчёт всё равно переписали, чего они ещё расследовать-то хотят?

— А чего хотят, то и расследуют! — усмехнулся Вик. — Не парень это, девка та, помнишь? Зомби которая. До сих пор, как вспомню — руки леденеют. И дрожат. Вишь, вот!

Он показал Петру трясущиеся пальцы.

— А ты бухай побольше, это поможет.

— Да пошёл ты! Я ему…

— Так чего девка? Чего они там расследуют? Дело не закрыто разве? — Кисти у Петра вдруг стало ломить от холода. — Нашли чего?

— А там непонятно. Вроде я тоже так — а чё могли найти, а на хуя это кому надо? Мало ли мерзляков на улицах валяется? А оказывается, не всё так просто там. Вроде как хмыри эти из поганок к нашим приезжали.

— Из Чен-Сьян?

— Ага. У них там своё, по ходу, расследование её чудесного и, блядь, непродолжительного воскресения из мёртвых. А в чём суть — не говорят.

— А чего только тебя вызывали? Мы же вместе были.

— Только ты меня не допрашивай! — Вик снова сжимал в дрожащей руке фляжку с остатками китайской водки. — Мы же по отчёту как расписали — всё я да я, а ты вроде как и не причём. Так, случайный свидетель. Да и новенький ты. — Вик отхлебнул из фляги, поморщился и захрипел, прижав ладонь к горлу. — Сука, ну и жжёт!.. Да не волнуйся ты, вызовут ещё. Они, по ходу, специально так, по отдельности нас помучить решили.

— А чего спрашивали-то хоть?

— Да всё! Опишите в подробностях, попробуйте припомнить эти, мать их блядь, мелкие детали. Я, знаешь, сказки им рассказывать не стал, говорю, в отчёте описали, так сказать, кратко, ёмко, блядь, и всё такое. Короче, рассказал в итоге, как всё было. А они даже не удивились. Я думал, меня в дурку щас упекут. Или в вытрезвитель! А они такие, глаза вылупили, головами кивают. Спасибо, говорят, вам за сотрудничество. Мы всё, говорят, прекрасно понимаем. И почему в отчёте была эта, мать её блядь, сокращённая версия, и всё остальное тоже.

— А они — это кто?

— Хмыри эти, из Член-Сьян.

— Да нет, сколько их было? Как выглядели?

— Двое. Прилизанные такие. Какая на хуй разница, как они выглядели?

— Край тоже был?

— А то.

— И чем закончилось?

— Да ничем! — Вик вытряс последние капли водки себе в рот. — Спасибо-до-свидания! Я ж тебе говорю, не объясняют они ни хуя.

— Так это и не внутреннее расследование тогда. — Пётр нервным движением пригладил волосы на затылке. — Просто Чен-Сьян нашим на уши подсело, вот они и устроили. А так, чего нас расследовать? Если только к отчёту прикапываться начнут.

— С отчётом обещали не трогать. — Вик с сожалением посмотрел в горлышко фляжки. — А чё там на самом деле будет — хер знает, сам понимаешь. Но на всяк случай, готовься.

— Готовься, да.

Фургон выехал на многополосную автостраду. В глаза ударили фонари.

Алла отряхнула снежную пыль с рукава и улыбнулась Петру.

— Холодно, — сказала она. — Так холодает резко. Такой кошмар. Не знаю, что и делать. У вас-то не отключают хоть больше?

— Радиаторы ледяные почти, — сказал Пётр. — Они вообще охерели. Скоро придётся спрашивать — включают ли хоть иногда.

— Да как так?

Алла распахнула от удивления глаза. Вязаная шапка была ей велика и сползала на брови. Время от времени она отодвигала её повыше, тем же движением, которым стирают пот со лба.

— Я привык уже.

— Как к такому можно привыкнуть?

Пётр молчал. Алла прижалась к его руке. Они шли по расчерченной тенями улице — навстречу мигающим кольцам над спуском в трубу, которые из-за сумрака казались висящими в воздухе. Других пешеходов было не видно, хотя по светлеющему над угловатыми крышами небу чувствовалось, что приближается рассвет.

— А по поводу Вика, — заговорила Алла, продолжая прерванный холодом разговор, — не думаю, что стоит волноваться. Я ж говорю — какое тут расследование, при расследовании всегда отстраняют. Порядок же такой. А это так, об этом даже думать не стоит.

— Хорошо, — сказал Пётр. — Успокоила.

Голова у него снова разболелась, и он шёл, выпрямив шею, глядя строго перед собой, как будто от любого движения раскалённые иглы пронзили бы его виски́.

— Слушай, — Алла вновь поправила сползающую шапку, — может, тебе пожаловаться куда? А то ведь так ничего и не изменится! Может, они там считают, что у вас работает всё? И не чешутся вообще?

— Ты о чём?

— Да я про отключения эти! Это ведь ужас! Надо жаловаться! Говорили же, внеплановых быть больше не должно! А у тебя такое…

Дрожащие от напряжения огни над входом в трубу были уже совсем близко.

— Вик сегодня опять? — тихо спросила Алла. — Ох, и доиграется он так!

— Мы оба сегодня опять, — вздохнул Пётр. — И оба, видимо, уже доигрались.

— Ладно тебе на себя наговаривать! И чего переживать — ничего ж такого и нет. Нормально всё. Вот тепло отключили — это плохо, да.

Они остановились у мигающей иллюминации, словно собирались попрощаться или хотели решить что-то перед тем, как спускаться в трубу, ответить на все вопросы, закончить все незаконченные разговоры. Алла наконец отлепилась от Петра, поправила шапочку, одёрнула шубку.

— Сейчас у тебя тоже там? — спросила она.

— Чего тоже?

Пётр качнул головой — и тут же поморщился от боли.

— Холод, тепла нет, батареи холодные? И без света?

— Не знаю. Можно хоть ставки делать.

Пётр попытался улыбнуться сквозь головную боль, но выжал из себя лишь мученическую гримасу.

— Ставки! Не смешно!

Они ещё стояли у спуска.

— Я не знаю, правда. Надеюсь, дали тепло. В любом случае я так устал, что свалюсь и засну, даже если там уже иней на стенах.

Он вдруг представил — так явственно, словно это и правда случалось раньше — иней на старых затёртых обоях, сквозь который проступают чернильные узоры, похожие на китайские письмена.

— Нельзя так! — запричитала Алла. — Если уж совсем холодно, то потерпи до утра. Хоть теплее будет. Да ты и выпил к тому же.

— Я и так практически не спал последние дни.

Пётр по привычке полез за сигаретами, но курить не стал — не было смысла стоять на ветру, глотая ледяной воздух, да и от сигареты ещё сильнее разболелась бы голова.

— Ладно! — Алла встрепенулась, стряхивая с себя секундное оцепенения. — Чего мы стоим-то? Так и околеть можно. Пойдём, — и мягко потянула Петра за рукав.

На станции, кроме них, не было ни одного человека.

— Ещё и ждать долго придётся.

Алла заглянула в туннель.

— Может быть.

— Ты не думай, я про Вика и правда ничего не знала, не при мне это было. Не знала я, что из Чен-Сьян этой приходил кто-то. Да и не было ни разу такого.

Для убедительности Алла несколько раз мотнула головой.

— Я понимаю, что не знала. — Пётр помассировал виски́. — О чём ты говоришь?

— Устал? — тут же переключилась Алла.

— Голова болит.

— А мне чай новый привезли, настоящий. Особенный такой. Головную боль как рукой снимает.

— Угостишь как-нибудь.

— А не хочешь… — Алла на секунду замялась. — Могу и сейчас угостить. Я понимаю, ты устал, но без головной боли и выспишься лучше. А завтра у тебя ведь смены нет?

Она сняла вязаную шапку, хотя на станции было так же холодно, как и на улице — разве что ветер сменила висящая в воздухе сырость и запах жжёной резины.

— Я на ногах не стою, — сказал Пётр. — Правда. В другой раз — с радостью, но тут день какой-то совсем неудачный. Приду, проглочу таблетку — и спать.

— Понятно. Что ж…

Из тоннеля послышался мерно нарастающий гул от прибывающего поезда, и застилающую пути зловонную темноту прорезали два прожекторных огня.

— Только если холодно будет, — затараторила Алла, — ты сразу два свитера надень, и одеяло, попробуй завернуться в одеяло, запеленаться как бы… — Она ссутулила плечи, точно собиралась показать, как правильно обворачиваться одеялом перед сном. — И лучше подальше от окон спать, как можно дальше. Будильник тоже поставь о…

И её заглушил рёв влетевшего на станцию поезда.

Кожа на лице превратилась в иссохшую резиновую маску. Казалось, стоит потянуть её пальцами, и она расползётся на скулах, обнажив светящиеся белые кости.

Пётр умылся ледяной водой из-под крана, наслаждаясь тем, как отдающий хлоркой холод впитывается под кожу, и взглянул на себя в зеркало. В полумраке глаза его блестели, как у безумца. Кран гудел, вздрагивая от натуги, словно во всём городе кончалась вода.

Пётр вернулся на кухню, где на столике с застывшими, намертво впаянными в окно отражениями, лежал пищевой брикет со вкусом рыбы. Он сел, отломил кусочек брикета вилкой и разжевал, не чувствуя вкуса. Электричество отрубили, приходилось есть холодный. На зубах хрустели острые льдинки. Пётр через силу заставил себя проглотить треть, отодвинул тарелку и закурил.

Он стряхивал пепел в тарелку, наслаждаясь тем, как оживают в окне отражения — дымящаяся сигарета, неторопливые движения его руки, методичные кивки головой, точно он разговаривает с кем-то без слов и всё время соглашается.

За окном начинался рассвет. На столе, рядом с засыпанной пеплом тарелкой, стояла прозрачная пластиковая банка с синим коктейлем — так, словно он ждал гостей. На банке — кособоким размашистым шрифтом — было написано: «Электрический бриз».

Докурив, Пётр послал ещё одно сообщение Кате на шард:

«Нам нужно поговорить, это срочно. Позвони, как проснёшься».

Подумал немного, дописал:

«Или приходи».

И сам не заметил, как зажёг ещё одну сигарету.

Вышел в гостиную.

В квартире пахло сыростью и табаком. Радиаторы были ледяными. Пётр так и остался в уличной одежде, даже не сняв тяжёлых ботинок, подошвы которых поскрипывали при ходьбе. Он мог подождать несколько часов, пока не встанет солнце, но его старый монолитный дом всё равно прогревался медленно, а усталость валила с ног.

Однако идти в спальню Петру не хотелось.

Он устроился на диване, завернувшись в пропахший табачным дымом плед, завёл будильник на пинге, позволив себе один час осторожного холодного сна, и, сунув пинг в нагрудный карман, постарался забыться.

Он уткнулся лицом в жёсткую подушку, уверенный, что заснуть не сможет. Так и пролежит весь час, мучаясь от усталости и холода. Даже пинг в кармане начал пульсировать, подражая биению сердца — отсчитывал утекающие секунды. Но пото́м Пётр вспомнил лишённую огней улицу за пределами кольца. Ему послышался монотонный гул мотора. Он перенёсся в катящийся в чёрную пропасть фургон, который двигался всё быстрее и быстрее с каждой секундой — быстрее и быстрее с каждым ударом сердца.

Пётр проснулся от истеричного завывания пинга. Он полез в карман, но одеревеневшие от холода пальцы не слушались, пинг выскользнул и с глухим стуком повалился на пол.

Пётр сел и подул в ладони. Всю кожу на лице как будто затянула уродливая экзема. Пётр боялся, что его щёки лопнут, если он поморщится или приоткроет рот. Пинг по-прежнему верещал, подрагивая в электрических конвульсиях на полу. Кровообращение в руках понемногу восстановилось, и Пётр — всё ещё боясь шевелить лицевыми мышцами, — подобрал пинг и отключил звонок.

Город за окном застилала светло-серая утренняя марь.

Катя так и не прочитала ни одно из сообщений, звонить было по-прежнему рано, писать снова — бессмысленно.

Пётр проковылял на кухню. Намочил край полотенца, промокнул лицо — и вытер насухо, когда холод вцепился в кожу. Однако ему полегчало. Он почувствовал странную бодрость — точно умирающий, на которого накатил предсмертный прилив сил. Принялся расхаживать по гостиной кругами, решил даже, что спать больше не будет, но у него тут же разболелась голова, а ноги стали подгибаться от слабости.

Пётр вернулся на диван. Он завёл пинг — ещё один час сна — и, спрятав его в карман, поближе к сердцу, свернулся на диване, закутавшись в плед.

На сей раз ему не пришлось воображать одинаковые тёмные улицы и монотонный шум фургона, сон накрыл его стремительной волной, а когда пинг вновь задрожал в кармане, Пётр подумал, что успел сомкнуть глаза лишь на несколько секунд.

Он сидел, часто вздыхая, словно только что отошёл от смертельной комы, и потирал онемевшие руки. От визга пинга покалывало в ушах. Вид за окном за прошедший час совершенно не изменился. Пётр не мог поверить, что действительно столько проспал.

Сообщения оставались непрочитанными.

Он повторил предыдущий ритуал пробуждения и неторопливо прошёлся по гостиной. Казалось, этот нервный, проходящий урывками сон вовсе не придаёт ему сил, а забирает последние — скоро он не сможет даже заставить себя подняться с дивана и будет беспомощно лежать под визг паникующего пинга, чувствуя, как кожа его покрывается льдом.

Размявшись, Пётр вернулся на диван и завёл будильник — посомневавшись пару секунд, он решил подарить себе целых два часа сна. По́том спрятал устройство в куртку и разлёгся на диване.

Но сон не шёл.

Пётр лежал и смотрел в пустую стену. Внезапно в глаза ударил свет — зажглась лампа на потолке. Электричество дали. Пётр усмехнулся. Свет мешал спать, но сил вставать уже не было. Он повернулся к стене и накрылся пледом с головой.

Разбудил Петра не пинг, а стук в дверь — три быстрых удара, тишина, словно кто-то переводил дыхание, пото́м ещё три удара, опять тишина. Тайная последовательность сигналов. Код.

Пётр слез с дивана и, не успев толком отойти от сонной одури, встал, покачиваясь, посреди комнаты. Улица в окне — серое небо, с которым сливались такие же серые дома, — будто существовала в особенном времени, где солнце никогда не встаёт и не садится. Может, пинг не сработал, и он провалялся на диване весь день?

Пётр уже полез в карман за устройством, но в дверь снова постучали — раздражённо и резко.

— Сейчас, сейчас… — пробормотал он и пошёл открывать.

На пороге стояла Катя — в тёмном свитере и дорогом пальто с термоподкладкой. Шапки на голове у неё не было, и в чёрных спутанных ветром волосах поблёскивали снежинки.

Пётр застыл, придерживая одной рукой дверь. Он не говорил ни слова, словно увидел призрака.

— Ну? — сказала Катя. — Пропустишь или как?

Пётр отступил в сторону. Катя улыбнулась.

— Я прочитала, — сказала она шёпотом. — Я всё поняла.

Пётр приоткрыл рот, но она коснулась пальцем его губ.

— Не надо слов. Зачем нам слова?

Взгляд у неё затуманился, как у пьяной. Она провела ладонью по груди Петра, скинула с него тяжёлую заскорузлую куртку, в которой тот спал на диване. Пинг вылетел из кармана, заскользил по полу и уткнулся в стену, яростно блеснув экраном. На экране замелькали какие-то цифры, обратный отсчёт. Двенадцать, затем сразу девять, затем пять.

— Зачем нам слова? — повторила Катя.

Пётр хотел что-то возразить, но не смог выдавить из себя ни слова. Катя — улыбка так и не сходила с её губ — сняла пальто и отбросила его в сторону, на куртку Петра.

— Здесь холодно, — сказала она. — Но мне нравится. Холод — это то, что нам нужно сейчас.

Она коснулась кончиком языка указательного пальца и провела им по своим губам, приоткрыв рот — так, словно наносила бесцветную помаду. Пётр прижал её к себе. Грудь под одеждой почти не чувствовалась, и Пётр запустил пятерню ей под свитер, прижался губами к её губам. Она была холодной, промёрзшей насквозь, как мертвец, поднятый к жизни неисправным шунтом, но слюна её сладко разливалась во рту, а частое дыхание било в шею. Пётр сжал её грудь, ущипнул за маленький затвердевший сосок.

Катя застонала.

— Не здесь! — Она посмотрела на него пьяными глазами. — В спальню. Пойдём в спальню.

Пётр кивнул, подтверждая — теперь настало самое время для спальни, — и подхватил девушку на руки. Она была совсем невесомой, как будто состояла из одной лишь одежды и возбуждённого дыхания. По пути Пётр сбросил с себя ботинки. Уложив Катю на кровать, он расстегнул брюки. Но она мягко его остановила.

— Нет, не торопись. Сначала раздень меня.

Петра распирало от нетерпения. Он хрипло задышал, стащил с Кати свитер и вдруг, моргнув, понял, что она уже обнажена. Он тоже был голый. Катя лежала, положив ногу на ногу, и прикрывала ладонью лобок, неожиданно засмущавшись. Глаза у неё были тёмными и пьяными. На худеньком животе, под пупком, пролегала тонкая красная полоска от нижнего белья. В нос Петру бил резкий запах, исходивший от собственного тела — запах пота, перегара и табака.

Катя улыбнулась, слегка расставила ноги и прошептала:

— Иди ко мне!

Он жадно впился в её губы, целовал шею, торчащие соски.

— Да! — выдохнула Катя. — Давай! Не могу больше терпеть! Хочу почувствовать его!

Она обхватила Петра ногами.

Пётр перегнулся и, опустив руку, стал слепо шарить по полу. Катя осыпала его поцелуями. Наконец нашёл. Рукоятка кухонного ножа крепко легла ему в ладонь.

— Давай, милый! — улыбнулась Катя. — Хочу почувствовать его!

Пётр — сначала медленно и осторожно, а пото́м со всё большим напором — вводил заточенное лезвие ей в живот, чуть ниже пупка. Катя стонала от боли и наслаждения. Кровь пузырилась у неё на губах.

— Да, — хрипела она, захлёбываясь. — Да-а…

Расширив рану, Пётр отшвырнул в сторону нож и запустил руку в прореху на животе. Тело Кати забилось в конвульсиях оргазма. К пальцам прилипали сочащиеся тёплой влагой органы. Пётр продвигался всё глубже и глубже, пока не нащупал что-то твёрдое и холодное, как осколок льда.

Он вытащил из живота руку и поднял её над головой. Свет быстро тускнел, отведённое им время выгорало, как старый снимок, который передержали в проявителе, но он смог рассмотреть похожий на окаменевшую личинку кристалл.

Катя лежала неподвижно, уставившись остекленевшими глазами в потолок.

Пётр проснулся с криком. Страшный визг пробуравил ему череп, и он застонал, зажав уши. Лишь спустя несколько секунд он понял, что это вопит пинг. Пётр вытащил его из кармана. Руки у него тряслись, вибрация устройства причиняла ему необъяснимую боль. Он отключил сигнал, попытался встать, но ноги у него подкосились, и он повалился на пол.

Сердце билось неровно и часто. Пётр прижал руку к груди, каждый удар отдавался ему в ладонь. Он встал, покачнулся — в глазах на секунду потемнело, — однако устоял на ногах. Солнце было уже в зените, но холод в квартире по-прежнему раздирал кожу, а свет, неестественный, ядовито-жёлтый, бил в глаза.

Пётр отключил потолочную лампу. Он доковылял до ванной, вытряс в рот последние капли из пузырька и несколько минут стоял, опираясь о раковину, глядя на своё тёмное отражение в старом зеркале, которое расслаивалось по краям. Он не мог себя узнать — как та девушка, чей кристалл он присвоил себе, — как будто за минувшую ночь необратимо изменился — волосы поредели, на лбу прорезались новые морщины, глаза стали пустыми и блеклыми, как у людей, ушедших в шард.

Вода шла только холодная. Пётр намочил краешек полотенца и принялся тереть лицо, стараясь смыть сальный пот и неприятные воспоминания. Но кошмар не отпускал. Пётр помнил всё в точности, каждую малейшую деталь — её слова, мёртвый взгляд, пузырьки крови на губах.

Пётр бросил полотенце в раковину — на секунду ему почудилось, что его край запачкан кровью. Он проковылял на кухню. На перекошенном под тяжестью лет столике стоял гранёный стакан с остывшей водой. В стакане лежал треснувший кристалл. Пётр запустил в стакан пальцы — ледяная вода обжигала, как кипяток, — нащупал кристалл, вытащил, и кристалл тут же ожил, заискрился на свету. Пётр изо всех сил сдавил его, уже представляя, как тот лопнет в его руке, но кристалл выскользнул и брякнулся на пол.

Пётр выругался и сел на колени.

Кристалл куда-то запропастился. Пётр ползал по пыльному полу, заглядывал под стул, под стол, пока не заметил маленький, влажно блестящий камень, застрявший под остывшим радиатором. Он схватил кристалл, поднялся и открыл дверцу микроволновки.

Режим гриля. Двадцать секунд.

Пётр захлопнул дверцу и с силой надавил на экранную кнопку с надписью «Начать приготовление». Камера за дверцей медленно налилась светом, послышалось тихое монотонное гудение. Пётр стоял, тупо уставившись на микроволновку. Раздался треск, как от влажных веток, попавших в костёр. Внутри микроволновки что-то вспыхнуло, и Пётр, машинально прикрыв ладонью лицо, отшатнулся. Потянуло едкой химической гарью, но микроволновка продолжала методично гудеть, отсчитывая запрограммированные секунды. Из-за дверцы посыпались искры.

Встречный ветер сдирал кожу с лица. Пётр шёл, опустив голову, с трудом преодолевая сопротивление едва успевшего прогрузиться после сна пространства. Молния на куртке порвалась, и та постоянно норовила распахнуться. Ветер разогнал облака, но после долгих недель сумрака солнечный свет резал глаза. Казалось, можно ослепнуть, если долго смотреть на небо.

В кабаке, где Пётр когда-то пил вместе с Виком пиво, оказались занятыми только два столика. Внутри было, как в парной. Вентиляцию наверняка отрубили, и прелый, разогретый огромными напольными отопителями воздух отдавал по́том и кислотой. Пётр снял шапку и взял у стойки пару истошно-зелёных банок «Хунхеву». Он встал подальше от похожих на прожекторы отопителей, чтобы те не били в глаза, но с улицы всё равно сквозило ядовитой желтизной. Можно было подумать, кто-то подкрутил цветовую гамму, как в шарде — включил раздражающую цветокоррекцию, от которой болят глаза.

— Может, хоть снег, блядь, растает наконец? — послышался чей-то голос.

Пётр не обернулся. Он вытащил пинг, встряхнул в руке. Экран медленно налился голубым светом, как люминофорные палки из фильмов по минбану. Пётр отключил голографический режим и отыскал в контактах Катю.

Никаких сообщений.

Разговор в реальном времени.

Пинг протестующе пискнул, но набрал сетевой номер. Пётр прижал устройство к уху. Катя не отвечала. Пётр открыл список сообщений, которые посылал ей через шард — все были прочитаны, все остались без ответа, — и набрал новое.

— Эй, слышь? Может, ваще тепло будет теперь?

«С тобой всё в порядке?» — написал Пётр. — «Ответь мне, нам нужно поговорить».

Он открыл первую банку «Хунхеву» — пена, как при химической реакции, тут же вывалилась через треугольную прорезь — и осторожно пригубил. Пиво было водянистым и отдавало тиной. Как всегда.

Чат показал, что сообщение прочитано. Но Катя не отвечала. Пётр выругался.

— Что, приятель, херовый день? — снова раздался чей-то голос.

На Петра смотрел невысокий мужчина с красным разморённым лицом. Он щурился так, будто через силу держал глаза открытыми.

— Как у всех.

— Это точно! — радостно закивал мужчина, хотя радоваться было нечему.

Он качнул пластиковым стаканчиком, как бы предлагая тост. Пётр отхлебнул пива из банки.

— Не хочешь, кстати, присоединиться? Сегодня отличная эта, как её, хунь-мань…

— Нет, — сказал Пётр.

Он снова открыл карточку Кати в списке контактов, но звонить не стал. Если она не отвечает на сообщения, то на звонок не ответит точно.

— Или ты по пиву сегодня? — не успокаивался мужчина.

— По пиву, — подтвердил Пётр и для убедительности сделал ещё глоток.

Пиво неожиданно показалось ему пронзительно горьким, и он невольно поморщился.

— «Хуйневу» эта — моча! — авторитетно заявил мужчина с красным лицом и отвернулся.

Пинг завибрировал — пришло новое сообщение. Пётр занёс палец над экраном, но посомневался с секунду, словно не был уверен, хочет ли в действительности читать ответ.

«Занята, чего хотел?»

Сообщение завершала пренебрежительно скорчившаяся синюшная физиономия.

«Ты не отвечала», — написал Пётр, — «я беспокоился. Как чувствуешь себя после произошедшего?»

Ответ пришёл мгновенно:

«После чего???» — и огромный мигающий глаз, иссечённый тонкими красными прожилками, как трещинами.

«Тебе было плохо», — написал Пётр.

На сей раз Катя долго молчала.

Пётр положил пинг на стол и сделал несколько глотков из банки. Пиво действовало так быстро, словно в него подмешали седатив. Хотелось курить и спать. Он полез в карман за сигаретами.

Пинг завибрировал. Новое сообщение Кати состояло из одних пиктограмм и завершалось стилизованной рукой с выставленным большим пальцем, который пульсировал, как от боли.

На лбу у Петра выступил пот, и он смахнул его тыльной стороной ладони. От духоты было сложно соображать. Всё плыло перед глазами, воздух точно плавился от жара, как внутри микроволновки. Пётр допил несколькими глотками банку «Хунхеву» и смял её в руке. Банка отвратительно затрещала и треснула в нескольких местах, выставив наружу рваные серебристые края, как заточенные лезвия.

Пётр открыл контакт Кати и через секунду уже прижимал к уху пинг. Катя не отвечала. Тишина.

«Почему не берёшь?» — написал Пётр.

«Занята», — пришёл через несколько секунд ответ, к которому вместо знака препинания был подрисован красный круг со светлым прямоугольником посередине.

Пётр потёр лоб. Из-за стойки послышалась сдавленная, изрядно сдобренная помехами музыка, напоминавшая то ли скрип несмазанных дверных петель, то ли чьё-то жалобное поскуливание.

— Что за… — прокомментировал сосед Петра.

Дышать в питейной стало совсем тяжело — весь воздух выгорел в красном свете ламповых отопителей, и каждый вздох лишь обжигал лёгкие. Пётр закашлялся. Пиво в желудке забурлило и поднялось тёплым комом по горлу.

Он уже достал из кармана мятую пачку сигарет, как пинг вдруг завибрировал:

«Чего вообще хотел??»

Пётр устало прикрыл глаза и стиснул в ладони потрескивающий пинг.

«Нам нужно поговорить», — написал он. — «Но не так».

«Не сейчас», — ответила Катя.

Пётр вышел на улицу, оставив на столе неоткрытую банку. Он притулился у дверей. Морозец покусывал кожу, но после сводящей с ума духоты было приятно подышать полной грудью. Если бы только не слепящее с непривычки солнце. Пётр закурил и, удовлетворённо затянувшись, посмотрел в потускневший экран.

«Мне нужен контакт этого твоего знакомца, программиста», — написал он.

«Мити?» — спросила Катя.

Пётр остановился у выхода со станции и прикрылся рукавом. Бивший, как из реактивной трубы, ветер снова хотел изуродовать лицо, рассекал ледяными лезвиями кожу. У проезжей части взметнулись в воздух хлопья серого снега и какой-то неразборчивый мусор, похожий на почерневшие от копоти обрывки бумаги. Длинный фургон не вписался в поворот, завизжал шинами, и его длинная корма опасно вылетела наружу поворота. Казалось, обледеневший металл сейчас лопнет, и машина с треском переломится на две части, но через секунду раздался глухой удар, и фургон уткнулся передними колёсами в бордюр в нескольких метрах от Петра.

Пётр выругался.

Водителя за тёмными, не пропускающими свет стёклами было не видно. Фары, глядевшие в разные стороны из-за сбоя корректора, замигали, как от перепадов напряжения.

Пётр поправил сползшую шапку и зашагал навстречу ветру. Светофор не работал. Пётр подумал, что очередной придурок в расхристанной машине с отказавшей электроникой сейчас не справится с управлением и размажет его по асфальту — и вдруг представил Вика, небрежно придерживающего двумя пальцами баранку, вытаскивая очередную бутылку из бездонного кармана.

Пётр прибавил шаг, перепрыгнул через бордюр и, подчиняясь неосознанному импульсу, обернулся. Фургон всё ещё стоял, помигивая перекошенными фарами, будто отсылал в сумрак двоичный сигнал SOS. Водитель так и не вышел, как если бы за рулём в действительности никого не было, и машина ехала сама по себе.

Пётр отвернулся. Его трясло от холода. Ветер подтолкнул его в спину, попытавшись выбросить обратно на проезжую часть, и Пётр быстро зашагал вниз по улице, прочь от заглохшего фургона. Вскоре он свернул в узкий проулок, где высокие стены защищали от ветра, но по-прежнему не мог унять дрожь в руках.

До «Радуги» оставалось меньше квартала, однако в проулке внезапно стемнело, как во время солнечного затмения. Свет в окнах не горел. Петр шёл по затянутому чёрным смогом лабиринту, который, в какую сторону ни поверни, всегда заканчивается тупиком.

Уже во дворе, рядом с вывеской клуба, которая была единственным источником света в окружающей темноте, он подумал, что и третье кольцо неотвратимо превращается в мёртвый город, отмирает вслед за остальными кольцами — как у старого, подбирающегося к концу жизненного срока организма.

Охранник на сей раз не удостоил его вниманием. Пётр прошёл мимо нескольких столиков, как по инерции. Из-за резкого перепада температуры по телу прошла волна боли. Он вздохнул и стянул с головы шапку. Кожа на лице казалась ороговевшей. Она потрескается и осыплется кровавой шелухой, если он коснётся её пальцем.

Пётр моргал и осматривался — хотя не видел ничего, кроме бьющего в глаза прожектора в центре зала, — пока не услышал голос Мити:

— Эй! Я здесь!

Митя помахал толстопалой рукой. Он сидел у стены, рядом с перекошенным, как из ночного кошмара, иероглифом. Пётр пробрался к столику и молча уселся напротив.

— Здравствуйте! — улыбнулся Митя.

Пётр кивнул.

— Адская погодка, не правда ли? — Митя странно подмигнул ему и поднял со стола длинный, как химическая колба, стакан с кроваво-красным пойлом, в котором плавал похожий на бельмо молочный сгусток. — Ветер, — Митя причмокнул, — душераздирающий.

Он замолчал, отодвинул от себя стакан с коктейлем и посмотрел на Петра, прищурившись от пульсирующего света над танцполом. Свет отражался в его круглых очках. Пётр снял перчатки и подул на окоченевшие пальцы.

— Вы в порядке? — спросил Митя.

Пётр снова кивнул.

— Катерину я отвёз. Всё нормально у неё. Не могу понять, из-за чего это могло произойти. Может, как говорится, индивидуальная восприимчивость. Да и эта идиотская виртсцена… Надо было получше её проверить, конечно, это моя вина. Не виделись, кстати, с Катей последнее время?

— Нет, — ответил Пётр. — Было не до того.

Митя вывернул шею, делая вид, что рассматривает кого-то в толпе подростков, словно среди мелькающих фигур, серых, как тени, неожиданно приметил Катерину — она пришла одна и танцует там, вдали, отделённая от них полосами темноты и света.

— Не хотите ко мне присоединиться? — Митя взболтал стакан с кровавым коктейлем. — Для согрева души и тела, так сказать. Очень помогает.

Со стороны танцпола доносились барабанные удары.

— Вряд ли можно согреться такой дрянью.

— О, сегодня очень вкусные коктейли! Действительно согревающие! То, что я пью, — Митя скосил глаза в свой стакан, — называется как-то…

Он пригубил коктейль с таким видом, словно его вкус восстанавливал память. На танцполе что-то взорвалось, и уши Петру заложило от чудовищной реверберации.

— «Огненная катаракта», вот так! Забавная штука.

— Чего? — скривился Пётр. — Катаракта? Какой дебил придумывает тут названия?

— Дело не в названии. К тому же это самый обычный коктейль, ничего пото́м с вами не будет. Кроме похмелья, конечно же. Вполне подходит для людей вроде нас с вами.

— О чём вы?

— Неважно. Так я закажу?

— Мне всё равно.

Митя завертел головой в поисках официантки. Режущий прожекторный свет ритмично рассекал сумрак. Официантку ему удалось зацепить лишь спустя минуту нервного ёрзания на стуле. Та выслушала его заказ, скорчила недовольную мину и молча удалилась.

— Забавное всё же место, — сказал Митя, когда она ушла. — Я бы понял, если бы они вообще уволили всех официантов. Всё равно сюда очень редко ходят люди без сами понимаете чего. Но они почему-то их держат. При этом сервис просто чудовищный. Как будто они хотят напомнить нам о нашей, так сказать, неполноценности.

Прожекторный луч пронёсся над их столиком.

— Понимаете, — Митя наклонился к Петру, — мы тут для них как люди второго сорта.

— Мы?

— Да, мы с вами. Особая, так сказать, категория клиентов, которые не могут пользоваться терминалом. — Митя постучал ногтем по пластиковой столешнице. — Динозавры! Наверняка сейчас мы здесь единственные такие. Единственные, представляете? Среди всех этих! — Он показал на пульсирующий свет. — Думаю, этим меня «Радуга» и привлекает.

— Посмотреть на то, что у вас могло бы быть?

— Наверное. Можно и так сказать.

Митя осушил залпом стакан и поморщился.

— Со стороны всё это выглядит не очень-то привлекательно, — проговорил Пётр, разглядывая припадочные фигуры на танцполе.

— Это всё равно что слепые будут рассуждать о том, как ведут себя зрячие!

— Значит, здесь вы с Катей и познакомились?

Митя удивлённо моргнул и поправил очки.

— Да. Как и вы.

— Она, наверное, тоже приходила сюда, чтобы посмотреть, как там, на другой стороне?

— На другой стороне? Любопытно. — Митя облизнул губы. — Вообще всех нас…

— Шунт вы ей поставили? — перебил его Пётр.

— Я так и думал! Вы меня пригласили для того, чтобы в очередной раз бросаться бессмысленными обвинениями? Вы говорили, что хотите сообщить мне кое-то важное о…

— До этого мы ещё дойдём. — Пётр потёр ладони. Руки всё ещё ломило от холода. — А пока я никакими обвинениями не бросаюсь. Я задал простой вопрос. Да и заплатить за чей-то шунт — это ведь не преступление, правда?

— Какое это имеет отношение…

Митя резко замолчал — подошла официантка и поставила перед ним два похожих на химические колбы стакана.

— Возьмите! — Он пододвинул стакан к Петру. — Промочите горло.

Музыка неожиданно сбилась и замолкла. Свет мигнул, обрушив на них стену из темноты. Казалось, произошёл сбой в электросети, и даже танцующие замерли на площадке в нелепых апоплексических позах, точно поломанные автоматы. Пётр качнул головой, прогоняя морок, и музыкальная запись пошла по кругу — опять замелькали в прожекторных лучах неясные фигуры, и начал размашисто отдаваться грохот ударных в груди.

— Чего за херня… — пробормотал он.

Митя поднял брови.

— Шумноватое тут место для беседы, — сказал Пётр.

— Сегодня тут, можно сказать, тишина!

Пётр взял похожий на колбу стакан, заглянул в него и сделал осторожный глоток. Коктейль по вкусу напоминал перебродивший сироп, разбавленный водкой.

— Кстати, — улыбнулся Митя, — я навёл о вас справки. Удивительное, конечно, совпадение. Пожалуй, это одна из причин, почему я всё-таки согласился с вами встретиться. Скажу честно, в первый раз вы произвели не самое…

— О чём вы вообще?

Коктейль, осевший на нёбе, медленно разлагался на составные части — кислое, сладкое, горькое.

— Не надо прикидываться. Я о нашей с вами общей проблеме. Большая редкость на самом деле. Как я понимаю, именно поэтому у вас с угрозом не сложилось?

— Вас это не касается!

— Наверное, да. К тому же не могу сказать, что мне это так уж интересно. Но вот вы сами, меня, признаться, заинтересовали. Скажу честно, никогда не встречал человека с такой же проблемой, как у меня. Это ведь всего лишь ничтожный процент, как я и говорил. Да и не каждый, к сожалению, спешит откровенничать. Впрочем, это я прекрасно понимаю. Далеко не каждому встречному хочется, знаете ли…

— Вам-т эта проблема не помешала в работе.

Всё вокруг вновь затихло. В лицо Петру ударил невозможный порыв ветра — как звуковая волна в звенящей тишине. Он покачнулся.

— Почему не помешала? Конечно же, помешала. Может, и не так, как вам, но, тем не менее… Всё, знаете ли, относительно.

Пётр промолчал.

— Но мне всё же интересно, что вы чувствуете? Нет ощущения, что он всё-таки работает, но не так, как нужно, а…

— Я не знаю, — пожал плечами Пётр. — Нет у меня никаких ощущений. По-моему, он просто не работает — и всё. А если об этом постоянно думать, то и свихнуться недолго.

— Верно. Признаюсь, после операции я стал несколько перебарщивать. — Митя щёлкнул себя пальцем по шее. — Всё жду, когда привыкну к мысли, что он никогда не заработает, но как-то не получается.

— Привыкнете? Странный способ вы выбрали…

Петра заглушил донёсшийся со стороны танцпола дребезг — будто сотни стальных шпал рассыпались по полу. Он болезненно поморщился, коснувшись виска.

— Что? — не расслышал Митя.

— Странный способ вы выбрали, чтобы привыкнуть! Порталы в рамочках на стенках. Подобные, — Пётр кивнул в сторону мечущихся в полумраке лучей, — заведения.

— Вы не понимаете! — Митя пригубил кровавый коктейль и мерзко зачавкал. — Я не делаю вид, что всего этого нет, как, возможно, делаете вы. В конце концов, это моя работа, вряд ли у меня получится. Тут нужно всё бросить и жить где-нибудь, так сказать, отшельником. Голову в песок спрятать. Это как если калека, у которого отняли руку, станет притворяться, что у всех остальных тоже нет руки. Глупо, не правда ли? Так что я поступаю иначе. Я стараюсь привыкнуть к тому, что мой шунт не работает. Принять это. Смириться. А не закрывать глаза.

— Мне вообще нет дела до этого шунта, — сказал Пётр. — Фурычит он или нет. Вот работу было жалко, да.

— Не верю я вам. Хотя сейчас вы, наверное, скажете, что и до этого вам нет дела.

— Догадливый.

— Но всё же… — Митя поправил очки. — Вы тесты какие-нибудь проходили после операции? На световые сигналы, например?

— Чего?

— Световой тест. — Митя развёл руками. — Синее, красное… Код такой световой на принудительную активацию. Что, неужели не проходили?

— А, это… — Пётр на секунду зажмурился, точно пытался избавиться от световых галлюцинаций. — Было, помню. Только результатов не было.

— Как и у меня. Занятно. После этого, знаете, реакция такая иногда на яркий свет бывает — он как насквозь прожигает. Начинаю даже немного побаиваться светофоров! — Митя захихикал. — Как будто вот сейчас красный свет загорится, и у меня в голове переклинит что-то. Не замечали такого?

— Не замечал.

— Занятно, занятно. Кстати, Лиза — уж не знаю, правда или нет, хотя врать у неё резона не было — говорила, что у неё тоже были проблемы с активацией. И как раз световой тест помог. Она так интересно расписывала, как шунт у неё в итоге заработал. Как будто сигнал изо всех сил пробивался через что-то, через пелену сумрака, как ударная волна, которую постоянно что-то останавливает. А все эти цвета… Можно подумать, у шунта есть собственная воля, и он сам хочет включиться. Червяк, — Митя осклабился, — в мозгах шевелится.

— Не включился бы, была б живой.

— Да кто его знает! А диагностика у вас как? Диагностика успешная была?

— Диагностика была успешная. Но шунт не работал. Вот и всё.

Митя несколько секунд смотрел на Петра, не моргая.

— И всё? Так просто? Никакого интереса? Не работает — и хрен с ним?

— Хрен с ним, — кивнул Пётр.

— Ладно! — Митя вздохнул. — Вижу, не складывается у нас. Не получается, так сказать, беседы. Ладно. Обмен сентенциями можно на этом завершить.

— И слава богу! — Пётр покосился на свой коктейль, но пить не стал. — Кстати, вы так и не ответили — шунт Кате вы поставили?

— Боже упаси, я же не хирург!

— Слушай, ты…

Пётр привстал.

— Постойте! — Митя примирительно поднял раскрытую ладонь. — Мы здесь оба по делу, так? Ссориться нам ни к чему. И, думаю, нас обоих сейчас больше интересует другая девушка, ныне покойная.

— Лиза.

Митя вытащил из кармана маленький серебристый диск, похожий на антикварную монетку, сдавил его двумя пальцами, словно пытался расплющить, и положил на стол.

— Это… — нахмурился Пётр.

— Ага, — разулыбался Митя. — Видели уже такие? Не сочтите за недоверие, но, мне кажется, нам обоим так будет немного спокойнее. Согласны?

— У меня никаких записывающих устройств нет.

— Как и у меня. Так что это просто, — Митя причмокнул языком, — условность. Считайте, что я свечку нам зажёг для интимной обстановки.

— Да хер с этой глушилкой! — поморщился Пётр. — Так чего Лиза?

— Для начала, — Митя упёрся локтями в столешницу и сцепил пальцы, — хочу вас заверить, что шунт у неё на момент знакомства со мной уже был. Да, да, вижу, что вы мне не верите, но это правда. Девочка, как вы знаете, была из небедной семьи, и шунт себе поставила сама. Об этом, впрочем, я вам уже говорил.

— Значит, сама поставила шунт?

Пётр заговорил громче из-за музыки. Митя тоже повысил голос.

— Да! Ничего здесь удивительного нет. Деньги есть, совершеннолетняя. Тест прошла. На самом деле будь она чуть менее эксцентричной, то и в полиции бы никакого дела не открыли. А она, как я понял, просто взяла да свалила из дома — никаких сообщений не оставила, ничего. Раз — и нет её!

Митя взмахнул рукой — и точно отшвырнул что-то в грохот, доносившийся с танцплощадки. Петра вновь ударила волна, щёки запылали от жара.

— И чего дальше?

— А чего дальше? Девушкой она была небезынтересной. Странной немного, тут да. Честно говоря, будь моя воля, я бы ей вообще шунт не ставил. Не представляю, как она тесты прошла. Хотя при наличии денег…

— Поставят и шизофренику.

— Увы! Но я никаких деталей не знаю, это так, догадки. И, мне кажется, нам это уже не так интересно. Что сделано, того не вернёшь. Шунт обратно не вытащишь.

Митя скосил глаза в сторону танцпола. Невысокая девушка с длинными волосами стояла в прожекторном луче, воздев руки к потолку. Словно её парализовало во время танца.

— Так вот, — продолжал он, — познакомились мы с ней действительно здесь. Я уже говорил, что пристрастился последнее время, люблю иногда захаживать сюда, выпить стаканчик-другой. Есть в этом местечке какая-то магия. Да и поговорить с людьми, у которых в черепушке всё работает, как нужно, всегда приятно. Я во всех смыслах! — Митя захихикал. — Интересно всё же, как некоторые это описывают. Как жаль, — он покачал головой, — как жаль, что с вами у нас не получается нормально поговорить. Мы могли бы здорово помочь друг другу.

— Меня сейчас больше другое интересует.

— Да-да, я вижу. Вы человек дела. И, — Митя сжал кисть в кулак, — действия. А вот с Лизой можно было поговорить. Некоторые её идеи, признаюсь, казались мне, как бы это помягче…

— Значит, интересовали вас исключительно разговоры?

— Ну зачем вы так? Не знаю, чего вы там в угрозе насмотрелись, но неужели всё обязательно нужно с грязью мешать? Иногда одинокому человеку просто приятно пообщаться с красивой интересной девушкой. В этом нет совершенно ничего предосудительного.

— Хорошо. — Пётр отхлебнул из стакана. — И до чего же вы с ней дообщались? С Катериной, я так понимаю, вы познакомились позже? Через Лизу?

— Верно понимаете. Действительно Катю привела Лиза, они тогда вместе снимали то ли квартиру, то ли комнату неподалеку отсюда, если я не путаю.

— И чего, вам захотелось пообщаться с ещё одной интересной девушкой?

Митя поправил очки.

— Мне кажется, — он сощурился, и стёкла его очков вызывающе сверкнули, — вы очень агрессивно настроены. Так у нас с вами не получится конструктивного разговора.

— Пока что я совершенно спокоен.

— С Катериной, повторюсь, познакомила меня Лиза, и Катерина была мне, признаюсь, несколько менее интересна…

— Конечно! Шунта ведь у неё тогда не было.

— Слушайте, я… — нахмурился Митя. — В таком ключе я разговаривать с вами не намерен! Вообще непонятно, ради чего я тут…

Пётр покачнулся — из темноты налетел очередной порыв ветра.

— Так чего было с Лизой? — Пётр уставился на расплывающуюся физиономию Мити. — Вы как-то поковырялись с её шунтом?

Митя скосил глаза на серебряный диск рядом с недопитым коктейлем.

— Ни с чем я не ковырялся. Какой смысл мне такими вещами заниматься? Я вообще ничего делать не хотел. Меня интересовали…

— Исключительно разговоры? — усмехнулся Пётр.

— У неё была одна навязчивая идея, — терпеливо проговорил Митя. — Честно, тогда я и начал всерьёз подозревать, что с головой у неё не всё в порядке. Знаете, есть теория такая, что весь мир — это виртуальная реальность? Не в смысле современных компьютеров, конечно, а что-то находящееся далеко за пределами нашего понимания. Тут на самом деле, скорее, физика, чем кибернетика.

— Звучит бредово. И чего?

— Вот она об этом явно слышала. Хотя… — Митя потёр взопревший лоб. — Душно тут, вам не кажется? Так вот. Она считала, что Сень-ши — это и есть подлинная реальность. И что настоящая она находится там.

Митя внезапно рассмеялся. Пётр не сводил с него глаз.

— Назвать это полным бредом было бы ещё преуменьшением. Лиза, к сожалению, много чего толком не понимала. В смысле, что такое Сень-ши и вообще. Я, конечно, пытался ей объяснить. Говорил, что Сень-ши — это, так сказать, просто большой контейнер для хранения, куда вы складываете вещи, которые вам не хочется держать дома. Боюсь, правда, не слишком преуспел.

— И чего? Она собиралась покончить с собой?

— К счастью, нет. Я бы её тут же сдал в соответствующие органы, вы уж поверьте. Но надо отдать ей должное, девочка придумала версию поинтереснее. Чтобы попасть в Сень-ши, она хотела создать цифровую версию себя.

— Призрака?

— Да, призрака. Того самого, на вашем испорченном кристалле. А как девушка, страдающая агнозией, будет делать свою цифровую версию? — Митя прервался и осушил одним глотком бокал с коктейлем. — Катерину, конечно, дико бесило, что она позаимствовала её внешность. Я и сам поначалу не понимал.

— Катерина знала?

— Знала, да. Хотя ни она, ни я ничего толком не понимали. Вроде как Лиза считала, что при… назовём это так — при загрузке в нашу реальность — внешность их перепуталась, и она — на самом деле не она.

— По мне так достаточная причина, чтобы отдать девочку на лечение. В соответствующие органы, как вы говорите.

— В нынешней ситуации? Вы смеётесь? В любом случае ничего такого сверхъестественного она не просила. Призрак, как вы знаете, сидит всегда на кристалле, в этом весь шик этой забавной игрушки. Она же просила загрузить его в Сень-ши, что при определённых знаниях сделать не так уж и сложно, хотя и абсолютно бессмысленно.

— И вы загрузили?

— Почти. На самом деле прямого пути тут всё-таки нет. Призрак — это чудовищный объём данных, и на синхронизацию с Сень-ши никогда рассчитан не был. С обычной телеметрией такой объём данных не пролезет, там очень жёсткие протоколы. А тут нужно закинуть в Сень-ши огромный дамп, да ещё с возможностью удалённого запуска. Она же именно это и хотела. В общем…

Митя выудил из кармана смятый платок и протёр лицо.

— И чего дальше? — спросил Пётр.

— А дальше… В общем, нашёл я лазейку. Медицинский режим шунта, знаете наверняка? Вот там можно отсылать гигантские дампы. Всё равно, конечно, пришлось оставить от призрака некое ядро, подсократить его базу. Однако способ я отыскал. Всё остальное — уже дело техники. Немножко, так сказать, магии и… — и Митя пробежался по столешнице пальцами, как по клавиатуре воображаемого рояля.

— Медицинский режим, — проговорил Пётр. — Это значит, что в случае, к примеру, смерти…

— Да.

Митя снял очки и бросил их на стол, к пустому стакану. Стёкла звякнули. Он вздохнул и принялся массировать виски́.

— Зачем вам эти стекляшки? — прищурился Пётр. — Думаю, денег у вас достаточно, чтобы зрение поправить. Если, конечно, с ним вообще были когда-то проблемы.

— Были. Так что это, можно сказать, такая привычка. Да они не так уж и просты, эти стекляшки.

— Понятно.

— Душно тут, — пробормотал Митя.

Через его виски́ тянулись тонкие красные полосы от тугих дужек, похожие на шрамы после трепанации.

— Мне нормально, — сказал Пётр.

Митя поднял голову. Глаза его заволокло мутной пеленой, и он моргнул несколько раз, как будто не мог сфокусироваться. Из темноты на них накинулся ветер. Пётр вздрогнул.

— Медицинский режим, — продолжил Митя прерванную мысль. — Я встроил загрузку в медицинский режим. Это был единственный способ, и я…

— Думаете, она покончила с собой?

— Я не знаю. Откуда я могу знать? Да и загрузка могла произойти не только в случае смерти. Достаточно, — Митя потёр растопыренной пятернёй грудь, — достаточно чего-нибудь…

— Чего-нибудь, что спровоцировало бы связь шунта с медицинским центром?

— Да, нужно, чтобы произошла отсылка диагностических данных. Пакет с кодом и данными призрака при этом загрузится в Сень-ши, в личное пространство пользователя, и там же автоматически развернётся. Процедура довольно бессмысленная, но…

— Значит, девчонке, которая явно была не в себе, считала, что реальный мир нереален, а реальна только долбаная синька, вы дали отличный повод для самоубийства?

— Мне, признаюсь, это как-то не приходило в голову. Она… — Митя вновь нацепил очки, спрятав глаза за блестящими стёклами. — Вам это сложно понять, вы её никогда не знали. Но несмотря на все её, скажем так, причуды, она вовсе не была депрессивной девушкой. Я бы никогда…

— Бред! Ты, блядь, психологом теперь заделался? Скажи, — Пётр перегнулся через стол, — тебе ведь только член свой ей промеж ног засунуть хотелось?

— Это… — вылупился Митя. — У вас все вокруг уроды, да? А сами с Катериной таскаетесь. Думаете, я…

Пётр схватил его за воротник.

— Эй, ребят! — послышался меланхоличный голос официантки. — Нормально всё, да? Или позвать кого?

Пётр нехотя отпустил Митю, и тот шумно плюхнулся в кресло.

— Нормально, — быстро проговорил Митя. — Всё нормально, да. Можете не волноваться.

— Чудики, — хмыкнула официантка и удалилась.

— А вы держите себя в руках! — прошипел Митя. — Что за… — Он одёрнул куртку. — Я вообще не понимаю, зачем я вам всё это рассказываю! Я мог бы и не…

— Рассказываете, потому что хотите узнать кое-что взамен.

— К тому же, мне казалось, тут и речи нет о самоубийстве. В прошлый раз вы меня вообще в убийстве стали подозревать. И травма у неё на голове…

— Я пока не решил.

— Ах, конечно! Только я в любом случае виноват во всём, да? Если убийство, значит я — убийца! Если самоубийство, значит именно я подтолкнул бедную девочку! У вас со мной личные какие-то проблемы? Мы вроде знакомы раньше не были.

Пётр поморщился. От нехватки никотина побаливала голова, но выходить на холод и оставлять Митю одного ему не хотелось.

— Хорошо, — сказал он. — Ни в чём ты не виноват и ни к чему не причастен. Чего дёргаться-то? Или причина есть? Ну загрузился призрак в синьку? Чего твоя контора так засуетилась? Место свободное в поганках кончается?

— Причём тут место! Вы даже не представляете, какие объёмы данных… Ладно. — Митя устало прикрыл глаза. — Кое-что действительно произошло. Трагическое, можно сказать, сочетание случайностей. Причём это не моя вина! Была ошибка в самой процедуре синхронизации, распаковка призрака началась слишком рано, и он застрял на хабе, как бы по пути между двумя точками, и теперь из-за этой ошибки он постоянно сам себя копирует по всей сети.

— Воспроизводится, что ли?

— В некотором смысле. Прямо как вирус. Причём копии множатся при каждой синхронизации, которую проводят пользователи.

— Так удалите.

Митя потёр лоб.

— Гениальное решение. Удалить. Спасибо, вы нам очень…

— А в чём проблема?

Мимо столика проскользнула чья-то тёмная, похожая на ожившую тень фигура, и Митя, похоже, принял её за официантку. Он дёрнулся — кровавый коктейль уже весь вышел, — попытался остановить её рукой, но лишь схватил пустое пространство.

В лицо ударила волна.

— Я не понимаю, — сказал Пётр.

— А чего тут можно не понять? Я же говорю — ошибка в синхронизации. Син-хро-ни-за-ци-и!