Современная датская новелла

ЗЕЛЕНЫЙ МЫШОНОК — ЧТО БЫЛО С НИМ, КОГДА ОН ПОЯВИЛСЯ НА СВЕТ

Жил-был мышонок. Маленький, но при том — необыкновенный. Бывают серые мышата. Бывают черные. И коричневые. А еще — белые.

Но все они — обыкновенные.

А наш мышонок был зеленый.

Родители его, конечно, немало изумились. И уставились на него. Потом — друг на друга. А потом Мышиная Мама снова уставилась на свое дитя.

Но Мышиный Папа все смотрел на жену и при том затылок почесывал…

— Зеленое что-то, — сказал он.

— Зеленый мышонок. Так и говорить надо.

— М-да… Странное дело.

— А при чем тут я?

Мышиный Папа пошел в лес — прогуляться и обдумать случившееся. Он очень огорчился, что жена родила ему зеленого мышонка. Так огорчился, что даже не захотел поесть орехов, лежавших на земле.

А дома сидела у колыбели Мышиная Мама и плакала.

— Зеле-е-ененький ты мой, — всхлипывала она. — Каково же придется тебе, когда вырастешь?

Мышиный Папа вернулся домой. Нет-нет, спасибо, ужина никакого не надо. Подперев лапкой подбородок, он словно застыл в этой позе и все глядел на портреты своих предков, развешанные на стене, и вид у него при этом был суровый. Мышиная Мама сидела рядом и шила.

— Может, само пройдет… — сказала она.

— Зеленый зеленым и останется.

Взял он бедного зеленого мышонка и отнес к ели, на которой жила Сова.

Пришел он домой, а жена его все плачет и плачет — тогда он нежно погладил ее по лапке:

— Тише, тише, мать, тихо…

Легли они спать.

А жена все плачет.

— Останься он жить дальше, — увещевал ее муж, — все бы на него только пальцем показывали.

— Знаю, — рыдает жена. — А ты хоть прикрыл нашего сыночка чем-нибудь, чтобы он не простудился?

— Прямо под елкой я его положил, где Сова живет, и еще мхом прикрыл. Когда я уходил, он крепко спал. Успокойся, мать, будет у нас другой мышонок.

И он ласково почесал ее за ушками, по спинке да по брюшку, всеми силами стараясь ее утешить, и она наконец уснула — наплакалась, бедная.

А Мышиный Папа никак не мог уснуть, хоть и утомился изрядно. Он лежал без сна, и все чудилась ему Сова и ее клюв. Наконец он вскочил. Скорей в лес, пока не поздно!

А вдруг уже поздно?! Он помчался к той ели, бежал по лесу, залитому лунным светом, объятому тишиной. Совиная ель высилась среди дубов-раскоряк и белых берез — черная, прямая. Под ней спал Зеленый Мышонок — во сне он сбросил с себя теплый мох.

Мышиный Папа мигом подхватил сынишку и стрелой помчался прочь.

Что с того, что ребенок — зелененький слегка?

А уж мать-то как обрадуется!

Теперь бы только от Совы уйти.

Мышиная семья жила под землей, в норке на поляне, лишенной тени и с такой короткой травой, что мыши и той в ней не спрятаться. Неважное, вообще говоря, место для жилья, но ведь мыши почти не выбирались наружу по ночам, когда Сова вылетала на охоту, а норка к тому же была сухая и удобная, да и родич их — крот — жил по соседству.

Мышиный Папа добежал до края полянки и на мгновение замер во мраке, прежде чем решиться выскочить на опасный участок.

«Только бы успеть», — думал Мышиный Папа и мчался так, что сердчишко его грозило разорваться.

Но он не успел.

Осталось пробежать последние двадцать шагов — как вдруг появилась Сова. На бесшумных крыльях вылетела она из лесной мглы и понеслась над поляной, низко-низко, зигзагами прочесывая короткую траву.

Мышиный Папа прижался к земле и лежал не шевелясь, в надежде, что Сова его не заметит.

Но тут как раз проснулся Зеленый Мышонок и почувствовал острый голод. И, конечно же, жалобно запищал в тишине полянки.

Сова мигом услышала писк. Она рванулась туда, где он раздался, и теперь парила прямо над Мышиным Папой и Зеленым Мышонком.

Мышиный Папа в отчаянии бросил сына и метнулся в сторону, чтобы Сова увидела его, а про Зеленого Мышонка забыла…

И Сова вонзила в него свои острые когти, отнесла к себе на ветку и там расклевала его своим безжалостным клювом…

Но не забыла Сова, что слышала писк мышонка. Снова полетела она на охоту и долго высматривала жертву своими немигающими совиными глазами.

А Зеленый Мышонок снова уснул. И потому, что был он зеленый, такой же зеленый, как трава, Сова не нашла его. Настало наконец утро, и Сове пришлось вернуться домой, на ель. Когда Мышиная Мама проснулась и увидела, что рядом нет Мышиного Папы, она в отчаянии принялась ломать свои лапки и закричала:

— Ах, я несчастная! Меня бросил муж!

Но потом она выбралась из норки наружу — и там, в свете утреннего солнца, лежал ее зеленый малыш; он раскрыл свои глазки и запищал.

Мышиная Мама была так рада, что забыла и думать о муже. Она быстро уложила малыша в колыбельку и накормила его, так, что он наелся как следует, даже объелся, а потом он лежал в колыбели и тихо гулил и наконец заснул.

Выходит, не так уж и худо быть необыкновенным мышонком: не серым, а зеленым — как трава.

ТРАДИЦИЯ

Женщина обмакнула конец последней стрелы в коричневую, липкую массу, которую взбила в черепной выемке. Потом поставила череп на полку, так, чтобы малыши не смогли его достать.

Двенадцать стрел уже лежали на гладком камне острием вверх, чтобы яд поскорее высох. Когда они и впрямь высохли, женщина вложила стрелы в колчан, висевший на внутренней стороне двери рядом с луком, дубинкой, двумя метательными копьями и длинной пикой.

Потом она приготовила завтрак и разбудила мужа.

— Сегодня ты получишь самый лучший яд, — сообщила она ему, пока они завтракали.

— Женушка, ты — молодчина, — объявил муж, в ласковой улыбке обнажая острые зубы.

Когда они позавтракали, жена помогла ему раскрасить тело, как полагалось перед военным походом. Временами она игриво прислонялась щекой к его могучей груди и обнимала его, а он гладил ее по спине, так что она изгибалась от сладострастия.

Потом они и с этим покончили и наступило время наряжать воина. Корона из желтых и красных перьев попугая великолепно украсила его, он казался теперь очень высоким и внушал ужас, а ожерелье из фаланг птичьих лапок делало его просто неотразимым. А цепи из акульих зубов вокруг лодыжек — красота!

Она прильнула к нему, маленькая, ласковая и горячая. Он возбужденно засопел, обнял ее, прижал к себе и затеребил узел на ее юбке.

— Нет, нет, нет, не раньше, чем ты вернешься домой с добычей, — сказала она, протягивая ему оружие. — Не раньше. Помни, в сумке — отравленное мясо.

— Да брось, мы бы еще успели — небось не опоздаю, — выговорил он, тяжело дыша.

Она в ответ только засмеялась.

— Иди, иди.

Он нехотя пошел к двери. Потом она стояла и смотрела, как он спускается по тропинке. Он повернулся и помахал ей рукой.

— Возвращайся скорее, — прошептала она.

Когда его не стало видно, она вошла в дом и по-матерински принялась хлопотать вокруг проснувшихся малышей.

Он приметил собаку и выпустил ей вслед копье. Она раза два вздрогнула, потом затихла. Он поставил на нее ногу и вытащил копье. Что ж, он в отличной форме.

Путь был долгим и утомительным, так как владения племени простирались далеко во все четыре стороны. Когда лес сменился широкой, с квадратный километр, прогалиной, он остановился, залез на дерево и оттуда стал обозревать землю, поросшую высокой травой. Нет, никого не видно. Но что, если они залегли в дозоре на опушке леса? Они теперь уже не такие доверчивые, какими были тогда, когда обосновались в здешних краях. Лучше уж сделать крюк и, пройдя по солнцепеку, обойти опушку.

Но, с другой стороны, в этом случае ему придется пройти по земле племени «ястребов», а уж это свирепые вояки. Конечно, между его племенем и «ястребами» заключен мир, который какое-то время еще продлится — по крайней мере до тех пор, пока те глупые миролюбивые людишки, что поселились в верхнем лесу, сохранят такое глубокое простодушие, что оба воинственных племени легко смогут их грабить. Впрочем, в последнее время делать это стало уже труднее. К счастью, эти самые — простодушные, — не искушены в военном искусстве и оружие у них до смешного примитивное, да только уж больно их много и к тому же они способны разъяриться не на шутку, если досаждать им сверх меры.

Никогда не знаешь, чего ждать от дикарей.

Он крался по освещенному солнцем, цветущему лугу. Птицы пели свои звонкие песни.

Ох уж эти проклятые птицы! Непременно выдадут тебя. То вдруг умолкнут, то разом все вспорхнут так, что даже олени, настороженно вскинув головы, прислушиваются к звукам. Продвигаться вперед надо с предельной осторожностью.

К обеду он уже был на месте. Он забрался на дерево и уселся на суку, чтобы съесть снедь, которую дала ему с собой жена. В сумке было два отделения. Во втором лежало отравленное мясо. Покончив с едой, он отпил два-три глотка настойки, которая всегда была у них в ходу, — два-три глотка, не больше. Не дай бог ему сейчас осоловеть. А настойка пусть подождет.

После обеда здешние люди обычно ложились спать. А уж ему следовало бодрствовать и исполнить задуманное немедля. Он взглянул сквозь ветки и различил небольшую деревню. Во всех домах была добыча. Но та добыча, которую он искал, была только в одном из домов — в самом большом, на середине деревни.

Женщина с ребенком у груди появилась у входа в дом и позвала кого-то. Толстопузый мальчик, подпрыгивая, подбежал к ней. Она погладила его по голове, обняла за плечи и прижала к себе. Воин заметил, что они улеглись в доме на циновку.

Он спустился с дерева.

Теперь он стоял на краю деревни. Его приметила собака, поднялась и хотела было залаять, но воин молниеносным движением бросил ей кусок мяса. Она проглотила его и беззвучно свалилась в траву.

Деревенская улица стояла пустынная под жгучими лучами солнца, висевшего почти прямо над головой. Нет, улицей идти нельзя. И воин, стараясь пригибаться как можно ниже, стал красться к цели огородами, под защитой высоких растений. Перешагнув через низкий плетень, он пробирался через пышный сад так, что ни одна травинка не шелохнулась, — на случай, если смотрели бы изнутри дома.

Он знал, что должен миновать три сада, чтобы пробраться к большому дому. Через все сады бежал ручеек. Воин зашагал вдоль ручейка.

Он снял корону из перьев. Здесь она только помеха. Он спрятал ее в сумку.

Еще одна собака! И этой он бросил мясо. Она свалилась прямо посреди сада. А вот и мальчик. Мальчик позвал собаку. И побежал было к ней, но вдруг замер на месте! Взглянул на собаку, потом испуганно огляделся вокруг, открыл рот, чтобы позвать на помощь.

Стрела попала в горло мальчика. Воин поспешно затолкал тело в заросли щавеля, а собаку спихнул в воду.

Добыча оказалась очень тяжелой. Идти домой кружным путем нет сил. Придется идти широкой поляной. Сейчас он спрячет добычу в кустарник, а сам заберется на дерево. Здесь он подремлет, пока не наступит вечер. Раз-другой мимо проходят люди из племени простодушных с их смешными старомодными дубинками. При виде их его разбирает смех.

Когда начинает смеркаться, он видит, как мимо крадутся двое, нет, трое. Один — из племени простодушных, двое других — из числа «ястребов».

Воин настораживается.

— Пока мы спали после обеда, кто-то убил у нас двух собак, мальчишку, часового, нашего вождя и обеих его жен, — рассказывает простодушный. — Помогите нам, а уж мы будем платить вам дань.

— Если наши племена объединятся, мы убьем тех, других, и разделим между собой их землю, — говорит первый из «ястребов».

— Конечно, мы поможем вам, — поддерживает его второй. — Но вы должны раздобыть оружие получше нынешнего.

— А где нам его взять? — спрашивает простодушный. — Прежде мы никогда не нуждались в оружии.

— Возьмите в долг у нас, — предлагает первый. — Только уж тогда при дележе земли вам достанется чуть меньше, чем нам.

— Ладно, нам и не надо больше земли, нам вполне хватает той, что мы обрабатываем, — соглашается простодушный. — Лишь бы нас в покое оставили.

Проклятье! Один из «ястребов» обнаружил спрятанную добычу.

— Да, это она и есть, — подтверждает простак, — эта штука принадлежала нашему вождю.

Они что-то тихо бормочут, оглядываются вокруг. Поглядывают на верхушки деревьев. Воин натянул тетиву лука. Видимость становилась с каждой минутой все хуже и хуже. Но ему это только на пользу. Его глаза — острые как бритва, всевидящие узкие щелки.

Снизу доносится глухой звук удара. Это рухнуло тело простодушного, сраженного одним из «ястребов». Оба «ястреба» внимательно разглядывают трофей. Воин сейчас не рискует стрелять. Слишком темно.

Один из «ястребов» несет трофей, другой охраняет его, то и дело оглядываясь во все стороны.

Вот они уже под деревом, где прячется воин. Он все взвешивает. Если он сейчас убьет того, кто несет охрану, другой испугается, бросит трофей и убежит. Но трофей будет испорчен, если его бросить на землю. Убить того, кто несет добычу, воин не решается, по той же самой причине.

Он должен красться за «ястребами», дожидаясь минуты, когда они захотят отдохнуть и опустят добычу на землю.

Воин слезает с дерева по той стороне ствола, которая не обращена к «ястребам».

Опасность огромна. Их двое. Они знают, что он где-то рядом. У них такое же отличное оружие, как у него. Они рослые, сильные, хитрые, как и он сам. Никогда бы они не решились на такое, не будь трофей столь привлекателен.

Остается одно — следовать за ними.

Уже совсем темно. Воин вешает лук со стрелами и все копья на спину, чтобы руки были свободны. Он вытаскивает из колчана одну стрелу. Сейчас — или никогда! Надо напрячь все силы.

Скоро все трое выходят к месту, где земля настолько ровна и мягка, что не слышно даже шагов, как бы тяжко ни ступал человек, и тут воин подкрадывается к тому, кто несет охрану и шагает позади первого. Точным движением одной руки он всаживает стрелу в бок «ястреба», а другой обхватывает его и приподнимает с земли, чтобы тот не упал и чтоб ноги не волочились по траве.

Стрела почти не вошла внутрь — лишь поцарапала кожу — и была бы неопасна, если бы в рану не попал яд. «Ястреба» настигла мгновенная смерть — он даже не успел опомниться от испуга и закричать. Воин пошел дальше, неся в руках убитого, чтобы тот, другой, ничего не заметил. Все так же на ходу ему удалось ценой невероятного напряжения сил бесшумно положить труп на землю.

Они пошли дальше. «Ястреб», несущий трофей, и воин, дожидающийся, когда же он опустит в траву драгоценную ношу. Оба обливались потом. В душной ночи не шевельнулась ни одна травинка. Мириады насекомых шелестели в траве и листьях. Миллиарды крошечных челюстей кусали, дробили на части, пожирали все, что служило им пищей: мертвые листья, живые листья, мертвые деревья, живые деревья, мертвых животных, живых животных, даже — может, друг друга.

— Что ж, теперь, думаю, можно отдохнуть, — сказал человек из племени «ястребов». — Потом — твой черед нести добычу. Хорошая добыча у нас. Моя жена с ума сойдет, когда ее увидит. Мы с тобой бросим жребий, как только придем домой, кому из нас двоих добычей владеть. Счастье все-таки, что у нас под боком эти простодушные.

И «ястреб» осторожно снял с себя ношу.

Женщина стояла в дверях и высматривала мужа. У нее были глаза, как у рыси: она видела ночью так же хорошо, как и днем.

Вот он идет!..

Она сбежала ему по тропинке навстречу.

— Достал? — прошептала она.

— Ты что, не видишь, идиотка, — отвечал он и пошел дальше с тяжелой ношей на плече, весь в поту — пот даже стекал у него по ногам.

Мигом оглядев его со всех сторон, она побежала вперед, настежь распахнула перед ним двери дома.

В комнате он опустил свою ношу на пол. Снял с себя оружие. Она зажгла свет и принялась разглядывать добычу. Глаза ее сверкали.

— Пусть здесь и стоит, — прошептала она, — вот удивятся малыши, когда проснутся.

«А уж как соседи будут мне завидовать», — подумала она про себя.

Он опустился на стул. С трудом перевел дух. Усталые глаза были налиты кровью.

Она села к нему на колени, обвила руками его потное тело и принялась гладить его по спине, а после прижала его щеку к своей пышной груди.

— Уж верно, ты замучился, милый? — заворковала она.

Он отпихнул ее от себя так резко, что она чуть не свалилась с коленей и высоко задрала ногу кверху, прежде чем ей удалось вновь встать на пол.

Он смотрел на нее бешеными глазами.

— Есть хочу!

— Ах ты, бедненький, само собой, ты проголодался.

Она послушно сбегала за едой и питьем. Он залпом опрокинул жбан настойки и молча, почти не прожевывая, проглотил пищу. Раза два он так же молча протягивал жене тарелку, чтобы она снова наполнила ее. Он был голоден как зверь. Она стояла и смотрела, как он ест, склонив голову набок и сложив руки на своем выступающем вперед мускулистом животе.

Сейчас лучше помалкивать. Подождать, когда он придет в себя. Может, лучше и ночью оставить его в покое. Хотя, может, он сам набросится на нее будто ураган, как только насытится. Подождем.

Да, должно быть, трудно досталась ему добыча. Женщина подняла с пола дубинку. На одном из шипов остались клочки окровавленной кожи с длинными женскими волосами. Она поднесла дубинку к лицу, понюхала древко, которое он сжимал руками. Ее глаза заблестели, язык задвигался между зубами. Она понюхала собственное плечо, сбегала в комнату и побрызгалась духами.

Но когда они легли в постель, он хотел лишь одного — спать. Зря только она старалась. Запах крови на дубинке сильно возбудил ее, но старалась она зря. Под конец он накричал на нее.

— Черт тебя возьми, женщина, — закричал он, — отстань от меня! Я же притащил тебе телевизор, о котором ты так мечтала. И хватит с тебя!

— Не кричи, детей разбудишь, — прошептала жена.

— Вот и отстань от меня, — промычал муж и захрапел с открытым ртом, тяжело дыша.

Она лежала в темноте, слушая его храп. Где-то зачирикала птица. Женщина схватилась за грудь, отчаянно замотала головой и застонала.

Один из ребятишек вдруг всхлипнул во сне и закричал.

— Мама, они за мной гонятся…

Она метнулась в детскую, опустилась на колени у кроватки ребенка и погладила малыша по головке.

— Тише, тише, — шептала она, — мама с тобой.

Когда малыш успокоился, она пошла в комнату, где стоял новый роскошный телевизор.

Она вытащила из старого телевизора провода и вставила штыри в новый. На экране появилось изображение.

Реклама. Показ мод. Манекенщица показывает меховую шубу: сначала она идет прямо на зрителя, потом — полтора шага в сторону — и застыла: одна нога впереди другой, лицо вскинуто кверху, плечи отведены назад, живот еле заметно выпячен, рука придерживает меховой воротник; потом полтора шага в другую сторону, грациозно вскидывается вторая рука, и обе руки разводятся в стороны, распахивая шубу, так что мех теперь виден во всем своем великолепии. На лице манекенщицы — каменная улыбка.

«В этой первоклассной модели, — говорит приглушенный, вкрадчивый женский голос, — чувствуешь себя настоящей женщиной. Кому же это не понравится! Прекрасный подарок для самой разборчивой женщины».

Храп воина перешел в какое-то неясное хлюпанье, затем послышалось чавканье. И снова храп. Женщина сощурила свои хитрые глазки. И отправилась спать.

— Ох, папа, до чего же это замечательно!

— Нравится тебе, сынок?

— Такого прекрасного телевизора ни у кого во всей округе нет!

— Это правда, доченька?

— Да. Ты самый лучший папа на свете!

— Рад это слышать. Эллен, не подашь мне сахарницу?

— Знаешь что, пап?

— Что, сынок?

— Ночью мне такой интересный сон приснился. И такой страшный!

— Неужели? Что же тебе приснилось?

— Мне снилось, что ты — охотник за черепами! Вид у тебя был шикарный. Как на тех красивых картинках в журналах.

— Охотник за черепами? — Господин и госпожа Смит рассмеялись.

— Да, пап, вместо того чтобы пойти в контору, ты отправился на охоту и вернулся домой с добычей. Но тут-то вдруг и началось самое страшное; все почему-то вдруг накинулись на меня, а тебя не было. Ты лежал в кровати и спал.

— Да, неприятно, конечно. Ну, а теперь мне пора, иначе я опоздаю на поезд. У меня в конторе назначена встреча с Джонсом.

— А что, он уже клюнул на приманку? — спросила госпожа Смит.

— Само собой! Он самый доверчивый дуралей из всех, кто когда-либо пытался заниматься бизнесом. Остается только прикончить его. Отчасти жаль парня, он малый толковый, да и человек хороший, но для успеха в наши дни нужны совсем другие качества. Он вылетит из игры, а ваш папочка расширит свое дело. Прощай, Лили, возможно, я вернусь поздно. Джонс — рыба крупная, и стоит поймать ее на крючок.

Госпожа Смит проводила мужа до машины.

— Я видела вчера очаровательную меховую шубку, — сказала она.

— Меховую шубку? Ты же только что получила телевизор!

— Да, и в нем я увидела шубку.

Смит рассмеялся. Он неуклюже обнял и похлопал ее, и она довольно долго терпела его ласку. Наконец она отстранилась от него.

— Фи, фи, — вкрадчиво сказала она. — Удачи тебе с Джонсом! Кончай его скорей!

Оба засмеялись.

— И не приходи слишком поздно домой, — прошептала она.

— Постараюсь, — ответил он тоже шепотом. Он взглянул на нее с некоторым смущением. — Обещаю тебе: на этот раз я не вернусь к тебе слишком усталым!

— Не думай об этом, — ответила она, — все будет в порядке.

— Конечно, черт побери, порядок будет! Как только я расправлюсь с Джонсом, так и передохнуть можно будет. А ты, значит, шубку хочешь?

— Скорей возвращайся домой!

Он уехал. А она вернулась к детям.

— Мам!..

— Что тебе?

— Мам, а папа прикончит Джонса настоящим ножом?

— Мам, мой пистолет сломался! Тот, что смертоносными лучами убивает!

Госпожа Смит смотрела на своих малышей и улыбалась с материнской нежностью.

ДВОЙНАЯ СВАДЬБА

Их скамейка была занята.

На ней сидели двое рабочих и расправлялись с завтраком. Один из них скомкал бумагу из-под бутербродов и швырнул в стоящую поблизости урну.

Поуль все же присел на край скамейки. Когда придет Ева, они поищут другое место.

Рабочие сидели, задумчиво глядя в землю перед собой, и молчали. В такую жару пропадает всякая охота разговаривать. Невдалеке, как раз в том месте, откуда обычно появлялась Ева, садовник что-то с жаром втолковывал двум мальчишкам; вот один из них скорчил рожу, и они стрелой помчались к игровой площадке.

Поуль вынул из кармана журнал и принялся дочитывать статью, начатую еще утром. Пакет с бутербродами и полбутылки светлого пива он поставил в тень под скамейкой.

Он уже почти покончил со статьей, когда один из рабочих буркнул что-то насчет того, что пора, дескать, идти снова впрягаться, и они поднялись.

Тот, что первым нарушил молчание, по-видимому продолжая прерванный спор, многозначительно сказал:

— Так что, Поуль, не говори потом, что тебя не предупредили.

— Что? — удивился Поуль. — Что ты сказал? — Он в недоумении оторвался от журнала.

— Тебя что, Поулем звать? — в свою очередь, удивился говоривший.

— Да.

— Ха! Его тоже. — Он ткнул пальцем в сторону своего товарища.

— A-а, понятно. — Поуль улыбнулся.

— Но, между прочим, тебя это тоже касается, сынок, — продолжал рабочий. — Я сказал, не говори потом, что тебя не предупредили. Мы все уже получили предупреждение.

— О чем?

— О чем? О чем же еще можно предупреждать сегодня, дружище? — Рабочий внимательно посмотрел на Поуля, но, поскольку тот недоуменно молчал, перевел взгляд на своего товарища и неодобрительно покачал головой. — Ну вот вам, пожалуйста, еще один, — сказал он. — Господи, да вы что, спите все, что ли?

Поуль с удивлением смотрел, как они неторопливо удалялись, громко стуча тяжелыми деревянными башмаками. Говорят какими-то загадками. Тоже мне, умники.

Он не стал ломать голову над их словами и продолжал читать: «…и кроме того, мы теперь так много знаем о практически неограниченных способностях человеческого организма к приспосабливанию, что этот фактор можно расценивать в качестве надежного противодействия паникерским настроениям определенных кругов. Нет и не может быть никаких оснований для паники…»

— Привет, Полли.

— Наконец-то, Снус. Что так долго?

— У нас была ревизия. Я уж думала, что вообще не вырвусь. Да, Гурли тебе кланяется.

— Ей тоже привет. Скажи, что после мальчишника я зайду за ней.

— Хорошо, обязательно передам. А ты что читаешь?

Он показал сестре журнал. Популярный ежемесячник карманного формата в красивой цветной обложке, на которой изображен развод дворцового караула в парадной форме. — Если хочешь, возьми, когда я прочту.

— Да нет, спасибо. А что, там что-нибудь интересное?

— Иногда кое-что попадается. И пишут здорово, так, что любому понятно. Я вот читаю отличную статейку — какой-то ученый утверждает, что не стоит бояться атомной войны. Говорит, нет никаких оснований для паники. Оказывается, это вовсе не так опасно, как считают некоторые, если, конечно, правильно выбрать место. Хотя все равно, много людей погибнет от радиоактивной пыли. Но способность человеческого организма к приспосабливанию…

Поуль заметил, что мысли Евы где-то далеко, и поспешил закончить:

— Тут сказано, что он крупный специалист в этих вопросах.

— Кто он?

— Специалист.

— Специалист? A-а. Ну что ж, может быть, им виднее. Послушай, Полли, я тут видела на складе мануфактуры такой материальчик для кухонных занавесок! И всего по три сорок пять за метр…

И они перешли к разным метрам, сантиметрам, — в общем к практическим вещам, и болтали так до конца обеденного перерыва; потом каждый вернулся к себе на работу.

Поуль очень любил свою сестру. Они самые обыкновенные люди. Не какие-нибудь там богачи, но, между прочим, живем вовсе не плохо, грех жаловаться.

Поуль работал автомехаником, Ева — продавщицей в кондитерском отделе. Действительно, ничего особенного.

Поуль и Ева выросли в маленькой двухкомнатной квартирке с печным отоплением, в доме, расположенном на длинной оживленной улице, где жили самые обыкновенные люди. На каждом шагу тут лепились мелкие лавчонки, кабачки и другие заведения, то, что газеты называют «их удел». Школу они одолевали сообща. Еве никак не давалось чтение, и ему пришлось порядком с ней попотеть. А она помогала ему с арифметикой, ставшей для него абсолютно непонятной и бессмысленной после порок учителя.

Она всегда пряталась за него, когда их маленькому царству — всем этим подворотням и дворикам, заборам и сараям, укромным улочкам, подвалам и чердакам, полям сражений и тайным лесным тропам — грозило нашествие со стороны непрошеных гостей. Вместе они зарабатывали медяки: бегали с разными поручениями по городу, мыли велосипеды, — в общем изыскивали всяческую возможность разжиться деньгами, чтобы удовлетворить свою страсть сладкоежек. Даже спали они в одной комнате, пока не выросли. В другой распоряжались родители.

Став постарше, они всегда покрывали один другого перед родителями, если кто-то возвращался домой слишком поздно.

— Ты с ума сошла, Снус, отец как черт зол. Давай-ка, ложись скорее, пока он не проснулся.

— А что ты ему сказал?

— Что ты пошла к Хенни.

Вместе они прожигали молодость на танцульках, и она очень гордилась, когда ему нравилась какая-нибудь из ее новых подруг; а его присутствие было надежной гарантией, что даже самые отъявленные хулиганы не посмеют обидеть ее.

Ева очень помогла ему, когда он попал в переплет с девчонкой, от которой никак не мог отвязаться: она достала нужный адрес, а после того, как дело было улажено, проявила к ней внимание и доброту — пока страсти не улеглись. А он, в свою очередь, ходил в полицию, когда она попала в лапы к Эйнару.

Поэтому в глазах друг друга они вовсе не были такими уж обыкновенными. Их связывало гораздо большее, чем кто-нибудь мог предположить.

Еве трудно пришлось после этой истории с Эйнаром. Она никак не могла уйти от него, вся во власти его порочного ненадежного обаяния. Ей казалось, никто из ее знакомых не шел ни в какое сравнение с ним; она видела, что многие из них красивее и симпатичнее, но чего-то им всем не хватало. В компании она большей частью была молчалива и безучастна, а дома, когда не видели родители, частенько плакала. Но не мог же он допустить, чтобы она вот так сидела дома и ревела, и потому тащил ее то в кино, то в Тиволи, то на Баккен.

— Да брось ты убиваться по этому хорьку, не стоит он тебя.

— Я и сама знаю, Поуль, но ничего не могу с собой поделать.

— Ну все, хватит, Снус. Давай-ка лучше захватим Матильду и махнем в Кёге к Роберту и Герде. Пошли.

В защитном шлеме и большущей мотоциклетной куртке, с развевающимися светлыми волосами, она казалась совсем девчонкой. Просто в голове не укладывалось, что с такой можно было обойтись так по-свински. Ну бывает, люди сходятся, расходятся, снова влюбляются — это все понятно. Но впутывать такую девчонку во всю эту грязь — хорек проклятый!

Фирменным блюдом у Роберта и Герды было жаркое из свинины с салатом из огурцов.

— Ну, что, ребята, опрокинем по стаканчику. Ваше здоровье! Рады вас видеть. Какие вы молодцы, что приехали. Герда, смотри, что Херлуф умудряется добывать из обычного картофеля!

Роберт шутник, хороший парень. Герда ему под стать. Скоро у них появится маленький, и Герде это к лицу.

— Видите, Герда мячик проглотила.

— Вечно ты остришь, Роберт. Херлуф, обязательно попробуй горячий соус.

Херлуф один из друзей Роберта. Он только что пришел.

— Теперь через этот мячик в долги года на три влезешь, а, Ева?

Роберт вечно острит.

При ближайшем знакомстве Херлуф тоже оказался парнем что надо. Выяснилось, что он мечтает открыть собственную мастерскую. Как-то само по себе вышло так, что Ева не смогла устоять перед его обаянием. Но обаяние Херлуфа, в отличие от Эйнара, было положительным и надежным.

Херлуф купил автомастерскую. Она помещалась в светлом дворике, в приземистом желтом двухэтажном доме — одном из тех старых домов, которым нипочем все перестройки и реконструкции. В том же дворе находилась и коптильня. Второй этаж дома занимала маленькая квартирка. Мебель, ковры, занавески и все прочее Херлуф предоставил выбрать Еве. Она решила, что кухню они выкрасят в голубой цвет и купят желтый кофейник — совсем как в том игрушечном домике из магазина, о котором она мечтала в детстве.

— Пойдем-ка, я тебе кое-что покажу, — она потащила брата в спальню со скошенными к потолку стенами. — Вот здесь будет что-то стоять, но покупать это заранее — дурная примета.

Сперва он никак не мог сообразить, о чем это она, но потом так и просиял:

— Вот черт, ты что, тоже проглотила мячик? У вас будет малыш?

— Ну да, так уж получилось. Да и Херлуф не против. И потом, что бы там ни было, Фрэрик родится, я не стану от него избавляться. Но со свадьбой мы подождем до апреля. Это я так решила, хотя Херлуф уговаривает устроить ее прямо сейчас. Но если подождать пару месяцев, то весь следующий год с нас будут вычитать гораздо меньший налог, как с неженатых. А у нас сейчас не то положение, чтобы отказываться от денег, верно? Нам, видно, придется туговато на первых порах, пока Херлуф не выплатит сполна ссуду на мастерскую.

— Но ведь это же здорово, — Поуль был явно доволен. — Да и Херлуф парень что надо, на него вполне можно положиться.

— На кого, на меня? Да я завтра же смоюсь в Гонолулу, пока она будет на работе, — раздался в дверях голос Херлуфа.

— Херлуф! Ох, как же ты меня напугал. А ну-ка, не смей входить в комнату с такими грязными ручищами. Сейчас же ступай на кухню, переоденься и вымойся.

Прежде чем отправиться выполнять приказание, Херлуф подошел к ней и легонько шлепнул по спине черной, испачканной в масле рукой и лишь после этого, довольно ухмыляясь, поспешил на кухню. Немного погодя оттуда раздалось его веселое мурлыканье.

Брат и сестра переглянулись и улыбнулись друг другу. И вдруг Ева бросилась к нему на грудь и разрыдалась.

— Ну вот, я снова реву, — сказала она. — Но теперь это оттого, что все так прекрасно складывается. Если бы не ты, мне бы никогда не выбраться из всей этой мерзости. А Херлуф?! Ты даже представить себе не можешь, какой он замечательный человек. Понимаешь, именно человек. И я с ним стала совсем другой. Да и тебе пора бы кончить болтаться попусту. Сколько это может продолжаться? Почему бы и тебе не взяться за ум? Херлуф говорит, что ему одному, видно, не справиться со всеми заказами. Он давно хотел тебя спросить, как ты смотришь на то, чтобы стать его компаньоном. Пора бы тебе тоже остепениться. Хватит бегать за девчонками, ни к чему путному это не приведет, да и Гурли такая хорошая…

Она болтала без умолку, а он, по обыкновению, слушал не перебивая.

Да, тогда им казалось, что все складывается так прекрасно…

— Поуль.

— Да, Снус?

— Как ты думаешь, будет война?

— Война? С чего ты взяла?

— В газетах все время об этом пишут.

— А, вот ты о чем. Не забивай себе голову чепухой. Все это просто пропаганда. Ничего не случится, вот увидишь.

— Но они такое пишут. Прямо жутко становится.

— А ты поменьше думай об этом. Пустое бряцание оружием. Тоже мне, нашла о чем переживать. Говорю тебе, ничего не случится.

— Конечно, конечно, это я так просто.

— Надо же им как-то оправдать свои махинации с нефтью. Если мы сами не сунемся, никто нас не тронет. Слышала, что сказал сегодня по радио Кристиан Нильсен в последних известиях? Наша безопасность гарантирована. Нет никаких причин для паники.

— Понятно. Но можно ли верить всем этим гарантиям? Я, конечно, не берусь судить, но говорят разное.

— «Можно ли верить, можно ли верить…» Пойми, Снус, ничего не случится. Всегда так бывало. Провернут еще одну аферу и успокоятся. Дойдут до последней черты, но переступать не переступят. Знают небось, что делают. Успокойся.

— Видно, все это из-за того, что я в положении. Фрэрик так брыкается в последнее время. Потрогай сам.

И, прижав руку Поуля к тому месту, где Фрэрик громко заявлял о своем существовании, она забыла о войне. Ее лицо стало лицом матери — нежным и далеким от всего, что не было связано с Фрэриком.

— Да, готов поклясться, резвый малыш, — сказал Поуль. — Ну ладно, вернемся к делу. Так сколько пива?

И они снова углубились в подсчеты.

В конце концов, все мы люди. В маленькой кухоньке над мастерской Херлуфа вовсю готовились к предстоящему пиру: свадьбам Поуля с Гурли и Херлуфа с Евой.

За столом собралось двадцать человек. Специально приглашенная служанка помогала накрывать на стол и мыть посуду. Мать Поуля и Евы приготовила угощение: украшенные креветками тарталетки с холодной лососиной под майонезом, жаркое из телятины с румяным картофелем, салат из огурцов, смородинное желе; в кондитерской, расположенной неподалеку, в доме номер двенадцать, заказали мороженое.

Пиршество длилось уже несколько часов. Молодым пришлось выслушать великое множество неумелых тостов с одинаковыми пожеланиями и бесконечными дружескими подмигиваниями в сторону Евиного живота. По мере того, как гости все больше хмелели, речи их становились все более бессвязными и длинными. Вот, к примеру, забавный тост Торсена; он такой смешной, этот Торсен, когда говорит, отбивая такт двумя соусниками. Веселые возгласы, громкие раскаты хохота, шутливые взвизгивания — температура под низкими потолками поднималась все выше и выше. Воздух был насыщен хмельным весельем.

Но вот наконец блюда опустели, их отнесли на кухню, стол прибрали и отодвинули к стене. Мужчины принялись обсуждать мировые проблемы за кружкой пива, а женщины тем временем занялись уборкой и приступили к варке кофе.

— Война, да она же, ясное дело, не окупится, а господам наверху это и подавно известно. Все это просто-напросто их дьявольские хитрости, за которые мы, простые люди, вынуждены расплачиваться. Что угодно — только не война. Разве непонятно, что ничего хорошего она не принесет.

После кофе с коньяком включили радио, алкоголь сделал свое дело, — все закружились в вихре танца, возбуждение вышло из границ допустимого: веселье грозило перейти в буйство или же смениться полным отупением. Едва заметные, тревожные признаки этого понемногу все нарастали: шум грозил перейти в скандал, затрещал пол, этажерка с книгами так накренилась, что женщины в испуге завизжали; Херлуфу пришлось срочно закрепить ее гвоздями.

Танцевальная музыка смолкла. Все немного приутихли, но ждали продолжения. Среди гостей установились самые теплые, почти нежные отношения. Позаботившись, чтобы ничьи бокалы не пустовали, Херлуф подсел к тестю и теще.

— Скоро мы вас прогоним домой, — сказала Ева брату и Гурли. Гурли и Ева были в одинаковых свадебных нарядах.

— Послушайте-ка, что я придумала, — громко крикнула Гурли. — Мы решили пригласить вас, пока все в сборе, посмотреть нашу новую квартиру. У нас там и выпивка с закуской найдется. Я покажу вам, каким мы обзавелись хозяйством.

После краткого совещания, во время которого все говорили одновременно, предложение было с восторгом принято. Всей компанией бросились ловить такси и поехали на квартиру ко второй новоиспеченной паре.

Все новые вещи, которые хозяева демонстрировали с нескрываемой гордостью, были тщательнейшим образом осмотрены, ощупаны и расхвалены. Гурли выступала в роли королевы этого маленького государства, «нашей новой квартиры, дома». Ничего особенного, обыкновенный дом, посудные полотенчики и заново покрашенные комнаты; знаете, мы сторговались с маклером всего за пятнадцать крон, маме удалось уговорить его сбавить с восемнадцати, а Поуль привел все здесь в порядок. Радио — это единственное, что мы купили в рассрочку, да и то только потому, что иначе его купить просто невозможно. Не считая этого мы никому не должны ни эре. Уж так мы договорились между собой, что все остальное может подождать, пока у нас не появятся деньги. Ведь помимо всего прочего, покупать за наличные — дешевле.

Оптимизм и здравый смысл заразительны. Гурли ни на мгновение не сомневалась, что в конце концов получит все, к чему стремится. Гости же радовались, видя ту уверенность, которая исходила от нее, да и от Поуля, хотя он изо всех сил старался казаться спокойным и сдержанным.

Ну, теперь дела этих двух молодых пар должны пойти на лад, особенно после того, как мужчины стали компаньонами в маленьком предприятии, куда Поуль переманил часть клиентов своего прежнего хозяина. Отец Поуля кивнул отцу Гурли. Все будет хорошо; они умеют работать и смогут великолепно вести свое дело, видно, что недолго будут сидеть сложа руки после свадьбы. Да, разумеется, все у них будет хорошо.

Господи, да в конце концов и сейчас уже все идет хорошо.

Они чокнулись стаканами с пивом и принялись усердно закусывать. Торсен прикоснулся холодной бутылкой к обнаженной спине Эдит — та взвизгнула, и началась обычная в таких случаях веселая возня. Тут пришел сосед снизу и начал браниться, но все кончилось тем, что он сбегал домой за женой, и они выпили для разгону пару больших рюмок водки. Вообще-то мы тихие жильцы, фру Хансен, но ведь не каждый же день люди женятся.

— Как все здорово, правда? — Гурли обняла Еву. — Спасибо тебе, дорогая, что у тебя такой брат.

— Ну что ты, право, меня тебе вовсе не за что благодарить, — отвечала Ева. — Не будь приманка такой соблазнительной, он бы ни за что не попался на удочку.

Гурли покраснела от удовольствия. Ева сидела, держа ее руку в своих, и тихо улыбалась.

— А как поживает наш Фрэрик? — поинтересовалась Гурли.

— Спасибо, прекрасно.

Рука Гурли почувствовала благодарное пожатие.

Из патефона неслись громкие звуки «Техасской розы», и вдруг кто-то выключил его.

— Послушайте!

С улицы раздался вой сирены.

— Что бы это могло быть? В такое время. Странно!

— Может, короткое замыкание? Ведь обычно гудят в среду в полдень.

— Но в среду они передают сигнал отбоя. Наверное, это какие-нибудь учения.

— Учения среди ночи? Видать, они все там с ума посходили со своей дерьмовой войной.

— Что за безобразие, так пугать людей!

— Могли бы хоть предупредить заранее, мы же не на войне. Подумать только, пожилые люди вполне могут получить шок.

— И впрямь, какого черта нас не предупредили? — сказал Торсен.

— Вероятно, произошла какая-то ошибка, иначе они, разумеется, предупредили бы. Наверное, где-то замыкание.

Захлопали окна и двери; на лестнице появились женщины в папильотках.

По улице проехала машина с громкоговорителем. Всем предлагалось включить радио и прослушать важное сообщение.

— Включите радио.

Значит, не ошибка.

И не учения.

Мгновенно протрезвев, свадебная компания напряженно вслушивалась в звуки приемника.

— Если это серьезно, то все наше веселье пошло прахом, — послышался упавший голос Торсена.

Гурли плакала, бессильно уронив руки. Поуль обнял ее за плечи. Остальные жались друг к другу. Все поднялись со своих мест. Торсен стоял один чуть поодаль от общей группы.

Диктор объявил, что через некоторое время сообщение повторят.

За окном на улице чувствовалось беспокойство, какое-то удивительно тихое и вместе с тем суетливое. Плакал разбуженный ребенок. Машина с громкоговорителем снова проехала по улице, было повторено то, что только что передало радио. Когда она скрылась за углом, донесся чей-то короткий истерический смех, и все вздрогнули.

— Ха-ха-ха! Что вы мечетесь? Куда вы успеете добежать за шесть минут? Ха-ха-ха!

Смех резко оборвался — наверное, человек зашел в подъезд.

— Мне страшно, — всхлипнула Гурли. Беспокойство, охватившее улицу, нарастало и становилось все более гнетущим. Где-то звякнуло стекло.

— Предупредили… — пробормотал Херлуф.

В сознании Поуля с неотвратимой и пугающей ясностью крутилось то же слово.

Предупредили.

Ева вздрогнула всем телом, неожиданно согнулась и застонала. Послышался характерный булькающий звук. Ее мать в ужасе обвела взглядом всех присутствующих. Они с Херлуфом бросились к роженице и осторожно повели ее в спальню. Мать Гурли поспешила за ними.

— Не может быть… — Гурли беспомощно оглянулась по сторонам. Никто не решался встретиться с ней взглядом. — Надо же что-то сделать…

Что они могли сделать? Теперь.

— Не может быть, — повторила она. — Именно сейчас, когда все только начинается…

Снова показалась машина с громкоговорителем.