Светован. Штудии под шатром небес.

Подземный колокол

Буквально через минуту из-за куста появилась знакомая худощавая фигурка в выцвелой рубахе и высоких резиновых сапогах. Веночек реденьких волос трепетал ржавым нимбом. Из прорезей хитрых глаз брызнул смешок:

— Вам бы пеплом ноги посыпать…

— Бог в помощь, Микула! Косите? — первыми за здешними обычаями здороваются не те, кто работает.

— Креплюсь, как дыня на морозе. Роса ушла — какая уж тут косовица?

Из зарослей лопуха выбежала рябая шавка, принялась пронзительно лаять.

— А матери твоей семь копеек! — топнул на пса Микула.

— А вы правильно дошли. Здесь моя планета, — кивнул на взгорье под Гранкой, где стоял его серый дом под шифером.

— Сюда залез я навечно, словно червь во хрен. Хотя и дед, и отец говорили, что с куска земли еще никто не разбогател…

— Что лучше всего здесь растет? — спросил Светован.

— Камень. Я собираю, а кроты пашут.

И это была правда. Нива вся испещрена холмиками свежей земли. А внизу — длинные насыпи камней, словно татарская изгородь. Из камня были мурованы фундамент, пивница, хлев, лестница, им же был укреплен и берег. Этот заберут для дамбы, говорил Микула, весной будет еще. Когда другие пашут, он собирает камни. Корзину за корзиной. Камни, как зубья скалы, год от года пробиваются из земли. Они ломают мотыги, лемеха и косы. Это один из отрогов большого каменного массива, на котором издревле промышляют карьеры в недалеком Шелестове. Оттуда возили синюю брусчатку еще в Будапешт, Вену, древний Львов.

А теперь этот камень выкапывает на своем огороде Микула. Но это его земля, и ее следует обрабатывать. Когда покончит с камнями, берется за дерн. Другие сеют, а он рубит корни кустарников и бурьянов и тачками свозит вниз, освобождая землю метр за метром. В основном на коленях, отбросив инструмент. Руками пересыпает землю, выбирая камушки и корни. Этот жилистый худенький мужичок долбит скалу, на которой плодородная почва толщиной всего в десять сантиметров.

— Эх, была силушка, когда мамка титьку давала! А сейчас…

Кто-то окучивает ряды картошки, а Микула мостит террасы, чтобы отвоеванные грядки не смыл дождь, чтобы ботва росла вертикально. Кто-то несет из базара тучную рассаду, а он сеет свои семена лука, капусты, свеклы, огурцов. Кто-то смотрит тоскливо на раскаленное небо, а Микула от зари до зари, вместе с детьми, звенит ведрами.

Кто-то потом вздыхает над пожухлой грядкой и жалуется на неурожай, а он несет полные ведра хрустящих огурцов, головки чеснока величиной с кулак, пузатую и сладкую, словно дыни, свеклу. А о картошке и говорить нечего. Сбрызнет ее известковым молочком, подсушит на солнце и насыплет золотой горкой в пивнице. Здесь же — шеренги банок с фасолью, огурцами, томатами в собственном соку, аджикой, борщовой заправкой, грибной икрой, овощными паштетами, виноградным соком. Изо всего винограда, зеленым шатром накрывшего двор, выжимает сок.

— От вина я сдурею, а так — для детей витамины и вкусно.

Семена отбирает самые лучшие. Он сам себе и селекционер, и агроном, и технолог, и кулинар. Зато живности не держит никакой.

— Это чтобы мне во дворе воняло?.. — загибает пальцы.

— Сено я меняю с соседом на молоко и творог, кукурузу — на яйца, самогон — на навоз. А осенью поеду в Винницу (туда вышли замуж две его дочки) и где-то в глухом селе выберу себе и свинью, и бычка. Переработаем их с зятьями, а кум-проводник все готовое привезет в Мукачево. Мясо в доме на год.

Не переводятся у Микулы и грибы. Каждое утро, когда другие только выходят со двора, Микула уже с полной корзиной возвращается. Поход за грибами для него еще имеет и чисто деловое значение: взять на учет дички-сажанцы, чтобы потом весной их привить. А еще Микула старается заприметить ветки, коренья причудливой формы, которые сгодятся в работе.

— Моя голова варит только в одну сторону: что бы такое сделать, чтоб ничего не делать. Вы знаете, что дом я слепил из мусора?..

О том, как Микула строил дом, до сих пор по селу ходят легенды. Строил не за рубли — за копейки. Камни носили с огорода всей семьей. Грузили повозки щебня и намытого рекой песка. Нашли и бесплатный цемент. На станции его выдували из больших цистерн на машины, потом вся платформа была покрыта слоем цемента толщиной в палец. Железнодорожники с радостью разрешали подметать территорию.

Когда дело дошло до стен, Микула разработал целую комбинацию. Он придумал свою технологию легкой, теплой, а главное — бесплатной стены. Жена его тогда работала в столовой кирпичного завода — оттуда брали битый кирпич и шлак из печей. Смешивали с каменной мучкой, добавляли извести, немного цемента и заливали это в дощатую опалубку. На следующий день щиты поднимали — и стена вырастала еще на метр.

Самое интересное, что делали они это вдвоем с беременной женой. Но как?! На этом строительстве никто не поднял руками ни одно ведро. На каждом углу торчали деревянные "журавли", с помощью которых жена одной рукой поднимала ведра с материалом наверх. Там уже был Микула. На земле же он нарезал и обтачивал стропила, а вверху их только соединял. С деревом тоже не было проблем. Лес сам "зашел" к нему в огород. Лесник ворчал, намекая на "дань". Но Микула быстро поставил его на место: "Что, этот лес сажал твой отец?"

От родника, пробившегося под берегом, прокопал траншею, бросил шланг — своя вода круглосуточно. Возник вопрос с отоплением. Из двух газовых труб сварил "барабан". Нагревается щепками, обрезками из мастерской, лозой, опилками. Все это медленно тлеет, окисляется, зато теплынь такая, что дети зимой почти не накрываются.

Нелегко здесь жить, но жить можно, если человек хозяин своей голове.

— Я давно мог бы уже стать начальником, если бы отца не выгнали из партии через деда-кулака. Не хотел сдавать возы и волы в колхоз. И детям, и внукам подпортил карьеры. Покинул я село, подался в город, научился работать на кране. На высоте хорошо: небо, птицы поют, людской подлости меньше. Но жить на небе не будешь — не святой поди. Государственные общежития, чужие квартиры, а дети ведь свои, родные. И густо их. Полночь прошла — голова и глаза. Мы с женой шли на рекорд. Говорю ей: давай сделаем тридцать штук. В старости будем ходить от одного к другому. Так месяц и проживем без беды… Тридцать не тридцать, а пятерых Бог дал. Надобно было свое гнездо вить. В деревне сказали: садись на трактор в колхозе — дадим участок. Дали, — кивает на каменистое взгорье под Гранкой. — Никто не хотел брать надел с подземным колоколом. А я взял, потому что рядом дедовы и отцовские кости покоятся. Я и сам придерживаюсь их науки: надейся на добро, а плохое и само придет…

Так оно внезапно и пришло. Прослышала беда — за неделю сгорела от рака жена. Вместе с ней сгорела и частица его души. Осталось у Микулы на руках пятеро детей. "И мамка, и нянька для них". Но Божья мельница молоть не перестает. Первое, что сделал, — рассчитался на работе. Рабочая элита, виртуоз башенного крана в одну секунду слетел на грешную землю и врос в нее по колени. В эту желтую желтяницу, которая лучше всего рождает камень, а в летний зной и сама становится камнем. Надо было кормить детей, выводить их в люди. Когда голова сельсовета предложил отдать хотя бы самого младшего в интернат, Микула отрезал: "А твоя мать почему тебя не отдала в интернат? Может, был бы мудрее".

Думал-гадал, как жить дальше. Светлая крестьянская голова не подвела и на этот раз. В Обаве непрерывно трещат две пилорамы, перемалывая окольные леса на опилки. Там лежат целые терриконы буковых отходов-горбылей. Микула и разглядел & них свое ремесло. Нарезает брусья и подвешивает сушить. Из старой стиральной машины сделал токарный верстак, на котором точит ножки. На складах умирающих заводов все еще можно дешево найти фанеру, плиты, жгуты, пластик и другую мелочь. С этого он мастерит табуреты, столки, полки. Добротную и доступную для села мебель. Еще и украшает нехитрой резьбой. А между тем — вылазки в лес. Оттуда возвращается навьюченный пнями, корнями, причудливыми ветками.

— Сделай мало, но хорошо, — мой трудовой закон, как дед покойный говорил.

Склонился ко мне и доверчиво шепнул, что собрал небольшую сумму, но не хотел бы ее трогать — это для Оли, на дальнейшую науку. Теперь учится "на филолога".

Оля, сероглазая, тонкая, как тростиночка, грациозная, чинно хлопотала по двору, накрывала под айвой стол.

Мое внимание дробилось. Краем уха слушал Микулу — это ведь готовый очерк! Одним глазом следил за Светованом, который неспешно обходил Микулин сенокос, время от времени наклонялся и подбирал "луг". Вторым же глазом я втихаря следил за Олей. Она тоже поглядывала в мою сторону, тут же гася свой взгляд. Ходила одной стороной, пряча тоненький шрам от ожога, тянущийся от уголка губ до уголка глаза. Светлая подкова на покрасневшей от смущения девичьей щеке. Почему-то именно этот шрам притягивал взгляд. И девушка, заметив это, еще больше смущалась.

Позвали к столу. Прибежали и Микулины мальцы. Старик тоже спускался по склону, держа в руке пучок цветов. Издали крикнул Оле:

— Ну что, красна девица, хочешь угадаю, что приготовила? Грибы лисички с луком и укропом…

Оля кивнула соломенной челкой.

— Более чистый и вкусный гриб, чем лисичка, на земле не растет, — продолжал Светован. — Они растут в местах, облюбованных лисьими парами. С лисьей любви и вырастают.

Стол был тесно уставлен закусками с пивницы, зеленью с огорода.

— А я боялся, что ты меня камнями угощать будешь, — сказал старик Микуле.

— Наша Оля и с жерновов суп сварит, — степенно похвастал тот. — Но хватит сказки сказывать, это только поп и петух поют на голодный желудок.

Обедали с хорошим настроением. Старик тоже имел охоту побеседовать, радо общался с детьми. Спрашивал, умеют ли плавать и ловить руками рыбу. Советовал кушать больше ягод, фруктов и ходить босиком до самых морозов.

— Это ж какая мне экономия будет! — смеялся Микула.

И о пользе от чтения добрых книг говорил дед.

— А сколько надо прочитать книг, чтобы стать умным?

— спросил самый младший.

— Две-три хватит, — серьезным тоном отвечал Светован. — Но чтобы найти эти заветные книги, может, надо перечитать и тысячу.

Оля улыбнулась, открыто встретила мой взгляд. И шрам на щеке побелел еще больше. Позже Микула рассказал нам, что это она обожглась, когда несла казан с кипятком. Маленькая хозяюшка бралась за любую взрослую работу.

Старик заметил на стриженой головке мальца какие-то вавки и сказал, что передаст мазь. Когда дети разбежались, он вынул из кувшина, в который Оля положила цветы, стебелек с бледными колокольчиками и протянул Микуле. Потряс.

— Ну-ка слушай, так ли звенит твой медный колокол?

Мужик растерялся, молча улыбнулся.

— Бери железный щуп на добрых десять пядей, — велел Светован. — Прощупаєм твою землю.

Микула взял пруток арматуры, и мы пошли к некошеному еще клину. Оля шла за нами босиком. Старик указал место. Микула нашел дубинку и начал забивать стержень. Железо входило в землю легко, как в масло. Он даже сопрел от удивления.

— Здесь подземная скала треснула, — объяснил Светован.

— И колокол провалился туда.

— Отец родимый, вы что, видите сквозь землю? — воскликнул Микула.

— Нет, умник, я вижу сквозь пелену, которую вам лень стереть с глаз.

В тот же миг арматура уперлась во что-то, тихо звякнула.

— Ну вот, — протяжно молвил старик, — мы отработали свой обед, хозяин.

Микула был ошеломлен и, похоже, потерял дар речи. Не знал, за что хвататься, бил себя по бокам, тер ладоней небритое лицо. Так делают люди, когда неожиданно находят то, что давно искали. Или потеряли то, чем особо дорожили. Быть может, в нем сейчас смешались оба этих чувства — достижение столь давно ожидаемого и утрата сокровенной мечты. Такое случается с людьми.

(Позже он выкопает колокол и отдаст его для монастыря. А на том месте поставит каменный крест. Сам его возведет. Благо, камней вокруг предостаточно).

Я тоже чувствовал себя словно обворованный, что все так быстро разрешилось. Сорвал цветок-колокольчик и незаметно протянул Оле. А Микулу мы оставили в замешательстве. Куда и делись его смешливость да колючее, как щетина, слово. Он так и стоял неподвижно в своих пластиковых шлепанцах и парусящей на ветру рубахе. Твердый, как камень, который своенравно лезет тут из земли. Светлый, как лучи, греющие косинский берег до позднего вечера. И высокий, как гора Гранка, в своих простых мечтах.

На распутье пастушьих тропинок, где мы утром нашли десятку (ее уже не было), я спросил своего спутника:

— Вы таки услышали звон из-под земли?

— Естественно, нет.

— А как нашли то место?

— Я нашел колокольчик. Цветок.

— Вы надо мной насмехаетесь?

— Упаси Бог. Просто я знаю норов земли. Вспаханная почва, например, всегда теплее, чем целина. Там, где высоко подходит вода, тоже теплее. И вокруг деревьев — снег всегда там тает быстрее. В ложбинках холоднее. А над пустотами земными и трава растет пустая. Реденькая, бледная, слабая. Те цветки-колокольчики и указали мне место…

Я не знал, что сказать на это. У меня уже не было сил удивляться.

— Хорошо, что вы помогли Микуле.

— Этому человеку не надобно помогать, — молвил Светован. — Он душой врос в свою землю. Она ему помогает. Для человека доброго попросим у Господа и живота долгого…

— Даже рука чешется написать о таком, — вырвалось у меня.

— Ну да, написать и присолить.

— Что присолить? — не понял я.

— Написанное, чтобы дольше помнилось… Я и тебя хочу кое-что спросить. Ты прямо съедал глазами девушку, его дочь. Красивая, правда?

— Красивая.

— Признайся, хотелось ее поцеловать?

— Хотелось, — неожиданно признался я.

— А которую щеку больше хотелось поцеловать — здоровую или обожженную?

— Ту, которая со шрамом, — ответил я, сам дивясь своей откровенности.

— Хорошо. Это хорошо.

— Почему? — спросил я.

— Почему? Да потому, что ты исцелился, парень… Только через женщину узнает мужчина, кем он является на самом деле…

— И с вами тоже такое было?

— Конечно было. Разве я из глины?..

Дальше до самого дома мы шли не разговаривая. Он, правда, бормотал какую-то несвязную песенку:

Я не узнавал своего деда. У Микулы мы выпили по стаканчику грушевой водки. Возможно, отсюда и веселье? Обратно, хотя и поднимались, мы шли быстрее. Ноги уже помнили дорогу. Нам подсвечивала роса, облитая лунным светом. Мы вышли по росе и с ней же и возвращались. Росой сомкнулся наш день.

В первый же мой сон явилась девушка с красивой улыбкой и нежным шрамом на щеке, покрытой персиковым пушком. Ее уста что-то беззвучно шептали, и я внимательно ловил эти немые движения. Во снах нам всегда говорят то, что мы хотим услышать наяву.