Там, за передним краем

Ночью через Гаую

После прорыва обороны противника полк, обойдя озеро Лиласте, с ходу овладел станцией с таким же названием и устремился вдоль побережья Рижского залива к реке Гауя.

Лавров, догоняя подразделение, не сразу понял, откуда это родился монотонный шум. И ветер вроде стал свежее. Наконец расступились сосны, и Вадим застыл как вкопанный: он впервые увидел море. Необъятная водная ширь. До самого горизонта только вода. Нет, вон справа еле видны силуэты двух кораблей. Чьи они? Наши или фашистские? В какой мере их волнует то, что происходит на берегу?

Проваливаясь по щиколотку в белом сыпучем песке, Вадим шел к воде. Каким-то неведомым образом она звала, манила к себе, как манит в жаркий день лесная прохлада. Серые волны с темным отливом и белыми гребешками одна за другой накатывались на берег, растекаясь, шептали ему что-то ласковое. Уходили вглубь, узнавали там морские новости, снова возвращались и, нежно поглаживая песчинки, перебирая их, рассказывали. Берег молча слушал, впитывал нужное и, простившись с одной волной, ждал другую. Вадим зачерпнул ладонью немного воды, попробовал на вкус. Сплюнул — солоноватая, противная.

Вдруг впереди взметнулся водяной столб. Метров на пятнадцать вверх. Нижняя часть его, мутная, грязная, сразу осела, а верхняя рассыпалась на тысячи мельчайших брызг и радугой вспыхнула на солнце. Второй столб был песчаный. Серое облачко от него, светлея, медленно поплыло в сторону. «А третий может оказаться рядом со мной», — подумал Лавров и поспешил в лес, на опушке которого его ждала Марина. По пути сюда они встретили Риту, и Надя осталась с ней.

Выбитые с занимаемых позиций, фашисты поспешно отступали. Изредка огрызаясь артиллерийским и пулеметным огнем, они уходили за полноводную Гаую. К ее кустистым берегам полк вышел в сумерки. Ни моста, ни лодок. Ничего. Только вода, стремительно бегущая к морю, что совсем рядом. Как преодолеть эту преграду? На чем? Вплавь до того берега не доберешься.

Сержанта Лаврова вызвал к себе начальник штаба. Вадим нашел майора в дачном домике, спрятавшемся среди высоких сосен.

— Суть вот в чем, — без предисловий начал офицер. — Ночью мы будем форсировать Гаую. Тихо, без огня. Но гитлеровцы имеют дурную привычку вешать осветительные ракеты. Для нас они крайне нежелательны. Представляешь, дурацкое положение: ты на воде, а над тобой прожектор висит, ты ничего вокруг не видишь, а тебя — отовсюду. Говорю это вот к чему: у тебя, слышал, есть мастера сбивать осветительные ракеты.

— Есть одна, Чуринова, — ответил Лавров. — Только не знаю, как у нее сегодня получится.

— А в чем дело? — поинтересовался майор.

— Горе у нее большое. Очень она старшего сержанта Николаева любит. И когда он лежал, тяжелораненный, она была рядом. Сейчас ходит сама не своя.

Майор подошел к окну, зачем-то попробовал, крепко ли оно заперто, и, не поворачиваясь к Лаврову, сказал:

— Потеря Николаева — для всего полка потеря, а не только для нее. Это прирожденный разведчик. Не знаю, останется ли в живых… Отправили мы его в госпиталь. Но Языкова говорит, что шансов на спасение нет почти никаких. Командир дивизии приказал представить его к званию Героя Советского Союза. — Отошел от окна, стал около Лаврова, устало улыбнулся: — Но, понимаешь, мой юный друг, война — штука злая, она не терпит сантиментов. И солдат на ней тогда становится настоящим бойцом, когда умеет наступать на горло собственной песне. Передай, пожалуйста, Чуриновой мою просьбу: пусть она сегодня ночью не даст светиться ни одной фашистской ракете. Это будет ее месть за раны Николаева. Для нас, для полка, такая месть гораздо ценнее, чем уложить два — три ублюдка. Понял?

— Так точно, товарищ майор.

— Ну вот и хорошо. А сейчас бери своих «стеклышек» и иди в батальон капитана Портона. Он сегодня ночью будет форсировать Гаую.

Второй батальон, только что введенный в бой, расположился вдоль реки. Было уже темно. Но подготовка к переправе шла вовсю. Разведчики перед этим прочесали всю округу. И не напрасно. В камышовых рукавах, в уцелевших сараюшках, а то и просто в кустах они разыскали около двух десятков лодок. Вот их-то сейчас и готовили солдаты: затыкали паклей щели, устраивали сиденья. То за одним, то за другим кустом вспыхивали спички или робкий лучик фонарика. Слышался тихий говор:

— Прикройся палаткой. Аль забыл про маскировку? Учуть их, у́чуть…

Лавров, услышав знакомый голос, улыбнулся. Давно он уже не встречался с сержантом. Деловой мужик. Такого трудно представить где-то в тылу, допустим, в штабе. Худощавый, с покрасневшими глазами, заросший щетиной, со сбившейся на бок пряжкой брезентового ремня, он вроде и родился в окопе. Наверное, и дома такой же хлопотун, несобранный, забывчивый, не все умеет, но за все с удовольствием берется…

Снайпера шли цепочкой. Изредка останавливались, и очередная пара уходила к берегу. Капитан Портон посоветовал рассредоточиться. Вот они и занимали сейчас позиции в ста-стапятидесяти метрах друг от друга. Задача всем была предельно ясна: бить по вспышкам огня на том берегу. Чуриновой — по осветительным ракетам, что зависают в воздухе.

Тревожно гудел осенний ветер. Холодные волны с шумом ударялись о берег. В мирное время при такой погоде вряд ли кто пожелал бы даже рыбу ловить. А сейчас это хорошо. Не слышно плеска весел, скрипа уключин. Погода будто сама прикрывала наших бойцов. Вот даже дождик пошел. Да сильный какой! В этих случаях Лида Ясюкевич всегда говорит: «Партызанам милей, кали ноч пацямней».

В три часа ночи первые лодки были тихо спущены на воду. Ни стука, ни говора, ни даже всплеска воды. Погрузили пулеметы, ящики с патронами, гранаты. В больших бумажных мешках — сухой паек. В одну из лодок сел капитан Портон, в другую — комсорг батальона старшина Болдырев. Тихо отчалили. И вроде канули в темноту. Ничего не видно, ничего не слышно. Дождь тысячами нитей будто связал небо с водой. Лишь изредка, когда он чуть затихал, антрацитовым цветом поблескивала река. Противоположный берег, затаившись, молчал.

Прошло десять минут. Лавров мысленно прикидывал, где теперь лодки. Наверное, уже до середины доплыли. А тут, рядом с ним, спускали на воду другую «флотилию». Возглавлял ее старший лейтенант Петров. Грузились быстро, тихо. Так же тихо отплыли.

Противоположный берег продолжал молчать. Изредка татакала оттуда пулеметная очередь, проносились вверху светлячки трассеров.

По времени первая группа должна уже вот-вот достигнуть берега. И тут над рекой взвилась ракета. Описав полукруг, погасла. Несколько секунд оставалась темнота. Вроде фашисты ничего не заметили. А скорее всего, были в шоковом состоянии, увидев у себя под носом русских. Ибо тут же небо начали чертить желтые, красные, зеленые огни. Частыми вспышками запульсировал один из пригорков. К нему тут же устремились светящиеся нити: открыли огонь снайпера. Еще в одном месте показался дергающийся язычок пламени. Показался и сразу потух. Вадим видел, как несколько светлячков, пущенных с нашего берега, закончили свой полет у основания язычка. Молодцы, девчата!

Неожиданно гладь реки осветилась ярким голубоватым светом. Над водой повисла на парашютике ракета. И все видно стало, как на ладони: спешащие к берегу первые лодки, плывущая на середине «флотилия» старшего лейтенанта Петрова. Сквозь треск разгорающегося боя Лавров явственно услышал, как справа от него прозвучал выстрел из винтовки. Но тысячесильная свеча продолжала висеть. Второй выстрел — и сразу кромешная темнота.

Прошло не больше полминуты, и в небе вновь вспыхнула яркая звезда. Один за другим хлопнули выстрелы справа. Дымно брызнули искры. Лавров только и успел заметить, что лодки капитана Портона и старшины Болдырева ткнулись в берег, с них начали соскакивать солдаты. Снова темнота, вспарываемая лишь сигнальными ракетами да огненными пунктирами трассеров. Как писала потом дивизионная газета, фашисты не ожидали форсирования полноводной Гауи ночью, тем более на подручных средствах. Поэтому удар смельчаков под командованием капитана Портона был для них полной неожиданностью. Они начали поспешно отступать. В это время высадившаяся рота старшего лейтенанта Петрова прочесывала берег, очищала его от случайно оставшихся гитлеровцев. К рассвету весь полк переправился через реку и устремился вдоль побережья к Риге.

Наиболее отличившиеся при форсировании были награждены. Ордена и медали им вручил потом лично командир дивизии полковник Никаноров Николай Сергеевич. Надя Чуринова удостоилась медали «За отвагу».

Батальоны ушли вперед. Как они продвигались, было хорошо слышно и здесь, неподалеку от реки, где остановились тылы полка. Саперы, разделившись на две группы, очищали от всякого хлама полуобвалившиеся немецкие блиндажи, готовили их под КП полка и полковой медпункт.

Дождь, начавшийся ночью, не переставал, поэтому песок сверху был мокрым, твердым. С одной стороны это хорошо — ноги не вязли, а с другой… Ни сесть, ни лечь. Но все же и сидели, и лежали. Копали углубление и где-то сантиметров через 20–30 добирались до сухого песка. Девчата-снайпера, наконец-то собравшиеся вместе, устраивались в таких углублениях по двое и, прикрывшись плащ-палатками, дремали.

Бодрствовала одна лишь Лида Ясюкевич. Она нашла неподалеку неглубокую, но просторную яму и пристроилась там варить кашу. Четыре котелка с водой висели в ряд на прогнувшейся палке, закрепленной на двух рогульках. Рядом, на вещмешке, прикрытые маслянистой бумагой, лежали брикеты пшенного концентрата. Лида получила его на все отделение. И не только кашу, но и сухари, сало-шпиг, сахар, чай. Она добровольно взяла на себя обязанности, как шутили девчата, старшего хозяйственника. «Жыви для людей — будуць жыць и для цябе», — вот ее золотое правило.

Вода в котелках уже пузырилась, готовая вот-вот закипеть. А над ямой, где устроилась Лида, даже струйки дыма не показалось. «Как же это она сделала?» — думал Лавров, подходя к «кухне». Оказывается, очень просто: разведчики где-то добыли сухой спирт и поделились им с девчатами. Белые кубики его и горели сейчас под котелками почти невидимым пламенем.

Наконец вода забулькала. Лида стала разламывать желтые брикеты и осторожно засыпать массу в котелки, помешивая ложкой. Подошли Надя Чуринова и Рита Кулдзиня. Молча присели, поправили накинутые на плечи плащ-палатки, протянули к огню покрасневшие руки. Вадим взглянул на Надю. Боже, как может измениться человек за какие-то сутки! Нос заострился, щеки ввалились, лицо бледное-бледное, четко выделились на нем все пятнышки-рыжинки. А глаза уже совсем не голубые, а цвета перекаленной стали, темно-серые с голубоватым отливом.

Ни спрашивать, ни говорить ни о чем не хотелось. Пыхала в котелках разваривающаяся каша, монотонно шумели дождь, сосны и море, несмолкаемым гулом напоминал о себе гремевший бой.

Откуда-то вывернулся капитан Кобахидзе. Увидев снайперов, расплылся в улыбке.

— Вах, вах, кого вижу! — направляясь к девушкам, говорил он. — Первый раз на одной позиции сошлись. Мы тут рядом гаубицы свои ставим. А вы? Передышка, наверное? — Смотрит на Риту. В глазах радость, восхищение. Та ответила тихой, нежной улыбкой. — Но почему молчите? — в недоумении остановился капитан. — Может, ваш секретный разговор прервал?

— У вас закурить не найдется? — вдруг повернулась к нему Надя.

— Закурить?! — удивился Вахтанг. — По-моему, вы никогда этим не баловались. — Увидел лицо Нади. Стал торопливо искать в карманах. — Да, да, слышал… Сейчас найду. — Достал чуть помятую пачку «Беломора», подал. Зачем-то снял фуражку.

Чуринова прикурила, сильно затянулась. Огонек с шипением пополз по папиросе, словно по бикфордову шнуру. Выдохнула, не закашлялась, будто всю жизнь курила. На самом деле — впервые в рот взяла. Еще раз затянулась. Присела поближе к огню, поочередно греет руки. В глазах какой-то нездоровый блеск. Все молчат.

Рита тихо встала и пошла в лес. Капитан Кобахидзе хотел было двинуться вслед, но она приостановилась, покачала головой: не надо. Ей хотелось побыть одной.