Там, за передним краем

Рассказывают очевидцы

Ноги мягко ступают по мокрой хвое. Вверху о чем-то шушукаются кроны вековых сосен. Соленый ветер доносит шум неспокойного моря. Хорошо слышны раскаты артиллерийских залпов. Там идет бой за Ригу. Славный, родной город! Как давно она не была в нем! Тогда, в субботу 21 июня сорок первого, они всем классом после торжественного выпуска в школе поехали в столицу. Ходили по ее паркам, улицам и площадям. Пели, смеялись, ели мороженое. Потом все пошли провожать ее на вокзал. Она уезжала к отцу — инженеру, который осваивал новую технологию на одном из заводов в Подмосковье. Уговорил жену, чтобы отпустила к нему Риту погостить недельки на две. Мать и сама была не против поехать, да не могла: заболела старшая дочь Мирдза. Она недавно вышла замуж, уехала с Артуром поближе к Эстонии, поселилась там на, хуторе, вела хозяйство, да где-то простудилась, подхватила воспаление легких. Вот мать и собиралась навестить ее, а заодно и близких родственников.

…Поезд шел на Москву. Утром 22-го Риту догнала страшная весть: война. До отца добралась только к вечеру. Как он обрадовался ее приезду! На другой день взял с собой на завод, водил по цехам, знакомил с товарищами. О войне говорили, но без особой тревоги… У всех была одна мысль: это не надолго, Красная Армия быстро приведет в чувство зарвавшихся фашистов. Но с каждым днем тон разговоров менялся. А однажды Вилис Кулдзиня пришел в общежитие, где они с дочерью занимали отдельную комнату, и молча стал складывать в чемоданчик белье, мыло, полотенце. Рита с недоумением смотрела на него. Наконец он подошел к ней, обнял за плечи, сказал виновато:

— Иначе, доченька, я не мог. Фашисты уже в Прибалтике. Военком удовлетворил мою просьбу — еду на фронт. А ты оставайся на заводе. Я говорил с главным инженером. Рабочие руки сейчас очень нужны. Побудешь пока ученицей, а там и за станок станешь… От мамы ничего нет?

— Ничего. Она, наверное, на хуторе у Мирдзы. А там же — ни радио, ни газет.

На другой день отец попрощался с дочерью…

Рита поступила на завод. Полтора месяца поучилась и стала к токарному станку, обтачивала корпуса для 45-миллиметровых снарядов. О матери и сестре ничего не знала. Там были уже гитлеровцы. И от отца вдруг перестали приходить письма. «По секрету» ей передали, что часть, в которой он служил, попала в окружение. А в начале сентября завод эвакуировали за Куйбышев. Год занималась Рита «снарядным делом». Потом услышала, что девушек принимают на курсы снайперов. Она — в военкомат, в райком комсомола. Упросила, послали. И вот на фронте… Что с отцом, где мать — ничего не знает. Но надежды не теряет. «Может, в Риге что-нибудь узнаю», — успокаивает себя.

…Шумят сосны. Ласково, убаюкивающе. Под ногами — зеленые кустики черники. Сорвала несколько ягод. Вкусные. «Интересно, а на Кавказе есть черника? Вахтанг говорит, что на Кавказе все есть. И вообще утверждает, что такой красоты, как там, нигде нет. Смешной он. И хороший»… Задумавшись, тихо, как бы про себя запела:

Вдруг за кустами раздался шорох. Рита метнулась за дерево, прижалась, передернула затвор винтовки. Прислушалась. Вроде тихо. Но чувствует, что кто-то затаился там. Направила туда ствол, крикнула:

— Кто в кустах? Выходи! Или стреляю.

— Не стреляйт. Ми свой. — С поднятыми руками вышли двое. Одежда грязная, порванная, сами обросшие. — Ми латвиеш, ми свой. Идем советски офицер.

— Разберемся, — выходя из-за сосны, ответила Рита. — Сейчас много «своих» бродит. А ну-ка, вперед! Руки не опускать, иначе стрелять буду. — Говорила она по-русски без всякого акцента и потому задержанные все еще озирались по сторонам: может, это не она пела латышскую песню?

Идут с поднятыми руками, бормочут что-то. Потом один не выдерживает, поворачивается:

— Сакист, юс эсиет латвиете? (Скажите, вы латышка?)

— Я. Ун вел — эс эсму Сарканас Армияс каравирс. (Да. И еще — я солдат Красной Армии.)

— Бэт фашисти тейца, ка большевики висус латвиешус эсот айзсутиюши уз Сибирию. (А фашисты говорили, что всех латышей большевики сослали в Сибирь.)

Рита усмехнулась:

— Мазак буту клаусиюшиес Геббелсу, бэт вайрак домату ар саву галву. (Меньше бы слушали Геббельса, а больше думали своей головой.)

— Мэз даудз домаям, мадель ари атнацам уз шеиени. (Мы много думали, потому и пришли сюда.)

Девушки, собравшиеся к огоньку, даже повскакали, когда увидели между сосен двух неизвестных с поднятыми руками и Риту позади них. Капитан Кобахидзе выхватил пистолет и побежал навстречу. Задержанные подошли к снайперам, остановились.

— Это откуда же такие женихи? — склонив набок голову, с улыбкой спросила Света.

— Ми латвиеши, — быстро заговорил тот, что был повыше ростом и с густой рыжей щетиной. — Я Альфред, коммунист, бежаль тюрьма. Ян, — он показал на друга, — бежаль лагер, Саласпилс. — Ян утвердительно закивал.

Со словами «Проверить, на всякий случай, не помешает» капитан Кобахидзе обыскал их. Оружия нет. Разрешил опустить руки.

— Ми хочим воевайт, — снова заговорил первый, — фашист убивайт. — И, повернувшись к Рите, спросил по-латышски: — Кадс приекшниекс атляус мумс иестамиес Сарканая Армия? (Какой начальник разрешит нам вступить в Красную Армию?).

Рита пожала плечами. И тут увидела заместителя командира полка по политчасти. Он вышел из землянки и направлялся прямо к снайперам.

— Майор Воронков идет, — сказала Рита вполголоса. Девушки, поправляя обмундирование, повернулись в сторону командного пункта. Не дойдя несколько метров, Тимофей Егорович снял очки, протер их носовым платком и, взглянув на задержанных, строго спросил:

— Кто такие и почему здесь?

Кулдзиня пояснила, что это латыши, бежавшие из Риги, хотят воевать против фашистов. Один из них (показала на Альфреда) говорит, что он коммунист, сидел в рижской тюрьме, другой — в Саласпилсе, в концлагере.

— Это интересно, — промолвил Воронков и взглянул на часы. — Очень интересно. Значит, прямо из Риги? — Увидел Вахтанга. — Капитан Кобахидзе, кто свободный из артиллеристов, пригласи сюда. Послушаем, что творится в Риге. Это полезно знать всем. Тем более из первых уст. — И обращаясь к Альфреду, спросил: — Так вы коммунист? Как ваша фамилия?

Латыш сразу выпрямился, ответил с гордостью:

— Шесть год партия коммунист. Зват Альфред Лаугалайтис. Он, — Альфред показал на друга, — Ян Каулиньш.

— Расскажите нам, — попросил Тимофей Егорович, — что же сейчас происходит в Риге? Пожалуйста, присаживайтесь.

С трудом подбирая слова, иногда обращаясь за помощью к Рите, Альфред Лаугалайтис начал рассказывать.

К массовому истреблению коммунистов, активистов Советской власти гитлеровцы приступили сразу, как только захватили Ригу. Были созданы концлагеря в Межапарке, Саласпилсе, Страздумуйже и других местах. В тюрьмы — центральную, срочную, цитадель — сажали «наиболее опасных врагов рейха». Почти все еврейское население города было отправлено в гетто. Начались расстрелы. Арестованных вывозили в Бикерниекский, Румбульский, Дрейлинский леса и там уничтожали.

Все карательные операции проводились под руководством военного коменданта Риги генерал-лейтенанта Зигфрида Руффа и обергруппенфюрера СС Фридриха Еккельна, генерала полиции, которому была предоставлена вся полнота власти над войсками СС, СД, гестапо и полицией на территории Прибалтики. Это по его прямому указанию были расстреляны депутаты Верховного Совета Латвийской ССР Лиекнис, Струпович, художник Айженс, писатель-драматург Лукс, известный историк профессор Дубнов и другие видные общественные и политические деятели.

30 ноября и 7 декабря 1941 года по приказу Фридриха Еккельна в Румбульском лесу было уничтожено свыше 30 тысяч советских граждан. Там же расстреливали евреев из рижского гетто и прибывших эшелонами из западных стран.

— В городе часто был облав, — продолжал рассказ. Альфред Лаугалайтис. — Молодой, здоровый латвиеш — марш Дойчланд. Немножко старый — тюрьма, лагер. Если попаль… — Альфред замялся, повернулся к Рите, спросил по-латышски: — Ка криевиски бус чиганс? (Как по-русски будет цыган?).

— Цыган, — подсказала она.

— Да, если попаль чиганс — стреляйт. Все чиганс Латвии убит. Меня поймаль — тюрьма.

Заключенным давали в день три четверти литра навара из листьев свеклы, приготовленных как силос для скота. В этой бурде порой плавали окурки, солома, черви, а на дне всегда оставалась земля.

Допрашивали арестованных днем и ночью. Пытки применялись самые изощренные. В частности, допрашиваемого раздевали догола, клали на скамейку лицом вниз, после чего два палача в сапогах становились на жертву и топтали. Чаще всего это приводило к тому, что у заключенного лопался мочевой пузырь и через 3–4 часа наступала смерть. Другим всовывали в рот ствол пистолета, заставляли сжать зубы и после этого вырывали ствол изо рта вместе с зубами. Или заставляли держать пальцы над зажженной свечой до тех пор, пока не обуглятся ногти.

— Нас часто гоняйт порт, — Альфред глянул на Риту: дескать, правильно ли он назвал? Та кивнула, и он продолжал: — Ми грузиль баржа камень для дорога. Баржа ехаль Дойчланд, там делайт дорога. Много раз грузиль. Один ден ми работайт и тут — бум! бум! Советиш аэроплян бросайт бомбы порт. Ми побежаль, фашист побежаль. — Потом повернулся к Рите, что-то быстро стал говорить ей. Та выслушала и перевела:

— Он извинился, что не смог найти нужные слова, и рассказал, что раньше, до войны, работал в порту, знал там все ходы и выходы. И вот когда началась бомбежка, он юркнул между ящиками, нашел дыру в заборе и через нее вышел с территории порта, где уже бушевал пожар. Несколько дней прятался у товарищей. Потом ему достали фальшивые документы, и он включился в подпольную работу. Однажды на улице случайно встретился с Яном Каулиньшем, с которым раньше вместе работал в порту. Ян долгое время находился в Саласпилсском концлагере.

— Интересно было бы и его послушать, — сказал майор Воронков. Рита перевела эти слова Каулиньшу. Тот развел руками и с виноватым видом что-то сказал Рите. Она пояснила:

— Ян все понимает по-русски, но говорить почти не умеет. Поэтому он будет говорить по-латышски, а я переводить.

Страшное это место — Саласпилс, рассказывал Ян. После него и ад, если он есть, покажется райским местом. В семнадцати километрах от Риги на небольшом участке, где когда-то было гарнизонное кладбище, фашисты понастроили бараки, обнесли их колючей проволокой в несколько рядов и согнали туда тысячи людей. Спали на нарах в четыре и пять ярусов. Каждый, кто заболевал, мог считать себя обреченным. В конце лагеря находился карцер со множеством бункеров. В них человек мог только сидеть, да и то скорчившись. Сюда обычно заточали тех, кого через день-два расстреливали или вешали.

Не все заключенные могли получить место даже в бараках. Многие, особенно из числа военнопленных, и зимой жили под открытым небом. Спасаясь от холода и голода, люди рыли себе норы в земле, грызли кору деревьев.

— Что только не творили фашисты над нами! — говорил Каулиньш. — Ни за что ни про что избивали резиновыми палками, травили газом. За малейшее непослушание — расстрел или виселица. А когда появлялся комендант лагеря Краузе со своей огромной овчаркой, то все знали: сейчас будет самое страшное. Заключенным командовали: «Ложись! Встать! Прыгай!» И если кто-то чуть задерживался, Краузе спускал на него овчарку. Та на глазах у всех рвала человека.

До малейшей детали была продумана у фашистов церемония казни. Около виселицы все заключенные выстраивались полукругом. Приговоренные стояли в затылок друг другу. После того как снимали повешенного, раздавалась команда: «Шаг вперед!», и следующий из узников оказывался прямо под петлей. Последнюю жертву на устрашение другим оставляли висеть до следующей казни.

— Фашисты были безжалостны ко всем, даже к детям. Их расстреливали вместе с родителями, а часто и живыми бросали в ямы… — Голос Риты задрожал, спазмы сдавили ей горло, на какое-то время она замолчала. Потом взяла себя в руки и продолжала переводить: — У большинства из них выкачивали кровь для раненых солдат рейха, а потом вводили под кожу или в прямую кишку мочу. Ребенок умирал в страшных муках… — Дальше говорить Рита не могла. Она, обхватив голову руками, ткнулась лицом в колени.

Альфред Лаугалайтис, взглянув на собравшихся, без слов понял, что у этой девушки большое горе. И он сам продолжил рассказ Яна:

— Фашист хотель всех стоять колени. Нет! В Саласпилс биль коммунист. Карлис Фелдманис, Янис Логин, Костятин Стрельчик слушать радио Москва, говориль всем. Много делаль побег. Бежаль лягер Ян и семь латвиеши. Фашист стреляйт, собака искаль. Ян и его товарищ бежаль Рига. Другие латвиеши, шесть, убит. Все дни октобрис Рига биль облав. Много латвиеш фашист забраль Курземе — Курлянд. Копайт земля, оборона делайт. Много стреляйт. Маленький дети, один — четыре года, фашист браль детски дом, триста дети бросаль трюм пароход, ехал море. Фашист разрушайт Рига. — Остановился. Не может сказать то, что хочет. Коснулся плеча Риты: — Лудзу, партулкойет (Пожалуйста, переведите). — Рита подняла голову. Сколько горя, сколько ненависти было на ее лице! Тихо, почти вполголоса стала переводить:

— Фашисты уже разрушили ВЭФ, вагоностроительный завод «Вайрогс», фанерную фабрику, завод резиновых изделий, государственную библиотеку, которой уже более четырехсот лет, многие другие предприятия. Подготовлены к взрыву электростанция, водонапорная башня, портовые сооружения, радиостанция, мосты. На улицах города идет настоящая охота на людей, причем с собаками. Пойманных расстреливают, угоняют в Германию, Курляндию. Товарищи просили Альфреда передать, чтобы мы быстрее шли на помощь. Каждый день гибнут тысячи советских людей, уничтожаются огромные материальные и духовные ценности латышского народа. Надо спешить.

Альфред протянул руки к майору Воронкову:

— Пожалюста, дать нам аутомат. Ми хочу убиват фашист.

Тимофей Егорович поднялся, пожал руку Лаугалайтису и Каулиньшу, поблагодарил их за рассказ. Обращаясь к присутствовавшим снайперам, артиллеристам, сказал:

— Вы слышали, товарищи, что творят фашистские изверги в столице Советской Латвии. Не дадим уйти от расплаты ни одному палачу! Всем, с кем встретитесь, расскажите, как нас ждут в Риге. Гитлеровцы поняли, что им приходит конец. Вот послушайте, что говорится в сообщении Советского информбюро за второе октября. — Воронков развернул газету и зачитал: — «Восточнее Риги на сторону Красной Армии перешла группа солдат 4-го полка 32-й немецкой пехотной дивизии. Перебежчики Стефан Л., Карл Б. и Георг М. рассказали: «Недавно в наш полк приехал командир 50-го армейского корпуса генерал Вегенер и выступил с речью перед солдатами. Генерал Вегенер сказал: «Положение немецких войск в Прибалтике чрезвычайно тяжелое. Никто не может сказать, чем все это кончится. Нам обещали прислать новое оружие, но что это за оружие — мне не известно. Будет ли выполнено это обещание, я сказать вам не могу, так как сам ничего не знаю. Поэтому вы, солдаты, должны быть готовы к самому худшему». Генерал был мрачен и озабочен. Из его слов мы поняли, что Вегенер считает наше положение безнадежным.

Вечером обер-ефрейтор Гельмут Р. в небольшом кругу солдат заявил: «У нас действительно есть тайное оружие, при помощи которого мы можем избежать гибели». Все наперебой стали допытываться у Гельмута, что это за оружие. Он ответил: «Обзаведитесь обыкновенной палкой и белым платком. Это как раз и есть то оружие, которое спасет вам жизнь». На другой день мы группой, численностью в 16 человек, с Гельмутом во главе покинули свою часть и перешли на сторону русских».

Майор свернул газету и положил ее в полевую сумку.

— Побольше бы таких разумных, — произнесла Самсонова, — глядишь, и войне быстрее бы пришел конец.

— «Разумными» фашисты становятся тем быстрее, — ответил Тимофей Егорович, — чем крепче удары по ним. А это зависит от каждого из нас. Отсюда и делайте вывод. — Повернулся к Альфреду и Яну. — Вашу просьбу, товарищи, разрешить идти в бой удовлетворить пока не могу. Надо вам немного сил набраться, вон как отощали. Да и за Советскую власть борются не только винтовкой и автоматом. Нужна и другая работа, которой у коммунистов и всех честных людей Латвии — непочатый край. Сейчас вы пойдете в тыл, а потом партийная организация, местные власти скажут, что вам делать. От души желаю вам успехов. Капитан Кобахидзе, — обратился замполит к командиру дивизиона, — выделите сержанта порасторопней, и пусть он проводит товарищей в политотдел дивизии, пояснит там, что к чему. Ну вот все, друзья. По местам. — И сам тяжелой походкой направился к КП полка.

— Сержант Лавров! — донесся вдруг голос. Вадим оглянулся. Кричал солдат, писарь из штаба. Увидел Лаврова, махнул рукой: — Давай сюда, майор Стороженко вызывает.

Придерживая винтовку, сержант побежал к штабной землянке. «Не иначе как новую задачу поставит», — думал. И не ошибся.

— У Межциемса, — сказал майор, глядя на карту, — вот здесь, у речушки этой, Ланга называется, одна рота первого батальона залегла. Пулеметы прижали и снайпера́. Надо, чтобы твои девчата помогли. Знаю, устали они, но ничего не поделаешь. Вот возьмем Ригу, тогда, может, и отдохнем немного. Две пары посылай в Межциемс, а с остальными выдвигайся в сторону железной дороги, за выступ леса. Будешь, так сказать, на дальних подступах штаб охранять.

По дороге назад Вадим прикидывал, кого послать в первый батальон и с кем остаться здесь. «Пойдут, конечно, Чуринова и Кулдзиня. Наде нельзя оставаться на месте. Она должна действовать, иначе может рехнуться. Состояние такое, что жутко смотреть. И Рите не терпится побыстрее увидеть Ригу. Другая пара — Лида Ясюкевич и Дина Абрамова. Они кажутся меньше уставшими».

Около «кухни» собралось уже все отделение. Сидят, кашу из котелков едят.

— Прошу к столу, товарищ командир, — пригласила Света. — После удачного боя каша всегда вкуснее.

— Спасибо, не откажусь. — Достал из-за голенища ложку, присел на корточки, раз, другой зачерпнул из котелка. Поднялся.

— Чего же так мало? Или не понравилась?

— Очень вкусно, но я недавно перекусил. — И уже громче: — Прошу всех поторопиться. Получена задача. Прежде всего надо помочь первому батальону. Там одной роте пулеметчики и снайпера досаждают. Пойдут Чуринова, Кулдзиня, Ясюкевич и Абрамова. Старшая — Чуринова. Отсюда прямиком, через лес. Сразу за лесом увидите поселок Межциемс. Там штаб батальона. А дальше — сориентируйтесь на месте. Мы пока останемся здесь для охраны штаба полка. К вечеру встретимся. Майор Стороженко сказал, что к концу дня должны взять Вецаки. А это уже Рига. Хоть и не центр, но тем не менее… К центру рвутся другие дивизии нашей армии. Но перед ними большая преграда — Киш-озеро. Форсировать его не так просто. А потому может случиться, что мы первыми будем в столице Советской Латвии. Все. В Вецаки мы вас найдем.

Девчата наскоро покончили с кашей. Закинув за спины вещмешки, взяли винтовки и тронулись вслед за Надей. Оставшиеся молча провожали их взглядом до тех пор, пока они не скрылись за деревьями.

— Наша задача проще, — сказал Лавров, обращаясь к стоявшим рядом. — Нам надо выдвинуться за выступ леса, в сторону шоссейной и железной дорог, расположиться там и следить, чтобы какие-нибудь айзварсы-шатуны не наскочили на штаб, на медпункт.

Место для засады снайперов выбрали на опушке леса, который почти вплотную подступал к Царникава. Рыть окопы не пришлось: достаточно было и тех, что немцы наковыряли, да и воронок было в изобилии. Требовалось лишь кое-что подправить. В ход пошли малые саперные лопаты.

— Молодцы, девчата! Сразу видно, что в сельском хозяйстве разбираетесь — землю любите. — Это подошли сержант Генералов и рядовой Ловцов. Их гаубица, тщательно замаскированная, стояла совсем недалеко, в кустах за сгоревшим сараем. Вот они и явились с «визитом вежливости».

— Чем языки чесать, — распрямилась Света Удальцова, — лучше бы помогли.

— Это мы с превеликим удовольствием, — сержант сдвинул пилотку на затылок, поплевал на ладони. — Женя, — повернулся он к Ловцову, — покажем, как работают «боги войны».

И только взял в руки лопатку, как раздался испуганный крик Марины: «Танки!» Перевалив через железную дорогу, на позиции двигались две бронированные машины.

— По местам! — скомандовал Лавров. Девушки и без того находились каждая на своем месте. Они только вжались сейчас в землю, клацнули затворы винтовок. Пригнувшись, метнулись назад, к своему орудию, сержант Генералов и рядовой Ловцов.

«Может, это наши танки?» — думал Вадим, поглядывая на них в прицел. — Тут же тыл. Откуда взяться фашистским?» А глаз от оптики не отрывает, ждет, когда хоть один чуть повернется боком, чтобы увидеть звезду или крест. Нет, оба идут прямо, лишь пушки покачиваются вверх-вниз. Наконец один повернулся: воронку, наверное, объезжал. И все явственно увидели грязно-белый с черными подпалинами крест.

— Бить по смотровым щелям! — крикнул Лавров.

Передний танк чуть приостановился, стал водить хоботом из стороны в сторону, словно нюхая воздух, и вдруг выплюнул шапку огня. Разрыв громыхнул за позицией снайперов, там, где расположились артиллеристы. Открыли огонь и девушки. Вадим тоже искал через оптику темную щелочку у бронированной махины и бил по ней бронебойно-зажигательными. Попасть в эту узкую полосочку было крайне трудно, она все время металась из стороны в сторону и одновременно вверх-вниз. И все же настигла ее чья-то меткая пуля как раз в тот момент, когда машина сделала короткую остановку, чтобы еще раз ударить из пушки. Выстрел ахнул, но после него танк пошел куда-то в сторону, пока не накренился набок в глубокой воронке. Накренился и стал.

«Из пушки бы его сейчас, хотя бы из сорокапятки», — с досадой думал Лавров. Увы, он знал, что пушек здесь нет, они ушли с наступающими батальонами. А гаубицы совсем не предназначены для борьбы с танками. Они почти как минометы. По живой силе из них или по блиндажам фугасными… Машинально оглянулся назад и глазам своим не поверил: расчет сержанта Генералова выкатывал гаубицу на прямую наводку. В другое время четверка лошадей вряд ли с этим справилась бы. А тут пять человек в считанные минуты напрямик по песку вытянули орудие на взгорок. Остановились, мгновенно раздвинули и закрепили станины. Короткий ствол гаубицы непривычно опустился. Первый снаряд поднял тучу песка метрах в пятидесяти позади танка, второй — метрах в десяти слева. А третий врезал прямо по корме. Танк дернулся и тут же вспыхнул. Через верхний люк выскочил танкист. В тот же миг снайпера сняли его. Такая же участь постигла и второго. Больше из машины никто не показался, — наверное, остались там догорать вместе с ней.

Другой танк, развернувшись, пошел прямо на гаубицу. Снаряды его один за другим рвались на позиции артиллеристов. Но и те в долгу не оставались, били и били прямой наводкой, пока не попали в гусеницу. Брызнули огненные искры, и танк закрутился на месте. Потом башня его резко повернулась, пушка чуть приподнялась и ударила. То место, где находился расчет сержанта Генералова, заволокло облаком дыма и пыли. А когда прояснилось, Вадим с ужасом увидел: гаубица лежала на боку, вокруг нее — никого.

Что же дальше предпримут фашисты? Догадаться было нетрудно — постараются исправить гусеницу. Другого выхода у них нет. Или надо сдаваться в плен.

Снайпера затаились, ждут. Вот приподнялся люк механика-водителя, побыл немного открытым, захлопнулся. Осторожничают. Потом опять откинулся. Через него натренированным рывком выскочил танкист. Но не успел он спрятаться за машину, как одновременно выстрелили Наташа и Таня. Механик-водитель, раскинув руки, остался лежать на земле. И тут из танка раздалась длинная пулеметная очередь. Пули секли ветки над головами снайперов. Вторая очередь прошла уже ниже, пузыря мокрый песок. Лавров слышал, как ойкнула Таня Климанова. Неужели ранена? Оглянулся. Да, Наташа помогает ей…

Люки танка оставались закрытыми. Снайпера глаз с них не спускали. И Вадим очень удивился, когда увидел, что около разбитой гусеницы мелькнул темный силуэт. Откуда? Потом уже сообразил: из нижнего люка, аварийного. Между тем вновь ожил пулемет. Бил он теперь короткими очередями, причем довольно точно, не давая снайперам даже головы поднять, наверное, засек их позиции.

Лавров, приспособившись у комля толстой сосны, неотрывно смотрел на разорванную гусеницу. Она и только она держала сейчас фашистов на одном месте. К ней будут лезть.

Неожиданно танк дернулся и стал поворачиваться, заслоняя другим бортом место обрыва. Но «ремонтник» чуть поспешил, не дождался, пока броня полностью его закроет, и высунулся к гусенице. Лавров не услышал, а почувствовал, что вместе с ним выстрелила и Марина. И хоть танк продолжал поворачиваться, заслонять ему уже было некого.

Сзади послышались голоса: «Раз, два — взяли! Еще взяли!» Это артиллеристы катили через песчаный взгорок другую гаубицу. Выкатили, установили тоже на прямую наводку. Лавров увидел, что на место наводчика встал сам капитан Кобахидзе. Заметили орудие и фашисты. Выстрелили первыми. Снаряд врезался в дерево метрах в тридцати правее. Вековая сосна с гулом осела вниз, потом верхней своей половиной повалилась набок, оставив торчать расщепленную культю.

Промахнулся первым снарядом и Кобахидзе. Зато второй был поистине снайперский. Башни на танке как не бывало. И стала без нее боевая машина больше похожа на мирный трактор, только без кабины. Все затихло. Лишь изредка лопались патроны в горевшем танке.

Первой поднялась из укрытия Света Удальцова, за ней — Аня Шилина. Вадим сразу побежал к деревьям, где укрылись Наташа и Таня. Увидел их. Таня полулежала. Правое плечо у нее закрывал окровавленный бинт. Подняла на сержанта глаза. В них боль, страх.

— Тяжело? — спросил он Самсонову.

— В госпиталь надо, — ответила та. — Ключицу задело. — И, повернувшись к Тане, добавила: — Главное — пуля не застряла, прошла навылет. Значит, быстро заживет.

— Все ясно, — сказал Лавров. — Ведите ее к Антонине Петровне в медпункт. — Подошел к Тане, помог ей подняться. — Ну что ж, побыстрее выздоравливай — и к нам. Мы тебя будем очень ждать. — Взял ее руку в свои. — Будь во всем счастлива, Танечка.

— Спасибо, спасибо за все, — сквозь стиснутые от боли зубы говорила она. — Только в отделение свое я вряд ли вернусь…

Подошли попрощаться с подругой Света, Аня и Марина. Лавров не стал мешать им. Еще раз кивнув Климановой, он направился к артиллеристам.

Капитан Кобахидзе стоял, склонив голову, около поваленной набок гаубицы. Тут же, на траве, плечом к плечу лежали прикрытые плащ-палаткой сержант Генералов, рядовой Ловцов и еще один солдат — заряжающий.

— А ведь сдержал свое слово сержант, — тихо проговорил командир дивизиона, — отличного наводчика сделал из друга. Из гаубицы прямой наводкой далеко не каждый опытный артиллерист сумеет в танк попасть. А он попал…

Вадим смотрел на посеревшие лица побратимов и думал: «Вот они, боги войны. Оказывается, тоже не бессмертны. Жизнью своей выручили не только нас, снайперов…»

— Девушкам своим, — сказал капитан, — передайте большое спасибо. Если бы не они, то фашисты могли прорваться к КП, медпункту и натворили бы там бог знает что. Я видел, у вас тоже горе. Потому вместе со спасибо передайте и наше сочувствие.

Вернулась Наташа, позвала к себе Лаврова.

— Ну, что сказала врач? — спросил он.

— Рана серьезная. Сейчас обработают и отправят в госпиталь.

— А потом что будет?

— Да ничего, — спокойно и даже вроде весело произнесла Наташа, — месяц-другой полежит в госпитале, а потом поедет на Алтай, домой к Аркадию. Я читала письма его матери. Живет одна в селе. Свой дом, есть всякая живность. Очень просит невестушку, так она называет Таню, к себе. А ей, Тане, кроме и податься-то некуда. Одна она. Отец погиб на фронте. Есть мачеха, но такая, что лучше к ней не ездить. Думаю, что с Аркадием они будут счастливы. Лишь бы он жив остался.

Из штаба прибежал посыльный — шустрый круглолицый солдат, передал, чтобы снайпера двигались на Межциемс. Он уже взят нашими. Штаб тоже снимается. Подошел к Лаврову, заговорщицки прошептал:

— Видел на столе у майора Стороженко приказ, подписанный командиром дивизии, о награждении тебя орденом Славы третьей степени.

— Честное слово? Не врешь? — схватил его за рукав Вадим.

Солдат сделал обиженное выражение лица.

— Если бы я услышал такие слова у себя в Мценске, то был бы серьезный разговор, — и он показал, будто закатывает рукава. — А тут… Тут я могу ответить по-уставному: «Так точно, товарищ сержант, не вру!» Он же рассказал, что эти два фашистских танка были в засаде. Никто их не обнаружил. Когда войска прошли, они вылезли и пошли гулять вдоль Гауи. В соседней дивизии две кухни смяли, сожгли машину с горючим. Потом к нам направились.

Девушки быстро упаковали вещмешки, взвалили их на плечи. Шли по лесу. Иногда сквозь просветы в деревьях слева виднелась дорога. Но на нее не выходили. В лесу привычнее и спокойнее. Девчата тихо переговаривались. Лавров в душе сиял. Орден Славы третьей степени! Серебристая звезда. В центре ее — изображение Кремля. Представил, как она будет висеть у него на груди. Солидно!.. А может, солдат напутал? Лучше пока молчать. Если есть приказ, то объявят.

В самом Межциемсе фашисты почти не задержались. Зато на другом берегу неширокой, но достаточно глубокой Ланги, текущей из Кишезерса в Рижский залив, оборону заранее подготовили. Первый батальон напоролся на хорошо организованную систему огня и залег. Второй батальон продвигался вперед, но вынужден был уклониться влево, растягиваясь вдоль реки. Вот в этот момент и прибыли в поселок Надя Чуринова, Рита Кулдзиня, Лида Ясюкевич и Дина Абрамова. Одним из первых, кто им встретился, был замполит полка майор Воронков.

— Очень хорошо, очень кстати, — сказал он, подойдя к девушкам. — Нужна ваша помощь. Вот тут прямо, за речкой, стоит дом. Из него бьет пулемет. Головы не дает поднять. Надо уничтожить. Артиллеристы где-то отстали. А время не ждет… И еще. Правее, вон на той опушке, снайпера засели. Не одного солдата нашего из строя вывели. Старшего лейтенанта Мамонова убили.

— Леню?! — вскрикнула Чуринова. — Боже! Что же с Аней теперь будет? — И уже твердым голосом: — Все ясно, товарищ майор. Лида, — повернулась к Ясюкевич, — ты с Диной — вправо. Думаю, что найдешь снайперов. Только не торопись. Они сами себя выдадут. А мы с Ритой пойдем с пулеметчиками знакомиться. — Взглянула на замполита. — Разрешите выполнять, товарищ майор?

— Да, да, пожалуйста, — ответил тот и, думая уже о чем-то другом, зашагал к дымившемуся зданию.

Надя и Рита кустами пробрались почти к самому берегу Ланги. Устроившись в канаве, стали осматриваться. Сразу за рекой простирался луг. Чуть дальше темнел лес. Метров за триста, окруженный деревьями, стоял дом. Кирпичный, с высокой черепичной крышей. Рядом с ним — сгоревший сарай. Дом уже изрядно поклеван осколками, но стоит. Изредка из него раздаются пулеметные очереди.

— Будем выкуривать, — сказала Надя, доставая из сумки патроны с красной окаемкой. Снарядила ими обойму, вставила в магазин. Рита сделала то же самое. — Теперь давай посмотрим, что же там может гореть, — продолжала Надя. Приложилась к прицелу. — Начинать надо с чердака. Видишь красивое окошко? Наверное, комната летняя там. Вот туда и бей. А я под князек. Там как раз стропила сходятся. Они сухие, гореть будут хорошо.

После первых же выстрелов закурился дымок. Еще ударили. Дымку прибавилось. Вот и огонек под крышей появился.

— Теперь надо ждать «гостей», — проговорила Надя. — Они не любят, когда жарко.

Пламя все разрасталось. Языки его уже выбивались из-под черепиц. И тут из слухового окна показалась фигура. Гитлеровец вылез на крышу и, цепляясь за выступы, стал спускаться. Рита не отрывалась от прицела. Ствол ее винтовки чуть подвинулся. Выстрел. Вражеский солдат кулем рухнул вниз.

— Вот так лучше! — удовлетворенно проговорила Надя. — Где-то должен быть еще один. А может, и не один. Следи, Рита, следи.

И сама же первая увидела его. Из распахнутой входной двери вместе с клубами дыма вывалился гитлеровец и покатился по направлению к кустам.

— Ах, какой колобок! — засмеялась Надя. — Только не видит, дурак, что лиса его давно ждет. — Повела винтовку вслед за ним, нажала на спусковой крючок. «Колобок», раскинув руки, застыл на месте. — И от волка ушел и от медведя ушел… Но я-то рыжая…

И вдруг в ушах, в сердце самом послышался такой родной, неповторимый голос: «Все будет хорошо, золотоволос…» Последние слова, которые сказал ей он, главный для нее человек на земле. «Как он? Где сейчас? Только бы остался живым! На краю земли найду. Всю жизнь свою ему отдам. Только бы жив был!»

Дом пылал яркой свечой. На окраину Межциемса одно за другим выкатывались орудия. Они тут же открывали огонь. Неширокая Ланга серьезного препятствия собой не представляла, и наступающие вновь устремились вперед. Вперед ушли и снайпера. Лавров со своей группой догнал их к концу дня уже в Вецаки.