ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ БЫЛ С НИМИ

Шолохов позвонил спустя месяц и при этом из Петербурга.

— Здравствуйте, моя красавица!

— Пока еще не ваша, — ответила Ника со смехом.

— Только пока. Я тот, кто хотел вас портретировать.

— Я узнала.

— Как видите, я покинул Париж. Только ради вас.

— Так уж и ради меня…

— Жажду вас видеть, и как можно скорее. Когда мы начнем? Может быть, завтра?

Завтра у нее как раз был свободный день.

— Хорошо, не буду вас мучить. Приду завтра. Ровно в полдень. Устраивает?

— Даже очень, — радостно отозвался Антон Шолохов и назвал адрес.

— Куда это ты прихорашиваешься? — мрачно поинтересовался утром Аркадий, глядя, как тщательно она наводит макияж.

— Разве я тебе не говорила? В Сиверскую съезжу. — Там у нее жила дальняя родственница, что-то вроде двоюродной тети.

— Ну-ну. Вернешься-то когда?

— К вечеру. — Она, улыбаясь, подошла к сидящему в кресле напротив телевизора мужу и поцеловала его в висок. — Не скучай.

— Ну-ну, — мрачно повторил Аркадий. — Постараюсь.

Эту Сиверскую Ника придумала только для того, чтобы муж не увязался за ней. Еще не хватало, чтобы он и на художника смотрел таким же мрачным взглядом. Она даже планировала после сеанса рисования и в самом деле съездить к тетке. Никогда прежде с нее портреты не писали, но она рассчитала, что дольше двух часов сеанс не продлится.

Одежда была на ней та, в какой она выходила обычно на люди — мини-юбка, колготки, блузка, волосы в две косы с большими бантами. Так сказать, пай-девочка, однако себе на уме. Старый иллюзионист дядя Витя этот ее стиль называл мечтой педофила. Особенно зверели от него некоторые тетки: они не могли совместить в сознании дорогой макияж с детской внешностью.

В доме художника это еще раз подтвердилось. Бабка, с которой Ника поднималась на лифте, долго и пристально рассматривала ее, хотя Ника сразу с ней поздоровалась в манере «пайдевочки». Не сдержавшись, уже выходя из лифта, бабка спросила:

— К кому же ты едешь, доченька? У нас вроде бы твоих одноклассниц нет.

И Ника в той же манере школьницы-скромницы, внутренне хохоча, ответила:

— К знакомому дяденьке.

Тетка от злости так грохнула дверью лифта, что вся лестница задрожала.

Небо заволокли темные жирные тучи, гром грохотал со всех сторон, зонтик Ника не взяла и поэтому в Сиверскую решила не ехать. Сеанс у художника длился не больше часа. Они только кофе успели выпить, потом Антон долго выбирал ей место относительно окон — то передвигал ее вместе со стулом вправо, то слегка разворачивал. И только стал делать набросок, как заявилась шумная компания приятелей.

— Ого, повернулся к детскому творчеству?! — весело прокомментировали они, увидев гостью.

— Это наша красавица, Ника, — отозвался Антон.

— Ника? А как по батюшке? — мгновенно повернул неловкую ситуацию один из гостей.

— Ну какое у богини может быть отчество? — возразил другой. — Боги, они ведь сироты.

— Почему же? — удивилась Ника. — Дочь Зевса, сестра Аполлона. Весь набор родственников в наличии.

Она решила держаться с ними по-взрослому, а не в привычной манере.

— Дела! — отозвался третий гость, выставляя на стол две бутылки вина. — Шел к другу, попал к богине. Прямо как в раю. Только закусить нечем. — И он повернулся к Антону: — Или ты, мои шер, закусь из Франции привез? Как современные боги насчет выпивки с человеком? — спросил он Нику. — Одобряют?

— Одобряют, — согласилась она. — Только я пойду. Дела у меня.

Гости уверяли ее, что зашли на полчасика, не больше, уговаривали остаться, но она знала, во что могут растянуться эти полчасика, решила им не мешать и выбежала на улицу. А на улице в это время погода круто менялась.

Пройти ей предстояло не так уж и далеко — полторы автобусных остановки. Автобуса не было видно, и она зашагала пешком — нарядная школьница, которая спешит по своим делам. Тут-то над ней и грохнуло в небе, и стало понятно, что с минуту на минуту начнется ливень.

В свой Дом Ника влетела, когда на лицо брызнули первые дождевые капли. Открыла дверь квартиры и сразу, еще в прихожей, почувствовала назойливый запах дешевых духов. «Заходил, что ли, кто из соседок?» — подумала она.

За дверью ванны слышалось шевеление, видимо, Аркадий решил в ее отсутствие или помыться, или что-нибудь постирать. Сбросив туфли, Ника просунула ноги в тапочки и вдруг услышала из-за двери голос:

— Аркунечка, голубь мой, я иду!

В ту же секунду дверь ванны распахнулась, и в ней появилась во весь громадный рост Клавка из цирковой обслуги. Голая. От неожиданности она громко взвизгнула.

— Что там такое? — спросил из комнаты Аркадий.

— Аркунечка! — пролепетала, как бы предупреждая об опасности, Клавка.

И тут же появился совершенно голый Аркадий.

На мгновение лицо его сделалось растерянным. Но только на мгновение. А потом он спросил тем недовольным голосом, каким отзывался, ко. да Ника принималась будить его утром:

— Чего так рано?

Небесный грохот уходил в сторону, но дождь продолжал хлестать по лужам, распластанным на асфальте. Ника промокла в первые же мгновения. Она бежала по улице из дома, в котором прожила почти десять лет, и ей было совершенно все равно какое она сейчас производит впечатление. Хорошо хоть туфли сообразила прихватить из прихожей.

В этой самой прихожей несколько минут назад голая Клавка возвышалась над ней как гигантская статуя. Глаза Ники были где-то на уровне складок белого Клавкиного живота с коричневой бородавчатой родинкой.

— Чего так рано, а? — недовольно повторил Аркадий. Видимо, от растерянности забыл все остальные слова.

Получалось, что это она, Ника, виновата в той мерзости, которая перед ней происходила.

— Стерва! Какая стерва! — выговорила Ника, нагибаясь и ловя рукой раз за разом спадавшую туфлю.

Эта тридцатилетняя дылда, Клавка, сметала с арены опилки и раскатывала огромной ширины ковровые подстилки. Ничего большего ей доверить было нельзя. Про нее говорили, что она готова переспать с любым, у кого хоть что-нибудь болтается между ног, а особо злые языки шутили по поводу циркового ослика Фили. У нее и прозвище было соответствующее — Скважина.

— Ну и нашел же ты, с кем связаться! Скважину привел! — слова Ники прозвучали почти, как стон.

— А ты-то, ты-то! — завизжала Клавка, переступая босыми ногами. Она и в обычных ситуациях обожала скандалить по любому пустяку. Только тогда чувствовала себя королевой. — Тебя только в микроскоп разглядывать. Как вошь! Аркуня, у нее хоть дырка-то есть, или ты ей куда в другое место всаживал?

— Заткнись! — угрюмо проговорил Аркадий. — Есть у нее дырка, получше твоей.

Именно эти слова Нику и добили. Чтобы ее сопоставляли с какой-то уродкой, дебилкой, шлюхой! Да еще на самом плебейском уровне! Она выскочила из прихожей и, не дожидаясь лифта, помчалась по лестнице.

Ника плохо представляла, куда идет и зачем. Очнулась она вблизи дома, где была около часа назад, где с ней так красиво, умно и весело разговаривали. Только тут она увидела себя со стороны. Давно промокшая насквозь одежда девочки-отличницы облипала тело, но что еще хуже — она тряслась от жуткого озноба. Ледяной ветер, который взялся неизвестно откуда, казалось, продувал насквозь.

Пока она поднималась в лифте, вокруг ног с одежды натекла лужа. Ника и в прошлый раз едва-едва дотянулась до звонка, а теперь ей пришлось подпрыгивать, чтобы нажать на кнопку. «Скажу, что потеряла ключ, промокла, дома никого нет, — думала она, — друзья Антона наверняка еще здесь. А я попрошусь в ванную. Главное, закрыться и отогреться. И чтобы ко мне никто не лез»;

— Сейчас-сейчас, — услышала она голос Шолохова и уже по его интонации поняла, что он в квартире один.

— Что с вами, девочка моя! — сказал он.

Она хотела что-то ответить, но вместо этого губы ее повело на сторону, и она громко всхлипнула.

Вид у нее был настолько жалкий, что Антон, видно, сообразил все сам, а что не сообразил, то вообразил. Он схватил ее за плечи и почти силой впихнул в ванную.

— Быстро запускай горячую воду, все снимай и сиди. Где-то у меня с собой аспирин.

Она сидела по горло в горячей воде, но ее продолжала колотить дрожь. Никакой задвижки в двери ванной не было. Антон постучал в дверь.

— Ой, не надо! — вскрикнула она, но он уже заглянул в щелку.

— Я тебе сделал шипучий аспирин, наш, французский. Его надо выпить в горячем виде. Держи. — И он протянул фарфоровую кружку. — Осторожно, горячий. Да не прячься ты! — сказал он, садясь на край ванны и видя ее судорожные попытки прикрыть одной рукой то, что было над водой. — Я, знаешь, сколько этих ню нарисовал… Можешь считать меня медсестрой, хотя нет, медбратом.

— Спасибо, — ответила она так тихо, что сама еле расслышала свой голос из-за шума воды.

— Я что хочу сказать. — Антон продолжал сидеть на краешке ванны, и голос его звучал смущенно. — Ты же тут век сидеть не будешь, а дамскую одежду я с собой не вожу, сама понимаешь… Ага, уже улыбаешься! — заметил он обрадованно. — Но у хозяина квартиры, это мой друг, есть дочка. Сейчас-то она взрослая. Я тут порылся в шкафу, кое-что нашел — старое, но чистое… — Она представила себя в застиранном детском фланелевом платьице и решила пока не отвечать. — Еще есть мой халат, махровый. Он совсем новый. Правда, тебе будет длинноват, красавица…Так что лучше?

— Твой халат, конечно, лучше, — выговорила она.

— Я тоже так думаю, — согласился Антон и пошел за халатом.

Семья, которая уступила Антону квартиру, была наверняка очень домашней. У ванны лежал удобный красивый коврик, на стене, рядом с ее мокрой одеждой — большая мягкая махровая простыня. Над раковиной — зеркало, в красивой раме.

Она стояла, закутавшись в простыню перед зеркалом, когда Антон вошел снова.

— Принес халат, красавица!

Она позволила ему снять простыню, чтобы накинуть халат. И когда он развернул Нику лицом к себе и стал, едва касаясь губами, целовать ее слегка влажные плечи, сама потянулась к нему и обняла за шею. Он стоял перед ней, нагнувшись, в джинсах и футболке, и она шепнула ему прямо в ухо:

— Что это на тебе такое надето, давай, снимай.

И тогда он, завернув ее в халат, понес в комнату.

За окнами снова грохотал гром, видимо, нагрянула новая гроза, в комнате был полумрак, его время от времени изгоняли молнии. А ей было так хорошо с Антоном, как никогда и ни с кем в жизни. Правда, у нее и был прежде только Аркадий.

— Знаешь, я ведь сначала думала просто ему отомстить, — прошептала Ника, когда они совсем обессиленные легли рядом, и она положила голову ему на грудь.

— А теперь? — спросил он.

— А теперь я ничего не знаю. И не хочу знать. А хочу я, чтобы мы были вместе. Всегда.


— Ты, это самое, вообще-то прости меня. Ну дурак был, поддался этой сучке. Я ж ее сразу погнал.

Аркадий стоял около Ники, и вид его был виноватый. Клавка, та вовсе пряталась по другую сторону зала.

— Ты только не уходи, слышь! Не уходи из номера!

Ника глядела на него с жалостью: муженек ее явно поглупел, причем за один лишь день. Или всегда был такой, да она не замечала?

— Я думала, ты про нашу семью. А ты — про номер!

— Да ладно, чего там! Ну один раз привел бабу! С кем не бывает, слышь! Ну не буду я больше! Ты только не ломай номер, нас же в Париж не возьмут!

— Слушай, отстань, а! — сказала она с раздражением. — Не уйду я из твоего номера. Только не прикасайся ко мне. — И она брезгливо отдернула руку, за которую он было взялся.

Так они и работали — в тот день и в следующие. Аркадий Летал под куполом от перекладины к перекладине, успевая сделать несколько сальто, она исполняла на скрипочке свои мелодии, а потом расстреливала шары, забрасывая зрителей искрящимися снежинками конфетти и букетиками искусственных цветов.

Отработав номер, она мчалась к Антону. В городе снова установилась душная, липкая жара, и, войдя в квартиру, Ника первым делом залезала под душ.

Антон, поджидая ее, пил зеленый чай и пытался выкарабкаться из кризиса идей.

— Лезет один банал в голову, моя красавица! Что ни придумаю, тут же сразу мысль: да было это, уж и сам перепробовал по сто раз! Я же в основном поэтому из Парижа рванул. Чушь какая-то! Время уходит, а ничего не придумывается!

И все-таки свежая идея его озарила. Она не сразу поняла, зачем ему это понадобилось, когда он приволок раскладное кресло. Это кресло могло преображаться и в шезлонг, и в кровать.

— Не для тебя, моя радость, не пугайся! — сказал он весело. — Теперь самое главное — подобрать материал. Нужно двенадцать живых молодых мужских тел. Не жирных, но и не костлявых.

— Прости за черный юмор, не на шашлык?

— Перекрестись, моя радость! Мы Господа восславим. Правда, по-своему. Иконостас мы с тобой сотворим. Живой иконостас. Это будет гениальный перформанс!

Она не очень поняла, но, как и все эти дни, была рада уже тому, что он обсуждает с ней свои планы.

Первый парень нашелся быстро. И привел второго. Теперь по дороге из цирка Ника покупала «Владимирский хлеб» в упаковке, заранее разрезанный на ломтики, к нему сыр, ветчину и, пока плескалась под душем, Антон делал бутерброды для себя и для очередной модели. Иногда работа затягивалась, и Ника с любовью смотрела, как серьезно, рассчитывая каждое движение пальцев, колдует над телом парня настоящий художник.

Таких татуировок, какие он делал этим ребятам, не было ни у кого на свете. Разве только Андрей Рублев с каким-нибудь Феофаном Греком, да Нестеров с Васнецовым могли бы с ним состязаться, но в их времена живой иконостас, который создавал на ее глазах Антон Шолохов, мог присниться только в дурном сне. Ведь татуировка тогда считалась принадлежностью дикарей да уголовников. Даже когда один из Толстых — в девятнадцатом веке — возвратился после дальней поездки слегка татуированным, это обсуждал весь Петербург.

Обо всем этом и о многом другом Антон рассказывал ей, когда они оставались вдвоем и, доканчивая бутерброды, попивали зеленый чай.

— Ты так хорошо умеешь слушать, моя радость! Рассказывать тебе — одно удовольствие, — смеялся он.

— А мне еще большее удовольствие — слушать. Со мной так никогда никто не разговаривал!

Однажды во время рассказа позвонил какой-то француз, из деревеньки в Шампани. Антон долго обсуждал с ним, видимо, общее дело. Что-то одобрял, спорил, диктовал список названий. И, положив трубку, довольно вздохнул, как после трудной, хорошо выполненной работы.

— Представляешь, едет все-таки!

— Едет кто?

— Да есть тут шейх такой. В десятке самых богатых людей мира.

— Он что, к нам едет? — испуганно переспросила Ника, Антон только улыбнулся ее наивности.

— Нет, радость моя, в деревню, в шампаньскую деревню. Там в пристройке у меня хранятся работы. Вот он и едет смотреть. Что-нибудь купит — будем жить хорошо и красиво. Ладно, хуже нет, чем мечтать заранее, а потом разочаровываться, — перебил он самого себя. — Давай-ка я тебя порисую, девочка. Ну-ка улыбнись, сделай свет в глазах! — И он выставил табурет на середину комнаты.

…Был разгар лета, и даже близко к полуночи солнце еще висело над крышами зданий. В этот час они спускались на лифте, ловили частника, ехали к Дворцовой набережной и, взявшись за руки, гуляли — от Каменноостровского моста до Медного всадника.

— Смотри! Смотри! — увлеченно показывал Антон. — Солнце зашло, а ангел на Петропавловке продолжает светиться! Сейчас начнется главное чудо! — Он показывал это ей каждый вечер, и каждый вечер сам не уставал удивляться, будто видел впервые в жизни. — Вот оно! — радовался Антон. — Серебряное свечение.

Легкие, полупрозрачные облака, которые появлялись на прежде безоблачном небе неизвестно откуда, отражали лучи ушедшего за горизонт солнца. От облаков эти лучи падали на Неву и, еще раз отражаясь от водной глади, снова устремлялись к небу. В этом многократном отражении пространство становилось зыбким, казалось, воздух в самом деле распространял серебристый свет. Антон вел ее мимо дворцов и в который раз счастливо удивлялся:

— Нет, ты смотри, смотри на здания! Видишь, как четко прорисована каждая линия! — Ника иногда и в самом деле видела все, что показывал Антон. Но даже если и не видела, поворачивала к нему счастливое лицо. Они были вместе — ей уже и этого было достаточно. — Вот момент истины! — говорил Антон. — Авторское откровение! Только в эти полчаса постигаешь по-настоящему замысел всех тех великих зодчих.

На набережной гуляли толпы людей, как в праздничный день на Невском. Торговали цветами, воздушными шарами. С плавучих ресторанов доносилась музыка. Они несколько раз останавливались, и Антон покупал цветы, добавляя еще и еще у каждого киоска. И когда букет становился огромным, они ловили машину, возвращались домой и любили друг друга.

Уже в первые дни Ника нашла момент, когда Аркадия не было дома, взяла кое-что из своей одежды и документы. В заграничном паспорте у нее стояла шенгенская виза.

— Это хорошо, — сказал Антон. — Будет проще тебя увезти, моя красавица.

И она уже сама начинала верить в то, что казалось сказкой. Квартира в Париже, дом в Шампани и даже маленький самолет, чтобы летать к другу в Канны.

— А ты не будешь меня стесняться? — спрашивала она.

— С какой стати?

— «С какой, с какой»! Из-за роста, конечно.

— Ну что ты, девочка моя! — Он осторожно прижимал ее к себе так, что она чувствовала все его тело.

— А тебе лучше как: когда я с тобой как девочка или как взрослая женщина? — продолжала допрашивать она.

— Это вопрос! — Она не видела его лица, но знала, что он улыбается. — Пожалуй, как девочка. Но и как женщина тоже.

— А ты случайно не педофил?

— Не знаю… Не было случая подумать.

— Похоже, не педофил, — делала она заключение. — Значит, ты любишь только меня. ?

— А кого же еще. Конечно тебя.

У него была жена-гречанка, с которой они уже больше пяти лет жили отдельно.

— Обыкновенный банал, — рассказывал он, слегка морщась. — Был в Латинской Америке, вернулся без предупреждения, застал не одну. В постели, естественно. Сразу повернулся и поехал снова в аэропорт… С тех пор я ее не видел…

— Она тоже в Париже?

— Не думаю, — сказал он. — По крайней мере, год назад жила в Индии. Восточные культы и все такое. Поселилась в буддистском монастыре. Кстати, надо спросить у адвоката, куда он ей переводит содержание…

— Идиотка! — не сдержалась Ника.

— Почему? — удивился он. — Я же сказал: банальная история.

— Ну уж нет! Изменить лучшему в мире мужчине — это не банальная история! Для меня такое просто невозможно!

Он рассмеялся, прикоснувшись губами к ее затылку.

Нет, она не верила в свое счастье. Даже когда она лежала, положив ему голову на грудь, а он говорил ей о своей любви, об их будущей жизни, Ника знала: этому не бывать. Но все же слушала, сладко мечтала вместе с ним. Лишь иногда пробовала слабо возразить:

— Ну кем я там буду?! Тут я заслуженная артистка. А там? Пустое место? А я, между прочим, звезда.

— Конечно, — соглашался он. — Ты и там будешь моей звездой.

— Не слишком ли много звезд в одном помещении? А потом?

— Что — потом? — переспрашивал он.

Но она пугалась и не продолжала этот разговор. Миллионы женщин каждый день сходятся с миллионами мужчин и слышат от них слова о вечной любви. Но только что от этого остается уже через несколько лет?

Ника прыгала от радости, когда услышала по радио, что тот самый просвещенный шейх решил создать на своей земле музей европейских искусств и закупил на десять миллионов картины и скульптуры Антона.

— Подожди, девочка, подожди, — остановил ее Антон, — откуда ты это взяла?

— Из кухни! Только что сказали на кухне! — ликовала она.

— Десять миллионов чего? Долларов или рублей? Если рублей — в это еще можно поверить. А долларов — маловероятно.

Антон принялся тут же звонить в Шампань. К телефону никто не подошел. Тогда он позвонил в Париж своему адвокату, получил подтверждение и, положив трубку, сказал неожиданно серьезно, почти трагическим голосом:

— Все правда. В долларах.

Она слабо представляла, что за работы он хранил в Шампани, и спросила:

— Это мало или много?

— Как тебе сказать? Я-то все равно считаю, что мало, однако столько мне бы никто сегодня не дал. Но главное — работы уйдут, и у меня их больше никогда не будет.

Уже были взяты билеты. Но Ника не решалась идти к директору с разговором об отъезде. К тому же Аркадий, узнав о крушении их номера, мог бы силой ее куда-нибудь запереть. Он ведь постоянно уговаривал ее вернуться.

— Слышь! — убеждал он. — Ну дурак я был! Но раньше-то что, тебе со мной плохо было? Хочешь, на колени встану? Или Клавке при всех в морду плюну? Куда уходишь-то, хоть скажи?


Загрузка...