ДЕПИГМЕНТАЦИЯ

Петя готовился к смерти.

Ему пришла в голову безумная, страшная, но очень простая мысль: он понял, зачем его держат в этой странной одиночной камере — только для того, чтобы съесть. Зачем еще человека насильно пичкают жирной пищей — то сметаной, то взбитыми сливками, ни разу не вызвав на допросы, даже не оформив документ на арест. Не мог же до такой степени измениться в России тюремный режим, что теперь обычных заключенных кормят как на убой. Вот именно — на убой! Да это и не тюрьма вовсе, а закуток среди бетонных стен, переделанный под камеру. Так сказать, хлев для откармливания человека. Иначе он слышал бы голоса других заключенных. Из тюремщиков к нему дважды заходил только стриженный под бандита мужик, что-то среднее между врачом и мясником.

В первый раз, заставив раздеться до пояса, он ткнул пальцем в грудь Петра, туда, где был центр татуировки, и пробурчал самому себе:

— Не готов.

А когда осматривал во второй раз, буркнул почти то же самое:

— Дня через два будет готов.

Петр не стал задавать лишних вопросов, на которые все равно бы не получил ответа. Он просто перестал есть, не объявляя ни какой голодовки. Но не пить-то в этой душной, жаркой камере было невозможно. И когда ему просунули в дверное оконце сок, по вкусу апельсиновый, Петя не удержался и выпил полную кружку. Не пить же, на самом деле, воду из унитаза. А часа через два после этого сока неудержимо захотел есть. Видимо, они растворили в кружке специальное снадобье. Еще час он представлял всевозможные завтраки, обеды и ужины — дома, в кафе, в самолете. И даже пикник на берегу реки. И когда ему снова просунули пищу, съел ее сразу, ощущая себя тупым изголодавшимся животным. С тех пор каждые два-три часа в нем снова вырастал мерзкий, страстный голод, и он ничего с собою не мог сделать. .

Тогда Петя и стал готовиться к смерти.

Он понимал, что сходит с ума в этой камере. Но все же, пока человек жив, пока он осознает себя, жизнь — главная его собственность в этом мире. И он, Петя, не даст распорядиться своей жизнью так, как хотелось тюремщикам. Он не станет животным, которое откармливают в хлеве, чтобы зарезать к праздничным застольям. Не будет истошно визжать под ножом мясника, а распорядится собою по своей воле. То есть убьет себя сам.

Оставалось найти способ умереть быстро и, по возможности, без мучений.

Орудием смерти могли стать бетонные стены, унитаз, эмалированная миска и кружка. Но лучше всего было попробовать убить себя ложкой.

— Где рисунок, гад?! Куда дел рисунок, сученыш?! Наконец он увидел лица своих тюремщиков.

Поднял тревогу тот, который уже дважды его осматривал. Тот вошел в камеру, лениво взглянул на Петра, приготовив палец, чтоб снова ткнуть его в грудь, но вдруг замер и зло спросил:

— Ты чего пристебываешься? Чем рисунок замазал?

— Какой рисунок? — спросил растерянно Петя.

— Какой-какой, свой!

— Не знаю, — Петя, опустив голову, посмотрел себе на грудь и не увидел татуировки. Вместо нее на коже оставались едва заметные белые полоски. .

— Ты что, гондон штопаный, с собой сделал?! — Стриженный под бандита мужик схватил его за плечи и тряхнул так, что голова у Пети несколько раз дернулась.

— Ничего я не делал. — Ему было противно слушать этот своей жалкий лепет.

— Мэйсон, иди сюда! — позвал мужик, приоткрыв дверь. — Сейчас такой ломешник увидишь!

— Чего еще? — услышал Петр недовольный голос тюремщика.

Вместе с ним в дверях камеры встал и второй.

— Депигментация, вот чего! Вы какую-нибудь маляву с воли ему передавали?

— Кончай парашу нести, какая малява?!

— Тату у него исчезла! Вы что, ослепли?! Была тату и нет! Где рисунок, гад? Куда дел рисунок, сученыш? — снова набросился врач-мясник на Петра.

— Надо к Чеченцу идти, — предложил один из тюремщиков.

— Вот ты и иди.

— А что я? Мне что сказано, я то и делал! Да, может, она снова вернется, эта тату, а ты сразу базар гнать.

— Ладно, замкните его на хрен. Пусть так сидит, без микстуры. Все равно таксиста для него не нашли. Завтра посмотрим.


Загрузка...