С НАДГРОБНОЙ РЕЧЬЮ ВЫСТУПИЛ БОМЖ

— Самарин, какого хрена? — Обычно скучный голос заместителя городского прокурора города Зотова звучал сегодня прямо-таки яростно. А позвонил он именно в ту минуту, когда Дмитрий запирал сейф, чтобы мчаться на отпевание художника Федорова в Князь-Владимирский собор.

— А в чем дело, Вячеслав Петрович? — спросил Самарин, мысленно перебирая все свои последние провинности. Их было больше дюжины.

— Это я хочу знать, в чем дело! Он еще спрашивает! На него адвокаты бочку катят за самоуправство, а он девочкой прикидывается! Мигом ко мне со всеми делами по этим, ну, по исчезнувшим парням! Хоть по одному с места стронулся?

— Провел идентификацию…

— И все?

— Вячеслав Петрович, вы же сами знаете, люди задыхаются!

— Так прямо и задыхаются? Во главе с тобой? А у меня тут лежит другая информация, что ты от безделья благотворительностью занялся. Или не от безделья, а, Самарин? Что молчишь? Сколько тебе бабок сунули за это дело? Все! Я сказал, мигом быть у меня.

Заместитель прокурора города Зотов ничем особенным не прославился и не отличился. Его предшественнику пришлось уйти после грандиозного скандала, устроенного в СМИ. Зотов и занял пустующее место. Был он человеком аккуратным, честным и скучным. Взяток, юных соблазнительниц и подозрений в связях с бандитами боялся больше, чем гремучих змей. Старательно ловил все веяния «сверху», но страшно терялся, если веяний было несколько и они противоречили друг другу. Никакой реальной помощи от него Дмитрий не ждал и время, которое предстояло провести в городской прокуратуре, уже считал потерянным впустую.

Сейчас это казалось особенно обидным, потому что к началу отпевания он и так опаздывал. Хорошо хоть этот ритуал длится долго. Старик, хотя они виделись-то всего дважды, как сейчас говорят, запал ему в душу, и проститься с ним было необходимо. С другой стороны, Дмитрий уже был на нескольких отпеваниях и каждый раз мучался оттого, что совершенно не понимал этого действа. Одно дело, когда друзья и близкие, вспоминая о добрых делах усопшего, с болью в душе произносят короткие речи, а другое — когда сытый равнодушный молодой мужик с бородой и в рясе по много раз повторяет маловразумительные невнятные слова молитв. А может, и не молитв, может, издевательств. Дмитрий как-то раз допрашивал в качестве свидетеля парня из церковного хора, так тот такое порассказал и такое изобразил. В том числе и о том, что они порой поют вместо молитв! Однако что бы в церкви ни делали, все-таки остается душевный долг. И поэтому Дмитрий специально рассчитал время, чтобы попасть к концу церковного прощания. Но теперь он вынужден был мчаться на улицу Якубовича, в городскую прокуратуру.

— Ну, что скажешь? — спросил Зотов, когда Дмитрий, пробившись сквозь пробки на перекрестках, наконец вошел в его кабинет. — Садись. Дела привез? Чего молчишь?

— Дела привез, а если какие адвокаты мной недовольны, так это еще надо посмотреть, кто кем больше недоволен. — И Самарин выложил на стол две объемистые папки. Но Зотов на них только покосился и брезгливо отодвинул в сторону. Не это его тревожило.

— Ты что там наворотил? Почему уголовное дело разваливаешь?

— Какое дело? Не понял.

— Все ты понял. Почему квартиру в отдельное производство заделал? И уже, говорят, поселил в ней кого-то.

Да… Шустры оказались адвокаты у подследственного жулика. Вроде бы не такой уж крупный махинатор, а вот же — удалось пробиться наверх. Еще и двух суток не прошло, а они успели маховик запустить. А может быть, этот мошенник был лишь щупальцем одной из сложных систем, зажавших город.

— Вячеслав Петрович, в квартиру я никого не заселял. — Дмитрий, отчитываясь перед Зотовым, всегда прикидывался простачком-служакой. — Да и как я мог заселить, если эту квартиру фиктивная фирма отняла у заслуженного человека, у самого молодого героя блокады. Сами смотрите. Это я специально захватил, чтоб вас они не подставляли.

И Дмитрий раскрыл ту тонкую папочку, которую положил отдельно. С бумагами, что принес участковый Васильев, и с двумя ксерокопиями из книги «История Петербурга»: мальчик Николай Николаевич на плакате художника Федорова «Все для победы» и другой плакат того же художника — пожилой Николай Николаевич, отработавший на заводе сорок лет. А к ним, как бы в развитие темы, фотография — тот же герой, только в качестве бомжа у помойки, где обнаружили «мясо».

— Неужели мы с вами будем спокойно смотреть, как жулье отнимает жилплощадь у таких людей?! Квартиру я никем не заселял, а в отдельное производство дело выделил, чтобы скорей вернуть ее обманутому владельцу. Кто, кроме нас с вами, его защитит? А если мы не защитим, так кто мы тогда?

Фразы звучали чересчур патетично и потому неискренне. Но Дмитрий специально нажимал на пафос, и на Зотова его слова воздействовали. Правда, неожиданным образом.

— Ну, ты себя-то со мной не объединяй. Я-то всю жизнь честного человека отстаивал… в рамках законности, понятное дело. — Да, зря за спиной Зотова над ним смеются, рассказывают анекдоты о его туповатости. Может, он и тупой, но только всегда ловко умеет повернуть разговор. Вот и сейчас получилось, что это он, Зотов — честный трудяга, а Дмитрий все-таки находится под подозрением. — Ты, если так хочешь заняться благотворительностью, создай тимуровскую команду. Понял меня? Только в свободное от службы время. — И все же Дмитрий был ему благодарен — чувства справедливости начальник лишен не был потому что закончил он так: — Ладно, об этом факте мы забыли. Я ничего не знаю и ты мне ничего не говорил. Но чтобы впредь я о твоей благотворительности не слышал! А на тела, — тут Зотов небрежно еще дальше отодвинул те дела, из-за которых якобы и вызывал Самарина, — еще две недели сроку. Дальше смотри — будешь гулять со строгачом… Среди чеченов шерстил?

— А как же — среди всех смотрели;

— Смотрели! Я тебе не «среди всех» говорю, а ставлю вопрос о чеченах. Здесь ежу понятно, что это их почерк. Сначала головы отрезали и эти, извини меня, яйца. А теперь до шкур добрались.

— До кожи, — зачем-то поправил Дмитрий.

— По моим данным, там у них есть такой авторитет, его все боятся. Прозвище — Чеченец.

— Людей бы добавить, — скорее по привычке произнес Дмитрий.

— Меньше благотворительностью занимайся, — снова не сдержался Зотов.

Разговор с начальством был бессмысленным, но хотя бы на этот раз не принес вреда. Сбегая по лестнице из кабинета Зотова, Дмитрий взглянул на часы. Отпевание в храме уже наверняка кончилось.


— Я Алексея Пахомовича помню молодым, когда сам был вообще как сверчок. Сколько раз он меня рисовал для своих плакатов! И конечно, художник он знаменитый, разными премиями его награждали, но каким он хорошим человеком был — это я знаю лучше многих! А теперь вот, Алексей Пахомович, ты тут лежишь в гробу и не знаешь что у меня и квартиру жулики отняли, которую ты помог получить, и почетные мои грамоты. Спасибо милиции, может назад отсудят.

Пожилой, небольшого роста человек, на котором нелепо висела разношерстная одежда, произносил речь с небольшого холмика свежевырытой земли. Гроб стоял рядом с неглубокой могильной ямой. Вокруг толпилось человек тридцать, в основном пожилые мужчины, многие в беретах, бородатые. Несколько корреспондентов суетливо снимали выступавшего телекамерами.

— Какой кадр! Какой кадр! — приговаривал молодой человек из российского телеканала, сладострастно потирая руки. — Попросите его еще раз повторить эту речь прямо в камеру! — сказал он вдове художника. — И пусть про губернатора скажет, о том, что это городская власть превратила героев блокады в бомжей!

Но вдова, одетая во все черное, сделала вид, что не слышит суетливого телевизионного человека.

Агния стояла немного в стороне, речей она произносить не собиралась, о каком-то специальном материале для своей газеты тоже не думала, да и на кладбище поехала почти нечаянно. Просто из автобуса, в который садилась публика после отпевания, ее окликнул художник Кирилл Агеев, в мастерской у которого она была совсем недавно, друг детства Антона Шолохова.

— Агния Евгеньевна, здесь есть место! Вы с нами едете?

«Ну конечно, Агеев тоже здесь — ведь он же ученик Федорова», — подумала она. Отказываться было неловко, и Агния пошла к автобусу.

— Мы тоже с вами поедем, это же близко, — обрадовался телевизионщик, с которым она в последний год часто виделась на разных культурных действах, но до сих пор не запомнила его имя.

— Это знаменитый блокадный мальчик, Николай Николаевич. Его на многих плакатах изображали в советское время. А сейчас он бомжует, представляете? — негромко объяснил Агнии Кирилл Агеев на кладбище.

Телевизионщики и газетчики, которые разочарованно кучковались поблизости и уже жалели, что потащились на погост — ничего особо примечательного здесь не происходило, — услышали слова Кирилла. А в результате на другой день газета «МК в Питере» выдала на первой странице громадный заголовок: «На похоронах знаменитого художника с надгробной речью выступил бомж». Под заголовком набрали только несколько строк, основной же текст, как обычно, скандальный, поместили на обороте. И рассказывала статья о том, что в доме, часть которого занимает прокуратура Петроградского района, у человека, который вписал свою жизнь в историю города, жулье отобрало квартиру. А прокуратура делает вид, что этого не знает. Пора бы выяснить: сколько стоит это хорошо проплаченное незнание?

Николай Николаевич Иванов снова сделался героем телеканалов. Операторы во всех подробностях показали его обход дворовых помоек, а потом те самые плакаты, с которых он смотрел ребенком на жителей страны. Но если бы они остановились только на этом! Они углядели дверь прокуратуры Петроградского района, подстерегли у нее Дмитрия и набросились на него как стая молодых волков.

— Почему вы бездействовали, когда на ваших глазах отнимали квартиру у героя блокады?! — с честным пристрастием допрашивал один.

— Не прячьте лицо от камеры! — требовал другой. — Пусть вас видят все россияне!

— Вы признайтесь, сколько вам дали за эту квартиру! — с циничной улыбкой всезнающего человека интересовался третий.

Дмитрий, с трудом удерживаясь, чтобы не врезать в эту циничную самодовольную рожу, демонстративно подчеркивал свою политкорректность. А сзади, оттесненный телевизионщиками, понуро стоял сам герой — Николай Николаевич Иванов.

— Да им-то как раз спасибо, — приговаривал он. — Они-то мне и помогли! — Но его никто не слышал и в этот момент не снимал.

Кадры, в которых Дмитрий выступал в роли главного злодея, показали не только по федеральному каналу, но и по Евровидению. Сам Самарин их не видел, но Агния, едва только он появился на экране, позвонила к нему домой и застала Штопку.

— Я много от них навидалась бесстыдства, — оправдывалась потом сестрица, — но чтоб такого! Димка же честнейший человек! — Ей было неловко — ведь это именно ее разговор с Агеевым подслушали телевизионщики. — Сегодня же напишу опровержение, — пообещала она Штопке.

У нее даже текст в голове сложился, этакий насмешливо-едкий. Но к вечеру она так устала, что решила перенести написание его на утро. А утром появились другие дела.

Дмитрий несколько дней чувствовал себя совершенно оплеванным. И от каждого телефонного звонка ждал гадости — был уверен, что теперь-то уж начальство без строгача его не оставит.

Когда-то после таких телекадров люди мгновеннно слетали с должностей. Вне зависимости от того, правду показали или халтурный вымысел. Но теперь на телевизионные страшилки начальство перестало обращать внимание. Уж слишком их стало много. Точнее, выводы делались, но только тогда, когда они были нужны начальству.

Очередного строгача Дмитрий так и не дождался. По крайней мере, в течение первой недели после телепередачи.

— Агния Евгеньевна, я слышала, вы пишете книгу про татуировки? — спросила гримерша с телевидения.

— Ниночка, это испорченный телефон, — рассмеялась Агния. Гримерша была ей симпатична. Прежде она работала в Комиссаржевке. — Я пишу про Шолохова. Нет, не про «Тихий Дон», а про художника Антона Шолохова.

— А я хотела вам помочь. Я ведь еще и в салоне работаю, на Невском.

— Там, где делают татуировки? — заинтересовалась Агния. — Спасибо большое, Ниночка. Я как раз думала, кто бы мне показал. Потому что в моей книге о Шолохове есть такой сюжет, с татуировками.

— Так я вам и покажу, у меня сегодня вечерняя смена.

Через несколько часов Агния спускалась в полуподвал, где был знаменитый салон. У дверей ее встретила сама Ниночка.

— Я вас поджидаю. У нас по записи, а у меня клиентка как раз заболела — герпес. Мы с герпесами не работаем.

Она провела Агнию в зал, где в раздвижных креслах, похожих на те, что стоят в современных стоматологических кабинетах, сидели и возлежали несколько девиц разного возраста.

Над ними колдовали мастерицы. В основном разрисовывались плечи. Но одной девушке на щеке изображали колокольчик, а другой — чем-то украшали грудь.

— Мужчинам сюда вход запрещен, — объяснила Ниночка, — мужской зал — там. Если интересно — вон в углу на столике журналы и альбомы с образцами «тату».

— А где ваше место? — спросила Агния.

— Там, у стены. У меня работа специфическая: я исполняю татуаж под макияж. . — Что-что? — переспросила Агния.

— Чтобы не подводить каждый день карандашом губы, можно сделать татуировочку, — объяснила, улыбаясь, Ниночка. — Тут тоже много разных фасонов. Хотите, я вам сделаю?

— Ниночка, мне надо с мужем посоветоваться, — испуганно отказалась Агния.

— Правильно, у нас многие клиентки советуются с мужьями. Даже рисунки уносят домой. Если хотите, взгляните — там большой выбор, это очень интересно. И совсем не то, что в той противной книге о тюремных татуировках. Помните? Недавно вышла. Сейчас такие уже почти не делают. Хотя, если кто захочет, наши мастера исполнят. У нас же все — настоящие художники. Некоторые летом по контрактам в парижских салонах работают. А запись к нам — за месяц вперед. И вообще, сегодня красивая татуировка стала знаком современного человека.

Пока Ниночка объясняла, явилась записанная к ней клиентка, девочка лет шестнадцати. Нина усадила ее в кресло, отрегулировала свет и принялась, сверяясь с выбранным рисунком, трудиться над ее губками. Агния в это время перелистала несколько журналов. И поняла, что пришла не зря, потому что наткнулась на разворот, имеющий прямое отношение к Шолохову. Там были помещены две фотографии с татуировок, которые делал он лично. Агния мгновенно узнала его манеру: искривленное, выпуклое пространство и огромные лики каких-то святых. Такие работы составили бы славу любому музею.


Загрузка...