Тайная жизнь шедевров: реальные истории картин и их создателей

Глава 8 Волна, которой нет

Две предыдущие главы были посвящены художникам, творчество которых долго не находило отклика у публики. Совсем иначе выглядит судьба Ивана Айвазовского. Ему было всего 24 года, когда его картину «Хаос. Сотворение мира» купил Папа Римский Григорий XVI, после чего наградил мастера большой золотой медалью. Ни один из живописцев Российской империи прежде не удостаивался такой чести. Внимание, проявленное главой католической церкви, ставило Айвазовского в один ряд с гениями эпохи Возрождения.

Неправильно выбранный оттенок цвета, неправильно подобранное слово часто отличают подделку от шедевра. Идеально гладкого моря не бывает, не бывает и одинаковых волн — художник должен понимать это. Писателю недостаточно назвать чувство, которое испытывает герой, — его нужно изобразить так, чтобы читатель сам понял, что перед ним. Только в этом случае творцу поверят. На мой взгляд, картины Айвазовского отличает именно абсолютная правдивость в изображении моря.

Работами мастера восхищались и собратья по кисти. Великий британский художник Уильям Тернер, эксперименты которого во многом предсказали появление импрессионизма, увидев картины русского живописца, пришел в восторг и написал по этому случаю стихотворение на итальянском языке. Одна из строчек гласила: «Прости меня, великий художник, если я ошибся, приняв твою картину за действительность…» Правда, важно заметить, что эта история стала известна публике от самого Айвазовского: ни в одной биографии Тернера упоминания о ней нет.

О работах русского мариниста очень хорошо отзывался и Иван Крамской. Он, в частности, писал: «Айвазовский, кто бы что ни говорил, есть звезда первой величины, во всяком случае, и не только у нас, а в истории искусства вообще… у него есть феноменальные вещи, например „Море“. На ней нет ничего, кроме неба и воды, но вода — это океан беспредельный, не бурный, но колыхающийся, суровый, бесконечный, а небо, если возможно, еще бесконечнее. Это одна из самых грандиозных картин, какие я только знаю…»

Ну и последние детали, которые нужно упомянуть, чтобы понимать, насколько востребованы были полотна живописца. Во-первых, сам император Николай I заявил: «Что бы ни написал Айвазовский — будет куплено мною», а во-вторых, художнику за его работы в 1864 году было пожаловано потомственное дворянство.

С того момента, как Иван Айвазовский, закончив Академию художеств, получил признание и славу, его жизнь была полна безмятежности и достатка. Живописец сделал из своего имени настоящий бренд, устраивал перформансы, во время которых при полном зале людей писал небольшие морские пейзажи по памяти, организовывал собственные выставки во многих городах Российской империи, находился в дружеских отношениях не только с деятелями культуры, но и с правителями многих стран.

Будущий живописец родился в Феодосии в 1817 году, через пять лет после того, как в городе прошла эпидемия чумы, подорвавшая экономическое благосостояние всего региона. Денег в семье практически не было. Они жили в бедном, полуразвалившемся доме на окраине. В детстве Айвазовский сам выучился играть на скрипке и начал делать первые зарисовки. Мальчик изображал батальные сцены, турецкие крепости, картины восстаний, ну и конечно, морские пейзажи, которыми были увешаны все обветшалые стены убогого жилища. Когда место в доме закончилось, юный талант начал расписывать внешние стены дома. В тот момент на талант впервые обратили внимание.

Из непримечательной халупы дом Айвазовских быстро превратился в местную достопримечательность. Такого стрит-арта в Феодосии еще не видели. Кроме того, в тот период появилось и первое творческое кредо будущего самого известного в мире мариниста, от которого он не отступал уже до конца жизни. Мальчик целыми днями бродил по берегу моря, наслаждался пейзажами, но на натуре не писал, а создавал все по памяти.

Сложно поверить в это, но большая часть самых известных картин Айвазовского, действительно, была написана им в мастерской. При этом мастера прежде всего интересовала природа, а не люди. Ему было не интересно изображать эмоции, его стихия — это цвет и оттенки.

Его мечтательно-задумчивая фигура выбивается из всего пейзажа. Похожий эффект производит на зрителя и картина «Наполеон на острове святой Елены».

Фигура бывшего французского императора занимает тут очень малое пространство: она едва больше черной птицы, летящей справа над утесом. Наполеон не важен, он не более чем символ, ключ, необходимый для понимания картины. Как и любой человек, великий полководец — ничто перед стихией. Вся жизнь Наполеона была наполнена борьбой, сражениями, переходами. Он — завоеватель, которому всегда нужно было двигаться дальше. Но наступил момент, когда дальше двигаться уже нельзя: он на краю земли, он дошел до финала своей жизни, больше покорять нечего. На картине четко видно противопоставление между левой и правой сторонами полотна. Правая — грозовое небо, бушующие волны, а левая — заходящее за уже спокойное море солнце. Никаких бурь и сражений у императора уже не будет — впереди только закат.

А на переднем плане зритель видит игру цвета морских волн. Море у Айвазовского становится почти реальным, осязаемым. В этом ему действительно не было равных.

Художника часто обвиняли в том, что в своих работах он повторяется, но мастер отвечал на это, что, постоянно возвращаясь к старым темам, он просто стремится исправить недостатки, которые видит только сам.

Рассказывать о полотнах Айвазовского достаточно сложно — они говорят сами за себя. Мастер всегда стремился к тому, чтобы его картины были понятны широкому кругу людей, и в этом преуспел. Не было в его произведениях и богатого литературно-философского подтекста, в отличие, например, от полотен Ван Гога, Врубеля, Рембрандта, о которых мы говорили до этого. Художник вообще гордился тем, что за свою жизнь не прочитал почти ни одной книги. Открываем письмо Антона Павловича Чехова, который приезжал в гости к художнику в июле 1888 года, и читаем:

«Вчера я ездил в Шах-Мамай, именье Айвазовского, за 25 верст от Феодосии. Именье роскошное, несколько сказочное; такие имения, вероятно, можно видеть в Персии. Сам Айвазовский, бодрый старик лет 75, представляет собой помесь добродушного армяшки с заевшимся архиереем; полон собственного достоинства, руки имеет мягкие и подает их по-генеральски. Недалек, но натура сложная и достойная внимания. В себе одном он совмещает и генерала, и архиерея, и художника, и армянина, и наивного деда, и Отелло. Женат на молодой и очень красивой женщине, которую держит в ежах. Знаком с султанами, шахами и эмирами. Писал вместе с Глинкой „Руслана и Людмилу“. Был приятелем Пушкина, но Пушкина не читал. В своей жизни он не прочел ни одной книги. Когда ему предлагают читать, он говорит: „Зачем мне читать, если у меня есть свои мнения?“ Я у него пробыл целый день и обедал».

Но вот об одной, пожалуй, самой известной картине Айвазовского я хочу рассказать подробнее. Это полотно с изображением кораблекрушения скрывает в себе определенную загадку: оно называется «Девятый вал», но почему? Никакой огромной волны мы не видим.

Петь дифирамбы тому, как мастерски Айвазовский умел изображать морскую стихию, не имеет смысла — это видно и невооруженным взглядом. Куда интереснее выглядят композиционные решения художника. Но до того, как приступить к анализу полотна, необходимо сделать небольшое отступление.

Начнем с того, что такое девятый вал. В XIX веке это был уже давно устоявшийся в художественной культуре образ роковой опасности, бедствия непреодолимой силы, основанный на древних поверьях о том, что во время бури девятая по счету волна является самой сильной и губительной.

Но где эта волна на картине? Да, море штормит, но нельзя сказать, что очень сильно. Айвазовский не раз изображал и куда более сильное буйство стихии. Что-то тут явно не так.

На время оставив картину, снова вернемся к художнику и его семье. Это важно для понимания замысла рассматриваемого произведения. Книг Иван Айвазовский, может, и не читал, но одну знал точно, причем достаточно хорошо. Речь, естественно, идет о Библии.

Семья художника всегда была очень религиозна. Старший брат мастера Габриэл стал архиепископом Армянской апостольской церкви, профессором, преподавателем древних языков, при этом всегда поддерживал с братом очень тесные отношения. Не стоит забывать и тот факт, что картина Ивана Айвазовского «Хаос. Сотворение мира», принесшая ему всемирную славу, купленная самим Папой Римским, тоже была написана на религиозный сюжет. Открываем книгу Бытия и читаем:

«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы».

Именно этот момент, сотворение света, и изобразил на своем полотне художник. Примечательна и еще одна деталь. До появления суши, по Священному Писанию, в мире существовали лишь вода и небо — то, что Айвазовский любил изображать больше всего. В этом контексте «Девятый вал» мастера интереснее всего интерпретировать с точки зрения религиозного сюжета.

Снова вернемся к полотну. Нельзя не обратить внимание на то, что обломок мачты погибшего корабля, на котором спасаются моряки, по форме своей напоминает крест. Свет солнца на полотне не пугает, наоборот, притягивает и дает надежду на то, что потерпевшие кораблекрушение будут спасены. Но откуда тогда возникло название картины? Ведь девятый вал — это уже устоявшийся в культуре символ обреченности, значение которого было отлично известно Айвазовскому.

Когда я смотрю на это полотно кисти Ивана Константиновича, выставленное сегодня в Русском музее в Санкт-Петербурге, мне невольно вспоминается знаменитый диалог про суслика из фильма «ДМБ»:

— Видишь суслика?

— Нет.

— Вот и я не вижу, а он есть!

Самого девятого вала на одноименном полотне художника нет.

Давайте обратим внимание на моряков, которые пытаются спастись на обломке мачты. Они из последних сил цепляются за жизнь. Скорее всего, их корабль погиб во время ночного шторма; солнце уже восходит на горизонте, и дневной свет дает несчастным надежду на спасение. Их могут увидеть с проходящего рядом корабля, поэтому один из матросов пытается подать знак, он сжимает в руке ярко-красную тряпку, размахивает ею. Двое выживших рядом смотрят на него.

Чуть ниже видим еще двух человек. Один из них уже вот-вот упадет в море, другой из последних сил старается втащить его обратно на мачту. Отдельно от других находится еще один матрос, он указывает рукой куда-то вдаль, как будто хочет обратить внимание своих товарищей на что-то. А это и есть тот самый девятый вал, в честь которого названа картина.

Вот он, эффект разрушения четвертой стены. Получается, что смертоносная волна, которая готова погубить несчастных, находится за пределами картины, там, где стоит зритель. Ее видит только один выживший. Но отчего тогда так ярко, вселяя надежду, светит солнце?

Вспоминаем, что христианская вера не была для Айвазовского пустым звуком, он сам был глубоко верующим человеком. Настолько, что в тот момент, когда его старший брат Габриэл перешел в католичество, он не оставлял его в покое до тех пор, пока не уговорил вернуться обратно в лоно Армянской апостольской церкви.

Ответ на приведенный выше вопрос в этом контексте очень прост. Для истинно верующего смерти не существует. Есть только новая жизнь. И неважно, какие бедствия могут подстерегать человека в жизни, сколько неожиданных и страшных несчастий может обрушиться на его голову, он все равно будет спасен.

В отличие от картины «Хаос. Сотворение мира» на полотне «Девятый вал» религиозная тема не изображается прямо. Разговор, который ведет это произведение со зрителем, куда тоньше и деликатнее. Это и есть настоящее мастерство изобразительного искусства.

В последний свой день он начал работу над картиной «Взрыв турецкого корабля», но не успел закончить ее. Живописца не стало 2 мая 1900 года в возрасте 82 лет. Его похоронили во дворе Феодосийской средневековой армянской церкви Святого Саркиса, на его могиле установили надгробие в виде саркофага, на котором на древнеармянском языке были написаны слова армянского историка Мовсеса Хоренаци: «Рожденный смертным, оставил по себе бессмертную память».