Темный янтарь-2

Глава 12. Безымянные реки и высоты

В засаде. Танк Т-70 гвардии лейтенанта И.М. Астапушенко (декабрь 1942г)

— Подтянись! Шире шаг! – старший лейтенант Васюк привстал на стременах, пытаясь разглядеть в стылой темноте хвост ротной колонны. Устали люди, четвертая ночь марша, к утру порядком выдыхаются.

Давно началось календарное 7-е октября, шестой час утра, скоро отдых. Можно будет спешиться, и того… заднице и ляжкам дать покой. Нет, кобылка Абрикоска неплоха, без причин не балует, подучился верховой езде товарищ старший лейтенант, но кавалеристом явно не стать, тут даже не надейся. Нет таких природных склонностей. Серега безмолвно закряхтел, двинул коленями и поводьями, коняга почавкала копытами вдоль колонны. Связной Олаев двинулся следом. Темная змея роты слегка подтянула ряды, хлюпала по разбитой дороге, без разговоров, измотанная и мрачная. Оно и понятно – ночь и марш – бесконечны, ноги – мокры, в желудках печальный марш, поскольку от ужина там уже ничего не осталось. Да и путь – к фронту, на передовую, всегда не особо весел.

— Товарищ старший лейтенант, долго ещё? Ну, если то не военная тайна? – вполголоса спросил кто-то из стрелков.

Серега придержал лошадь, поднапряг память: пятая рота, кто тут такой…

— Гнесцов, ты, что ли?

— Я, товарищ старший лейтенант. Помните, значит, еще?

— Да тебя фиг забудешь, – заверил Серега.

Бойцы устало хохотнули, а старший лейтенант сообщил:

— Маршрут полка – есть строжайшая военная тайна. Немецкая разведка спит и видит, как ее вызнать, шанса мы ей не дадим. Но опытный боец, он ведь как размышляет: ночной марш, он почему называется «ночным»? Потому что утром предопределенно заканчивается. Причем заканчивается в специально предусмотренном командованием месте. Вполне вероятно, относительно уютном, укрытом от фашистских воздушных наблюдателей и бомбовозцев, с возможностью обсыхания и принятия пищи. Я понятно намекаю, а, Гнесцов?

— Понятно, хотя и секретно, – заверил боец, неотличимый от других серо-шинельных, нагруженных оружием и снаряжением фигур.

— Быстрее дойдем – быстрее отдых, – уже серьезно сказал Серега. – Опытные же бойцы, сами знаете.

Стрелки согласно заворчали, не очень радостно, но с осознанием.

Осознание – вот что главное для солдата. Собственно, для командирской лошади и жопы это тоже главное. А для не совсем понятной «командно-запасной» должности товарища Васюка так и вообще первоочередное.

Так и не вернулся Серега в ротные, и уж точно не дали под команду батальон. Который месяц при штабе, уж лето давно кончилось, а всё «ты, Васюк, командирский резерв, отдыхай пока». Ну, насчет «отдыхай», конечно, откровенная ирония, дел хватало. Вот и сейчас – не в штабной спокойной колонне, а «давай, проверь, подтяни-подгони, спят на ходу». Уже четыре формальных должности скорострельно сменил: от помощника начальника штаба до конной разведки, которой на тот момент и в принципе не существовало.

Активно переформировывалась, восстанавливалась потрепанная дивизия весь остаток лета и начало осени. Стояли у Голицыно, в старом военном лагере, приводили в порядок и себя, и запущенное лагерное «расположение». Приходили новые кадры, оружие, командный состав, возвращались бойцы и командиры из госпиталей. Вникал товарищ Васюк, бросаемый на проседающие бумажно-строевые участки, в суть дела, ездил получать материальную часть. В армии ведь частенько как получается: нужно вещевое получить – кого послать? – Иванова? – не, рохля он, – Сидорова? этот хваток, но там на станции рынок, самогоночка, не устоит перед искусом. А пошлем Васюка, он и имущество примет, и к спиртному равнодушен, и в магазине по выданному списку отоварится. Не особо справедливо, но жизнь, она такая.

Снова капало с неба на промокшую плащ-палатку, смотрел старший лейтенант с Абрикоской, как возвращают колесо на двуколку пулеметной роты, помогал советом – не особо ценным, но вдохновляющим и согревающе-юморным. На своем месте был товарищ Васюк, жаловаться и не думал. Пусть не совсем четко заявлено это самое место в штатном составе, но уж точно не бездельник. Тем более, имелись в такой неопределенной ситуации и приятные нюансы. Народ ценил, командование не забывало. В августе, в числе прочих отличившихся при прорыве из окружения, получил орден «Красной звезды» и звание «старшего». В сентябре…

…— Серый, с тебя причитается!

— Да когда я забывал?! Причитается, значит причитается. А что хорошего у меня случилось?

— В Москву едешь! За пополнением. Привезешь оттуда прикомандированных курсантов Московского военно-политического, ну и домой заглянешь. Ты же у нас натуральный москвич, известный столичный житель. Иди к начштаба на инструктаж.

Ехал Серега на пригородном поезде, имел официальным приказом сопровождение шести будущих политруков, а еще изрядный список всяких бытовых заказов. Столица, это не шутки, это же кладезь дефицитных и жизненно необходимых бытовых мелочей. Прям «и.о. зав. военторга», а не товарищ Васюк. Ладно, разберемся.

Кое-что удалось достать-купить у вокзала сразу по прибытии, потом шагал старший лейтенант-орденоносец в сторону родной Якиманки, сиял новым рубиновым орденом и уже порядком затертой, но дорогой медалью, нашивкой за тяжелое ранение, нес потяжелевший вещмешок и очевидные сомнения.

Война, она не только верховой езде, умению мгновенно окапываться и инвентаризировать номера автоматов и винтовок учит. Еще и тому, что отсутствие новостей – не самая плохая новость. Придешь тут, а как скажут про тетю Иру, про маму… Писем-то так и не было, хотя, конечно, и сам не особо писал. Хотелось по-детски верить, что дома как до войны всё осталось. Это если не спрашивать, не узнавать… гм, суеверия, они и комсомольцам не чужды, есть такой грех.

Москва была ничего себе – думал, здесь хуже. Приметы войны везде, но узнать столицу вполне можно. И народу хватает, а то «опустевший, суровый лик столицы». Нормально тут всё.

Наконец свернул во двор. Не разбомбило, сирень у забора порядком разрослась. Серега осознал, что машинально лезет в карман галифе – за ключом, что с детства там на шнурке болтался. Нервно улыбнулся – ключ еще в Лиепае сгинул, даже не вспомнить, как и когда, а рука помнит. За окном второго этажа истошным котом взвыл аккордеон – жив Борис Борисыч, чинит инструменты, значит, продолжается сложная музыкальная жизнь столицы, что ей война. Хороший знак.

В подъезде горела лампочка. Тоже порядок, а то вечно или разобьют, или выкрутят. Ну, лампочки, они, помнится, взрывались красиво, если шибануть из рогатки... Тьфу, и что за неуместные мысли, курад их знает…

Звонок… два коротких, один длинный…

Серега, упираясь лбом в знакомую до последней трещинки дверь, прислушался. Показалось, что слышит, как открывается в коридор дверь… сейчас мама отопрет…

— Кто? И с какой целью? – спросили изнутри.

Серега с трудом выдохнул. Нет, маме еще три года сидеть. А это кто-то чужой. В смысле, подселенный. Понятно, многое тут изменилось.

Старший лейтенант солидно кашлянул:

— Спокойно, девушка. Свои. К Васюкам я. Имею законное право на посещение…

Кажется, открывать стали, не дослушав. Лязгнула цепочка. Когда-то юный Васюк дважды пытался свинтить дверное оборудование – на изготовление боевого цепа, чтоб как у таборитов было…

Насчет «девушки» малость польстил – девчонка, худощавая, симпатичная, но еще школьница-старшеклассница. Узкое лицо, светловолоса, на кого-то похожа, родственница, видимо, но кого именно из соседей…

Перебирая версии – чья ж такая? – вошел.

— День добрый. Я к Васюкам. Собственно, сам Васюк и есть, прямо с фронта, как видите. Мои в эвакуации или как?

— В Москве тетя Ира. Служит она, – довольно сумрачно ответила девчонка.

— Ух ты, прямо отлегло, – Серега взялся за сердце, скрытое под медалью и карманом с документами. – Когда домой приходит?

— Поздно приходит. Слушайте, а вы все издеваетесь, что ли? – внезапно возмутилась странная девица.

— Почему «издеваемся»? И нас – Васюков – тут что, очень много ходит? – изумился Серега.

— Нет, один ты такой, балбесина. Сюда смотри! – приказала девчонка, указывая себе в лоб.

Тут товарища Васюка осенило, схватил за руку, развернул к свету:

— Анитка?! Ты?! Да откуда?! Хо-хо!

Пискнула, когда стиснул, подхватил-обнял.

— Ой! Узнал же…

Тут Сереге пришла следующая мысль, крайне нехорошая. Прямо таки убийственная. Но лучше такие новости не таить, а то совсем гнусно будет. Поставил легкую девчонку, вздохнул и начал:

— Слушай, а я ведь с вашим Янисом на катере шел. К Ленинграду мы прорывались…

— Спокойно! – девчонка ободряюще, даже чуть покровительственно похлопала гостя по груди. – Жив Ян. Третьего дня как раз письмо получила. Он точно так и предупреждал – ты о нем невесть что подозреваешь. Жив Ян, подобрали его тогда из воды.

— Правда?! Хотя я же всегда так и говорил – просто так Яна не утопишь! Отлично! А вы-то здесь откуда? Я же тебя едва узнал.

— Годы. Идет время, идет, – пояснила Анитка, и зачем-то еще раз осторожно похлопала блудного хозяина по груди. – Мы твою комнату оккупировали, так уж вышло. Еще в 41-м. Обжились. Хорошо, что объявился. Орден-то новый, да?

— Месяца не прошло, – с удовольствием сказал Серега. – Мы на переформировке стоим, тут в Подмосковье. Да ты про вас рассказывай. Как мама, сестры?

С рассказом пришлось обождать – в коридор вышла Марь-Ванна, собирающаяся на вторую смену, и сурово поинтересовалась:

— Что за товарищ военный к нам вдруг, а, Анитка?

Вгляделась, в голос ахнула:

— Сережка?! Живой?! В орденах?!

Тут квартира ожила…

…Сидел за столом, отвечал на вопросы, соседи восхищались наградами, ругали, что не писал. Потом тетя Ира пришла, плакала и тоже ругалась. Бегали малые девчонки, размахивая разряженным «ТТ», тетя Эльзе одергивала: «покарябаете военный инструмент, а он номерной». И снова рассказывал всякие смешные военные случаи старший лейтенант Васюк, заверял, что на фронте дело идет тяжеловато, но, в общем-целом, трудно было иного ожидать, не секрет, что противник силен и коварен.

Вышел Серега спозаранку – еще 6 утра не было. Прибыть на Большую Садовую нужно было к восьми. Понятно, не спал, часок полежал на своем диване, вспомнил довоенное. На книжной полке стояли алюминиевые часовые: красноармейцы-стрелки с обломанными в боях штыками, браво марширующий моряк, быстрый всадник-знаменосец. Пыль с фигурок стерта, играют девчонки «осторожненько-осторожненько». Тикали ходики… Прямо в машину времени попал, да...

Провожали до арки тетя и Анитка.

— Сережа, не будь все же свинтусом. Пиши. Тут все волнуются, – попросила тетя Ира, утирая глаза.

— Буду. Буду писать, – поклялся старший лейтенант. – Сглупил. Пребывал в полной уверенности, что вы все в эвакуации. В безадресной.

— Здоровенный, в наградах, с наганом, бреется, а в голове все ветер, – вздохнула тетка. – Ладно, прощайтесь.

Она почему-то отвернулась.

— Будь живой. И боевой удачи, – серьезно сказала Анитка.

Глаза у нее были светлые, грустные, чуть похожие на глаза той, давно уж легшей в землю девушки.

— Слушай, я не совсем понял, – вполголоса признался Серега. — Что-то тут все как-то считают, ну, насчет тебя. И, гм, меня…

— Не к спеху, Серый. Потом поймешь, после войны – девчонка погладила орден и осторожно коснулась губами щеки Сергея. – И Яну напиши сразу же, слышишь?

— Само собой.

Косилась тетя на Анитку, явно хотела что-то сказать – до войны тетя Ира была на язык остра, иной раз так полоснет, аж краснеешь, – но сейчас воздержалась.

Напротив Бабьегородского проулка Серега обернулся, помахал пилоткой. Стояли у подворотни две фигурки, кутались в пальто. Довольно похожие издали, одна похудела от войны и рисовальной службы, другая вытянулась и повзрослела. А всего-то год с небольшим мы воевали, что же дальше-то этак будет, даже и курад не знает.

Следовало о многом подумать, новостей имелась уйма, в целом все хорошие. И маму внезапно расконвоировали, живет и работает в поселке практически свободным человеком. И Ян жив-здоров, даже в Москву умудрился в гости заехать. И еще много всякого, отчасти странного. Но осмысливать позже будем, а пока служба…

***

Понятно, Москву тогда не особо посмотрел, но что столице сделается – стояла и стоять будет. Пришла определенная успокоенность к товарищу Васюку. Вез обученных, но неопытных политработников, вводил в курс дивизионных дел. Потом еще дважды в командировки ездил: в Вологду и Серпухов, ну, прямо гонец высшего железнодорожного уровня, жаль, на самолете не сподобился, не имелось подходящей задачи.

Дивизия уже была практически готова, полнокровная, пополненная и вооруженная: 112 «станковых», 200 «ручников», 75 орудий, почти двести минометов разного калибра, свыше десяти тысяч штыков личного состава. Уже перевели гвардейцев из резерва в состав действующей 43-й армии. Но пока держали в запасе, хотя на фронтах было нелегко. Активно готовились к делу, учились: практические стрельбы, артиллерия палит на полигоне, пехотные роты на стрельбищах. Ведут беседы политработники, наверное, нужные и важные слова говорят, но еще важнее занятия по передаче и осмыслению боевого опыта, полученного под Ржевом – не так уж много бойцов того состава осталось. 24 сентября объявили построение: торжественно вручили гвардейское дивизионное знамя. А вечером – подъем по тревоге «На погрузку!».

Отбыл на фронт старший лейтенант Васюк последним эшелоном. Война войной, а забывать в покидаемом расположении материальные ценности и людей категорически не положено. Всё остающееся должно быть сдано в действующем порядке, всё отъезжающее – уехать. Между прочим, ответственное дело.

Ну, война и дивизия от товарища Васюка никуда не делись. Проскочил эшелон через Москву, промелькнули не особо длинные перегоны Калинин – Лихославль – Осташков – Охват, догнали своих, разгрузились, отрапортовали. Марш, и теперь еще один…

Задаваться мыслью: «отчего на вторую военную осень даже гвардия бредет по грязи откровенной пехотой», Серега не собирался. Война есть однозначная данность: пусть все вокруг катят на машинах, мотоциклах и вездеходах, лично тебе могут достаться лишь две природно-штатные ноги, бреди и не бубни, такая твоя судьба. Со своих ног в случае авианалета или иных неприятностей залечь в кювет или ямку гораздо легче, да и вообще ты – пешая единица – цель далеко не первоочередная. А если имеется лошадь Абрикоска – так то вообще роскошь, пусть несознательная сбитая задница сомневается и иначе считает.

— Подтянись! Чуток осталось! Шире ногу, гвардия, а то каша да чай стынут!

***

В серьезные наступательные бои 21-я гвардейская дивизия втянулась 24 ноября на Великолукском направлении. Первоочередная задача: «нанести удар из района Чертеж, к исходу дня выйти на рубеж озеро Ужо – Турово – Красный Луг – Могилки». Над названием последнего населенного пункта в штабе поиронизировали, но не очень – было понятно, дело предстоит непростое. Противник: горно-егерские батальоны, весьма боеготовые и опытные, крепко усиленные артиллерией и минометами. Ну, дивизию тоже подкрепили истребительно-противотанковым и танковым полком[1]. Имелись и очевидные проблемы: в нашем тылу единственное шоссе, одно на все снабжение южной группировки армии. У фрицев в глубине обороны и «железка» Великие Луки – Невель, и две шоссейные дороги, позволяющие свободно маневрировать. Боевое охранение фрицев занимало западный берег реки Ловасть, в 5 километрах от реки основные позиции первой линии обороны…

Накануне гоняли товарища Васюка жутко. То с остающимся в резерве учебным батальоном не все уговорено и связь пропала – срочно туда. Ну да, танки провод изодрали, им, твердолобым, «что не вижу ничего - не обозначено». То к саперам – готов ли мост-конструктор? Сколачивали мостовые конструкции в лесу разборными частями, ночами перевозили к реке. Мост намечался солидный – до 50 тонн обязан выдерживать.

Мелькал Серега туда-сюда, докладывал, «танкисты получили строгий выговор, кабель обозначен, саперы готовы к выдвижению, обещают и заверяют…». Понятно, что в штабе тоже все «на нервах» – наступление не такое уж частое событие. Побывал на комсомольском собрании – опять же, слова верные, но что уж тут разговаривать: почти весь народ уже в деле, а тут сидишь в тепле, в сон невыносимо клонит.

Ночью началась метель, плотная, застилающая. Хорошо это или плохо, понять пока было сложно.

— Готов? – майор оценивает автомат за плечом товарища Васюка, подсумок на ремне, телогрейку, сменившую шинель. – Раз готов, дуй с авангардом. Проконтролируй, чтоб они там не опережали в докладах реальность событий. Ну, ты знаешь.

Все Серега знал, но на крутом глинистом берегу с бойцами чуть не покалечились, пока с лодкой вниз съезжали. Скользкотища жуткая, да еще эта метель, в пяти шагах ничего не видно.

— Прытче, гвардия! Согреваемся!

Толкают черную густую воду весла и подручные доски, тянется лодка, как по киселю ледяному. Но бодр и сосредоточен старший лейтенант Васюк – в баню сходил заранее, белье сменил, чего бояться опытному фронтовому человеку? От судьбы все равно никуда не отгребешь, не спрячешься.

Перебралась усиленная разведка благополучно. Серьезная стрельба началась, когда уже прошли километра три, сходу взяли деревушку Ильино.

Вернулся Серега к реке, сопровождал пленных – фрицы из «3-го отдельного егерского батальона» – с этим предварительные разведданные не напутали. Уже вовсю шла переправа авангардного полка, доколачивали мост распаренные, в одних гимнастерках, саперы.

— Тут оставайся, Васюк – распорядился начштаба. — Если что, сразу… Ну, ты знаешь.

Нормально дело шло: двинулись от реки, взяли больше десятка деревушек. И уперлись – впереди была основная линия обороны егерей, продуманная, вкопанная и укрепленная, с серьезными узлами в деревнях. Била наша артиллерия, но не очень точно – не вскрыли все огневые точки.

Угас куцый сумрачный день. Штаб перебазировался в деревню, работали напряженно, подтягивался танковый полк. Серега поддерживал с танкистами связь, передавал-уточнял рубежи для атаки. Бронетехника была готова, но, по мнению товарища Васюка, выглядела тощевато: десяток Т-34 и пятерка легких Т-70 – ну и что это за полк? Впрочем, всё равно серьезная сила.

На следующий день ударили, прогрызли оборону, дальше еще… Сопротивление было сильным, с правого фланга фрицы почти сразу начали контратаковать, был введен в бой резерв – уже воевали учебный и отдельный пулеметный батальон у Мамеикино, смогли прикрыть дивизию с севера.

…— Связь потеряна. Взяли они высоту или топчутся? Васюк, проверь, подтверди.

Метнулся Серый от штаба к Поломам. Выбыл там комбат, впереди высота с немецким опорным пунктом, фрицы плотно минометами накрывают, наша артиллерия отстала. В овраге готовились к атаке наши, распоряжался принявший командование ротный. Ждать не будут, понимают, что если переведет дыханье немец, будет сложнее.

Отыскал старший лейтенант Васюк коновода с лошадьми, спрятавшихся в прозрачных кустах у небольшого тесного кладбища:

— Хорош мерзнуть и мин дожидаться. Обратно давай.

Почти ощупью, в вечерней непроглядности, рысили обратно. Теперь бы угадать, куда штаб передвинулся…

— Ну, Васюк, что там? Встали? Комполка докладывает – готовят атаку.

— Так и есть, товарищ полковник. Уже разобрались, сосредоточились, в полночь атакуют.

Поднимаются ночью в атаку роты, ползут, бегут с «ура», падают, снова бегут по вязкой заснеженной земле. Взят опорный, утром уже гвардия контратаки немцев отбивает.

Идет дело, но тяжело идет. Контратакуют фрицы, уже и на левом фланге жмут, переброшен из-под Невеля свежий пехотный полк немцев, сосредотачивает огонь артиллерия противника…

— Васюк! Где Васюк?! Ага, ты здесь. Живо проверь и оцени, что у нас по направлению к Клевникам. Смотри карту…

Карта и так помнилась как родная. Но что толку, текущая ситуация на ней отображаться не особо успевает, уж очень текучая, даже по подмерзающей грязи текучая.

…— Олаев, ты хоть пожрать успел?

— Успел. Лошади не особо отдохнули, товарищ старший лейтенант.

— Такое время. После войны в вольные степи Абрикоску с твоим Захом отправим. На заслуженный отдых. Говорят, вот в Тыхау хорошо, есть такое чудное место, – вспоминает Серега, вставляет ногу в стремя, и, сдерживая стон, поднимается в проклятое седло.

Опять гаснет черно-белый короткий день. Долина узкой речушки обезображена чирьями свежих воронок, высота за ней не особо внушительна, но там каменная церковь, торчит колокольня, на фоне мрачного неба кажется странно чистой, свеже-побеленной. Видимо, это глаза устали.

Впереди на высоте постреливают, не особо активно. Наших там не очень-то много, дорога вообще пуста, только торчит увязший за бродом легкий танк. Как-то нехорошо тут. Этакая высота, да еще с толстостенной церковью – ценность почти стратегического масштаба. И как ее немцы без особого сопротивления отдали-то?

Абрикоска идти в воду не хочет, упрямится.

— Давай-давай, это же не Нева какая, так – чуть выше бабок будет, – уговаривает Серега, посылая упрямицу вперед. Лошадка ступает в воду вслед за сознательным Захом, вздрагивает всем телом. На воду действительно смотреть нехорошо, поминая курада, старший лейтенант Васюк не особо изящно подбирает ноги – в сапогах и так сплошная сырость, но усугублять совершенно неохота.

Перебрались. Проезжая мимо танка, Серега слегка стукает прикладом в броню – та отзывается недовольным звоном.

— Эй, экипаж, три веселых друга! Есть кто?

— Не колоти. И так-то наколотило, – отзываются откуда-то снизу.

Абрикоска с опаской обходит страшноватую железяку. Серега видит тело – лежит на исчерканном комья земли снегу, лицо прикрыто танкошлемом. Второй танкист живой, сидит на корточках, опираясь о кувалду.

— Эх… – Серега снимает шапку. – Утром подбили? Одни вы, что ли, были?

— На мину наскочили. Начали чиниться, прилетело… А взводный там, тоже… – танкист обессиленно мотнул головой в сторону высоты. – Товарищ старший лейтенант, оставьте бойца, а? Гусеницу мигом натянем. Что ж я здесь торчу, как прыщ на жопе.

— Бойца не могу. Но пришлю кого покрепче. У церкви наверняка желающие попасть в трактористы найдутся.

— Ну да, пришлете, – не скрывая неверия, пробормотал танкист и с тоской глянул на гусеничный штырь-палец. – Не осилю я в одиночку.

Голова вроде без шапки пробыла всего ничего, а неприятно мерзла.

— Слушай, Олаев, а ведь это нехорошо, – высказывает вслух старший лейтенант Васюк.

— Верно. Полезут немцы, – признает коновод.

— Так давай пошустрее двинем.

Лошади на подъеме шустрить отказывались, пришлось каблуками и поводом ободрять, чего Серега делать страшно не любил. Проехали мимо дохлого немца – валялся весь распахнутый, с вывернутыми карманами. Это да, проверили уже.

В небе просвистело, где-то у речки упал снаряд. Почесываться начали фрицы…

Это не та церковь. Но тот же год, та же область, те же фрицы. Еще не выбитые.

Высоту занимала неполная рота под командой лейтенанта. По мере сил укреплялись, обживали немецкие траншеи.

— Не дорыли фашисты, бездельничали, – пожаловался лейтенант. – У меня людей мало. И пулемета только четыре, да и то один местный, фрицевский. Вы там скажите, товарищ старший лейтенант, пусть людей подбросят и хотя бы пару орудий. Высота-то завидная, вся округа как на ладони, я лично на колокольню лазил.

— Хорошая колокольня, и полезная, и взгляду архитектурно приятная, – согласился Серега. – Со связью что?

— Тянут, вот-вот будет, – пробормотал лейтенант, ему тоже явно было тревожно.

Проныли сразу два снаряда, бахнулись за старым кладбищем.

«Как-то невесело у нас осенью. И погода гадостная, и куда не пойдешь – везде кладбище. Впрочем, оно сейчас везде так, вот до Германии дойдем, там еще побольше кладбищ будет» – невесело подумалось старшему лейтенанту Васюку, и он сказал:

— Дай двух бойцов, пусть броне помогут.

— Нет у меня лишних бойцов, все заняты, – отрезал ротный.

— Не дури, танк все же.

— Да что толку – вон такой же стоит. Въехал, да три раза пальнуть успел, – указал лейтенант на косо стоящий – одной гусеницей в траншее – еще дымящийся танк.

— Лучше три раза пальнуть, чем ни разу. Недооцениваешь ты возможности бронетехники – дай двух человек, не скаредничай. И связь, связь нужна.

Обстрел усиливался, но и связь появилась, Васюка соединили с «Сосной», доложил обстановку.

— Вид как с картины. Левитан пополам с Шишкиным. Полмира на полотне. Но надо усилить раму, а то клопы явно нажимать начнут.

— Да понял я, понял. Скажи, чтоб уперлись. Подбросим, этого, багета для рам, пусть ждут и держатся. Слушай, ты пока там останься. Ты опытный, если что…

— Так точно, понял. Но нужно учесть, что полотно ценное, этакая редкая живопись. Прямо шедевр, хоть сейчас в Третьяковку.

— Говорю же – понял. Поддержим.

Дали отбой, Серега поскреб макушку, надел шапку. В церкви, внутри весьма голой и облезлой, было даже студенее, чем на улице. Телефонист смотрел с уважением:

— Вы-шь, наверно, москвич, а, товарищ старший лейтенант? На музеи часто ходили?

— Практически не вылезал. Люблю искусство. А с Третьяковкой так и жил по соседству. Ничего, после войны приедешь в гости, я тебя лично свожу. Там картина есть: «Комполка, начштаба и политрук уточняют диспозицию у древнего села Клевники». Что характерно, все трое конные, прямо как я. Но бинокль не дорисован, с этим художник промазал. В старину рисовалось, тогда с оптикой было слабо.

Телефонист засмеялся:

— Это вы про «Богатырей», а?

— Да ты художественно образованный, молодец.

Наблюдатели на колокольне потеснились, Серега глянул в бинокль… С оценкой обзора несколько поспешил, доложил с опережением. Но даже снизу было понятно – НП исключительный. Все видно… вон то, видимо, дорога на Борки, а вон то большак Красный Луг – Могилки. То еще у немцев, пусть дивно проименованная деревня им и попомнится[2]. И курад не поймет – да как же немцы эту высоту практически на халяву отдали? Осознают ли в штабе, экая ценность досталась? Понятно, что в целом понимают, но до конца ли?

Донесение Серега писал спешно, но вдумчиво – тут порядок слов важен, чуть не так сформулируешь… Отослал Олаева с запиской и лошадьми, пусть продублируют – момент важный, да и лошадей жалко, тут жарко будет.

Кажется, насчет «жарко» понимали все – спешно углублялась и зарывалась гвардия. Стучали лопаты и ломы. Серега нашел ротного, сообщил, что оставлен на месте.

— Связи опять нет, перебило или хрен его знает, – порадовал ротный. – А ты как… командование на себя берешь?

— Нет, ты людей лучше знаешь, командуй. Я так, для надежности и важности, подстрахую, особо отличившихся отмечу. К танку послал кого?

Ротный замялся.

— Понятно. Эй, боец, – Серега хлопнул по плечу рослого автоматчика. – Со мной идешь. Разомнемся малость.

Откровенно игнорировал товарищ Васюк безмолвное возмущение ротного. Иногда приходится наглеть, поскольку действующая армия к уговорам и объяснениям не очень склонна, грубоватый организм.

Спускались скорым шагом – под горку само несло. Боец обреченно сопел за спиной.

— Не пыхти. Танку поможем и вернемся.

— А, танку… Понял. Товарищ старший лейтенант, а по танку-то наверняка стрелять будут. Он же того… первая мишень.

— Не, первая цель – это ты. Поскольку сильно умный, прямо как штаб дивизии. Немцы такие вещи сразу чуют, уже наверняка корпусную артиллерию спешно перенацеливают. Тебя как звать?

Красноармейца звали подходяще – Петров. Был он, конечно, неглупый, поскольку осознавал, что торчать у речушки рядом с танком – не самая хорошая позиция.

Впрочем, издали танк – грязновато-темный, неопределенный, с торчащим шилом 45-миллиметровой пушечки – особо важной целью не казался. Может и обойдется.

— Эй, бронетанковые силы, не замерз?

— Пришли все же…

Поднавалились. Мерзнуть не хотелось, да и обстрел вроде нарастал. Снаряды ложились ближе к высоте, но все равно на голом месте было неуютно. Танкист командовал, тянули-наволакивали тяжелую гусеницу на катки-колеса. Петров отвлекся от неприятных мыслей об обстреле, наваливался – действительно крепкий мужик. Рукавицы имелись и у старшего лейтенанта – с резинкой, выпрошенной в санбате, протянутой через рукава во избежание утери важного предмета обмундирования. Некоторые в штабе считали, что выглядят смешно, перчатки-то куда приличнее, но Серега насмешки игнорировал. В Москву поедем, или на награждение построимся, там и шинель будет, и перчатки найдутся, а здесь теплые и целые руки важнее щеголеватости.

Порядком измазались в холодной грязюке, но уже звенела кувалда, заклепывала сращенную гусеницу. Танкист швырнул инструмент в люк, полез сам:

— Сейчас, разом…

Петров с сомнением смотрел на танк:

— Не, смерз он. Там же горючее, его прогревать нужно. Не заведется.

— Не каркай! – Серега сунул красноармейцу обломок ветки, которым соскребал грязь с галифе и сапог.

Танк рявкнул двигателем, выбросил клуб дыма – едкого и густого, что та химзавеса. В глубинах машины застучало ровно и мощно, высунулся механик, умоляюще закричал:

— Товарстаршийлейтенант, а вот…

Серега махнул на него рукавицей:

— Возьмем, чего уж… Давай, Петров…

Взялись за окоченевшее тело, с некоторым трудом подняли на броню.

— Командир, значит, – вздыхал Петров, пытаясь поудобнее пристроить мертвого на не очень-то просторной броне, ворочая за ворот заскорузлого от крови бушлата. – Старший лейтенант, прямо как вы.

— Типун тебе на язык! – возмутился Серега. – Вот ты, Петров, и умный, и силой не обижен. Так держи язык на привязи, не всякое ляпать в голос надо.

Застучал прикладом о броню:

— Давай! Полный ход, курс на культовое сооружение!

Дернуло так, что чуть не свалились все втроем. Серега невольно оперся о мертвого, разглядел под бушлатом на шее в черной крови петлицы с танчиками – не полевыми, красивыми, довоенными. Наверное, еще в училище получал знаки танкист.

Катил на подъем Т-70, швырялся грязью из под гусениц, неловко торчало в полу-бок дуло пушки. М-да, никакого боевого вида. Интересно, стрелять-то механик из орудия умеет?

Петров показывал вперед, щетинисто усмехался:

— Да, обстрел как раз кончился, – согласился Серега, размышляя над предполагаемой позицией танка.

Танк поставили за развалинами непонятного строения – наверное, поповский дом когда-то имелся, но частично разобрали. Пехота протестовала – грозила кулаками из хода сообщения.

— Ты что ли рыл?! Сапер-бобер какой он тут, – заорал в ответ Серега. – Немцы копали, вот пусть и возмущаются. Танк укрыть положено. Вот же тоже, курад вас… никакой сознательности!

Подошел ротный:

— Завелся, значит?

— Ну, теперь есть бронированный резерв. Связь-то что?

— Нет связи. Из полка сообщили, что поддержат, и опять обрыв. А немцы для атаки скапливаются.

— Чего им не кучковаться, вечер зябкий. Накрыть бы их сейчас артиллерией…

Немцы атаковали, но как-то вяло, видимо, не успели сил скопить. Трофейный миномет живо выплюнул дюжину мин в сторону смутной цепи, наступающей к высоте, вступили пулеметы. Немцы струхнули и отошли…

Серега сидел в тесноте танка, грыз с танкистом сухари, запивал чуть теплым, добытым у пехоты чаем. Обсуждали премудрости стрельбы из танковых орудий. Как стрелять механик знал, ничего особо хитрого: «сорокапятка» – оружие проверенное и доступное, из него каждый пальнуть может. Вот попасть во что-то дельное – это иное дело, тут да, сложнее.

Механик ненадолго включал лампочку освещения, примерились к боеукладке, к остроголовым патронам-снарядам.

…— Настоящего бы наводчика… – вздыхал танкист. – И окопать бы машину. Может, из батальона кого пришлют.

Серега понимал – стоящая в траншее на другом скате высоты сгоревшая машина, лежащий рядом с танком убитый командир уверенности танкисту не прибавляют. Да и у кого она есть, та особая уверенность? Подкрепление не идет, со связью паршиво…

— Пошли осмотримся, пока обстрела нет.

Обошли высоту, переговорили с ротным и единственным взводным младшим лейтенантом. Было понятно, что немцы не уймутся – чувствовалось шевеление у противника. Решили выдвинуть один пулемет и стрелковое отделение на край кладбища – ротный дельные намеки вполне понимал.

— Ты тоже из ротных, что ли?

— Под Ржевом роту принял, успел вдоволь покомандовать, – пояснил Серега, открывая портсигар. – Сами-то в полк позже пришли?

Сидели на дне траншее, курили, прислушивались. Молча дымил танкист – среди командиров ему было неловко, но лучше пусть послушает, понимание общих действий будет побольше.

Засвистело… громыхнул с недолетом первый снаряд.

— Подтянули еще батарею, – вздохнул ротный. – Начинают…

Обстрел был короток, но плотен. Покарябали колокольню и угол церкви, обвалили часть траншеи, началась атака.

— Да как тут воевать? – нервно сказал танкист. – Ни зги не видно. Своих подавлю, если что.

— Не боись. Свои расступятся, пехота танки уважает.

Немцы атаковали с трех стороны, шли густо, не менее батальона. Трофейные мины давно кончились, гвардия отбивалась лично-стрелковым и пулеметами.

…Сверкала и пульсировала холодная тьма, бились о стены церкви трассеры, звенели по броне. Старший лейтенант Васюк занимался совершенно несвойственным делом – выводил танк на огневую. Матом и знаками, ударами по броне указывал, куда вывернуть – Т-70, рыкая во тьме, осторожно выползал из-за церкви, замирал – мехвод перебирался за орудие. Три-четыре выстрела – Серега пытался разглядеть, куда ложатся снаряды; но тут что с биноклем, что без бинокля – редкий разрыв разглядишь. Яростно колотил по броне:

— За стену! Ну!

После томительной паузы танк дергался, сдавал назад. Ответ прилетал тут же – били чем-то не очень крупнокалиберным, но точным. Наверное, противотанковые пушки ловят. Летели осколки кирпича от церковной стены, крепко расцарапало щеку. Но хуже было, когда успели подловить немцы – врезало вскользь по башне, ушло рикошетом, то от звона у старшего лейтенанта Васюка левое ухо напрочь заложило…

Стрельба шла все ближе, уже замолк наш пулемет на кладбище, хлопали разрывы гранат и трещали длинные автоматные очереди. Содрогалась колокольня от прямых попаданий, на броню сыпались кирпичи…

…Немцы ворвались в траншею на южном скате. Мат, крики боли, стрельба в упор. Прыгал кошкой, пригибаясь, прямо поверху, вдоль бруствера старший лейтенант Васюк, ноги сами находили, куда ступить. Кричал бойцам, бегущим от бывшей минометной позиции. С ходу в траншею не сиганул, залег за мертвым телом на бруствере. ППШ экономными очередями находил чужих в возне внизу – в траншее – среди ворочающихся тел, взмахов прикладов. Еще короче очередь, еще скупее, два патрона, три… куда им больше… диск не бесконечен…

…Кончилось… тела немцев, тела своих – мертвые и живые. Полегчавший диск…

— Командир, тебя зацепило. Лицо…

— Потом…

Серега бежал к танку – тот выперся из-за угла церкви, поливал из пулемета отходящих немцев. Сейчас ему вжучат…

Нет, тогда не вжучили. Позже – следующим днем – подбили. Серега был на КП, временно присутствовала связь, орал в трубку, сам себя не слыша. С оглушенным ухом обстояло не особо хорошо, да еще повязка мешала. Но звон о металл снаружи услышал. Выглянул из траншеи – Т-70 стоял там же, не горел, но что-то с ним было не так.

Пока добежал – мехвод самостоятельно выбирался из люка.

— Живой?!

— А? Попадание, вроде? Не слышу.

Тоже оглушило.

Серега показал на ухо, махнул:

—Фиг с ним. Не особо и надо. И так понятно. Руки-ноги целы?

Мехвод был цел, только слегка «пьяноват» от легкой контузии. С танком было хуже. Прилетело в нос сбоку и разбило зубчатое колесо – наверняка важная часть механизма.

Танкист безнадежно махнул черной рукой:

— Всё. Отъездился. Ну, все равно у меня два осколочных оставалось. Снимаю пулемет?

— Понятное дело. В резерве будешь. В стратегическом.

Давно перебрался танкист с оставшимися немногочисленными, но емкими дисками к КП, давно прибыло пополнение – неполный взвод, правда, со станковым пулеметом, но это же что… одни слезы. Старший лейтенант Васюк пытался дозвониться до штаба, но связи опять не было.

— Держитесь, – сказал раненый ротный, когда его уволакивали на шинели к машине.

— Куда ж мы денемся, – справедливо заверил младший лейтенант, принявший пехотное командование.

Считался на здешней высоте товарищ Васюк старшим по званию, но вроде как штабистом и представителем командования (о котором, кстати, думал сейчас не очень хорошо), к тому же оглушенным на одно ухо. Вот это было досадно. Наблюдал с колокольни – высокое культовое строение пострадало, но сознательно держалось, передавал о движении противника. Когда появилась связь, довольно успешно произвели артналет по скоплению противника у «двойной рощи». Отработали не меньше чем дивизионом, но туда бы положить еще два раза по столько – вот то было бы дело…

— Воздух! – дуэтом заорали наблюдатели.

Скатились, толкаясь и ругаясь, по остаткам лестницы – самолетов шло изрядно. Серега метнулся к танку – все ж знакомая броня, если не будет прямого попадания, прикроет. Оказалось, не один такой умный – под танком сидели и сержант, с которым у южной траншеи воевали, и санитар, и сам хозяин брони.

— В театрах это называется – «аншлаг»! – успел объявить Серега...

Бомбили крепко, огрызалась высота из пулеметов и ПТРов, бил танкист из своего не особо подходящего к зенитным действиям ДТ[3]. Кругом громыхало бомбовыми разрывами, порой броневой корпус ощутимо шатало. Тыкался в мерзлую грязь носом старший лейтенант Васюк, прижимал шапку к голове, думал о том, что нужно было каску надеть, и о Москве. Не, не дождутся тут. Ладно, мама и тетка взрослые, знают, как оно в жизни бывает, а вот наивные девчонки… Выдумает же себе такое… а потом плакать будет. А может и не будет, совсем же ребенок, забудет быстро. Хотя, может и не забудет.

— Сбили! Падает!

Дружно пополз к белому дымному свету подтанковый гарнизон, выглянули.

— Ага, сука!

— Так ему!

Косо уходил к земле немецкий бомбер, тянул за собой дым, вот тяжко крутанулся через крыло…. Донесся приятный грохот. Вот – в сторону «двойной рощи» и брякнулся, может, даже и точно накрыл.

— Наверняка я и попал, – щербато улыбался танкист. – Удачно шел, сволочуга, прямо в прицел.

Кто попал и сбил, было непонятно, но понятно, что случаются на войне и вот такие чудеса.

…Рухнула под бомбами стена церкви, открылась внутренность в полинявшей росписи смутных святых и поосыпавшихся райских кущ. Но колокольня еще держалась. Началась немецкая атака, на сей раз с танками и кучей пехоты. Успели передать данные, артиллерия открыла заградительный огонь, подпортила немцам настроение и целость здоровья. Но шли немцы к высоте, опять с трех сторон охватывая. Серега посмотрел в сторону речушки… недурно было бы разглядеть подход наших танков, лучше «тридцатьчетверок», но и легкие подойдут, они тоже дельные. Но лимит чудес на сегодня был исчерпан: пуста дорога насколько глаз хватает, только подбитая машина прибавилась, да несчастливая перевернутая упряжка у воронки лежит.

— Ладно, гвардия, полюбовались и будет. Наблюдатель остается, остальные вниз.

Сползли неспешно по ставшей уж совсем жуткой лестнице.

…Нарастала стрельба, хреначили по церкви и остаткам траншеи немецкие танки и артиллерия. Опять грюкнули по «личному» танку товарища Васюка. Все же не позавидуешь танкистам: уж и пустая машина, совсем негодная, а в нее лепят и лепят.

— Танки огибать траншею будут, с фланга простреливать, – Серега защелкнул на место снаряженный и проверенный диск. – Возьму бойцов, на кладбище выдвинемся. Там жидковато наших.

— Не твое же дело, – неуверенно заметил новый комроты. – Бронебойщики остановят.

— Остановят – хорошо. А нет, уж все равно – на КП или там. На кладбище даже как-то уместнее, – старший лейтенант Васюк поправил ремень громоздко распухшей полевой сумки.

Ползли между могил, частью разворошенных, хорошо, не всегда глубоко снаряды разрывали. Серега размышлял над своими суевериями – вот ползешь понятно куда, а полусгнившие щепки гробов норовишь обогнуть. Нелепо. И скула болит. Этак останешься жив: у порядочных вояк от пуль и клинков шрамы, а у тебя на харе от церковного кирпича. Придется гордо и уклончиво отбрехиваться.

Все понимал старший лейтенант Васюк – и что глупости думает, и что многовато немцев, да еще с танками, что уж совсем плохо. И что нельзя вида подавать – и бойцы ползут следом, и танкист со своим несподручным пулеметом, им уверенность нужна. Но было товарищу Васюку всего восемнадцать лет, как тут глупости не думать о своей не особо красивой морде, и о том, что в него кто-то нелепо, но все-таки по-настоящему влюбился? Нет, непременно должен человек думать о таких вещах, ползая между могил, естественно, не упуская правильного курса маршрута. Просто обязан думать, поскольку иного случая может и не представиться.

Левее довольно дружно и организованно вела огонь траншея, а впереди постукивали редкие винтовочные выстрелы. Побило там совсем всех, что ли?

— Чего вялый такой? – задыхаясь, поинтересовался Серега у стрелка, палящего из трехлинейки из-за солидного могильного креста.

Шинельная спина очевидно вздрогнула, обернулось испуганное немолодое лицо:

— Ох! Свои? Я не вялый, тож один я остался.

— Не бойсь. Уже не один, уже резервы Ставки верховного главнокомандования подтянулись. С пулеметом что? Разбит?

Пулемет разбит не был, но расчету досталось: оба лежали мертво, телогрейки на спинах раздерганы – осколками накрыло.

— Танкист, здесь остаешься. Когда танки остановим, отсечешь пехоту. Но не раньше, а то демаскируешь. А мы… лишнее оставим.

Сам, показывая пример, передал бинокль смущенному танкисту.

— Подавят нас, – упавшим голосом сказал кладбищенский стрелок.

— Это могут, – подтвердил Серега, выглядывая из-за бугорка обсыпанной гильзами могилы. – Сначала траншею проутюжат, а потом на нас повернут. Но это, если будем сидеть и дожидаться. А если умно… вдоль могилок, и вот туда… Короче, приказ понятен. Мы с тобой в паре. Вы двое – чуть левее ползите, вон к тому резному кресту нацеливайтесь. Он повыше, симпатичный, прекрасный ориентир.

— Хлопцы, вы, главное, когда танк на вас идет – замрите. Если диагонально ползет, то из танка человека слабо видно, – напутствовал танкист.

— Вот! Слышали, что специалист говорит? Вперед! Жизнь не обещаю, но награды будут, – старший лейтенант Васюк ободряюще подпихнул бойцов.

Не нужно было деда брать. Под пятьдесят годков уж красноармейцу – еле ползет, винтовку волочет. Вообще не дочапает. Серега пробормотал нехорошее, ускорился в одиночку, голову не поднимал, вилял хитрым ужом-червяком между старых просевших холмиков, автомат ерзал за спиной, массивная полевая сумка пропахивала островки снега и кладбищенской земли. Над головой хрустнул задетый пулей крест, уронил рассохшуюся щепку.

Вообще всё не так. Кто же на кладбищах воюет? Тем более на старых, сельских. Они же, как это говорится… пасторальные, тихие должны быть. А старшие лейтенанты вообще не должны к танкам ползти – не их это дело, не для того их страна и училище изо всех сил учила уму-разуму и стратегии с тактикой.

Но не было сейчас никакого ума-разума у товарища Васюка. Только осознание безнадеги, и того, что танки нужно остановить. Вычистят, гады, траншею, потом вообще ничего не сделаешь и никуда не денешься. Тут хоть обоссысь, но ползи на этот звук поганый. Эко рычат, мощные… А галифе уже конец, вполне приличные были, почти новые.

Кончились могилки, такие уютные, защищающие. И совсем рядом рычало… Глухо застрочил танковый пулемет. Не, то не сюда бьет. Не видят.

Серега осторожно выглянул из-за холмика, поросшего заснеженной травой. Два танка были… ну, почти в досягаемости. За ними рысила медлительная немецкая пехота, падала, постреливала из винтовочек, вставала. Нафиг – о пехоте позже будем думать.

Танки… Учил их силуэты, калибры и мощности товарищ Васюк, но всё слегка позабылось. Вроде по старшинству там идут: от «Т-1», и дальше, толще, тяжелее. Но если этак – в атаке на тебя – то просто «танки». Фашистские. Ближайший ползет, развернув башню, вот опять застрочил. Это по траншее…

Ну и что же время терять? Нужно бить, пока не тобой железяка занята. Серега поспешно расстегнул надоевшую сумку, разом извлек обе противотанковые. РПГ-40, гордо именуемая «ворошиловский килограмм»[4], проста в использовании, мощна. Главное, не терять спокойствия и точности броска. Но это в теории. Если ее среди грязи и снега к метанию готовишь, как-то спорно выглядит. Впрочем, все равно уже на кладбище…

Нет, не стал товарищ Васюк вскакивать во весь гвардейский рост, замахиваться как положено, кричать нужное и важное, но неуместное. Сбросил ремешок сумки, пополз на локтях – в каждом кулаке взрыв. Почти боксер, с тротиловыми кулаками.

Быстрее, быстрее, пока боком движется…

Танк гремел, вонял, лязгал. Жуткий. Даже не поймешь, какого цвета: мышастость брони, темная рыжесть земли на гусеницах, смутно белое – снег или краска. Гад пегий.

Метры. Считаные. Отскочит граната, самого убьет.

— Ой, мама! – закричал Серега, привставая на колено.

Массивно кувыркнулась граната… Даже не смотрел старший лейтенант Васюк, понял, что промазал – проскочила дальше гусеницы, там грохнула. Неровно же идет, сволочь немецкая. Серега припал к земле, нащупывая тесьму предохранительной шпильки второй гранаты.

Удивился. Рысила в пяти шагах серая фигура, полы шинели подняты, за ремень зацеплены. Стрелок-дед. Успел, надо же. Хекнул, по-простому заводя руку, будто в «городки» играл, боковым манером…

Бахнуло, со звяканьем потянулась гусеница с катков – ровная, гладкая. Ага, занимались такой, знаем…

Гранату запустил Серега с колен, от замаха чуть рука не вывихнулась. Посмотреть результат не успел – на жопу немцу забрасывал, вроде там и ударила. Но рухнул уже старший лейтенант мордой в землю, поскольку свистело вокруг этак неслабо – сразу чуешь, в тебя целят. Шапка слетела…

Отползал задом, ничего не видя, елозя и вдавливаясь в сырую земли. Ой, этак и самое основное в организме сотрется. Отросшие волосы упали на глаза, хорошо, что цветом не блондин – та же пегость, что у земли, брони, дня этого проклятого. Одно слово – Серый…

…Могилки, ох, хорошо. Маневр ракообразный был точен – залег на исходной, зацепил ремень сумки. Дух перевести. Соседний крест срезала очередь, Серега отпихивать завалившуюся ветхую деревянную конструкцию не стал – пусть маскирует, может, отведет пулю. Лупили густо, слышно было, как работает в ответ танкист-пулеметчик. Не, не прижмет он всех – это у него так, чисто отвлекающее получается. Но не один он, понятно. Слышны и редкие, но упорные удары противотанковых ружей, строчит пулемет из траншеи, поддерживают автоматы. Надо помогать, раз пока живой.

Серега отполз за могилу пошире – наверное, солидный человек лежит, может, кулак-мироед, но оно и кстати.

— Извиняюсь за беспокойство, ситуация этакая нынче, – пробормотал товарищ Васюк, устраивая ствол автомата на бугорке.

«Шпагин» выплевывал короткие очереди, гильзы дымились под могилкой, пытались снег растопить. Немцы были за танками, лежали, попасть было трудно – скорее попугивал их Серегин автомат, не давал с фашистскими мыслями собраться. И еще по немцам вели огонь: танкист примолк, но траншея воевала, откуда-то справа стреляли, да и где-то рядом хлопала винтовка.

— Дед, живой, что ли? – крикнул Серега, меняя диск.

— Жив покуда, – ответили из-за поклеванных крестов.

— Молодец!

— Ага! Только патронов у меня тово… считаные.

— Бей на выбор. По-снайперски…

Отходили фрицы. Медленно, неохотно, под прикрытием двух оставшихся танков. Еще два броневых урода стояли. Не горели, но стояли дохлые и бесполезные. У одного валялся убитый фриц-танкист. Экие сапоги недурные, подкованные, даже издали видно. Серега осознал, что не о том думает – тут вспотевшая голова мерзнет, какие, нафиг, сапоги. Шапки, кстати, видно не было. Танк на месте стоял, вон оттуда вроде «килограммы» зашвыривались, а шапку как слизнуло. Война полна загадочных событий...

Стихало. Пригибаясь и виляя между знакомых могилок, возвращались к пулеметной позиции.

— Стой, – сказал старший лейтенант Васюк, приседая на корточки. – Тех двоих не видел?

— Не. Положило, наверное, – стрелок с трудом переводил дыхание, ходил ходуном острый кадык.

— Может, и не положило. Слушай, представление на тебя непременно напишу. К ордену. Не знаю, получишь или нет, я же не генерал. Но напишу точно. Фамилию и данные говори, – Серега достал из сумки блокнот.

— Я-ж не один-то к танку полз.

— Других не забудем, не волнуйся…

Все же слегка подзабыл старший лейтенант Васюк, поскольку, когда вышли к пулемету, оказалось, что тут двое раненых, да оба тяжело. Поволокли к церкви, где перевязочный пункт располагался. Танкист был плох – в живот попало, стонал громко, второй боец был без сознания – в шею и голову стукнуло.

За кладбищем встретили санитары – послал новый ротный, следил за обстановкой. Тоже молодец. И связь появилась, когда уже не так оно и надо. Исправно кидала наша батарея снаряды по отходящим фрицам.

Старший лейтенант Васюк связался со штабом, доложил ситуацию, потом взбирался на колокольню, наблюдал. Шапку дали чужую, маломерку. А может, развился мозгом и черепной коробкой старший лейтенант, поумнел. Хотя это навряд ли.

— Я доложил. И что ты лично пошел, возглавил группу, которая танки остановили, подчеркнул, – неуверенно сказал ротный.

— Не совсем верно мы с тобой оборону организовывали, раз пришлось «лично возглавлять», – вздохнул старший лейтенант Васюк. – Ты-то на новой должности, пока вникаешь, а меня награждать не за что. Так себе вышло. Вот деда непременно награди. Геройски себя вел. Так-то и не подумаешь, что природный гранатометчик.

— Записал. Наградим обязательно.

Знал товарищ Васюк, как это «обязательно» получается на деле, но говорить о том не стал. Спросил:

— Слушай, а как эти танки называются? Ну там, модификация, модель?

— Да черт их знает. «Два-тэ», наверное, а может «Три-тэ». Сходи к санинструктору, пусть щеку перевяжет. Опять у тебя кровит.

Серега потрогал щеку – действительно, опять лопнула и болит. Пошел к старому фундаменту, где располагались раненые.

— Шрам, наверное, будет, – предупредил санитар, заматывая лицо старшего лейтенанта.

— Да курад с ним, я и так физией не киноартист, – невнятно пробормотал Серега, думая сразу обо всем и не о чем. От белизны бинта болели глаза, хотелось зажмуриться.

— Вам, товарищ старший лейтенант, тут вот передали, – негромко сказал санитар. – Видно, на память. Хорошая вещь. Теплая и сносу нет.

Серега взял танкошлем. От головного убора пахло танком, смазкой, порохом, еще свежим потом.

— Умер?

— Чего уж… с таким-то в брюшную полость. И в госпитале не вытащили бы. Тут хоть какой хирург…

— Документы забрал?

— Вот не было у него документов. Комбинезон прощупал, гимнастерку – нету. Наверное, в танке остались.

Пошел старший лейтенант к танку, забрался в люк. Темно, холодно, словно месяц машина без людей стоит. Лампочка не включалась, а может, не там включал. Подсветил спичками… да что тут найдешь? Вот письмо белело, за какую-то фигню заткнутое. Серега выбрался на относительно белый свет, раскрыл треугольник.

«Дорогой Коля! У нас все хорошо…»

Танкиста письмо? Или его командира, которого еще у реки стукнуло?

Позвали «на связь», Серега тяжело спрыгнул с мертвой брони. Война продолжалась…

Приказали возвращаться в штаб уже ближе к вечеру, живо прибыл Олаев с лошадьми, ужаснулся виду командира.

— Морда зарастет. Вот штаны придется изыскивать, – сказал старший лейтенант Васюк и пошел прощаться с пехотой.

Осталась позади высота с обколупанной и ставшей шаткой колокольней, вкапывались прибывшие на усиление рота, зенитчики и противотанкисты. Шагали неспешно лошади. Серега подумал, что словно полжизни на этой высоте прожил, потрогал щеку. Почти не болела, да и вообще в танкошлеме на ветру было много теплее. Эх, повоевали…

С серого неба срывались редкие белые крупинки: не снег, а тоже так... Олаев помалкивал, Абрикоска тихо фыркала, взмахивала головой. Впереди был знакомый брод.

— Слушай, перекури-ка пять минут. Я тоже у реки посижу, – внезапно для себя сказал Серега.

Коновод кивнул, принял лошадь.

Старший лейтенант Васюк присел у самой черной воды, спину заслонял ивняк. Закурил – вкуса у сигареты не было. Бросать бы дымить надо. Открыл сумку, начал доставать письма: от матери, краткое, с вымаранной цензурой строкой, от Яниса – подробное, неспешное, но подробности такие, что их суть только знающий фронт адресат поймет. От Анитки «Здравствуй, Сергей! Новостей у нас много, сообщаю всё по порядку…» Вот тоже всё у нее по порядку, у дурочки, аккуратно, неспешно, по-прибалтийскому.

Сминал листочки, аккуратно подсовывал в огонь. Чуть заметно грело пальцы. Нужно налегке ходить. А то и гранатами в сумке измяло, и вообще… Не должны хорошие письма где-то в стылом танке валяться, или по окопам как чужая бумага использоваться.

Не то чтобы легче стало, но как-то спокойнее.

— Олаев, не замерз? – вопросил старший лейтенант Васюк, взбираясь по скользкому берегу. – Поехали, много курить вредно для здоровья. Нас ждет ужин, награды, и новые славные дела.

После войны. Великолуцкий район, погост Славуй (1977г.)

[1] 21-й гвсд были приданы 489-й истребительно-противотанковый и 37-й танковый полки. Слева от дивизии наступал стрелковый полк 28-й сд, справа – стрелковый полк 46 гвсд. Дивизия вела атакующие действия широкой полосой – около 10км.

[2] Очень похожий эпизод произошел на безымянной высоте северо-западнее Клевников. Первым на высоту ворвался взвод гв. лейтенанта И.А. Брика, командовал ротой гв. лейтенант Г. И. Кузнецов, после ранения его заменил гв. мл. лейтенант А.Я. Смаль. Подробности событий известны в общих чертах, здесь их относительно художественная реконструкция.

[3] Танковый пулемет системы Дегтярева образца 1929 года. Имел диоптрический прицел, трехрядный диск на 63 патрона, выдвижной металлический приклад.

[4] Вообще РПГ-40, как и ее младшая сестра РПГ-41, заметно «жирнее» килограмма. Но прозвище этого оружия живучее, и видимо, удачное.