Глава 18

Вернувшись из поездок по городу, Маркс заглянул в дом родителей, чтобы перекусить. Матери не было дома, она уехала на репетицию в Карнеги-холл, но Уилли-Лу, работавшая в их семье еще с тех пор, как он был мальчишкой, и все еще звавшая его Дэвидом, рада была его накормить.

— Никакой возни, сейчас все будет на столе, — как всегда добродушно сказала она. — А ты пока помой руки.

Маркс зашел в кабинет отца и позвонил в полицейский участок. Единственным важным сообщением был ответ на его запрос в ФБР: «На Эрика Джона Мазера дела не имеется». Чтобы убедиться в том, что это означает именно то, что должно означать, Маркс позвонил Джеймсу Андерсону, сотруднику по связям с ФБР.

— Это может означать, что Мазер был под следствием, но вы против него ничего не нашли?

Андерсон рассмеялся.

— Мы всегда что-то находим, независимо от того, какую потом даем оценку. Но здесь это означает, лейтенант, что Бюро в данном случае не инициировало какого-либо расследования.

Итак, подумал Маркс, Салли Набакоф-Келли опять соврала ему. Но зачем? Могла бы сказать, что никогда никому не показывала личное дело Мазера. Зачем эта лапша на уши? Она сочинила эту историю, чтобы оправдать свое любопытство, но потом Маркс подумал, что если она давно работает в архиве, то неизбежно должна быть знакома со следователями ФБР.

Педагоги, особенно в Центральном университете, частые виновники всяких казусов…

Взгляд его остановился на старой выцветшей гравюре над отцовским столом: «Дерево добра и зла». Аллегория. Салли ловко срывает яблоки с его ветвей, подумал он, и преподносит их всяким глупым Адамам, а те всегда готовы попробовать их на вкус.

— Можешь идти к столу, Дэвид, — позвала Уилли-Лу. — Твоя мать не собиралась уходить надолго. Представляю, как она огорчится, что не увиделась с тобой.

Час спустя в участке Маркс попытался записать суть разговора с матушкой Амброзией. Писать в сущности было нечего, и, тем не менее, слова монахини произвели на него глубокое впечатление, хотя в целом он был недоволен результатами визита. Или самим собой? Он не был уверен. Ему не нравился Мазер. Не поэтому ли он преследует его? У него нет против него никаких улик. Разве что раздражает эксцентричность Мазера и его попытки сравнить себя с Байроном и, таким образом, создать собственный аллегорический образ. Маркс попытался представить себе, как он тоже проделывает нечто подобное по отношению к своему начальству. Но полицейские не такие уж дураки, надо отдать им справедливость. Факты нужны, а фантазии приличествуют разве что руладам певчих птичек. Он спустился в общий зал. Редмонд, Херринг и Перерро что-то обсуждали, пригласили и его присоединиться к ним.

— Точно не могу судить, — сказал Херринг, — но накопали мы уже немало.

Редмонд безуспешно пытался вскрыть пакет с горячим кофе, но у него не получилось. Маркс посоветовал применить развертку, которой он чистит свою трубку.

— Я думал у нас крутой начальник, все знает и умеет, — заметил Перерро. — У меня всего лишь гарлемская школа.

— Испанский Гарлем, — поправил его Херринг. — Это особая школа. Там, где мы побывали, большинство врачей говорят по-испански. Многие из них эмигранты, беженцы и не любят откровенничать. Мы с Перерро подумали, может, их статус не так прочен: нет лицензии на широкую практику? А в этих районах врачи широкого профиля, ох, как нужны! Капитан, вы видели рахитиков? Их полно в Соединенных Штатах, в нашем великом городе Нью-Йорке. Дети с ногами… — тут он показал, подняв два своих худых пальца.

— Гуманист нашелся, — проворчал Редмонд. Пакет наконец открылся, обрызгав ему руку и несколько листков бумаги на столе.

Маркс, отодвинув их подальше, взял верхний. Краска еще не совсем просохла. Это был оттиск фоторобота, составленного Анной и Мазером, — оплывшее лицо, черные брови…

— Некоторые из здешних обитателей даже не знают адресов своих врачей, — продолжал докладывать Херринг, — знают только номер телефона, где можно оставить свой вызов. Ни один человек из опрошенных не мог сказать, на какой машине приезжает его врач. Но мы составили список из двенадцати докторов и уже проверили троих…

— Почему двенадцать? — спросил Редмонд.

— По числу тех мест, откуда попадают носовые платки в этот квартал. Одним Испанским Братством здесь на Рождество было роздано двадцать четыре носовых платка.

— Двадцать четыре? — переспросил Редмонд. — Боже правый…

— Одно из братств импортирует их из Чехословакии и в результате какой-то ошибки получило в десять раз больше, чем было заказано. Их роздали всем благотворительным фондам, которые имеются в списках, двадцати домам для престарелых, госпиталям и приютам. Но учтите, что только восемь из двадцати сдают белье в прачечную. Остается двенадцать мест для проверки. С каждого объекта мы получили пробы их стиральных порошков.

— Отличная работа, — похвалил Редмонд.

Херринг улыбнулся.

— Старина Перерро у нас первый нюхач по мылу. Будем звать его «чихач».

— Двенадцать учреждений и двенадцать докторов? — переспросил Маркс.

— Да, сэр. Как мы понимаем, они намеренно разделили благотворительные подарки на мелких получателей, чтобы не досталось все одному.

Не слишком ли много докторов? — удивился Маркс.

— Вы знаете, какие они, эти иностранные медики, — заметил Перерро. — Я слышал, среди них есть хирурги, изменившие внешность крупным криминальным шишкам. Пластическая хирургия, вы знаете.

Все уставились на Перерро.

— Я думал о ноже, — пояснил Перерро.

— Если это был хирургический нож, — напомнил ему Редмонд, — то у нас его нет.

Но Перерро, ничуть не смутившись, продолжал:

— Как вы посмотрите с этой точки зрения на доктора, которого мы ищем: может, у него здесь побочная работа, какая-нибудь дыра и хорошее прикрытие, позволяющее делать аборты?

У Херринга загорелись глаза. Он готов был поверить в эту новую теорию и развить ее дальше, но всего лишь спросил: — А что вы думаете об этом?

Редмонд вмешался.

— Ради всех святых, перестаньте играть в детективов, а приведите мне лучше того доктора, который оставлял машину на дровяном складе. Чертовски удалая из вас получается парочка, ничего не скажешь.

Молодые помощники детективов казались посрамленными, но не думали сдаваться.

— Я серьезно вас предупреждаю, — пригрозил им Редмонд. — Мне платят за то, чтобы я думал за весь этот участок. Вам же платят за вашу работу. Весь ваш «джаз» извольте изложить в форме полицейского рапорта. Отдайте улики в лабораторию, я буду давать задания на их основе.

— Хорошо, сэр, — сказал Херринг и заглянул в свой блокнот. — А как быть с докторами, которых мы еще не проверили?

— Завтра, — ответил Редмонд. — Может, лаборатория поубавит количество ваших докторов. Вы об этом не подумали?

Херринг промолчал.

— Если ваш доктор в списке, который вы собираетесь отдать нам, вы засветите его слишком рано, и мы, возможно, никогда его не поймаем. Вы проделали хорошую работу, но вы всего лишь члены одной команды. Помните об этом.

Маркс с фотороботом в руке последовал за Редмондом наверх к нему в кабинет.

— Эрик Мазер подтвердил сходство фоторобота с оригиналом, капитан?

— Насколько я знаю, нет. Но мы решили все равно фоторобот раздать. Мы всегда, если понадобится, можем распространить и другой. Это хорошая связь с прессой, а ее любит поддерживать ваш начальник!

Маркс ничего не ответил. К счастью, он не испытывает того нарастающего давления, которое ощущают на себе его начальники.

Редмонд сел за стол, достал трубку и стал набивать ее табаком.

— Знаете, — сказал он, — эта двойка проделала чертовски большую работу сегодня.

Маркс, сев напротив и поставив локти на стол, кивнул в знак согласия.

— Двенадцать докторов, двенадцать по-испански говорящих докторов. Откуда они все взялись?

Редмонд, сильно попыхивая, раскурил трубку.

— Куба? Херринг сказал, что среди них есть беженцы. Трухильо тоже постарался. Вот откуда они. Не поспеваешь узнавать о всех их революциях. Это все опасный народ, скажу я вам. Нам однажды вечером пришлось разгонять антикастровский митинг. Мне чуть не откусили палец. Это пыталась сделать женщина. До того она была яростной, что я даже испугался, как бы мне от ее укуса не заразиться бешенством. — Он через стол протянул Марксу руку и показал мизинец. — Восемь швов наложили.

— Кто? Испаноязычные доктора?

— Нет, разумеется, я отправился в больницу в Белвью. — Он снова раскурил трубку. Помолчав немного, он ткнул трубкой в Маркса. — Кстати, о предположении, которое высказал Перерро об абортах. Я думал над этим почти весь день. Конечно, здесь все это происходит. Но никак не могу понять, как это связано с Бредли.

Что-то как бы щелкнуло в памяти Маркса. Что же это, подумал он.

Редмонд смотрел на него, щурясь от табачного дыма. Он тут же понял, что чем-то задел молодого коллегу.

— Что же это? — повторил Маркс, стуча костяшками пальцев по лбу. — Что?

— Вдова Бредли — красивая женщина. Я сужу по фотографии в сегодняшнем «Журнале».

— Вот оно! — воскликнул Маркс, но тут же усомнился в своих ассоциациях. — Джанет Бредли, она фотограф. У нее скоро выйдет книга. Улицы этого квартала. Когда она вела там съемки, то иногда оставляла аппаратуру в доме Анны Руссо. С ней бывал и сам Бредли…

— А причем тут испанский доктор? — спросил Редмонд.

Маркс ответил не сразу. Ему будет нелегко объяснить капитану собственную реакцию на одну из фотографий в книге миссис Бредли. Вот откуда эти ассоциации! Редмонд терпеливо ждал. Маркс вынул сигарету и закурил.

— Книга называется «Дитя и город». Там есть снимок одного мальчугана, она часто его снимала, неумытого мальчонку, итальянца или пуэрториканца. Но одна из фотографий мне перевернула душу: молодая женщина на ступенях крыльца дома, глядящая на мальчишку. Чем дольше я смотрел на фотографию, тем сильнее чувствовал, что этой женщине что-то грозит и фотообъектив уловил этот момент. Его не создашь, его надо только ждать и уловить.

Маркс ожидал от Редмонда немедленного сарказма, дозу которого получил бы от своего начальника Фицджеральда.

Но капитан Редмонд его понял:

— На фотографии можно разглядеть дом?

— Не знаю. Мне надо снова увидеть этот снимок. Отчасти это может быть плод моего воображения, могло привидеться то, чего на самом деле нет, но мне кажется, в окне что-то было, какой-то знак.

— Табличка: доктор такой-то и прочее?

— Такая мысль мне тоже приходит в голову, — сказал Маркс.

Откинувшись на спинку кресла, Редмонд курил, о чем-то думая, а потом сказал:

— Итак, вполне возможно, что Питер Бредли мог узнать одного из нападавших. Или кто-то из них заподозрил это. Теперь давайте посмотрим, что у нас есть, и подумаем, в какой степени это может быть связано с тем, что произошло с Бредли в его последние часы. Что вы скажете на это?

Маркс согласился с капитаном, и оба заговорили почти одновременно.

Однако Редмонд благоразумно остановился:

— Нет, начинайте лучше вы, — сказал он Марксу.

— Бредли покинул дом в девять пятнадцать вечера, — начал Маркс, — за ним шел «хвост». — Он указал на фоторобота. — Мы назовем его «А». Он, очевидно, был в машине, а машину вел «Б», который, возможно, и был тем, кого мы называем доктором. «А» высадился на углу Десятой улицы, чтобы проследить за Анной Руссо. «Б» следовал за Бредли до самой лаборатории. Все должно было показаться вполне естественным, когда «Б» спросил: «Вы доктор Бредли?» Ну, а уговорить его вернуться, потому что с Анной случилось несчастье, или она заболела, не составляло особого труда.

— Но девушка ушла из дома Бредли вместе со всеми, — поправил его Редмонд. — Разве Бредли не мог предположить, что она уже в лаборатории?

— На самом деле в лаборатории ее пока еще не было. Ведь Стейнберг и студенты ушли из дома Бредли раньше ее. Ей пришлось бежать за ними вдогонку. Она, возможно, не помнит, как, спохватившись, громко воскликнула: — «О, я забыла очки дома! Я должна зайти за ними». Бредли вполне мог ее слышать.

— Во всяком случае, — сказал Редмонд. — Бредли сел в машину «Б» без каких-либо возражений. Продолжайте.

— Без пятнадцати десять, они были у дома Анны. — Машина ехала довольно быстро. Старая леди, глядевшая в окно, — ее внимание раздваивалось между окном и телевизором, где передавали матч борцов, — не заметила быстро проехавшей машины, но видела двух мужчин, и услышала как кто-то позвал: «Доктор!» Крикнули то ли из вестибюля, то ли с улицы, мы этого не знаем. Теперь пришел черед появиться мистеру «В». Возможно, это он вел машину и потом поставил ее во дворе склада. В это время двое других вместе с Бредли уже вошли в дом. Там их ждал наш «А».

— Лесной склад, вот где загадка, — промолвил Редмонд. — Зачем такие предосторожности с парковкой машины? Ее можно было просто оставить на улице, чтобы потом поскорее сесть в нее и уехать? Разве не опасно на складе пересчитывать деньги, отнятые у Бредли? — Он недоуменно покачал головой.

— Им нужны были не его деньги, а что-то другое, связанное с фильмом или его заметками о конференции. Только такой возможен вариант.

— Согласен, — ответил Редмонд. Он снова раскурил трубку, которая давно погасла. — Дэйв, а что если они не нашли то, что искали? Возможно, Бредли, ну, скажем, обманул их? Может, они использовали двор склада для того, чтобы проверить, то ли они взяли у него? Для проверки фильма им был нужен яркий электрический свет. А на складе есть к чему подключиться. Скажем, они не нашли то, что искали, и решили, что Бредли надул их?..

— Это значит, что при нем было еще что-то, о чем он сам не должен был знать? — размышляя, прервал его Маркс. — Может, они просто использовали его как курьера?

— Совершенно верно. Пока они смотрели фильм, Бредли лежал без сознания в вестибюле дома. А несколько минут спустя дама с собакой увидела, как он пытается встать на ноги у мусорных баков. Он был там у всех на виду. И его увидели. Если он не привез того, что им было нужно, значит, он враг. А в его положении он очень легкая добыча для расправы ножом.

— Значит, поиски некоего доктора это наш наиболее верный путь, не так ли? — немного помолчав, промолвил Маркс.

— Опасный и скользкий, — сказал Редмонд. — У нашего доктора, должно быть, приготовлена для нас убедительная история, иначе он не оставлял бы за собой такого длинного шлейфа.

— Странно, как мы, начав поиски в одном направлении, внезапно резко меняем его, — размышлял Маркс.

— А ту фотографию, о которой вы говорили, надо бы все же проверить, — напомнил Редмонд.


Когда Маркс позвонил в квартиру Бредли, там никого не оказалось. Он знал, что Джанет улетела в Чикаго на похороны, но надеялся, что в ее квартире может оказаться Луиза. Но он нашел Луизу у нее дома. Здесь же была Анна и трое самых озорных детишек Стейнбергов, какие ему доводилось видеть.

— Они всегда ведут себя так, когда погостят у бабушки, — повысила голос Луиза так, чтобы перекричать детский гомон. — Я позволяю им выкричаться и нашалиться, пока они не устанут.

Анна, убедившись, что ей с ними тоже не справиться, просто присоединилась к ним. Дети привязали ее к стулу и, сидя на нем, она с улыбкой смотрела на Маркса, пока дети водили вокруг нее хоровод.

— Жанна д’Арк или Покахонтас! — насмешливо крикнул ей Маркс.

— Гудини! — ответила Анна и тут же разорвала бечёвки, которыми ей связали руки и ноги.

Луиза увела взрослых на кухню и закрыла дверь.

— У вас есть ключи от квартиры Бредли? — спросил Маркс.

— Я опустила их в почтовый ящик, — ответила Луиза. — Почему вы спрашиваете?

— Есть кое-что, что мне хотелось бы посмотреть. Это книга фотографий миссис Бредли.

— Там ее нет. Я укладывала вещи Джанет и положила книгу в чемодан, там ей нашлось место.

Маркс был поражен.

— А почему вы не положили еще и телефонную книгу?

Луиза обиделась.

— Я подумала, что ей захочется иметь при себе хотя бы работу, чтобы отвлечься.

Маркс, кажется, стал понимать Луизу как человека, который способен больше заботиться о других, чем о себе.

— В альбоме Джанет есть фотография, которую мне очень хочется снова увидеть, а потом расспросить о ней.

— Джанет приедет завтра.

— Maňana[11]? — переспросил Маркс.

— Сейчас проходит выставка фотографий Джанет в Лоуэл-Холле. Это главным образом фотографии световых эффектов, ничего реального.

— Но там есть фотографии Джанет из ее новой книги?

— Немного, я думаю, — ответила Анна.

— Где находится этот Лоуэл-Холл?

— Анни, почему бы тебе не повести его туда. Его самого могут не пропустить в это время. — Луиза, прирожденная сваха, подумал Маркс, и это ему понравилось. — Ты согласна?

Анна, пожав плечами, указала на гору грязной посуды в мойке.

— О, оставь это, — сказала Луиза. — Ничего все равно нельзя сделать, пока эти чертенята не угомонятся. — Она проводила Анну и Маркса до двери. — Приходите потом пить кофе. И бы предложила ужин, но не в этом бедламе.

Умная женщина, подумал Маркс, подчиняясь обстоятельствам, ибо это все, что ему оставалось делать.

Было дочти шесть часов вечера, когда они добрались до университета. Пришлось просить смотрителя открыть лекционный зал и зажечь огни.

— Может, дать ему чаевые? — шепотом спросил Маркс у Анны.

Она покачала головой.

— Опасный прецедент. — При этом Анна лучезарно улыбнулась смотрителю. Маркс подумал, что надо быть болваном, чтобы не уступить ее просьбе.

Они медленно шли вдоль стен, увешанных работами Джанет Бредли: легких, тонких, как дымка, световых эффектов, запечатленных камерой, игрой света и теней, сюрреалистических конструкций из небоскребов.

— Казалось бы, мне не должно это нравиться, — сознался Маркс, — но я восхищен. — Они приближались к галерее портретов.

— Почему же не должны?

— Не знаю, — пробормотал Маркс. — Она делает город прекрасным, а он совсем не такой.

— Но в нем есть своя красота, надо только вглядеться.

— И найти тот самый ракурс и место, — добавил Маркс, — но у нас почти никогда это не получается.

Первый же портрет оказался для Маркса неожиданностью. Это был портрет Анны Руссо. Джанет схватила момент, когда Анна, сидевшая дома за своим столом, держа карандаш в руке, внезапно подняла голову. У нее был счастливый вид человека, только что открывшего нечто прекрасное. Маркс перевел взгляд с фотографии на свою спутницу. Она была почти одного с ним роста. Лицо Анны вспыхнуло от смущения.

— Фотография не льстит вам. Однако это вы в ваш лучший момент.

— Вам бы посмотреть, какой я бываю в худшие моменты, — сказала Анна, подталкивая его, чтобы идти дальше. — Я забыла тогда, что Джанет с камерой рядом. Она работала и я тоже. Она даже не сказала мне, что снимает меня. Потом она призналась, что долго наблюдала за мной, около часа, и ждала, когда я перестану грызть палец. — Анна указала на одну из фотографий. — Вот эта, по-моему, из ее альбома.

Это был снимок темнокожей взволнованной девушки на ступеньках крыльца, которая так запомнилась Марксу. Однако это был всего лишь увеличенный этюд, только лицо, без окружающего фона, который был ему нужен.

— Миссис Бредли когда-нибудь говорила вам об этой фотографии? — спросил он у Анны.

— Она никогда не говорит о своих работах. Если они сами не говорят о себе, сказала она однажды, то что могу я о них сказать.

В коридоре, когда, покинув зал, они известили об этом смотрителя, Маркс спросил у Анны, не поужинает ли она с ним.

Анна, тряхнув головой, ответила: — С удовольствием.

Через полчаса они уже сидели в «Бретани», ресторане, куда Анна всегда водила родителей, когда они приезжали ее навестить.

Перед каждым из них лежало меню и стоял стаканчик мартини.

— Я мало ем в последнее время, — призналась Анна, — хотя всегда была гурманом, но вдруг что-то случилось, и я совершенно потеряла аппетит.

Маркс взглянул на цены в меню.

— Сегодня вы должны поесть.

— Я не хочу ничего забывать, понимаете, но уже начинаю. Я весь день думала: мне не хочется заниматься наукой. Я не слишком люблю ее, и не очень глубоко ею задета.

— А чем бы вы хотели заниматься?

— Я хочу жить, если это что-то значит. — Она обвела пальцем край стакана. Маркс заметил, что ногти ее покрыты лаком, чего за нею он раньше не замечал. — Я хочу быть такой, какая я на фотографии Джанет. — Она прикусила губу, и Маркс отметил, что ей это очень идет. — Я еще очень молода, вам не кажется?

— Иногда.

— А сколько вам лет, Дэвид? Вы не против того, что я назвала вас так? Я бы не хотела, чтобы меня звали Дэйвом, если у меня имя Дэвид.

— Мне тридцать лет.

— Вы женаты?

— Нет.

— Я рада, — ответила Анна. — Я хочу сказать, что я воспитана как католичка, понимаете…

— И вас учили не встречаться и не ходить в ресторан с женатиками, — помог ей закончить фразу Маркс.

— Собственно это никакая не встреча, а всего лишь приглашение на ужин, не так ли? Слишком самонадеянно с моей стороны говорить то, что я сказала.

— Для меня это всегда встреча, если накрыт стол. Что вы посоветуете заказать?

— Здесь все готовят вкусно.

— Вы согласитесь на ростбиф «шатобриан»? С кровью?

Анна кивнула.

— Вы говорите по-французски, не так ли, судя по вашему произношению?

— В таком случае это французский официанта, — ответил Маркс.

— Луиза мне сказала, что ваш отец судья?

— Адвокат.

— Это так похоже на Луизу, преувеличивать достоинства людей, хотя бы на один шаг. У нее всегда все великие и знаменитые. — Потом Анна добавила: — Хотелось бы мне так же думать о Бобе Стейнберге. Но, увы, не получается.

Маркс поднял свой стакан.

— Вы невольно сравниваете его с Питером Бредли? Не многие из людей могут сравниться с ним.

— Большинство из них даже не делают попыток. — Она тоже отпила мартини, не сводя глаз с Маркса. А он по привычке вынул карандаш и стал делать пометки, читая меню.

— Мидия, луковый суп, ростбиф «шатобриан» и салат. Подходит? И недорогое сухое красное вино, если оно у них есть.

Он сделал заказ официанту.

— Не знаю, попытается ли теперь Эрик, — задумчиво промолвила Анна.

Маркс на мгновение задумался, в какой связи это было сказано.

— Попытается стать таким, как Питер, — не дожидаясь вопроса, пояснила Анна.

— С Джанет?

Анна кивнула.

— Я знаю, как сильно он к ней привязан, во всяком случае я в этом уверена. Но он так ненавидит себя. Теперь, когда нет Питера, возможно, он хоть немного избавиться от комплекса неполноценности.

— Не помню, Анна, спрашивал ли я вас о возможных отношениях Джанет Бредли с Мазером?

— Нет, не спрашивали.

Он вспомнил, что спрашивал об этом Луизу, ибо считал ее лучшим судьей в этом случае, чем Анна Руссо.

— Если бы спросили, то я, возможно, ничего бы вам не сказала, — ответила Анна. — Это просто догадки. Между ними никогда ничего не было. Это всего лишь его фантазия, как говорит Эрик… — Она допила мартини и вспомнила, как пила его с Мазером. Как давно это было. — Мне кажется, Эрик самый одинокий человек в мире. Он пытается ненавидеть, потому что боится, что любовь причинит ему только боль.

Что же считал Мазер своей фантазией? — думал Маркс… Вот еще одна женщина, уверенная, что понимает его и всё прощает и оправдывает. Почему? Маркс заказал еще напитки. Он не был психологом, но считал Мазера психопатом. Он, Дэвид Маркс, полицейский, умел проявлять терпимость, подсознательно осуждая этого всеобщего козла отпущения — общество. Но общество это люди, составляющие его, в том числе Эрик Мазер и другие, ему подобные. Оттого, что какая-то группка избранных приемлет Мазера, он не выздоровеет автоматически! Наоборот, принятие его обществом обостряет его болезнь, особенно если он будет стараться сохранить свой нынешний образ.

Следующий вопрос Маркс задал как бы между прочим:

— Когда впервые вам пришла в голову мысль, что Эрик, возможно, влюблен в Джанет?

Анна на мгновение призадумалась.

— В тот самый вечер… в тот ужасный вечер, но только раньше, еще до того, как все произошло. Я собралась уходить. Эрик уже ушел. Мне захотелось сказать Джанет о том, как мне понравилась ее выставка в Лоуэл-холле. Она стояла у окна и смотрела на улицу, вернее, на то, как Эрик переходит ее. Сначала я не видела его, но все произошло в одно мгновение, и я уже видела, как он встал под фонарем и приложил пальцы обеих рук к губам… ну знаете, как это делают. — Анна показала этот жест и, приложив пальцы к губам, послала Марксу воздушный поцелуй. — В этом не было ничего особенного. Я ничего бы не подумала, Эрик проделывал это часто с другими, такая у него привычка, но я увидела слезы в глазах Джанет, когда та повернулась ко мне. Она схватила меня за руки и долго не отпускала. — Анна посмотрела на свои руки. — Я не умею себя вести в таких случаях, и поэтому просто убежала. Я странная итальянка, мне кажется, что я недостаточно эмоциональна.

Маркс не прерывал ее, дав ей рассказать свою версию происшедшего. Но он заставил ее рассказать ему все, что произошло на улице в тот вечер. Мазер затеял вечеринку, организовал ее и первым с нее ушел. Он в мельчайших деталях обрисовал человека, мимо которого якобы прошел, как мимо любого прохожего.

— Эрик перешел улицу, повернулся и послал воздушный поцелуй? Разве он прежде не удостоверился в том, что кто-то смотрит на него из окна?

— Нет, — ответила Анна. — Это я и хотела сказать. Я бы ничего не подумала, если бы не Джанет. Мне кажется, она была очень тронута этим поступком Эрика. Дэвид, мы наверное делаем из мухи слона. Мы не должны. Я набралась храбрости и все же спросила Эрика вчера или позавчера, уже не помню, когда это было. Собственно, я даже на спросила, а просто сказала, что думаю, как было бы хорошо их сближение, потому что Джанет сейчас нуждается в друге. Вот тогда он и сказал, дескать, ничего не было, это просто шутливая выходка с его стороны.

Маркс вспомнил свою первую встречу с Мазером, когда он сообщил ему о смерти Бредли. Тогда его предположение о том, что между доктором Бредли и Анной Руссо могли быть близкие отношения, Мазер воспринял как вполне возможную вещь. Он даже похвалился тем, что сам никогда не встречается со своими студентами в приватной обстановке, как бы намекая на то, что Бредли грешит этим. В тот вечер он был чертовски напуганным, хитрым и изворотливым человеком, и терзался, как только он это умеет, сомнениями с той минуты, как покинул дом Бредли.

Что же произошло в вестибюле дома, где жила Анна? Если, как полагает Редмонд, удара по голове Бредли оказалось достаточно… Маркс чувствовал, что теперь он может восстановить вторую половину этой печальной истории. Он даже сожалел, что ужин придется отнести к статье служебных расходов.

— Я что-то вам подкинула для размышлений, не так ли? — спросила Анна, внимательно следившая за ним. Он, раскрошив хлеб, делал из крошек маленькие аккуратные хлебные шарики.

— Вы встретились с Мазером вчера. Где?

— В одном месте на Салливан-стрит. Он поджидал, когда я выйду из лаборатории.

— Вы и раньше были с ним дружны?

— Нет, я узнала его, бывая в доме Джанет и Питера.

— Как вы думаете, почему он искал встречи с вами?

Анна ответила, не колеблясь:

— Чтобы сверить наши впечатления о человеке, которого я видела в вестибюле своего дома.

— И которого Мазер видел у дома Бредли?

Анна кивнула.

— Которого ни вы, ни кто-либо из гостей, выходивших из дома Бредли, там не видели?

Анна утверждающе закивала головой.

— А теперь насладимся ужином, — предлежал ей Маркс. — Вы любите улиток?

— Я люблю всякую еду, — ответила Анна, — и мне лучше поскорее начать, прежде чем я снова опьянею от мартини.

Загрузка...