Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья

Однако несмотря на все успехи в Хорезме, на все хвалебные речи преданных ему сторонников, которые восхваляли в Тимуре уже нового хана, которому больше не подобает собстненноручно вмешиваться в бой и подвергать опасности свою выдающуюся персону39, несмотря на уничтожение двух важных внутренних врагов, а именно Зинде Хазама и Кайхосрова, он должен был и дальше принимать в расчет скрытое сопротивление среди эмиров Мавераннахра. Ханы Тармаширин и Газан не могли его сломить; Казаган, Абдаллах и эмир Хусейн потерпели неудачу из-за сепаратизма князей и военачальников, из которых многие, пожалуй, поддерживали Тимура в его борьбе против Хусейна только потому, что ожидали от этого ослабления, а может быть, и окончательного разрушения стоящей над ними власти. Неудивительно, что они создали Тимуру так много трудностей, сколько могли, даже посягали на его жизнь. Когда Тимур приказал арестовать эмира Кайхосрова, после того как стали общеизвестны его предательские связи, его сын Махмуд и два других эмира, среди них сын Хизира из ясавурьян, нашли возможность бежать в Хорезм. Предложение Кайхосрова Хусейну Суфи не было, вероятно, шагом одиночки; за предателем стояло большое число заговорщиков. Еще осенью 1372 года Юсуф Суфи благосклонно выслушал беглецов. Он предпринял атаку на Кат и опустошил его окрестности. И этот вызов становится понятным, только если Юсуф Суфи после оценки положения и по опыту отношений эмиров друг к другу мог рассчитывать на то, что Тимур не выдержит нового похода в Хорезм, то ли оттого, что даст себя разбить, то ли оттого, что противники в его собственных рядах возьмут верх над ним. Но Тимур, закаленный во многих, закончившихся для него неблагоприятно раздорах и проникнутый убеждением, что воспалившиеся раны нужно прижечь незамедлительно, а не тогда, когда они начинают нарывать, уже в марте 1373 года велел призвать войско на территории Кирши и двинулся во второй раз в Хорезм. И тут Юсуфу Суфи стало страшно, так как у жителей Мавераннахра, очевидно, не было желания оказывать сопротивление. Он молил о снисхождении и милости, просил сообщить Тимуру, что он раскаивается в своей медлительности при подготовке поездки его племянницы в Самарканд; он просто хотел принять немедленно все необходимые меры. Тимур довольствовался этими заверениями и прекратил поход. И в Самарканде 1373 год прошел теперь в подготовке к большому свадебному торжеству.

Следующей весной Тимур отправил в Хорезм посланников, которые должны были привезти домой невесту его сына Джахангира. Юсуф Суфи приложил много стараний, чтобы оказать все необходимые в таких случаях почести и не отказывать ни в чем другом. Торжества в Хорезме, правда, не смогли затмить торжеств в Самарканде. Город был роскошно украшен к приему невесты, вся работа и торговля стояла и хождение прекратилось, и «принцесса, люлька40, Кайдафа41 ее поколения, осыпанная драгоценными камнями божьей милости, увенчанная украшениями бесконечной благосклонности создателя, возвысила при господстве благословенной восходящей звезды сиянием своего излучающего счастье прибытия город Самарканд до предмета зависти трона царицы Савской»42. Церемония бракосочетания, проводимая соответственно шариату, состоялась во время, тщательно выбранное астрологами. Затем разбрасывались золотые монеты и благородные камни, мускус и амбра в толпу. Праздничный пир завершил торжества43.

Спор с Хорезмом был улажен в сознании Тимура; его авторитет значительно вырос благодаря бракосочетанию его сына с принцессой из рода Чингисидов — обстоятельство, которое в глубине души понимали и враги. Мог ли он теперь рассчитывать какой-то отрезок времени спокойно поцарствовать? В 1374 году ему, по крайней мере, не нужно было отправляться в поход. Но в северной части улуса Чагатая, на другом берегу Яксарта, могущественный эмир Камар-ад-дин из рода Дуглатов все еще не был покорен. Вдобавок, все попытки Тимура удержать у власти Кебек-Тимура, преданного ему хана, провалились. Но теперь, после победы над Хорезмом, Тимур чувствовал в себе достаточно силы, чтобы навести, наконец, на Севере порядок по своим представлениям. Нигде не идет речь о каком-нибудь вызове или угрозе со стороны властителей с другого берега Яксарта. Создается впечатление, что Тимур сам взял в руки тетрадь и писал. Вероятно, он уже давно планировал этот поход. Выступление было назначено на первый день месяца шабан 776 г., то есть на 5 января 1375 года. Самым благоприятным временем года для военного ремесла считалась весна44, и Тимур, вероятно, намеревался разбить своих врагов на их собственной территории еще до того, как они смогут вооружиться к бою. Подобная опрометчивость — не считаться с природными условиями — характерна для Тимура; на этот раз она чуть не погубила его. Вскоре после выступления из Самарканда необычайно сильный снегопад и жестокие морозы сделали невозможным дальнейшее продвижение. Не только большое количество приведенного с собой скота вымерло, но и войска понесли большие потери. Ничего не оставалось, как вернуться в Самарканд и ждать наступления теплого времени года.

Только на два месяца позже, чем было задумано, можно было делать новую попытку. Авангард был доверен новобрачному, сыну Тимура Джахангиру; его сопровождали Мухаммед, сын Байяна Зюлдуса, и Адилшах, сын Бахрама Джалаира. Бои проходили благоприятно для жителей Мавераннахра. Джахангир одержал победу над Камар ад-дином; когда Тимур со своими основными силами начал наступать, удалось захватить большие трофеи. Тысячи пленных были отведены в Самарканд. Джахангир продолжал по приказу отца преследовать врагов и захватил, между прочим, и жену Шамс-ад-дина, второго могущественного на Севере человека45 наряду с Камар-ад-дином, а также их дочь Дилшад Аджу. Когда Тимур узнал об этом удачном улове, он поспешил со своими частями вслед и скоро догнал своего сына; «и Феникс его стремления бросил свою тень счастья на ту ветвь на родословном дереве эмирата, на Дилшад Аджу». Немного позже, при дальнейшем продвижении, справили свадьбу. Узген была самая восточная точка, которой он достиг в Ферганской долине46.

На обратном пути он снова продвигался через Ходжент, резиденцию рода Джалаиров. Как это было принято, Адилшаху пришлось устраивать праздник в честь правителя Тимура. Ожидали подачи блюд; Тимур наблюдал, как разрезали баранов. Что-то вызвало его подозрения. Не теряя драгоценных секунд, он встал, вышел из палатки хозяина и поспешил назад в свой лагерь. Снова он едва ускользнул от покушения, так как вскоре после этого распространился слух, что Адилшах и Мухаммед Зюлдус договорились с эмиром Туркеном из рода Арлатов захватить Тимура в тот момент, когда ему будут подаваться блюда. Четкого доказательства заговора сразу, конечно, нельзя было найти. Поэтому Тимур, должно быть, сначала оставил это дело. Он разбил к западу от Карши свой зимний лагерь. Адилшах боялся мести Тимура так сильно, что еще той зимой прибыл к Карши, унижался перед Тимуром и во всем признался. Этим он спас себе жизнь. Мухаммед Зюлдус, наоборот, был схвачен и осужден. По отработанному образцу нашелся один представитель его рода, который должен был искупить убийство. И два сына Баязида Джалаира были признаны виновными и казнены47. Снова Тимур удачно избежал величайшей опасности и снова были ослаблены могущественные кланы, которые могли подорвать его единовластие над Мавераннахром. Но они не считали еще потерянным свое дело.

Тимур из-за всех этих событий смог еще больше убедиться в том, что он действительно находится иод особой защитой Бога. Но это не сделало его беззаботным. Наоборот, все отчетливее в нем проявляется теперь черта характера, которая отличала его от многих эмиров его империи и от большинства людей вообще, черта характера, которой был обоснован его успех, но не в последнюю очередь и его гибель. Он не любил оставлять дела нерешенными и при этом уговаривать себя, что все к лучшему и можно успокоиться на успехах, которых уже достиг, а остальное незначительно и разрешится само собой. Самообман о состоянии дел и удобства, обоснованные таким самообманом, были совсем ему несвойственны.

Весной 1376 года он снова обратил свое внимание на Юсуфа Суфи в Хорезме.Только при угрозе еще одного похода его можно было заставить сдержать свое обещание. Теперь Тимур хотел испытать, как на самом деле обстоят дела с лояльностью этой династии. Через посланника он призвал их двинуть свои войска48. Вероятно, для него здесь речь шла об окончательном уничтожении Камар-ад-дина, войскам которого в последние годы он, правда, нанес большие потери, хотя не достиг окончательного покорения.

К его разочарованию сразу стало ясно, что он не мог положиться на хорезмийцев. Этого нельзя было оставить без внимания. Он решил сам возглавить военный поход в Хорезм, третий за несколько лет. На борьбу с Камар-ад-дином он отправил своего сына Джахангира с тридцатитысячным войском, к которому также отрядил Адилшаха с Джалаирами и неким Сарибоджой из того же рода, который командовал отрядом кипчаков. В Самарканде остался только наместник Тимура.

Снова выяснилось, как мало стоят заверения в преданности, которые высказывал эмир. Адилшах воспользовался благоприятным моментом, уговорил Сарибод-жу изменить Джахангиру; оба поспешили назад и начали осаду Самарканда, который остался без своего самого сильного защитника. Конечно, не случайно и в войске Тимура, с которым он двигался к Хорезму, начался бунт. Туркен Арлат, о котором известно, что он был замешан в заговоре Адилшаха, бежал со своим подразделением из войска Тимура, но его, конечно, быстро догнали, схватили и убили 49. Тимур же продолжил свой поход; только на территории Ката он узнал о предательство, из-за которого провалилось дело его сына. Тимур сейчас же повернул назад, Джахангир присоединился к нему и снова возглавил авангард. Под Бухарой он натолкнулся на войско Адилшаха и Сарибоджи, которые, очевидно, искали встречи. Джахангир одержал верх, побежденные убежали к Урус-хану, властителю Белой Орды. Но там они задержались ненадолго: поссорились с наместником, которого Урус-хан поставил над ними, убили его и бежали на восток, где Камар-ад-дин принял их. Тимур в наказание расформировал клан Джалаиров, насколько это было в его власти, и распределил его среди эмиров. В Андижан (Ферганская долина) он передислоцировал войска под командованием своего сына Умар-шейха, так что этот стратегически важный район, из которого войска Севера так часто нападали на Юг, используя нерешительность Джалаиридов, был теперь защищен лучше50.

Однако эти меры не удовлетворили Тимура. Он сам двинулся на Север, так как его сын попал в угрожающее положение, как только прибыл туда. Камар-ад-дин оказался в дальнейшем очень опасным врагом; он устроил Тимуру засаду. С двумястами человек Тимуру удалось отбить двадцатикратно превосходящие силы противника. То, что он спас себе жизнь, хронисту кажется чудом, нет, еще одним доказательством божьего покровительства.

Если обсуждать жизненный путь и дела того величества на основании опыта и знания, то подтверждается, что внешние и внутренние черты этого великого человека, наделенного властью небесами, освещались светом божественной силы, так как, во-первых, в тот день члены тела, естественно, внешность того величества, совершили героический поступок, во-вторых, той ночью, когда окна его сознания соответственно божьему слову: «Мы подарили вам сон для отдыха!»51 были затемнены занавесом сна и святая душа обращена внутрь, его внутренний мир видел благодаря чистоте зеркала его светлого сердца образ шейха Бурхан-ад-дин Килиса в благочестивом сне, который является одним из сорока шести видов пророчества; перед ним предстал он во всей учтивости и попросил его о помощи для своего любимого сына Джахаигира, которого он оставил больным в Самарканде: «Вымоли у Бога для меня моего сына!» Шейх ответил: «Покорись Богу» и ни одним словом не упомянул сына. И когда знатный господин проснулся, он знал, что этот случай не закончится так, как он желает, и в глубоком беспокойстве послал он своего писаря... срочно, чтобы он принес точную весть. После этого ему снова снился его сын, и он еще больше опечалился. Он говорил эмирам и своей свите: «Я думаю, что я никогда не увижу своего сына! Не скрывайте от меня, что с ним!» Они стали перед ним на колени и поклялись, что они... ничего не знают о состоянии принца 52.

Тимур дал еще один бесполезный бой Камар-ад-дину, затем заторопился назад, в Самарканд. Только слишком быстро его недоброе предчувствие подтвердилось. Вельможи и высшая власть города потянулись к нему навстречу, как и подобало, — однако с непокрытыми головами, на плечах черные войлочные накидки, под громкие причитания. Глубокая скорбь, даже отчаяние охватили Тимура; его любимому сыну исполнилось двадцать лет. И ближайшие доверенные Тимура были потрясены. Саиф-ад-дин, его старый боевой товарищ, был внутренне возбужден своенравной, обманчивой сущностью мира настолько, что, он полагал, познал бессмысленность своих прежних деяний; он попросил у Тимура разрешения отправиться паломником в Хиджаз, к святым городам ислама.

Удар судьбы парализовал энергию Тимура. Но борьбой с упорными противниками в Мавераннахре, а также с Камар-ад-дином несмотря ни на что нельзя было совершенно пренебречь. Войска скоро отступили на северо-восток. В остальном из Отрара зорко наблюдали, что предпринимают кипчаки Белой Орды. Узнали, что в пограничной области слоняется Адилшах из Джа-лаиров со своей бандой. Маленькая поисковая развед-грулпа, посланная Тимуром, разыскала его и убила 53.

Шаг за шагом Тимур закреплял свою власть над Ма-вераннахром. Кланы Апарди, Кайхосрова из Хотталана и Джалаиры были самыми главными врагами, над которыми он до сих пор одерживал верх благодаря своей осторожности, стойкости и способности все снова и снова очень трезво оценивать свое положение. В самом Мавераннахре только с трудом можно было подвергнуть его правление опасности. Но все эти успехи имели и свои недостатки, так как любой эмир, которого он свергал, постоянно поддерживал какие-нибудь внешние связи. Также за общепризнанными границами улуса Чагатая некоторые князья чувствовали себя задетыми происходящим между Оксом и Яксартом; они были обязаны — или только пытались — терпеть того или другого противника Тимура на своей территории, а может быть, и более того, так как усиление нового центра тюркско-монгольской власти должно было раньше или позже скреститься с их собственными устремлениями. Триумфальное шествие против врагов для Тимура означало неизбежно увеличение дрязг с соседними правителями. Это могло непременно отразиться на его положении в Мавераннахре.

Так появилась необходимость строгого контроля над Ферганской долиной из-за втягивания Джалаиров в происки князей Севера. С туменом Арпади, тысячей рода Карлук и другими объединениями Тимур послал своего сына Умар-шейха в долгий путь в Андижан. Во время контрнаступления Камар-ад-дина некоторые монгольские подразделения, только недавно примкнувшие к Умар-шейху, изменили и поставили молодого полководца в такое затруднительное положение, что он должен был просить своего отца о подкреплении. Тимур потом сам, как мы знаем, снопа наступал на Ферганскую долину. При этом ему пришлось сурово угрожать явно недовольным жителям Мавераннахра, что он велит казнить каждого, кто попытается увиливать54. Тимур не мог беспрерывно нести войну, чтобы в любом месте империи и за ее границами быстро накрыть врагов и их союзников и уничтожить их. Он также должен был искать и другие пути для безопасности своей власти. Большого выбора не было, он все еще пытался расположить к себе князей за пределами Мавераннахра посредством женитьбы. Завязывание супружеских уз было, как нас научил уже Тимур борьбой со своим тестем эмиром Хусейном, довольно сомнительным мероприятием для установления или сохранения полезных связей, но кроме войны это, может быть, было единственное средство. В случае племянницы Юсуфа Суфи с алчностью Тимура было связано и кое-что другое: она же была одной из Чингисидов, а Тимур вынашивал план поженить ее с одним из своих сыновей, конечно, не только с целью закрепить дружественные отношения с Хорезмом. Ему было важно повысить авторитет своих сыновей, а этим и свой.

О таком виде престижа вряд ли шла речь во время миссии к Джият-ад-дину, правителю Герата, отец которого из-за честолюбивого желания стать султаном был наказан Казаганом войной и унижен55. Менее одного поколения назад один Картид позволил оскорбить себя ильханскому эмиру низшего ранга, который вряд ли был способен править56. Тимур велел передать правителю Герата, что между ними обоими существует старая дружба, которой нельзя дать разрушиться; Тимур уверял, что у него, наоборот, желание вместо вражды установить согласие. Джият ад-дин понял, что подразумевалось. Он попросил официального ответа, приемлем ли его брат Пир Мухаммед в качестве свата. Тимур предложил выдать замуж в Герат дочь своей сестры. Жених явился с подобающей свитой в Мавераннахр и имел возможность ближе познакомиться со своим будущим тестем в 1379 году во время его четвертого похода на Хорезм57.

Политика Тимура с использованием браков (это можно четко пронаблюдать) отражает широту его политических целей, а они удивительно тесно связаны с тем, что могло осуществиться в данных обстоятельствах. Так, его любимый сын Джахангир взял в жены не только принцессу из Хорезма, но также дочь эмира Хизира из ясавурьян и дочь эмира Кайхосрова58. Оба эти брака отчетливо показали нобходимость сделать друзьями предводителей мощных мавераннахрс-ких «мирных объединений»; и только когда Тимур поверил, что он укрепил свою власть изнутри, он передал Юсуфу Суфи свое требование и принудил его выдать невесту, припугнув походом.

Правда, у наблюдателя создается впечатление, что многие из этих связей через длительный промежуток времени мало что могут изменить. Разве не стал Кай-хосров в конце концов одним из непреклонных противников? Политические женитьбы многозначны. Как в случае с Хорезмом, так и с Картидами именно Тимур выдвинул требование и осуществил его. Ни Юсуф Суфи, ни Джият-ад-дин не сомневались, что переговоры велись не на равных. Тимур полагал, что эти браки и многие другие, которым он способствовал на таких основаниях, могли действительно служить цели установления хороших отношений с соответствующими княжескими домами — но именно при условиях, которые диктовал он. Поэтому браки всегда имели в себе что-то от политического порабощения, и мы можем предположить, что это частично имело место и в связях, которые он завязал с равными себе эмирами в Мавераинахре. Ему они должны были принести выгоду; по если ситуация складывалась неудачно, то нужно было ее обойти — во всяком случае его эти связи ни к чему не обязывали.

Заговор Адиллаха привел Тимура к конфликту с Белой Ордой. Казалось, после заговора ему представляется возможность решить это дело в свою пользу без войны; он надеялся привести к власти в восточном Кипчаке претендента по своему выбору. Это пока не удавалось. В конце 1376 года он решил, что настало время подчинить себе империю Белой Орды военной силой. Еще во время этих боев, подоплеку и обширные последствия которых нужно обсудить в другой связи 59, хорезмийцы воспользовались возможностью напасть па Бухару и разграбить ее. У Тимура сначала не было возможности отправить посланника к Юсуфу Суфи и возмущенно потребовать объяснения, что могло послужить поводом для такого враждебного отношения после свершившегося пород нения60. Мы и сейчас еще помним, что Тимур сам после смерти находившейся с ним в браке сестры эмира Хусейна больше не стал себя удерживать от того, чтобы довести войну до горького конца его шурина; Джахангира уже не было в живых — значит, Юсуф Суфи мог чувствовать себя свободным от какого-либо давления.

Соответственно неприветливо, даже враждебно он обошелся с посланниками Тимура. Ввиду этого «пульсирующая артерия гнева у «господина счастливых обстоятельств» вызвала жажду мести», и в первые месяцы 1379 года он выступил из зимнего лагеря, напал на территорию Хорезма, где снова захватил огромные трофеи — «розовощеких девочек, работоспособных пленных, выносливых лошадей, верблюдов и овец в несметном количестве» — и блокировал столицу. Юсуф Суфи предложил Тимуру не проливать кровь невинных людей из-за этой ссоры. Пусть поединок один на один решит дело. Тимур подтвердил, что это решение полностью соответствует его натуре. Он привязал меч к поясу, вскочил на коня и поскакал к крепости. И снова хронисты описывают сцену, в которой князья и эмиры, пристыженные решимостью и мужеством Тимура, пали перед ним на колени и умоляли его отказаться от такого решения60. «Разве положено, чтобы господин, которому мы служим, собственной персоной вступал в бой, пока мы, холопы, живы?»61, — спрашивает его сподвижник Саиф-ад-дин, который недавно вернулся из своего краткого паломничества62. Тимур даже не слушает его, оскорбляет грубыми словами, скачет к краю крепостного рва. Там он восклицает: «Я пришея, как ты просил, Юсуф Суфи! Выходи и ты! Посмотрим, кому Бог присудит победу!» Но Юсуф Суфи не осмеливается; он раскаивается в своем вызове, «и весь мир выразил одобрение отваге, смелости, сердечной мощи Тимура и его совершенному доверию Богу и увидел трусость, малодушие и самохвальство противника»63.

Можно допустить, что Тимур сам умел воевать даже теперь, когда достиг почти пятидесятилетнего возраста. Он это доказал в Ферганской долине, когда с маленьким отрядом оказался в тылу врага64. Конечно, подозрительно, что о подобной сцене рассказывают из первой войны против Хорезма. Но в том случае вступление Тимура в бой было обосновано положением на данный момент: хорезмийцы, воодушевленные предательскими обещаниями Кайхосрова, неожиданно напали на осаждающих, которые не были настроены на битву. А теперь все производит впечатление инсценировки — когда все оставляют для дальнейшего приукрашивания. Драматическое появление Тимура перед крепостным рвом выполняет важную задачу, конечно, если считать это действительностью. Он должен был на глазах у всех показать Юсуфа Суфи неправым, заставить сомневаться в его способностях правителя и героя, но одновременно внушить уверенность в победе тем, кто воевал на стороне Тимура. В первую очередь именно ради них он скачет до стен крепости. Он показывает, что у них религиозное и моральное превосходство и поэтому они могут тоже ждать триумфа. Издевательство и моральная дискредитация врагов относились, как будег показано на других примерах, к необходимой подготовке битвы65.

И во время всех этих событий господину счастливых обстоятельств принесли из Термеза первый плод года, дыню. Следуя своему благородному характеру, он обещал: «Юсуф Суфи сидит напротив меня. Пошлите ему на золотом подносе часть этого первого плода!» Эмиры преданно говорили: «Золотой поднос не нужен! Мы хотим отослать ее в деревянной посуде». Его величественный разум не хотел это признать, и тогда ее отнесли, соответственно приказу, на золотом подносе к берегу крепостного рва. И тут кто-то за стеной спросил: «Что лежит на подносе?». Доставивший дыню ответил: «Дыня, первый плод! Господин счастливых обстоятельств посылает ее Юсуфу Суфи! и опустил там поднос и вернулся. Те достали ее и принесли Юсуфу. Юсуф со своей ничтожно маленькой проницательностью отдал приказ бросить дыню со стены в крепостной ров и подарил поднос охраннику ворот66.

Теперь должна разгореться решающая битва. Отряд хорезмийцев выбрался из крепости; сын Тимура Умар-шейх переплыл со своими воинами ров. Хорез-мийцев заставили остановиться, их атака была отбита. Воины Мавераннахра запустили катапульту и разрушили здания в крепости. Более трех месяцев продолжалась борьба. Между тем, как прежде его брат, Юсуф Суфи заболел и умер. Хронист отмечает, что это еще одно обстоятельство, которое указывает удачу, данную богом Тимуру. Разве он не велел возвестить в тот день, когда вызывал на поединок Юсуфа Суфи перед стеной крепости, что тот, кто нарушит слово, заслуживает смерти?

«И когда волк исчезновения разрывал рубашку жизни Юсуфа67 в клочки, львы дубравы победы и пантеры вершины мужества, герои войска коронованного господина счастливых обстоятельств кинулись на город и перевернули все вверх дном68. В месяц рад-жаб 782 (х) (начался 14 сентября 1379) крепость сровняли с землей; раздоры между членами семьи правителя после смерти Юсуфа парализовали любое сопротивление. По приказу Тимура все лица, которые разбирались в каком-нибудь ремесле или искусстве, были угнаны в Мавераннахр и поселены в Кеше. Там их обязали построить резиденцию, соответствующую власти Тимура, и расширить крепостные сооружения69.

В 1378 году Саиф-ад-дин вернулся после своего паломничества, в которое он отправился, когда Джахан-гир так неожиданно умер. Теперь он мог рассказать Тимуру не только о событиях во время его хаджа в далеких местах деятельности Пророка, но и дать подробный отчет о политической ситуации в Иране, через который ему пришлось проехать во время своего путешествия. Он наглядно описал политическую разобщенность и неразбериху, охватившие страну, — обстоятельства, с которыми как раз пытались справиться на юге улуса Чагатая. В Иране, однако, руководили все еще своими полками «диадохи», мелкие князья, разделившиеся на массу наследников, которую оставила империя ильханов, погруженная в анархию. Сообщение Саиф-ад-дина утвердило Тимура в мысли обратить в будущем больше внимания на Иран. Благодаря его связям с Картидами в Герате и не в последнюю очередь на основе его личного опыта, который он когда-то смог приобрести в Махане, он мог считать Иран, по крайней мере северо-восток Ирана, не совсем чужим, незнакомым. И вообще, поразмыслив, правитель Мавераннахра решил, что нельзя пренебрегать этой страной.

Картиды Герата ни в коем случае не были незначительной династией, когда они в 1351 году еще подчинялись Казагану. Давайте вспомним! Пятого августа 1349 года Пир Хусейн Карт велел возвысить себя до титула султана, чего не одобрил род Чагатая, считая это заблуждением честолюбия, направленного против традиций. Но речь шла не только о наказании неприличного тщеславия. Пир Хусейн Карт был тогда в союзе с правителем Дели Мухаммедом Туглак-шахом (прав. 1325-1351). В одном письме о причинах его самовозвышения он писал: «Неурядицы в стране взяли верх, повсюду зашевелились «диадохи» ильханов; «сфера королевской власти ринулась в водоворот анархии»; ученые и сайды считали, что нужно срочно предложить, чтобы могущественный Султан мужественно взялся за трудное дело и установил покой и мир. Целью письма было обеспечение признания титула султана правителем Дели, который уже много раз проявлял интерес к требованиям стран, граничащих с его империей на севере70.

Итак, уже тогда возникла идея уничтожения диадохов! Пользующиеся уважением населения сайды и ученые, поддержки которых теперь добивался Тимур, уже тогда способствовали этой мысли! Поражение Пир Хусейна от Казагана в свое время будет, вероятно, препятствовать осуществлению идеи, но теперь Тимур взялся сам за эту цель. Конечно, сами Картиды были для него едва ли больше, чем «диадохами», т.е. теми, кого стоило обуздать. Отношения с ними и без того еще не были отрегулированы так, чтобы он был ими удовлетворен.

Правда, Джият-ад-дин не понял намека и волей-неволей ходатайствовал о породнении. После войны против Хорезма он не мог больше сомневаться в том, что это слово означало в понимании Тимура. Теперь, когда угнанные хорезмийцы работали над расширением Кеша, Тимур нашел время завершить дело. С большой роскошью была сосватана невеста принцу Герата. После участия в последней войне против Хорезма он попросил своего тестя разрешения вернуться на родину. Ему это было позволено, и немного позже за ним последовала его молодая жена. Джият-ад-дин использовал все средства, чтобы как можно роскошнее устроить прием.

Он велел приготовить все, что нужно для праздничного пира. Город и окрестности он украсил прелестно, как сад Ирама71. И...от моста до рынка он велел установить триумфальные арки. От каждого ремесла было представлено необычное свидетельство его искусства. Пекари построили из хлеба минарет, внутрь которого можно было подняться, и подобное же сделали чесальщики шерсти из хлопка. Ткачи шелка показывали передвижной ткацкий стул, за которым кто-то работал. И так представители каждой профессии сочинили что-нибудь соответствующее. Ворота и стены завесили византийскими и китайскими парчовыми тканями. Придали форму красивым куполам, над верхушками которых не могла пролететь даже птица с быстрыми крыльями и архитектурный стиль которых не могли разгадать мысли и чувства. Сверкание, резьбы на мечах и блеск оружия, прикрепленного на боку, слепили глаза подобно солнцу, даже купола сверкали как шкатулка, полная драгоценных камней, и были там знаки зодиака со всеми их звездами; быт такое впечатление, как будто бы светящиеся тела неба опустились на землю. Певицы, подобные Венере, играли на арфах и пели в манере Венеры, и со звучанием струп они дарили сердцу наслаждение духа, а телу хмельной напиток. Несколько дней провели в радостных торжествах, и каждый день доставлял наслаждение эмирам по-новому роскошными пиршествами и подарками, какие приличествовали правителям, а слуг и дружину одарили в зависимости от ранга почетными одеяниями и наградами72.

В источнике, из которого взято это сообщение, также сказано, что посланники должны были передать Джият ад-дину «предупреждающие слова и искренние советы»73. Можно догадаться, что скрывается за этой формулировкой. Тимур поставил перед собой цель: если не уничтожить сначала в Хорасане господство «диадохов», которые превратили весь Иран в необозримую картину ссорящихся друг с другом княжеств, то хотя бы подчинить своему наводящему порядок господству74. Может быть, в конце 1379 года, в связи с путешествием молодой принцессы во дворец Герата, Тимур огласил более четко, чем в «искренних советах», что он задумал. Он хотел провести день заседаний, на котором должно было обсуждаться умиротворение Хорасана, и гератского правителя Гият ад-дина, с которым он теперь породнился, он позвал по этому поводу в Мавераннахр. С независимостью «диадоха» Герата следовало покончить. Но разве невозможно было поднять контрсилы и отразить атаку Тимура, которую следовало ожидать? Сначала Джият-ад-дин пытался выиграть время; он велел передать, что готов прийти, пранда, настаивая на том, чтобы доверенное лицо Тимура Саиф-ад-дин сопровождал его. Эта просьба была выполнена немедленно; Саиф-ад-дин появился в Герате еще до того, как Джият ад-дин смог осуществить свои тайные планы. Так Саиф-ад-дин стал непрошенным свидетелем мероприятий, которые выдали все, что угодно, только не теплую симпатию и сердечное доверие по отношению к Тимуру. Уже давно занимались здесь тем, чтобы протянуть вокруг города кольцо укреплений, которое включало бы многие поселки и сады. Это сооружение, вероятно, теперь было закончено; с большим усердием накапливали в крепости запасы. Джият-ад-дин дал знать посланнику Тимура, что он как раз готовится к путешествию и должен прежде всего еще приобрести подобающие подарки. Некоторое время Саиф-ад-дин позволял задерживать себя, но когда он «прочитал в описании современных обстоятельств Джият ад-дииа, что тот изобразил пером мысли на доске своей фантазии», он немедленно отправился назад75.

Совещания в Мавераннахре, таким образом, должны были состояться без Джият-ад-дина; но это, очевидно, в такой степени изменило их содержание, что теперь было ясно — Картиды первыми почувствуют гнев Тимура и его желание покончить с мелкими князьями. В противоположность этому Али Бек из Джаюн-Курбана, этот князь, в темнице которого когда-то множество блох набросилось на Тимура и эмира Хусейна, посчитал более разумным обойти грозящую беду, которая казалась неизбежной, таким образом, чтобы она его не погубила. Он отправился к Тимуру, — конечно, это был трудный шаг, — получил прощение и служил ему советником в войне против Картидов. Конечно, Тимур и с ним породнился.

Тимур не хотел лично руководить операциями против Хорасана. Главнокомандующим созванного осенью 1380 года войска и правителем провинции, которую нужно было завоевать, был намечен Мираншах, его четырнадцатилетний сын. Он провел осень и зиму на территории Балха и Шибаргана; весной 1381 года он выступил против Бадгиса, который принадлежал роду Картидов. Между тем Али Бек предложил Тимуру поддержку, так что Тимур сам вступил в бой. Он переправился через Оке, заручился тем, что до сих пор всегда оправдывало себя, — благословением святого, на этот раз Баба Сюигю, который обитал в Андхое и считался божьим человеком, потому что обычно делал совершенно немыслимые вещи, которые считали знаком суфинского экстаза. На этот раз, увидев Тимура, он швырнул в него мясо грудинки убитого животного. Тимур очень обрадовался: «Бог подарит мне Хорасан, который обозначают частью груди поверхности земли!» 76. В действительности так и произошло. Империя Картидов, которая при Джият-ад-дине охватывала большую часть Хорасана, включая Нишапур, была взята город за городом; и способные оказывать сопротивление, даже считающиеся неприступными крепости большей частью захватывали очень быстро — для хрониста, бросающего взгляд на прошлое, абсолютно точный знак для так же быстро совершающегося захвата всего Ирана77, который должен был произойти немного позже. Скоро войско Тимура стояло перед Гератом, хотя Али Бек не выполнил своих обещаний. Крепость была взята приступом, Джият-ад-дин отошел в город, который еще не сдался. Воины Мавераннахра захватили при этом две тысячи пленных из вражеских войск. Тимур придумал одну хитрость, чтобы взять и город без больших усилий. Он приказал сочинить многочисленные послания следующего содержания: каждый житель Герата, который вернется в свой дом и там будет спокойно ждать окончания боев, будет прощен; кто же окажет сопротивление, должен винить себя за свою дальнейшую судьбу. Вручив такие послания нескольким пленным, их отпустили на свободу. Боевая отвага воинов Герата сразу же ослабела, и Джият-ад-дину ничего не оставалось, как сдаться.

Когда он опустился на колени перед Тимуром и покорился, Тимур подарил ему почетную одежду и пояс, унизанный драгоценными камнями. На следующий день из города вышли также сайды, ученые и беки, чтобы поцеловать землю перед завоевателем. После этого им сообщили жесткие требования, которые предъявил завоеватель. Крепость должна быть снесена; в виде возмещения за пощаду с населения потребовали уплаты больших денежных сумм. Самые значительные ученые, ремесленники и художники, всего двести человек, были отобраны и отправлены в Кеш. Ворота городского укрепления, которые были обиты железом и украшены рельефом и надписями, были сняты с петель и также переправлены в Кеш, где были встроены в оборонительные сооружения, которые начали строить78.

Самый важный из «диадохов» Хорасана был теперь покорен. Остались сарбадары, центром которых был Сабзавар. Тимур уже послал туда войско. Он сам направился в Тус, где правил нерешительный Али Бек, отказавший ему в помощи, о которой они договорились. Запад Хорасана представляла территория Мазендерана; она охватывала покрытые лесом бассейны рек Атрека и Горгана, которые выходят на южную часть восточного берега Каспийского моря. Страной правил эмир Вали, о взлете которого еще должно быть кое-что сказано. Тимур подступил к ней со своим войском, и эмир Вали и Али Бек сразу заявили, что они считают его своим верховным правителем. Тимур, конечно, был готов к битвам. На могиле Абу Муслима, человека, который однажды руководил восстанием в Мерве, жертвой которого стал халифат Омейядов в Дамаске, молил он Бога о поддержке в его походе. Али Бек поспешил ему навстречу лично, был допущен к «целованию ковра» и просил прощения за свои упущения. И правитель сарбадаров Ходжа Али явился и уверял Тимура в своей преданности. Тимур, хотя и хвалил поведение Ходжи Али, был неприятно поражен его признанием, что он является сторонником шиитского учения о Двенадцатом имаме79, — воспоминание о поступках Абу ль-Маали и его брата, которые хотели подготовить возвращение исчезнувшего имама, еще, конечно, не изгладилось из памяти. «Кто оставит мою сунну, потеряет мое заступничество!» — сказал Пророк. Ходжа Али ответил без промедления, что верноподданные следовали в вере за своим правителем. Тимур был доволен этим ответом. Как Али Бек, так и Ходжа Али были одеты в почетные одеяния, приняли пояс и меч и должны были рассматриваться как сопровождающие Тимура. Тимур продвинулся дальше на запад и вступил под Исфаганом в область, в которой эмир Вали был князем. К нему отправился посланник, который еще раз призвал его явиться к Тимуру. Эмир Вали согласился и обещал скоро приехать.

Так как 1381 год близился к концу, Тимур отказался от того, чтобы продолжать следить за этими делами. Сабзавар, резиденция Ходжи Али, он подчинил одному эмиру, пользующемуся его доверием; он отпустил правителей, которые стали его сопровождающими, в том числе и Картида Джият-ад-дина, которого привел с собой после победы над Гератом. По всей вероятности, он велел доставить в Самарканд его брата Мухаммеда заложником. Он сам отправился в зимний лагерь под Бухарой, оставаясь, таким образом, вблизи Хорасана. Своего сына Мираншаха он оставил наместником. Его квартира находилась под Са-раксом, хотя и вблизи границы, но скорее на хора-санской стороне Окса80.

Все было готово к тому, чтобы Тимур смог навести свой порядок в Хорасане следующей весной, так как ему, должно быть, стало ясно, что преданность князей — только притворство. Едва он повернулся спиной, Али Бек и эмир Вали установили связь друг с другом и решили осаждать в Сабзаваре Хаджи Али, который не хотел нарушать клятву. Нужно было бы срочно обоим преподать урок, подобный тому, который, должно быть, научил Джият-ад-дина. Но Тимур был как бы парализован. Смерть одной из дочерей выбила его из колеи; не обращая внимания на необходимость заниматься повседневными делами правителя, он отдался своей боли точно так же, как это было после смерти Джахангира. Только его старшей сестре удалось настойчивыми упреками напомнить ему о его обязанностях81.

Али Бек твердо рассчитывал на то, что Тимур нападет не на него, а на эмира Вали, так как он еще не покорился и был из них двоих, конечно, более могущественным. Но Тимур неожиданно напал на область Али Бека, взял в качестве трофея все его стада, которые недостаточно хорошо охранялись, и заставил его окопаться в своей крепости Калат. Чрезвычайно подавленный Али Бек сообщил о своей готовности сдаться. В действительности, как известно, он хотел заманить Тимура в ловушку. Калат, расположенный на крутых скалах, было трудно брать, правда, недостаточно трудно для горных отрядов из Бадахшана, которые Тимур привел с собой. Али Бек еще раз заверил, что он готов сдаться. С этим посланием он отпустил посредников, в число которых входила и его дочь, которая была выбрана невестой Мухаммеда Султана, сына завоевателя. Таким образом, Тимур еще раз подставил себя82.

На следующий день, когда султан планет поднялся на подкрепленного коня своей сферы и надел диадему своей власти и когда ночь, его темноликий враг, униженно всхлипывая сорвала с лица своего темное покрывало, солнце подняло свою золотую корону над горами, ночь стащила свои черные волосы с головы, то господин счастливых обстоятельств, охваченный помощью неба, сидел верхом на коне и, входя в ворота крепости, возбуждал блеском своего излучающего счастье присутствия зависть бирюзовой крепости темного небесного колеса. Али Бек, вынужденно, не имея выхода, выполз из крепости, как змея из своей кожи, обвалял свое лицо безропотной мольбы в пыли унижения, признал свои грехи, искал убежища у милосердия великого правителя и просил пощады 83.

В последний раз Тимур был готов пощадить Али Бека. Но когда тот воспользовался возможностью бежать, милость ему больше не была оказана. Тимур взял крепость измором. В это же время он предпринял походы в Хорасан, вел бои у крепостей, которые принадлежали Картидам, и, таким образом, собственно, по приказу своего побежденного правителя они должны были открыться для Мавераннахра. Из-за подобных промедлений, за которые Тимур упрекал сопровождающего его Джият-ад-дина84, в 1382 году не состоялся поход в Мазсндсран. Еще раз довольствовался Тимур тем, что эмир Вали подал ему надежды на покорность. Тем беспощаднее наложил он тогда свою руку на землю Али Бека и империю Картидов. Родовое объединение Али Бека, Джаюн Курбан, было разделено между разными эмирами, люди переселены сначала в Мавераннахр, потом в Ташкент. Джи-ят-ад-дин и его родственники в Самарканде были посажены в тюрьму, некоторые затем угнаны к Умар-шейху в Ферганскую долину. Немного позже Али Бек и Гият ад-дин были казнены в Самарканде. Картиды обязаны этим жестоким обращением не в последнюю очередь волнениям, которые начались в том же 1382 году, затеянные родственниками Джият-ад-дина, которым Тимур доверчиво содействовал в том, чтобы они в Герате занимались своим делом, в то время как он посвятил себя другим задачам. Мираншах двинулся на Герат и устроил там кровавую бойню; для устрашения из голов убитых сделали пирамиду85.

Ходжа Али стал верным последователем Тимура, Али Бека и Джият-ад-дина больше не было в живых. Из князей Хорасана только эмир Вали еще сопротивлялся. Он, конечно, вовсе не был малозначащим князем; среди них он был, вероятно, самым могущественным. Он поддерживал довольно близкие отношения с Музаффаридами в Ширазе, заключил с ними свободный союз с целью заново поделить власть на всей территории Ирана за счет династии Чингисидов, которые обеспечили себя главными странами ильханов: северо-западным Ираном, Азербайджаном, Ираком. Мазендеран, самая важная из стран эмира Вали, правда, составляла только северо-западную сторону тон области, которую тогда назвали Хорасан. Честолюбивый эмир Вали стремился, однако, далеко за пределы этой области, и скрестить с ним меч означало вмешаться в неустойчивые взаимоотношения иранских региональных князей, которые боролись друг с другом за долю в наследстве ильханов86.

После смерти Абу Сайда (прав. 1317-1335), последнего правителя из дома Хулагу, который мог найти признание во всем Иране, появилось несколько претендентов на трон, среди них не только Чингисиды различных линий, но также некий Тагай-Тимур, предок которого был одним из братьев завоевателя. Тагай-Тимур нашел, прежде всего, поддержку в Хорасане. Сарбадары, которые от Сабзавара присвоили себе части хорасанской горной страны, некоторое время находились под его владычеством. В 1351 году они нанесли ему полное поражение; он нашел смерть, его соратники рассеялись87. Конечно, они не все были уничтожены. Был эмир Вали, который собрал вокруг себя оставшихся. Его отец был близким доверенным Тагай-Тимура; по происхождению он потомок одного эмира, который уже при Хулагу прибыл в Иран88. Эмир Вали притворился, что он действует в пользу сына Тагай-Тимура. Когда после первых успехов он присоединился к эмиру Вали, эмир изменил свои намерения и оставил за собой то, что он сам завоевал. У сарбадаров он отнял Лстарабад и оттуда отправился через Дамаган и Бис-там на запад, до Рея. Здесь не может идти речь о простом разбойничьем набеге, так как это означает, что жители тех местностей, которых замучили разбойники, наконец, снова могут спокойно заниматься земледелием89. Между тем Джалаирид Увайс старался привлечь Ходжу Али из сарбадаров к себе в союзники против эмира Вали, наступление которого на запад привело к опасной близости к центру бывшей ильхан-ской империи. Эмир Вали победил в 1371 году под Реем Джалаиридов, но не воспользовался этим преимуществом для дальнейшего продвижения по их области. Возможно, это были уже результаты дипломатии Увайса; во всяком случае, немного позже начались продолжительные военные столкновения между эмиром Вали и сарбадарами90. Эти бои так сильно занимали эмира Вали, что его дальнейшие набеги на запад не приносили успеха. При этом он завязал отношения с Музаффаридами в Ширазе; вместе с их правителем Шах-Шуджой ом хотел одержать верх над Джалаири-дами и поделить между собой Западный Иран и Азербайджан. В 1377 году отношение эмира Вали к Шах-Шуджс неожиданно подверглось тяжкому обвинению. Племянник правителя Музаффаридов, Шах-Мансур, заподозрил, что тот планирует убрать с дороги всех неприятных близких родственников, которые могли оспаривать у него трон. Шах-Мансур бежал к эмиру Вали и подстрекал его к новому походу на запад, который закончился внезапно. Вместо того чтобы искать решение с помощью оружия, эмир Вали вступил в переговоры с султаном Джалаиридов Хусейном Увайсом (прав. 1374-1382). Владение Реем было эмиру Вали подтверждено, он породнился со своими бывшими врагами91. Такова была в общих чертах политическая ситуация, когда Тимур призвал эмира Вали признать его верховным правителем. Понятно, пожалуй, почему эмир Вали увлекся тактикой. Он рассчитывал на поддержку, которую как раз получил в Западном Иране. И также ясна причина преданности Тимуру со стороны Ходжи Али: теперь, после перемены фронта Джалаиридов, правитель Мавераннахра был единственно возможным союзником, правда, союзником, который пришел к убеждению, что ему была поручена историческая миссия — объединить «диадохов» под своим господством или уничтожить.

Однако война с Мазендераном затягивалась. Бои на севере, целью которых было уничтожение эмира Камар ад-дина, продолжались, но развертывались не так, как надеялся Тимур. Ему пришлось посылать подкрепление. Осенью 1383 года Тимур решился, очевидно, отправиться в поход на запад; под Термезом его настигло известие, что в Систане взбунтовались негудеры и в Хазаре, к югу от Герата, убили назначенного Тимуром коменданта. В этом неприятном положении Тимур решился на раздел своего войска; он сам выступил на юг, другая часть, к кЪторой присоединился и Саиф-ад-дин, должна была продолжить продвижение на запад. Целью, собственно, оставался Мазенде-ран, война с эмиром Вали не должна была еще раз откладываться. Вначале нужно было подчинить Исфи-зар. Кольцо осады сомкнулось, и саперы принялись за дело. Они дырявили скалы, на которых стояла крепость, пока те «не стали похожи на пчелиные соты, и крепость развалилась, причем многие люди, которые в ней были, нашли свою смерть. Около двух тысяч человек были взяты к плен. Живыми их складывали друг на друга, скрепляя глиной и кирпичами. Таким образом сооружали башни, чтобы весь мир узнал силу гнева правителя и не бросился в яму плача и гибели, введенный в заблуждение нашептываниями дьявола»92.

Сын Тимура Мираншах за год до этого не отказался сложить в Герате пирамиду из голов убитых93. Жестокость характеризует поведение Тимура в Сис-тане. Похоже, он тоже считает нагромождение голов убитых врагов подходящим средством устрашения94. Систан был беспощадно опустошен, высокоразвитая ирригационная система разрушена. Тимур продвигается до Кандагара, там он назначает наместника, также регулирует обстановку в Кабуле, где по его приказанию обязанности губернатора берет на себя сын его умершего сподвижника Секу95. Когда Тимур весной 1384 года отошел от Систана, изрядно нагрузившись награбленным добром и угоняя князя Кутб-ад-дина, а также ученых в Самарканд, он велел прежде убить большую часть негудеров96. Имеем ли мы здесь дело с чрезмерной мстительностью? В той области два десятилетия назад Тимур был тяжело ранен в руку; в одном из своих врагов он узнал теперь того стрелка: это был один систанский князь, который пришел к нему, чтобы подчиниться. Если бы он после акта унижения подарил ему жизнь, это соответствовало бы общепринятому. Но Тимур велел схватить его и казнить, изрешетив стрелами97, как бы воздавая многократное возмездие за нанесенную ему когда-то рану. Жестокость по отношению к населению этим однако не объяснить, и ссылка хронистов на устрашение не объясняет сути дела; она вытекает из мира представлений образованного мусульманина, который сам оправдывал такое событие кажущейся ему разумной целью. Выяснится, что это неправильное толкование.

Лето 1384 года провел Тимур на своей родине. Потом, наконец, снова всерьез смог заняться войной против эмира Вали. Не только смена «диадохов» служила в этом случае оправданием, или предосудительные действия эмира Вали с Али Бегом, как и оставшееся многократно невыполненным обещание явиться к Тимуру, а необходимость восстановления порядка, учрежденного Чингисханом. Эмир Вали был потомком всего лишь одного из «сопровождающих» Хулагу и осмелился, изгнав сына Тагай-Тимура, лишить отпрыска семьи завоевателя мира его прав. Обманутый (его звали Люкман) пробился к Тимуру и представил своей персоной очень важную для этой войны причину98.

Мазендеран оказался неожиданно трудной местностью. Область была непроезжей, ее покрывали густые леса. Бои в открытом поле здесь негде было вести. Это давило на психику. Тимур должен был настойчиво внушать сотникам и тысячникам под страхом смерти, что они не имеют права покидать свои подразделения и части99. Медленно и с напряженным трудом двигались вперед. Лес приходилось корчевать. Каждый день удавалось продвинуться на полпарасанга — медлительность, мучительная для Тимура, который привык к быстрым атакам и к широкомасштабным передвижениям. И к тому же нужно было отбиваться все снова и снова от повторяющихся атак невидимого, подстерегающего в укрытии врага. Наконец, все же завязался бой с отрядами эмира Вали, который в итоге обратился в бегство. Вечером того же дня Тимур отдал приказ своему войску выкопать ров и укрепиться за ним. Того, что местность перед рвом с колышками, забитыми в землю, была непроходима для лошадей, воины Мавераннахра не знали. Когда эмир Вали наткнулся на врага и отступил, он, по-видимому, только хотел произнести разведку и, конечно, не обнаружил войск, которые Тимур держал наготове в засаде. Когда ночью эмир Вали напал на укрепленный лагерь, па него с неожиданной стороны ударили засадные полки; атакованные со всех сторон войска эмира Вали должны были отступить, наконец побежали и стали жертвами ловушек и других препятствий, которые они сами устроили, чтобы затруднить продвижение воинов Мавераннахра100.

В месяц шаувал 786 (х) (начался 16 ноября 1384) был взят Астарабад, столица эмира Вали. Он доставил своих родственников в крепость Гирдкух под Дамага-ном, в безопасное место, и отправился в Рей. Тимур приказал большей части своего войска занять в Аста-рабаде зимний лагерь, возвысил там формально Люк-мана до ранга правителя, а сам отправился преследовать убегавшего на восток эмира Вали. Из каждого десятка он отрядил троих воинов, образовал из них войско, которое за короткое время продвинулось до Рея с целью догнать эмира Вали. Однако тот спрятался в горной местности и пока оставался неуловимым. Тимур занял теперь зимний лагерь недалеко от Рея. Этим походом он проник в самое сердце бывшей ильханс-кой империи. Старая резиденция Султания, которая в ге дни удерживалась Джелаиридом Ахмадом Увайсом (прав. 1382-1410), находилась недалеко. Ахмад посчитал разумным испариться. Он поспешил в Тебриз, оставив своего сына комендантом Султании. Тот очень скоро последовал примеру отца, так что войска Тимура без усилий захватили город и крепость.

Попытки весной 1385 года все же схватить эмира Вали оставались безуспешными. Войска Тимура прочесывали горы к югу от Каспийского моря; некоторые мелкие князья сдались добровольно и были отданы в подчинение назначенному Тимуром Люкману. Немного позже Тимур отправился на свою родину. Лето и зиму 1386 года он провел в Самарканде101. Как поговаривали, эмир Вали, будто провалившийся сквозь землю, поступил на службу к Ахмаду Увайсу и боролся теперь за то, чтобы отвоевать Султанию. Осенью 1385 года он возвысился даже до наместника Тебриза; Ахмад Увайс сам тогда отправился в Багдад, который был частью его империи102. Казалось, судьба милостиво обошлась с эмиром Вали. Однако несмотря на все многообещающие связи с Джалаири-дами это должно было продлиться лишь до лета 1386 года, когда его голову положили к ногам Тимура.

Именно когда эмир Вали короткое время исполнял обязанности намееткика Тебриза, на западном побережье Каспийского моря на юг прорвалось большое войско под руководством хана Золотой Орды Тохтамыша. Оно достигло Тебриза, который тщетно пытались защищать эмир Вали и один князек из Халкала, захолустья в горах, лежащего примерно на половине пути между Ардебелом и Казенном. Кипчаки опустошили Тебриз, но после этого отступили. Эмир Вали искал убежища в Халхале. Летом 1386 года войска, отправленные в поход сыном Тимура Мираншахом, наместником Хорасана, наступали на северо-запад Ирана, и тот князек из Халкала после некоторого колебания уступил явно превосходящей силе и выдал эмира Вали, который был убит еще на пути к войску Чагатаев103.

Почему же их отряды снова пришли в Иран? Определенно не только из-за бунта против сборщиков налогов из Мавераннахра, который вспыхнул в Султании, после того как кто-то распустил слух, что Ахмад Увайс возвращается104. Упорство, с которым Тимур постоянно приказывал преследовать своих врагов, вызывало подозрение, что ему была невыносима мысль об эмире Вали, который все еще наслаждался жизнью, однако было же еще нападение на Тебриз, которое, вероятно, очень сильно волновало Тимура. Из собственных наблюдений он знал, что «диадохи», которые спорили из-за наследства ильха-нов, едва ли были в состоянии отразить нападение такого противника, как хан Золотой Орды. С девятью туменами он вторгся в Азербайджан, в котором большинство составляли неверные. Если бы Тохтамыш добровольно не повернул назад, на север, обрадованный, вероятно, богатой добычей, которую он унес из Тебриза, кто мог бы остановить его? Конечно, не слабые Джалаириды, которые к тому же вели войну против Музаффаридов ради владения внутриирански-ми областями. И кто мог бы еще считаться защитником? Пожалуй, вряд ли султанат мамлюков, ввергнутый в состояние политической нестабильности и ужасающего разрушения, который, кроме того, в прошлом часто поддерживал хорошие отношения с Сараем, чтобы перехватить давление ильханов на область Плодородного Полумесяца. Последствия захвата далеких областей Ирана Тохтамышем были бы для Тимура чрезвычайно опасны. Поэтому возможно, что он, как только услышал о тех событиях, посчитал необходимым обратить свое внимание на сохранение империи Иран, так как тогда там не было никакого правителя, приказов которого слушались бы во всей стране; из-за раздоров князей враги направляли туда со всех сторон свои алчные взгляды и с бедными верноподданными обращались несправедливо105.

Военный поход, назначенный на 1386 год, должен был продлиться долго. Он вошел в историю как «летняя кампания», так как подготовка началась в 788 году, возвращение пришлось на начало года 790. Чагатаевские отряды быстро продвинулись к опустошенному кипчаками Тебризу. Ахмад Увайс, как раз готовившийся отвоевать у Багдада свою столицу, поспешил назад в Тебриз. Чагатаевцы оказались быстрее. Все лето они хозяйничали в Тебризе. Сам Тимур оставался в Самарканде и велел держать себя в курсе происходящего на северо-западе Ирана через посланников. Неожиданно выясняется, что он придет сам; его войско стоит уже под Нишапуром. В Тебризе, где джалаиридский эмир Адил Аджа мечтает о том, чтобы с временной поддержкой чагатаевскими войсками быстрее двигать собственное дело, а не дело Мавераннахра, это известие не вызывает радости. Адил Аджа уже несколько раз менял направление, выступал против Ахмада Увайса и служил Музафсраридам, которые из Шираза продвинулись на северо-запад, чтобы объединить весь Иран под властью их династии. Тимур использовал его, когда впервые напал на Султанию: он там назначил его комендантом города. Благодарный Адил Аджа оказался полезным при охране Тебриза после отступления кипчаков и при отражении войск из Багдада, которые должны были занять по поручению Ахмеда Увайса родовую резиденцию Джалаиридов.

Предателям Тимур не верит; он использует их некоторое время как услужливый инструмент; потом он их бросает. Адил Аджа по-настоящему обеспокоен продвижением Тимура на запад. Это продолжается всего неделю, и тут прибывают посланники. У них поручение — незамедлительно привести Адил Аджу к полководцу, который под Хамаданом как раз возился с разбойничавшими лурами. Тимур, теперь слишком озлобленный, чтобы быть легковерным, подозревает, что Адил Аджа тайно связан с Ахмадом Увайсом, — подозрение, которое подтверждают доносчики. Он быстро решает: войско, которое собрал вокруг себя Адил Аджа, следует распределить между чагатаевскими войсковыми единицами. Адил Аджа должен написать письмо находящимся в крепости Султании связанным с ним войскам и приказать им поддержать контингент Мавераннахра силами, которые должны держать открытым для Тимура обратный путь в Гилян. Письмо датировано двадцатым сентября 1386 года. Адил Аджа уплатил этим свой долг. Тремя днями позже грабят его обоз, его самого берут в плен, еще через три дня убивают.

Как Тимур представлял себе в деталях охрану границы от кипчаков, не совсем ясно. Во всяком случае он стремился обеспечить через Иран жизненно важные для него связи запада с востоком, и не только на севере. Уже во время его продвижения он узнал о грабежах только что упомянутых луров, главный оплот которых находился под Буругирдом, к югу от Хамадана. Он выставил отряд, который доллсен был обезвредить этих нарушителей спокойствия. Из каждого десятка были выбраны два человека; он сам возглавил это мероприятие, которое окончилось атакой укрепления. Пленные луры были сброшены со скал и погибли. К известным эмирам, которые заплатили жизнью за этот успех, сражаясь на стороне Тимура, относился и Ходжа Али, бывший властитель сарбадаров106.

Повиновение, которое проявил Ходжа Али, — это, очевидно, политическое правило, которому Тимур хотел подчинить Иран, чтобы установить в своей стране мир и защитить её от врагов. По-видимому, это было единственное средство, которое он знал, чтобы укрепить в высшей степени непрочные отношения между собой как султаном и покоренными князьями, его свитой, а он сам когда-то это пережил в Маве-раннахре при эмире Хусейне. Поэтому он и не допускал здесь никакой двусмысленности или неуверенности. Он незамедлительно убрал Адила Аджу с дороги и разбил его армию, как только известие о планах Ахмада Увайса дошло до него и появилась угроза его господству над северо-западом Ирана. Чтобы действовать наверняка, Тимур выступил сам осенью 1386 года на север, так как речь шла о том, чтобы подчинить своей верховной власти местных правителей, от которых скорее всего можно было ожидать соединения с кочующими агрессорами или, в лучшем случае, благожелательною нейтралитета перед их вторжениями. Через Маранд двинулись к Арасу[16]*, через который вел мост, удививший воинов Мавераннахра. Он представлял собой обтесанные камни, сложенные как бы натянутыми дугами, из которых две достигали ширины в шестьдесят локтей. На северном берегу Араса стоял замок, его захватили. После этого продвинулись на север-запад до Карса. Это все должно было служить наказанием непослушным местным князькам. Теперь, однако, появилась в поле зрения еще одна цель. Если повернуть от Карса на север, то скоро попадешь в царство Грузию. А для мусульманского полководца нет более почетной задачи как обнажить меч против неверного. Действительно ли война с Грузией служила цели преградить Тохтамышу путь в Иран, остается неразрешенным. Посреди зимы, несмотря на сильные морозы, воины Мавераннахра продвигались к Тифлису107.

Неверные грузины заблуждались в отношении прочности стен своей крепости, которые они соорудили самым лучшим образом. Приготовившись к борьбе, господин счастливых обстоятельств со смиренной душой и послушными ушами услышал многообещающее известие, которое гласит: «Боритесь с ними!

Тогда бог их накажет и унизит вашими руками!» И он приказал разжечь огонь войны. Привыкшие к успехам эмиры и славные герои, выполняя приказ, подготовили сооружения для захвата крепости, выстроили войско слева и справа, основной отряд и фланги, окружили крепость и под громкие крики «ля илла иль-Аллах» и «Аллах Акбар» ударили в литавры шариата пророка Мухаммеда, двигали со всех сторон щиты, сооруженные из тростника и кожи, и начали битву.

Едва благочестивый господин счастливых битв

привязал меч войны за веру,

вытащил он клинок триумфа из ножен,

и до небес раздался призыв Аллах Акбар!

Мужественные воины боевых сил ислама проявили героизм, искреннюю убежденность и усердие в вере и завоевали крепость благодаря божеской помощи, о которой говорится: «Аллах позволит вам восторжествовать над ними и даст верующим людям удовлетворение!»; и соответственно божественному приказанию: «Убивайте их, где бы вы их ни встретили!» послали они недостойных неверных сверкающими, мечущими искры клинками в подобающее им место: «Ад их жилище — какое плохое пристанище!»108

Грузины потерпели тяжелое поражение; их царь был схвачен. Теперь, наконец, Тимур решил пойти в зимний лагерь, а именно в азербайджанский Карабах, местность, которая часто посещалась ильханами с подобными целями109. Там Тимур приказал привести к себе грузинского царя, и благодаря «умным советам и предупреждениям сиял свет правильного руководства из окна божеской милости в мрачное нутро того заблудшего», который после того как стоял у бездны ада, «приобрел истинное, чистое доверие и жизнь в вечном блаженстве». Царь подарил Тимуру кольчугу, о которой рассказывали, что она была выкована Давидом. Победитель милостиво принял дар и снова назначил грузина правителем своего царства — теперь зависимого от Тимура110. Во время пребывания в этом зимнем лагере Тимур принимал заверения в преданности других князей. Среди них были властители Гиляна, а также правитель Ширвана; он лестью добился расположения Тимура, предложив ему себя в качестве одного из доставленных девяти подарков, которые обычно принимали завоеватели из рук жителей побежденных городов. Как и следовало ожидать, он из рук Тимура опять получил власть над Ширваном. Всего семнадцать мелких князей тогда подчинились ему, некоторые из них, очевидно, с задней мыслью при первой возможности предательски убить его. Но снова с этим ничего не вышло; он приказал арестовать заговорщиков и разделил потом их княжества между своими наследниками111.

Весной 1387 года Тохтамыш снова появился на восточных отрогах Кавказа, чтобы напасть на Азербайджан. Для того момента политика умиротворения пограничного пространства, проводимая Тимуром, оказалась успешной. Тохтамыш не мог рассчитывать на то, что предатели из фронта обороны, который воины Мавераннахра силой окружили и страхом вывели из борьбы, обеспечат ему дальнейшее продвижение. Тимур сам был заинтересован в скорейшем окончании боев и по возможности осторожном разрешении ссоры с кипчаками, так как задача, которую он поставил перед собой, а именно успокоить «диадохов» Ирана и заставить их исполнять обязанности его, Тимура, наместников, была еще далеко не решена. Итак, ему срочно был нужен мир на севере. Уже второй год он не был в Самарканде, и еще не была предотвращена опасность, что кипчаки смогут оказать па пего давление как вдоль западного побережья Каспийского моря, так и в степях на восток от пего или вообще непосредственно в нижнем течении Яксарта. Как он мог бы продолжать свое дело в Иране, если бы это произошло? Тимур приказал привести пленных кипчаков и сообщил им о своем глубоком разочаровании в Тохтамыше, который обязан ему своим взлетом, даже занимает у него место сына.

Пленным были вручены подарки, затем их отпустили112. После того как воины Мавераннахра отразили атаку кипчаков и несколько потрепали туркменов, рыскавших на востоке Анатолии, Тимур направился к центру и на юг Ирана.

Шах-Шуджа (прав. 1364-1384), правитель Музаффаридов в Ширазе, якобы написал на смертном одре Тимуру письмо следующего содержания: это было необъяснимое решение Бога вложить в его, Шах-Шуджи, слабые руки власть над некоторыми из его слуг. Теперь он слышит уже со двора создателя неотвратимый призыв к возвращению; время приглашать в дом. Так как с Тимуром, поборником справедливости, его связывала проверенная временем дружба, он может надеяться на Бога, что на Тимуре, чьи великие дела подобны деяниям Соломона и Александра, и дальше будет лежать высочайшее благословение. Покровительству этого господина, пользующегося высочайшим расположением у Бога, поручает он своего сына Заина ал-Абидина. И для несовершеннолетних сыновей, а также братьев выпрашивает он защиту Тимура, пусть он постоянно проявляет заботу о наследниках князя и таким образом, чтобы свидетельства видны были любому113.

Тимур призвал этого Заина ал-Абидина, наследника Шах-Шуджи в Ширазе, к себе еще прежде своего выступления из Азербайджана на юг Ирана, так как Шах-Шуджа был хорошим другом и стоило возобновить этот дружественный союз. В качестве подарка Заин ал-Абидин должен был принять власть над Ширазом. Но тот, конечно, не пришел. Содержание тимуровского приглашения, должно быть, показалось требованием. А разве Музаффариды чувствовали себя верноподданными эмира Мавераннахра, который позволял себе обустраивать Иран по своему усмотрению? Тимур стоял с войском в Гиляне, когда ему сообщили, что Заин ал-Абидин арестовал посланника, который передал ему то самое «приглашение», и не думает его выполнять114. Это был хороший предлог для нападения на Музаффаридов.

Совершенно однозначно не в их пользу говорило правовое положение. В 1382 году Тимур уже второй год занимался умиротворением Ирана так, как он его понимал. Шах-Шуджа отправил к нему посланника, который передал многочисленные подарки и вручил послание, в котором правитель Шираза давал понять, что он полон симпатии к Тимуру115. Очевидно, Шах-Шуджа стремился таким образом предотвратить нападение на его империю и направить жажду деятельности Тимура на эмира Вали, который пять лет назад предоставил убежище Шах-Мансуру, племяннику Шах-Шурджи, и помирился с Джалаиридами, что было еще опаснее для ширазца116. Тимур подхватил предложение Щах-Шуджи и предложил со своей стороны породниться с Музаффаридами. Весной 1383 года отправилась миссия, которая должна была привезти в Мавераннахр внучку Шах-Шуджи как невесту для Пир Мухаммеда, сына Джахангира. Когда годом позже Тимур начал свой большой поход на Мазендеран и стоял с войском под Балхом, караван с невестой прибыл к нему117.

Трудно сказать, были ли к этому моменту его отношения с Музаффаридами еще дружественные или скорее омраченные, так как Тимур разрушил и Сис-тан, и другие области теперешнего южного Афганистана, которые полностью находились в сфере интересов ширазцев. Тяжелые ссоры среди Музаффаридов расстроили прежнее умиротворение региона Шах-Шуджой118, и в братоубийственной войне, которая вспыхнула после его смерти, снова сыграли роль афганцы119 . Шах-Шуджа умер 9 октября 1384 года120. В последние годы его правления, изобилующего волнениями к семейными интригами, он мало видел радости от своих сыновой. Заин ал-Абидин, которого он намечал своим преемником, оказался неспособным быть наместником Исфахана и даже на некоторое время был отправлен в тюрьму. Другой сын подозревался в том, что хотел восстать против отца, и также был арестован. В состоянии опьянения Шах-Шуджа отдал приказ ослепить его121. Во всяком случае, Шах-Шуджа в эти мучительные для него годы должен был понять, что империя Музаффаридов после его смерти распа- дется. Нельзя исключить, что он считал себя в безвыходном положении и фактически поэтому передал тот вызов на бой, о котором, правда, говорится только в источниках, появившихся после смерти Тимура122. Мог ли Шах-Шуджа не знать, что, если он искал поддержки Тимура для Заина ал-Абидина, то одновременно лишал его независимости. Пожалуй, нельзя освободиться от недоверия к тому посланию, которое очень пригодилось Тимуру. Если это фальшивка, то она свидетельствовала о необычной гнусности и была созвучна в остальном целеустремленности его действий, наблюдаемой неоднократно. К тому же поход по умиротворению Ирана продолжался теперь уже два года; просто идти назад через северную часть означало бы оставить центр и юг за пределами задуманной политической системы. И он лишил бы истощенные войска перспективы взять достойные трофеи. То, что именно это и есть правильная точка зрения, подтверждено судьбой, которая ожидала Исфахан.

Тимур решительно воспользовался разладом Музаффаридов. Один из них, султан Ахмед, который обосновался в Кирмане, уже в 1385 году стал жертвой агитации Тимура и объявил готовность чеканить его имя на монетах и заставить прославлять его в проповедях по пятницам123; он был также зимой 1387 года среди иранских князей, которые присягали на верность Тимуру. Следовательно, военный поход на юг Ирана не был азартной игрой. В месяц шаувал 789 г. (х) (начался 15 октября 1387 г.) войска Мавераннахра стояли перед Исфаханом. Комендант, которого назначил Заин ал-Абидин, вместе с саидами и учеными вышел к воротам, засвидетельствовал завоевателю свое почтение и оказался достойным «чести ковра». Вскоре после этого Тимур сам вошел в город, чтобы рассмотреть крепость. Когда он вернулся, приказал у каждых ворот города выставить сильную охрану. Потом издал приказ, чтобы все лошади и все оружие было сдано. Сановники и власти Исфахана должны были явиться снова и выслушать решение Тимура о величине дани, которой обложили город. Чтобы ее собрать, были назначены для различных кварталов города эмиры, которые со своими людьми действовали решительно и беспощадно и увозили плоды своей деятельности к месту сбора дани. В то время как это происходило, сановники города удерживались в лагере в качестве заложников.

То, что Бог, укрощающий, благородный самодержец, хотел уничтожить ту область, означало: «Если он чего-то хочет, найдет для этого повод!» Однажды ночью один остолоп из окрестностей Исфахана, которого звали Али Круммфус, бил в городе в барабан, и собралась толпа злодеев — чернь, более дезориентированная, чем скот!124 Нагло ходили они по городским кварталам и убивали сборщиков налогов — кроме некоторых кварталов, жители которых были достаточно умны, чтобы защитить своих сборщиков от нападения тех преступников. Многие отряды, которые вошли в город для выполнения своих задач, были уничтожены; таким образом, около трех тысяч человек пали жертвами бесчинствующего сброда. После убийства тюрков те дерзкие оборванцы бросились на штурм городских ворот и отвоевали их у воинов, которые охраняли их, и принялись укреплять оборонительные сооружения, и тешили себя в своих фантазиях тщеславными планами мятежа. Когда на следующий день доложили об этих инцидентах благословенному уху господина счастливых обстоятельств, вспыхнуло всепожирающее пламя его гнева, в сравнении с которым пламя ада еще можно назвать прохладным, и господин, чей девиз — триумф, получил приказ покорить город. Герои вытащили победоносной рукой клинки мести и разъяренные направились к городу. Так как теперь уже ничего нельзя было предотвратить и больше не было выбора, горожане защищались в смертельном страхе, вздрагивая как жертвы убоя...

Когда победоносные герои завоевали крепость и город был покорен, торжествующий господин счастливых обстоятельств послал отряд, который должен был защищать... кварталы саидов... Потом он приказал устроить бойню, дал предписания в отношении всех мыслимых видов наказаний и мести... И вышел приказ наместника гнева о том, что туме-ны, тысячи и сотни должны предъявлять доставшуюся им долю голов, для регистрации которых были поставлены инспектора правящего дивана. Достойные доверия люди рассказывали, что воины, которые не хотели убивать собственными руками, покупали головы у своих товарищей и сдавали их; вначале одна голова стоила двадцать динаров, в конце, когда каждый доказал свою долю, голову предлагали за полдинара, хотя ни один покупатель не находился125.

Кроме саидов и ученых выжили только те, кто защищал сборщиков налогов Тимура, кто, таким образом, объявлял себя сторонником его «мирного общества». Официально указанное количество отрубленных голов составляет семьдесят тысяч; Тимур приказал сложить из них пирамиды вокруг истерзанного города. Один свидетель сообщает: «... В тот день мы шли вдоль города. На одной стороне мы насчитали двадцать восемь сооруженных из голов пирамид, каждая из которых содержала более тысячи черепов — до двух тысяч, так что и среднем получается тысяча пятьсот. И на другой стороне города было то же самое»126. Мерзости, о которых рассказывают в связи с резней в Исфахане, показывают Тимура как безжалостного, кровожадного мстителя, который не смягчается даже при виде невинных детей127. Именно это могло быть, сентиментальным или полным ненависти приукрашиванием. Не вид зверств вызывал ужас — пирамиды из черепов не представляли ничего нового128. Неслыханным было число жертв, это была, прежде всего, отличная инсценировка, холодный расчет, который исключал только тех лиц, проклятие которых могло навредить, ученость которых могла быть полезной, и тех, кто уже доказал свою преданность.

В действиях Тимура была железная логика, от которой у современников захватывает дух. К жестоким деспотам они привыкли; но обычно время от времени деспоты прощали, грешили против правил, которые они сами устанавливали. А разве Тимур раньше до этого не действовал нерешительно и не щадил врагов? Этот Тимур здесь, однако, не смягчается. И поэтому он превосходит многочисленных деспотов той эпохи и становится зловещим для людей.

Бойня в Исфахане произошла 18 ноября 1387 года. В декабре Тимур захватывает Шираз. Заин ал-Абидин, как выясняется, бежал в Ту стар к своему родственнику Шах-Мансуру. Тот радуется непредвиденному случаю, который подарил ему нелюбимого кузена. Он бросает в тюрьму ищущего убежище и готовится тоже заполучить Шираз. Там Тимур занят установлением своего порядка; он распределяет провинции между князьями-Музаффаридами, которые присягнули ему на верность, рассылает во все области своей громадной империи известие о победе. Тут из Самарканда прибывает срочный курьер; всего за семнадцать дней он преодолевает большое расстояние; Тохтамыш напал на Бухару; его проводником является Султан Мухаммед, сын предателя Кайхосрова; Моголистан в союзе с Тохтамышем. Умар-шейх блокирован в крепости Андижана. Какие плохие вести! Тимур не колеблется. Он спешит со своим войском в Самарканд. Шел январь 1388 года129.

Зимой 1401 года Тимур стоял перед Алеппо. Между тем его привычкой стало приглашать к себе ученых города и вовлекать их в беседу. Одного из присутствующих судей он спросил о возрасте. «Пятьдесят семь лет», — гласил ответ; и остальные приглашенные достигли почти шестидесятилетнего возраста. «Я мог бы быть вашим отцом!» — заметил Тимур 130. Ему было бы тогда около семидесяти лет, если бы он родился в 1330 году. Это совпадает со свидетельством другого арабского источника, который относит его рождение к 728 году (х) (начался 1 ноября 1327)131. Самые старые персидские записи о жизни Тимура132 замалчивают дату рождения. Но уже в хронике Шамиса, которая ему была поручена, мы наталкиваемся на утверждение, что он родился в 736 г. (начался 21 августа 1335). Если считать это правильным, то беседа с судьями не имеет смысла, разве только предположить, что Тимур хотел похвастаться, что он улсе в восьмилетнем возрасте был способен зачать.

«В 736 году господство Чингисидов в Иране закончилось; там уже больше никого не оставалось из того рода, кто мог бы править как самодержец. Однако по времени закат той династии связан с появлением этого человека, прирожденного короля, с зарождением звезды счастья, полнолуния власти, великого эмира и завоевателя мира... героя, который прорывает фронты Ирана и Турана, богатыря счастливых обстоятельств, Александра этого времени...»133. Так пишет Хафиз Абру (ум. 1430), и сразу бросается в глаза, что здесь имеется в виду не реальная, а идеальная дата. Установлением 736 года годом рождения поясняется место, которое Тимур должен занимать в истории Чингисидов — и этим самым но всемирной истории, которая, с точки зрения хронистов того времени, достигла своей кульминации при Чингисидах.

И более точная дата — называется ночь на восьмое апреля, по-видимому, тоже вымышленная. И поэтому не может быть приведена в качестве аргумента для подлинности связанного с этой датой 736 года. Тимур — «господин счастливых обстоятельств»; только когда в гороскопе преобладали благоприятные созвездия, могло произойти его рождение134. На самом деле мы точно не знаем, когда родился Тимур; попутным заметкам арабских источников следует больше доверять в этом отношении, чем более поздним персидским хронистам. Но их высказывания ни в коем случае нельзя считать ничего не стоящими. Они подтверждают, как все события рассматривались с позиций Чингисидов; история представляла собой историю потомков Чингисхана; это было первостепенным. Презирали династию Картидов; «верноподданному» не следовало властвовать и творить историю. Все снова и снова пытался Тимур смешать кровь великого завоевателя и учредителя Ясы со своей. Кажется, он был убежден, что только тогда его дела останутся в истории, если он как можно больше возьмет от наследства основателя монгольской империи для себя и своих детей и внуков. Он все-таки сам добился титула ханского «зятя»135; многие из его потомков благодаря целеустремленной политике были отмечены благородным прямым происхождением от Чингисхана.

Шами (ум. до 1409), автор одной из двух летописей, написанных по поручению Тимура, подтверждает эту мысль во вступлении к своему труду. «Так как древо империи этого высочества выросло в саду счастья и в благословенном роду Чингисхана, да и так как усердие садовода, которым обладало это высочество, снова подвело в последнее время к саду той возвышенной династии исчезнувшую воду через ров, оживило предписания и правила, которые издал тот самодержец и господин счастливых обстоятельств Чингисхан, особенно способствовал возрождению благословенных потомков Чагатая и сделал их правителями Ирана и Турана, неизбежно придется» начинать историю Тимура с обзора всех событий со времен Чингисхана136. Конечно, Тимур убеждался, чем быстрее он шел от победы к победе, в том, что он призван восстановить, а может быть, и завершить дело того человека, который его однажды начал, примирить мир под своей властью, превратить его в единый «мирный союз». Доказательство того, что Тимур считал обязательным порядок, который установил Чингисхан, встречаются очень часто. Он предпринимает объединение Ирана, раздробленного «диадоха-ми», чтобы страной снова управлял один-единственный Чингисид, марионеточный хан, которого он выбрал; и он держится за чагатаевское ханство, хотя его правитель в наших глазах только марионетка.

Тимур и его окружение, конечно, возражали против этого пренебрежительного выражения, так как и отношения между «султаном Тимуром» и «самодержцем Союргатмисом», полностью отвечают воле Чингисхана. Рассказывают, что Чингисхан однажды предоставил своему сыну Чагатаю определенную область; но он поставил рядом с сыном одного человека из рода Барласов по имени Карачар, а этот Карачар был прямым предком Тимура. В подготовленном в 1425 году переработанном и дополненном издании биографии Тимура, написанной Щами, Карачар играет уже выдающуюся роль137; потребность в узаконивании политической данности как осуществление воли Чингисхана видна очень ясно. По существу, рассказ о Ка-рачаре Шами соотносит со временем Тимура. Чага-тай, второй сын Чингисхана, был его любимым сыном, он ведь с усердием заботился о сохранении Ясы; его отец выделил ему особые войсковые подразделения, во главе которых стоял тот самый Карачар из рода Барласов; Чагатай доверял ему безгранично. В наше время дальновидность Чингисхана удивительным образом обнаруживается: Тимур, потомок Карачара, помог потомку Чагатая получить господство над «Ираном и Тураном, да и над большинством стран мира»138. В некоторых поздних источниках находим, что особенные отношения между Тимуром и Союргатмисом были предопределены уже в мифической древности до объединения монголов: у одного хана по имени Тюмен родились как-то близнецы, которых он назвал Касули и Кубила; Кубила был прапрадедом Чингисхана; Тимур был отпрыском Касули в восьмом поколении139. Однажды Касули приснилось, как из одежды Кубилы в вырезе у шеи поднялись и погасли одна за другой три звезды; за ними следовала четвертая, еще ярче, от которой откалывались другие и освещали другие области. Касули проснулся и размышлял об этой картине. Он снова погрузился в сон и увидел второй образ. Па этот раз из его собственной одежды поднялись семь звезд и, наконец, восьмая, необычайно сверкающая, из которой скоро также вышли несколько других. Толкование, которое дал Тюмен своему сыну Касули, не может быть неожиданностью для читателя. Но это еще не все. Кубила и Касули заключили договор: «Ведение войны и эмират» были доверены Касули и его потомкам, «трон ханства» оставил за собой и своими потомками Кубила140. В этой форме легенда, по-видимому, появилась только при последователях Тимура — восьмая звезда раскололась. Легенда, наконец, даже вплетена в предание о разделе империи Чингисханом: Ча-гатай получил от своего отца поручение в соответствии с «договором» между Кубилой и Касули передать управление своими землями Карачару141.

Невозможно проверить, действительно ли Тимур происходит от Карачара. Важно только то, что его фигура занимает свое законное место в истории Чин-гисидов. Это было неизбежно, так как просто поражает, как воспринимались предания из раннего монгольского периода, как они предписывали определенные воззрения и обязывали к определенным отношениям, и это даже в странах, которые были далеко от Средней Азии. Так некий Арпа, которого ильхан Абу Сайд предложил своим преемником, был отвергнут одним из эмиров со следующим обоснованием: его предку великий хан Хубилай поручил подавить принца Ариг-Буга, его брата и соперника; он, потомок того командира, назначенного Хубилаем, не может ничего другого, кроме как ненавидеть Арпу, так как он происходил от Ариг-Буга142.

Конечно, наследники Чингисхана больше не могли спокойно царствовать в сфере политических идеалов и стандартных исторических преданий. Круг представлений, вытекавших из культуры покоренных народов, на которых был ирано-исламский отпечаток, просочился в тот мир идей и незаметно приобрел удивительную степень влияния. Поразительно, с какой уверенностью будет действовать Тимур по другую сторону южной границы улуса Чагатая; здесь он пробивает, бесспорно, старый барьер, который более столетия отделял страну Чагатаев от ханства Хулагу и его наследников по линии Тулуя, то есть до первой половины четырнадцатого столетия и даже до тех времен, когда Тимур был еще жив, разделял две страны, развитие цивилизации которых происходило неравномерно со времен нашествия монголов143. Тимур боролся за новый подъем Чагатаев, писал Шами; но Иран никогда не был частью улуса Чагатая. По какому праву смог Тимур потом поставить «диадохов» на колени? Только по праву более сильного? Возможны несколько ответов. Первый гласит, что раздоры правителей маленьких территорий не соответствуют идее Чингисхана о государстве: в Иране империя ильханов распалась на несколько враждующих друг с другом княжеств, а достойного потомка Хулагу, который мог бы устроить это бедствие, не было в поле зрения. Тимур воздал должное воле великого распорядителя мира, подчинив «диадохов» чагатаевскому самодержцу 144. Впрочем, Чингисхан не мог издавать относительно Ирана никаких постановлений, так как страна только при Хулагу стала прочной составной частью великого ханства. Второй ответ исходит тоже из раздробленности империи ильханов. Он был высказан, очевидно, в начале «трехлетней кампании» и содержит уже в своей сути идею наследования: в Иране нет самодержца, — а им, конечно, может быть только Чингисид, — который защитил бы мусульман от нападений неверных, приведенных Тохтамышем. Признание исламской веры, таким образом, явилось аргументом; мусульманская часть монгольской империи, образованной из южного улуса Чагатая и бывших ильханских областей, рассматривается как единое государство, несмотря на недавние войны, которые вряд ли когда-нибудь прекратятся; в Моголистане правит неверный145, а из неверных набирается войско Тохтамыша146.

Мысль об объединении Ирана и Мавераннахра в единое государство, которое благодаря исламизации обеих областей примерно с середины четырнадцатою столетия становится приемлемой, кажется, могла быть не только делом Тимура и его окружения. В 1300 году, после смерти Хайду, Тува из Чагатаев передал великому хану послание, которое рекомендовало ему интерпретировать раздел стран Чингисхана среди его сыновей таким образом, что каждый потомок из четверых в своей области может совершенно свободно и не обращая внимания на интересы, ставящие его выше другого, распоряжаться и царствовать по своему усмотрению. Великий хан в ответ на это настоял на том, чтобы по воле Чингисхана те четверо действовали сообща в зависимости от их различных способностей на пользу всего государства147. Он не одобрял, кроме того ссоры в громадной западной части монгольской империи, которую рассматривал все еще как единое подчиняющееся ему целое. В 1325 году разногласия между последним ильханом Абу Саидом и его военачальником Чобаном приближались к кульминации; Чобан просил у правителя разрешения повести войско на Хорасан, так как, вероятно, хотел избежать опасности пасть жертвой заговора. Он прибыл в Герат в нужный момент; Тармаширин, хан Чагатаев, был готов начать войну с империей ильханов. Чобан, который направил своего сына с войском против агрессоров, находился еще в Герате148, когда к нему добралась миссия хана. Она передала документы, из которых явствовало, что великий хан назначил его «эмиром эмиров», а значит, и поставил его над всеми другими военачальниками, и область, за которую должно было воевать это вновь созданное командование, была обозначена как «Иран и Туран»149. Исламские страны по другую сторону Окса, таким образом, были тоже втянуты.

Понятие «Иран и Туран» ведет в мир представлений иранского национального эпоса, который нашел свое непревзойденное поэтическое воплощение в произведении Фирдоуси (ум. около 1025). Он рассказывает историю человечества, однако, с точки зрения Ирана: его герои, такие, как Рустам, стоят в центре, их противники — правители Турана, неиранских народов Средней Азии. То, что рассказывала «Шахнаме», воинам времен Тимура было известно; это не было минувшее прошлое, не сказание, которое относится к простому поучению и развлечению, это было настоящее прошлое. Это отражало жизнь тех мужчин, которые проводили свое существование в постоянной борьбе. В стихах Фирдоуси узнавали самих себя и свое окружение: крепость, в которую бежит предатель Зинде Хазам, когда Тимур приближается к Оксу, «в «Шахнаме» упоминается как Сафид-диз (Белый замок)»150, как отмечает хронист Жазди; символом Амола на северном склоне горного хребта Эльбурс были четыре купольных свода, в которых, по преданию, покоились кости Фаридуна и его трех сыновей: из отношения к содержанию «Шахнаме» прославилось и место151.

Фаридун, как рассказывает Фирдоуси, победил жестокого грубого правителя Зохака; позже он поделил свою империю между сыновьями. Зальм получил страну Рум, западную часть; Иран образовал центр империи Фаридуна и был присужден Ираджу; Тур наследовал Туран, заселенные варварами степные области, которые на северо-востоке примыкали к Ирану. Через несколько лет Зальм начал питать злобу к своему отцу, потому что именно Ирадж, самый молодой из трех, имел право владеть богатым и цивилизованным центром. И Тур, «шахиншах тюрков и китайцев», был тоже недоволен своей долей, и так началась борьба румийцев, но прежде всего туранцев против Ирана — главный сюжет тех отрывков из «Шахнаме», которые освещают легендарное прошлое и в которых появляются народные герои152. Итак, были очень точные представления, где богатыри, которых воспевает Фирдоуси, разыгрывали свои бои; и полагали, что также знают, что Иран и Туран — и сюда же относится страна Рум — образовали однажды одно целое, которыми правил род Каянидов. Хотя спор между Ираном и Тураном в «Шахнаме» понимается как борьба между цивилизацией и варварством, на самом деле она была вькшанп завистью братьев; собственно Иран и Туран связаны друг с другом под властью единого правителя, который снопа приносит им мир.

А разве не было уже однажды в Иране героя — правителя тюркского происхождения? Героя, который вернул Ирану утраченную власть? «Когда я смотрел на тот облик, похожий на Хосрова, я спросил одного из славных воинов: «Что это за властные черты? Что колышется там перед ним, все звезды щш его войска?» И тут мне ответили: «Это царь Рума и Индии... в Иране и Туране есть у него слуги, которые живут только его благоразумием, его приказами!.. Великий властитель мира Махмуд гонит овец и волков вместе на водопой! От Кашмира до моря Китая восхваляют его князъя! Едва слизнет грудной ребенок в колыбели материнское молоко со своих губ, как сразу же называет Махмуда по имени!.. И, ты, поэт, восхваляй его!..»153 Эти слова из вступления «Щахнаме» восхваляют Махмуда Газни (прав. 999-1031) — и указывают они ему, которого они прославляют как идеального правителя, не Иран и Туран в качестве его империи, а Рум, Индию и Китай как части света, в которых его слово ценится.

Во времена Тимура был уже давно практикуемый обычай сравнивать события монгольского периода с событиями «Шахкаме». Ужасающие войны с их тысячами и тысячами жертв были стилизованы в дуэли благородных героев — совершенно объяснимая попытка понять ужас и отогнать его154. Уже Хулагу в одном послании египтянам посоветовал капитулировать, потому что слава его войска, между прочим, так же известна, «как героический эпос о Рустаме и Исфан-дияре»155. После проигранной битвы у источника Голиафа плененного монгольского военачальника приводят к генералу мамлюков Кутузу, и между ними завязывается беседа, в которой побежденный, геройски глядя в лицо смерти, хвастается перед победителем необозримым количеством войск Хулагу, которые сразу выступят, как только он узнает о последних событиях и «море гнева его взволнуется». Кутуз протестует против такого рода хвастовства; рыцари Турана достигли своих успехов хитростями и уловками, а не мужскими достоинствами, как когда-то Рустам. В этот диалог, который есть у Рашид-ад-дина (ум. 1318), вставлены стихи, которые прочувствованы Фирдоуси и смонтированы передвижными декорациями его эпоса156.

Чем новее описание исламо-монгольской истории, тем многочисленнее становятся намеки и заимствования, с помощью которых сообщаемые события вовлекаются в мир идей Фирдоуси и его подражателей. Высшую степень подобной стилизации, которая определенно идет навстречу вкусу и представлениям ведущих слоев, делает Жазди в своей хронике жизни Тимура. Здесь не только натурные описания, которые он, ставит перед сообщениями о важных военных походах или битвах, — уже у Фирдоуси излюбленное средство введения новых эпизодов157. Жазди также часто прерывает свое повествование в прозе стихотворными вставками, иногда длинными, подражающими эпосу Фирдоуси, в которых он ссылается на события «Шахнаме» и подчеркивает, что дела «господина счастливых обстоятельств» более славные, чем у Рустама158. Вероятно, Жазди цитирует в этих местах свой собственный, посвященный Тимуру героический эпос; и это тоже имеет значительные примеры, которые относятся к позднему периоду ильханов 159.

Важный повод произносить такие хвастливые речи представил монгольский обычай, чтобы принцы и князья перед битвой выходили к полководцу, преклоняли колена, восхваляли его и его удачливость и пили за его здоровье. В окружении Тимура этот обычай часто практиковался160. В придворной поэзии, которая независимо от этого посвящалась монгольским правителям, проявляется все ярче идейный мир иранского национального эпоса. «Я должен называть тебя «Светило Ирана», я должен называть тебя «Луна Ирана»? — Должно мое сердце выбирать тебя для направления молитвы, должен я называть тебя «святыня моей души»?.. Если ты во время пирушки пьешь вино, я узнаю в тебе Джамшида нашего времени, если ты скачешь туда на Рахше, я хочу называть тебя сыном Дастана...161» — звучит экзальтированно в стихах, посвященных султану Увайсу (прав. 1356-1374). А его сына Ахмеда (прав. 1356-1410) прославлял Хафиз (ум. 1390) как «хана, сына хана и шахиншаха из рода шахиншаха». В Ахмеде соединяли власть родов Хосрова и Чингизидов в одно целое162.

Поэтому не надо удивляться тому, что и Тимура его подданные одаривали подобными словами и что он, наконец, сам себя и свою историческую миссию стал находить не только в монгольских письменных источниках, но и в иранском эпосе. В этой связи вызов Юсуфа Суфи нужно представить поединком; герои «Шахиаме» часто решали исход войны этим путем. О том, что Тимур объединил «Иран и Туран» под своим знаменем, говорит Джият-ад-дин Али, старший из двух хронистов, получивших поручение от Тимура, сразу во вступлении к своему произведению163. Для Жазди в порядке вещей, что Тимур после укрепления своей власти в Туране приступил к покорению Ирана164. Сообщение Саиф-ад-дина о предосудительном поведении «диадохов» появляется в таком виде только как повод к захвату западного Ирана. Наступлением на Шираз, в сердце Ирана, достигается большая цель: «Он выступил в избранный город Истахр165, место происхождения правителей Ирана, — ... Тогда поскакали герои Тимура, злость в сердцах, полные нетерпеливого ожидания. —... Мир черный, как смоль, окутанный закружившейся пылью, войско, непостижимое в своем числе и цели... Так призывал господин счастливых обстоятельств, страж, поставленный Богом над вселенной»166.

Когда с небесным войском Афрасяб,

великий хан, постоянно атакующий с Востока,

утром рано преодолел мираж,

он обратил в бегство войска звезд.

Дарий мира

призвал удаляться их справа и слева;

Он стал завоевывать страны,

в честь его резко звучали горны,

неслись их звуки до зеленого небосвода,

и буря потрепала тот лотос —

как будто гудели страшные трубы,

смущая архангела Исрафила[17]*.

Хатифи 1

Около десятилетия лежит между возвращением Саиф-ад-дина со своего паломничества и опрометчивым походом Тимура из Шираза и Самарканд. В 1378 году Тимур, очевидно, предположил, что тыл на севере у него свободен и он может выступить в Иран, чтобы покончить с анархистскими действиями «диадохов». Но теперь оказалось, что рискованно было пренебрегать северными соседями Мавераннахра и бросить все силы на установление господства Турана в Иране.

Тохтамыш, приемный сын Тимура из рода Джучи, не только препятствовал — как это уже часто случалось в последние годы — мероприятиям в Иране, но и поднял оружие против своего терпеливого покровителя. К этому нужно было отнестись серьезно, так как Белая и Синяя Орда, объединенные в Золотую Орду рукой Тохтамыша, были мощными противниками. Еще в 1378 году Тимур верил, что начавшееся смыкание областей к востоку и северу от Аральского моря с далекими степями, которые простираются от реки Урал до Дона, может сорваться, а если нет, то хотя бы для него примет выгодный оборот. И Тохтамышу он отвел здесь роль послушного инструмента.

Этот молодой княжеский отпрыск принадлежал не к той линии потомков Джучи2, которые тогда, когда Тимур несколько раз предпринимал походы против Хорезма, господстнонали па территории Белой Орды. Урус-хан (прав. 1363-1376), энергичный поборник за объединение с Синей Ордой, пытался осуществить эту цель сразу же после вступления на престол, но наткнулся на откровенное осуждение его планов со стороны некоторых князей, среди них отца Тохтамыша, который искупил смертью свое сопротивление. Тохтамыш, едва успев повзрослеть, получил прощение Урус-хана. И все же он предпочел убежать к Тимуру3. Тот воспользовался благоприятным моментом, чтобы гюмешать созданию сильного каната, от правителей которого он не мог ожидать ничего хорошего. Хорезм бесспорно принадлежал улусу Джучи, и мятеж, который весной 1376 года сорвал поход Джа-хангира в Моголистан, научил Тимура, что его внутренние враги, которых, как он ошибочно полагал, он поборол в борьбе, строили козни, как и прежде, прошв него имеете с Джумндами. Мятежникам — среди них был Адилшах Джалаир, который до этого подготавливал загокор с целью убийства Тимура, — удалось спастись в области Урус-хана4, так как они рассчитывали па благосклонность правителя Белой Орды. Само собой подразумевалось, что Тимур со своей стороны использовал бежавшего Тохтамыша.

Ему он передал пограничный регион Отрэр, снабдил его также военным имуществом и лошадьми. Но Урус-хан раз за разом наносил претенденту полное поражение 5. Рассказывают, что однажды Тохтамыш едва унес ноги от своих преследователей благодаря тому, что он, пораженный стрелой, бросился в воду и прятался целый день в зарослях камыша. Там его нашли лежащим без сознания и спасли от верной смерти 6. Этот эпизод относится к последним месяцам господства Урус-хана. Тохтамыша сопроводили к Тимуру в Бухару. Тимур снова оказал ему всяческое содействие, хотя миссия Белой Орды потребовала его выдачи, так как его обвиняли в убийстве одного из сыновей Урус-хана. В ответ на это Тимур сослался на законы гостеприимства, которые запрещают ему передавать беглеца его врагам. Таким образом, зимой 1376-1377 гг. дело дошло до войны, которая, однако, разрешилась не на поле битвы, так как Урус-хан умер естественной смертью, вследствие чего бои прекратились. Казалось, счастье было благосклонно к Тимуру, так как теперь он позволил Тохтамышу возвыситься до титула хана Белой Орды. Хотя сыновья Урус-хана, которые надеялись сохранить титул правителей за собой, весь 1377 год оказывали упорное, а вначале далее успешное сопротивление, все же в конце концов Тохтамыш одержал победу7.

В то время, когда силы Тимура большей частью были связаны стычками с Урус-ханом и его сыновьями, Юсуф Суфи, освободившийся от родственных уз с Тимуром вследствие смерти Джахангира, отважился напасть из Хорезма на Бухару8. Причиной этого, вероятно, было не только желание отомстить; Хорезм принадлежал издавна улусу Джучи, и Юсуф Суфи, таким образом, мог только помочь законным ханам в борьбе против Чагатаев. Тимур сначала не был в состоянии отражать удары; он ограничился миссией, которая, как мы уже знаем, была принята очень неприветливо. В 1378 году Саиф-ад-дин вернулся из Мекки. Весной 1379 года Тимур со своей армией продвинулся к Хорезму; страна была завоевана и разрушена. Теперь Тимур смог поверить, что, по меньшей мере, ц области Белой Орды все было урегулировано в его пользу. Местный хан Тохтамыш был его творением; автономный княжеский род Суфи, в серьезных случаях явно стоявший на стороне Джучиидов, выбыл из игры. Можно было приниматься за наведение порядка в Иране.

В благоприятный час, установленный астрологами, Тохтамыш взошел на престол Белой Орды. Однако присягу на верность местных князей он принимал, конечно, не объявляя, что он всего-навсего ставленник Тимура. Говорили о неспособности и пьянстве наследников Урус-хана: для Тимура желанное оправдание своего похода, а для князей Белой Орды также желанный предлог для государственной измены, чтобы освободиться от господства клана Урус-хана, который угрожал стать могущественным9. Звучали также и обвинения, которыми обосновывались в недавней истории улуса Чагатая нарушение клятвы и убийство правителя. На словах все бунты были направлены против несправедливостей, но на деле всегда предусматривали восстановление необузданной свободы князей. И все же назначенные ими правители все снова и снова пытались ущемить их частные интересы; политическая традиция, проводимая Чингисханом, продолжала жить и действовать,

Тохтамыш был потомком Джучи. Как прислужник правителей Маверанпахра он вряд ли мог бы удержаться в улусе Джучи. Благоволившие к Тимуру источники то Ясс сетуют, что молодой хан слишком быстро стал уклоняться от влияния советников, которые его предупреждали о том, что нужно быть благодарным человеку, сделавшему его ханом. Все больше и больше Тохтамыш вместо этого доверял кругам, стоявшим близко к Урус-хану. Важную причину приближающейся ссоры с Тимуром нужно искать в наследстве ильханов. Почему именно Чагатаи должны его присвоить себе? Узбек (прав. 1312-1341), хан Синей Орды, после смерти Абу Сайда велел объявить свои притязания, так как в Иране посадили на трон за отсутствием более подходящего кандидата Арпу, дальнего потомка бунтаря Ариг-Буга. Брат Мункэ, Хулагу и Хубилая, Ариг-Буг когда-то стремился стать великим ханом, но был побежден Хубилаем. Шансы были только у потомков Хулагу, так что Узбек в 1335 году, возможно, приводил доказательства конца этой династии. Однако визирь Арпы информировал посланника Узбека, что Чингисхан в свое время передал Иран самому младшему сыну, Тулую, а не Джучи10, Теперь, более чем через сорок лет, Тохтамыш мог выступать как наследник с теми же правами, что и его предшественник Узбек. В 1395 году Тимур призовет османа Баязида к совместной борьбе против Тохтамыша, будет выдавать себя за восстановителя власти Чингисидов в Иране и оправдывать это тем, что монгольский завоеватель мира передал страну сначала Чагатаю, и только позже Тулую. Третью причину для войны не следует забывать! Мать Тохтамыша принадлежала к роду Конгират11, от которого произошла и династия Суфи, правителей Хорезма. Опустошительная война, которую Тимур вел в 1379 году против страны, лежащей к югу от Аральского моря, вследствие этого не могла не коснуться отношений с его приемным сыном.

Не совсем понятным образом Тохтамыш, к тому же, ввязался в борьбу за власть12, которая разгорелась уже в 1357 году на территории Синей Орды — после смерти местного правителя Джанибека. Эти неурядицы дали Урус-хану возможность проводить политику соединения двух орд, следовательно, расширить свое влияние до Сарая и дальше до Дона.

Биографы Тимура не идут вслед за этими событиями; для них важно только то, что Тимур принял вражеского сына и помог ему получить власть. Политика Тохтамыша, которая вылилась в тяжелый конфликт с Тимуром, выглядит на этом фоне как черная неблагодарность. Осторожное взвешивание причин было не по нутру биографу. Один источник, который говорит о другом конце исламского мира, позволяет увидеть действия Тохтамыша в другом свете. В 1385 году он послал свою первую миссию к султану мамлюков, чтобы снова завязать когда-то бывшие близкими отношения между Сараем и Каиром. С недавнего времени там жил и учил высокочтимый Ибн Хальдун (ум. 1406). В свой большой исторический труд он вставил набросок жизни Тохтамыша, содержание которого, вероятно, опирается на высказывания той миссии. Поразительно, что Тохтамыш здесь становится внуком Джанибека (прав. 1341-1357), следовательно, он может претендовать на законность династического наследования. Эта генеалогия, конечно, фальшивая, должно быть, ставила целью повышение авторитета Тохтамыша во время переговоров с султаном; Ибн Хальдун, однако, добавляет, что Мамай, некоторое время самый влиятельный среди борющихся за власть князей Синей Орды, был породнен с Тохтамышем. Несмотря на это Мамай посадил на трон другого Джучида, прогнал Тохтамыша из Сарая и вынудил убежать к Урус-хану, откуда он, как мы уже слышали, бежал спасаться у Тимура. Причиной войн Тохтамыша против Урус-хана, по мнению Ибн Хальдуна, была «тоска по империи его отцов в Сарае»13. Только в одном жизнеописании Тимура есть маленькая, к тому же неопределенная ссылка на политику, которую проводил Тохтамыш после победы над наследниками Урус-хана. С огромным войском он прорвался в Сарай и в страну Мамая, то есть в Крым, и «благодаря благословенному покровительству господина счастливых обстоятельств весь улус Джучи оказался под его властью»14. Но кое-что указывает на то, что Тохтамыш никогда не считал себя ставленником Тимура, а постоянно руководствовался своими целями, осуществление которых когда-нибудь должно было перечеркнуть планы его покровителя, ибо поскольку Тимур претендовал на политическое наследие ильханов, на его долю досталось и их враждебное отношение к потомкам Джучи. И почему Тохтамыш должен был спокойно наблюдать, как Чагатаи присваивали земли, на которые уже Узбек заявлял свои права? Кроме этого, теперь Каирский султанат настойчиво интересовался Тимуром; тот как раз переживал период перелома, связанный с большими потерями, и поэтому не мог так энергично вмешиваться в события, как, вероятно, надеялся Тохтамыш, а от мамлюков и их союзников исходила серьезная угроза для еще не закрепленного господства Тимура в Азербайджане и Западном Иране.

Но именно в восьмидесятые годы его завоевания приобретают черты, имеющие политическое значение для всего мира. В восточно-иранском пространстве стирается значение Окса как границы между Ираном и Тураном, между империей ильханов и улусом Чагатая. Вместо этого Яксарт теперь отделяет в своем течении на востоке империю Тимура от Моголистана, а на западе Мавераннахр — от обширных степей Белой и Синей Орды, вошедших в Золотую Орду при Тохтамыше. В Передней Азии на демаркационной линии Евфрата выкристаллизовываются теперь снова фронты, которые в течение целого столетия определяли политику и от которых ожидалось, что они растворятся после падения империи ильханов и волнений в Синей Орде после смерти Джанибека.

Тохтамыш выступил, как мы уже слышали, с громадным войском через Сарай на запад Синей Орды, Там Мамай, его шурин и соперник, попал в бедственное полояренис из-за русских князей, которые намеревались использовать распространяющуюся со времен Джанибека анархию в борьбе против своих верховных правителей. Дмитрий, великий князь Московский, в сентябре 1380 года смог нанести Мамаю на Куликовом поле на Дону поражение, которое ослабило мощь и авторитет Мамая. Сторонники Мамая откололись, эмиры перешли к Тохтамышу. Проигравший бежал в Каффу в Крыму, где был убит15. В то время как Тимур в начале восьмидесятых годов продвинулся через Хорасан на запад, Тохтамыш стремился укрепить свое господство в западных областях Синей Орды и восстановить верховное господство над Россией. Его князья присягнули ему на верность; но это его не удовлетворило. Он должен был взять реванш за поражение на Куликовом поле. В 1382 году Тохтамыш взял Москву и сжег дотла16.

Возобновление ханата Джучидов заставило срочно заняться установлением границы на Кавказе. Там часто воевали ильханы и наследники Батыя. И теперь Тохтамыш внимательно следил за походами Тимура. То, что Тимур намеревался продвинуться на запад из Мазендерана, вдоль южного побережья Каспийского моря, было тревожно. Еще прежде, чем появились более точные сведения об успехе этого предприятия, Тохтамыш отправил в Тебриз миссию к Джалаиридам. Едва она успела прибыть в Баку, стало известно, что Тимур завоевал Астарабад и продвигается в направлении Гиляна; на серьезное сопротивление он не натолкнется, поэтому необходимо подготовить все для защиты Золотой Орды. Это сообщение посланник попросил передать Тохтамышу, прежде чем он сам двинулся дальше из Баку в Багдад, куда отправился Ахмад Увайс, Джалаирид17. Так как там зимой было, без сомнения приятнее, чем на сыром воздухе Тебри-за, и более того — рубеж 1384-1385 годов, Тимур расположился лагерем со своим отрядом уже под Реем, и Султания, прежняя резиденция ильханов, сдалась в те дни без боя. Однако овладение Азербайджаном и Западным Ираном еще не было, собственно, целью Тимура. Он хотел схватить бежавшего из Мазендерана эмира Вали, который ускользнул от него и весной 1385 года еще не был выслежен. Тимур прекратил напрасные поиски и повернул на восток 18.

Ахмад Увайс, между тем, наслаждался своим положением правители в Багдаде, внушая населению страх и отвращение. Он не воспринимал всерьез свое положение? Что осталось бы от его империи, если бы Тимур и Тохтамыш наскочили друг на друга в Азербайджане? Возможно, Тохтамыш и без того уже решился напасть на Тебриз и поэтому был благодарен, что его посыльный сообщил ему убедительную причину для войны. Во всяком случае, скоро каждый в Багдаде знал о скандальной любовной истории, которую начал Ахмад со слугой посла. Последний проявил свое возмущение, а Тохтамыш получил повод выступить на Тебриз и поставить перед своими эмирами далекую от действительности цель взять в плен Ахмада19. Об упорядоченной обороне города Тебриза Джалаиридами не могло быть и речи. Эмир Вали, теперь снова откуда-то появившийся, попытался, правда, организовать защиту по поручению Ахмада Увай-са. Но напрасно! В октябре город был захвачен и опустошен20. Но чтобы завладеть действительно всем Азербайджаном, у Тохтамыша не хватало сил; нагруженные добычей, его войска двинулись назад, на север. Этим походом он бросил вызов Тимуру, но, очевидно, не осмеливался открыто дать отпор правителю Мавераннахра на Кавказе. Он замыслил другое. Тимур после этого вызова действовал быстро. Хотя Тебриз еще никогда не принадлежал ему, он рассматривал его как часть своей империи, ибо своей задачей считал восстановление в Иране господства Чингисидов и содействие стране в создании правительства, которое гарантировало бы единство и безопасность, внутреннюю и внешнюю21. Так он пустился на рискованное мероприятие, трехлетнюю кампанию, в ходе которой его войска в 1387 году ввязались севернее Куры в стычки с отрядами войска Тохтамыша. Правитель Кипчака откомандировал свои вооруженные силы через Дербент на юг и приказал развернуться на Самуре: можно было предположить, что на этот раз он решил не избегать большой войны. Завоеванием Грузии и обращением ее царя в ислам Тимур приобрел хорошую стратегическую опору. Пока поло-жение было несравнимо с положением 1385 года. Все же Тимур избежал большой битвы, более того, отпустил пленных воинов Кипчака с подарками, предупредив, чтобы Тохтамыш помнил их прежние тесные — как отца с сыном — связи22.На этот раз он ограничился отражением нескольких кипчакских патрульных отрядов и снова посвятил себя умиротворению Ирана, делу, которое затем так внезапно должен был прервать в январе 1388 года.