* Я говорю о том, что прекрасно по своей сущности, а не по тому только, что прекрасно изображено искусством; о прекрасных предметах и явлениях,
не о прекрасном их изображении в произведениях искусства: художественное произведение, пробуждая эстетическое наслаждение своими художественными достоинствами, может возбуждать тоску, даже отвращение сущностью изображаемого.
Подобный подобному радуется.
Злое не забыто ни одним эстетиком; но 'его относят вообще к возвышенному, как «возвышенное злой воли», а не к трагическому в частности. Нам кажется, что впечатление, производимое возвышенным злой воли, в сущности имеет характер трагического. Если необходимо нужно в трагическом страдание, и необходимо, чтобы трагическое возбуждало сострадание, печаль, то страдающим лицом в трагическом злого является нам общество и нравственный закон; печаль и сострадание к обществу, оскверняемому, заражаемому личностью с пагубным направлением, также непременно возбуждаются в нас при таком зрелище. Часто мы жалеем о нравственном уничтожении, о нравственной погибели самого человека, в котором гнушаемся пагубным направлением, тем более, что в нем, конечно, было много благородного, высокого, если даже на гнусной дороге порока он успел сохранить отвращение от явного злодейства, если даже в упоении порока он боится пробудить голос своей совести и старается избежать в пороке всего гнусного, чего можно избежать, наслаждаясь пороком. Еще достойнее сожаления будет он, если не добровольно, не сознательно погряз в пороке, а вырос в пороке, приучен к нему тогда, когда еще ие понимал всей его гнусности. Да и вообще каждый человек с истинно высокой душою чувствует «ненависть к пороку, сожаление к порочному, ненависть к злодейству, сожа; ение к элодею». Проклинайте болезнь, жалейте и лечите больных.
Считаем почти за излишнее замечать, как очевидное для каждого знакомого с предметом, что почти исключительно мы пользовались при этом изложении греческих эстетических понятий прекрасным сочинением Э. Мюллера «Geschichte der Theprie der Kunst bei den Alten». 2. Bde. Breslau 1834–1837.
«Об эствтич. воспитан, человека». Письмо 15 и след.12.
Для объяснения последних слов надобно заметить, что Платон напа-ѵ дает не на «вдохновение», а на то, что очень многие поэты (не говорим уж о других художниках), к величайшему вреду искусства полагаясь на одни силы «творческого гения, инстинктом прозирающеію в тайпы природы и жизни», пренебрегают наукою, которая избавляет от пустоты и ребяческой отсталости содержания:
«Ich singe wie der Vogel singt» 15
говорят они; зато их пение, подобно соловьиной песне, остается годным только для забавы от нечего делать, очень скоро надоедающей, как и слушание соловьиной песни. Прекрасное учение, что поэт пишет по вдохновению, чуждому всякой рассчитапности, и что произведения придумывающего, рассчитывающего поэта холодны, непоэтичны, — господствовало в Греции со времен гениального Демокрита. У Аристотеля вдохновение стоит уже на втором плане: он учит писать трагедии, подбирать эффектные завязки и развязки по рецепту. Из этого даже видно, что Аристотель, как эстетик, принадлежит временам падения искусства: вместо живого духа, у него ученые правила, холодный формализм. От Горация и Буало 17, от всех последующих составителей «реторик» и «пиитик», отличается он только, как гениальный учитель от ограниченных учеников: различие здесь не в сущности понятий, а в степени ума, их развивающего. '
Звездочкой мы отмечаем статьи, перепечатанные целиком.
Старинная шутливая поэма. 28 Н. Г. Чернышевский, т. II
Амфибрахические: 1) «Черная шаль», 2) «Песнь о вещем Олеге», 3) «Подражание корану» (И путник усталый на бога роптал), 4) «Узник» (Сижу за решеткой в темнице сырой), 5) «Кавказ» (Кавказ подо мною. Один в вышине). Только 6) «Вакхическая песня» (Что смолкнул веселия глас) быть может почтена исключением. Единственное стихотворение, написанное анапестом: Пью за здравие Мери.
Не приводим примеров, чтобы убедиться в справедливости наших слов, стоит развернуть первую попавшуюся в руки немецкую кнщ;у (конечно, мы говорим о прозе) и сосчитать на нескольких строках количество ударений сравнительно с количеством слогов, остающихся без ударения; надобно только помнить, что в немецком произношении на сложных словак делается по два ударения, мелкие частицы также очень часто имеют на себе ударение и т. д.
Спешим заметить, что из наших слов не следует, чтобы гекзаметр (по преимуществу дактилический стих) был сроден русской версификации. Он решительно нейдет к ней по многим причинам30. Точно так же заметим, что если в ямбических и хореических стихах принято разрешение некоторые стопы оставлять без ударений, то это признавалось «вольностью», которой по мере возможности старались избегать; следовательно, затруднительность размера не отстранялась этим. Кроме того, допускаясь без всяких определенных правил, эта вольность разрушает стройность стиха: в наших, так называемых четырехстопных ямбах, собственно читаемых с двумя ударениями как двустопные стихи (двустопные пеонические), беспрестанно встречается необходимость считать и три ударения, а иногда н все четыре; этот беспорядок не оскорбляет нас только потому, что слишком привычен нам.
Главные причины этого в немецком языке (которого версификация удерживается у нас доселе без всяких изменений и качества которого мы должны поэтому иметь в виду): однообразие в расположении ударений, близость ударений к концу (в немецком ударение бывает не далее предпоследнего слога; если оно на третьем от конца слоге, то последний ѵже приобретает свое особенное ударение, достаточное для рифмы, напр., Ewigkeit, Wissenschaft); наконец, самая краткость слов. Много есть, кроме того, причин второстепенных.
Заполняет все. — Ред,
Явные намеки на пооизведения Пушкина.
Столь же явные намеки на барона Дельвига.
«Тел.» 1832, ч. 44, Камера-обскура, № 8, стр. 133.
31 Н. Г. Чернышевский, т. II
Мы поместили этот список Для того, чтобы понятны были суждения о Пушкине, являвшиеся в последнее время его жизни. Но еще интереснее обозреть хронологическую последовательность, в которой были написаны важнейшие произведения Пушкина. Этот список — самое верное свидетельство о развитии его поэтической деятельности.
Годы:
1820. Руслан и Людмила.
1821. Кавказский пленник.
1823, 1824, 1825. Первые шесть глав Онегина. — Борис Годуноз.
1825. (Борис Годунов.)
1826. Сцена из Фауста.
1827. Арап Петра Великого.
1828. Полтава.
1829. Галуб.
1830. Скупой рыцарь. — Моцарт и Сальери. — Каменный гость. — Пир во время чумы.
1832. Русалка. — Дубровский.
1833. Медный всадник. — Капитанская дочка. — Пиковая дама. — Египетские ночи.
Плещеев, Сергей Иванович, написал «Обозрение Российской империи в нынешнем ее новоустроенном состоянии», сочинение, имевшее ие менее трех изданий, и перевел «Путешествие английского лорда Балтимура из Константинополя через Румелию, Болгарию, Молдавию и пр. в Лондон» — книга, также имевшая два издания.
«Путевые записки во святый град Иерусалим и в окрестности оного. Калужской губернии дворян Вешняковых (Ивана и Василия) и мядынского купца Новикова в 1804 и 1805 годах». Москва, 1813. — «Путешествие к святым местам, находящимся в Европе, Азии и Африке, совершенное в 1820 и 1821 годах села Павлова жителем Киром Бронниковым». Москва, 1824.
«Пешеходца Василия Григорьевича Барского Плаки-Альбова, уроженца киевского, монаха Антиохийского, путешествие к святым местам, в Европе, Азии и Африке находящимся, предпринятое в 1723 и оконченное в 1747 году». Две части. Первое издание, С.-Петербург, 1778 года; 6-е издание, С.-Петербург, 1819. В 1847 году было напечатано извлечение, под заглавием: «Путешествие в Иерусалим Василья Григорьевича Барского».
Москва, в тнпогр. Евреинова.
Священником Иоанном Грацианским, три части: С.-Петербург, 1815–1817; и князем Шаликовым, три части, Москва, 1815–1816.
Вот, например, стопы первых стихов «Одиссеи»:
дактиль, дактиль, дактиль, дактиль, дактиль, спондей, дактиль, спондей, дактиль, дактиль, дактиль, спондей, спондей, спондей, дактиль, дактиль, дактиль, спондей.
Продолжив разбор, мы увидим, что разнообразие все увеличивается. В каждых пяти стихах мы найдем, по крайней мере, четыре различных размера. Одинаковых к ряду почти не бывает.
Вот, например, начало «Одиссеи» в переводе Жуковского (мы берем «Одиссею», а не отрывки «Илиады», теперь изданные, потому что Жуковский успел, по справедливому замечанию издателя, придать окончательную отделку только начальным стихам своего последнего труда): отмечаем курсивом хорей:
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен.
Многих людей города посетил и обычаи видел,
Много и сердцем скорбел на морях, о спасеньи заботясь Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны Были однако заботы, не спас он сопутников; сами Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы,
Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога,—
День возврата у ннх он похитил. Скажи же об этом Что-нибудь, о Зевесова дочь, благосклонная Муза.
Затем опять начинаются бесконечным рядом чистые дактили. Вообще, на целую сотню стихов едва приходится в «Одиссее» у Жуковского восемь или девять, в которых попадается хорей, да и те опять часто стоят рядом, производя новую монотонность.
Впрочем, не только русскому, но точно так же и немецкому.
Вид сей вещицы представлен на верхней доске переплета у книжки: «Слово о благочестии и нравственных качествах Гиппократова врача». Москва# 1814 г. На исподней доске того же переплета изображен краеугольный (кубический) камень эмблема земли; на нем горящая лампада: — это огонь; на лампаде ползет пиявица и сидит бабочка; это будто бы вода и воздух; мысль такой эмблемы четырех стихий принадлежала Мудрову отцу, а Мудров сын исполнил ее на печати. К сожалению, резчик слишком пересолил свою стряпню, приделав пиявице усики и какую-то щетинку по спине.
Я вижу весь собор безграмотных Славян,
Которыми здесь вкус к изяществу попран.
Против меня теперь рыкающий ужасно,
К дружине вопиет наш Балдус велегласно:
«О, братие мои, зову на помощь вас!
Ударим на него, и первый буду аз.
Кто нам грамматике советует учиться,
Во тьму кромешную, в геенну погрузится;
И аще смеет кто Карамзина хвалить,
Наш долг, о людне, злодея истребить.»
В славянском языі^е и сам я пользу вижу,
Но вкус я варварский гоню и ненавижу,
В душе своей ношу к изящному любовь;
Творенье без идей мою волнует кровь.
Слов много затвердить не есть еще ученье;
Нам нужны не слова, нам нужно просвещенье.
(Послание к Жуковскому.)
В тексте у Чернышевского, очевидно ошибочно, вместо слов» «Советница» стоит «Бригадирша», — Ред.
См. запись в дневнике 7 сентября 1848 года — Н. Г. Чернышевский Поли. собр. соч., т. I, Гос. издательство художественной литературы,
М. 1939, стр. 108. _
Имеется в виду цикл популярных статей по вопросам эстетики, который Чернышевский намеревался напечатать в «Отечественных записках». Сохранились лишь две статьи из этого цикла (см. 127, 159 стр. наст. тома).
Это не совсем точно: Чернышевский приводит в диссертации большую цитату, представляющую перевод нескольких страниц из «Эстетики31 Фр. Фишера, а также две выписки из «Эстетики» Гегеля.
В статье «Критический взгляд…» (см. стр. 158 наст, тома) Чер-вышевскнй, говоря о «реформе в эстетике», указывает, что теоретические источники его исследования «можно отыскать не далее, как, например, в «Отечественных записках».
См. письмо отцу 13 января 1859 г.:
«Вчера узнал я неожиданную новость о деле, про которое забыл думать, но которое, вервятно, интереснее для Вас. Вот уже четыре года, как я держал экзамен на магистра. По окончании всех формальностей решение университетского совета было, как обыкновенно, представлено на утверждение министру народного просвещения. Министром в то время был Норов, который не мог слышать моего имени, — почему? бог его знает, я никогда его в глаза не видел, но были у меня доброприятели, которые потрудились над этим. Отвергнуть представление университета он не решился, потому что это было бы нарушением обычных правил, но положил бумаги под сукно. Университетские очень обиделись и года два приставали ко мне, чтобы я подал в университет вопрос о моем магистерстве, — тогда университет имел бы формальное основание васти дело. Я отвечал, что мне в этом нет надобности, что если они обижены, то могут поступать как угодно, а что я даже рад… потому что, слава богу, имею некоторую репутацию, не нуждающуюся в министерских утверждениях, а это дело придавало ей больше эффекта. Наконец, сменился Норов. Университетские опять приставали ко мие, чтобы я дал им нужную бумагу. Я опять сказал, что не имею в том надобности. Наконец, вчера, не знаю как, получается утверждение министра. Я улыбнулся-.» («Литературное наследие», т. II, стр. 281).
Тургенев имел в виду рецензию самого Чернышевского на «Эстетические отношения искусства к действительности», подписанную буквами Н. П — ъ (см. 93 стр. наст. тома). Тургенев полагал, что рецензия эта написана Пыпиыым.
Рукопись «Добавление к § 1-му глабы IV. С какой стороны подходил Н. Г. Чернышевский к критике кантианства?» была послана Лениным А. И. Елизаровой во второй половине марта 1909 года, когда книга («Материализм н эмпириокритицизм») была уже в печати. «Посылаю добавление, — пирал Ленин А. И. Елизаровой 23 или 24 марта (и. ст.) 1909 года. — Задерживать из-за него не стоит. Но если время есть, пусти в самом конце книги, после заключения, особым шрифтом, петитом, например. Я считаю крайне важным противопоставить махистам Чернышевского» (Соч., т. XIV, нзд. 4-е, стр. 357).
Согласие Пантелеева переиздать диссертацию Чернышевский расценивает, как услугу, в силу того, что после ссылки он как литератор был поставлен в особые условия.
В архиве Пантелеева находится следующая записка Чернышевского Пантелееву: «Милостивый государь Лонгин Федорович, представляю в полное Ваше распоряжение третье издание моей книги «Эстетические отношения искусства к действительности». Глубоко благодарный Вам Н. Чернышевский, 20 апреля 1888» (Л. Пантелеев, «Из воспоминаний прошлого», «Acaclemia», 1934, стр. 742).
Перевод этот был неполон. Ордынский перевел только 18 глав, а остальные дал отчасти в переводе, отчасти в изложении. Раньше: Ордынского в России была переведена А. Глаголевым только одна 25-я глава «Поэтики» («Труды общества любителей российской словесности при Московском университете», 1829, ч. 10, стр. 160 и сл.).