Трактир жизни

Как я любил от городского шума

Укрыться в сад, и шелесту берез

Внимать, в запущенной аллее сидя…

Да жалкую шарманки отдаленной

Мелодию ловить. Ее дрожащий

Сродни закату голос: о цветах

Он говорит увядших и обманах.

Пронзая воздух парный, пролетит

С минутным шумом по ветвям ворона,

Да где-то там далеко прокричит

Петух, на запад солнце провожая,

И снова смолкнет все, – душа полна

Какой-то безотчетно-грустной думы,

Кого-то ждешь, в какой-то край летишь,

Мечте безвестный, горячо так любишь

Кого-то… чьих-то ждешь задумчивых речей

И нежной ласки, и в вечерних тенях

Чего-то сердцем ищешь… И с тем сном

Расстаться и не может и не хочет

Душа… Сидишь забытый и один,

И над тобой поникнет ночь ветвями…

О майская томительная ночь,

Ты севера дитя, его поэтов

Любимый сон… Кто может спать, скажи,

Кого постель горячая не душит,

Когда, как грезу нежную, опустишь

Ты на сады и волны золотые

Прозрачную завесу, и за ней,

Прерывисто дыша, умолкнет город –

И тоже спать не может, и влюбленный

С мольбой тебе, задумчивой, глядит

В глаза своими тысячами окон…

1874

Темную выбери ночь и в поле, безлюдном и голом,

В мрак седой окунись… пусть ветер, провеяв, утихнет,

Пусть в небе холодном тусклые звезды, мигая,

задремлют…

Сердцу скажи, чтоб ударов оно не считало…

Шаг задержи и прислушайся! Ты не один…

Точно крылья

Птицы, намокшие тяжко, плывут средь тумана.

Слушай… это летит хищная, властная птица,

Время ту птицу зовут, и на крыльях у ней твоя сила,

Радости сон мимолетный, надежд золотые лохмотья…

26 февраля 1890

Падает снег,

Мутный, и белый, и долгий,

Падает снег,

Заметая дороги,

Засыпая могилы,

Падает снег…

Белые влажные звезды!

Я так люблю вас,

Тихие гостьи оврагов!

Холод и нега забвенья

Сердцу так сладки…

О белые звезды… Зачем же,

Ветер, зачем ты свеваешь,

Жгучий мучительный ветер,

С думы и черной и тяжкой,

Точно могильная насыпь,

Белые блестки мечты?..

В поле зачем их уносишь?

Если б заснуть,

Но не навеки,

Если б заснуть

Так, чтобы после проснуться,

Только под небом лазурным…

Новым, счастливым, любимым…

26 ноября 1900

Для чего, когда сны изменили,

Так полны обольщений слова?

Для чего на забытой могиле

Зеленей и шумнее трава?

Для чего эти лунные выси,

Если сад мой и темен, и нем?..

Завитки ее кос развилися,

Я дыханье их слышу… зачем?

1902

Молоточков лапки цепки,

Да гвоздочков шапки крепки,

Что не раз их,

Пустоплясых,

Там позастревало.

Молоточки топотали,

Мимо точки попадали,

Что ни мах,

На струнах

Как и не бывало.

Пали звоны топотом, топотом,

Стали звоны ропотом, ропотом,

То сзываясь,

То срываясь,

То дробя кристалл.

В струнах, полных холода, холода,

Пели волны молодо, молодо,

И буруном

Гул по струнам

Следом пролетал.

С звуками кэк-уока,

Ожидая мокка,

Во мгновенье ока

Что мы не съедим…

И Махмет-Мамаям,

Ни зимой, ни маем

Нами не внимаем,

Он необходим.

Молоточков цепки лапки,

Да гвоздочков крепки шапки,

Что не раз их,

Пустоплясых,

Там позастревало.

Молоточки налетают,

Мало в точки попадают,

Мах да мах,

Жизни… ах,

Как и не бывало.

Осень 1904

Бледнеет даль. Уж вот он – день разлуки,

Я звал его, а сердцу все грустней…

Что видел здесь я, кроме зла и муки?

Но всё простил я тихости теней.

Всё небесам в холодном их разливе,

Лазури их прозрачной, как недуг,

И той меж ив седой и чахлой иве –

Товарищам непоправимых мук.

И грустно мне, не потому, что беден

Наш пыльный сад, что выжжены листы,

Что вечер здесь так утомленно бледен,

Так мертвы безуханные цветы,

А потому, что море плещет с шумом,

И синевой бездонны небеса,

Что будет там моим закатным думам

Невмоготу их властная краса…

1904

Простимся, море… В путь пора.

И ты не то уж: всё короче

Твои жемчужные утра,

Длинней тоскующие ночи,

Всё дольше тает твой туман,

Где всё белей и выше гребни,

Но далей красочный обман

Не будет, он уж был волшебней.

И тщетно вихри по тебе

Роятся с яростью звериной,

Всё безучастней к их борьбе

Твои тяжелые глубины.

Тоска ли там или любовь,

Но бурям чуждые безмолвны,

И к нам из емких берегов

Уйти твои не властны волны.

Суровым отблеском ножа

Сверкнешь ли, пеной обдавая, –

Нет! Ты не символ мятежа,

Ты – Смерти чаша пировая.

1904

Под стоны тяжкие метели

Я думал – ночи нет конца:

Таких порывов не терпели

Наш дуб и тополь месяца.

Но солнце брызнуло с постели

Снопом огня и багреца,

И вмиг у моря просветлели

Морщины древнего лица…

И пусть, как ночью, ветер рыщет,

И так же рвет, и так же свищет, –

Уж он не в гневе божество.

Кошмары ночи так далёки,

Что пыльный хищник на припеке –

Шалун и больше ничего.

1904

В ароматном краю в этот день голубой

Песня близко: и дразнит, и вьется,

Но о том не спою, что мне шепчет прибой,

Что вокруг и цветет, и смеется.

Я не трону весны – я цветы берегу,

Мотылькам сберегаю их пыль я,

Миг покоя волны на морском берегу

И ладьям их далекие крылья.

А еще потому, что в сияньи сильней

И люблю я сильнее в разлуке

Полусвет-полутьму наших северных дней,

Недосказанность песни и муки…

1904

Волны тяжки и свинцовы,

Кажет темным белый камень,

И кует земле оковы

Позабытый небом пламень.

Облака повисли с высей,

Помутнелы – ослабелы,

Точно кисти в кипарисе

Над могилой сизо-белы.

Воздух мягкий, но без силы,

Ели, мшистые каменья…

Это – братские могилы,

И полней уж нет забвенья.

1904

Севастополь

Клубятся тучи сизоцветно.

Мой путь далек, мой путь уныл.

А даль так мутно-безответна

Из края серого могил.

Вот кем-то врезан крест замшенный

В плите надгробной, и, как тень,

Сквозь камень, Лазарь воскрешенный,

Пробилась чахлая сирень.

Листы пожёлкли, обгорели…

То гнет ли неба, камня ль гнет, –

Но говорят, что и в апреле

Сирень могилы не цветет.

Да и зачем? Цветы так зыбки,

Так нежны в холоде плиты,

И лег бы тенью свет улыбки

На изможденные черты.

А в стражах бледного Эреба

Окаменело столько мук…

Роса, и та для них недуг,

И смерть их – голубое небо.

Уж вечер близко. И пути

Передо мной еще так много,

Но просто силы нет сойти

С завороженного порога.

И жизни ль дерзостный побег,

Плита ль пробитая жалка мне, –

Дрожат листы кустов-калек,

Темнее крест на старом камне.

1904

Луну сегодня выси

Упрятали в туман…

Поди-ка, подивися,

Как щит ее медян.

И поневоле сердцу

Так жутко моему…

Эх, распахнуть бы дверцу

Да в лунную тюрьму!

К тюрьме той посплывались

Не тучи – острова,

И все оторочались

В златые кружева.

Лишь дымы без отрады

И устали бегут:

Они проезжим рады,

Отсталых стерегут,

Где тени стали ложны

По вымершим лесам…

Была ль то ночь тревожна

Иль я – не знаю сам…

Раздышки всё короче,

Ухабы тяжелы…

А в дыме зимней ночи

Слилися все углы…

По ведьминой рубахе

Тоскливо бродит тень,

И нарастают страхи,

Как тучи в жаркий день.

Кибитка всё кривее…

Что ж это там растет?

«Эй, дядя, поживее!»

«Да человек идет…

Без шапки, без лаптишек,

Лицо-то в кулачок

А будто из парнишек…»

«Что это – дурачок?»

«Так точно, он – дурашный…

Куда ведь забрался,

Такой у нас бесстрашный

Он, барин, задался.

Здоров ходить. Морозы,

А нипочем ему…»

И стыдно стало грезы

Тут сердцу моему.

Так стыдно стало страху

От скраденной луны,

Что ведьмину рубаху

Убрали с пелены…

Куда ушла усталость,

И робость, и тоска…

Была ли это жалость

К судьбишке дурака, –

Как знать?.. Луна высоко

Взошла – так хороша,

Была не одинока

Теперь моя душа…

30 марта 1906

Вологодский поезд

Вот она – долинка,

Глуше нет угла, –

Ель моя, елинка!

Долго ж ты жила…

Долго ж ты тянулась

К своему оконцу,

Чтоб поближе к солнцу.

Если б ты видала,

Ель моя, елинка,

Старая старинка,

Если б ты видала

В ясные зеркала,

Чем ты только стала!

На твою унылость

Глядя, мне взгрустнулось…

Как ты вся согнулась,

Как ты обносилась.

И куда ж ты тянешь

Сломанные ветки:

Краше ведь не станешь

Молодой соседки.

Старость не пушинка,

Ель моя, елинка…

Бедная… Подруга!

Пусть им солнце с юга,

Молодым побегам…

Нам с тобой, елинка,

Забытье под снегом.

Лучше забытья мы

Не найдем удела,

Буры стали ямы,

Белы стали ямы,

Нам-то что за дело?

Жить-то, жить-то будем

На завидки людям,

И не надо свадьбы.

Только – не желать бы,

Да еще – не помнить,

Да еще – не думать.

30 марта 1906

Вологодский поезд

Ни зноя, ни гама, ни плеска,

Но роща свежа и темна,

От жидкого майского блеска

Все утро таится она…

Не знаю, о чем так унылы,

Клубяся, мне дымы твердят,

И день ли то пробует силы,

Иль это уж тихий закат,

Где грезы несбыточно-дальней

Сквозь дымы златятся следы?..

Как странно… Просвет… а печальней

Сплошной и туманной гряды.

Под вечер 17 мая 1906

Вологодский поезд

Ноша жизни светла и легка мне,

И тебя я смущаю невольно;

Не за Бога в раздумье на камне,

Мне за камень, им найденный, больно.

Я жалею, что даром поблекла

Позабытая в книге фиалка,

Мне тумана, покрывшего стекла

И слезами разнятого, жалко.

И не горе безумной, а ива

Пробуждает на сердце унылость,

Потому что она, терпеливо

Это горе качая… сломилась.

Ночь на 26 ноября 1906

Часы не свершили урока,

А маятник точно уснул,

Тогда распахнул я широко

Футляр их – и лиру качнул.

И, грубо лишенная мира,

Которого столько ждала,

Опять по тюрьме своей лира,

Дрожа и шатаясь, пошла.

Но вот уже ходит ровнее,

Вот найден и прежний размах.

. . . . . . . . . . . . .

О сердце! Когда, леденея,

Ты смертный почувствуешь страх,

Найдется ль рука, чтобы лиру

В тебе так же тихо качнуть,

И миру, желанному миру,

Тебя, мое сердце, вернуть?..

7 января 1907

Царское Село

Я – слабый сын больного поколенья

И не пойду искать альпийских роз,

Ни ропот волн, ни рокот ранних гроз

Мне не дадут отрадного волненья.

Но милы мне на розовом стекле

Алмазные и плачущие горы,

Букеты роз увядших на столе

И пламени вечернего узоры.

Когда же сном объята голова,

Читаю грез я повесть небылую,

Сгоревших книг забытые слова

В туманном сне я трепетно целую.

Когда, влача с тобой банальный разговор

Иль на прощание твою сжимая руку,

Он бросит на тебя порою беглый взор,

Ты в нем умеешь ли читать любовь и муку?

Иль грустной повести неясные черты

Не тронут никогда девической мечты?..

Иль, может быть, секрет тебе давно знаком,

И ты за ним не раз следила уж тайком…

И он смешил тебя, как старый, робкий заяц,

Иль хуже… жалок был – тургеневский малаец

С его отрезанным для службы языком.

Когда под черными крылами

Склонюсь усталой головой

И молча смерть погасит пламя

В моей лампаде золотой…

Коль, улыбаясь жизни новой,

И из земного жития

Душа, порвавшая оковы,

Уносит атом бытия, –

Я не возьму воспоминаний

Утех любви пережитых,

Ни глаз жены, ни сказок няни,

Ни снов поэзии златых,

Цветов мечты моей мятежной

Забыв минутную красу,

Одной лилеи белоснежной

Я в лучший мир перенесу

И аромат, и абрис нежный.

– Сила Господняя с нами,

Снами измучен я, снами…

Хуже томительной боли,

Хуже, чем белые ночи,

Кожу они искололи,

Кости мои измололи,

Выжгли без пламени очи…

– Что же ты видишь, скажи мне,

Ночью холодною зимней?

Может быть, сердце врачуя,

Муки твои облегчу я,

Телу найду врачеванье.

– Сила Господняя с нами,

Снами измучен я, снами…

Ночью их сердце почуя

Шепчет порой и названье,

Да повторять не хочу я…

Печален из меди

Наш символ венчальный,

У нас и комедий

Финалы печальны…

Веселых соседей

У нас инфернальны

Косматые шубы…

И только… банальны

Косматых медведей

От трепетных снедей

Кровавые губы.

Просвет зелено-золотистый

С кусочком голубых небес –

Весь полный утра, весь душистый,

Мой сад – с подушки – точно лес.

И ароматы… и движенье,

И шум, и блеск, и красота –

Зеленый бал – воображенья

Едва рожденная мечта…

Я и не знал, что нынче снова

Там, за окном, веселый пир.

Ну, солнце, угощай больного,

Как напоило целый мир.

За картой карта пали биты,

И сочтены ее часы,

Но, шелком палевым прикрыты,

Еще зовут ее красы…

И этот призрак пышноризый

Под солнцем вечно молодым

Глядит на горы глины сизой,

Похожей на застывший дым…

Вот газеты свежий нумер,

Объявленье в черной раме:

Несомненно, что я умер,

И, увы! не в мелодраме,

Шаг родных так осторожен,

Будто всё еще я болен,

Я ж могу ли быть доволен,

С тюфяка на стол положен?

День и ночь пойдут Давиды,

Да священники в енотах,

Да рыданье панихиды

В позументах и камлотах.

А в лицо мне лить саженным

Копоть велено кандилам,

Да в молчаньи напряженном

Лязгать дьякону кадилом.

Если что-нибудь осталось

От того, что было мною,

Этот ужас, эту жалость

Вы обвейте пеленою.

В белом поле до рассвета

Свиток белый схороните…

. . . . . . . . . . .

А покуда… удалите

Хоть басов из кабинета.

Нагорев и трепеща,

Сон навеяла свеча…

В гулко-каменных твердынях

Два мне грезились луча,

Два любимых, кротко-синих

Небо видевших луча

В гулко-каменных твердынях.

Просыпаюсь. Ночь черна.

Бред то был или признанье?

Путы жизни, чары сна

Иль безумного желанья

В тихий мир воспоминанья

Забежавшая волна?

Нет ответа. Ночь душна.

Не могу понять, не знаю…

Это сон или Верлен?..

Я люблю иль умираю?

Это чары или плен?

Из разбитого фиала

Всюду в мире разлита

Или мука идеала,

Или муки красота.

Пусть мечта не угадала,

Та она или не та,

Перед светом идеала,

Пусть мечта не угадала,

Это сон или Верлен?

Это чары или плен?

Но дохнули розы плена

На замолкшие уста,

И под музыку Верлена

Будет петь моя мечта.

О белый Валаам,

Воспетый Скорпионом

С кремлевских колоколен,

О тайна Далай-Лам,

Зачем я здесь, не там,

И так наалкоголен,

Что даже плыть неволен

По бешеным валам,

О белый Валаам,

К твоим грибам сушеным,

Зарям багряно-алым,

К твоим как бы лишенным

Как бы хвостов шакалам,

К шакалам над обвалом,

Козою сокрушенным

Иль Бальмонта кинжалом,

Кинжалом не лежалым,

Что машет здесь и там,

Всегда с одним азартом

По безднам и хвостам,

Химерам и Астартам,

Туда, меж колоколен,

Где был Валерий болен,

Но так козой доволен

Над розовым затоном,

Что впился скорпионом

В нее он здесь и там.

О, бедный Роденбах,

О, бедный Роденбах,

Один ты на бобах…

Моя душа эбеновый гобой,

И пусть я ниц упал перед кумиром,

С тобой, дитя, как с медною трубой,

Мы всё ж, пойми, разъяты целым миром.

О, будем же скорей одним вампиром,

Ты мною будь, я сделаюсь тобой,

Чтоб демонов у Яра тешить пиром,

Будь ложкой мне, а я тебе губой…

Пусть демоны измаялись в холере,

Твоя коза с тобою, мой Валерий,

А Пантеон открыл над нами зонт,

Душистый зонт из шапок волькамерий.

Постой… Но ложь – гобой, и призрак –

горизонт

Нет ничего нигде – один Бальмонт.

Как в автобусе,

В альбоме этом

Сидеть поэтом

В новейшем вкусе

Меж господами

И боком к даме,

Немного тесно,

Зато чудесно…

К тому же лестно

Свершать свой ход

Меж великанов,

Так гордо канув

Забвенью в рот.