Три города на севере Африки

Бенгази на дорогах истории

Каир — самый большой город в Африке. Батна, быть может, самый обычный. А Бенгази? Бенгази — где-то посредине. В прямом и переносном смысле. Тысяча километров до Каира, тысячи полторы до Батны. Находится он в Ливии, то есть между Египтом и Алжиром. Население — раз в три больше, чем в Батне, и раз в 20 меньше, чем в Каире. Точно сказать нельзя. Статистика на Востоке вообще весьма приблизительна.

Бенгази, второй по величине город Ливии с населением около 400 тысяч человек, расположен в северо-восточной части страны. Он стоит на западной оконечности далеко вдающегося в Средиземное море мыса. К востоку от Бенгази поднимаются невысокие, покрытые густым лесом горы Джебель аль-Ахдар. На севере простирается однообразная полоса побережья, вдоль которого проходит широкая автомобильная магистраль. У города Адждабия берег изгибается, и дорога резко поворачивает на запад — прямо на Триполи. Если ехать из Бенгази до Адждабии, а от нее дальше на юг, то можно попасть в Сахару, в область Каланшо, где сосредоточены основные запасы ливийской нефти.

Нефтепроводы до морского берега проложены западнее Бенгази. В бенгазийский порт танкеры на заходят. Они «пасутся» на рейдах Марсы аль-Бреги и ас-Сидера, двух городков, мимо которых, почти не сбавляя скорости, проносятся машины по магистрали Триполи — Бенгази. Впрочем, некоторые компании начали разведку нефти чуть ли не у самых берегов Бенгази. В море стоит неуклюжая, на круглых опорах станция нефтеразведки. Найдут ли здесь нефть? Это дело будущего, а пока обратимся в прошлое.

В 630 г. до н. э. грек по имени Батт основал на южном побережье Средиземного моря колонию, названную Киреной. Его потомки составили целую династию, правившую несколько десятилетий, а потом подчинившуюся египетским Птолемеям. В период правления Птолемеев территория Ливии как бы была поделена на две части: на западе обосновались финикийцы, на востоке прочно утвердились греки. Вместе с Киреной греки основали здесь пять городов — Аполлонию, Барку, Токру и Геспериды, — имевших общее название Пентаполис (Пятиградье).

От Гесперид и ведет свое происхождение Бенгази.

Птолемей III Эвергет (247–221) переименовал Геспериды, назвав их в честь своей жены Береникой. Береника была самым западным городом Пентаполиса, его передовым постом, и ее жители часто отражали набеги кочевников из глубин Африки.

С приходом на эти земли римских завоевателей Пятиградье пришло в упадок. Разрушались города, а жители их постепенно переселились кто куда: кто западнее — поближе к новым, теперь уже римским колониям, а кто восточнее — в Египет. В VI веке н. э. византийский император Юстиниан укрепил Беренику, тщетно надеясь превратить ее в опорный пункт империи в Северной Африке. Но Береника так и не смогла устоять перед натиском — теперь уже с востока. В VII веке в этих местах впервые появились арабы.

Начинается новый период истории Ливии. Город получил новое название по имени мусульманского марабута — святого Бен Гази, происходившего из племени того же названия. Могила марабута находится на северной окраине Бенгази.

Вплоть до XVI века Бенгази управлялся в основном арабскими и мамлюкскими наместниками Египта, на некоторое время попадая под господство могущественных магрибинских династий — Фатпмпдов в X–XI веках и Альмохадов в XII веке. Великий арабский путешественник и географ XII столетия аль-Идриси вообще не упоминает бывшую Беренику как город. В его знаменитом труде «Описание северной и сахарской Африки» Береника именуется «местностью».

В XVI веке территория Ливии попала под турецкое господство. Она была объявлена частью Османской империи и разделена на три санджака (более мелкая единица административного деления). Бенгази стал центром одного из них — Киренаики. В то время в городе проживало несколько тысяч человек, занимавшихся торговлей и обслуживанием караванов.

С конца XVI века политическое и экономическое значение города стало быстро возрастать. В 1587 году бенгазийцы поддержали антитурецкое восстание Яхьи бен Яхьи, выступившего против резни янычарами мусульманских паломников в Таджуре (в нескольких километрах от Триполи). Опасаясь новых волнений, янычары в 1635 году построили в Бенгази форт и ввели туда турецкий гарнизон.

В 70-е годы XVIII века в Бенгази вспыхнуло новое антитурецкое восстание горожан, недовольных деспотизмом наместников, присылаемых из Триполи.

Чем занимались бенгазийцы? В основном ткачеством. Ткали шерстяные одеяла из верблюжьей шерсти. Да еще занимались чеканкой. Росли доходы. В 1820 году Бенгази уплачивал Триполи налог в 50 тысяч пиастров — сумма по тем временам весьма солидная.

Постепенно город становился важным центром караванных дорог из глубин Африки к Средиземному морю. Задолго до начала XIX века Бенгази стал одним из центров работорговли. Рабы доставлялись сюда из Сахары, прежде всего из султаната Вадаи. В 1849 году, например, по сообщению вице-консула Великобритании, в Бенгази прибыло в общей сложности 800 рабов, 400 человек погибло при переходе через Сахару. Торговля рабами продолжалась вплоть до конца XIX века.

Тогда же началось проникновение в Ливию итальянцев. В Бенгази они построили миссионерские школы, и католические священники высматривали места для церквей. В 1888 году здесь была учреждена первая итальянская торговая компания, в 1905 — открылось отделение Банко ди Рома. Обделенная при разделе Африки итальянская буржуазия стремилась наверстать упущенное на востоке Африки (в Эфиопии и Сомали) и на южном побережье Средиземного моря. 28 сентября 1911 года Италия предъявила Турции ультиматум, в котором говорилось о необходимости приобщения ее к цивилизации. Непосредственно вслед за ультиматумом началось «приобщение к цивилизации» турецких владений в Северной Африке.

Одним из первых атаке подвергся Бенгази. После обороны города 19–21 октября 1911 года его защитники вынуждены были отступить. Город оказался во власти итальянских колонизаторов. Но поражение турок еще не означало завоевания страны. Итальянцы натолкнулись во внутренних областях на мощное сопротивление арабских и берберских племен, руководимых религиозным братством сенуситов[14]. Потерпев от ливийских патриотов несколько поражений в 1913–1917 годах, итальянцы вынуждены были пойти на переговоры, признав эмиром Киренаики главу сенуситов Мухаммеда Идриса аль-Махди ас-Сенуси, а правительством запада Ливии (в 1919 году) — Исполнительный совет Триполитанской республики. Закрепив все это в договоре 25 октября 1920 года, итальянцы сами же его нарушили: пришедший к власти осенью 1922 года в Италии фашистский режим Муссолини возобновил кровопролитную войну против патриотов Ливии.

Однако последующие события показали, что ливийцы не смирились ни с колониальным захватом своей страны, ни с ее разделом. Одним из центров сопротивления стал Бенгази. Именно в Киренаике, в Джебель аль-Ахдаре (в окрестностях Бенгази), развернулась героическая эпопея Омара аль-Мухтара, талантливого полководца, нанесшего тяжелые поражения итальянской армии. Лишь в 1931 году отряды Омара аль-Мухтара были разгромлены, а сам семидесятилетний полководец был взят в плен, доставлен в Бенгази и там повешен.

На одной из бенгазийских площадей неподалеку от улицы Павших героев стоит мавзолей Омара — шестиугольник с овальными окнами. По вечерам вспыхивают вокруг него разноцветные лампочки. Возле мавзолея разбит скверик.

Итальянцы «осваивали» Бенгази, стремясь превратить город в свою опорную базу. С 1934 по 1937 год они реконструировали порт, проложили асфальтированное шоссе. В 1939 году они формально аннексировали Бенгази, провозгласив его «итальянским» городом. Муссолини рассматривал Киренаику как свою собственную вотчину. Неподалеку от развалин древнего греческого города Кирена дуче велел построить себе, виллу — аляповатое и совершенно не вписывавшееся в местный пейзаж строение.

Когда началась вторая мировая война, Бенгази оказался чуть ли не в самом центре боев за Северную Африку. Через него на восток, в Египет, шли дивизии палача ливийских повстанцев маршала Грациани, а затем — танки германского «Африканского корпуса» генерала Роммеля, прозванного Лисицей пустыни именно за хитроумные маневры в песках Ливии. Город неоднократно переходил из рук в руки, две тысячи раз подвергался воздушным бомбардировкам и был окончательно захвачен англичанами в конце 1942 года.

О прошедшей войне напоминает в Бенгази небольшое солдатское кладбище. Здесь похоронены все вместе — и мусульмане и христиане. Они были солдатами. Умри они у себя на родине, их никогда не положили бы рядом. Могилы христиан и мусульман не могут находиться вместе. Война не спрашивала у солдат об их вероисповедании. Ровными рядами стоят кресты над христианами, над могилами мусульман — каменые, обращенные в сторону Мекки столбы. В центре кладбища высокий крест, напоминающий воткнутый в землю меч.

После войны Бенгази продолжал оставаться центром политической активности. Здесь формировались политические организации, выступавшие за независимость Ливии. Но активнее и влиятельнее всех были сенуситы. Возглавлявший их Мухаммед Идрис ас-Сенуси даже предпринимал попытки сделать Бенгази столицей будущей независимой Ливии и в 1947 году учредил здесь свою резиденцию. В 1951 году Ливия была провозглашена независимым государством. Ее королем под именем Идриса I еще раньше, в декабре 1950 года, был объявлен Мухаммед Идрис ас-Сенуси. Бенгази наряду с Триполи стал одной из двух столиц новой монархии, а 25 марта 1952 года именно в Бенгази состоялось открытие ливийского парламента.

Обретение независимости не решило сложные стоявшие перед страной проблемы: отсталость, отсутствие прочной экономической основы, социальные противоречия. Недовольные внешней и внутренней политикой короля, коррупцией, полицейским режимом, бенгазийцы не раз выходили на улицы, чтобы выразить свой протест, несмотря на репрессии. В стране назревал кризис, приведший к революционным событиям 1 сентября 1969 года, полностью изменившим лицо страны. На месте теократической монархии возник республиканский режим, объявивший о своей солидарности с революционными и патриотическими силами арабского мира.

Гар-Юнис

В Ливию я попал в 1980 году в составе одной из групп экспедиции Института физики Земли АН СССР. Группа по изучению исторических землетрясений под руководством кандидата физико-математических наук И. В. Ананьина состояла из шести сотрудников ИФЗ АН СССР, АН АЗ ССР, Института востоковедения АН СССР. Предстояло поднять множество источников на разных европейских и арабских языках в целях исследования проявлений сильных землетрясений в Ливии. Необходимо было также выявить, где и какие из разрушений были вызваны природными явлениями, а какие — войнами, восстаниями и другими социальными катаклизмами, чтобы дать заключение о сейсмоопасности местности, где должно развернуться большое гражданское строительство.

Наша группа работала во многих городах Ливии, исколесила побережье от Триполи до Марсы Сусы, стоящей на месте античной Аполлонии, углублялась в Сахару. Особенно часто навещали мы Бенгази, где в общей сложности прожили больше двух месяцев.

Впервые мы прилетели туда в сентябре на «Боинге» ливийской авиакомпании с тунисским экипажем. Полет длился около часа. Почти столько же, сколько от Москвы до Ленинграда. Летели над заливом Большой Сирт, широким полукругом вдающимся в ливийский берег.

Бенгази появился неожиданно; сверху он казался очень маленьким. Вплотную к его кварталам подступала желто-бурая с красными подпалинами пустыня. Сделав круг, самолет резко пошел на снижение. Еще минута — и мы шагнули на нагретый асфальт бенгазийского аэропорта Бенина… Градусник показывал 30 градусов жары. После промозглой погоды Триполи она показалась приятной.

Разобрав у багажных тележек свои чемоданы, мы, не теряя времени, покатили в сторону города. По дороге нас обогнал кортеж автомобилей только что приземлившегося в Бенгази короля Саудовской Аравии Халеда. Коронованная особа торопилась в свою резиденцию.

Пропустив короля, мы продолжили путь и вскоре остановились возле четырехэтажного дома, арендованного советскими буровиками, помогавшими в соответствии с советско-ливийским соглашением наладить в стране добычу нефти, и специалистами по сельскому хозяйству, составлявшими карту почв Ливии.

Утром следующего дня мы отправились в университет Гар-Юнис, названный так по расположенному неподалеку селению. Создан университет был на базе бенгазийского Политехнического и Искусствоведческого колледжей. Кроме того, в 1967 году с университетом были объединены ряд колледжей Триполи, а в 1971 году — Колледж арабо-исламских исследований в Бейде.

Таким образом, все высшие учебные заведения Ливии образовали как бы единый университет, факультеты которого находились одновременно в Триполи и в Бенгази. В январе 1973 года в Бенгази был открыт Научно-исследовательский центр. В августе 1973 года все триполийские факультеты были объединены в университет, названный в честь революции 1969 года университетом Первого сентября, а бенгазийские, с факультетом в Бейде, — в университет Гар-Юнис. В состав Гар-Юниса вошли, таким образом, 10 факультетов, на которых обучалось свыше 10 тысяч студентов.

Новое здание университета построено в 1974 году. Разработали его проект английские архитекторы, а строили специалисты из Югославии и ФРГ. Невысокие здания расположены на первый взгляд хаотично. Окончательно я разобрался в планировке Гар-Юниса лишь с помощью снимка сверху. На самом деле он построен очень симметрично. В центре — учебные корпуса, образующие почти идеальное кольцо, состоящее из 12 массивных «отсеков». К ним пристроены конференц-залы, стены которых окрашены в красный цвет. Справа и слева от учебных корпусов — трехэтажные общежития, сзади — овальной формы библиотека. На общежития «одеты» специальные бетонные рамы, предохраняющие комнаты от прямых солнечных лучей.

Симметрию нарушает здание ректората, находящееся в восточной части университетского городка. К нему ведет шоссе, разделенное на две полосы мелким бассейном.

Корпуса факультетов, библиотеки и общежитий соединены переходами, защищенными козырьками. В середине университетского двора разбит сад, деревья растут и вдоль корпусов.

Перед университетом — автомобильная стоянка. Студенты не ходят в Гар-Юнис, а лихо подруливают к нему на машинах. Нефтяные богатства Ливии превратили автомобиль из роскоши в средство передвижения. Девушек и молодых женщин в храм науки подвозят их отцы, мужья, братья. Студентки носят брюки. Появляться на занятиях в юбках им запрещается.

Во всех учебных помещениях университета микроклимат: и в жару, и в прохладную сырую погоду здесь поддерживается приятная комнатная температура. Библиотека располагает четвертью миллиона книг. Они не запрятаны в далекое хранилище, а стоят на открытых просторных стеллажах. Чтобы взять книгу, не требуется выписывать никакого требования. Мы приходили и брали с полки все, что нужно. Столы в библиотеке не расставлены, а как бы небрежно рассыпаны между стеллажами. У одного стола — два стула, у другого — только один. Отсутствие жесткого порядка в библиотеке делало ее похожей на большой, предоставленный в твое собственное распоряжение кабинет. Это давало возможность для столь необходимого в работе уединения. Здесь можно было укрыться за книжной полкой от посторонних глаз, немного пройтись, никому при этом не мешая.

Библиотека занимает два этажа и подвал. На первом этаже — книги на арабском языке и каталоги. Здесь же находится и зал периодики. На его стендах много разнообразной печатной продукции, но читателей в основном интересовали яркие иллюстрированные журналы.

Второй этаж отведен под литературу на европейских языках. Широкий коридор делит его на два зала: первый — для «технарей», второй — для «гуманитариев». Не знаю, как обстоит дело с естественными и точными дисциплинами, а полки с трудами по истории, литературе и философии вызывали досаду. Во-первых, своей скудостью, во-вторых, преобладанием малоценных работ и западных изданий преимущественно пропагандистского характера и, наконец, неразрезанными страницами у доброй половины книг. Хотя учебный сезон уже начался, библиотека Гар-Юниса отнюдь не была переполнена студентами, не торопившимися с возвращением в университет.

В библиотеке очень интересный справочный отдел. О его хранителе, докторе Кутейте… — рассказ особый.

В подвальном этаже хранились старые периодические издания, полузабытые ежегодники, толстые научные журналы. В подвале сидел маленький добродушный человек, угощавший редких посетителей его «подземелья» сигаретами.

Взяв книгу, не обязательно ставить ее на место. Библиотекарь делает это сам или, по желанию читателя, оставляет у себя до следующего дня. На выходе у турникета два контролера равнодушно взирают на проходящих читателей. Некоторые идут в читальный зал с портфелями, кейсами.

— Много ли воруют книг? — спросил я однажды библиотекаря.

— А зачем их воровать? — ответил он вопросом на вопрос.

Заведующий справочным отделом Кутейт, услышав тот же вопрос, только покачал головой:

— Таскают, конечно, таскают, только для чего им это надо.

Доктор Кутейт

Когда бы ни заходили к Кутейту, он сидел в кресле, поглаживая правой рукой широкую аккуратную бороду и вдохновенно глядя в арабскую рукопись, испещренную пометками. Внешность Кутейта не вязалась с гладкими столами библиотеки, японскими наушниками, копировальными машинами и микроклиматом. Казалось, он забрел сюда из XVII века, когда Бенгази был центром караванной торговли и на его улицах вспыхивали мятежи против наместников турецкого султана. Белоснежная сорочка и галстук явно не шли к его бороде. Он походил на средневекового мудреца. Вот сейчас он оторвется от чтения, приласкает растрепавшуюся бороду и изречет…

Кутейт неторопливо поднимал глаза от книги:

— Салям алейкум!

— Алейкум ас-салям, — отвечали мы и проходили на свои рабочие места.

Почти всегда коротая время в одиночестве, Кутейт радовался возможности поговорить с кем-нибудь, и мы стали внимательными слушателями и собеседниками. Охотнее всего он беседовал с Мишей Рощиным, обладателем почти такой же, как у Кутейта, бороды и степенного неторопливого характера. В перерывах Миша подсаживался к Кутейту, и начинался разговор. Говорил в основном Кутейт. Миша молчал, уставившись на кончик своей бороды. Казалось, встретились два восточных философа, которым есть что сказать не только друг другу, но и всему человечеству.

Кутейт утверждал, что ведет свое происхождение от одного из бедуинских племен Сахары, поселившихся на побережье в прошлом веке. Он возводил свою родословную чуть ли не к гарамантам, загадочному народу, неизвестно откуда пришедшему в Сахару в начале I тысячелетия и непонятно куда исчезнувшему в VII веке н. э. Миша, успевший вдоволь начитаться книг и статей о гарамантах, быстро уверовал, что перед ним живой потомок некогда могучего народа, и с каждым разом внимал Кутейту все с большим почтением.

Между тем выяснилось, что отдаленный потомок гарамантов — ревностный мусульманин, следовал всем обычаям и традициям ислама. Кутейт никогда не пропускал время молитвы, исправно посещал мечеть. Почтенный доктор имел трех жен, живших между собой, по его словам, в мире и согласии.

Как-то Кутейт обмолвился, что пишет книгу. Мне показалось неудобным расспрашивать о ее содержании, хотя и было очень интересно узнать, над чем он работает. Кутейт молчал, раздумывая, стоит ли рассказывать о своих замыслах. Потом вздохнул и, видимо, решившись, произнес:

— Я хочу написать о наших традициях, о том, какое значение имеет их сбережение для общественного развития. Будущее нашего общества во многом зависит от того, сколь правильно и разумно сумеем мы использовать наше прошлое. А наше прошлое складывается из двух элементов: того, что было накоплено арабами в доисламскую эпоху, и арабо-мусульманской цивилизации. Сейчас многие хотят идти вперед, даже не идти, а бежать без оглядки. Все гонятся за экономическим прогрессом. А не лучше ли оглянуться и посмотреть, не существовало ли то, что мы называем справедливостью и равенством, еще во времена пророка Мухаммеда? Прогресс может заключаться и в восстановлении всего хорошего, что было в нашей истории и погибло с приходом колонизаторов.

Кутейт сделал паузу.

— Главное, ничего не забыть — ни гарамантов, ни ислам…

Кутейт говорил, и чувствовалось, как он хочет, чтобы мы, его собеседники, поверили: для него это отнюдь не академическая, а живая проблема судьбы молодого поколения ливийцев, быть может, его собственных детей. Вопросу, который затронул Кутейт, посвящено множество работ исследователей, мусульманских богословов-улемов, но только теперь, беседуя с Кутейтом, мы особенно остро почувствовали, как много он значит для мусульман, мучительно размышляющих о путях развития общества.

Мы редко покидали библиотеку, но иногда ради любопытства заглядывали и в другие помещения университета. Гар-Юнис удобен и для работы, и для жилья. Здесь, как в любом крупном учебном заведении, есть кафе, почта, даже свой банк. В прекрасном актовом зале часто проходят встречи, научные конференции. На одну из таких конференций попали и мы. Точнее сказать, не попали, а зашли посмотреть. Конференция эта была посвящена «Зеленой книге»[15] — главному идеологическому и теоретическому документу Ливийской Джамахирии[16], в которой изложены основные принципы «Третьей мировой теории» лидера ливийской революции Муаммара Каддафи.

Конференция собрала много представителей из Европы, Австралии, Азии и Африки. Пустили туда и студентов Гар-Юниса. Обстановка в зале была достаточно свободной. Люди вставали, переходили с места на место. Многие разговаривали в полный голос. Воспользовавшись таким демократизмом, мы немного постояли возле трибуны, послушали несколько выступлений, а потом, не желая выглядеть непрошеными гостями, удалились. Газеты писали, что конференция прошла с большим успехом.

Отдельные изречения из «Зеленой книги», ставшие настоящими лозунгами, нередко встречались на площадях и улицах ливийских городов, на стенах кофеен и магазинов. Ими начинались статьи в газетах. Особенно часто попадались три изречения: «Нет демократии без народных собраний!», «Свобода выражается в удовлетворении потребностей!» и «Партнеры, а не наемные рабочие!». И еще один лозунг — уже не из «Зеленой книги», но тем не менее также широко распространенный: «Коран — наш закон».

Ислам оказывает огромное воздействие на ливийское общество, на мировоззрение и психологию ливийцев, он — важная составная часть официальной идеологии Джамахирии. По всей стране строятся новые белые мечети. Возводилась мечеть и в Гар-Юнисе. Над ее сооружением трудились специалисты из Югославии и ФРГ. Незаконченный купол мечети чем-то напоминал остов воздушного шара; по каркасу осторожно передвигались рабочие, у стен внизу ходили туда-сюда грузовики, вращались бетономешалки.

Рассказывая о строительстве мечети, Кутейт сделал любопытный вывод:

— В том, что мечеть нам помогают строить христиане, я вижу символ величия ислама, сумевшего сплотить ради свершения благого дела и правоверных и христиан. Я вижу в этом доказательство истинности мусульманской веры. Какая еще религия способна так объединять людей?!

Мы не спорили. Тем более что разговор, так или иначе затрагивавший религиозные проблемы, мог стать поводом для длительного сольного выступления почтенного хозяина справочного отдела, а временем мы не располагали: рабочий день в Гар-Юнисе заканчивался часа в два-три.

Хадж Мухаммед

Спустя некоторое время мы оставили дом, где обитало большинство советских специалистов, и перебрались в другое жилище — трехэтажный коттедж в западной части Бенгази. Местность вокруг него называлась пляжем Джулианы, по имени бывшей владелицы этих земель. Синьоре Джулиане принадлежали лучшие пляжи города, куда ливийцев в прежние времена не пускали. Пляжи делились на две части. Одна половина была отведена под «семейный пляж». Сюда же пускали и одиноких женщин. Мужчинам без жен и детей вход на «семейный пляж» строго воспрещался. Не разрешалось даже заплывать в его акваторию. Бдительные сторожа со свистками немедленно изгоняли нарушителя.

Ливийские женщины плескались в облегающих длинных до пят рубашках, заменявших им обычные купальники. Что поделаешь! Таковы требования ислама.

Соседний пляж был отдан молодежному спортивному клубу. Туда дозволялось ходить всем. Мелкий песок с разноцветными камешками и раковинками; вдоль берега душевые колонки с теплой водой, чтобы смывать морскую соль. Средиземное море очень соленое — кожу после купания прямо-таки стягивает. У берега оно мелкое: можно проплыть 100–150 метров, а потом встать и пройтись по неровному, с множеством ям, покрытому скользкими камнями дну.

Море приносило в нашу квартиру чудный йодистый аромат. Приятно было встать ранним утром и хоть несколько минут посмотреть на безмятежную голубую воду. Из нашей квартиры виднелись десятки судов — квадратные контейнеровозы, сухогрузы, лесовозы, — по целым неделям качавшиеся на рейде бенгазийского порта. Вход в город иностранным морякам был категорически воспрещен. Их появление могло отрицательно сказаться на нравах жителей города. Представляю, что испытывали матросы, издали разглядывавшие эту «неприступную крепость». Сравнение с крепостью не случайно. Издалека стоявший на набережной с противоположной стороны бухты отель «Омар Хайям» и впрямь походил на таинственный замок. Особенно на закате, когда солнце освещало его верхние этажи, а нижние казались черной мрачной скалой. По ночам на берегу зажигался яркий огонь сооруженного еще в XIV веке маяка, по форме напоминавшего массивную, составленную из трех кубов пирамиду. Свет маяка был хорошо виден и в самом городе.

Наша новая квартира состояла из трех комнат, лоджии, крохотной, метра четыре, кухни и большой ванны, вода в которой текла далеко не всегда и была невероятно соленой и отвратительной на вкус. Пить ее оказалось невозможно ни в сыром, ни в кипяченом виде. Она превращала в противное пойло и ароматный чай, и кофе. Да что там пить! Даже полоскать рот этой жидкостью было неприятно.

Пришлось возить питьевую воду в тяжеленном бидоне с противоположного конца города. Ее доставали из глубокого артезианского колодца, находившегося в нескольких километрах от побережья. (В прежние времена колодцы здесь рыли глубиной всего в один метр.) В Бенгази планировали создание единой водопроводной сети. Ведь в городе есть районы, где нет даже такой воды, как у нас.

Хозяина нашего дома звали Хадж Мухаммед аль-Гадамси. Приставка «Хадж» свидетельствовала о том, что ее обладатель совершил паломничество в святые города мусульман Мекку и Медину, а «аль-Гадамси» указывало на то, что род Мухаммеда происходил из старинного ливийского города Гадамеса, расположенного на западе страны недалеко от пересечения границ Ливии, Туниса и Алжира.

Хадж Мухаммеду перевалило за шестьдесят. Худощавый, невысокого роста, почти всегда одетый в светлую рубашку, немного коротковатые, мешком сидевшие брюки, он много курил, глубоко затягиваясь. Хадж Мухаммед был человеком состоятельным. Имел большой дом, тот самый, в котором мы жили, и трех жен. Двум своим старшим сыновьям Хадж Мухаммед дал высшее образование: один работал инженером в Триполи, второй преподавал в Гар-Юнисе, кажется, историю. Третий сын еще учился. Дочерей Хадж Мухаммеда сосчитать нелегко. Девчонки были ужасно любопытны, и всякий раз, проходя по первому этажу, где жила семья нашего хозяина, мы слышали скрип открываемой двери, а затем шушуканье и негромкий смех.

На первом этаже располагалась гостиная, где Хадж Мухаммед принимал друзей и знакомых. На втором — личные апартаменты хозяина, а на третьем — две квартиры, которые он сдавал постояльцам. Дом квадратный, с крохотным внутренним двориком, окруженным высокими стенами. Получался своеобразный колодец, вентилировавший все помещения. Такой «колодец» имеется почти в любом двух- и более этажном североафриканском доме. В «колодец» выходили окна кухонь и туалетов.

Особенностью дома была его иногда выходившая из строя электропроводка. Как-то раз нам пришлось помогать Хадж Мухаммеду чинить ее, и это послужило поводом для знакомства. Хозяин, которого мы прозвали «нашим шейхом», оказался на редкость словоохотливым собеседником. Его рассказы представляли собой удивительную смесь наблюдательности, житейского здравого смысла и, по-видимому, некоторой выдумки.

Хадж Мухаммед прожил бурную интересную жизнь. Родился в Гадамесе — когда, точно не знает, — учился в коранической школе. Скорее всего «свои университеты» он проходил в одной из завий сенуситского братства. Во время войны служил сначала в итальянской армии, а потом во французской. Большую часть службы провел в Феццане: «Служил с одним французским генералом». После этих слов — а Хадж Мухаммед пересказывал нам историю своей жизни далеко не один раз — он всегда почему-то переходил на сносный для старого ливийца французский язык. После войны побывал в Париже, в Италии… Женился… Дети — его главная забота. Он дал им хорошее образование. У него прекрасные сыновья. Он гордится ими.

Хадж Мухаммед рассуждал на самые разные темы, но коньком его оставалась политика. Вскоре мы узнали, что он — председатель народного комитета своего района.

— О, меня здесь все знают. Я давно в Бенгази. Собственно говоря, революция прошла у меня на глазах. Да я в ней участвовал. Это воистину великое событие. Именно здесь, у нас в Бенгази, решалась судьба революции (речь шла о революции Первого сентября 1969 года). Наша революция едва ли не единственная, которая прошла без крови.

По замыслу Муаммара Каддафи и его соратников, революция должна была осуществиться одновременно в нескольких крупных городах, в том числе и в Бенгази. События в Бенгази, где находился сам Каддафи, разворачивались следующим образом. Время «Ч» было назначено на 2.30 первого сентября (в Триполи на час ночи). Решающий удар повстанцы наносили по главным объектам города — казармам, радиостанции, административным центрам. После захвата радиостанции предполагалось выступление Каддафи, в котором он заявил бы о переходе власти в руки армии. Радиостанцию захватили без единого выстрела. Однако дальше «сценарий» нарушился. Радио в Ливии начинало передачи в 6 утра. На это время и предполагалось выступление двадцатисемилетнего вождя революции. Наступило 6.00. В здании радиостанции не было никого, кроме повстанцев. По нелепому стечению обстоятельств в этот день служащие радиостанции, словно сговорившись, опоздали на работу. Не имея соответствующих навыков, офицеры оказались бессильными перед радиоаппаратурой. Каддафи нервничал. Уходили драгоценные минуты. Соратники в Триполи, где переворот к этому моменту практически завершился, с нетерпением ожидали вестей из второй столицы. «Они ничего не могли, — описывает этот эпизод мальтийский журналист Фредерик Мускат, — им оставалось только молиться». В 6.20 явился один из сотрудников радиостанции. Ему велели включить аппаратуру, и через несколько секунд страна услышала голос пока еще никому не известного офицера по имени Муаммар.

Так что голос революции впервые донесся из Бенгази.

— Мы никому не хотели мстить, — продолжал Хадж Мухаммед. — Да если говорить откровенно, никто особенно и не сопротивлялся. Мы арестовали нескольких министров. Посадили их в тюрьму. Однажды я пришел навестить одного из них: мы были когда-то знакомы. Пожилой человек. Я спросил, будет ли он бороться против революции. Он пообещал, что не будет, просил принести ему фруктов. Я пошел на базар, купил фруктов, хороший ананас и отнес ему. А потом поговорил с Муаммаром, и его отпустили.

Разумеется, ливийская революция не проходила столь тихо и «безоблачно», как выходило со слов Хадж Мухаммеда. Но в одном он был прав, ибо сумел очень просто, по-житейски выразить одну истину: королевский режим изжил себя. Его просто некому было защищать — настолько равнодушно относились ливийцы к судьбе монархии, настолько устали они от безынициативного Идриса, интересовавшегося собственной персоной больше, чем проблемами страны. Свободные офицеры тряхнули монархию, и она рассыпалась.

О лидере ливийской революции Муаммаре Каддафи Хадж Мухаммед говорил уважительно, но будто с удивлением: как же так, такой молодой и сумел совершить революцию. В его отношении к Каддафи проскальзывало чувство отца, гордящегося своим сыном. Хадж Мухаммед именовал Каддафи не иначе как Муаммар. Впрочем, так называют его почти все ливийцы. Одни — как сына, другие — как брата. Не случайно книга Ф. Муската о Каддафи вышла под названием «Мой сын, мой президент». Автор словно говорил: «Муаммар — сын всей Ливии».

Особое восхищение вызывало у Хадж Мухаммеда отношение Муаммара к американцам.

— О! Он показал им, что никому не позволено говорить с ливийским народом, как с ребенком. Американцы боятся его. Они боятся, ибо не знают, на что способен наш Муаммар. Кто знал что-нибудь о Ливии до Муаммара? Никто! А сейчас наша страна не сходит с первых страниц газет. Триполи и Бенгази известны не меньше, чем Париж или Нью-Йорк.

Как мы жили до революции? И как живут ливийцы сейчас! Вы же сами видите! Мы — богатая страна. У нас много нефти. А теперь кто владеет нефтью, тот и играет самую важную роль в международных делах. Ливия очень богатая и потому сильная страна.

Хадж Мухаммед был очень доволен существующим порядком вещей, и лишь однажды услышали мы от него вздох сожаления:

— Конечно, у нас в Ливии очень справедливые законы. Они основаны на исламе, но если бы я имел право, то построил еще один дом и сдавал его квартиры жильцам. Сдача внаем квартир очень прибыльна.

«Дома только для жилья!» — еще один популярный лозунг ливийской джамахирии.

Все мы знаем о двойственности психологии, непоследовательности политических взглядов представителей мелкой буржуазии. И все-таки, когда говоришь с человеком, искренне поддерживающим радикальные реформы революции и в то же время столь искренне помышляющим об отнюдь не праведных с точки зрения той же революции источниках дохода, поневоле становишься в тупик и хочешь спросить: так за кого же он, что ему дороже?

Таинственное блюдо

На праздник ид аль-адха мы устроили совместный пир. Собственно говоря, лично мы не собирались его отмечать. Наши коллеги отправились обследовать развалины Кирены, а мы с Петросяном остались вдвоем. Петросян уныло топтался на кухне, готовя гречневую кашу, я же в предвкушении ужина лежал на кровати.

Раздался звонок. Я пошел открывать дверь. На пороге, улыбаясь, стоял Хадж Мухаммед аль-Гадамси. В руках он держал большое серебряное блюдо с розовыми кусками обжаренной баранины. «Шейх» широко улыбался, не выпуская изо рта сигарету. Он прошел в комнату, по-хозяйски уселся на крутящийся стул и поставил на письменный стол свое аппетитное кушанье.

Не говоря ни слова, он рукой взял кусок, я последовал его примеру. Вошел Петросян, постоял для вежливости несколько секунд, а потом подсел к столу. Некоторое время все сосредоточенно жевали баранину. Впрочем, слово «жевали» не точно передает наши действия — скорее мы проглатывали недосоленные, но зато обильно поперченные куски нежнейшего мяса.

Спустя несколько минут, так же не говоря ни слова, «шейх» вышел. Он не попрощался, и мы были вправе надеяться на его скорое возвращение. Так оно и случилось. Хадж Мухаммед что-то прокричал на лестнице и тотчас же вернулся. Вскоре появилась его младшая дочь лет пяти-шести с тремя чашечками кофе.

А чем мы могли угостить «шейха»?

Я вопросительно посмотрел на Петросяна. Петросян — на меня.

— Каша, каша! — осенило нас одновременно.

Извинившись, мы оставили хозяина перед пустым блюдом, а сами отправились на кухню совещаться. На коротком совете было решено выдать гречневую кашу за шедевр национальной русской кухни. Я взял на себя пропаганду каши, а Петросян отправился доводить ее до нужной кондиции. Увы, оба мы оказались не на высоте: мои путаные объяснения (я не знал, как по-арабски сказать «каша», а уж тем более «гречневая», и называл ее просто «черной») привели «шейха» сначала в восхищение перед стойкостью русских желудков, а затем в легкий испуг, когда до него дошло, что это придется отведать ему самому, и притом немедленно. Мало способствовал его успокоению и запах, доносившийся из коридора. Каша явно подгорела. Я продолжал объяснять, а «шейх» беспокойно оглядываться на дверь.

Вскоре появился Петросян с долгожданным кушаньем. По тому, с какой скромностью он держался, я понял, что принесенное им яство отнюдь не будет способствовать росту в глазах ливийца авторитета русской кухни. Но я недооценил Хадж Мухаммеда. Он не только проглотил, не морщась, целых три ложки подгоревшей гречки, но и похвалил поварское искусство Петросяна.

Дочь «шейха» принесла еще кофе, и он, немного оправившись, сказал:

— Как трудно, должно быть, вам жить одним, без жен, питаясь вот этим. — Он кивнул на остывшую коричневую массу и далее разъяснил свои взгляды на роль женщины в семье.

Поговорили еще с полчаса, и он ушел, с грустью глянув на нас и на кашу.

Мы потихоньку обживали квартиру, научились принимать душ, состоявший из единственной струйки воды, развесили по голым стенам картинки, перестали пугаться топота и жутковатых звуков по ночам (хозяин держал на крыше небольшую овечью отару), не обращали больше внимания на облюбовавших ванну шустрых тараканов.

Потихоньку осваивались и в Бенгази. Едва ли не каждый вечер отправлялись в город — в кино, за газетами, в гости, а чаще всего — просто так прогуляться. Ведь это замечательно: прогулка по восточному городу!

Мы гуляем по Бенгази

Иногда мы дожидались рейсового автобуса, который подъезжал почти к самым нашим дверям. В этом случае путь до центра занимал лишь несколько минут. Добродушные водители по первой просьбе пассажиров останавливали машину в любом месте. Можно сказать, автобус работал по принципу маршрутного такси. Но обычно мы предпочитали идти в центр пешком.

Пройдя метров триста и миновав «югославский госпиталь» (в нем работали специалисты из Югославии), мы попадали на узкую и низкую дамбу, отсекавшую Средиземное море от морского залива. Конечно, естественные подземные артерии связывали море с заливом, но на поверхности ничего не было видно. По дамбе проходило узкое шоссе, на разбитых обочинах которого сидели рыбаки. По пятницам дамба не вмещала всех желающих порыбачить. Из моря и из залива рыбу таскали и ливийские мальчишки и иностранцы с немыслимо сложными рыболовными приспособлениями.

За дамбой шоссе круто поворачивало налево- и огибало залив со стороны моря. Сделав почти полный круг, оно переходило в узкую тенистую улицу. Отсюда начинался городской район, названный в честь египетского, генерала Абд аль-Монейма Риада. Абд аль-Монейм Риад был одним из тех египетских военных, которые много сделали для повышения боеспособности армии Египта и решительно возражали против любых уступок Израилю. В 1970 году, во время инспекции позиции войск египтян на Суэцком канале, он был убит прямым попаданием вражеского снаряда в штабной блиндаж. Фотография Риада висела в здании районной почты, из которой можно дозвониться в любой конец земного шара.

Как-то раз я дожидался звонка в Москву. Ливийцев на почте не было. Зато иностранцев — великое множество. Немцы из ФРГ, поляки, югославы, итальянцы, болгары. Сначала все держались порознь, но постепенно долгое ожидание нас сблизило. Завязался общий разговор на немецком, итальянском и славянских языках. Мы прекрасно понимали друг друга.

Мой собеседник, пожилой немец из ФРГ, обладал удивительной и, если можно так выразиться, поучительной биографией. Он воевал, был взят в плен и несколько лет работал на шахте в Донбассе.

Спустя тридцать лет он вернулся в Советский Союз и вновь поработал у нас почти год, теперь уже на олимпийской стройке.

Немец сносно говорил по-русски, ненавидел американцев и очень огорчался, что в Ливии запрещена продажа водки.

Улица, на которой находилась почта, выходила в центр и упиралась в высокое желтое здание городского народного комитета. Оно состояло из трех многоэтажных прямоугольных секций, опиравшихся на два ряда белых колонн. В галереях между колоннами гулял прохладный легкий ветерок, доходивший сюда со Средиземного моря.

Фасад городского комитета выходил на просторную площадь, сплошь заставленную автомобилями. На ее углу в газетном киоске продавались вчерашние (реже сегодняшние) ливийские газеты, французские и итальянские журналы. Из этих журналов строгие ливийские цензоры изымали, а точнее сказать, выдирали страницы с материалами, могущими смутить правоверного мусульманина. Черной краской затушеваны отдельные фрагменты фотографий женщин.

Неразговорчивый газетчик с городской площади не любил, когда покупатель, прежде чем выбрать журнал, перелистывал пяток остальных. Таких «читателей» он отгонял от своего киоска.

За городским комитетом раскинулась еще одна площадь, поменьше. На ней стоял массивный двухкупольный собор, сооруженный по повелению бывшего правителя Италии Муссолини. Начали его строить в 1928 году, а кончили в 1932-м. Желтого цвета, с двумя зелеными куполами, он походил и на византийскую базилику, и на мусульманскую мечеть. По замыслу итальянцев, собор и площадь перед ним должны были стать центром колониального Бенгази. Место и впрямь выбрано самое подходящее. Собор стоит как раз посредине города. Перед ним разбит небольшой скверик, заполненный по вечерам детьми и женщинами с колясками.

Неподалеку от собора начинается главный городской бульвар, тенистый от густых эвкалиптов. С трех сторон его обтекают потоки машин, гудки которых заглушают птичий щебет.

В конце бульвара — кинотеатр «Бенгази». Рядом с ним — закусочная, в которой в один миг вам приготовят бутерброд с горячей яичницей и несколькими кусочками печени. В Бенгази почти нет ресторанчиков, где можно быстро и вкусно поесть. (Как тут не вспомнить гурманку Батну!) Основное блюдо в здешних харчевнях — переперченная любия с жестким мясом или то же мясо с плавающими в красном остром соусе спагетти. Без пепси или хотя бы простой холодной воды съесть такое кушанье невозможно.

На углу сквера — главный почтамт Бенгази и телефонная станция. Здесь было всегда многолюдно. И также полно иностранцев, получавших письма до востребования. Письма хранились в специальных именных почтовых ящичках, секции которых выстроились у входа.

Городской бульвар окружают высокие солидные здания, среди которых выделяются два особенно шикарных, похожих друг на друга. В одном из них разместился самый фешенебельный отель — «Омар Хайям», в котором останавливались наиболее именитые гости Бенгази. У входа в «Омар Хайям» на следующий день после приезда в Бенгази мы встретили старого знакомого — Халеда, короля Саудовской Аравии. Халед подкатил на светло-зеленом «пежо», сам открыл дверь автомобиля и стремительно направился к входу. Короля сопровождали люди, одетые, как и он, в темные накидки и белые куфии (головные платки). Наверное, принцы. Халед уже вошел, когда с воем подскочили несколько чернобелых мотоциклов королевской охраны.

Если бы мы последовали за королем в «Омар Хайям» и прошли бы отель насквозь, то оказались бы на нарядной набережной, по которой гуляли вечерами жители Бенгази и его гости. В свое время вдоль берега проходили рельсы, потом их убрали, набережную почистили, заасфальтировали, установили яркие желтые фонари.

Море здесь мелкое, видны покрытые водорослями зеленоватые глыбы. Набережная окаймляет небольшую бухточку, куда даже в самые сильные штормы не проникали волны. Глядя на спокойную водную гладь, трудно представить, что всего в нескольких сотнях метров отсюда бушуют и свирепо кидаются на берег огромные валы.

Короткая набережная заканчивалась у четырехэтажного отеля «Каср аль-Джазира». Вход в него всегда ярко освещен. Справа от отеля растет несколько пальм и стоит точно врытая в землю афишная тумба. Около входа на флагштоках висят флаги государств — участников первого африканского чемпионата по шахматам. Большой любитель этой игры, Миша захотел взглянуть на захватывающее состязание и был разочарован, узнав, что оно давным-давно завершилось.

В последние годы спорту уделяется в Ливии очень большое внимание. В Бенгази состоялись Панафриканские игры, для проведения которых был построен современный спортивный комплекс — прекрасный стадион на 50 тысяч зрителей, крытый зал, тренировочные площадки.

Мы попали сюда на представительный международный турнир армейских команд по баскетболу. Собрались команды из Болгарии, КНДР, Польши, ФРГ, многих африканских и арабских стран. Вход бесплатный. Зрители, в основном молодежь или совсем мальчишки, бурно реагировали на перипетии матчей. Болели за арабов. Шум и крик стоял неимоверный. Шел матч армейских команд ФРГ и Южного Йемена. Бурная поддержка залом йеменских спортсменов, их желание выиграть или хотя бы оказать достойное сопротивление не могли стереть слишком большую разницу в классе. При счете 86:12 в пользу немецких баскетболистов зал несколько приуныл. Надо отдать должное и немецким спортсменам. Они отнеслись к соперникам подчеркнуто уважительно, никак не выказывая своего пренебрежения к молодой йеменской команде.

Мне говорили потом, что на матчах с участием ливийцев не слышно даже собственного голоса. Ливийские спортсмены выступают в зеленой форме, подчеркивая этим свою принадлежность к исламу. В последнее время появилось немало печатной продукции, в которой дается обоснование глубоко позитивного отношения ислама к спорту. В некоторых газетах и журналах спортивные соревнования приравниваются к джихаду, особенно когда речь идет о встречах с командами из стран, противостоящих мусульманским государствам на международной арене.

В Бенгази две главные улицы. Одна, самая длинная, пересекает практически весь город. Называется она в честь Гамаля Абдель Насера, другая носит имя национального героя Ливии Омара аль-Мухтара. Насер считается духовным отцом ливийской революции. Его идеи, взгляды оказали неизгладимое впечатление на Каддафи, не раз подчеркивавшего, что он является продолжателем дела покойного египетского президента. На улице Насера неподалеку от Морского клуба поставлен памятник великому сыну египетского народа.

На этой улице нет рекламного изобилия. Скромные витрины светятся до 7–8 часов вечера. Вот на углу собралась толпа мужчин. Они оживленно жестикулируют и показывают на витрину одного из магазинов. Что там творится, не видно. С большим трудом протиснувшись к витрине, я обнаруживаю, предмет повышенного интереса. На инкрустированной тумбочке стоит телевизор — идет передача футбольного матча знаменитых европейских клубов. От расположенного неподалеку кинотеатра «Наджма» к телевизору перебегают зрители.

Если свернуть с улицы Насера в один из узких переулков, то попадешь в царство кромешной тьмы, лишь изредка озаряющееся фарами осторожно ползущих вдоль стен автомобилей. Проезжая часть изобилует рытвинами, ямами, нет тротуаров — редкие прохожие жмутся к домам. В одном из таких переулков находится христианская церковь. По внешнему виду обнаружить ее невозможно: она ничем не отличается от прочих зданий.

Но над одной ничем не примечательной дверью висит скромный крестик. Дверь эта открыта, лишь когда в церкви идет служба. Можно прожить в Бенгази много лет, да так и не узнать об этом спрятавшемся в темном переулке храме.

Итак, мы открыли дверь и вошли. Через сквозное парадное попали в узкий проход, в конце которого другая дверь, ведущая непосредственно в церковь. На кафедре — католический священник. Перед ним большая толпа прихожан, в основном европейцев. При входе в церковь лежат томики Евангелия. Служба скоро закончилась, и верующие начали расходиться.

По переулку мимо двери с крестом лилась арабская песня, в ритме которой угадывался шаг верблюжьего каравана. Эту песню, называвшуюся почему-то «Куриный глаз», я слышал однажды в Батне. Было трудно определить, из какого окна неслась музыка. Мы сделали несколько шагов. Впереди замелькали огни. Вот и перекресток улицы Насера и другой, главной улицы Бенгази, — Омара аль-Мухтара. Через улицу протянулись провода, на которых загорались по вечерам десятки лампочек. Это придавало ей тихую провинциальную праздничность. В позднее время улицу закрывали для проезда автомобилей, но люди все равно ходили только по тротуарам, изучая витрины магазинов. На улице Омара аль-Мухтара много сувенирных лавок. Выглядят они крайне заманчиво, но велико же бывает разочарование, когда узнаешь, что вся выставленная в них восточная мишура отнюдь не местного происхождения. Купить истинно ливийский сувенир практически невозможно. Зато повсюду навалены привозные дешевые ковры, коврики, транспарантики с изречениями из Корана, с изображением мечетей святой Мекки. Тут же продаются убогие покрывала с котятами, лебедями (да-да, именно лебедями!) и какие-то уж совсем странные «произведения искусства», живописующие в легкой, непринужденной форме быт и нравы гаремов. Женские физиономии смахивают на мужские, и узнать пол действующего лица можно только по одежде.

Улица Омара аль-Мухтара завершается маленькой площадью с одиноким фонарным столбом посредине. На ней старейшая, построенная в XVI веке, мечеть Джами аль-Кабир. Вообще в Бенгази мечети не бросаются в глаза, как, скажем, в Триполи, Аль-Бейде, Хомсе и других ливийских городах. Их минареты теряются среди многоэтажных домов. Не слышно и муэдзинов.

Города Северной Африки… Именно в них аккумулируются сегодня многие сложные социальные явления. Нелегкие, запутанные судьбы людей, трудная судьба мусульманского мира. В 1980 году удельный вес городского населения составил в странах Северной Африки свыше 40 процентов. К 2000 году там будет жить более половины населения.

Три города на севере Африки, о которых написаны эти заметки, очень непохожи друг на друга размерами, значением дли своих стран, числом жителей. Через один протекает река, в другом главный источник влаги — фонтанчик на площади, третий стоит на берегу моря. Один не обойдешь и за месяц, другой узнаешь уже через три часа. В одном огромный аэропорт, во втором гул самолета слышат раз в год. В третьем есть аэропорт. зато нет железной дороги (в Ливии только планируют строительство магистрали, которая соединит Бенгази с Триполи). Египетский диалект никак не пригоден в алжирской Батне. Зато в Бенгази можно смело им пользоваться — поймут.

Три разных города, в которых живут арабы — египтяне, алжирцы, ливийцы. Перед ними стоит уйма нерешенных проблем, главная из которых — как, каким путем им идти навстречу прогрессу, избавляться от того уродливого наследства, которое оставил им поверженный национально-освободительным движением колониализм.

Есть такая нелепая, но очень трогательная примета. Чтобы вернуться в полюбившийся город, надо бросить в его реку, фонтан, озеро, море — в его воду, одним словом, монету. Я кинул монеты в Нил, в маленький бассейн с большими золотыми рыбками в Батне, в соленый залив Бенгази…