В джунглях Юга

Глава IV СТРАШНАЯ НОЧЬ

Подходя задворками к харчевне, я увидел дым над кухней и почувствовал запах жареной рыбы.

— Где ты бродишь, все уж давно готово! Кто ты такой, чтоб тебя дожидаться? — недовольно крикнула Толстуха.

Моя хозяйка иногда без всякой причины становилась раздражительной. В такие минуты лучше всего было молчать и не обращать на нее внимания. Но сегодня я почему-то очень обиделся.

Даже аппетитного запаха жареной рыбы с перцем, в кокосовом соусе, за минуту до этого вызвавшего у меня мучительный голод, я больше не слышал. Я не боялся брани. Самые грубые ругательства не испугали бы меня. Теперь я уже ко всему привык. В первое время я очень переживал от того, что часто приходилось выслушивать грубую брань рыночных торговок. Но потом я решил, что нечего, как промокашка, вбирать все эти ругательства и вообще принимать их близко к сердцу, и перестал обращать на них внимание. Теперь вся брань отскакивала от меня — я будто оделся в какую-то броню. Но от колющих, язвительных слов я так и не научился защищаться…

Заметив, что я не тороплюсь на ее зов, Толстуха еще больше рассердилась:

— Ты что, онемел? Язык проглотил?

Я молча пошел мыть тарелки и накрывать на стол. Толстуха поставила рис и рыбу и прикрикнула:

— Что не ешь, приглашения особого ждешь?

Разве садился я когда-нибудь за стол прежде нее? И вот пожалуйста, получил за «особое приглашение»! Чем же я виноват: ведь она сама сказала, что идет собирать долги и вернется только к вечеру.

Толстуха не спускала с меня глаз: ей было любопытно поглядеть, как я отнесусь к ее упрекам.

— Я не голоден! — вдруг вырвалось у меня.

— Как знаешь. У меня тоже рис не лишний, — обиженно буркнула она, сердито глядя на меня, и палочки[14] у нее в руке задрожали.

Раздраженное лицо хозяйки, ее вечно потный, трясущийся подбородок, знакомая обстановка харчевни — все вдруг отодвинулось куда-то в сторону. Передо мной снова встал берег канала, высокое дерево, и возле него продавец змей. Его ласковый голос снова спросил: «А ты почему не идешь домой?» В груди у меня что-то сжалось, к горлу подступил комок. Я не мог больше сдерживаться и заплакал.

Толстуха словно только этого и ждала. Она разразилась довольным смехом и тут же решила показать все свое великодушие:

— Ну ладно, сегодня я что-то совсем как сумасшедшая. Будет, не обижайся, тебе на меня грешно обижаться. Я ведь не на тебя, на этих пьянчуг зла: вино в кредит хлещут как из фонтана, а расплачиваться не хотят — тут и гроша у них не вытянешь.

И пошла, волоча ноги, зажигать лампу, несколько раз напомнив мне, чтоб я ел, а то все остынет.

Мне пришлось сесть за стол. Она не переставала сетовать на свою несчастную судьбу, на бессовестных пьяниц, которые пользуются тем, что она одна-одинешенька, и не стесняются ее обманывать.

— Некоторые, — жаловалась она на своих недругов, — вообще считают, что вот-вот враги придут и все спишется, и не только не хотят платить долги, но еще и угрожают вдобавок…

Она совсем забыла про еду, и тарелка перед ней стояла почти нетронутая.

— Только не на пугливую напали! — с вызовом заключила она и наконец поднесла палочки ко рту.

— Еще бы! — с набитым ртом подтвердил я.

— Верно ведь? Пусть никто…

— Угу… С вашим авторитетом никто вас и пальцем не тронет!

Толстуха была довольна моей лестью. Но и в самом деле, в этом селении даже самые отъявленные бандюги не посмели бы коснуться и волоска на ее голове. Здесь почти все были у нее в долгу. Она всем давала деньги, а за каждый пиастр[15] в день набегало пять су. Потому-то и здоровался с ней на улице каждый встречный. Она хорошо умела из всего извлекать выгоду, и два засаленных кармашка на ее блузке, заколотые английскими булавками, продолжали разбухать.

— Ба Нгу сегодня приходил? — вдруг спросила она.

— Я встретил его утром возле рынка. Он купил большую змею и приглашал меня на суп из ее мяса.

— Ах вот что! Не иначе, взял себе деньги, что мои должники для меня передали!

Я убрал посуду и, не зная, чем еще заняться, набрал воды в чайник и поставил кипятить. Толстуха отдыхала на бамбуковой лежанке, лениво обмахиваясь веером и жуя бетель[16].

Ночь была очень душной, без малейшего ветерка. Послеобеденная гроза, видно, показалась природе расточительностью, и сейчас, когда пришла ночь, духота все тяжелее наваливалась на землю.

— Добрый вечер, хозяюшка! Боже, в такую грозу попали, чуть не утонули! Так устала, но к вам как войдешь — сразу все точно рукой снимет! — раздался звонкий смех жены Рыбного Соуса, и она сама, в шелковой блузке цвета морской волны, показалась на пороге.

— Уже ели что-нибудь или подать? — приветливо спросила Толстуха, поднимаясь с лежанки, и подкрутила повыше огонь лампы.

Женщина потянулась как кошка, выгибая спину, глянула в сторону кухни, потерла свои белые, холеные руки и села.

— Спасибо, если б еще и не ели, так совсем бы не выдержали. Вот только от супа горяченького не отказалась бы.

— Сегодня у меня целый день было закрыто, совсем не торговала. Есть только рыба с перцем. Я пожадничала, наготовила много, а съели самую малость…

В харчевню, согнувшись, вошел Соус с бутылкой французского вина под мышкой и со связкой сушеных каракатиц.

— Эй, разогрей-ка их, — сказал он, разглядев меня в темноте кухни.

И, не дожидаясь моего ответа, вошел в кухню и сунул связку прямо мне в руки. Зажав под мышкой бутылку, он достал сигарету и чиркнул зажигалкой, быстро окинув кухню своими зоркими глазками.

Я раздул веером угли докрасна, разогрел каракатиц, взял лимон и толченый перец и вынес им.

Соус попросил дать ему вина и, усевшись на уголке стола, стоявшего у входа, принялся жевать каракатиц, макая их в вино. Его жена устроилась за столом в глубине харчевни, у самой стены. Увидев, что она налила в стакан французское вино и добавила туда сахар, я поспешил поставить перед ней мисочку с кипятком.

— Какой услужливый мальчик! Тебе бы в богатых домах боем служить, а не подавальщиком в харчевне! — похвалила она.

Совсем как в прошлый раз, когда она готовила «лекарство от простуды», она поставила стакан с вином в мисочку, холеными пальцами проворно раскрыла складной нож, отрезала ломтик лимона и бросила в стакан.

— Отдыхайте пока. А я пойду искупаюсь, что-то жарко больно, — вздохнула хозяйка.

Она прошла в комнату, взяла одежду и, выходя, приказала мне:

— Вымой рис, поставь суп вариться, да смотри, чтоб не густой получился.

Я быстро все сделал и сел у печки. Это было мое самое любимое место: здесь я мог и отдохнуть и спрятаться от посторонних глаз, в то время как мне отсюда была видна почти вся харчевня.

Сейчас из своего убежища я видел, как Рыбный Соус, торопясь, выпил одну за другой две рюмки и принялся жевать каракатицу. Глаза его не отрывались от дверей. Мне показалось, что сегодня он ведет себя как-то странно. Обычно, когда в харчевне кто-нибудь был, Рыбный Соус сидел, уставившись в свою рюмку. Он никогда ни с кем не разговаривал и ни на кого не смотрел, только время от времени окидывал все вокруг быстрым, как молния, взглядом. Сегодня же взор его был прямо-таки прикован к дверям.

Мне не было видно, чем занята его жена. Я вдруг подумал, что она, видно, много может выпить. Ведь за два дня это была уже вторая бутылка, которую я видел. Конечно, это совсем не лекарство от простуды, как она уверяла. Лекарство пьют, зажав нос, одним дыханием, и не смакуют маленькими глоточками. Ее холеные руки совсем не похожи на натруженные руки жены бедняка. Вот у тех, что прогуливаются под зонтиками и жалуются на отсутствие пресной воды для купания, у них точно такие же и руки и манеры. Но откуда все это у жены полунищего торговца рыбным соусом? Нет, тут что-то не так. Наверняка вся ее нищенская одежда только маскировка.

«Интересно, что делает сейчас эта женщина?» — гадал я, глядя на огонь. Потом, поколебавшись немного, я решился, тихонько встал и выглянул из кухни.

Женщина, склонившись над столом, что-то писала на маленьком листке, вырванном из записной книжки, в которую она обычно записывала ежедневный доход. Стакан с вином стоял нетронутый. Я заметил, что над мисочкой, в которой он подогревался, не видно больше пара. Тогда я решил, что можно увидеть, что она пишет, подойдя к ней с чайником как будто для того, чтоб долить в мисочку горячей воды. Я взял чайник и, сдерживая дыхание, на цыпочках подкрался к ней и заглянул через плечо.

На листке красивым почерком по-французски было написано: «СБ—15—5—1946». Два регулярных взвода, вооружены полностью. Один пулемет. Возле храма — отряд самообороны, вооруженный примитивным оружием. Деревня Дапда — смешанный взвод; 10 винтовок, несколько десятков самодельных гранат. 15—5 — проходил большой военный чин. Армейский продотряд направился к Тхойбиню…»

Нижние строчки не были видны из-за волос, рассыпавшихся по ее плечам. Я вытянул шею, стараясь разглядеть их. Сердце мое громко стучало. Вдруг она оглянулась. Я так вздрогнул, что чуть не выронил из рук горячий чайник. Испуг, мелькнувший в ее глазах при виде меня, исчез, но острый, как игла, взгляд впился мне в лицо.

— Ты что же это подглядываешь? — приглушенно сказала она и сжала зло задрожавшие губы.

Рыбный Соус, который стоял в дверях, обернулся. Я думал, что он сейчас кинется на меня и схватит за горло. Но он стоял на месте и выжидательно смотрел на женщину.

Я успел прийти в себя. До сих пор не понимаю, как мне удалось тогда так ловко выкрутиться. Я решил разыграть дурачка, почесал за ухом и с глупым смехом сказал:

— Как вы красиво пишете! Каждая буковка точно вырезана, и строчки ровные. Еще красивее, чем пропагандист Шау.

— Ты прочитал? — спросила она, расширив глаза и тщетно пытаясь скрыть свой гнев.

— Так вы ведь не по-нашему вроде пишете, я все равно не понимаю. Я и так-то по складам еле-еле читаю, а считать умею только до ста.

У нее вырвался облегченный вздох.

— Дети не должны подглядывать, когда взрослые пишут, ясно? Это невежливо.

Я подобострастно захихикал:

— Я вот горячей воды принес! Просто у вас буквы такие красивые, что я загляделся. Пропагандист Шау… когда он пишет, я всегда у него за спиной стою, только он не ругается…

— Ну ладно, ладно, — спохватилась она, — поменяй воду…

Потом поморгала ресницами и с деланным безразличием добавила:

— Это я записываю, кто у нас сегодня в долг купил. Пишу на новой письменности, ты ее еще не знаешь. Вот, — она поднесла листок к лампе, — видишь, цифра «15» — это недоплачено пятнадцать пиастров… А цифра «5» означает, что через пять дней отдадут эти деньги, понял?

— Ага, понял! — закивал я.

Она решила схитрить, но, пока мы с ней разговаривали, мне удалось прочитать последние строчки. Там было написано: «Лучше всего атаку начать часа в четыре утра. В карауле четверо: две винтовки двенадцатого калибра. Взять живыми. В случае большого дождя можно перерезать дорогу на поле и неожиданно ударить днем».

Я заменил в мисочке воду и, хотя теперь у меня начали дрожать руки, еще задержался немного для вида у стола и попросил ее:

— Не говорите хозяйке, а то она заругается!

— Хорошо, не буду. Пойди взгляни, не готов ли суп.

Я не смотрел на Соуса, но чувствовал, что он улыбается. Уже в кухне я услышал, как они оба облегченно вздохнули.

Вернулась с купания Толстуха и принялась расчесывать волосы и обмахивать их веером, чтоб быстрее высохли.

— Ну и духота! Выкупалась, а пот градом, ровно бы и не купалась. — Увидев, что гостья все еще сосредоточенно пишет, она спросила: — Что, сегодня много в долг брали? Небось всё долги записываете?

— Не так уж и много… Просто мелкие расходы решила записать. Да уж все, кончила. Ну, может, поедим, тетушка?

— Ан, протри тарелки! — крикнула Толстуха.

Я стал снимать кастрюлю с супом и вдруг снова услышал ее голос:

— Раз вам так много надо каждый день записывать, скажите моему мальчишке, он все сделает. Уж так хорошо пишет!

И кто ее за язык дергал! Жена Рыбного Соуса сказала: «А-а…» — и залпом выпила вино. Видимо, она долго держала стакан в руках, о чем-то размышляя, потому что только через некоторое время я услышал, как стакан с силой опустили на стол…

— Мальчишке всего четырнадцать лет, а уж семь классов кончил! По-французски читает — ну точно орехи щелкает. Как-то достал французскую газету, так переводил нашему пропагандисту, — не унималась моя хозяйка.

Я разозлился. Интересно, когда это я читал французскую газету и переводил ее Шау?! И чего вдруг Толстуха так расхвасталась! Ведь мне теперь не выбраться отсюда, чтобы предупредить Шау. Кровь так стучала в висках, что я плохо слышал, что происходило в харчевне.

Рыбный Соус и его жена молчали. Зато хозяйка опять подала голос:

— Такой малыш, а уже семь классов! Когда-то давно один учитель очень меня любил, но небу не было угодно…

От харчевни до рынка далеко. А если бежать к каепутовой роще, где стоит отряд? Нет, туда еще дальше. Если я побегу, Соус прикончит меня посреди дороги. Дрожащими руками я нащупал мешочек из леопардовой шкуры, развязал, чтоб легче было вынуть кинжал, засунул за пояс и спрятал под полой куртки торчащую наружу рукоятку. Будь что будет, но другого выхода у меня нет. Если они решат применить силу, у меня есть кинжал.

На канале не было слышно ни одного всплеска весел. И в харчевню, как назло, никто не заходил. Каждый вечер толпами сюда вваливались, я с ног сбивался, подавая им вино, а сегодня, как нарочно, никого не было.

— Мальчик, неси суп! — пронзительно крикнула шпионка.

У меня по телу мурашки пробежали. «Нечего трусить», — подбадривал я себя и почему-то вспомнил лицо девочки с косичками в ту минуту, когда она смотрела на огненный круг, щетинившийся острыми клинками…

Когда я вынес тарелки, Рыбный Соус не смотрел в мою сторону и жевал каракатицу. Шпионка тоже отвернулась, сделав вид, что читает лозунги на стене, но я чувствовал, что она следит за каждым моим движением. Я принес из кухни суп и поставил возле хозяйки.

— Оставь, я сама разолью. Иди спать, — сказала она.

Я нарочно еще немного задержался, посмотреть, как они будут себя вести, но они, казалось, не обращали на меня никакого внимания. Тогда я вышел и спустился в лодку, стоявшую в боковом канале…

Я знал, что Рыбный Соус обязательно пойдет за мной. Поэтому я, сделав вид, что споткнулся, нарочно громко ойкнул и присел, как будто для того, чтобы растереть ушибленную ногу. Оглянувшись, я увидел, что Рыбный Соус уже вышел из харчевни и стоит у дверей. Я понял, что просто убежать мне не удастся. Тогда я, прыгнув в лодку, взял ноп и шумно стал трясти, делая вид, что собираюсь в него залезть. Потом сделал из нопа и подушки что-то вроде чучела и положил так, чтобы его было хорошо видно с берега. А сам тихонько отполз за руль и по спускавшимся в воду корням дерева бесшумно выбрался на берег. Луна только что взошла, и вокруг харчевни все было залито ярким лунным светом. В темноте оставался лишь клочок земли под деревом возле харчевни. Я ползком, прячась в тени, добрался туда, нащупал прикрытое снаружи густой листвой дупло, которое недавно случайно нашел, и забрался в него.

Не знаю, сколько времени я просидел там скорчившись. Рубашка на спине стала совсем мокрой от пота. По ноге скользнуло что-то мягкое и живое, похожее на змею. Я в ужасе отдернул ногу.

В харчевне застучали посудой. Шпионка прощалась с Толстухой: до меня донесся отрывистый смех Толстухи. Через некоторое время я услышал, как шпионка моет ноги у мостков, потом шаги ее прошуршали по помосту к их лодке. Видимо, в лодку она спустилась одна.

Каждое движение, каждый звук, долетавшие сейчас до меня, имели огромное значение. Они могли принести мне спасение или, наоборот, сигнал о том, что опасность, меня подстерегающая, очень серьезна.

Плетеная дверь харчевни опустилась: я услышал, как загремел запор. Красноватый свет лампы в клетках окон несколько раз мигнул и погас.

Рыбный Соус, осторожно ступая, как будто совсем не касаясь ногами земли, направился к боковому каналу. Он обернулся в сторону харчевни, потом, вытянув длинную шею, посмотрел вниз, на торчавшее из лодки чучело.

В харчевне громко заохала, закряхтела Толстуха, укладывающаяся спать. Рыбный Соус, отбросив рукой со лба челку, вдруг направился к дереву, в дупле которого я спрятался, и сел под ним. Теперь он был всего в каком-нибудь метре от меня. Я затаил дыхание и закрыл глаза.

Прошло довольно много времени. Вдруг за харчевней раздалось чье-то осторожное покашливание. Я открыл глаза, сердце сильно забилось. Может, это спасение? Ох, если б это оказался пропагандист Шау, или Ба Нгу, или пусть даже кто другой из селения!..

Послышались осторожные шаги. Рыбный Соус поднялся и тихонько свистнул. Значит, это к нему. Последний тоненький лучик надежды, мелькнувший передо мной, погас.

— Вон там! — свистящим шепотом сказал Соус появившемуся перед ним человеку, кивком головы показывая на чучело. И прибавил что-то, чего я не мог разобрать.

Я никак не мог узнать, кто это. Кажется, среди тех, кто приходил в харчевню, я его ни разу не видел. Мне удалось разглядеть широкие, сильно ссутулившиеся плечи, тяжелую, выдающуюся вперед челюсть и низкий лоб с нависшими дугами бровей. Незнакомец был в одних брюках, на руках и спине выступали подчеркиваемые лунным светом мускулы.

Вдруг я вздрогнул. Я не поверил своим глазам и ущипнул себя, проверяя, не сплю ли я и не во сне ли это все вижу. Этот человек вынул из-за пояса длинный, чуть не в полметра, нож. Я тут же нащупал кинжал продавца змей и вытащил его из ножен.

У Рыбного Соуса в руках неожиданно оказался пистолет. Я даже не успел заметить, когда он его вынул. Он оттянул затвор, раздался сухой щелчок. Человек с ножом, сгорбившись, крался к лодке.

Неожиданно у мостков раздалось тихое покашливание шпионки. Соус оглянулся. Шпионка говорила шепотом, но было так тихо, что мне было слышно каждое ее слово.

— Стойте! Спускайся лучше в лодку и засунь ему в рот кляп.

Воспользовавшись их заминкой, я выскочил из дупла и бросился бежать.

В ушах у меня свистел ветер, за спиной смыкались высокая трава и кустарник. В тумане, поднимавшемся с земли, передо мной мелькала улица черепичных домов; в окне какого-то дома точно в такт моему бегу подпрыгивал свет лампы. Не было сил даже крикнуть. Вдруг меня рвануло от земли и бросило вперед. Все окуталось густым плотным туманом, я почувствовал, что точно растворяюсь в нем, и потерял сознание…

Когда я очнулся, моя рука все еще сжимала кинжал. Лезвие его так глубоко ушло в сырую землю, что, только привстав, я смог его вытащить. Я вложил кинжал в ножны, спрятал за пояс и, оглядевшись, понял, что на бегу упал в недавно вырытую траншею. Меня насторожил неистовый стук колотушек. Какие-то люди пробежали мимо траншеи. Может, уже пришли враги? Я стал карабкаться наверх по стене траншеи, по мешали страшная слабость и боль во всем теле. Когда я наконец выбрался наверх, то увидел высокий столб огня в том месте, где была харчевня. Языки пламени лизали уже макушку огромного дерева гао, под которым она стояла. Высоко вверх поднимались густые клубы дыма и, как красные пчелы, разлетались вокруг искры.

Я собрал последние силы и побежал к пылавшей харчевне.

В дальнем углу двора двое мужчин держали за руки вырывавшуюся Толстуху. Она с громким плачем упала на землю, корчась всем своим тучным телом. На нее было просто страшно смотреть.

Расталкивая толпу, я протискивался поближе к пожарищу и вдруг увидел пропагандиста Шау. С громким криком я схватил его за рукав:

— Скорей! Арестуйте Рыбного Соуса и его жену! Это шпионы!

Все, кто только что, безнадежно скрестив руки, стояли, глядя на огонь, пожиравший харчевню, всполошились, и на меня посыпались вопросы:

— Откуда ты знаешь?

— Кто тебе сказал?

— Где же их теперь искать? — спросил кто-то.

Я сбивчиво рассказывал, стараясь не упустить ничего важного. Побежали за военными. Пришел уполномоченный Вьетминя с охотничьей двустволкой и стал расспрашивать.

— Они не могли далеко уйти! Надо разбиться на три группы и прочесать все три канала! — сказал он.

— Ищи ветра в поле! Они уже, может, вышли к Семи Каналам!

— Эй, ребята! Помните: взять живыми, судить будем при всем честном народе! — крикнул кто-то, и целая толпа добровольцев отправилась в погоню.

Я вспомнил о Толстухе и подошел к ней. Моя бедная хозяйка сидела, прислонившись к большому кувшину с вином, который кто-то успел вытащить из харчевни. Увидев меня, Толстуха отвернулась.

— Тетушка… — тихонько позвал я и взял ее за холодную руку.

— Мальчик вернулся, — громко сказала ей какая-то женщина, сидевшая рядом.

Но Толстуха упорно отворачивалась, и вдруг послышались ее громкие рыдания.

— Сыночек мой! — причитала она. — Куда же ты ушел, бросил меня тут одну!

Я взял ее клетчатый шарфик, отряхнул им грязь и мусор, приставшие к ее одежде. Мне стало очень жаль ее, она была мне здесь самым близким человеком.

Погоня вернулась только к вечеру следующего дня. Шпионов так и не удалось догнать. Все селение было взбудоражено. Меня снова и снова заставляли рассказывать, расспрашивали о подробностях.

Ба Нгу после очередного моего рассказа вдруг с досадой хлопнул себя по лбу:

— А я ведь знаю этого типа с ножом. Все верно: широкие плечи, сутулый, как обезьяна! Это прокаженный. Несколько дней тому назад я встретил его у соседней деревни. Точно, он! От него смердит, все от него шарахаются, никто и близко не хочет подойти. Вот уж не думал, что бегать за ним придется!

Неизвестно, было ли все так, как говорил Ба Нгу; ясно только, что это Рыбный Соус и его жена подожгли харчевню, перед тем как скрыться. Видно, подкинули что-то, и харчевня вспыхнула, когда они уже отъехали далеко.

Харчевня сгорела дотла. Осталась только маленькая лодка, которую кто-то успел вытолкнуть из маленького бокового канала. У лодки лишь чуть-чуть обгорел навес. Однако пухлые карманы, заколотые английскими булавками, остались неприкосновенными. Можно было начинать все сначала, но Толстуха решила, что она ни за что не будет ставить новую харчевню на этом злополучном месте. Счастье не бывает дважды, сказала она, а беда одна не приходит, и нужно побыстрее уносить отсюда ноги.

— Сынок, поедем с тобой в Тхойбинь! — предложила она мне.

— Нет, я останусь здесь. Я жду одного знакомого…

Но я никого не ждал. Да и кого я мог здесь встретить? Ведь мои родители были теперь очень далеко отсюда…

— Ох, значит, судьба моя такая — одной мыкаться! Ну что ж! Будешь когда-нибудь в Тхойбине, спроси меня, тебе всякий покажет. Чует мое сердце, мы с тобой еще встретимся.

Она захлюпала носом, сунула мне в руку сверток с едой; тяжело ступая, сошла в лодку и оттолкнулась шестом.

Начинало темнеть. Вокруг валялись обгорелые черепки лопнувших во время пожара больших кувшинов с вином, и стоял густой запах разлитого вина. Я долго смотрел вслед удалявшейся лодке… Неожиданно мне стало так одиноко и страшно, что я бросился бежать по берегу, пытаясь догнать уже далеко ушедшую лодку.

— Тетушка, тетушка! — кричал я. — Подождите меня, я с вами…

Я спотыкался в темноте и чуть не упал в воду…