В опале честный иудей

Не знаю, обратили ли «правдисты» внимание на колкие намеки поэта Ал. Соболева, на его смелое обращение к людям мира. Сдается мне, что они рассудили куда проще: отложив поначалу стихи в сторону, озаботились всеми «за» и «против» личности автора. (То, что я сейчас скажу, - не придумка, не вымысел, а фотография с картины того времени.) Итак, перед сотрудниками «Правды» предстал автор неизвестный: «залетела ворона в высокие хоромы». К тому же не пристало «котенку» - не маститому, не именитому - «рыкать, аки лев». Судя по стихам, к бытующему круговому вранью, похоже, не приучен, опять-таки не приручен, «не свой», не из списка членов ССП. Стоит ли давать такому «признание», ибо сам факт публикации в «Правде» уже означал в те годы официальное признание значительности автора и, само собой, его одаренности. По партийным меркам. Отводя его стихам место на полосе, газета тем самым заявляла бы о своей солидарности с его точкой зрения на важнейшие политические вопросы - о мире, ядерном разоружении, о фашизме.

А зачем им, благополучным журналистам, эти заботы да хлопоты? Не проще ли, по привычке, отреагировать с позиции силы? Позиция силы, конечно, не синоним позиции совести. Но кто и каким образом спросит с них за этого невесть откуда взявшегося Соболева? Кто упрекнет за неуважение к таланту? Не было в СССР над «Правдой» - голосом ЦК партии - никакой властной, тем более карающей руки. Разве что Бог?.. Да ведь до Бога далеко, а они - атеисты.... (Но Бог, как это ни забавно звучит, наказал их: всего-то несколько месяцев спустя вынуждена была «Правда» построчно цитировать отвергнутый ею «Бухенвальдский набат»).

Высказав ряд претензий к рукописи, знатоки с учеными степенями вернули ее автору. Иными словами - забраковали: поэту - по рукам. «Бухенвальдскому набату» - приговор к смерти. Дело не шуточное: стихи сочла непригодными сама «Правда». И не было в те времена в СССР авторитета выше и неоспоримее в вопросах искусства и литературы.,.

Как видите, в трех предыдущих абзацах я говорила только правду с точностью фотографии.

А теперь скажу очень-очень важное: будь Ал. Соболев послабее характером, да не следуй он словам Л.H. Толстого о том, что художник должен подвергать свое произведение прежде всего собственному суду, послушайся он тогда номенклатурных умников из «Правды», глядишь и выбросил бы стихи «Бухенвальдский набат» в ближайший мусорный ящик и никогда люди мира так и не узнали бы песню «Бухенвальдский набат». Ту самую песню - «глашатая мира», «песню-эпоху», - которую в мае 2000 г., в день 50-летия Победы всероссийское радио дважды - в разных передачах - назвало шедевром. Да, поверь тогда Ал. Соболев «правдистам», и мир не обрел бы шедевр.

Отдадим должное поэту Ал. Соболеву, его непокорной натуре. Отнюдь не обескураженный отказом партийного органа, окончательно утвердившись в своем крайне отрицательном мнении о нем, он предложил стихи «Бухенвальдский набат» скромной по тем временам профсоюзной газете «Труд». где он изредка выступал с сатирой. В сентябре 1958 г. стихи «Бухенвальдский набат» вышли в свет. Неудовлетворенный, обеспокоенный судьбой важного, как считал поэт, стихотворения, он показал его при случайной встрече тогдашнему секретарю Союза композиторов С.В. Аксюку.

- Пошлите-ка ваш «Бухенвальдский набат» Вано Мурадели. Это в его ключе, может получиться замечательная песня.

- Но я незнаком с ним...

- Сошлитесь на меня...

И спустя несколько дней позвонил поэту Вано Ильич: «Пишу музыку и плачу... Какие стихи!.. Да таким стихам и музыка не нужна! Я постараюсь, чтобы было слышно каждое слово...» Не похоже на отзыв газеты «Правда», верно?

Воодушевленный, окрыленный и своей удачей, композитор поспешил с новым произведением на радио: скорее дать его в эфир, скорее показать песню людям! Но художественный совет Всесоюзного радио... мягко упрекнул Вано Ильича за нетребовательность к тексту и, только уважая заслуги композитора, рекомендовал песню... ну разве что для разового исполнения. «Мракобесные стихи: мертвые в колонны строятся!» - возмутился, как передали Ал. Соболеву, известный поэт-песенник Лев Ошанин.

Но у художественного произведения, равно как и у человека, очевидно, свой, предопределенный путь. Некоторое время дальнейшая судьба «Бухенвальдского набата» в СССР складывалась в соответствии с негласными, нигде никогда не публиковавшимися законами партийного единомыслия. Говоря о партийном единомыслии, я имею в виду особую, внешними признаками не обозначенную, вероятно и учеными мужами не исследованную одинаковость реакций представителей партийной номенклатуры на те или иные события. Создавалось впечатление, что всех, ее олицетворяющих, независимо от места нахождения в нужный момент подергивали за тайную ниточку, идущую от каждого «наверх».. .Тут же следовало ответное, угодное партии звуковое или механическое действие, стандартные поступки. Пение в унисон...

Если посчитать версию о всеприсутствии партийного единомыслия надуманной, то немедля придется признать в тогдашней массе партийных ответработников засилье недоумков, трусов или злоумышленников. Ведь это они, партийные ответработники, с первых шагов «Бухенвальдского набата» приняли его в штыки: сначала в органе ЦК партии - «Правде» забраковали стихи, затем - на Всесоюзном радио ощетинились против песни.

Отвергаю даже предположение о том, что откуда-то из властных высот спущено было «вниз» «всегда-готовым» исполнителям с партбилетами в кармане спецуказание «не пущать» «Бухенвальдский набат». Несколько позже такое могло случиться. Но тогда новую песню Мурадели и Соболева просто никто не знал. И только партийным единомыслием можно объяснить ничем иным не объяснимый факт: песню «Бухенвальдский набат» не пожелал опубликовать ни один печатный орган, даже, так сказать, отраслевой - музыкальный.

По закону партийного единомыслия (по чему же еще?) никто из работников идеологического фронта, обратите внимание, не сумел усмотреть (или сделал вид. что не заметил) очевидных художественных достоинств песни.

Итак, на радио песня промелькнула, возможно и не по первой программе, не в должном исполнении. В распространении через печать подучила отказ. Р е к л а м н ы й в а к у у м. «Замалчивание» с порога. Песня погибала...

И опять на выручку «Бухенвальдскому набат>». теперь уже песне с таким названием, бросился неугомонный, непокорный. с авторитетами партийными не считающийся, одержимо преданный идее сохранения мира поэт Ал. Соболев. Да. видно, и Богу было угодно, чтобы произошел в судьбе песни «Бухенвальдский набат» спасительный поворот. Знать, была она нужной, необходимой людям мира.

Счастливое стечение обстоятельств: появление песни «Бухенвальдский набат» совпало по времени с подготовкой к Международному фестивалю молодежи и студентов в Вене. Афишируемая цель таких фестивалей - сдружить молодежь разных стран, сблизить ее интересы в вопросах защиты мира, достичь большего взаимопонимания. Но за всем этим стояла умело скрываемая задача коммунистов СССР многократно умножить число сторонников советского социализма среди молодых граждан планеты, пропитать и заразить как можно большее число юношей и девушек «самыми светлыми на Земле» коммунистическими идеями. Надо ли говорить, что со стороны СССР участие в таких фестивалях было спланированной показухой, стремлением продемонстрировать раскрашенную в самые зазывные тона «парадную» сторону жизни молодежи в СССР, а заодно и всего советского общества в целом. После многомесячных муштровок лучшие самодеятельные коллективы, лучшие спортсмены-«любители», самые бойкие на язык говоруны из комсомольцев-агитаторов - весь этот десант ехал завоевывать и покорять, доказывать и похваляться. Все в костюмах, сшитых за счет государства по этому случаю, все - в сопровождении переодетых кагэбэшников. «Цель оправдывала средства».

Я изложила здесь некоторые подробности в расчете на молодого читателя, для которого те события - история.

Больше от безысходности, от отчаяния, чем с надеждой, предвидя неминуемую смерть песни «Бухенвальдский набат» внутри страны, предложил ее Ал. Соболев оргкомитету фестиваля в ЦК ВЛКСМ. Антифашистская, антивоенная - она прямо отвечала провозглашенным задачам молодежного форума. Скорее как пропагандистский аргумент получила она право прозвучать в Вене. В качестве исполнителя был избран Свердловский хор студентов, которому и поручили ее разучить.

(Александр Владимирович говорил мне тогда, что благословил «Бухенвальдский набат» на участие в фестивале лично секретарь ЦК комсомола — Месяц. Имени его не знаю. Скорее всего, он не стал советоваться с верхушкой компартии относительно никому не известной песни. Так это было или иначе, может быть, нечаянно сыграл он в судьбе «Бухенвальдского набата» благую роль.)

Поневоле подумаешь о загадках судьбы: в репертуаре студенческого хора песня «Бухенвальдский набат» отправилась, не ведая того, пожинать лавры. Ибо на фестивале ее ждал триумф! Там она была переведена на многие языки и полетела в другие страны.

На Родину «Бухенвальдский набат» вернулся в документальном фильме «Весенний ветер над Веной». Имея «Знак качества» с Запада. Получивший там добро! И отношение к нему на Родине изменилось на 180 градусов. Не исключаю, что со стороны «верхов» - вынужденно: «закрывать Америку» было поздно. Запретить «Бухенвальдский набат» - значило расписаться в собственной глупости и кое-чем большем: песня-то антивоенная, антифашистская, такую втихую не прихлопнешь, тем более ставшую известной за рубежом. «Бухенвальдский набат» сразу подхватили исполнители. И одним из первых представил ее советским гражданам Ансамбль песни и пляски Советской Армии под управлением Б.А. Александрова. И сразу - взрыв популярности, по силе и необычности подобный разве что взрыву ядерному - мгновенному и всеохватному. Песню, казалось, в одночасье запела вся страна. Сказать, что она вызвала поголовное восхищение, увлечение, - мало. В случае с «Бухенвальдским набатом» напрашиваются такие определения, как всеобщее потрясение, всеобщая околдованность, одержимость. Полюбившуюся всем и разом песню пели на улицах и дома, по нескольку раз в день ее можно было слышать по радио и телевидению, неизменно на певческих праздниках, в концертных залах... Ее разучивали в школах, она прочно обосновалась в репертуарах профессиональных и самодеятельных хоров, выдающихся солистов. Грампластинки с «Бухенвальдским набатом» были нарасхват. Фирма «Мелодия» не успевала поставлять их в торговую сеть. Вышло, как сказали в «Мелодии» Ал. Соболеву, около девяти миллионов дисков. Ленинградцы поставили балет «Бухенвальдский набат», а самодеятельных театрализаций в клубах и школах было не счесть! Не будет преувеличением сказать, что песня «Бухенвальдский набат» стала неотъемлемой частью духовной жизни нашего народа в 60-80-е годы... Да, она беспрепятственно вошла в распахнутые навстречу ей души миллионов и миллионов людей, потому что горячо, честно, правдиво, убедительно и талантливо говорила о важном для жизни каждого.

И что особенно примечательно, о чем не могу промолчать, это — сразу, всюду и, как оказалось, навсегда единодушный, поразительно, словно по доброму сговору, одинаковый народный отзыв о песне «Бухенвальдский набат»: «А слова-то какие - мурашки по коже!» И каждый из произносивших эту коротенькую фразу словно поеживался, поводил плечами... Этот «ритуал» повторялся множество раз «простыми» людьми. Поэт с понятным интересом и нетерпением ждал, что скажут о нем СМИ - пресса, радио...

Умышленно или по рассеянности? Вот такой странный вроде бы вопрос возникает по отношению к песне «Бухенвальдский набат», точнее - к одному из его авторов, поэту Ал. Соболеву.

Ничего удивительного нет в том, и за это никто не упрекнет поэта, что поначалу он просто радовался творческой удаче, поистине фантастическому успеху своего детища. Чуть поостыв, обнаружил вдруг нечто необъяснимое - свое исчезновение из песни; его имя почти никогда не упоминали при ее исполнении. Объявляли о ней «укороченно»: «Мурадели. "Бухенвальдский набат"». Такие объявления позволяли думать о появлении у Вано Ильича авторской песни - и стихи и музыка созданы им одним. Может быть, и не сразу, но неизбежно это постоянно повторяемое словосочетание «отвердело» в сознании слушателей, превратилось в привычный для слуха «монолит». А не существенное с первого взгляда упущение: подумаешь, в какой-то раз не объявили «Александр Соболев», — оказалось провозвестником дальнейшего замалчивания поэта.

Возможно, возразят: при исполнении песен чаще называют имя сочинившего мелодию. Что ж, укоренившаяся ошибка, вот и все. Она тем более непростительна и недопустима, когда в песне - «слова-то какие- мурашки по коже!». Налицо - оскорбление поэта. ущемление его авторского права.

Ну, а если придерживаться определения слова «песня» Далем и Ожеговым, то объявление «Мурадели. “Бухенвальдский набат’*» не соответствует к тому же нормам русского языка, по которым «песня - стихи для пения». Приоритет поэта. Но почему-то никому и в голову не приходит объявить с концертной эстрады: «Соболев. “Бухенвальдский набат”»...

Какова судьба автора, имя которого почти никогда не называют рядом с его произведением, т.е. умалчивают? Ответ один: его забывают, толком и не узнав, не удержав его имени в памяти. Что для любого художника смерти подобно: забвение при жизни. Не миновала и Ал. Соболева чаша сия.

А пока обратимся к прессе. Как вела она себя, вездесущая и всезнающая, по отношению к автору стихов «Бухенвальдский набат»? В ответе на этот вопрос не только уместны, но и обязательны некоторые подробности.

Представьте себе такую картину: стоит человек, одна его половина - сверху донизу - в ярчайшем освещении, вторая - в самой непроницаемой тени, затемнена, вроде бы и отсутствует... Именно в таком - уполовиненном - виде преподносилось слушателям и читателям авторство «Бухенвальдского набата». Внимание журналистов было сосредоточено на ярко освещенной половине - композиторе Вано Мурадели. Они наперебой брали у него интервью по поводу интересовавшей всех песни. Ни один из журналистов не посетил поэта Ал. Соболева, ни разу не побеседовал с ним по телефону.

Для прессы поэт Ал. Соболев - автор стихов горячо принятой людьми антивоенной, антифашистской песни - попросту не существовал.

В газетах замелькали заголовки: «Почта автора “Бухенвальдского набата”» - таким автором называли Мурадели. «В гостях у автора "Бухенвальдского набата"» - опять же у Мурадели. И т.п.

Я хочу подчеркнуть особо: значение «Бухенвальдского набата» в жизни страны в те годы было настолько велико, что заголовки вроде названных воспринимались как нечто само собой разумеющееся, как должное, заслуживающее почет, как наглядное подтверждение того, что появление «Бухенвальдского набата» стало значительным событием в жизни страны. Ведь никогда ранее, никогда и позже ни об одной песне в СССР не оповещалось специальным заголовком в газете. Например, «В гостях у автора песни “Партия - наш рулевой”». Это ведь были все надуманные, навязанные людям произведения песенного жанра. А насильно, говорят, люб не будешь. Да и газеты, хоть и партийно-послушные, как-то не спешили выскакивать с такими заголовками.

Публикации о Вано Мурадели как об авторе (получалось, единственном) «Бухенвальдского набата» оскорбляли Ал. Соболева, лишний раз откровенно ущемляли его авторское право. Может быть, работники прессы не понимали разницы между понятиями «автор» и «соавторы»? Или все-таки умышленно обходили поэта Ал. Соболева, имея на то негласное указание? В последнем я сомневаюсь: для того чтобы «не знать», «не видеть» и «не слышать» поэта Ал. Соболева, с лихвой хватало журналистского чутья, профессиональной привычки держать нос по ветру. Какие же вести доносил ветер из осведомленных источников до их носов? Вести важности чрезвычайной, ориентирующие четче и обстоятельнее, чем вовсе и не нужные в данной ситуации прямые сигналы «сверху»: журналистам стало известно - земля слухом полнится, - что написавший стихи «Бухенвальдский набат» - еврей!.. Еврей?!. Да тут никакие указания не нужны: до прочно сидевшего в памяти 1953 года было рукой подать... Так что эту неведомую персону лучше и не открывать! Как бы не нарваться на неприятность.

Куда удобнее и совершенно безопасно кричать на все лады о Мурадели, композиторе известном, который в «Бухен-вальдском набате» сумел вновь подтвердить свое незаурядное дарование музыканта. Гурьбой к Мурадели!

Щедро подносимые Ал. Соболеву прессой и радио горькие пилюли демонстративного игнорирования, замалчивания «подслащало» и нейтрализовало одно неизменное, даже обязательное комическое обстоятельство, которое почему-то не заставляло ни задуматься, ни одуматься писавших о песне «Бухенвальдский набат». Посудите сами, уважительно ли по отношению к Мурадели звучали в корреспонденции «В гостях у композитора» восторженные похвалы... стихов, «которые...», «от которых...» и при этом - ни слова о музыке!

Говоря о подобных пассажах прессы, не умаляю ли я роли и значения музыки Вано Ильича Мурадели в песне «Бухенвальдский набат»? Ни в коем случае! Наоборот, здесь, считаю, состоялось не так уж часто встречающееся взаимопроникновение и слияние талантливой музыки и талантливых стихов, что и увенчалось триумфом «Бухенвальдского набата»: встретили восторженно и благодарно, слушали - со слезами.

В этом коротком рассказе об отношении советской прессы к поэту Ал. Соболеву я смогу огласить такой итог: за двадцать семь лет (от времени появления песни до смерти поэта) к Ал. Соболеву, как в период бурной славы «Бухенвальдского набата», так и после, до конца жизни поэта, ни разу не обратился ни один представитель отечественной прессы! Общими усилиями журналисты страны сделали коллективный весомый вклад в замалчивание автора стихов «Бухенвальдский набат». И скорее всего я все-таки не права, отвергая компартийные санкции, касающиеся Ал. Соболева. Неясно ли, что за сверхъединодушием журналистов, «подручных партии» (определение Хрущева), шарахнувшихся от Ал. Соболева, так и мнится силуэт дирижера из отдела пропаганды ЦК партии, отдела-командира всех СМИ СССР.

О том, что советская пресса заговорщически молчала об Ал. Соболеве из-за его «национальной неправильности», «национальной неприемлемости», назовите как хотите, говорит одно вроде бы и незначительное событие. Как-то Соболеву позвонила некая поэтесса, «дама бойкая», в литературных кругах 60-х годов небезызвестная. Не стану называть ее имени по вполне понятной причине: поступок ее. не иначе как вынужденный, красивым все же не назовешь. А я не могу подтвердить данный факт «справкой с печатью»...

Итак, в трубке раздался задорный, даже немного кокетливый (как рассказал мне Александр Владимирович) голосок:

«Соболев? Давай я о тебе для “Советской культуры” очерк напишу. Ты и фронтовик, и инвалид войны, и автор такой песни!» Знающий конъюнктуру Соболев ответил: «Пиши... А тебе известно, что я - еврей?» - «Ты - еврей?! - Изумление неописуемое. - Неважно, я все равно тебе вскоре позвоню»... И исчезла. Навсегда. Соболев все понял. Прозрение давалось ему нелегко.

В состоянии необъявленной войны с Ал. Соболевым находились и электронные СМИ. Несколько лет прождал автор «Бухенвальдского набата», песни, звучавшей без конца, приглашения выступить по радио и телевидению. Чудно, явная несуразица: песня не смолкает в стране, а ее творца не хотят показать людям. Не дождался, так и не позвали. Тогда он сам предложил свои услуги способом нестандартным: сперва напросился на прием к главе Всесоюзного радио и телевидения - Лапину, потом - к его заместителю Мамедову. Как дань настойчивости и упорству поэта - два за двадцать семь лет его выступления: один раз на радио, один раз на телевидении. А «Бухенвальдский набат» все это время гремел, жил в сердцах миллионов людей...

Во время телепередачи о Соболеве я, помню, обратила внимание на то, что лицо поэта не показывают крупным планом даже в те минуты, когда это требовалось, когда Ал. Соболев читал свои стихи. Это мелочи, несущественно, детали, подумала я, глядя на экран, главное - передача состоялась, она идет, ее смотрят... Но не зря я обратила внимание на, казалось бы, случайную телехитрость. Разгадка пришла потом: телеловкачи не показали Ал. Соболева крупным планом во весь экран с намерением, чтобы его не запомнили, не дай Бог, не подошли бы на улице, лишний раз , не сказали бы «спасибо». А не запомнят - скорее забудут.

Вот в чем фокус!

Пустяки, решили мы оба, важнее и существеннее то, что голос поэта и его облик сохранятся в фондах радио и телевидения на долгий срок, его можно будет увидеть и услышать много лет спустя. Какое заблуждение! Досадно, что слишком поздно обнаруженное. В 1991 г., через пять лет после кончины Ал. Соболева, с помощью и при участии литературоведа A.M. Туркова состоялась авторская радиопередача покойного поэта. Желая украсить получасовой радиорассказ живым словом Ал. Соболева, я посоветовала готовившему передачу журналисту воспользоваться записями из фондов... Он с радостью согласился, но на другой же день обескураженно и растерянно сообщил мне, что таких записей нет ни на радио, ни на телевидении. Оказывается, они были уничтожены, стерты, размагничены тотчас же после выхода в эфир, так как имели гриф - «для разового использования». Доступный и легко выполнимый способ замалчивания «впрок», расчет на отсутствие автора «Бухенвальдского набата» в будущем времени. «Сказано - сделано», только в этом случае правильнее прозвучит: «приказано - сделано».

А все-таки это были пока лишь «цветочки»... А «ягодки»?.. О них - позже.

Правды ради стоит сказать, что изредка, скорее всего по недосмотру или случайно, имя автора стихов «Бухенвальдский набат» все же при исполнении песни называли. «Александр Соболев?.. Кто такой?.. Кто он?..» При вполне естественном повышенном интересе к ранее неизвестному человеку, ставшему вдруг автором знаменитого произведения, вокруг него, бесконечно далекого от всей этой возни, лавино-образно нагромождались вымыслы, домыслы - кто во что горазд! И... клевета... Разнесся вдруг негромкий, но достаточно ядовитый слушок о том, что Ал. Соболев вовсе и не автор замечательных стихов - здесь плагиат! Будучи узником лагеря смерти Бухенвальд, он украл эти стихи у какого-то талантливого, к сожалению умершего там поэта. Украл, присвоил и выдал за свои!.. Вы, прочитавший или прочитавшая эти строки, признайтесь, не засомневались? Действительно, в жизни всякое бывает... Вот и в то время злонамеренная вздорная версия пришлась кое-кому по вкусу, усиленно распространялась. До тех пор пока в нескольких газетах не появились корреспонденции о создании песни. А самым убедительным и доказательным для опровержения «липы» и ее беспочвенности являлся неопровержимый факт: Ал. Соболев, к его счастью, не был узником - ни Бухенвальда, ни какого-либо иного фашистского концлагеря.

На что надеялись лгуны и клеветники, извращая правду?

На то, что люди падки на сенсацию. А тут виделся не просто шум - грандиозный скандал! Автор «Бухенвальдского набата» - самозванец, вор!.. Надеясь на успех клеветнической затеи, ее инициаторы уповали и на то, что глупый в их представлении народ не заметит очевидного: лагерь смерти Бухенвальд стал мемориалом Второй мировой войны через тринадцать лет после ее окончания, что через тринадцать лет после окончания войны была воздвигнута башня с колоколом, что НАБАТНЫЕ звуки колокола зазвучали через тринадцать лет после войны. Поэтому через те же тринадцать лет приобрела песня название «Бухенвальдский набат». В общем, не удалось «доброхотам» Ал. Соболева запачкать его чистое, честное имя.

Очевидно, немало недобрых разговоров велось вокруг Ал. Соболева, немало запускалось мыльных пузырей клеветы; и не так уж безобидна она была, если судить по некоторым последствиям.

С большим сожалением приходится предполагать, что к наветам на поэта Ал. Соболева прислушался Вано Мурадели. Ну чем иным можно объяснить, что, создав такое замечательное произведение, они не продолжили творческое содружество, более того, не сблизились по-человечески на этой благодатной основе? Было бы вполне понятно, если бы они вместе, как творческие друзья и союзники появлялись бы перед любой аудиторией почитателей их песни, делили бы в качестве соавторов и знаки внимания, и благодарность, и славу. Но сколь ни удивительным и огорчительным это выглядит, композитор Мурадели и поэт Соболев никогда так и не встретились ни в дружеской беседе за рюмкой вина или чашкой чая, ни за роялем у композитора — как творческие единомышленники, способные на редкость плодотворно дополнять друг друга. Молчал Вано Ильич, не приглашавший к себе своего нового автора, молчал поэт Александр Соболев, обладавший сильно развитым чувством собственного достоинства и по этой причине не торопившийся навязывать свое общество известному композитору. По-хорошему не сблизившись, композитор и поэт разошлись. Навсегда.

...Много лет спустя один окололитературный тип, находясь изрядно «навеселе», давясь от смеха, заплетающимся языком сообщил Соболеву некоторые подробности о его, Соболева, характере, еще в давние годы придуманные и доложенные Мурадели... Можно понять Вано Ильича: кому же хочется иметь у себя гостем человека, который моментально напивается (Ал. Соболев, разъясняю, выпивал рюмочку-другую по праздникам да по особым случаям), напившись, становится груб, нахален, заносчив, распоясывается вовсю... Словом, та еще «птица»! Но я отказываюсь понять Вано Мурадели - немолодого, не новичка в искусстве, да и в человекознании. Как не смог понять он, почему не сообразил, что поэт, бросивший неистовой мощи клич о мире, а значит,о благе для всех людей, не может быть плохим человеком, что низменному человеку такое сильное, благородное движение души попросту не под силу?!

Что помешало Вано Ильичу распознать подлинную суть тех, кто так ревностно поливал автора «Бухенвальдского набата» помоями и грязью, тех двуногих, которых и людьми-то можно назвать с большим трудом. Каким образом эти «лоцманы» и «прилипалы» влезли к нему в доверие? Откуда возникло желание прислушаться к их «дружеским» предупреждениям у него, композитора, которого стихи «Бухенвальдский набат» сразу же, с первого знакомства с ними проняли до слез?!

Я далека от мысли, что Вано Мурадели был антисемитом. В то же время он не мог не знать об антисемитском настрое в партийных верхах. В такой ситуации подчеркивать свое особое расположение к Соболеву?! Смелость для этого необходима, схожая с протестом, если хотите — вызов!.. Вызов кому - всевластному монстру?! Судя по творчеству Вано Ильича, трудно заподозрить в нем желание плыть против течения. Я не упрекаю его. Таков был удел почти всех деятелей искусства и культуры советского периода - жить в присогнутом положении. Это общеизвестно. Поэтому лучше всего, мне кажется, воспринимать несложившиеся тесные отношения между авторами выдающегося произведения как указание судьбы, повелевшей им лишь однажды встретиться, чтобы ярко просиять. И не размениваться на меньшее: чего ради? Второго шедевра может и не быть.

Мне неизвестно, как реагировал Вано Мурадели на дискриминацию Ал. Соболева со стороны советской, точнее партийной, прессы. Ничего не зная о Соболеве, он при встрече с журналистами попадал в неловкое положение: не скажешь же корреспонденту, что избегаешь своего соавтора в таком произведении!.. И вынужден был Вано Ильич заниматься устными импровизациями. Все бы ничего, но он вольным полетом своей мысли заставлял Ал. Соболева краснеть от стыда. За неправду. Вы помните, что Ал. Соболев послал стихи «Бухенвальдский набат» Вано Мурадели по совету С. Аксюка. И вдруг в газете «Советская культура» от 18 января 1962 г. появляется совсем иное изложение события. «С удовольствием отвечаю... как я написал песню “Бухенвальдский набат”», - сообщал композитор. Первая неточность: у песни, если она не авторская, два автора, а грамотнее: у песни автор стихов - поэт и автор мелодии - композитор. Ну, такое заявление Мурадели можно было простить. «...Однажды, - говорил он, - ко мне пришел офицер Советской Армии - участник Великой Отечественной войны Александр Соболев и прочитал свое стихотворение “Бухенвальдский набат”. Я понял, что нашел именно то, что искал», - поведал Мурадели. И здесь неточность, которую композитор повторил в беседе с корреспондентом «Московской правды». «И вот однажды вечером, - рассказал Мурадели журналисту, а тот сообщил рассказ читателям в статье от 24 февраля 1968 г., - раздался звонок в мою квартиру. На пороге стоял человек средних лет. “Соболев, советский офицер, бывший узник Бухенвальда, - представился он, - я принес слова к вашей будущей песне”...»

Прошел тогда слух, что информация Мурадели послужила сигналом для поиска среди кадров Советской Армии такого хорошего доброго молодца, такого талантливого офицера.

«Вано Ильич! - взмолился Соболев по телефону. - Зачем вы меня, бывшего сержанта, произвели ни с того ни с сего в офицеры?! Подумают, что я о себе сказки рассказываю!..» -«Дорогой, - воскликнул Вано Ильич, - я буду хлопотать, чтобы тебя за эти стихи в генералы произвели!» (Только не подумайте, что Соболев и впрямь ожидал генеральские погоны.)

Вот такая городня... На здорового бы все это, да на постороннего! Но Ал. Соболев не был здоровым, не был и посторонним. И два или три раза пришлось ему в мягкой, корректной форме «опровергать» своего именитого соавтора, с огромным трудом добиваясь публикаций собственного изложения событий с необходимыми уточнениями и поправками.

Подытоживая, можно с уверенностью сказать: игнорирование Ал. Соболева прессой, радио и телевидением точно, без промаха било сразу по двум целям: обеспечивало ему, во-первых, безвестность и, как следствие, забвение, а во-вторых, поначалу - незащищенность от наветов и вымыслов, нервотрепку, трату сил и времени на «оправдания». Спланированное превосходно, с тонким расчетом занятие для инвалида.

Симпатичное уведомление, не правда ли? Выразительное, чрезвычайно емкое по смыслу. Его можно было бы предпослать эпиграфом ко всей этой книге о поэте Ал. Соболеве. Оно сгодилось бы и как название самой книги. Отдавая должное достоинствам фразы, я и цитирую анонимщика, ибо автор не неизвестен. Одно несомненно: ее не только сочинил (самостоятельно или в коллективе), но и с чувством произнес некий советский, по духу и сути советский писатель, из активных творцов пропартийной литературы, которая, по выражению Бенедикта Сарнова, в свете наступивших перемен превратилась во прах. «Он по когтям узнал меня в минуту, я по ушам узнал его как раз».

Прозвучало заявление почти сразу после непредвиденно мощного взрыва популярности песни «Бухенвальдский набат», неуловимо быстрого ее распространения по стране, остановить которое практически не представлялось возможным, даже при чьем-то очень большом желании. Она покоряла с ходу, разом и навсегда. Как вскоре выяснилось, не всех...

В один из дней в нашей квартире раздался телефонный звонок, который по прошествии времени можно назвать вещим. Соболев снял трубку. «Мы тебя прозевали, но голову поднять не дадим», - чеканя каждое слово, произнес мужской голос. И... короткие гудки. Так выглядело объявление войны, которая продолжалась, чего тогда не мог ни знать, ни предполагать Соболев, до самой его смерти, т.е. более четверти века. Положив трубку, он задумался. Констатировал: у него отныне существуют враги. Они сильны, самонадеянны, наглы, похваляются способностью преследовать, пакостить, где и как могут, уверены в своем превосходстве и победе над ним. Ал. Соболев невольно вспомнил о своих фронтовых травмах и подумал: победами над инвалидами не козыряют, одолеть больного - не велика доблесть, скорее позор.

Вспомнил «запев» телефонного заявления: «Мы...». Значит, некое сообщество. Интересно, ради него сколотившееся или постоянно действующее? Вполне возможно, что его члены вперемешку с сочинительством просоветских произведений выслеживают талантливых соперников, коим «не дают голову поднять». А может быть, помогают подающим надежды литераторам заканчивать жизнь в лагерях на Колыме, в Магадане, прочих местах заключения... Устраняют конкурентов.. . А «на безрыбье и рак - рыба», давно известно.

Услышанная Соболевым весточка-привет выражала и угрозу, и явное намерение мстить. Мстить - за что? Очевидно, за талант, за способность создавать высокохудожественные произведения — важные и нужные людям, единодушно ими принятые. Что и произошло с «Бухенвальдским набатом». Да, вещь он создал действительно выдающуюся. Будь она «проходной», не разнедужила бы так сильно анонимных смельчаков из Союза писателей, не подтолкнула бы на объявление войны автору. В стихах они - доки: приоритет оставили за текстом песни, на Мурадели нападать не стали. Из-за него, из-за поэта, возникла старая, как мир, цепочка: зависть, уязвленное самолюбие, испепеляющая ненависть, подлая месть.

«Успех - непростительное преступление в глазах окружающих», - гласит американская юмористическая энциклопедия. Не мешало бы, пожалуй, добавить, уточнить: «близких по роду занятий». Но в войне, объявленной Ал. Соболеву собратьями по перу, юмором и не пахло. В бессрочный, как выяснилось позже, поход против него, Божьей милостью поэта, пострадавшего на фронте, выступил альянс - ССП в лице «визгливых приспособленцев», как их называл К. Чуковский, и сочувствующие им аппаратчики из ЦК партии, охотно разжигавшие пламя антисемитизма в начале 50-х годов. При такой расстановке сил исход войны с поэтом Ал. Соболевым был предрешен, его поражение - неизбежно.

«Лежачего не бьют» - такова народная этическая норма, неписаный закон, он часто сдерживает разбушевавшиеся некстати эмоции. Но в данном случае ни о каком сдерживании чувств речь и не шла: затевалась негласная, внешне неприметная, бесшумная баталия, рассчитанная на годы, десятилетия, с целью отравить жизнь преследуемому, заставить его чувствовать себя загнанным в угол. Согласитесь, жертва должна иметь сильный характер, собранную в кулак волю, чтобы в такой обстановке не просто жить, отсчитывая трудные дни, но и творить, подниматься «в полете над самим собой», уметь радоваться.

Одна ли зависть по поводу успеха «Бухенвальдского набата» ожесточила сталинских «инженеров человеческих душ» против Ал. Соболева? Далеко нет! Сам того не ведая и не желая, всего лишь фактом своего появления в качестве автора значительного, очень заметного произведения он невольно оказался в роли своеобразного разоблачителя и обличителя «притронных» писателей. В чем? О, во многом! Как их антипод. Как нарушитель - незваный-непрошеный - привычного, спокойного течения их жизни, как виновник изменения их устоявшихся самооценок, сладких компартийных оценок их извне.

Советские писатели принадлежали к особо привилегированной части общества, высокооплачиваемой, правящей партией опекаемой, поощряемой. Им, к примеру, не приходилось ждать оплаты труда по его результатам, по его реализации, т.е. скромно жить в ожидании гонорара после продажи тиража книги. Они получали авторское вознаграждение одновременно с выходом издания в свет, так сказать авансом. Качество нового творения мало кого беспокоило. Не беда, что не простаивала бумагорезательная машина, нож которой неустанно кромсал нераскупленные книги. Никто не подсчитывал убытки, никто не «прогорал»: здесь расходовались средства бесконтрольные, бессчетные, что шли по статьям идеологической обработки умов. На это денег не жалели... За авансы, выдаваемые партией своим «помощникам» (выражение Н. Хрущева), советские писатели расплачивались. Утратой человеческого достоинства, чести, честности, честности в самом главном и святом для творческой личности. Лживыми произведениями о счастливой советской социалистической действительности они помогали оглуплять народ, внушать ему заведомо фальшивые, путаные ориентиры, цементировали литературным враньем обреченный, разлагающийся режим, усердно выискивали признаки здоровья и красоты у полутрупа. У вернопроданных (так называл их Ал. Соболев) советских писателей днем с огнем невозможно было найти не то что много слов - даже полслова, намека на укор существовавшей власти. Подпевалы-конъюнктурщики. Ал. Соболев называл их еще вечными «именинниками» - за групповые выезды на юбилеи в разные города страны. Жизнь-праздник. Их исключительная ценность для страны выражалась и подчеркивалась интенсивным поблескиванием орденов и лауреатских знаков, коими они увешивались по формуле: «ты — мне, я — тебе», т.е. по взаимоприятному и взаимовыгодному представлению друг друга к наградам. Конечно, при содействии соответствующих отделов ЦК партии. Спайка была мертвая - и в прямом, и в переносном смысле слова.

Внезапным, ослепительно ярким, как вспышка метеорита, пришествием «Бухенвальдского набата» к несчетным миллионам завороженных им слушателей Ал. Соболев молча, но твердо и убедительно доказал, что: во-первых, принадлежность к Союзу писателей еще не есть свидетельство особой одаренности. В противном случае «Бухенвальдский набат» должен был появиться обязательно из-под пера члена ССП; во-вторых, подлинно талантливые художественные произведения рождаются и без вдохновляющего присутствия членского билета ССП в кармане. Создав, не имея его, ставшую знаменитой антивоенную, антифашистскую песню, Ал. Соболев этим самым низвел билет ССП до пропуска к парткормушке для избранных, для партприближенных. Не более того; в-третьих, стать автором выдающегося произведения, оказывается, можно и не пресмыкаясь перед восседающими в кабинетах на Старой площади, не полируя дорогу туда языком и коленками.

Первое, второе, третье и... Король-то голый!

Согласитесь, таких трех «открытий» с лихвой хватило для лютой ненависти к тому, кто имеет право ткнуть тебя носом в нечто крайне неприятное, кто в помыслах честен и чист, в творчестве независим, а главное — непродажен.

Я сроду не бывал в продаже,

нет, на меня не выбить чек.

Пусть цели не достигну даже, я все же есмь - человек!

Я не мечтаю о награде,

мне то превыше всех наград,

что я овцой в бараньем стаде

не брел на мясокомбинат.

Это Ал. Соболев о себе. Раз и навсегда. На всю жизнь. Стихотворение «Я расстаюсь со старым годом». Дата сочинения - 1979 г. Для публикации такого стихотворения в СССР не нашлось бы ни одного издания. Умножив собой число «строк-арестантов», оно увидело свет в упоминавшемся ранее сборнике стихов в 1996 г.

Что общего могло быть у слуг тоталитарного режима, советских писателей, с приверженцем и слугой правды Ал. Соболевым? Ни на йоту не изменяя своим убеждениям, он, уже автор «Бухенвальдского набата», пишет в 1963 г. стихотворение «Правда». Странно, верно? Пик славы песни, а поэт размышляет о величии правды, клянется быть верным ей до конца. Что ж, лишенный поддержки правящей партии, он ищет и находит опору для верности избранному пути в силе личных убеждений.

В упор глядишь глазами строгими, порой крута и грубовата, ты по Земле веками долгими шагаешь поступью солдата.

И не в обход путями торными, а напрямик, по бездорожью.

Бесстрашная и непокорная, всегда воюешь насмерть с ложью.

Непобедимая, великая, тебе я с детства дал присягу, всю жизнь с тобой я горе мыкаю, но за тебя - костьми я лягу!

Как всегда без надежды на удачу, скорее из озорства, желания поразвлечься, посмеяться, предложил он свою «Правду» газете «Правда». «Я принес вам “Правду”, которую ваша “Правда” не напечатает», - заявил с порога. Угадал. Вернувшись домой, присоединил «Правду» к другим «неудобопечатаемым» стихам, к «строкам-арестантам». На долгие годы, если точно - на 33 года, до сборника посмертного.

А стихи-то вполне добротные! Что помешало «Правде» предоставить им место на своих страницах? Причина в том, что ни один «правдист» не смог бы прямо и честно ответить на вопрос: почему советский человек - строитель коммунизма - с правдой горе мыкает? Это с какой же правдой? С советской правдой горе не мыкают. Помните: «Мне правда партии велела во всем всегда быть верным ей» - так заверил себя и партию А. Твардовский.

Ал. Соболев выбрал в качестве маяка и попутчика правду, которая «всегда воюет насмерть с ложью». Вот и получил в «Правде» от ворот поворот.

Более подходящих к случаю слов не подобрать, если рассказывать об отношении к Ал. Соболеву руководства Союза советских писателей.

Та часть собратьев по перу, которая анонимным телефонным звонком объявила о себе Ал. Соболеву угрозой, все-таки его заметила, отметила появление на литературной арене, косвенно похвалила (а то чего бы так беситься?!). С возглавляющими ССП дело обстояло иначе - их прямым долгом в соответствии с должностными полномочиями и уставом ССП было словом и делом отозваться на приход бесспорного таланта, так неожиданно громко о себе заявившего. Уделить ему больше внимания, так как он пострадал на фронте, пригласить стать членом творческого содружества, поинтересоваться, как у него дела, не нужна ли поддержка, помощь, например в издании книжки, если рукопись уже подготовлена, узнать, каковы творческие планы, нет ли на подходе «второго набата», не надо ли поправить здоровье и т.д.

И отмерять благие слова и дела не тощенькой мензурочкой, а емким ковшом. Возможностей для щедрости имелось предостаточно: в руках и «под руками» находились издательства, а Литфонд обладал весьма солидными средствами, чтобы сеять добро широчайшими жестами. При желании.

Но боги с писательского Олимпа величественно безмолвствовали и своим молчанием давали простор для поисков причин их загадочного поведения. Возможно, они. ограниченные рамками званий и должностей, были просто предусмотрительнее, дальновиднее и хитрее. Не стали орать: «Мы тебя!..», а избрали действия тихие, бесшумные, но от этого не менее эффективные. Предпочли бить наверняка. Под тем же девизом, что и у «рыцарей» телефонного террора. О том, что телефонных террористов связывали тесные узы братства и солидарности с богами писательского Олимпа, никто, разумеется, вслух нигде и никогда и словом не обмолвился. Наличие такого союза обнаружилось случайно.

В один прекрасный день (так иногда начинаются сказки) личной встречи удостоил автора «Бухенвальдского набата» сам тогдашний заведующий отделом культуры ЦК партии В. Поликарпов, что служит дополнительным подтверждением значимости этой песни. До таких бесед допускались немногие. Узнав, что Ал. Соболев еще не член ССП, В. Поликарпов тут же, при Соболеве, позвонил первому секретарю ССП Маркову и предложил ему, цитирую, «без всяких проволочек и формальностей, учитывая пожизненную инвалидность Соболева, принять его в Союз писателей».

Никто и не думал прятать разоблачающие «уши». Вечером того же дня поэт Соболев услыхал очередное анонимное, по-писательски изящное предупреждение «Не суйся!» с непечатными аргументами. Он снова задумался. Теперь - над разгадкой связи его визита к Поликарпову и «дружеским» звонком, над настораживающей осведомленностью его телефонных опекунов, об уже несомненном «деловом сотрудничестве» руководства ССП с анонимщиками.

Но насколько сильно и влиятельно это сотрудничество? Подумал Ал. Соболев и о том, что звонок Поликарпова все-таки не может быть проигнорирован главой ССП - не позволяла внутрипартийная субординация. И решил подождать, посмотреть, что будет, как развернутся события. Он понимал: прозвучавшее из ЦК «предложение» о его приеме в Союз писателей для нижестоящей структуры равнозначно приказу: исполнить незамедлительно. Но этого не произошло ни тогда, ни позже. Марков не выполнил приказа сверху! Марков, компартийный угодник, посмел ослушаться звонка из ЦК партии! Откуда взялось у него это вызывающее бесстрашие, почти бунт?! Храбрость его зашла так далеко, что в отличие от руководящего партийного работника В. Поликарпова он, всего-то секретарь ССП, не снизошел до личного общения с автором знаменитого произведения «Бухенвальдский набат». Как так?! Опять загадка!..

В то время одна мысль превалировала в догадках Ал. Соболева о непонятном для него поведении Маркова: не мешает ли приглашению Соболева в ССП его национальная принадлежность? К тому же кто-то сказал ему недавно «по секрету», что якобы дано указание «сверху» ограничить или вовсе прекратить прием евреев в ССП: их, мол, там и так много... В стране национального равноправия (в декларациях) автор антифашистской песни ничем не был защищен от фашистского выпада в свой адрес. Вспомнил, как в начале 50-х годов открытое гонение евреев в СССР пришлось по вкусу немалому числу советских писателей. Вспышка антисемитизма вдохновила некоторых из них выдать на потребу дня «шедевры» с выразительными названиями: «Без кого на Руси жить хорошо», «Чесночок» и прочее в таком же роде, которые бесцензурно ходили по рукам в кулуарах ССП, развлекали сочувствующих и единомышленников. Одному из ретивых антисемитов Ал. Соболев посвятил эпиграмму:

Он от рождения горбат и в том ничуть не виноват.

А что стихи его «горбаты» -так в том евреи виноваты.

В толком не проветренных от антисемитизма, не продутых чистым здоровым ветром интернационализма апартаментах ССП неприятие еврея Ал. Соболева, хотя и автора «Бухенвальдского набата», не казалось событием сверхне-обычным и могло проявиться в любом виде, в том числе в отказе быть принятым в ССП.

При этом звонок В. Поликарпова Маркову мог быть не более чем актерским жестом, внешне приятным, обещающим для Соболева, ни к чему не обязывающим Поликарпова, понятным без разъяснения Маркову, что и вылилось в его неповиновение... Была это беседа двух антисемитов? Вряд ли. Здесь, пожалуй, другое: оба они, повинуясь негласному антисемитскому настрою в партийных верхах, не захотели «выделяться», открыть дорогу человеку, который подвел их (заодно и себя), родившись евреем.

...быть вроде нищим, вроде лишним - в опале честный иудей, на положении «эрзаца»

(не та меня родила мать), благоволения мерзавцев как милостыню годы ждать...

(«К евреям Советского Союза»)

Пытаясь найти оправдание поступку Маркова, Соболев подумал и о том, что Поликарпов своим звонком насчет него вынуждал секретаря ССП пойти на нарушение существовавших правил приема в Союз писателей. Он считал, что в ССП только принимают, но не приглашают, и ошибался. В некоторых случаях, а это касалось особо одаренных литераторов, ССП звал их в свои ряды. Я не знаю более ранних публикаций, но в марте 1984 г. «Вечерняя Москва» довела до сведения читателей примечательное событие: поэтессу Т. Реброву приняли в ССП по неопубликованной рукописи... как человека, наделенного несомненным талантом. И это было отступлением от правил: заметили талант по неизданным стихам, оценили, пригласили, присоединили к общему писательскому организму... Срочно! Не потерять бы!

Здоровая молодая дама с тетрадочкой стихов, никому не известных, и... инвалид войны с «Бухенвальдским набатом», завоевавшим весь мир. Несопоставимо, тут и возражать нечего. Где же ты, трогательная забота ССП о талантах, ау!..

Позже, в августе 1986 г. литератор Агафонов рассказал на страницах «Литературной газеты» о том, как после постановки его пьесы в областном театре его позвали в местное отделение ССП и повелели писать заявление о приеме в ССП...

Как тут не вспомнить, не сравнить, что в течение четырнадцати лет, вплоть до своей смерти в 1973 г., возглавлял московскую писательскую организацию поэт Михаил Луконин, бывший фронтовик. 60-70-е годы - время нарастающей славы «Бухенвальдского набата». Что же молчал Михаил Луконин, почему не позвал Ал. Соболева в ряды ССП, что вынудило его, «окопного брата», сыграть в «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу» по отношению к Соболеву? Был согласен со стаей или побоялся ее зубов? Или его действия - представителя партийной номенклатуры - тоже регламентировала ниточка, связывавшая его с кукловодами из Кремля?

Не дождавшись благоприятных для себя последствий беседы Поликарпов-Марков, Ал. Соболев оценил ее как бесчестную сценку, мысленно прикинул и процедуру приема его в ССП, если бы таковая состоялась. Не исключил обструкцию, публичный скандал, оскорбления... На вторую чашу весов вынужден был поместить свою инвалидность... И счел за лучшее внять совету анонимных «покровителей» и... «не соваться».

А популярность песни неудержимо росла во всем мире. Песня неизменно глубоко волновала слушателей, она стала необходимым добрым спутником их жизни, к ней не «привыкали», она не надоедала, прочно вошла в сердца и души. Вопрос о представлении к награде за «Бухенвальдский набат» ее авторов созрел будто бы незаметно, «изнутри».

Поэтому выдвижение авторов всеми любимого произведения на соискание высочайшей награды в стране - Ленинской премии - было воспринято как должное. Но в истории советской культуры это был случай уникальный: претендовали на Ленинскую премию поэт и композитор за одну только песню! Люди согласились с этим фактом: песня особая, выдающаяся, неординарная. Песня затмила своих авторов. И выдвижение их на соискание Ленинской премии воспринималось как выдвижение самой песни, как правомерный акт ее признания.

Судя по прямо-таки сумасшедшему успеху «Бухенвальдского набата», решение о его выдвижении должны были принять коллективы организаций не менее чем государственного, союзного значения. Решения профессионально обоснованные, которым следовало доверять, не сомневаясь в их достоверности.

По-детски наивно думать, что выдвижение на соискание Ленинской премии происходило «снизу», как обожала толковать партия, спонтанно. Вот мол, собрались где-то Вася, Ваня, Федя, Маша, Даша и Катюша и придумали: давай выдвинем «Бухенвальдский набат» на Ленинскую премию, уж больно песня хороша, за сердце берет. Сочинили ходатайство, собрали подписи (по коммунистическим правилам) и послали его в Комитет по Ленинским премиям... Там распечатали конверт, прочитали и умилились... В грядущие века такие сказки будут рассказывать чересчур доверчивые бабушки своим внукам. За неимением лучшего.

В СССР, при комвсевластии, вопрос о будущих соискателях Ленинской премии (возможно, и лауреатах) рассматривался с сугубо коммунистических позиций, и не где-нибудь, а в мозговом центре ЦК на Старой площади вкупе с карманными представителями ССП, ССХ, ССК. Сообща сочиняли сценарий, а потом спускали его «вниз» для публичного воплощения, т.е. для постановки спектакля для «простых» людей.

Да-да! Спектакля. С режиссурой, натренированной, натасканной. Назначали и исполнителей по мере надобности.

Считаю, что в случае с «Бухенвальдским набатом» вопрос о выдвижении на Ленинскую премию решался продуманно, с дальним прицелом, с предусмотренной развязкой затеянного спектакля.

С оценкой общественно-политического значения «Бухенвальдского набата» поручили выступить Советскому комитету ветеранов войны. Тем более что и Ал. Соболев — инвалид войны. Тут отводилось место эмоциям, спрос за которые не планировался. Мало ли по какому поводу расстраиваются старички и старушки.

Предстояло назвать, так сказать, ответственных за художественные достоинства «Бухенвальдского набата», точнее - способных солидно их назвать и отстоять... В роли «покровителя» и «защитника» мелодии Вано Мурадели оказался Союз композиторов РСФСР (?)... Почему не СССР?

Оставалось назвать «покровителя» стихов Ал. Соболева, положивших начало песне. Тут бы самое место и время высказаться ССП. Но третьим выдвигающим оказался профкомитет литераторов при издательстве «Советский писатель». Профсоюзная - не творческая - организация для, не в обиду им будь сказано, «околописателей», т.е. литераторов - не членов ССП. Профкомитет собирал с них профвзносы, оказывал скромные социальные услуги.

Оба мы, и Ал. Соболев и я, обратили тогда внимание на странное несоответствие колоссального успеха и значения «Бухенвальдского набата» в жизни советского общества скромному положению в самом обществе выдвинувших песню на премию. Вызывало недоумение, почему отмолчались общегосударственного масштаба Союзы композиторов и писателей? Было бы логично, если бы они, солидные и влиятельные, резюмировали и суммировали общенародное отношение к «Бухенвальдскому набату» фактом выдвижения его авторов на получение высочайшей награды. Что скрывалось за их молчанием? Почему они «уступили» право выдвижения Мурадели и Соболева своим младшим коллегам - организациям не первостепенным в вопросах культуры страны? Значило ли это, что и ССП и ССК не считали «Бухенвальдский набат» произведением выдающимся? Убеждена, что нет. Но в ЦК партии, где писатели и композиторы стояли «на задних лапках», их мнением особо никто и не интересовался. Там были популярны иные критерии. Не без антисемитизма. Вот такие вопросы возникли у нас после публикации списка соискателей Ленинской премии. Возникли, как оказалось, не напрасно. Но тогда они стушевались перед весьма приятным фактом выдвижения на Ленинскую премию.

А события развертывались своим чередом, вернее сказать предписанным, спланированным в ЦК партии. Список соискателей Ленинской премии, с именами Вано Мурадели и Александра Соболева в их числе, напечатали все ведущие газеты. Это служило сигналом для начала обсуждения претендентов на премию и их произведений в СМИ. Прекрасная возможность для обстоятельного знакомства с мало кому известным Александром Соболевым почитателей «Бухенвальдского набата», ровным счетом ничего не знающих о его заслугах перед Отечеством. Может показаться неправдоподобным, но так было: ни один журналист возможностью рассказать об Ал. Соболеве не воспользовался. В одном из стихотворений о диковинных порядках в СССР Ал. Соболев сказал:

И коль вожак проблеет: «Бе-е-е!», должно послушно блеять стадо...

Не услышали советские журналисты соответствующего «Бе-е-е!». А потому и не получил поддержки СМИ как соискатель Ленинской премии Ал. Соболев.

А вот пример того, как действовала советская пресса, услышав «добро» от хозяев, т.е. партии. В 1982 г. соискателем Ленинской премии оказался архисоветский поэт Егор Исаев за якобы «дилогию» «Суд памяти» и «Даль памяти». Тут все было «липой», начиная с названия обеих поэм дилогией. Две части дилогии, согласно определению, обязаны быть связаны общим сюжетом и «сквозными» в обеих частях героями.

В дилогии Е. Исаева две полностью отличные друг от друга поэмы: действие одной происходит в Германии, другой - в СССР накануне войны. Что же их в таком случае объединяет? Только слово «память» в названии той и другой. Все. По аналогии правомерно назвать дилогией два произведения, озаглавленные так: «Дырка в ботинке» — первое и «Дырка в бублике» — второе. В дилогии Е. Исаева нелепости следовали одна за другой по нарастающей. Нелепость в названии, содеянная автором (самим или по подсказке?); нелепость выдвижения несуществующей дилогии на соискание Ленинской премии; апофеоз нелепости — присуждение автору рукотворной нелепости этой высочайшей награды. Как пошли на такое члены Комитета по Ленинским премиям? В самом деле, куда они смотрели и что видели - писатели, известные деятели культуры страны?

Но отличились в деле «сотворения кумира» советские журналисты. Восхваление до небес «дилогии» и ее автора состоялось в сорока газетных и журнальных статьях. В сорока, вдумайтесь!.. Поневоле поверишь в собственную исключительность! В тот же раз Комитет по Ленинским премиям присудил свою награду и Генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу за книгу, которую он не писал... Повод для размышления.

Но возвращаюсь к рассказу об Ал. Соболеве. Конечно, вовсе не потому не допустили его ко второму туру голосования, а так случилось, что о нем промолчала пресса. Решающее слово принадлежало членам Комитета по Ленинским премиям. И руководствоваться в своих действиях они были обязаны положением о Ленинских премиях - сводом правил, определявших, какие произведения и за что могут быть удостоены названной награды. «Бухенвальдский набат» отвечал главным из них: он уже имел международное признание, этим же обстоятельством были защищены и его художественные достоинства. Казалось, в создавшейся ситуации у Комитета по Ленинским премиям нет выбора: оставалось присоединиться к мнению народов мира и своей страны и увенчать наградой выдающееся произведение.

Но члены Комитета начали суд высокий и праведный с исключения Ал. Соболева из соискателей премии. В списке допущенных ко второму, окончательному туру голосования значилось: «В.И. Мурадели. “Бухенвальдский набат”». Поистине железной волей и несокрушимым духом должен был обладать тот, кто замыслил «Бухенвальдский набат», воплотил свою задумку в стихах, дал им и родившейся в конце концов песне название, повлияв на ее судьбу. Основоположника знаменитой песни наградили по-коммунистически: его на виду у всех оскорбили и нанесли удар, рассчитанный на нокаут.

В любом государстве с независимой прессой такой «фокус» моментально стал бы предметом гласности. Поговорить было о чем! Понятно, при отсутствии у журналистов кляпа во рту и короткого поводка, на котором их держала партия. И начать разговор следовало с вопроса: прозвучи одна лишь мелодия с названием «Бухенвальдский набат» перед любой аудиторией, подняла бы она с мест взволнованных людей, вызвала бы их бурную, мощную ответную реакцию? Вряд ли. И только тогда, когда эта мелодия - не иная! - легла на стихи, от которых, по общему мнению, «бегали мурашки по коже», песня «Бухенвальдский набат» обрела свое неповторимое лицо, способность вызывать шквал аплодисментов, слезы, возвышенную взволнованность.

Осведомленные журналисты наверняка напомнили бы упомянутое ранее толкование слова «песня» В. Далем и С. Ожеговым. Упрекать членов Комитета по Ленинским премиям в незнании азбучных истин? Невежливо, да и совесть не позволяет. Так как же, зная, что песня - стихи для пения, - пошли они на заведомо неправомерные действия, на «расчленение» ЕДИНОГО, на деление неделимого?! Прошу прощения за анатомическое сравнение, но можно ли, сняв с руки мышцы, называть только их, мышцы, рукой?

Лишив своим решением песню «Бухенвальдский набат» стихов, Комитет по Ленинским премиям таким «научно» обоснованным ходом уничтожил саму песню (к счастью, только в своих документах, утешили себя). А вместе с актом «умерщвления» песни перестал существовать сам ПРЕДМЕТ для рассмотрения Комитетом. Действительно, выдвигались на соискание премии авторы песни, где обязательны и мелодия и стихи. Без стихов для Комитета не стало песни. Значит, и говорить, слава те, Господи, не о чем. Лишенная стихов, мелодия Мурадели (одни мышцы!) утратила свою значимость.

Таков краткий сказ о том, как двух авторов всеми любимого, больше того, всеми уважаемого произведения публично оплевали. Народ не понял партийной мудрости. Вот и довелось в скором времени Ал. Соболеву услышать громко сказанную кем-то в троллейбусе фразу: «А я бы Евтушенко за “Бухенвальдский набат” Ленинскую премию дал бы!..». Вдумайтесь, что за этими словами.... Подскажу: в том числе и полная безвестность Ал. Соболева.

Но на этом разговор о неприсуждении премии за «Бухенвальдский набат» прекращать рано. Требуют ответа несколько вопросов.

Допустим, хотя это маловероятно, решение, касающееся «Бухенвальдского набата», Комитет по Ленинским премиям принял самостоятельно. Но ведь известно, его решения обретали силу закона только после соответствующей визы ЦК партии. При честной игре логично предположить такой ход событий: Комитет отвергает «Бухенвальдский набат», помимо всего прочего звучащий (как должно было бы быть!) в унисон с миротворческой политикой компартии — «размахивая» антивоенной, антифашистской песней, очень удобно выдавать себя за истинных миротворцев. А раз так, ЦК партии мог «поправить» (любимое компартийное словечко вместо «наказать») Комитет по Ленинским премиям. Не «поправил». Может быть, потому, что заранее продиктовал, как и что надлежит сделать? Не утверждаю. Несомненно одно: вот здесь-то и проявил себя подлинный В. Поликарпов. И Ал. Соболев оказался провидчески прав в своих худших предположениях относительно личности флюгероподобного партийного деятеля.

Позволю себе чуть пространнее поговорить о писателях-членах Комитета по Ленинским премиям. Многие годы мне очень хотелось разгадать причину, по которой они дружно пошли на вызывающе абсурдный поступок, «забодав» «Бухенвальдский набат». Если они действовали по команде «сверху» - тут все понятно: их мнение ровно ничего не значило. их. как марионеток, подергали за ниточку, и они изобразили то. что задумали кукловоды. Другое дело - обсуждение. Впрочем, отчего же другое? Если таковое и состоялось. то не было, не могло быть свободным, каждый член Комитета не смел высказывать то. что ему хотелось, не сверив мысленно свои суждения с мнением ЦК. висевшим незримо над всеми как нечто ограничивающее и по мере надобности карающее. Игнорируя международное признание произведения, авторы которого претендовали на высочайшую по тем временам награду, члены Комитета, отнюдь не свободные в оценках и мыслях, приняли нелепое решение в ключе партийного единомыслия - «закрыли Америку».

Всего-то небольшая группа деятелей советской культуры, не колеблясь, вот что трудно понять, возвысила свой голосок, тонюсенький в масштабах планеты, над мощным многомиллионным хором сторонников и почитателей «Бухенвальдского набата» на всей Земле. Причем всюду предпочтение отдавалось именно стихам, забракованным Комитетом.

Видные писатели страны, не стыдясь зависимого положения от партии, уютно и удобно устроившись, по ее указке, под ее крылом, они, члены Комитета по Ленинским премиям, отлично понимали: что бы они ни нарешали - «никто с них не спросит, никто не осудит», потому что пресса - карманная и не соглашаться с постановлением Комитета по Ленинским премиям остается разве что в троллейбусе...

А посему они пошли, так мне кажется, на самокомпрометацию: явили миру, не покраснев, свое якобы неумение увидеть за стихами «Бухенвальдский набат» личность одаренную, владеющую словом на уровне высокого мастерства. Пытаясь хоть частично оправдать их, я предпочитаю думать, что действие их было подневольным, правда сдобренным завистью, не исключено, что у некоторых - и антисемитизмом.

Я все-таки предпочитаю обвинять их не в глупости, а в бесчестности. В глубине души они несомненно ощущали, чувствовали, что так взволновавшее народы произведение способен создать человек талантливый. А таланту издавна принято завидовать. Рядышком с завистью к таланту устроилась зависть к успеху. К успеху без блата, без заказной рекламы, без протекции со стороны ЦК, исключительно честным путем, к тому же благодаря произведению, созданному по велению совести.

В рабочей тетради Ал. Соболева нашла слова Врубеля: «Истинный художник - не послушный исполнитель сановных заказов, а высокий творец, высокий духом человек».

Верные помощники партии, добровольно избравшие для себя роль ее прислуги, любимой, но все-таки прислуги, члены Комитета по Ленинским премиям несомненно завидовали духовной свободе Ал. Соболева, ему, не защищенному, в отличие от них, броней всесторонней опеки «верхов».

Присутствовала и зависть к умению Ал. Соболева слушая - слышать, глядя - видеть, зависть к тонкости эмоций, к этому щедрому дару Божьему, решающему фактору при создании «Бухенвальдского набата». Не ему одному пришло сообщение об открытии мемориала Второй мировой войны «Бухенвальд». Но он его услышал и прочувствовал, он первым и единственным среди советских литераторов так убедительно и доходчиво, с высоких гражданских позиций склонил миллионы людей в пользу мира. Его услышали благодаря удивительному преображению, трансформации негромкого информационного факта в образец большого искусства. А это случается так редко! Вот и судите, легко ли удержаться от зависти к поэту, который своим пронзительным зовом к миру опередил, оставил позади весь численный состав ССП?! И не его «прозевали» собратья по перу, как гласила анонимная телефонная угроза, а самих себя, не сумевших за прожитые годы воспитать в себе чувство духовной свободы, прозевали, без кавычек, время, отпущенное каждому мыслящему человеку, чтобы, как сказал Некрасов, «человека создать из раба».

О том. что в качестве советчика у членов Комитета по Ленинским премиям при решении вопроса о «Бухенвальд-ском набате» и Ал. Соболеве пребывали вкупе с завистью злоба плюс жестокость, говорит такой факт: из документов. представленных в Комитет, было известно, что Ал. Соболев тяжело травмирован на фронте. Понятно, инвалидность не повод для уступок и скидок при присуждении высокой премии. Но несправедливое, крайне несправедливое решение - уж это-то они понимали! - удар, который может оказаться для автора «Бухенвальдского набата» роковым... Так неужели не нашлось там ни одного деятеля культуры, кто бы отказался участвовать в позорном, бесчестном деле - сознательном избиении и публичном оскорблении человека, не имеющего ни сил. ни возможности на адекватный ответ? Тот. единственный. если он был. почему не позвонил Ал. Соболеву, не сказал ему несколько добрых. слов поддержки, чтобы смягчить.

Конечно, одной лояльности при оценке труда коллеги мало, необходимы великодушие и благородство. Великодушие? Оно, очевидно, не имело на то заседание Комитета пригласительного или просто входного билета. Благородство? Редко употребляемое в советской действительности слово, так и напрашивается на определение - «устаревшее»...

А ведь история России знает прекрасные примеры и великодушия и благородства. Один из образованнейших людей своего времени, замечательный поэт признался однажды не таясь: «Победителю ученику от побежденного учителя»... А другой прославленный поэт Руси Великой воскликнул по тому же адресу: «Вот кто заменит Державина!» (я, Боже упаси, не сравниваю гения Пушкина с героем моего повествования. Говоря о благородстве, я рисую портреты выдающихся людей прошлого их же высказываниями).

Остается сожалеть, что за два минувших века оскудели и измельчали характеры российских литераторов, произошла в них нежелательная, печальная трансформация. Что поделаешь? Ныне... «вышли мы все из народа», не прихватив с собой его лучших качеств. Иные у нас нравы: «Бей, бей, бей своих, чтобы не выделялись!»...

Я умолчала о значении пятой графы паспорта Ал. Соболева как претендента на Ленинскую премию. А зачем еще и еще раз говорить о партийном единомыслии в этом вопросе? Дух антисемитизма витал над Старой площадью, в кабинетах ее монументальных зданий. Вхожие в сей партийный центр особо доверенные люди были в курсе дела и в дополнительных инструкциях не нуждались. Возвысить Ал. Соболева?.. Обеспечить ему благодаря премии за популярнейшую песню огромную известность?! Стоит ли? Он, похоже, не из приручаемых, истово служить партии, чего доброго, и не захочет, к тому же - беспартийный, за «ниточку» не дернешь... Неудобная, в дополнение к пятой графе, личность... Думаю, эта небольшая моя импровизация несет в себе зерна правды.

Вот я несколько раз ссылалась на народное мнение о песне «Бухенвальдский набат»: «А слова-то какие - мурашки по коже!..» И невольно подумалось: может быть, Господь наградил членов Комитета по Ленинским премиям неуязвимой для тонких эмоций кожей, например как у носорогов? В определенных ситуациях даже очень подходящее качество!..

Но в таком случае должна кое-что рассказать и о «тонкокожих» в среде советских литераторов. Я не знаю, когда поэт, член ССП Николай Тряпкин написал стихотворение «Сны». А в нем такие строки:

Это явь или бред полоумного скальда - эта страшная песня про звон Бухенвальда?

И сегодня мне снилось: средь задымленных свечек голосили младенцы из газовых печек, голосили младенцы и звали кого-то...

И проснулся я с криком средь тяжкого пота, и вскочил я - безумный - при месячном свете, и прислушался тотчас: как спят мои дети?

Всякий поймет, подобный взрыв чувств - результат пережитого шока! Здесь нечто большее, чем «мурашки по коже»...

Безусловно, «Бухенвальдский набат» ошеломил шестидесятилетнего Константина Федина, когда он, человек с большим жизненным опытом, слушатель искушенный, сказал: «Я не знаю этого поэта, не знаю других его произведений, но за один “Бухенвальдский набат” я поставил бы ему памятник при жизни».

Небольшое пояснение. В период бурной славы «Бухенвальдского набата» разговоры о нем были нередкостью. И не на официальном уровне, а на самом что ни на есть бытовом, повседневном. Он настолько глубоко проник в среду своих почитателей, что стал чем-то необходимым, даже привычным, составляющей их жизни. Его могли обсуждать и в троллейбусе как нечто знакомое и понятное всем. Так непринужденно и заинтересованно заговорили о нем по окончании деловой встречи писатель К. Федин - депутат Верховного Совета от Первомайского района Москвы и инструктор Первомайского же райкома партии. Инструктор райкома сказал, что знает Ал. Соболева еще со времени работы на заводе № 45 как сотрудника многотиражки. И в ответ услышал приведенную выше фразу.

Очень жаль, что годы стерли из памяти фамилию инструктора райкома. Каюсь, его имя заслонил для меня тогда шум вокруг «Бухенвальдского набата». Да и как могла я знать, что пригодятся мне эти факты из жизни для невеселого рассказа об Ал. Соболеве.

Редкие, а потому и заметные, как яркие звезды, положительные высказывания литераторов советского времени о «Бухенвальдском набате». В спецвыпуске Советского комитета защиты мира - небольшая публикация М. Матусовского.

На чествовании Ильи Эренбурга - в день его семидесятилетия - юбиляр подошел к Ал. Соболеву, тепло поздравил с большой творческой удачей. Их личная встреча состоялась в 1958 г. Из эмоционального, сбивчивого пересказа их беседы Ал. Соболевым в памяти осталась одна фраза, сказанная старшим, умудренным собеседником: «Слуцкого не печатают... Мартынова... Вот и вас...».

До сих пор я не сказала ничего о том, как отреагировал на исключение Ал. Соболева из соискателей Ленинской премии композитор Вано Мурадели, как воспринял он дискриминацию автора тех самых стихов, прочитав которые впервые, он - помните? - прослезился. Не знаю, какие чувства его обуревали, почему он безмолвствовал. Ясно одно: он повел себя не так, как в аналогичной ситуации кинорежиссер Г. Чухрай. Рассказывали, когда автора сценария его фильма «Баллада о солдате» В. Ежова исключили из списка претендентов на премию после первого тура, известный и влиятельный Г. Чухрай направил в Комитет по Ленинским премиям письмо, где в ультимативной форме потребовал или вернуть В. Ежова в список соискателей, или исключить из числа соискателей и его, Чухрая. Ленинская премия была присуждена обоим авторам.

Не менее известный и влиятельный композитор Вано Мурадели в случае совершенно одинаковом, в отличие от Г. Чухрая, воздержался от протеста, предпочел промолчать.

Что помешало ему занять твердую, бескомпромиссную позицию, вступиться за Ал. Соболева? Возможно, дала о себе знать усиленная «обработка» композитора, направленная против Соболева, сказалось отсутствие у автора мелодии собственного представления о поэте, которого он, как говорится, и в глаза не видел.

Зная отношение в «верхах» к евреям, Вано Ильич мог поостеречься от решительных действий в защиту Ал. Соболева и по этой весьма существенной причине. Да и вовсе не обязательным результатом его протеста явилось бы присуждение обоим авторам Ленинской премии. Ведь и оставшись одним в числе соискателей премии за «Бухенвальдский набат», Вано Ильич ее не получил. Он тоже «провинился»: уж очень громкой была слава этой антивоенной, антифашистской песни. Непростительно громкой!.. В глазах многих высокопоставленных «судей».

Как-то летом, год иди два спустя после отрицательного решения Комитета по Ленинским премиям, на одной из аллей Измайловского парка мы догнали молодую маму с девочкой, которую она вела за ручку. Не очень-то уверенно переступавшая кроха, к нашему величайшему удивлению, пела в этот момент: «Белегите мил! Белегите мил!..» - заключительные слова «Бухенвальдского набата». Ребенок запомнил то, что звучало постоянно. Ошеломленный, изумленный, замер на месте Соболев. Когда взглянул на меня, в глазах его блестели слезы... Вот это - награда! Это - то самое, от чего у художника вырастают крылья. Зная натуру Ал. Соболева, сомневаюсь, чтобы Ленинская премия, получи он ее, заставила бы его прослезиться... «Побежденный», он остался победителем!

Выдвижение на Ленинскую премию - эпизод из жизни Ал. Соболева грустный, со стороны ССП и КПСС - гадкий, гнусный, с дальним прицелом. Что заставляет меня употреблять здесь резкие выражения? Попытаюсь объяснить. Более сорока лет не перестает занимать меня один вопрос: зачем, почему ЦК партии разрешил или решил назвать Ал. Соболева в числе претендентов на Ленинскую премию, вроде бы возвысить, подчеркнуто выделить? Странно это выглядело после предыдущего гробового молчания об Ал. Соболеве всей прессы... И вдруг - необъяснимый маневр, многообещающий жест?!

Разберемся по порядку. Могла ли вообще не появиться публикация о выдвижении Ал. Соболева? Да, разумеется, да. Кто смел помешать с самого начала сделать соискателем премии лишь композитора? Никто!.. Не было в СССР такой силы. Некого стесняться. Не перед кем отчитываться. Народ?

Я с тоскою смотрю на советских людей.

Ни высоких стремлений, ни светлых идей.

От начальства снося зуботычины,

лишь с оглядкой лопочут:

«Что сделаешь, мол?..»

Верно, их, как плита, придавил произвол, и запуганных и обезличенных, - скажет Ал. Соболев в стихотворении «Русь». И несколькими годами позже:

...у наших граждан

страх в крови от самого их дня рожденья.

Давным-давно,

с тех грозных дней октябрьским шквалом незабвенным вонзен был

страх

в сердца людей и стал неистребимым геном.

И ВЧК, и ГПУ,

и долгим сталинским кошмаром был загнан, как овец отара, народ на узкую тропу.

Направо - круча,

слева - круча, ступай вперед, за шагом шаг, иначе - пуля неминуча, в счастливом случае - ГУЛАГ...

Это в стихотворении «Страх в крови».

В обстановке вседозволенности для партии кто определял личности и списки соискателей Ленинской премии, кто отсеивал да просеивал, проверял их да взвешивал? Не кто иной, как отделы пропаганды и культуры ЦК с подачи ССП. Кто и чем поручится, что были эти отборы всегда беспристрастны и справедливы? Кто, какими критериями мог установить степень объективности при закрытой сортировке?

Неприсуждение премии Ал. Соболеву, судя по «спектаклю», было предрешено. Наверху отлично понимали, на чем держится песня, кто есть главная цель для битья. Мурадели попало «за компанию». Называть лишь его одного автором песни значило расписаться в незнании юридических азов, открыто нарушить авторские права поэта. Получил ли бы он удар? Да, но с поводом для судебного разбирательства... Удар, но с возможностью возражать. С вероятным исходом тяжбы в пользу истца. Не годится.

А что если поглумиться над ним поизобретательнее, подольше и наверняка с его поражением? Сначала - порадовать, обнадежить, поднять «на руках» высоко-высоко... И разжать руки - приземляйся как сумеешь... Шаг следующий: пропустить «черную кошку» между авторами после первого тура... А потом - апофеоз спланированной акции - обоим по пинку!.. Славно придумано! Но ведь чтобы так изощряться в садизме, надо «изысканно» ненавидеть жертву. И ненавидели. Вынуждена повторить: за успех «Бухенвальдского набата», за успех сумасшедший, которого не имела ни одна советская песня, лишь редкие образцы советского искусства. И нашлись влиятельные и власть имущие, которые озверели в ненависти от зависти. И не без того: «“Бей”, - пишем; “Бей жида!” - в уме».

Я заканчиваю рассказ о спектакле с названием «Неприсуждение Ленинской премии авторам “Бухенвальдского набата”». Но за кем осталась победа? Факты свидетельствуют: замаскированный запрет песни не удался. Миллионы людей, впустивших полюбившуюся песню в свои сердца, продолжали, мнению Комитета по Ленинским премиям вопреки, любить ее, дружить с ней. Слава «Бухенвальдского набата» продолжала неудержимо расти. Вот и пришлось 17 лет спустя после экзекуции всемирно известной песни и ее авторов Комитетом по Ленинским премиям в газете ЦК партии «Советская культура» назвать «Бухенвальдский набат» песней-эпохой и добавить с партийной последовательностью и принципиальностью: мир замер, услышав эту песню. Вот так. Дата публикации — декабрь 1979 г. Александр Владимирович, помню, от души рассмеялся и рассказал мне подходящий к случаю анекдот, мораль которого в нескольких словах: «Где имение, где вода».

Александр Соболев, поэт милостью Божьей, один из тех немногих, кто трижды бескорыстно послужил Отечеству:

- в годы молодые - на фронтах Великой Отечественной войны. И не временным посетителем боевых позиций, куда доставлялся на спецтранспорте командования. А вот так:

Вспоминается наступленье, гром орудий, в дыму небосвод...

Зимний день боевого крещенья, мой родной атакующий взвод.

Беззаветно сражались ребята, смерть косила иных на бегу...

Пятна,

пятна,

багровые пятна на сверкающем белом снегу...

Я припал к своему пулемету, вдруг... затих, захлебнулся бой.

А потом я очнулся в санроте с перевязанной головой...

Этот день я сквозь годы вижу и забыть никогда не смогу.

Фронтовую армейскую книжку как реликвию берегу...

В другой раз санитары нашли его полузасыпанным землей от разорвавшегося неподалеку снаряда. Узнали по «трофейным» сапогам. Откопали. Ранения. Две контузии. Пожизненный инвалид второй группы, инвалид войны;

- в зрелые годы инвалид войны Ал. Соболев послужил Отечеству талантом поэта. «Бухенвальдский набат» наверняка поднял престиж страны, откуда прозвучал столь мощный мобилизующий призыв - берегите мир! Действительно, в начале 60-х годов прошлого века лауреат Нобелевской премии мира Филипп Ноэль-Бейкер высказался за проведение международной акции «Глас народа», за Всемирную петицию против ядерной угрозы, под которой подписались бы миллионы людей. «Бухенвальдский набат» выполнил миссию Всемирной петиции: повсеместным признанием этой песни, рожденной в стране, больше других пострадавшей во Второй мировой войне, народы планеты солидарно высказались за ядерное разоружение, за всеобщий мир;

- инвалид войны Ал. Соболев не сделался, хотя и имел на то право, госиждивенцем. Наоборот, заработанная им за выдающееся произведение огромная сумма (около половины миллиона рублей, тех, доперестроечных) полностью пошла в госказну. Здоровье, талант, заработанные деньги - всё Отечеству.

По максимуму. В самом деле, что еще мог отдать стране ее гражданин? По пальцам пересчитать литераторов, что были так же сверхмерно щедры по отношению к Отечеству. Со стороны инвалида подобное служение Родине - подвижничество. Это факт.

«По заслугам каждый награжден», - пелось в советской песне. Необходимая поправка: за исключением поэта Ал. Соболева, которого, по выражению одного острослова, «посадили в консервную банку». Куда бы он ни глянул - перед ним возвышалась стена, да еще с надписью: «Не положено!». Постоянное, бесконечное. Приятное положение, верно?

В полном соответствии с комсистемой ни за весомый вклад в дело защиты мира на Земле, ни хотя и за небольшой по объему, зато бесспорный вклад в литературу поэту Ал. Соболеву никаких наград или благодарностей не полагалось. Ни к одной своей «круглой» дате не сподобился он, как это было заведено, услышать: «За выдающиеся заслуги... наградить...». Отсюда вывод: никаких заслуг в глазах партии (она же и правительство) у него не было вовсе. В 1965 г., в связи с пятидесятилетием автора «Бухенвальдского набата» была предпринята безуспешная попытка ходатайствовать о награждении юбиляра. Профком литераторов при издательстве «Советский писатель» направил в Свердловский райком партии все необходимые документы, где они благополучно и сгинули. Профком - тоже мне организация! - даже не удостоили ответом... Напомню, что 1965 год - время бурной, нарастающей популярности песни «Бухенвальдский набат», когда она звучала всюду и непрестанно, ежедневно.

Сказочная страна СССР! Только в ней футболисту присваивают звание Героя Социалистического Труда (?!) с сопутствующими наградами, а поэта, инвалида войны, создавшего уникальное художественное произведение, оставляют «с носом». Может быть, потому, что нос еврейский? Другой-то причины даже и не придумаешь. Сколько ни старайся.

Таким вот тихим, тайным, но злым, ядовитым был очередной после неприсуждения Ленинской премии выпад правящей партии против Ал. Соболева. С интервалом в три года, т.е. почти рядом. Случайные удары или спланированные? Если принять во внимание жизнь песни во славе, то фактор случайности отпадает. И первой, неоспоримой причиной видится неукротимая ненависть, порожденная завистью и сдобренная антисемитизмом.

Несколько раньше я говорила о партийном единомыслии. Любопытнейшее подтверждение его существования получила более двадцати лет спустя после ничем не оправданного нежелания Свердловского райкома партии ходатайствовать о награждении Ал. Соболева в 1965 г.

В 1988 г., примерно через два года после смерти Ал. Соболева, я направилась в Первомайский райком партии (мы жили в этом районе) с намерением предложить руководству райкома выступить инициатором увековечения памяти автора «Бухенвальдского набата». Такая «модная» в те годы компартийная игра в демократию - почины «снизу». Затеяла я этот поход, как говорят, для очистки совести, чтобы не думать, что где-то что-то упустила, могла - и не сделала...

Я предпочитаю не употреблять бранные слова, в богатейшем русском языке множество синонимов, но сейчас завела речь об особом случае, когда именно бранное слово будет к месту как никакое другое. Не прошу прощения за грубость, наоборот, с чистой совестью и в здравом уме называю тогдашнего второго секретаря Первомайского райкома партии идиоткой, дурой набитой. Ибо от нее я услышала слова, которые можно было прочитать в крокодильской рубрике «Нарочно не придумаешь». Знаете, чем она мотивировала отказ райкома от участия в ходатайстве об увековечении памяти Соболева? «Видите ли, - сказала она, глядя на меня как на несмышленыша, несущего вздор, - райком не имеет документа о международной известности “Бухенвальдского набата”»... Всё. Не комментирую: слов нет.

Я выслушала галиматью об отсутствии справки, касающейся достоинств известнейшей антивоенной, антифашистской песни. Отметила совпадение: в 1965 г. отличился Свердловский райком, в 1988 г. - Первомайский. Так что моя версия о партийном единомыслии не так уж беспочвенна. Как эстафета передавалось оно одним поколением коммунистов другому. Как болезнь на генетическом уровне.

Из-за засилья компартийных недоумков прожил жизнь поэт Ал. Соболев рядовым инвалидом. Со льготами (для него еще и урезанными) рядового нищего госиждивенца. Не услышал от «партии и правительства» (речевой штамп того времени) даже произнесенного вслух, публично - «спасибо», ни разу, нигде, никогда. Ни от одного партруководителя.

Ладно, по компартийным меркам не дорос до Ленинской премии, но была еще одна - Государственная премия (переименованная Сталинская). Ее-то кому только и за что только не присуждали! Чего стоит, например, фальшивейшая телеагитка «От всей души» (старшие помнят), ведущая которой за этот высокий патриотический подвиг стала лауреатом Государственной премии... Примеров много...

В связи с этим невольно вспоминаешь длинные, с верхнего до нижнего края газетной полосы, столбцы в каждом номере «Литературки» с именами награжденных писателей. Главным образом по причине «круглой даты», по принадлежности к Союзу писателей - им для получения наград никаких «набатов» не требовалось. Из определенного загона страны-тюрьмы на них поступало «наверх» представление.

С необходимыми стандартными данными. Вот и все. В подобной ситуации какое дело было распределителям наград до какого-то «кустаря-одиночки» по фамилии Соболев, живущего в изоляции где-то на отшибе... Пусть он хоть тысячу раз автор «Бухенвальдского набата»! В списках-то надлежащих его нет! Значит, и говорить не о чем! Не из близких -чужой... Не правда ли, какой удобный способ загонять в безвестность, замалчивать, вычеркивать, точнее - не заносить в анналы истории. А главное, способ бесшумный, уютно семейный, никому не известный. Благодать!.. И в согласии с «правдой партии»...

Ах, народ! Поклон его общему разуму, ибо он, народ, пропечатал, как пригвоздил: «В тихом омуте - черти водятся».

Если пофантазировать и представить себе референдум с вопросом: дать или не дать автору «Бухенвальдского набата» персональную, т.е. повышенную против обычной, пенсию? - уверена, что миллионы тех, у кого от этой песни «бегали мурашки по коже», ответили бы утвердительно.

В 1975 г. Ал. Соболев стал пенсионером по возрасту. Рядовым. Персональную пенсию ему никто не предложил. Это явилось еще одним для него напоминанием, что он в СССР личность, заслуг не имеющая. Средний заработок его составил 275 рублей, пенсия - 120 рублей. Одновременно с ним оформил себе пенсию номенклатурный профработник областного масштаба. Ему, разумеется, назначили персональную пенсию - 165 рублей, так как целых сорок лет он носил в кармане партбилет. Чем не заслуга?.. «По заслугам каждый награжден»... Поставить рядышком поэта Ал. Соболева и областную номенклатуру и... застрянут слова-фальшивки в горле... конечно, если вглядеться глазами совести.

Не хочу врать и притворяться, убеждать всех, что оскорбительные «знаки внимания» были Ал. Соболеву нипочем, что все слетало с него как с гуся вода. Не забывайте, что это был очень больной человек. Понятно, он не плясал от радости, получая удар за ударом по больным нервам. Но в жизненной битве («Сраженье - это жизнь моя. Сраженье...»), такова была его натура, он становился крепче духом. Однажды он вдруг сказал: «Важно не само явление, а отношение к нему». Не знаю, принадлежит ли это умозаключение ему или он его позаимствовал, да не так уж это и важно. Дело не в авторстве, а в сути высказывания. А суть - своеобразная самозащита. Думаю, что он невольно искал и, очевидно, находил в себе силы и способы смягчать наскоки, хотела сказать - судьбы, но ведь правильнее - жестокие выпады ошалевших от ненависти двуногих с билетами ССП и КПСС. Прибегать к выручалке-амортизатору ему приходилось, увы, чересчур часто.

.. .Сто ливней, сто бурь, сто гонений и бед на сердце глубокий оставили след.

Дорога - проселок в холмах и буграх -шагай, если можешь стоять на ногах.

Жара нестерпима и даже в тени.

А ты свою лямку тяни да тяни.

Не жди ни похвал, ни посул, ни подмог: ты - сам себе лошадь и сам себе - Бог!

(Стихотворение «Поэт»)

Пожалуй, именно с 1965 г., когда ему было отказано в награде в связи с пятидесятилетием, он взял за правило отмечать дни своего рождения стихами. Почти каждый год. Вот о чем сказал он в стихотворении «Юбилейное». Оно довольно большое, основные мысли - в нескольких выбранных мной фрагментах:

Сегодня волей высшей власти мой день рожденья - юбилей...

Да, время пулею несется, чтоб пулей сердце поразить.

Ну, что ж, сегодня светит солнце,

И надо жить, и стоит жить...

Не знаю, сколько мне осталось до точки той,

до тупика.

Известно, есть на свете старость, есть обреченность старика.

Но не затем я поднял к бою кулак с отточенным пером, прийти чтоб к вечному покою покорным, сытым старичком.

Дел впереди -

край непочатый!

Осуществить хотя бы треть...

Нет, я - не рупор,

я - глашатай.

Мне не положено стареть.

А вот о чем думал он в другой день рождения:

Я отмечаю день рожденья своей рифмованной строкой.

Года - не к старости ступени и не дорога на покой.

Года - ступени восхожденья к мечте от суеты мирской, реки извечное теченье меж берегов в простор морской, полет не в темень, а к свеченью!..

А иначе

к чему рожденье?

А слава «Бухенвальдского набата» все это время ширилась и росла. Вот уже на гастролях в Париже Артур Эйзен, как рассказала мне его супруга, трижды на «бис» поет замечательную песню. Приехал на гастроли в Москву хор «Поющие голоса Японии».

Я это надолго запомню: концертные два часа - в Москве звучат «Японии поющие голоса»...

И вдруг - загудел над нами «Бухенвальдский набат».

И снова безвинно сожженные строились к ряду ряд...

Слова, в России рожденные, японцы, как клятву, твердят.

У них кулаки сжимаются, поют, сурово застыв.

Как эхо, в сердцах отзывается первый атомный взрыв: и небо на части расколото, и жадная тризна огня, и в прах Хиросима измолота, и ночь - среди белого дня...

Никем, кроме домашних, близких, не замеченное и потому никем и не отмеченное, прошло шестидесятилетие поэта Ал. Соболева. Нестихающим праздником была для него слава песни, самым дорогим подарком каждого дня, в том числе и дня рождения. Власти и братья-писатели единодушно промолчали по поводу очередной круглой даты поэта. Знали они, что делают ему больно? А как же! Но в этом-то и состояла для них вся прелесть момента; их маниакальная озлобленность против Ал. Соболева подпитывалась стойкой популярностью «Бухенвальдского набата». Навечным казалось его присутствие в жизни общества, он не смолкал. Соразмерно не убывала и исходившая из его успеха нетерпимость к его автору.

Как чувствовал себя Ал. Соболев в день шестидесятилетия? Я могла бы привести две бодрые, жизнеутверждающие строфы, которыми он обозначил свой очередной юбилей. Теперь - раньше этого не замечала - что-то мешает мне поверить спокойной легкости их содержания. Ведь положение его было более чем тяжелое: его не печатали, о нем молчали, к шестидесятилетию оформилось и уже не изменялось до конца дней статус-кво поэта Ал. Соболева: полная безвестность автора при международной известности его творения. Правда, с комическими, невероятными, анекдотичными, иначе не назовешь, «противовесами». Как-то раз в Озёрах тихим солнечным предвечерьем мы с Александром Владимировичем возвращались с прогулки. Дорога-тропинка шла мимо ряда окраинных домов. Еще издали увидели сидящую на придорожной скамейке женщину, стоящего рядом с ней мужчину, поглядывавшего в нашу сторону, в котором Александр Владимирович узнал знакомого рыбака. («Я рыбачком прослыл в округе, в озерном голубом краю...») Вероятно, рыбак сказал женщине, кто к ним приближается, потому что, когда мы поравнялись с беседующими, женщина поднялась со скамейки и стала креститься, отвешивая Александру Владимировичу поклоны в пояс... Сильно его смутила, а меня рассмешила. Он торопливо прошел мимо - растерялся.

Вот так: ледяная неприязнь верхов, обжигающий душ признания простых людей. Закалка... В той ситуации даже полезная.

Возвращаюсь к его шестидесятилетию. Все-таки в тот год, в тот день не дано было мне постичь глубину его переживаний, волнений души. Он ли помешал, заслонившись внешней беспечностью, я ли сплоховала - не сумела разглядеть внутренней бури, - не знаю. Может быть, он сам поможет мне и вам понять, что творилось с ним тогда, что прятал он (мне интуиция подсказывала) под маской самообладания. Он, я уже говорила, никогда не лгал в стихах, как в исповедальне. Без насилия над собой. До конца искренне.

В ожидании шестидесятилетия:

Живу.

Дышу шестидесятым маем.

То тяжко мне, а то легко в груди.

Я знаю, но никак не понимаю, что молодость осталась позади.

Когда?

На перекрестке, повороте - никак не вспомню, где расстался с ней. Наверно, в час ночной

незримый кто-то в телеге жизни подменил коней.

И вместо норовистых, жарких, резвых, полушальных,

встающих на дыбы, телегу катит пара очень трезвых... Куда? Вперед, по колее судьбы.

Вперед не к лету,

в край - осенний хмурый, где небо ниже, листья все рыжей...

Ползут колеса. Не мелькают спицы... За метром метры - роковой маршрут. Нет, в пустоте я не ищу опоры, но не хочу ползти до той поры.

Я поверну коней. Пусть тянут в гору.

А там - во весь опор пущу с горы!

...Пускай несутся кони, словно черти, быть может, не доеду - разобьюсь...

Я не боюсь

ни скоростей, ни смерти. Я старости плетущейся боюсь.

Или вот такие строки:

.. .К закату лето. Скоро грянет осень.

А я молчу, как будто занемог, как будто душу запер на замок и навсегда стихи писать забросил...

Это тоже перед шестидесятилетием:

Как хорошо идти тропою прямой и твердой, как гранит.

Как просто, смешанным с толпою, шагать, куда вожак велит, сидеть в ненастье под навесом, пережидать буран в дому, болтать цитатами из прессы и не перечить никому...

Себе не созидаю рая, а там - хоть не расти трава.

Я не желаю попугаем чужие повторять слова.

Давно пошел шестой десяток, и поуняться бы мне честь.

Но весь, от головы до пяток, каким я был, таков и есть...

Он посчитал свое шестидесятилетие августом жизни:

Покуда упруг еще парус и руль подчинен молодцу.

А все-таки августом август, и лето подходит к концу.

Еще леденящие ветры его не согнули в дугу...

И зеленью кованой ветви звенят на могучем дубу...

Но видишь, незваная проседь морозцем виски порошит.

Но слышишь, как рыжая осень извечной дорогой спешит?

Мечтается так, как мечталось,

Пчела собирает пыльцу.

А все-таки августом август, и лето подходит к концу.

И как продолжение предыдущих мыслей - самопоздравление с шестидесятилетием:

Еще листвою шелестят зеленые сады.

Мне нынче ровно шестьдесят, но в этом нет беды.

Не старческой тоской объят - душой и мыслью свеж.

Мне - шестьдесят.

И значит, взят еще один рубеж.

В любом случае, это - монолог сильного человека. А учитывая его положение изгоя в стране коммунистической диктатуры - сильного трижды. Такая вот новоявленная «Золушка» в компартийном исполнении, с иезуитским рисунком. В дополнение к антисемитскому.

Самопоздравление следующего года он закончил словами:

Но верю, все-таки сумею еще одну взять высоту.

Что жизнь без взятия вершин?!

Всего-то шестьдесят один!

Затрудняюсь точно сказать, в чем и где черпал поэт Ал. Соболев силы, чтобы через год заявить:

,,.И сегодня, в день рожденья, нет покоя и в помине -в неослабном напряженье, все в движенье, все в движенье к дальней солнечной вершине.

Запись в его рабочей тетради: «Поэт должен стремиться к вершине, солнечной, поэтической. Реваз Магрсани».

Сам собой возникает вывод: «Бухенвальдский набат» Ал. Соболев своей поэтической вершиной не считал, значит, чувствовал в себе скрытые возможности для покорения новых творческих вершин, не менее заметных и значительных. А по творческим вершинам принято, как известно, судить о степени одаренности автора. Правда, в так называемое советское время это правило Ал. Соболева не касалось. Сам он выразил свое назначение в поэзии строчками, сочиненными также ко дню рождения:

...Спешу внести свою живую лепту в сокровищницу правды и добра...

Да будь моя мятежная строка оружьем благородному солдату, который нынче, завтра, напролом пойдет на схватку с тыщеглавым Злом.

Увы, он победит врага нескоро.

Так будь в бою тверда его рука,

Так будь ему оружьем и опорой на поле брани

и моя строка.

Как и у любого, живущего на Земле, признается поэт, у него:

...бывают и вьюги, и зыби, и качка, есть хвори и горе, беда и забота... -

земные состояния человека. Худо ограничить ими свой мир, и поэт продолжает:

...но я - на просторе, со мною - природа, она меня быть человеком венчала, и с нею мне быть без конца и начала...

Как понимать — «без конца и начала»?

Нет, я навеки не исчезну, смерть надо мною не вольна...

Я утверждаю это с верой, не потому, что я велик.

Еще до мезозойской эры звучал в природе мой язык в громах небесных и прибоях, в набегах бури и в тиши.

Земля и небо голубое - родители моей души...

И если, не дай Бог, взорвется родная матушка-Земля и в тот трагичный миг под солнцем не оборвется жизнь моя: не человеком и не птицей в пространстве путь продолжу свой - летящей крохотной частицей, неистребимой и живой.

Продолжу рассказы о днях рождения поэта, отмечаемых им стихами-раздумьями. И то, что скажу сейчас, вероятно, вызовет недоверчивую улыбку: мне временами казалось, что любовь поэта и вечной природы, если об этом дозволено говорить языком человеческим, взаимна.

Быть может, это совпаденье, в чем тут секрет - мне невдомек: почти всегда в мой день рожденья бывает солнечный денек.

Еще вчера гуляли тучи, не август - осень на дворе.

А нынче будто маг могучий очистил небо на заре.

И наяву, не в чудной сказке, в сиянье радостного дня раскрылись снова лета краски - все для меня, все для меня

и для моей котёнки тоже.

Прошу тебя, на всем пути сияй нам чаще, если можешь, свети нам, солнышко, свети!

Можно верить, можно сомневаться, но солнечная погода в дни рождения поэта - не вымысел, не игра воображения, а самая неприкрашенная быль. Не раз бывало так: накануне дня его рождения по небу медленно, хмуро ползли низкие пухлые облака свинцового цвета - циклон, похоже, затяжной. Но утром следующего дня на горизонте таяли поредевшие остатки дождевых облаков и наступал праздник солнца, праздник света в подарок новорожденному.

По давней и неизменяемой нашей с ним традиции - праздновать дни рождения Александра Владимировича в лесу или за Окой - мы отправлялись на многочасовую прогулку.

Под августовским небом светло-синим, с единственною - другом и женой, в красе волшебной, тишине лесной, я праздновал сегодня день рожденья... Попробуйте, какое наслажденье!

Мы оставались в лесу долго, пока лучи уже склонявшегося к закату солнца не проникали далеко в глубь леса, окрашивая стволы деревьев в золотистый цвет. Прекрасен в эту пору уходящего дня пронизанный менее яркими солнечными лучами притихший лес - он являл собой словно охватившее все вокруг умиротворение, сосредоточенность, предчувствие дремоты. Задумчивость...

Утро очередного дня напоминало утро позавчерашнее. «Окошко» солнца и света, праздничной радости как будто закрывалось, и циклон, после однодневного перерыва, продолжал свой далекий путь.

Подобные чудеса - ну как их назвать иначе? - повторялись много раз и побудили поэта рассказать в конце концов о такой трогательной милости природы. Щедро ею украшенные, в чем-то разные, но неизменно одинаковые волнующе очаровательным общением с ней, дни рождения надолго оставались светлыми, счастливыми воспоминаниями. И теперь, много лет спустя, я с удовлетворением говорю: как хорошо, что не соблазнялся мой мудрый супруг, истинный друг и дитя природы, ни ресторанными, ни домашними застольями — предпочитал первозданное, чистое, естественное, без тени фальши. И, открывая природе свою душу, каждый раз был вознагражден ею сторицей, получая в дни рождения от нее подарки, которые невозможно купить ни за какие деньги.

Один раз, в лесу, прямо из-под наших ног - мы неторопливо шли, вполголоса перебрасываясь словами, так как оба считали кощунственным нарушать лесную тишь, - взметнулась довольно крупная птица величиной с галку с коричневожелтым оперением. На высоте примерно трех метров она «зависла» над нами, махая крыльями. Мы замерли на месте и стали глазами перебирать каждый клочок травы около кустов поблизости. И что же? Меньше чем в двух шагах увидели распластавшегося среди примятых стеблей и листьев почти оперившегося, уже довольно большого птенца. Он отлично замаскировался! Различить его можно было, изучая буквально каждый кусочек такого же пестрого, как и он, окружения. Ребенок!.. Мама волновалась!.. Мы осторожно отступили на несколько шагов и поспешили уйти от колыбели... Сколько стоит такой подарок?..

В другой раз, на берегу Оки, увидели картину, которой до сих пор не могу дать объяснение: на много метров впереди, на тропинке, по которой мы шли вдоль берега, стояла галка (я отлично знаю эту птицу по ее оперению, светло-серому воротничку с белой каемочкой) и кормила, каждый раз привставая «на цыпочки»... грачонка! Птенец был чуть ли не вдвое больше «мамы», хлопал крыльями, кричал, раскрывая весьма емкий клюв, куда «мама» с готовностью что-то засовывала. Мы остановились... С минуту наблюдали удивительное представление, подаренное природой, пока галка не поднялась в воздух, увлекая за собой грачонка... Не подарок? Конечно, подарок! Смешной, редкостный, необъяснимый... Дорогой? Бесценный! Правда, такой не наденешь на себя, не похвалишься, чтоб позавидовали. Но ведь каждому свое.

А в один из дней рождения Александра Владимировича посчастливилось нам стать единственными зрителями спектакля, подготовленного и разыгранного... жерехами. Стоя на высоком берегу Оки, увидели вдруг будто «закипевшую» гладь реки: на обширном, освещенном солнцем мелководье - примерно в полметра глубиной - десятка полтора метровых рыб, похоже, играли в «пятнашки», догоняли друг друга, толкали носами и увертывались в сторону... Не один десяток дат миновал с той поры, а перед глазами - немеркнущая картина: желтое сквозь воду песчаное дно, слепящие блики солнца на волне, резвящиеся крупные жерехи. Вот и попробуйте после сказанного мной (далеко не всего) усомниться во взаимной любви поэта и природы... Мы иногда свысока посматриваем на «братьев наших меньших». Не ошибаемся ли при этом?.. Может быть, не стоит забывать, что они старше нас, когда восхищают и удивляют нас своей жизнестойкостью?.. Откуда берется теснящее грудь волнение, когда мы не можем оторвать глаз от творений природы - пейзажей, совершенства гармонии? Не говорит ли с нами тогда природа на своем языке - без слов? И, о диво, заставляет нас и внимать, и понимать, и отвечать, тоже молча. С увлажненными глазами. Мы, люди, называем ее - живая природа!..

Вероятно, вняв голосу природы, восхищенно замер поэт Ал. Соболев, когда увидел сверкающие всеми цветами радуги капли росы на отаве, освещенной первыми лучами восходящего солнца. Он «перевел» сказанное ему на язык людей, поделился радостью своего видения, родившейся мыслью.

...Неслыханной музыкой блики играют, сверкают, звучат...

Я таинством этим великим, как сказкой волшебной, объят.

За что ж бриллианты во славе, топазы в цветной пестроте?..

Смотрите, роса на отаве!

Дивитесь земной красоте!

Вот они - подлинные ценности, указывает поэт. Не только гимн природе, но и жаркий призыв «дивиться земной красоте» и в четверостишии, сложенном Ал. Соболевым еще в молодые годы:

О, если бы я был капиталист, я б отдал без остатка миллионы тому, кто сделает обычный лист, багряный лист, какой роняют клены.

А в стихотворении «Зачем я родился?» отвечает на поставленный вопрос так:

...не злато копить, не копить серебро, а быть и богатым, а быть и счастливым от блеска реки и от золота нивы...

И эти ценности, глубоко познанные, душой принятые поэтом, выполняли для него роль компаса в плавании по коварному морю житейскому, оберегали от приспособленчества и продажности, делали неуязвимым, независимым, сильным. В стихотворении «Белый слон» он говорит:

Я, правда, не богат, но не слуга рублю.

И словно ты, мой брат, трублю, трублю, трублю.

Призыв не оборву я до последних дней: зову,зову, зову я счастье для людей...

И как следствие - неподдельная откровенность, искренность в словах из стихотворения «Время - нелегкая ноша»:

...стал я безмерно богат, когда впервые ударил мой «Бухенвальдский набат».

И если от страшной напасти мир защитить помогу...

Какое другое счастье себе пожелать могу?

Это. как понимаете, тоже из свода правил жизни «Золушки».

...Чарующе прекрасен мир природы. Сладостны, незабываемы встречи с ней, погружения в нее. Но поэт возвращался в мир людей, в котором жил, судьбой которого был озабочен.

Почему он с горечью признается: «Живу я словно на войне. к броску поднялся из траншеи»? Об этом в следующей части рассказа об Ал. Соболеве, которую я. основываясь только на неопровержимых фактах, назвала...

Забраковав «Бухенвальдский набат», Комитет по Ленинским премиям предрешил и расписал до конца дней судьбу поэта Ал. Соболева. На официальном уровне. Официальное непризнание «Бухенвальдского набата» оставляло Ал. Соболева как литератора ни с чем. Членским билетом ССП не обзавелся - не позвали, книг изданных нет: он только начал предпринимать попытки по их изданию. В таком случае, кто ты, Ал. Соболев? А никто. Просто инвалид войны, каких сотни тысяч. «Бухенвальдский набат» звучит не умолкая? Пусть звучит. Отдельно от тебя. Твое место - подальше от столбовой литературной дороги. А лучше всего - пропади из поля зрения людей, пока тебя фактически не знают, пока твое исчезновение никем не будет замечено.

О размахе операции - «мы тебя прозевали, но голову поднять не дадим» - правильнее всего судить по ее результатам. А они, в общем виде, породили и явили миру особый в истории культуры феномен - нелепый, уродливый, постыдный: полнейшую безвестность автора при международной известности произведения, им созданного. И самое страшное состояло в том, что преступными, противоправными действиями партийная опричнина сделала Ал. Соболева мертвым поэтом при жизни: на протяжении двадцати семи лет (со времени появления «Бухенвальдского набата» до самой смерти) поэта заставляли молчать, отказывая в публикации других произведений, вынудили двадцать семь лет работать «в стол». Вдумайтесь: большую часть творческой жизни!.. Давайте отдадим должное силе духа и несгибаемой воле автора «Бухенвальдского набата»... Не всякий смог бы вынести изнурительную, издевательскую пытку, растянутую почти на три десятка лет.

Итак, уделом Ал. Соболева, пожизненной карой за «Бухенвальдский набат» стало замалчивание.

«Великий почин» сделал уже упомянутый мной Егор Исаев. Заведуя отделом поэзии издательства «Советский писатель», он вернул Ал. Соболеву рукопись сборника стихов с рецензией, которая живого места не оставила на стихах автора «Бухенвальдского набата». Все непоправимо плохо, как говорят, зацепиться не за что. Егор не спорил с рецензентом: чем хуже - тем лучше... Он отправил рукопись автору и наглухо захлопнул перед ним двери издательства.

Из этого можно сделать вывод о добротности рукописи Ал. Соболева. Будь она действительно слабой, ее, скорее всего, кое-как «подлатав», выпустили бы в свет... Зачем? А чтобы скомпрометировать сочинившего «Бухенвальдский набат», чтобы любой и каждый мог убедиться в его творческой несостоятельности.

Во избежание ненужных сомнений считаю необходимым ответить на вопрос, который может возникнуть после моего рассказа о неудачной попытке Ал. Соболева выпустить сборник стихов в издательстве «Советский писатель»: а что если он действительно сунул в будущую книгу первые попавшиеся под руку стихи, недоработанные, «сырые»? Встречный вопрос: а какая была в том нужда - опорочить себя, себя, сумевшего удивить и покорить миллионы людей своим произведением-шедевром? «Бухенвальдский набат» налагал на поэта особую, высокую ответственность за поэзию, которую он собирался представить на суд людей. Да он просто обязан был подтвердить, укрепить веру в свой поэтический дар, относиться к созданию новых произведений придирчиво, взыскательно.

Мне не нужны стихов потоки.

В другом желанье я окреп: рождайтесь вы, рождайтесь, строки, необходимые, как хлеб.

С такой внутренней установкой о халтуре не помышляют.

Существовал еще один - «домашний» контроль за стихами Ал. Соболева. Было бы нескромно с моей стороны подчеркивать или выпячивать мою роль в жизни Ал. Соболева, тем более в его творчестве. Но, наделенная от природы чутьем к слову, я была непременным первым и слушателем и редактором его творений. А он читал мне все им написанное.

Скорее интуитивно, чем с позиций науки (я не специалист в области языковедения), я почти всегда безошибочно подмечала отдельные «не то» в его «с пылу, с жару, горячих» стихах. Поначалу, признаюсь, он не очень-то вежливо и одобрительно встречал мое неизменно корректное и только совещательного характера вмешательство в свое заветное - в творчество. Однако практика скоро заставила его терпимее внимать моим, в общем-то нечастым, замечаниям. В подтверждение своих «редакторских данных» скажу: даже в «Бухенвальдском набате» есть отредактированная мной строка, вернее по моему предложению переделанная. Поэта для этого необходимо было «столкнуть», если можно так выразиться, с мысли, на которой он «застрял», которая ему не подчинилась в стихе. Я говорила ему то, что мне казалось более подходящим, в прозе. Этого было достаточно: он моментально одевал мою прозу в чрезвычайно удачный поэтический «наряд».

Мыслимо ли, чтобы я, зная огромный разносторонний творческий потенциал Ал. Соболева, позволила ему нести в издательство «сырой» материал?! Да ни в коем случае! Тут я твердо стояла на страже его реноме.

Поразмыслив, Ал. Соболев воспринял возврат рукописи своих стихов «Советским писателем» как часть акции «прозевали, но голову поднять не дадим». Но он не знал ее масштабов, понятия не имел о числе в ней задействованных особей, глубине их нравственного падения, избранной ими стратегии в «боевых» действиях против него. Им было все равно, что он - борец за мир. Они привыкли смотреть на защиту мира как на некое обязательное пропагандистское мероприятие, целью которого было одурачивание и советского народа, и капиталистического окружения для прикрытия сумасшедшей гонки вооружения. Я об этом уже говорила. Делать вид, что озабочены тревогой за мир на Земле, было модным ритуалом для двурушников из ССП и ЦК партии. Это входило в комплекс партийного единомыслия: негласный закон, объединяющий волков по законам стаи. Что для них в таком случае был какой-то новоявленный борец за мир, в подлинность миротворческих убеждений которого им удобнее было не верить? Если докопаться до сути, то такой субъект - помеха в осуществлении маниакальной идеи мирового коммунизма. А раз так - помеху прочь с дороги. Стыд за преследование инвалида ВОВ? Ну, это, знаете, слишком тонкие эмоции для визгливых приспособленцев. И нечего удивляться их раскованности в действиях против Ал. Соболева.