Век Зверева

Две недели спустя. Москва. Институт медико-функциональных проблем

От института осталось сейчас только название, оболочка. Шейпинг, аэробика, массаж, омоложение для богатых, редкие серьезные заказы.

Зверев, как предмет изучения дилетанта и растренированного мента, пропитанного водкой, а потом попавшего в высокогорный лагерь и прошедшего почти на равных с профессиональными альпинистами сборы, представлял для сотрудников одной из кафедр несомненный интерес. Он согласился прийти сюда из детского любопытства. Здесь, кроме ходоков к небу, бывали и летуны, космонавты. Институт был непростым.

— Велоэргометр когда-нибудь видели? — поинтересовался пожилой, легкомысленного вида «профессор», одетый в свежеотглаженные брюки, ковбойку и домашние тапки.

— В научно-популярных фильмах.

— Может быть, именно наши аппараты и видели.

Вся компания Зимакова проходила обследование в разное время, отдельно друг от друга, по мере возможностей. Сейчас в обширной комнате, где стояло в два ряда шесть этих чудесных машин и какая-то аппаратура на столе, никого, кроме ученого товарища Зимакова, Зверева и самого организатора товарищеского мероприятия, не было. Среди аппаратуры Зверев опознал осциллограф. Остальное не поддавалось разумному объяснению. Клавиатурки, экранчики, неизбежные компьютеры, провода и колодки. Здесь же слесарные тисочки, паяльник, обрывки и обрезки, крепеж. И никаких следов лаборантов и техников. Подниматься в лабораторию пришлось по лестнице на четвертый этаж, идти по молчащим коридорам с закрытыми дверями, за которыми никого не было. Слово «зарплата» произносить здесь было неприлично.

Зверев, переодетый в спортивную форму баскетболиста, принесенную Зимаковым, уселся в седло машины, намертво вмонтированной в пол. «Профессор» закрепил датчики на запястьях Зверева, под ушами, на уровне сердца и в каких-то труднопредставимых по значению местах.

— Прошу пана. Давайте на первой скорости, не поспешая.

Зверев закрутил педали.

Через пятнадцать минут «профессор» включил вторую скорость, еще через десять Зверев вертел педали как мог быстро, до тех пор, как мог, со всеми вытекающими из этого последствиями.

Через час тест повторили.

— Ну что, молодой человек. Здоровье в порядке — спасибо зарядке.

— А душ у вас где?

— Душ остался там, в мрачном тоталитарном прошлом. Есть только холодный. Но с вашим здоровьем можно. Остыньте сначала.

Но главное было впереди. На следующий день уже другой «профессор» препроводил Зверева в барокамеру. Этот опыт был достаточно опасен и потому требовал присутствия несколько большего количества служащих института. «Профессор» словно «отксерился». Трое таких же аккуратных, как бы выдернутых из времени, ученых хлопотали возле «камеры пыток».

Зверев прилег на тахту внутри аппарата, на него снова нацепили датчики, переговорное устройство неожиданно не сработало, и, пока разбирались с проблемами связи, он осознавал самую для него главную истину на ближайший отрезок времени — трудно сохранить сознание при подъеме на большую высоту. Гипоксия.

Наконец его оставили одного, и дверь была задраена. Иллюминатор сантиметров тридцати в диаметре позволял видеть лицо Зимакова, улыбавшегося ему сочувственно и выжидательно.

Там, за титановой сферой, на экране телемонитора, лицо Зверева изучалось коллегиально. Как будто консилиум безумных докторов собрался на тайный эксперимент.

Вначале он не чувствовал ничего. Только покой, долгожданный и полный. Потом ему захотелось спать. Зашипело в динамике, пошли вопросы.

— Как себя чувствуете?

— Хорошо себя чувствую.

— Все параметры в норме. Спать хотите?

— А вы как сами-то думаете?

— Думаем, что хотите. Четырежды восемь?

— Тридцать три.

— Шутки потом будете шутить. Говорите. Это тест.

— Тридцать два.

— Корень квадратный из тридцати шести.

— Шесть.

— Из ста сорока четырех?

— Двенадцать.

— Отлично.

Зверев стал ошибаться в устном счете несколько позже, когда уже мелко дрожали руки и ноги, омерзительное и скользкое ощущение вошло в него, и он понял, что спать сейчас нельзя, но уже миновал точку возврата и вскоре спутал сложение с делением, а потом и вовсе отключился.

Когда он пришел в себя, увидел рядом Зимакова и попробовал подняться — его вырвало.

— Ничего, ничего. Шесть тысяч девятьсот. Не много конечно, но на небольшое восхождение годен.

— Ну, все со мной?

— То есть?

— Пива бы и на солнышко.

— Нет проблем, — подтвердил Зимаков.

Они вышли наконец на свежий воздух.

— Здесь подвальчик один есть. Просто прелесть, — ворковал Зимаков.

— В барокамеру-то зачем? Это же неприятно.

— Конечно неприятно. Но зато знаем теперь твой высотный порог.

— Я ведь, господин Зимаков, не мышь. Я человек. Пусть беглый, но человек. На своей земле живу, на своих водоемах. А ты меня вверх тянешь. К Господу Богу.

— После тестов мы всегда сюда ходили раньше. Обезвоживание организма исправлять, — по-хозяйски объяснил Зимаков. — Нам «Мартовского» по литру, скумбрию, только не режьте, мы сами, и потом — шашлыки. Пойдет так, Юрий Иванович? — повернулся он к Звереву.

— Отчего ж не пойти? Водки не будем?

— Ты хочешь? У них «Можжевеловая» есть.

— А ты откуда знаешь?

— Я заходил недавно. Пробу снимал.

— А… — погрустнел Юрий Иванович.

Зимаков захлопотал с рыбой, распластал огромную, граммов на шестьсот, скумбрию, вспорол, вынул кишки, порезал крупно. Отодвинул тарелку с мусором, которую тут же унесли.

Зверев поднял стопку:

— За что? За что выпьем, Юра?

— За товарищей.

— Ну, как скажешь.

Пива Зверев отпил полкружки, рыбу не стал пробовать. Задумался.

— Не грусти. Найдем мы тебе невесту.

— Не сомневаюсь.

Через полчаса Зимаков заказал еще пива, выпил с литр и отправился в туалет. Тогда Зверев огляделся, и не напрасно. Бородач в спортивном костюме и джинсовой куртке. Посетителей вообще было не много — шесть человек. Бандитского вида троица, цедившая «Можжевеловую», два мужика средних лет, хорошо одетых, ели осетрину, забывая про пиво, а еще им несли курицу, и борода, в дальнем углу трактира. Сидел он вполоборота к Звереву, очки черные, усы густые, что-то неуловимо знакомое во внешности, сумка под ногами, но главное — игрушка в руках, то ли монстр, то ли звездолет, а не то вообще кубик Рубика. Как повернешь. Трансформер… Так называлась фирма Бухтоярова в Петербурге. Бородатый приподнял кисти рук, локти на столе, пальцы забегали быстро, как у манипулятора-престидижитатора. Когда из-под арки показался Зимаков, игрушка словно растворилась в воздухе, исчезла в ладонях, как и не было ее.

И именно сейчас, в короткий миг достижения точки возврата, утвердился Юрий Иванович в мысли, что Зимаков с самого начала был «внедрен». Там, на Памире, когда Куренной безошибочно пришел к его домику. Кто-то сориентировал его. Сделать это можно было только по рации. Она была в домике Зимакова. В командирском домике. Посторонних без него там не бывало. Это Зверев помнил отчетливо. Табу. Табу и дисциплина. Путь к вершине требует жертв. Место ночлега нельзя было рассмотреть в бинокль ни снизу, ни сверху. Рельеф местности…

Значит, с момента спуска в долину и посейчас — он под контролем. Для Зимакова он — убийца. С ним, несомненно, провели работу, и непростую. Что у него, дел других нет? И парень-то ни при чем. Он, Зверев, для всего цивилизованного человечества преступник номер один. Круче Карлоса. Впрочем, до Бухтоярова ему далеко. Значит, номер два. И выйти на номера первого они хотят через него, Юрия Ивановича. А впрочем, все надоело. Бородатый — еще одна подставка, только отчаянно неуклюжая.

— Юра!

— А?

— Давай еще «Можжевеловой».

— А харя не треснет?

— Ты же на шесть семьсот ходил. В барокамере.

— Я вот в туалет схожу, и шабаш.

— Чего шабаш?

— Тогда, может, и треснем. Каждый своего.

— А что еще за свое?

— А что у них, ничего больше нет в резерве?

— У кого, Юра?

— Сам знаешь.

— В баре?

— В каком?

— Ты сходи, только тебе, кажется, хватит. Сейчас шашлыки кликну.

— Гут.

А бородач уже прошел под арку и сумку с собой понес. Брезентовую, коричневую. Бандиты оглянулись на него. Не доверяет соседям по столикам. И правильно делает.

В туалете две кабинки. Никто не продает билеты при входе. И это радует. Бородатый уже в своей кабинке. Сумка торчит под дверью. Юрий Иванович входит, помедлив, закрывает дверь на защелку. И тут же смятый бумажный шар вкатывается от соседа.

— Прочти быстро, — слышится из-за перегородки, — быстро…

Зверев разворачивает бумажку. Там адрес московский. Номера телефона нет. Улица — Борисовские пруды. Номер дома и квартиры.

— Запоминай и порви. В унитаз.

Юрий Иванович так и делает. Что ему еще остается? Если бородатый пришел от Бухтоярова, значит, старая явка не работает. А сам Бухтояров где-то рядом. Контролирует ситуацию. Зверев на это и рассчитывал, всю ночь просидев в Шереметево. Чтобы было время Бухтоярову оценить все. На виду. Чисто и светло… Затем пакет полиэтиленовый летит в щель. Пакет, герметично запаяный. Легкий.

— В бачок. Быстро, — слышит он приказ из-за переборки. И выполняет.

Потом слышит, как бородатый выходит, возвращается в зал. Идет следом.

— А вот и шашлыки, Юра.

Зимаков будто не жрал месяц. Не оторвать его от мяса.

Через двадцать минут Зверев отправляется к своему пакету. Один из бандитов сейчас за стенкой. Звереву кажется, что он слишком долго торчит там. Дым хорошей сигареты ощущается, и наконец хлопает дверка.

В пакете — свернутые мастерски спортивные брюки и джинсовая куртка, как у бородатого. Только сейчас он понимает, что рубашка на нем точно такая же, как у человека от Бухтоярова. Зверев переодевается быстро, как только может. В кармане куртки находит черные очки, бороду, усы.

Бородатый появляется неслышно, Зверев открывает дверь. Тот мгновенно встает на унитаз, достает из кармана скобку с острейшими концами, дотягивается до верхнего среза двери соседней кабинки, вдавливает скобку так, что дверь снаружи не открыть. Полное впечатление присутствия клиента.

Далее борода и усы мгновенно наклеиваются на лицо Юрия Ивановича, поправляются щеткой, расческой. Из сумки появляется парик. Еще двадцать секунд, и парик сидит на Звереве естественно, так, будто в этом парике он и родился.

— Когда выйдешь из бара, повернешь налево. Потом еще налево. «Дом номер восемь», — написано. Проходной. Сразу направо. Кроссовки мои надевай. Так. Сумку бери. В ней никаких стволов. Просто сумка. Все. Пойди, присядь за мой столик. Деньги оставь без сдачи.

Дверь подергали снаружи, одну, потом другую. Потом шаги до арки, потом назад. Придется выходить.

Один из бандитов, тот, что попротивнее, переминается с ноги на ногу. Приспичило.

Зверев выходит в свет. Бандит открывает дверь в кабинку, приостанавливается, и бородатый втаскивает его внутрь. Хрип, почти неслышный, и тишина.

В зале все без изменений. Только еще два посетителя прибавилось, с виду командировочные, пьют «Можжевеловую», шашлыки заказали.

Зимаков оглядывает его, опять опускает глаза в тарелку. Бородатый такого же роста, как и Зверев, разве плотнее только. Но куртка джинсовая, свободная, с капюшоном, скрывает разницу в телосложении. Он присаживается ненадолго, знаком зовет официанта, тот счет приносит, Зверев оставляет тридцать тысяч, поднимается и выходит. Видит, как Зимаков идет в туалет. Ведь Юрий Иванович уже минут пять, как ушел туда.

Наружку он видит сразу. Целых две машины. Одна рядом, недалеко от входа, на противоположной стороне улицы, другая метрах в пятидесяти. Зверев распознает их чутьем. Сам вот так же посиживал, и не раз. В каждой машине — по три человека. Водитель и два оперативника. Один на переднем сиденье, другой на заднем. Никто его не останавливает.

Самое интересное начинается потом, когда бородатый выходит из туалета и отправляется через зал на кухню. Легкое замешательство заинтересованных лиц, протирание глаз. С черного хода — а есть и такой в подвальчике — бородатый покидает заведение, тут же по радио об этом уходит информация на пульт и получается, что балаган состоялся. Пока в головах начальников зреет единственно необходимый приказ на задержание обоих бородачей, их и след простыл. Только приходит в себя бандит в кабинке туалета, и Зимаков тут же объясняет что-то набежавшим откуда ни возьмись офицерам.

В метро — столпотворение. Зверев зажат пассажирами в углу. «Парк культуры». Нужно перейти на кольцевую, но он остается на месте. От добра добра не ищут. На «Комсомольской» наконец покидает свое спасительное «дупло». Переход на «Павелецкую». Московское метро он знает отлично. Дважды московские товарищи просили его посетить столицу. И оба раза успешно.

На «Красногвардейской» он спокойно поднимается наверх. В парке провериться совершенно просто. Чисто.

Братеево — район отдаленный. Почти на кольцевой дороге. И пруды на месте, и Люблино недалеко. Вольница. За Москвой-рекой. На том берегу.

К многоэтажке нужной подходит он уже затемно, отсидевшись еще в посадках, надышавшись воздухом.

Квартира на третьем этаже, дверь, обитая дерматином. Вот сейчас позвонит он, и откроют ему Зимаков с офицерами, и засмеются глумливо и нехорошо. Только открывает старичок препротивный. Это с виду. Наверное, душа у него добрая.

Зверев долго принимает ванну, растирается мочалкой, переодевается в чистое. Старичок достает одежду из шкафа и ничего не спрашивает. Потом они пьют чай на кухне.

— Как вас по имени-отчеству? — спрашивает наконец Зверев.

— Вот с этого и надо было начинать.

— Виноват. Обстоятельства так сложились. Соображал туго.

— Соображал ты правильно. Отходняк у тебя был, Юрий Иванович.

— Так как звать-то?

— Олег Сергеевич.

— Это по-настоящему?

— Тебе паспорт показать?

— А паспорт настоящий?

— И паспорт, и Звезда Героя.

— Какого?

— Советского Союза. Показать Звезду?

— Я верю.

— Ты хоть раз ее видал близко?

— Видал.

— Где?

— В вещдоках.

— И что?

— Возвратили.

— Кому?

— Хозяину.

— Ну, слава Богу.

Чай крепкий, густой, варенье клюквенное, колбаса «Любительская», батон, масло. Все скромно, по-домашнему.

Потом Зверев укладывается на раскладушке, Олег Сергеевич — на диване. Квартира однокомнатная, небогатая.

— Олег Сергеевич?

— А?

— Ты чего живешь небогато?

— А это не моя квартира.

— А чья же?

— Конспиративная.

Зверев не знает, удовлетворен он таким ответом или нет. С этой мыслью он засыпает.

Олег Сергеевич долго ворочается, слушает радиоприемник, все вертит ручку настройки, то «Свободу» послушает, то «Би-би-си», то «Голос Америки». Только «Эхо Москвы» не слушает, а случайно зацепив, тут же уходит на другую волну. Есть за что не любить ему эту станцию.

Если бы не Белостокский сюрприз, Зверев достиг бы большого совершенства в деле скалолазания. На пик бы его никто не взял, но работать бы заставили на все сто. Теперь нужно было его как-то с вершин возвращать на землю, переводить в обычное состояние, заставлять двигаться, вынуждать выходить на Бухтоярова. А это значит, дорога Юрию Ивановичу лежала в Кенигсберг.

Вернусь немного назад. Подготовка к восхождению шла своим чередом, Зверев был в порядке, время от времени Зимаков докладывал по рации о том, появился ли у него боевой блеск в глазах и нет ли аритмии сердца. Не шалит ли давление. Юрий Иванович мужиком оказался крепким.

Мы решили построить такой спектакль: снять Зверева из лагеря принудительно, под конвоем, как бы от лица ФСБ, а потом внизу дать бежать. Взяли из Питера сотрудника милиции, который знал его в лицо, провели с ним работу. Все шло нормально. Зимаков оставил его на ночь одного в домике, в ожидании женских ласк. Такой был посыл. Да и дама, кажется, не возражала. Потом по рации вызвал группу. Куренного, знавшего Зверева, вел наверх Комов, известная в спортивных кругах личность. Парень к тому времени обнищал совсем, а тут — и привычное дело, и деньги, и как бы долг перед Родиной. Ему мы обрисовали Зверева как бандюгу жуткого, но объяснили, что риска никакого. И ошиблись.

Оружия у Юрия Ивановича не было, Куренной получил в дорогу десантный автомат. Не для стрельбы. Как это любят называть — для основательности. Но этот клоун, футболист не состоявшийся, повел себя совсем не так, как ждали: с помощью простого коробка спичек вывел из строя Куренного и раздавил ему горло альпинистским ботинком, к полному ужасу Комова и Зимакова, скрытно наблюдавшего за случившимся. Он тут же спросил, что делать, — я после недолгих колебаний велел ему делать то же, что и раньше. Готовить базовые лагеря согласно графику, двигаться к вершине, Зверева аккуратно за собой вести. Но теперь он был вооружен. Можно было не сомневаться, что при повторной попытке захвата он положит достаточное количество людей на белом и в высшей степени привлекательном склоне. Мне всегда хотелось побывать в горах, но Бог не дал. Может быть, когда все это кончится, запишусь в клуб какой-нибудь, на разряд сдам. Белое безмолвие лучше, чем рыбалка с «Посольской» перед сном. Хотя и то и другое не ближе, чем луна в оптическом прицеле. Дело закручивалось не просто нешуточное. Жуткое дело закручивалось и времена приближались страшные.

Началось трепание нервов. Никто, кроме Зимакова, в группе не знал о случившемся. Куренной до определенного момента работал аккуратно, Зверев, убив не раздумывая своего бывшего товарища, даже не подозревая, что тот и зла-то ему не желал, а в меру способностей актерствовал, прикопал его на склоне надежно и быстро. Потом чайку с Зимаковым выпил.

Я решил доверить события естественному их течению. Альпинисты делали свое дело, Зверев шел с ними, по ночам пристегивал рожок к автомату, спал с ним в обнимку. А КСУ — вещь хорошая, компактная. А может быть, и не пристегивал, но мешок свой держал все время рядом. А там, в свитерке, завернутый ствол. И один рожок запасной.

Зимаков стал события форсировать, сбегал на вершину со Шмаковым, других не пустил, сославшись на приближающийся шторм, свернул восхождение, двинул назад. А назад идти гораздо хуже, чем вперед. Начались проблемы, в том числе и с Юрием Ивановичем. Он ногу подвернул, и его тащили довольно долго на спине, он психовал, естественно. Но все. Наконец они спустились в долину. Потихоньку двинулись в сторону Оша. Зверев ждал с минуты на минуту захвата. Рюкзачок с автоматом держал на коленях. Ничего не происходило. Бишкек. Здесь он, подобно зверю затравленному, приготовился к худшему. Все, кто работал вокруг, были в страшном напряжении. Никто не знал, каким образом он должен выйти на Бухтоярова. Возможно, по телефону. На АТС местной дежурили наши люди, чтобы мгновенно номер засечь. Ничего. И вот миг прощания. Кто куда. Зимаков с частью группы — в Москву, на тесты. Ведь им потом на Эверест. Так спонсоры задумали. Значит, надо по всем правилам обследоваться в солидном учреждении. Лететь обычным рейсом Звереву нельзя. Он уверен, что его новые документы засвечены. Поездом — еще тягостней. Решаем сажать их в спецрейс. Деньги большие, но выхода нет. Спонсор этот альпинистский — фирма амбициозная, в обратный путь отправляет их обычным манером. Кое-кого самолетом, остальных поездом. Деньги счет любят. Тем более после гор — в поезде, в вагоне купированном с вином и фруктами — мечта.

Зимаков со Зверевым и женщиной летят. С ними амуниция, рюкзаки, оставшиеся продукты и всякая мелочь. Добра не мало.

Москва. Людей высочайшей квалификации задействовано немерено. Герои прилетают ночью в Домодедово. Разгружают самолет, «рафик» от фирмы все увозит. Зимакова уже тошнит, должно быть, от этой двойственности, и Зверев ему уже как бы не чужой. И тут Юрий Иванович проявляет инициативу. Хочет ехать в Шереметево, в бар. Он там в юности часто оттягивался. Хочет так хочет. Зимаков при нем. Почему бы не съездить. Едут они на «Икарусе» рейсовом. На том, что из одного порта в другой бегает. Никаких попыток позвонить по телефону, никаких посторонних контактов. В Шереметьево все готово по высшей цифре. И тут Юрий Иванович просто-напросто напивается в дым. Садится за стойку бара на втором этаже, ностальгически обводит все вокруг своими красивыми глазами и начинает накачиваться дагестанским коньяком, предварительно сняв пробу и поцокав языком. Зимаков его в этом деле сопровождает, но не более того. Цедит аккуратно, кофе пьет, ест бутерброды. Суточные и прогонные у них по всей форме. Хорошая сумма получается. И все. К утру Зверев пьян жутчайше. Вот так. Бери его и увози в камеру пыток. Зимаков спрашивает, что делать дальше, я даю отбой, оставив, впрочем, пару человек присматривать за эвакуацией тела, и ставлю возле квартиры, где они ночуют, наружку. Юрий Иванович снова посмеялся над нами. А автомата у него больше нет. Рюкзачок свой он якобы потерял. Пусть утром мысль эта его синдром похмельный усугубит.

В институт медико-функциональных проблем они попадают через двое суток. Первые сутки Зверев спит и похмеляется пивом, вторые — на просушке. Потом его ждет, кроме всего прочего, барокамера.

Они выходят из института, идут пить пиво в один подвальчик, который нами, как и многое другое, поставлен на контроль, и Зверев, выйдя в туалет, исчезает. Проваливается как сквозь землю. Мы потеряли его…

Вечером я отвечаю на язвительные вопросы в кабинете начальника, а утром вылетаю в Калининград. Операция «Регтайм» должна начаться в ближайшие дни. Операция «Господин Ши» идет полным ходом. Бухтояров там, где море и доисторические комары в валютной доисторической смоле. Зверев пропал без вести. И теперь он сам нас найдет и попросит прощения. А мы еще подумаем, простить его или нет, если к тому времени он будет жив.

Итак, Зверев исчез. Исчез среди белого дня, в столице российского государства, откушав перед этим пивка с господином Зимаковым. В барокамеру Юрия Ивановича Зимаков загнал, как он сам объяснял после, ради чистоты эксперимента. Ему было просто любопытно, каков высотный порог Зверева и, случись тому уходить не в катакомбы, а к вершине, смог ли бы он подняться на пристойную высоту. Барокамера показала, что вряд ли. Но после полноценной проверки состояния здоровья беглого следователя ресурс открылся изрядный. Вот, значит, какой спортивный фундамент он заложил в молодости.

Далее пошла рутинная работа: ориентировки, досмотры, проверки на дорогах и квартирах. Московский список Зверева был невелик. Основных адресов восемь, тех, что для очистки совести, — двенадцать. Везде наружна и дежурные группы захвата по секторам. Никаких признаков Зверева не обнаруживалось. То есть мы сами себя перехитрили. В Воронеже его брать не стали, позволили в открытую ходить по городу, представления с котами устраивать, на свадьбах распевать про Хасбулата удалого.

На наше счастье, появилась не тень даже, а намек на нее, дуновение воздуха. Пыль приподнялась в луче полуденного света и опустилась. Бухтояров. И не где-нибудь, а на направлении, наиважнейшем сейчас.

Потому и появился. Эта операция у нас называлась «Господин Ши».

Ожидались крупномасштабные действия западных спецслужб в Калининграде. Информация была очень надежной и достоверной. Из всего, что происходило в последние годы на просторах бывшей державы, — самое серьезное. К этому времени выработался некий защитный механизм и в Комитете, и в ГРУ, и в структурах, аббревиатур которых никто пока не знал. Со временем они станут так же просты и «понятны» для обывателя, как… ну, ОМОН, например. Смысл происходившего сейчас заключался в том, что, если информация уходила из среднего звена чуть выше, ложилась на стол официальным начальникам, дело попадало под контроль тех, кого мы звали «врагами народа» и терпели как необходимое и проходящее зло. Об этой операции, несомненно, знали на верхах, но не подозревали о том, что знаем мы. Или внушали себе, что не подозревали. Главным было не дать делу официальный ход, с тем чтобы не приходилось отчитываться в рабочем порядке. Методика нашей работы была такова: набирать объем информации, факты, варианты возможного развития событий разрабатывать, и тогда весь этот ком выкатывать с невинным выражением лица на официоз. А после этого не могло не быть «заявления ТАСС». Понятно, что всякая инициатива наказуема, и если не удавалось защититься, следовало расформирование структуры, сложившейся в ходе дела, отвод. Потом структура эта возрождалась в несколько другом качестве и составе.

Итак, мы стали предполагать с достаточной долей вероятности и достоверности, что Бухтояров сейчас в Калининграде, держит руку на пульсе событий. После разгрома его питерского «округа» он, несомненно, нуждался сейчас в товарищах, или сообщниках. Хоть подельниками их назовите. Это сути дела не меняет. И Зверев подходил ему по всем статьям. Он хорошо показал себя в деле. И в милицейском, и в подпольном. А вдвоем с Бухтояровым они представляли собой уже сильное звено. Юрий Иванович оттянулся на свежем воздухе, отдохнул, в горы сходил, здоровье проверил. Опять был готов к труду и обороне. И мы потихоньку стали передвигать фишки в сторону нашего анклава.

В Москве можно было не искать крыши для действующих лиц новой пьесы с далеко выходящим за рампу и подмостки эффектом. И сам театрик должен был сгореть. Неувядаемый и несгибаемый господин Ши. Личность известная. Родственник одного большого человека из Кенигсберга. Я в которой раз читал его досье. Там все так было складно, что хотелось выть. Как и в других подобных документах.

Шимяко Владлен Парамонович. Владлен значит «Владимир Ленин», если кто-то забыл. Товарищ. Но никак не господин. Родители так назвали.

Родился в 1945 году в Таганроге. То есть и год победный, и место рождения примечательное. Антон Павлович Чехов камни этого города топтал в молодости и впоследствии отозвался о них неодобрительно. Владлен Парамонович вряд ли что хорошее добавит о тех булыжниках, хотя сейчас, говорят, в Таганроге порядок, в рамках дозволенного.

В 1964–1965-м работал сварщиком на котельном заводе. Потом служил в Советской Армии (в группе советских войск в Германии). Это уже интересно. Но ведь многие служили, и ничего. После службы проявил большую любовь к прежнему месту работы, снова робу одел, взял держак, маску. Пошел класть швы, варить сталь и даже чугун, что дело непростое. Институт закончил заочно и на родном заводе стал инженером-конструктором. И тут — первое недоразумение.

На инженерной должности работал, еще не имея диплома. Значит, или голова светлая, или папа — генерал. Примерно так и было. Не генерал, но солидный человек. Не маленький.

В 1971 году поступил на работу в одно НИИ. У же не очень простое. Опять же инженером. В 1973 году окончил Политехнический институт по специальности «Инженер-электрик». А дальше пошло как по-накатанному.

Старший инженер, ведущий инженер, завлаб, главный инженер и так до генерального. Потом кандидатская. В партию вступил по возвращении из армии. Вышел в девяносто первом году со всей компашкой. Это когда в телевизоре билеты рвали и отшвыривали. Кое-кто жег. У нас, например, этот и другие документы прямой и непосредственный начальник изъял под роспись, в сейф положил. А где этот сейф и где начальник сейчас — неведомо.

Во времена эйфории и гласности депутатом был, тогда еще товарищ и еще не Ши. Потом — Верховный Совет, тоже должности немаленькие и работа интересная. Комиссии, кризисы, нефть, шельфы.

Против роспуска съезда возражал. Искренне или из интересов фракции — его проблемы. Но возражал.

В выборах президента участвовал и был не на последних ролях в его штабе.

Вот цитата интересная: «Взгляды теперь уже не товарища, но еще не господина колеблются от центристских до радикально-демократических. Отличается умеренностью и осторожностью высказываний, не допускал критических реплик в адрес правительства». Предполагался даже на премьера, а это уже серьезно. В то время очень большие люди, из тех, что сегодня наверху и на слуху, подчинялись Владлену Парамоновичу. Был допущен к святая святых — курировал кадровую политику в кабинете.

Редко делал опрометчивые заявления, но однажды поспешил — заявил о своем желании баллотироваться на должность президента. Потом, впрочем, все отрицал. Но газетка-то — вот она…

Были у Господина Ши моменты растерянности и импульсивности. Это когда горел парламент. То есть еще когда не горел, а когда дело шло к тому. Тут он обозначил некоторую суету и колебания. Он тогда на волоске висел и даже бежать был готов. Все обошлось, но пришлось ему все же уйти в тень изрядную, так как фигурой он стал одиозной. Власть тогда напряженно работала над выражением своего лица, и Парамонович ей не совсем подходил. Видимо, обиды от этого возникли, а амбиций ему было не занимать. А может быть, это тончайшие перестановки. Система координат и кадровый корпус оставались все годы прежними. Ушел человек, пришел человек, шаг влево, шаг вправо, и все как бы по-другому, но если очень хорошо посмотреть, то все остается близко к основной системе координат.

И Господин Ши — опять на трудном и опасном участке работы. Курирует крупномасштабную операцию со стороны «друзей» на территории Кенигсберга и области. То есть отсекает возможное противодействие наших спецслужб, тормозит, в меру сил и возможностей, реакцию подправительственных структур и готовит пути и запасные плацдармы на случай неудачи. Антикризисные штабы возглавлял, — значит, штаб по созданию кризиса потянет. То есть речь идет о прямой государственной измене. Что это такое сегодня, вам легко объяснит прокурор, но как это соотносится с тем, что у нас происходит, он уже вам не объяснит. Посоветует обратиться в комиссию при комитете каком-нибудь или газетку достанет. Желтую и старую.

Мы не знаем подробностей, действующих лиц и примерных механизмов того, что должно случиться. Утечка с их стороны произошла в Польше. В Белостоке работал наш коллега. Есть там такое ведомство охраны государства. ВОГ — по-русски. Он успел передать дату начала операции, место (Кенигсберг) и то, что это будет бактериологическое оружие и применяться оно будет широкомасштабно. Потом вспышка эпидемии, скандал, дезинформация о складах бактериологического оружия в области, попытка международного вмешательства, контроль над областью. Такой вот шизофантазм. Все это, учитывая расположение города, непосредственную близость государственных границ, транзиты и порты, палка о двух концах, но, видимо, те, кто задумывал комбинацию жестокую и безжалостную, были в технологии уверены. Суть оружия этого такова, что распространения эпидемии никакого нет.

Эффект одноразовый. Вирус, свалив человека, самоуничтожается. Это азы. Но в нашей ситуации еще и «эпидемия» — это уже сильно. И Господин Ши за спиной.

Человек наш в Польше был законсервирован на многие годы. Он вообще мог быть не востребован никогда, и в этом было бы его счастье. Но обстоятельства оказались таковы, что ситуация не терпела промедления, информация ушла, и канал закрылся навсегда. Старая школа. Он покончил с собой.

Но наиболее труднопредставимым казалось то, каким образом Бухтояров получил информацию. Значит, люди его были у нас. Не просто в нашей конторе, но в нашей структуре. А это уже серьезно, учитывая то, что стояло за Бухтояровым.

Заброшенных поместий и имений в области немерено. Одно время в них стали селиться бомжи. Даже офицеры-отставники жили в этих домах. Война основательно прошлась по прибежищу и плацдарму прусского милитаризма. Но уцелело все же многое. И после, когда жили мы во времена неопознанного коммунизма, многие хутора поднялись. Потом опять зачахли, потом снова потянулись нитки электрических проводов, «беларуськи» потащили прицепчики с сеном и кормами. Только к некоторым хозяйствам и кабель не «бросить». В замысловатых они местах.

Из аналитической записки (конфиденциально)

«Немецкий капитал активно заработал на рынке недвижимости региона. Граждане ФРГ через подставных лиц приобретают заброшенные хутора, особняки, квартиры, покрывают расходы прибывающим из стран СНГ немцам на покупку и содержание больших участков земли. Яркий пример, прошедший мимо внимания прессы, что еще раз говорит о ее прямой зависимости от определенных сил в стране и на Западе, скандал с подписанием в 1994 году соглашения о передаче немецкой компании „Филл Трейцдинг ГМБХ“ в бессрочное пользование участка Балтийской косы с расположенным там военным аэродромом „для создания курортной зоны“.

Тогда же, в 1994 году, огромные стратегические капиталовложения в развитие связи и телекоммуникаций сделала французская фирма „Франс Телеком“.

(Пометка — очень важно). На калининградском ОКБ „Факел“ было создано российско-американское СП, в результате чего в США практически за символическую стоимость ушли штатные образцы двигателей малой тяги для космических аппаратов. Американцы могли получить аналогичные, по оценкам специалистов, только через 7–10 лет.

За бесценок были проданы иностранцам ряд предприятий по производству ЭВМ, ракетных двигателей, военных кораблей. Единственный в России завод по добыче и переработке янтаря практически банкрот».

Свободная экономическая зона называется «Янтарь». А нет больше никакого янтаря. Лежат на складах горы красивой смолы. Ждут нового хозяина. Люди приходят и уходят. Комар в янтаре остается. Он смотрит недоуменными микроскопическими глазками на происходящее и ненавидит это свое новое место пребывания. Ему хочется туда, в покой и мрак, в потоки вечности, перетекающие, как волны хладного моря. Там нет измены, проданных государственных тайн, курса валют и фекалий, стекающих к морю. Там чисто и темно.