Вернуть мужа. Стратегия и Тактика.

Глава 37. Настоящее. Четверг. Рита.

Кто видел под микроскопом очаровательнейшее

создание божие, символ красоты земной - бабочку,

тот никогда не забудет ее кошмарно-зловещей хари.

Надежда Тэффи

Секрет только тогда бывает секретом,

когда ты мучишься, храня его.

Грегори Дэвид Робертс "Шантарам"

Смотрю на свою фотографию на стене, и завидую той маленькой Вареньке, которая так счастлива, хотя и испачкалась шоколадом. Зато попробовала.

- У меня нет такой фотографии, - говорю я маме. - Я ее даже никогда не видела.

- Да, она показалась мне самой подходящей для этого интерьера, - отвечает мама, сев в свое кресло.

Подходящей для этого интерьера. Лучше не скажешь.

Долгие годы я представляла себе нашу с мамой встречу. Ту, первую, когда я ее найду. Один раз Максим (это было за пару лет до нашей свадьбы, мы уже закончили школу и были студентами) спросил меня:

- У тебя есть самое заветное желание?

- Уже нет! - засмеялась я. - Со вчерашнего дня нет.

Вчера наши отцы окончательно согласились, что не позднее, чем через два года они разрешат нам пожениться.

- И ни одного маленького желания не осталось? - улыбнулся Максим, прижимая меня к себе и целуя в кончик носа.

- Осталось, - прошептала я его шее. - Одно, но очень большое. Гигантское.

- Поделишься? - спросил он мою макушку. - А я обещаю, что выполню его.

- А если не сможешь? - лукаво улыбаюсь, притягивая его голову для поцелуя.

- Смогу, - говорят его губы моим губам.

- Я хотела бы найти свою маму, - сообщаю я им.

- А Максим? Вы давно с ним общаетесь? - спрашиваю я маму, нервно теребящую белую салфетку.

- Общаемся? - удивляется входящий Павел Дмитриевич. - Мы виделись три раза. Первый раз он появился в августе прошлого года.

- Да, - подтвердила мама и слегка смутилась. - Наш домашний телефон был в бумагах Елизаветы Васильевны, которые Максим разбирал после ее смерти. Когда мы вернулись в Россию - обменялись с ней парой звонков.

- Максим тогда потребовал от Вали связаться с вами и, наконец, все рассказать, - Павел Дмитриевич осторожно берет маму за руку.

- Но Миша... Он сказал, что Маша не поймет никого из нас, - голос мамы дрожит. - Что Рита помнит мою клятву и очень на нее надеется. И что Варя... что ты уже переболела, и не надо тебя беспокоить.

- Понятно, - горько усмехаюсь я. - А второй?

- Второй раз через полгода, перед теми новогодними праздниками, - доложил Павел Дмитриевич. - Максим сказал, что Новый год - прекрасный повод...

- Очистить душу, - закончила за своего мужа мама.

- А третий раз неделю назад, - Павел Дмитриевич внимательно посмотрел на меня, словно пытался разгадать, о чем я думаю.

- Зачем? - сглатываю я.

- Сказал, что если я решилась поговорить с тобой, то теперь никак нельзя, надо подождать, - мама с беспокойством смотрит на мое, видимо, побледневшее лицо. - Все в порядке, Варя?

Конечно. В полном.

Моя мама оставила меня папе, потому что полюбила другого мужчину. Полюбила так сильно, что смогла отдать и свою младшую дочь.

Моя сестра Мышильда теперь по-настоящему моя сестра, по двум родителям, как будто все эти двадцать два года она была сестрой понарошку.

Мой муж скрывал от меня отношения с другой женщиной. И хотя я разрешила себе начать сомневаться в его измене, рядом со мной его нет. Потому что я его прогнала. Потому что я не дала ему не только оправдаться, но и вообще открыть рот. А он все-таки нашел мою маму, как и обещал.

Я поссорилась с папой, который сейчас скорее всего со страхом ждет, что я его разоблачу, и тогда Машка потеряет маму. Не ту маму, которая сейчас сидит передо мной. Нельзя потерять то, чего ты никогда не имел. А маму Риту, которая растила Мышильду на моих глазах как собственную дочь, любимую и единственную.

"Сгорел ваш дом с конюшней вместе, когда пылало все поместье! А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!" - пел Утесов на бабушкиной пластинке, которую мы с Вовкой нещадно гоняли десятки раз подряд на старом проигрывателе "Юность 301".

Как мама наклоняла голову, как она заправляла за ухо выбившийся из прически локон, как остро и трогательно торчали ее худые плечики, когда она стояла, отвернувшись к окну, - мне не надо результатов теста ДНК или ее подробного рассказа. Я и так понимаю, что она и Машкина мама тоже.

Я с тоскливым ужасом понимаю, что мне больше нечего сказать маме. Вообще. Ответы на все свои вопросы я уже получила.

- Спасибо, - поспешно говорю я, вставая с кресла. - Мне пора.

Мама и Павел Дмитриевич молча идут за мной в прихожую. Неловкое молчание давит угнетающе.

- Варя! - окликает меня мама. - Прости.

И так странно слышать это ее "прости" именно в эту минуту прощания.

- Конечно, - неловко пожимаю плечами и, видимо, краснею. - Меня смущают и это слово, и Павел Дмитриевич, стоящий рядом с мамой, и внезапная потеря словарного запаса. Только какое-то давящее "конечно".

- Вы приходите к нам, пожалуйста, - просит Павел Дмитриевич, пожимая мне руку.

- Конечно, - бодро говорю я и улыбаюсь ему вежливо, точно зная, что больше сюда никогда не приду.

- Да, Варя, пожалуйста, - тихо вторит ему мама и добавляет. - Ты расскажешь Маше?

- Нет, - шепчу я. - Я не расскажу Маше. У нее уже есть мама.

Мама резко бледнеет и берет мужа за локоть, тот успокаивающе хлопает ее по руке.

- Наверное, это правильно, - соглашается мама, через несколько секунд придя в себя. - Пусть все остается так, как есть. Но я рада, что мы встретились с тобой, Варя.

- Я тоже рада, Валентина Георгиевна, - твердо говорю я, глядя ей прямо в мои собственные глаза.

Сашка везет меня на родительскую дачу к отцу. Я не стала брать такси, чтобы можно было хоть немного расслабиться рядом с близким мне человеком. Едем молча. Попросила подругу ни о чем не спрашивать, она кивнула. Сижу сзади, откинувшись назад и закрыв глаза.

"Будьте осторожны со своими желаниями - они имеют свойство сбываться". Как же прав был Булгаков! Мое заветное желание, которым я жила большую часть своей жизни, исполнилось. Столько лет я была наполнена им до предела. Оно выплескивалось наружу время от времени, расстраивая бабушку и раздражая отца. Теперь его исполнение принесло страшное опустошение. Я кажусь себе абсолютно пустой, состоящей из тонкой оболочки, похожей на тишью, податливую бумагу, хрупкую и нежную. А еще я знаю, как крепка и надежна такая папиросная бумага: ею заполняют пустое пространство в кожаных изделиях, в нее заворачивают обувь и подарки, она не промокает. Я не буду плакать. Потому что теперь мне не нужно ждать маму. И это, как ни странно, облегчение.

Смотрю на часы - три. До встречи с Максимом есть пять часов. Тоскливый ужас от встречи с ма... Валентиной Георгиевной сменяется тоскливой благодарностью. Он выполнил свое обещание, навсегда избавив меня от ожидания и вопросов. Я получила свои ответы, и они по капле выдавили из меня желание узнавать больше.

- Жду в машине? - спрашивает меня догадливая Сашка.

- Нет. Проходи в дом, я могу задержаться, - говорю я, испытывая противоречивое желание ворваться в дом и потрясти отца или спрятаться в бывшей детской комнате и не высовываться оттуда.

Папа с Ритой возятся в цветнике. Рита, оживленная и счастливая, что-то говорит отцу, жестикулируя и смеясь. Окликаю их, они одновременно оборачиваются, и Рита радостно машет мне рукой в перчатке и с совочком. Отец меняется в лице, побледнев и слегка пошатнувшись.

- Варя! - Рита подходит к нам с Сашкой. - Ты почему не позвонила, что снова едешь?

- То не дозовешься... - начинает ворчать отец, морщась, словно от зубной боли.

- То не выгонишь! - весело подхватываю я. - Извините, что не предупредила.

- Что ты! - обижается Рита. - Я имела в виду, что могла бы, если бы ты позвонила, что-нибудь вкусненькое испечь. А сейчас только пирожки с луком и яйцом из самого свеженького. Да! Еще борщ с мозговой косточкой! Как ты любишь, Варя.

- С мозговой, это здорово, - иронизирует Сашка. - Нам с Варькой не помешает добавочная порция мозгов. А то последние недели собственные слегка отказывают.

- Сашенька, ты хочешь борщ? - радуется Рита.

- Сашенька очень хочет борщ, - подталкиваю я подругу к дому. - Рита, накорми, пожалуйста, ее. И пирожок не забудь.

- Два! - просит Сашка, подмигнув мне. Сразу поняла, что Риту надо отвлечь от меня с отцом.

- А где Ермак? - подозрительно оглядываюсь я, не видя его кадиллака.

- О! - восклицает Рита и шепчет, взяв меня под руку. - Кирилл нам очень понравился. Машка его, правда, замучила своим вниманием, и он сбежал через пару часов после вашего отъезда.

- А где она? - спрашиваю Риту, чувствуя дрожь от волнения.

- Дуется на отца. Он не разрешил ей уехать с Кириллом. Сидит в своей комнате, читает.

Папин кабинет сегодня ощущается особенно мрачным и прохладным. Мебель цвета черного дерева, которая еще в детстве казалась мне предупреждающе строгой и устрашающе важной. Чучело белой полярной совы, настенное, большое, с распахнутыми крыльями, которое пугало именно своей белизной. Маленькая Мышильда, которая ходила в папин кабинет бояться совы. Брала меня за руку и звала:

- Пасли савы баяся.

И мы шли. Подходили к чучелу и заглядывали в его пустые стеклянные глаза, и Мышильда, недавно научившаяся выговаривать "р", говорила, грозя пальчиком:

- Маса тибя ни баися! Варрря тибе паказит!

И Варя показывала: прятала сестру за себя и показывала сове язык. Сова в ответ хмурилась и, испугавшись, Вариным голосом просила:

- Простите меня, девочки! Я больше не буду вас пугать!

Я выводила довольную Мышильду из кабинета, и она, сияющая от удовольствия, тянулась к моему уху:

- Влёт! Будит пугать!

Папа встает возле стола и смотрит на меня больными глазами:

- Знаешь?

- Знаю, - тихо отвечаю я.

- И что будешь с этим делать? - спрашивает отец сдавленным голосом.

- Что ты с этим делал столько лет?! - криком шепчу я.

- Жил, - папа садится за стол, словно хочет спрятаться от меня.

Сова, по-прежнему пугающе белая на черном фоне кабинета, смотрит на меня осуждающе.

- Сначала я хотела спросить у тебя "почему". Потом "как". Теперь я просто хочу не обидеть Риту и не ранить Машку.

- Был шанс, - отрывисто говорит папа, тяжело дыша. - Ты на него не согласилась.

- Я? - не удивляюсь его словам. Совсем. Но все-таки спрашиваю. - Что сделала я, кроме того, что родилась у нее и у тебя, у вас?

Папа снова морщится, то ли от досады, то ли боли:

- Стало легче?

- Стало тяжелее, - соглашаюсь я с его внутренними мыслями. - А как ты жил с этим годы?

Сова, кажется, приготовилась взлететь, по крайней мере, мне начинает казаться, что она чуть-чуть шевелит крыльями. " Маса тибя ни баися! Варрря тибе паказит!"

- Ты не мог не понимать, что все может рано или поздно раскрыться! Как так вообще получилось? - я все-таки не удерживаюсь от своего "как".

- Ни ты, ни она не были ей нужны. Я только освободил ее от...

- Детей? Ответственности? Семьи?

- Своей любви... - папа откидывается на кресле и расстегивает верхнюю пуговицу летней рубашки.

Любви? Он так любил маму, что отпустил ее к другому? Он это хочет сказать?

- А мы? - недоумеваю я, моргая мокрыми глазами. Теперь мне кажется, что сова моргнула. - Мы с Машей? Почему ты не оставил нас с ней?

Я и до "почему" сорвалась...

- С кем? С ней? - отец резко встает и делает шаг мне навстречу.

- С матерью двух дочерей, - отвечаю я, невольно отшатываясь и глядя не на него, а на сову, угрожающе нахмурившуюся.

- Которых она оставила, - говорит он, сцепив руки.

- Ты не отдавал нас, - возражаю я.

- Я не отдавал только тебя. Машу предложила забрать она. Боялась, что та будет ежедневно напоминать ее новому мужу об измене самим своим существованием.

- А меня почему не взяла? - хриплю я.

- Взяла. Но... Сначала я был... зол. Очень хотел ее вернуть... заставить... Они торопились. Документы оформлять долго. Требовалось мое разрешение на выезд ребенка. И я его не дал.

- А потом?

- Потом они вернулись. Мы стали встречаться втроем, водили тебя в кафе, в зоопарк, в цирк, в театр. Мне казалось это правильным и естественным. В общем, вели себя как обычная, нормальная семья.

- Но мы ею не были...

- Не были, - соглашается отец. - Но мне стало казаться, что все еще можно вернуть, особенно когда...

Папа закашлялся и покраснел, то ли от кашля, то ли от смущения. Мы никогда не разговаривали на такие темы. Кстати, я не помню, чтобы мы с ним разговаривали в том простом смысле, которое каждый из нас в вкладывает в слово "разговаривать".

- Когда мы снова стали близки, - мужественно закончил предложение мой отец. - Но тут выяснилось, что она еще ничего не решила про нас... что они уезжают. Встал вопрос об окончательном оформлении документов. И тут мама... твоя бабушка попросила Валю не торопиться, не забирать тебя, пожить отдельно от нас, подумать.

- И моя мама согласилась? - спрашиваю я сову, не в силах смотреть на отца.

- Она говорила, что совсем запуталась, что тебе, действительно, будет проще в знакомой обстановке.

- Проще? Без мамы?

Папа сел обратно за стол, снова отгородившись им от меня.

- Первое время мне казалось, что мы совершили ошибку. Я злился на мать, злился на Валентину и на тебя.

- На меня? За что?

- За то, что даже ты не удержала ее. Но это было мимолетное наваждение. Когда она через некоторое время вернулась в Россию рожать Машу, я был в командировке. Валя пришла к бабе Лизе и Рите и сказала... Мама подумала, что она все-таки пришла забирать тебя. Но Валентина сказала... что готова оставить Машу, что мама была права и что мы совершили ошибку.

- Машка не ошибка! - вскинулась я, готовая вступить в схватку и с отцом, и со злобной совой.

- Я не говорил, что это Маша. Я сказал, что мы с Валентиной совершили ошибку. Я никак не мог смириться с тем, что она полюбила другого, а она... просто не справилась с чувствами, запуталась...

- Я вполне понимаю, как отец может не отдавать ребенка матери, - говорю я, наконец встретившись с папой взглядом. - Но скрывать от одного ребенка, где его мать, а от другого, кто она...

- У Маши есть мать! - почти кричит отец. Ему никогда не хватало терпения довести диалоги со мной до спокойного финала. Все наши стычки начинались и заканчивались одинаково: я чего-то требовала (вымогала, по версии отца), а он сначала сопротивлялся, потом либо отказывал, либо орал, но все равно отказывал.

- У Маши есть мать, - тут же соглашаюсь я и вовсе не потому, что он кричит.

- Валя не возражала, что Маша будет считать Риту своей матерью, - выдавил из себя отец. Именно выдавил, иначе не скажешь.

- Как такое может быть? - сопротивляюсь я обстоятельствам в частности и жизни в целом.

- Я не знаю, - папа встал и подошел совсем близко. - Я, правда, не знаю, Варя. Я несколько лет приходил в себя. Если бы не моя мать... Я бы с тобой не справился. А Рита растворилась в Машке. Время от времени появлялись письма или открытки от Вали... Ей было трудно, она просила хотя бы редких встреч , просила дать возможность сказать тебе. Но я понимал: только откроем ящик Пандоры, и одна тайна потянет за собой другую...

Папа прижал меня к себе и стал гладить по голове. Он никогда не гладил меня по голове. Но я ему позволила. Стало тепло и горько. Тепло от осознания того, что его решение позволило мне стать смыслом жизни для бабы Лизы. Горько от того, что в этой жизни не было и не будет родной матери. И я в течение нескольких часов убедилась, что это было ее собственное решение. И ни папины злость и ревность, ни бабушкино благоразумие не утешали меня.

"Я переживу это!" - послала я сигнал сове, не сводящей с меня строгого взгляда. Главное - Маша.

- Мы должны сохранить эту тайну, - сказала я отцу, отстраняясь, но он не отпустил меня, продолжая удерживать в кольце теплых отцовских рук.

- Я-то смогу. Как-то получалось столько лет, - невесело усмехнулся он.

- И я смогу! - поклялась я. - Ей не надо этого знать. Рита не переживет, я понимаю.

- Рита не переживет что? - раздается вопрос. В кабинете появляется моя мачеха и с потрясением смотрит на нас, обнимающихся.

- Варя! - Рита с испугом смотрит на меня. - У тебя что-то случилось? Что-то с Максимом? С тобой? С вами?

И хотя "что-то" и с Максимом, и со мной , и с нами, я отрицательно мотаю головой.

- Временные трудности, - смеюсь я, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать.

- Прекрасно! - улыбается Рита и просит меня. - Варя, вытащи сестру из ее комнаты. Пусть перестанет ломать комедию.

- Сейчас! - кидаюсь я к двери.

- Стой! - папа удерживает меня за руку и пожимает ее, словно поддерживая меня и себя. - От Риты мы скрывать не будем. Меня раздавит еще одна тайна. Тем более, когда Валентина вернулась сюда надолго.

Рита меняется в лице.

- Валентина? - спрашивает она папу. - Она вернулась, а ты мне не сказал? А если она захочет...

- Не захочет! - жестко говорит отец. - Не посмеет!

- А про Варю посмела? - Рита шевелит внезапно посиневшими губами.

- Я сама! - кидаюсь я к Рите. - Это я сама. Я заставила отца. Я хотела узнать, кто она и где она.

- Мы теперь не скроем, - бормочет Рита, спиной двигаясь к двери.

- Рита! - папа делает шаг ей вдогонку.

- Не надо! - машет она руками, словно отгоняет пчел. - Не сейчас!

Рита почти бегом выходит из кабинета. Папа устало садится на кресло, словно все силы у него закончились.

- Ты рада? - сухо спрашивает он.

- Чему? - поражаюсь я. - Ритиному страху и горю? Нет! Не рада.

Я выбегаю за Ритой, но нигде ее не вижу. Обходя участок, заглядывая в летнюю кухню, в беседку у пруда, выглядывая за ворота, я вспоминаю самое важное.

Мне восемь лет. Мы с Ритой купаем Мышильду. Она тогда еще не была Мышильдой. А была годовалой сестренкой Машей. Рита целует ее крохотные пальчики, а я щекочу животик. Машка хохочет-заливается. А Рита говорит: "Маша, скажи Ва-ря! Скажи! Назови свою сестренку по имени! Ва-ря!" Машка хохочет и ничего не говорит, только пыхтит, шлепая ладошкой по воде и визжа от радости, когда мы охаем.

Мне четырнадцать. Папа не отпускает меня на школьную дискотеку. Вовка мерзнет у подъезда уже почти час. Рита подмигивает мне и идет к нему в комнату. Через полчаса папа, прочитав мне лекцию о дурном влиянии низкопробной музыки на подростковые умы и незрелую психику, отпускает меня танцевать.

Мне семнадцать. И мне нельзя приходить домой позже одиннадцати. Я почти всегда укладываюсь во временные рамки, но... Сегодня так трудно расстаться с Максимом. Мы целуемся в подъезде, прощаясь десятки раз и так и не уходя друг от друга.

- Полдвенадцатого! - ужасаюсь я, приложив ладошку к распухшим от поцелуев губам.

Часы в гостиной показывают без пяти одиннадцать. Папа читает в кресле. Рита вышивает в соседнем. Увидев меня, отец откладывает книгу и с удивлением смотрит на часы.

- Мне казалось, что уже больше, - хмурится он и, уходя в спальню, строго говорит мне. - Ложись спать! Завтра рано вставать. Опять будешь капризничать.

Глядя на мое потрясенное лицо, Рита прикладывает палец к губам и, забравшись на стул, двигает стрелки часов вперед.

- Варя! Пожалуйста, следи за временем. Дважды это не провернуть.

И я понимаю, что она умудрилась перевести часы назад, когда поняла, что я опаздываю.

Мне двадцать, и я вышла замуж. Прощаясь с нами, новобрачными, уезжающими с банкета, в фойе выходят наши родители. Отцы жмут руку Максиму, целуют меня. Наталья Сергеевна, обняв меня, шепчет: "Будьте счастливы! Это не просто!". Максиму она протягивает обе руки, тот целует их по очереди, потом прижимает мать к себе, и я слышу его "Спасибо". Рита порывисто обнимает Максима, гладя его по спине, и теперь я слышу ее слова: "Люби мою дочь и не обижай ее. Она лучшее, что будет у тебя в жизни, но ты это и без меня знаешь".

Риту я нахожу в теплице с розами, гиацинтами, ирисами. Она сидит на маленькой скамеечке и перебирает сорванный бутон розы, отрывая от него белые лепестки, которые ложатся на дорожку, выложенную искусственным камнем, словно капли белой краски.

- Я в порядке, Варя! - говорит она, не оборачиваясь. - Не волнуйся. Я справлюсь.

- Я ничего не расскажу Маше, - начинаю я горячо убеждать Риту. - Правда! Верь мне! Ты ее мать. Настоящая. Навсегда.

- Она может узнать как-то по-другому, и все изменится, - устало опустив плечи, говорит Рита. - Она нас не простит. Меня не простит.

- Глупости! - твердо говорю я. - Мышильда умная девочка. Ей двадцать два года. Если и узнает... Она всех простит - и все будет хорошо.

- Хорошо уже никогда не будет, - печально отвечает Рита и начинает теребить красную розу. - Была дочь, и нет дочери. Это мне наказание за ложь.

- Будет! - обещаю я. - И это не наказание, а награда. Такая замечательная дочь. Она никогда тебя не предаст, не оставит.

- Ты хорошая девочка, Варя, - тяжело вздыхает Рита. - Я хочу побыть одна, не ходи за мной.

Растерянно молчу, когда Рита выходит из теплицы и идет к пруду. Потом понимаю, что не сказала самого важного и бросаюсь следом.

- Варя! Я просила, - тихо говорит мне Рита, стоя на берегу пруда. На крыльцо выходит отец, смотрит на нас издалека, но не решается подойти.

- Я хочу побыть одна, - повторяет Рита.

Я оглядываюсь на отца, поднимаю голову к небу. Прошел, наверное, час, как мы с Сашкой приехали. Солнце готовится к теплому приятному вечеру. У меня есть еще пара часов, чтобы попытаться не сойти с ума.

- Ты не можешь быть одна. У тебя две дочери, мама, - говорю я.