Воспоминания комиссара-танкиста

Глава 6. Корпуса и бригады

Наше управление находилось в подчинении Главного автобронетанкового управления РККА, и мне хочется подробнее рассказать о людях, возглавлявших эту организацию. Мне довелось немало работать под непосредственным руководством начальника ГАБТУ (с декабря 1942 года он назывался командующим бронетанковыми и механизированными войсками РККА – заместителем наркома обороны) генерал-лейтенанта танковых войск Якова Николаевича Федоренко. Его комиссар – армейский комиссар 2-го ранга Николай Иванович Бирюков – являлся моим непосредственным политическим руководителем.

Люди эти стали для меня не только начальниками, но и наставниками. Ведь я тогда только шагнул за тридцать, не имел достаточного опыта организации партийно-политической работы, да и многие вопросы деятельности такой махины, каким являлось наше управление, были для меня не всегда ясны. Видимо, из-за этого, а также потому, что наше управление считалось ведущим, оба этих начальника как-то выделяли меня среди других комиссаров, больше мной занимались. Мне это помогло получить хорошую подготовку в политической и штабной работе.

Яков Николаевич был примером для каждого командира танковых войск. Очень подтянутый, несмотря на некоторую полноту, энергичный и вместе с тем очень пунктуальный человек, обладавший прекрасной тренированной памятью, глубокими знаниями техники, богатым жизненным опытом.

Вспоминаю: докладывают ему о состоянии одной из формируемых бригад. Мол, в настоящее время там налицо столько-то танков, столько-то экипажей.

– Постой, постой! – вдруг прерывает Федоренко. – Неделю назад вы мне докладывали, что там в наличии пятьдесят один танк. Почему же их сегодня только сорок семь? Куда вы четыре машины подевали?!

Этот случай, кстати, произошел со мной в дни Московской битвы. Заместитель начальника бронетанковых и механизированных войск Западного фронта Ивакин – такой, кажется, была его фамилия – «по дружбе» выпросил у меня три танка. В долг, на время…

– Не сомневайся, отдам! – горячо заверял он. – Знаешь ведь, какая у нас обстановка!

Я знал, поэтому из нашего резерва выделил ему под честное слово три машины. Волоха информировать не стал, полагая, что к обусловленному сроку танки вернутся на место… Однако то ли те самые машины сожгли в бою, а Ивакину свои «кровные» танки отдавать не хотелось, то ли он просто решил, что война все спишет, а управление не обеднеет, но машины ко мне не вернулись. Тут уже пришлось во всем признаваться генералу Федоренко, получать от него хороший нагоняй за покладистость и доверчивость.

– Ты же знаешь, товарищ Сталин считает каждый танк, находящийся в резерве, – выговаривал мне Яков Николаевич. – А ты тридцатьчетверки направо-налево раздаешь!

В общем, досталось мне тогда – и поделом…

К подчиненным Яков Николаевич был строг и требователен, но в то же время мог запросто поговорить с любым командиром, принять во внимание его мнение. Даже совещания в ГАБТУ он проводил по-особому: почти не говорил сам, решительно отвергал длинные монологи, заставлял думать и рассуждать подчиненных. Допустим, докладываешь ему о чем-то наболевшем, хочешь получить совет, указания, а Федоренко один наводящий вопрос задаст, другой – чувствуешь, картина вроде бы проясняется. К концу своего выступления уже формируешь конкретное предложение по вопросу, поставившему тебя в тупик.

При всей своей высочайшей требовательности Яков Николаевич очень дорожил людьми. В войну и нам, в тылу, приходилось работать сутками, порой забывая про еду и сон. Забывали все, но только не Федоренко. Бывало, поздно вечером ожидали мы очередную сводку, чтобы подготовить предложения, представить их Верховному. Получался маленький перерыв. Яков Николаевич как бы невзначай спрашивал у кого-либо:

– Вы, наверное, ничего еще и не ели?

– Да как-то не до того было, товарищ генерал…

– Ничего, дело поправимое. Заходите ко мне, товарищ!

В его кабинете была уже приготовлена нехитрая снедь – горячий чай, бутербродики…

Потом обсуждали сводку, готовили предложения. А позади уже оставался напряженный день, звонки с фронтов, оперативные решения и многое иное, из чего складывается работа штабного офицера. Чувствуя, что мы устали, начали непроизвольно отвлекаться, а кое-кто даже не в силах был сдержать зевоту, Федоренко вдруг говорил:

– Товарищи командиры! Минуту внимания…

Все настораживались, отрывались от дел.

– Вот, помнится, случай был, – начинал Яков Николаевич с многозначительной улыбкой. – Приходит как-то раз…

Дружный хохот перекрывал последние слова генерала, рассказавшего нам анекдот. И не было больше зевающих, все вновь концентрировали внимание на деле. Наконец мы заканчивали подготовку документа, и его отвозил к Сталину либо сам Федоренко, либо ехал кто-то из других руководителей ГАБТУ. Вновь получалась довольно длинная, не меньше часа, пауза. Уходить спать было нельзя: Верховному могли срочно потребоваться уточнения или предложения. Случалось, что наоборот – решение мог принять он сам, и тогда у нас без всякого перерыва начинался следующий рабочий день. Чтобы заполнить эту паузу, Федоренко и Бирюков придумали устраивать просмотры фильмов. Не документальных лент, трофейной кинохроники и прочих картин, с которыми нам нужно было знакомиться в служебное время, а комедий, фильмов опереточно-развлекательных – для поднятия бодрости и настроения.

Работа в ГАБТУ была очень тяжелой и напряженной. Никто не считался ни со временем, ни с усталостью. Яков Николаевич Федоренко, его заместители и подчиненные выполняли задачи огромных важности и масштаба. На их плечи легла титаническая ответственность за создание «броневого щита Родины», как называли газетчики наши бронетанковые и механизированные войска, основную ударную силу армии. Титанические нагрузки не проходят даром. Маршал бронетанковых войск Я.Н. Федоренко скончался очень рано – сразу после войны, едва перешагнув рубеж своего пятидесятилетия…

Отмечу, что И.В. Сталин не только хорошо знал начальника ГАБТУ, но и относился к нему с особой симпатией, прислушивался к его мнению, советовался с ним.

А как вообще относился Верховный к военачальникам-танкистам? Вопрос этот очень интересный, тем более сейчас, когда многие авторы, особенно из числа молодых, на все лады перечисляют разного рода негативные факты. Но ведь не только из темных пятен состоит наша история. Если бы это было так, то мы никогда бы не выиграли той войны.

Об отношении Сталина к нашим танкистам знаю я не понаслышке. Командиры различных рангов, бывавшие в Кремле на приеме у Верховного, обычно потом заходили в наше управление и подробно рассказывали о встрече, беседе с Иосифом Виссарионовичем. Это делалось не только в порядке информации, из желания поделиться. Обычно в ходе таких встреч принципиально решались всевозможные вопросы, и нашему управлению предстояло проводить в жизнь указания Верховного.

Несколько ниже я буду рассказывать о том, как по просьбе командарма генерал-лейтенанта танковых войск П.С. Рыбалко были внесены существенные изменения в штаты танковой армии. Как Сталин инструктировал генерал-лейтенанта танковых войск А.Ф. Попова в связи с предполагаемой передачей его корпуса в состав Войска польского…

Мне кажется, наиболее умно и правдиво рассказал об отношении Сталина к военачальникам в годы Великой Отечественной войны наш замечательный писатель К.М. Симонов[49] в недавно увидевших свет воспоминаниях «Глазами человека моего поколения».

Не собираюсь пересказывать Симонова, обобщать вышесказанное мною самим или тем более писать о безграничной заботе И.В. Сталина о военных кадрах. Ведь были предвоенные годы, были репрессии, ослабившие нашу армию. Но во время войны, когда нашей Родине угрожала смертельная опасность, Верховный Главнокомандующий стал относиться к военачальникам совершенно по-иному… Примеров тому я приведу еще немало.

Вернемся к делам и людям нашего ГАБТУ. Армейский комиссар 2-го ранга Н.И. Бирюков был личностью несколько иного склада, чем генерал Федоренко. Тоже очень требовательный, работоспособный, но, несмотря на комиссарскую должность, человек довольно замкнутый, суховатый. Взять такой пример: он дружил с начальником Главного разведуправления РККА генералом И.И. Ильичевым. Из того, что Бирюков нередко ездил к нему узнавать положение дел на фронте, секрета не делалось. Кажется, уж нам-то, непосредственным подчиненным, комиссарам управлений, Николай Иванович должен бы был давать необходимую для работы информацию – однако он предпочитал отмалчиваться. Впрочем, я пользовался некоторым его благоволением.

К чести Н.И. Бирюкова отмечу, что танкист он был прекрасный. Даже начинал учебу в Академии механизации и моторизации, но потом по каким-то причинам перешел в Военно-политическую академию имени В.И. Ленина.

Как и положено комиссару, Николай Иванович занимался не только партийно-политической работой, но и выполнял конкретные задачи контроля за формированием, организацией обучения и боевой подготовкой частей, производства и ремонта танков. Работал напряженно, не щадя себя. Ежедневно засиживался за полночь, что порой оказывалось свыше его сил.

Случалось, придешь к нему на доклад по штатным вопросам глубокой ночью, дашь ему бумаги – он читает, читает, да и заснет над ними. Прокашляешься осторожно – проснется, дочитает, подпишет. Утром – телефонный звонок от Бирюкова.

– Зайди! Ты, помнится, должен мне штатное расписание принести…

Приходишь, докладываешь, что все уже им прочтено и завизировано.

– Вот и ваша подпись, Николай Иванович!

– Где? Действительно, моя… Но как же я мог эту бумагу подписать, если в глаза ее не видел? – искренне удивлялся он.

Были у меня в отношениях с Бирюковым некоторые шероховатости, однако, несмотря на это, мы с ним довольно хорошо ладили, работать под его руководством было очень интересно и во многом поучительно…

В ноябре 1941-го перед нашим кправлением была поставлена неожиданная, необычная и нелегкая задача: осуществлять приемку «импортных танков». В то время нам стала поступать на вооружение «подмога» – хотя и не очень сильная, не самая большая по количеству, но в тот трудный момент – нужная и желанная. Это были английские и американские танки. Британские машины поступали с севера, через наши северные порты, американские – с юга. Мне не пришлось иметь дело с «южными» танками, а вот о «северных» есть что рассказать…

К сожалению, число боевых машин, приходивших из Великобритании, не соответствовало нарастающим потребностям Красной армии. Совсем не такое количество танков было обещано нам союзниками для борьбы с общим врагом. Все же хоть что-то, да было…

Но оказалось, что эти танки не могли сразу же вступать в бой: в трюмы судов, следовавших в составе полярных конвоев, в немалом количестве попадала морская вода. К концу пути многие танки снаружи и изнутри покрывались слоем соли, а все, что могло впитывать воду, отсыревало. Вряд ли это можно отнести к разряду случайности: многие века британцы развозили свой товар по всему миру и, определенно, накопили богатый опыт их сохранения от забортной воды в корабельных трюмах. Нам же, чтобы привести танки в боеспособное состояние, необходимо было серьезно их ремонтировать. Велено было грузить машины на железнодорожные платформы и отправлять в Горький, на автозавод.

Тут же выяснилось, что громоздкие танки не так легко поднимать нашими не слишком мощными железнодорожными кранами. Пришлось на погрузке и разгрузке использовать по два крана одновременно… Так что уже с одним этим мороки вышло предостаточно.

Самое сложное началось потом, в Горьком, где мне одно время довелось принимать эшелоны из Мурманска и Архангельска. Конечно, основную работу по встрече танков проводили должностные лица Горьковского АБТ-центра и группа офицеров нашего управления, которой руководил полковник Борис Калинин, находившийся там постоянно. Мне выпала контролирующая функция – хотя важная и необходимая, но не самая тяжелая.

В Горьком все время работали товарищи и из нашего управления, и из ГАБТУ. Ведь там, кроме АБТ-центра, располагались еще и танковые заводы, стояли запасные полки. Поэтому группы наших проверяющих, помогающих и руководящих должностных лиц ездили туда практически еженедельно. Задачу принимать английские машины получил и генерал Д.Д. Лелюшенко, находившийся в Горьком на излечении после контузии. Но важное это задание выполнял он в течение одного лишь дня – не то 15, не то 16 ноября 1941 года. Дело в том, что танки эти ему настолько не понравились, что Дмитрий Данилович, человек резкий, вспыльчивый, возмутился, высказал свою точку зрения «наверх». После этого Лелюшенко попросили спокойно долечиваться, набираться сил. А уже через несколько дней наш ДД принимал 30-ю армию.

Но возмущаться действительно было чем. Во-первых, английские машины оказались явно невысокого класса, к тому же – с незнакомой для наших механиков-водителей коробкой передач. Во-вторых, целый 5-й цех ГАЗа работал только на то, чтобы удалить из машин воду и соль, отрегулировать топливные и электросистемы, основательно попорченные за время пути. В-третьих, вскрылся еще один серьезный недостаток… Чуть ли не в самый последний момент, накануне передачи танков в боевые подразделения, оказалось, что немедленно их использовать не представляется возможным.

Когда танки первой партии были вычищены и отремонтированы, мы решили провести маленькие испытания. Проверить, не будет ли что-нибудь барахлить на ходу. Пустили машины по самым обыкновенным нашим осенним грунтовым дорогам, и – о ужас! – оказалось, что ни «Матильда»[50], ни «Валентайн»[51] по нашим трассам ходить не могут. Что ни километр – то один танк, то другой сползали в придорожные кюветы. Я понимаю, если бы разговор шел о каком-нибудь шикарном «Роллс-Ройсе», то правомерно было бы жаловаться на пресловутые русские дороги. Но ведь не лимузины были перед нами, а танки, боевые машины, которые должны маневрировать по бездорожью, двигаться по пересеченной местности, преодолевать препятствия.

И тогда нашим умельцам, как за сто с лишним лет до того знаменитому тульскому мастеру Левше, пришлось «подковывать» английские изделия. К тракам гусениц, которые, как выражаются танкисты, не могли держаться за дорогу, на ГАЗе стали приваривать шипы. Только после этой трудоемкой операции можно было пускать боевые машины импортного производства на формирование танковых бригад.

Заглядывая вперед, скажу, что мы долго не решались вводить «Матильды» и «Валентайны» в формируемые нами танковые корпуса. Ведь это, как известно, была главная ударная сила сухопутных войск, и туда, честно говоря, что попало давать не хотелось. Лишь позже, согласно соответствующим решениям Ставки, принятым не из военных, а из политических соображений, в знак уважения к союзникам, все же был сформирован мехкорпус на английской и американской технике. Он получил наименование 5-го.

Комкор генерал М.В. Волков – высокий, худой мрачный мужчина – все время жаловался на свою нелегкую судьбу и слезно просил руководство управления дать ему соединение Т-34, и уж тогда он покажет, на что способен. С просьбами избавить их от иностранных танков обращались к нам командиры разных рангов, да и солдаты тоже не жаловали те машины.

Зато на Западе много говорили о том, какую помощь они нам оказывают. Деловые круги Англии и Америки начали проявлять повышенный интерес к тому, как используется предоставленная нам техника. По этой причине, а точнее – под этим предлогом – американские и английские военные делегации, находившиеся в Москве, выражали желание побывать в Горьком – крупном центре нашей танковой промышленности. Английскую делегацию возглавлял полковник Кларк, известный, хотя и не очень широко, как опытный разведчик. С ним была группа офицеров. Соединенные Штаты представлял генерал Файмонвил, тоже с офицерами. Организовать встречу союзников поручили генералу И.А. Лебедеву, а сопровождать его – мне. Я нередко бывал в военных атташатах союзных держав, часто встречался с офицерами их миссий в управлении, владею английским языком, так что такому заданию не удивился.

Мы поехали на машине – вдвоем, без шофера. Хотя трасса сильно пострадала от неприятельских бомбардировок, отдельные участки были замощены бревнами, лежаками, было к тому же основательно грязно, но Лебедев великолепно, постоянно на высокой скорости вел машину, да еще и занимал меня разговорами. Мне, в то время тоже достаточно опытному водителю, хотелось продемонстрировать Ивану Андриановичу свои шоферские навыки, однако он ни разу не предложил мне взять руль, так что пришлось всю дорогу оставаться в роли «опытного наблюдателя».

Союзники ехали из Москвы поездом. Времени в дороге они даром не теряли – и некоторые были уже в изрядном подпитии.

По вполне понятным причинам мы не стали везти гостей в сам АБТ-центр, а поехали на учебные поля в район Дзержинска. Решили: чтобы не слишком раскрывать наши военные секреты, объединить две танковые бригады в одну – по договоренности мы должны были продемонстрировать союзникам танковую часть, оснащенную их техникой. Два батальона этой сводной бригады были на «Матильдах» и «Валентайнах», один – на американских танках[52].

Комбриг доложил гостям о состоянии части. Офицерам-союзникам предоставили возможность познакомиться и побеседовать с экипажами. Лично мне приятно было смотреть на наших бойцов. Подчеркнуто вежливые, аккуратно и по форме одетые, они держались с достоинством, уверенно вели через переводчика беседу с гостями. В экипажах оказалось немало опытных, обстрелянных бойцов. Среди них, к удивлению, оказалось несколько человек из тех, кого выводил я в резерв летом 1941-го на Северо-Западном фронте. Конечно, я их не помнил, но они меня узнали, улучили минуту и обратились с просьбой:

– Товарищ полковник! Пожалуйста, верните нас на тридцатьчетверки!

Я был в полевой форме, без звезд на рукаве, поэтому титуловали меня не «полковым комиссаром», а «полковником». Как хотелось мне помочь моим «крестникам», но сделать это я был не вправе.

После беседы провели показ боевых возможностей техники, мастерства и умения наших экипажей. Воины демонстрировали строй и боевые порядки подразделений, выполняли упражнения по вождению, показали, чем и как машины укомплектованы, провели техобслуживание.

Уверенные, умелые действия танкистов вызвали восхищение гостей. Они подробно расспрашивали нас о том, каких солдат и командиров подбирали на их танки, вновь разговаривали с бойцами. Причем, кажется, они так до конца и не поверили, что на их машины мы ставим самых обыкновенных, а не специально подобранных механиков-водителей. Но все было именно так, как мы говорили. Высокий уровень обучения личного состава стал для нас хорошим симптомом. Значит, кадры специалистов были у нас хорошо и в немалом количестве подготовлены заранее – описываемые события относятся к весне 1942-го.

После показных занятий прошел товарищеский обед. К союзникам мы отнеслись с истинно русским гостеприимством. Хотя гости наши не заставляли себя упрашивать. В результате многие господа приняли, что называется, сверх меры и после обеда заявили, что желают показать нам класс вождения танков. Конечно, посмотреть на это нам очень хотелось… К сожалению, «класса» не получилось: то ли так подействовало спиртное, то ли не все гости оказались настоящими тан кистами, но вели они машины по трассе не слишком квалифицированно – любой из наших механиков-водителей мог бы дать им сто очков вперед.

Итак, намеченная программа выполнена. Пока союзники демонстрировали свое «умение» управляться с собственной техникой, мы с Иваном Андриановичем исчезли, как говорят, «по-английски» – незаметно, не прощаясь с иностранцами. Потом уже нам сказали, что полковник Кларк очень хотел встретиться с генералом Лебедевым и очень сожалел, узнав, что мы уехали.

В Москве мы получили подтверждение, что гостям очень понравилась представленная бригада, что они восхищены теми надежными руками, в которые попала их техника.

– Эх, если бы и она еще этим рукам соответствовала! – с горьким юмором говорили у нас в управлении.

Тогдашний посол СССР в Великобритании И.М. Майский прислал в ГАБТУ официальную британскую газету «Таймс» со статьей, подробно описывавшей показ техники и проведенные учения. Были также упомянуты наши с Иваном Андриановичем имена.

«Все хорошо, что хорошо кончается», – решили мы с Лебедевым. Поездка эта имела для нас главную цель – убедить союзников продолжать и расширять поставки техники. Пусть это были и не лучшие, но все же – танки, в которых остро нуждалась наша сражающаяся армия.

Завершая эту тему, уместно вспомнить, что за все время войны по поставкам ленд-лиза Англия отправила нам 4292 танка. Цифра эта на первый взгляд впечатляет, но если учесть, что в течение трех последних лет войны наша промышленность ежегодно давала фронту свыше 30 тысяч танков и САУ, то можно по достоинству оценить английский вклад в дело формирования наших бронетанковых войск.

Вернемся к формированию танковых бригад. Процесс этот проходил в АБТ-центрах, организациях маломощных, созданных в начале войны, на скорую руку. Об эффективности боевой подготовки в тех условиях не могло быть и речи. К тому же часто центры оказывались заполнены до предела, а на очереди стояли уже следующие бригады… Объективные причины объяснения недостатков были налицо, но нельзя забывать, что именно оттуда, из АБТ-центров, части убывали на фронт, нередко – в самое пекло.

В ту пору злые языки стали подшучивать, что наше управление формирует бригады «с помощью паровоза». Один эшелон доставляет технику, другой – людей. Пока экипажи садятся в танки – подвозятся средства усиления, и вот уже паровоз тянет эшелон со сформированной, но абсолютно неподготовленной бригадой к фронту.

Конечно, все было не так и просто, но ведь в каждой шутке имеется доля правды. Очень горькой правды в данном случае. Ясно было: система АБТ-центров себя изжила, требовалась коренная реорганизация низовых органов формирования.

Мне кажется, создание подобных организаций нужно было бы предусмотреть еще до войны, чтобы с первых же дней направлять на фронт укомплектованные, подготовленные части. Но это не предусмотрели. А что было сделано?

По инициативе генерала Я.Н. Федоренко уже летом 1941 года создана стройная система формирования и подготовки танковых экипажей. В частности, существовавшие учебные полки приблизили к танковым заводам, и там, на технике, готовили военных всех специальностей – командиров танков, механиков-водителей, стрелков, заряжающих и других.

О том, как в нашей учебно-танковой части, где служил я до поступления в академию, готовили специалистов танковых экипажей, я уже рассказывал. А командиров боевых машин – причем первоначально не только тяжелых танков, но и средних – готовили военные училища. В начале же войны были созданы запасные танковые полки, где проводилось формирование и сплочение экипажей. Запасные полки существовали непосредственно при заводах, и потому воины, вместе с заводскими сборщиками, участвовали в выпуске танка, его доводке, пробном пробеге и приемке машины. Это, безусловно, помогало повышению квалификации наших специалистов. Экипаж к тому же сколачивался именно на том танке, на котором предстояло ему идти в бой.

Оттуда, из запасных полков, сформированные танковые роты поступали в АБТ-центры. В то время когда центры занимались формированием батальонов, бригад с малым количеством машин, такое положение дел вполне устраивало. Но когда стали формироваться «солидные» по количеству танков бригады и число машин в них постоянно увеличивалось по мере выпуска их заводами, то потребовалась иная организация, на которую нужно было возложить формирование крупных танковых частей.

Существовала для этого и еще одна важная причина: на повестке дня стоял вопрос формирования танковых корпусов. Но что можно было наформировать в тех «закутках», какими являлись АБТ-центры? Отрицательную роль при этом играло и то, что их начальниками становились, как правило, полковники, ранее командовавшие полками или бригадами. А тут – на тебе – создавай целый корпус. Ни знаний, ни опыта на такую организацию уже не хватало, да и воинское звание начальника центра явно было маловато: по штату в корпусе было несколько генералов.

И вот в один из дней на рубеже января – февраля 1942 года, совершенно для нас неожиданно, руководители ГАБТУ и нашего управления были вызваны к Верховному. Вместо Федоренко, выехавшего на фронт в очередную командировку, в Кремль направился его заместитель генерал Б.М. Коробков. Пошли также Н.И. Бирюков, П.В. Волох и автор этих строк.

Мы были незамедлительно приглашены в кабинет Сталина.

Точными, емкими вопросами Верховный с начала беседы настроил нас на деловой, очень предметный разговор. Он подробно расспрашивал, как проходит процесс формирования и укомплектования бригад, как мы расцениваем степень их готовности к бою, смогут ли эти части в полном объеме выполнять задачи, для которых предназначены?

– Иногда поговаривают, – сказал Иосиф Виссарионович, – что приходится направлять танки вперед, стуча рукояткой пистолета по броне. Так ли это?

– Сомневаюсь, товарищ Сталин! – твердо ответил генерал Коробков. – Хотя до меня такие слухи тоже доходят. Но согласиться с их справедливостью не могу – преувеличение. А вот то, что бойцы даже в одной роте далеко не всегда хорошо понимают друг друга, что в некоторых экипажах нет единого коллектива – это факт. Порой солдаты слишком мало знают своих товарищей и командиров…

– А в чем причина этого?

– Система наших автобронетанковых центров себя уже изжила, – не раздумывая, сказал Коробков.

– Да, я с вами согласен. Но все же, несмотря ни на что, вы не давайте отправлять на фронт недостаточно подготовленные бригады…

Упреки Сталина были вполне справедливы, мы не могли этого отрицать. Единственное, что хоть как-то оправдывало нас, так это катастрофическая нехватка времени. Ведь для того, чтобы бригада, батальон, экипаж могли вступить в бой и драться умело, квалифицированно, необходима соответствующая подготовка, определенное время, в течение которого эту подготовку можно получить. Когда же мы пытались еще больше ужать этот срок, то не успевало выработаться взаимопонимание, не появлялось доверие между людьми. Да и полученные знания не могли уложиться в голове. То же самое получалось и в подразделениях, частях. Случалось, соседние бригады с трудом достигали взаимодействия в бою. Война учила, отвергая прежние догмы: на одном энтузиазме, без должной подготовки, много не навоюешь.

Верховный сам предложил выход. Безусловно, к этому решению мы подводили его всей нашей работой, своими сообщениями и предложениями, обобщением накопленного опыта. Мы часто говорили и писали о необходимости создания такой организации, которая позволила бы командирам формируемых или доукомплектовываемых частей повести их на фронт в полностью боеготовом состоянии. Во главе этих организаций должны были встать опытные командиры – танкисты высокого ранга, способные готовить к грядущим сражениям не только части, но также соединения и объединения.

– Предлагаю назвать эту организацию, – неторопливо произнес Верховный, – «танковые военные лагеря».

И вот тут я попал в очень неловкое положение. Дело в том, что, когда мы были вызваны к Сталину, меня, как молодого и неопытного – все прочие наши товарищи бывали в его кабинете не единожды, – проинструктировали, чтобы сам я в разговор ни в коем случае не лез, а вот как спросят или хотя бы только на меня посмотрят, то немедленно докладывал бы свои мысли. Если, конечно, было что умное сказать. Так вот, мне показалось, что, сказав: «танковые военные лагеря», Верховный посмотрел на меня очень внимательно. Собравшись с духом, я уверенно ответил:

– Товарищ Сталин! Я думаю, если лагеря называются танковыми, то это уже само собой подразумевает, что они являются военными!

Возникла пауза. Теперь уже Иосиф Виссарионович действительно вопросительно смотрел на «столь смелого молодого человека», как потом назвали меня мои начальники. Затем он чуть улыбнулся и произнес с нарочитой деликатностью:

– Вы не правы. Я хочу, чтобы в этих лагерях была муштра. – Последнее слово он произнес с ударением на первый слог. – И потому подчеркиваю, что они не просто танковые, но именно – военные.

Мне оставалось только наклонить голову в знак того, что теперь-то я все уразумел. Единственное, чего хотелось, так это провалиться сквозь землю.

Между тем, убедившись, что существенных возражений не было, Сталин обернулся к В.М. Молотову, который, как я уже отмечал, курировал танковую промышленность и потому присутствовал в кабинете, сказал ему:

– Молотов, пиши!

Согласовывая с нами каждую фразу, Сталин, прохаживаясь по кабинету, стал диктовать проект создания танковых военных лагерей. Думаю, всем нам в равной степени было приятно принимать непосредственное участие в создании этого важнейшего для подготовки личного состава наших частей документа.

Вскоре бумага была готова. Иосиф Виссарионович пожелал нам, а в нашем лице, как он сказал, всему ГАБТУ, больших успехов. Если при встрече он здоровался с каждым за руку, то теперь поднял ладонь в знак общего приветствия:

– До свидания, товарищи!

Разговор был закончен. Выйдя в приемную, мы тут же, на месте, кратко подвели его итоги, а потом, продолжая обсуждение дел на ходу, направились к себе в управление.

Если говорить о каком-то моем первом впечатлении в связи с присутствием на этом приеме, то нельзя назвать его однозначным. Зная о суровом характере Сталина – естественно, понаслышке, – еще и будучи «заинструктированным», как себя надо вести, как говорить, что постоянно надо «держать ушки на макушке», я все же очень быстро освоился в кабинете Верховного, позабыл про то, что «надо бояться», что естественно: ведь тут же решался важнейший для нас вопрос, решался оперативно и положительно, Сталин показал понимание наших нужд. И даже свое уточнение к его словам я воспринял как досадное недоразумение, тут же прояснившееся.

Но потом, когда Верховный попрощался с нами, слова его «До свидания, товарищи!» прозвучали как-то очень резко, отрывисто, а в общем, сразу со всеми… Это смутило. Потом, правда, я узнал, что так он прощался всегда, со всеми, руку пожимал только один раз, при встрече.

Все же и тогда, когда мы ушли из Кремля, чувство подъема и радости превалировало над закравшейся тревогой. Действительно, этот разговор принес большую пользу нашему общему делу. Правда, Бирюков долго еще ворчал по поводу моего необдуманного выступления. На счастье, вскоре возвратился Федоренко, ему, конечно, доложили о таком «происшествии». Но Яков Николаевич не сказал мне ни слова упрека. Более того – все сразу замолчали. Уверен, наш начальник незлобливо посмеялся над моей неловкостью, а потом, как человек, привыкший и умевший ценить подчиненных по их деловым качествам, а не по каким-то тонкостям в обращении с начальством, настоятельно попросил прекратить муссировать этот эпизод. Думаю, что, несмотря на рассуждения некоторых «специалистов», что, мол, такой промашки Сталин мне вовек не забудет, Верховный недолго помнил об оплошности полкового комиссара.

Едва дошли мы до своей резиденции, как прибыл фельдъегерский офицер с Постановлением о создании танковых военных лагерей, подписанным Сталиным. Оперативность ошеломляющая! Она красноречивее всяких рассуждений доказывает огромную важность вопроса, обсуждавшегося нами в Кремле.

Создание танковых военных лагерей стало одним из отправных пунктов большого и обширного проекта по формированию танковых соединений. О необходимости этого немало говорили у нас в управлении, это все время предлагали приезжавшие с фронтов командиры и генералы. Большой интерес вызвала у нас статья полковника П.А. Ротмистрова «Минувшие и грядущие танковые бои», опубликованная в «Правде» 21 июня 1942 года. Павел Алексеевич писал:

«В прошлом году танкисты вынуждены были встретить удары огромной массы немецких танков мелкими танковыми группами, и в этих условиях было трудно полностью использовать преимущества наших машин…

Теперь мы имеем достаточно техники, достаточно сил и боевого искусства, чтобы не только отвечать на массированный танковый удар врага не менее сокрушительным танковым ударом, но и самим наносить такие удары…»

Безусловно, главное здесь следовало читать между строк, ведь это – материал из открытой печати. Но нам все было ясно. Статья Ротмистрова как нельзя лучше отражала общую точку зрения на необходимость возрождения крупных механизированных и танковых формирований.

Но, создавая танковые военные лагеря, мы не должны были прекращать формирование и доукомплектование бригад. Одновременно следовало начинать новую работу на более высоком качественном уровне: формирование танковых корпусов. Согласно плану Верховного главнокомандования, предстояло создать тридцать корпусов. За работу предстояло браться немедленно.

В нашем управлении всякая работа начиналась с определения штатного состава – в данном случае корпуса. Его разрабатывали многие должностные лица, специалисты на различных уровнях. Активно включились в дело лучшие умы нашего управления – генералы П.В. Волох и Д.И. Заев, полковники Г.С. Сидорович и Н.И. Шатров, другие товарищи. После их большой, напряженной работы исчезли все «неутыки», трудности, проблемы, дело, в конце концов, представлялось нам идеально гладким и ясным.

Основу корпуса составили три танковые и мотострелковая бригады. Боевых машин в соединении поначалу было маловато – по 53 танка в бригаде, но потом, по мере нарастающего увеличения их выпуска нашей промышленностью, количество танков начало неуклонно увеличиваться. Довольно скоро уже в запасных полках стали создаваться батальоны в количестве 32 танков – по 10 в роте и 2 командирские машины. Раньше это соответствовало бригаде, даже превосходило ее численность. Ну а в корпусах со временем одних только Т-34 стало до 300 единиц. Грозная сила, о какой мы совсем недавно и мечтать еще не могли.

В состав корпуса входили также зенитно-артиллерийский дивизион, а потом и полк, дивизион реактивной артиллерии – «катюш», подразделения саперов, связи, разведки. За время войны штатная структура корпусов, как и всех других соединений и частей, не единожды пересматривалась и совершенствовалась. Так, в состав различных соединений входили тяжелый танковый полк на КВ или ИС, легкий самоходный артполк на СУ-76, самоходный артполк на САУ-85 или СУ-100.

В состав наших первых корпусов вошли бригады, выведенные из боя. Были они изрядно потрепаны, а тут еще и руководство на фронте старалось как можно больше «ощипать» уходящую в тыл бригаду, оставляя себе все, что возможно оставить. Там вполне справедливо полагали, что наше управление побогаче, что в АБТ-центрах есть что добавить – вот и разукомплектовывали бригады немилосердно.

Доукомплектовав эти части, их направляли в танковые военные лагеря на формирование. Впрочем, первые четыре корпуса – все они шли по порядковым номерам, сначала, – нам пришлось формировать еще в изжившей себя системе АБТ-центров, так как лагеря находились в стадии создания. А некоторые корпуса были сформированы прямо на фронте – для них-то в основном и «ощипывали» достающиеся нам бригады. Для тех корпусов управление только готовило необходимые документы, добавляло технику и личный состав, а основные старания и инициативу проявляли товарищи из автобронетанковых управлений фронтов.

Обычно каждого из новых комкоров мы принимали в управлении, беседовали с ним, помогали подобрать для себя подходящие бригады. Мне хорошо запомнились встречи с бывшим начальником нашего факультета в академии генералом Д.К. Мостовенко, с командиром танковой группы ноябрьского парада 1941 года Героем Советского Союза генералом В.А. Мишулиным, с талантливым танкистом Героем Советского Союза генералом А.И. Лизюковым, который принимал 2-й танковый корпус, потом – 5-ю танковую армию и погиб в бою летом 1942-го…

Как комиссар управления, я должен был не только проводить непосредственную организаторскую работу, но в первую очередь – руководить деятельностью политсостава формируемых бригад и корпусов. С комиссарами корпусов было проще – они, как правило, раньше были комиссарами бригад, получили немалый боевой опыт. С только что назначенными комиссарами бригад дел оказалось намного больше – с ними регулярно проводились занятия, их постоянно консультировали опытные политработники. Особое внимание политсостава было обращено на вопросы воспитания у личного состава любви и интереса к технике, задачи овладения вверенным оружием, продления жизни танка. Это было чрезвычайно важно. Как известно, умелое обращение с боевой машиной, знание ее возможностей, своевременные ремонт и обслуживание позволяют дольше эксплуатировать танк. А это в тех условиях, когда наша армия остро нуждалась в боевой технике, имело особенное значение.

Штатным политработником в нашем управлении я был один, зато существовала здесь сильная, боевая парт организация. Н.И. Бирюков стремился всегда быть в курсе ее дел, требовал, чтобы я подробно информировал его о том, что в ней происходит. Тогда-то в мою практику прочно вошла такая давно оправдавшая себя форма работы, как беседы с коммунистами. Уезжал кто-либо из наших командиров на фронт, в АБТ-центр или лагеря – обязательно заходил ко мне на инструктаж, на что обратить особое внимание, что сказать людям. Возвращался – заходил опять, докладывал, что сделал по плану командировки, какие настроения среди танкистов, что говорят и думают в частях и подразделениях.

Политическое руководство в АБТ-центрах осуществляли территориальные политорганы, но и мы не забывали про эти организации. Ведь именно уровень партийно-политической работы в АБТ-центрах определял то настроение, с каким солдаты и командиры постигали военную науку и шли в бой. Вообще, у нас было взято за правило: никто в управлении не должен был за организационными, техническими и прочими вопросами забывать о задачах по воспитанию личного состава, его моральной подготовки к грядущим боям. Особенно это было важно в сложных условиях 1941–1942 годов.

В ту пору мне приходилось довольно часто выезжать на заводы. Для формирования корпусов требовались танки, танки и еще раз танки. Нужно было поставить фронту небывалое количество машин. Не скажу, что помощи ждать было неоткуда, но о том, что представляла собой союзническая «поддержка», я уже писал в начале этой главы.

Сказать, что все наши заводы быстро приступили к выпуску крайне необходимой нам боевой техники, нельзя. Нашлись на то веские объективные причины.

Так, Челябинский танковый завод был развернут на базе тракторного, Сормовский завод в Горьком – на базе судостроительного. Это, естественно, требовало замены части оборудования, немалых реорганизаций. Нижнетагильский завод, известный под номером 183, – это был эвакуированный на Урал Харьковский танковый завод. ГАЗ продолжал выпуск автомобилей, которые тоже, безусловно, были необходимы фронту. Лишь один, упомянутый уже мною, цех номер пять выпускал легкие танки Т-60 и Т-70.

Но все эти предприятия были укомплектованы подготовленными кадрами, ими руководили очень квалифицированные, опытные специалисты. Трудно пришлось харьковчанам обустраиваться на новом месте, но завод № 183 очень быстро стал ведущим, наиболее мощным в нашей отрасли. Управление наше держало его под особым контролем, всячески ему помогало. Да и вообще, все без исключения руководители ГАБТУ и нашего управления часто бывали на всех танковых заводах, вникали в заботы и нужны производства, оказывали оперативную помощь. К рабочим мы обращались с одной настоятельной просьбой:

– Товарищи! Дайте фронту как можно больше танков!

И они делали практически невозможное. Достаточно сказать, что один только Челябинский тракторный завод имени В.И. Ленина ежедневно отправлял на фронт целый танковый полк.

Я побывал на всех наших заводах. Правда, в дальнюю командировку в Челябинск, который из соображений секретности именовался в сводках Совинформбюро «Танкоградом», и в Нижний Тагил вылетал всего единожды, а вот на Сормовском и Горьковском заводах бывал часто. Один раз пришлось ехать в Горький в спешном порядке – нам сообщили, что на территорию ГАЗа упала бомба. Нужно было срочно выяснить, что случилось, кто пострадал, какой нанесен ущерб. Оказалось – ничего существенного. Как говорится, «по счастливой случайности» бомба разнесла только здание заводоуправления, в котором ночью никого не было. Цеха же продолжали работать круглосуточно.

Но позже, в июне 1943-го, завод был подвергнут массированным бомбардировкам, было разрушено 50 зданий и сооружений, более 5900 единиц технологического оборудования. Несмотря на серьезные повреждения – последствия налетов устранялись в течение трех месяцев, – выпуск танков не прекратился ни на день.

На ГАЗе, где выпускались только легкие танки, я бывал значительно реже, нежели на «Красном Сормове», где производили тридцатьчетверки. Несколько раз мне посчастливилось побывать там с заместителем наркома танковой промышленности Алексеем Адамовичем Гореглядом. Пишу: «посчастливилось», потому как это был не только большой специалист, умный организатор, но и прекрасный, обаятельный человек. Он мог запросто подойти к рабочим, завязать разговор о самом насущном, тонко почувствовать настроение собеседников, приободрить, помочь, поддержать, когда надо.

Вспоминается: как раз во время одного нашего совместного приезда в Сормово там затормозился выпуск боевых машин. Произошли неполадки с присоединением тяги к бортовым фрикционам. Оказалось, на танках слишком мало расстояние от брони к тяге, рука рабочего просто не проходила в этот промежуток. Естественно, сделали вывод о необходимости увеличить расстояние. Хотя эту задачу выполнили быстро, нельзя же было останавливать конвейер на несколько дней!

Посоветовавшись с Гореглядом, директор завода Е.Э. Рубинчик – впоследствии генерал-майор-инженер, кавалер двенадцати боевых и трудовых орденов – предложил привлечь к делу девушек-подростков, которых на заводе в ту тяжелую пору работало немало. Ручки-то у них маленькие. Объяснили, что на них вся надежда, только от них зависит, придут на фронт новые танковые формирования или нет. Девушки взялись за работу по-комсомольски – с охотой, с жаром, – и сразу все наладилось. Особенно помню одну из них – совсем девчушку, которая своими проворными, тонкими ручками делала все быстрее и лучше, нежели другие. Я попросил директора как-то отметить ее отдельно, и ей выдали сахару сверх установленной нормы, чему она была очень рада.

Помню, мы взобрались на броню нового танка, я благодарил этих милых девушек с трогательными косичками за их нелегкий труд – настоящий подвиг. По нашему предложению Ефим Эммануилович поощрил всех девушек – всех до одной.

Большую и очень необходимую работу проводило в годы Великой Отечественной войны наше управление. Но все усилия его были бы тщетны, если бы не самоотверженный труд рабочего класса, если бы не весомый вклад всей нашей промышленности. В кратчайшие сроки удалось перестроить наше народное хозяйство на военные рельсы, исправить допущенные ранее ошибки и искривления и производить первоклассную технику в количестве, необходимом для нужд фронта. В те годы на наших танковых заводах все были истинными ударниками и стахановцами – без дутых рекордов, без особых условий, которые ранее нередко создавались передовиками производства. Людей этих следует благодарить и не скупиться на похвалы. Слава их – безмерна.

Мы часто повторяли: все для фронта, все для Победы. Это было действительно так – во имя грядущей Победы люди отдавали жизнь на полях сражений, сутками выстаивали у станков. Примеров самоотверженности можно привести немало, и каждый из них явится свидетельством безмерного советского патриотизма, беззаветной любви к Родине, священной ненависти к врагу. Мне хочется рассказать еще об одном из таких проявлений самоотверженного поведения наших людей – о том, как советские люди на свои сбережения, средства, накопленные в течение всей жизни, покупали танки для Красной армии.

В ноябре 1943-го в колхозе «Красный доброволец» Избердеевского (теперь – Петровского) района Тамбовской области на общем собрании, посвященном 25-летию Великого Октября, колхозники выступали с почином: организовать сбор средств на строительство танковой колонны. Выступил председатель колхоза В.Т. Мананников, отметил, что и в трудном военном году колхоз неплохо справился с объемом работ, выполнил план хлебозаготовок и продажи хлеба государству.

– Мы вместе с Красной армией должны ковать победу над врагом – немецким фашизмом, – сказал он. – Предлагаю организовать сбор средств на строительство танковой колонны «Тамбовский колхозник».

Труженики района поддержали это предложение. Через две недели было собрано свыше 40 миллионов рублей.

9 ноября «Правда» опубликовала передовую статью «Патриотический почин тамбовских колхозников и колхозниц» и телеграмму Председателя Совета обороны И.В. Сталина первому секретарю обкома ВКП(б) И.А. Волкову, в которой выражалась искренняя благодарность труженикам Тамбовщины.

В передовой писалось: «Патриотический почин тамбовских колхозников и колхозниц – яркое свидетельство боевого единства тыла и фронта в Отечественной войне. Еще сильнее, еще дружнее работать в тылу, чтобы еще сильнее и еще дружнее были удары Красной армии, – к этому зовет всех колхозников и колхозниц, всех советских людей благородный пример товарищей тамбовцев!»

В середине декабря в Саратовском АБТ-центре, которым руководил генерал-лейтенант Н.В. Фекленко, состоялась передача танков частям и соединениям.

Большую часть машин – 161 танк – получил 2-й (затем – 8-й гвардейский) корпус генерала А.Ф. Попова. Танками тамбовчан была укомплектована 91-я бригада полковника И.Я. Кубовского. 53 танка получила 133-я бригада Героя Советского Союза полковника Н.М. Бубнова, вскоре переименованная в 11-ю гвардейскую. Другие танки были переданы в 155-ю бригаду, 128-й и 136-й танковые полки.

Колонна эта, если так можно выразиться, стала одной из первых ласточек новой формы патриотического движения тружеников тыла. Области, районы, предприятия, колхозы стали присылать средства на формирование колонн, покупку отдельных танков. Присылали деньги и семьи, граждане-патриоты. Кто присылал сотни и тысячи, кто – лишь несколько рублей, прося включить эти деньги в общую сумму на строительство танка. Нам в равной степени дороги были эти взносы – яркое свидетельство народной заботы о славных бронетанковых войсках.

Работу по созданию колонн возглавило наше управление. Так как это было дело воистину политическое, то конкретно заниматься им было поручено мне. Генерал Федоренко подробно все разъяснил и, верный своей манере разговора, на прощание сказал грубовато:

– Смотри тут не промажь!

«Промазать» было нельзя. Люди должны видеть, что их патриотический порыв находит горячие содействие и поддержку. Сознание того, что танк, на который ты отдал свои трудовые сбережения, находится на фронте и громит ненавистного врага, вызывало у людей чувство гордости, уверенности в победе, желание трудиться еще лучше, чем только можно помогать фронту, бойцам Красной армии.

Почти в то же самое время – в конце 1942-го – собственный танк приобрели известные деятели литературы и искусства – Николай Тихонов[53], Самуил Маршак[54], Сергей Михалков[55] и Кукрыниксы[56]. Тяжелый этот танк получил красноречивое имя «Беспощадный». На его башне с одной стороны был изображен Гитлер, в клочья разрываемый снарядом, а с другой – начертаны стихи. Я помню их наизусть:

Мне было поручено подобрать для этой машины достойный экипаж. Потом в Московском АБТ-центре состоялась передача танка в бригаду полковника Козина. Присутствовали здесь и воины других частей. Перед бойцами выступали почетные гости – все, за исключением Николая Семеновича Тихонова, находившегося в блокадном Ленинграде. С ответным словом выступил экипаж «Беспощадного». Танкисты поклялись подтвердить гордое имя танка, оправдать оказанное им доверие.

Потом были торжества в Центральном доме работников искусств. Несмотря на всю торжественность обстановки, кто-то из наших «именинников» нашел время для шутки, заявив, что, мол, танк им продал «купец» Бирюков, а Колосов-«приказчик» его завораживал.

Пока продолжалась моя служба в управлении, я с интересом следил за судьбой боевой машины. Знаю, через полтора года экипаж вновь встретился с «хозяевами» танка, доложил им о своих ратных подвигах. Потом, когда ушел я из управления, следы танка для меня затерялись. Знаю, был он подбит, вновь вернулся в строй после ремонта, беспощадно громил гитлеровских захватчиков.

Макет «Беспощадного» установили на пьедестале в Центральном доме литераторов, и я, когда там бываю, прохожу мимо него с нескрываемым волнением.

Последний штрих к истории этого необычного танка. Нам очень хотелось, чтобы о патриотическом поступке прославленных деятелей литературы и искусства стало широко известно, чтобы об этом написали в газетах. Мы подготовили материал, однако начальник Главного политуправления А.С. Щербаков запретил эту публикацию.

– Нельзя сейчас об этом сообщать, не время! – сказал он Н.И. Бирюкову с искренним сожалением. – Михалков и Кукрыниксы отдали на строительство танка недавно полученные Сталинские премии. Вот и поднимут наши враги и недоброжелатели шум, что все тут специально подстроено: одной рукой деньги даем, другой – забираем… Ничего, потом обязательно напишем!

Что же, было во время войны немало такого, о чем рассказали лишь годы спустя. И не всегда это относилось именно к военным секретам.

Доброму примеру вскоре последовали другие лауреаты – замечательные писатели А.Н. Толстой[57], назвавший свою «покупку» весьма многозначительно – «Иван Грозный»; А.Е. Корнейчук, автор пьесы «Фронт», которая печаталась в центральных газетах в самые трудные дни лета 1942-го, прошла по сценам многих театров страны, удивляя зрителей прямотой и остротой поставленных вопросов. Его танк был назван «За Радяньску Украіну». Тогда, к слову, и созрела у нас идея: чтобы отметить, отблагодарить людей, отдавших свои сбережения на строительство танков, мы решили подарить им макет боевых машин. На Сормовском заводе были изготовлены два макета Т-34 довольно внушительных размеров. Мне поручили вручить их писателям в торжественной обстановке – перед тем как они передадут свои танки боевым частям в Московском АБТ-центре.

Алексею Николаевичу привезли макет прямо на квартиру. Явившись в назначенный час, мы застали у него такую интересную компанию: кроме самого писателя с супругой, здесь были посол СССР в Великобритании И.М. Майский, адвокат Н.В. Комодов, известный по процессу так называемого «антисоветского правотроцкистского блока». Впоследствии уже, на последующих процессах, проводимых Военной коллегией Верховного Суда СССР, обходились без адвокатов.

Моей дамой оказалась прелестная Рина Зеленая[58].

Макет, внесенный моим улыбающимся адъютантом Васей Коротаевым, произвел чарующее впечатление. Все, вероятно, ожидали увидеть миниатюрную модельку, а тут… Общество было очень довольно, и мне с трудом удалось покинуть дружеское застолье, тем более что завтра следовало ехать на передачу самого танка.

Менее торжественно, но не менее тепло прошло вручение макета танка «За Радяньску Украіну». Нас пригласили в Дом правительства, где жил Александр Евдокимович Корнейчук. В то время он был заместителем наркома иностранных дел, только что вернулся из Ирана. Макет очень понравился, особенно – жене писателя, тоже известному литератору, Ванде Львовне Василевской.

– Знаете, – доверительно говорит она, – я только что внесла деньги на строительство самолета. Но никакого отклика нет. А вы, танкисты, оказались так внимательны…

По молодости мы не могли чуть-чуть не позлословить.

– Что ж, теперь вы сами видите, – серьезно ответил я, – что свои сбережения лучше всего вручать в надежные танкистские руки. Мы не витаем в облаках, не забываем тех, кто нам помогает.

Потом, при первом удобном случае, я подсказал авиаторам, что им надо бы внимательнее относиться к тем, кто остается на земле…

Колосов Андрей Ефремович (рабочий-большевик, расстрелян колчаковцами в 1919 г.)

Колосова Агапия Дмитриевна (умерла от тифа в 1915 г. в возрасте 35 лет)

Николай, 11 месяцев 14 дней, брат Леонид, 4 года 6 месяцев. 24 января 1910 г.

Николай, 3 года, Леонид, 6 лет. Курган, 28 февраля 1912 г.

Среди пионеров г. Петропавловска. 1925 г.

Футбольная команда. 1928 г.

Конференция крестьянского райкома ВЛКСМ Кокчетавского района, Казахской АССР. 1929 г.

Комсомольский актив обкома ВЛКСМ. Петропавловск, Казахской АССР, 1930 г.

Заведующий массово-экономическим отделом обкома ВЛКСМ. Петропавловск Казахской АССР, 1930 г.

Студент Сибирского автодорожного института. Омск, 1930 г.

Практические занятия студентов автодорожного института. 1930 г.

Шахматный турнир на первенство 8-й роты Саратовской бронетанковой школы. 1931 г.

В бригаде Малиновского. Наро-Фоминск Московской обл., июнь 1932 г.

Диплом об окончании Военной Академии. 1939 г.

Военный комиссар Управления формирования и укомплектования автобронетанковых войск РККА. 1941 г.

Н.А. Колосов, заместитель начальника Главного управления формирования и боевой подготовки БТ и МВ КА, принимает танковую колонну «Революционная Монголия», созданную на средства монгольского народа. 1942 г.

Сформированные бригады отправляются на фронт

Писатель А.Н. Толстой передает танк «Грозный», построенный на его средства. 1943 г.

Колонна танков, созданных на средства деятелей культуры и искусства. 1942 г.

На фронте. Н.А. Колосов и танкисты сформированных бригад. 1944 г.

Танковая колонна «Давид Сасунский», построенная советскими и зарубежными армянами. 1942 г.

В действующей армии. Начальник политотдела 8-го гвардейского танкового корпуса, 1944 г.

В Восточной Пруссии

Комиссар Николай Колосов с гвардии рядовой Евгенией Колосовой. 1945 г.

У памятника кайзеру Вильгельму. Берлин, Германия, 1945 г.

Командный состав 8-го гвардейского танкового корпуса. Штеттин, Пруссия, 1945 г. (ныне Щецин, Польша)

Боевой путь 8-го гвардейского танкового краснознаменного корпуса

После награждения в Кремле

После освобождения Польши. 1945 г.

Взносов, поступавших на создание танковых формирований, было множество. Так, советские и зарубежные армяне построили большую танковую колонну, которую нарекли «Давид Сасунский». Ее передача проходила уже в Тульских танковых военных лагерях. Осуществить ее поручили мне – по каким-то причинам никаких гостей не было.

Зато на передачу колонны «Дмитрий Донской» гости приехали, да еще какие! Это внушительное формирование было создано на средства Русской православной церкви, и передавать его прибыли представители Московской патриархии. Честно говоря, опасений в канун этого дня было у меня немало. Во-первых, мне самому раньше не приходилось общаться с деятелями церкви, а во-вторых, было несколько боязно и за наших бойцов. Среди них немало оказалось молодежи, родившейся и выросшей при советской власти. О религии они имели смутное представление; священнослужитель был для них кем-то из «бывшего мира», пережитком каким-то, что ли… Вот я и боялся: вдруг кто из наших ребят захочет задать «каверзный вопрос» о существовании «потусторонних сил», о чем-либо «подискутировать» со «взаправдашним попом»? Это бы всех поставило в неудобное положение.

На счастье, все получилось как нельзя лучше. Представитель Московской патриархии выступал как заправский пропагандист.

– Громите немцев, фашистов до победного конца! – призывал он танкистов величественным басом. – Гоните эту нечисть с нашей священной земли! Будьте достойны ратной славы отцов и дедов!

Русская православная церковь всегда была патриотической организацией, ее представитель, естественно, понимал, что следует говорить воинам, не сегодня завтра идущим на смертный бой с ненавистным захватчиком, осквернителем Русской земли…

Во избежание инцидентов я все время находился рядом с высоким гостем. Он на танк – и я поднимался на броню. Он разговаривал с солдатами – я стоял рядом. Но опасения оказались излишни: наши ребята проявили высокую сознательность, так что передача танков, проводившаяся в танковых военных лагерях, прошла вполне успешно.

Боевые машины, построенные на средства церкви, за счет тех ценностей, что издавна хранились в храмах, на пожертвования верующих, вошли в состав многих частей и соединений, отличившихся в сражениях под Курском, на Украине, в Белоруссии. В составе колонны было танков на несколько полнокровных бригад. Всего же к исходу 1944 года Русская православная церковь внесла в фонд обороны 150 миллионов рублей.

И еще об одном даре мне хочется рассказать. Это – колонна «Революционная Монголия», созданная на средства братского монгольского народа. Правительство МНР не только приобрело танки для бригады, но и взяло ее на полное свое содержание и обеспечение боеприпасами, горючим – всем необходимым, вплоть до обмундирования и питания личного состава на весь период войны. Конечно, боевые машины для этой колонны мы подбирали особенно тщательно – ремонт их тоже должен был производиться за счет Монголии, а значит, машины наши получали определенную международную оценку.

Принять участие в торжественной церемонии приехали в Московский АБТ-центр маршал Х. Чойбалсан[59] и Ю. Цеденбал[60]. Стоя на броне танка, маршал по-русски обратился к воинам с призывом разгромить общего врага – германский фашизм. Танковая колонна «Революционная Монголия» вошла в состав 6-го корпуса генерала А.Л. Гетмана, героя Московской битвы. Вскоре этот корпус стал 2-м гвардейским.

Можно еще немало рассказывать о танковых колоннах и «персональных» танках, которые советские люди дарили своим мужьям, сыновьям, а то и просто – неизвестным для них защитникам Родины. Иногда «покупали» танки и для себя.

Одна из улиц Смоленска носит ныне имя Марии Васильевны Октябрьской. Жена погибшего полкового комиссара, она добровольно ушла на фронт, стала механиком-водителем танка «Боевая подруга», построенного на ее личные сбережения. Старший сержант Октябрьская погибла в марте 1944-го. Ей посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

За годы войны на строительство танковых колонн было собрано свыше 5 миллиардов рублей наличными деньгами, много золота, серебра, драгоценностей. На эти средства были построены тысячи боевых машин. Низкий поклон от нас, танкистов-фронтовиков, всем тем, кто внес свой вклад в дело укрепления наших бронетанковых войск, в дело защиты Отечества!

Каждый военный день вносил коррективы в работу управления. Перед нами вставали задачи, вчера еще казавшиеся далекой перспективой. Объяснялось это совсем не чьей-то недальновидностью: требования времени порой опережали самые смелые ожидания. К тому же ко многим решениям мы не могли бы прийти «на голом месте» – требовался опыт недель и месяцев боев, необходимо было учитывать изменения и особенности тактики врага на каждом этапе.

Так, в 1942-м остро встал вопрос о необходимости создания мехкорпусов. По итогам наших наступательных операций стало ясно, что в танковых формированиях недостаточно пехоты для закрепления достигнутого успеха. Могла ли одна мотострелковая бригада закрепить успех действий целого танкового корпуса? Получалось, что танки уходили вперед, а малочисленные пехотные подразделения застревали, ведя кровопролитные бои с уцелевшими гитлеровцами. Следовало учитывать и чисто психологическую привязку пехоты к танкам. Даже в бою, когда все огневые средства врага нацелены именно на танк – главный источник опасности, – пехотинец все равно старался держаться поближе к броне.

Яков Николаевич однажды присутствовал при разговоре Верховного с одним общевойсковым генералом.

– Утром пехота просыпается, – рассуждал он, – первым делом смотрит, где танки. Если стоят на месте – все в порядке, иди умываться, завтракай… А если вдруг отошли – значит, сам отходи скорее.

Мехкорпуса нужны были для того, чтобы полнее использовать успехи танков в наступлении, закреплять их действиями пехоты. Вопрос их создания начали решать осенью 1942-го, поставив эту задачу перед Главупрформом. Там решили: сформировать корпуса на базе гвардейских стрелковых дивизий, сразу же присваивая им гвардейское наименование.

Вскоре были созданы 1-й и 2-й гвардейские корпуса. Полки дивизий переформировали в бригады, добавили им танков и автомобильной техники. Однако в ведомстве Щаденко к вопросу укомплектования корпусов танками отнеслись «механически». Вместо мощного броневого кулака получилась ладонь с растопыренными пальцами. Как бить такой ладонью?

Ошибка стала ясна в ближайших же боях. Был сделан вывод, что Главупрформ с задачей не справился, и дело это перепоручили нашему управлению. Кстати, гвардейские корпуса нам вскоре также передали – на доукомплектование и переформирование.

Но споры о переподчинении мехкорпусов, принципах их комплектации, штатной структуре, подборе кадров были жаркие. Я не присутствовал в кабинете Верховного при разговорах на эту тему и не стану утомлять читателя пересказом того, что мне говорили возвращавшиеся из Кремля Федоренко, Бирюков, Волох. Припомню один лишь маленький эпизод. Говоря о личных качествах командиров, которые должны будут встать во главе этих подвижных высокоманевренных, основательно оснащенных танками и прочей боевой техникой соединений, Сталин дал кадровикам немногословное, но очень интересное и образное указание:

– Это должны быть… – Он чуть осекся, задумался на мгновение и докончил: – Настоящие «соловьи-разбойники»!

В октябре того же 1942-го по указанию Верховного нами было сформировано три первых механизированных корпуса, которыми командовали опытные генералы-танкисты – М.Д. Соломатин, И.П. Корчагин, М.Е. Катуков. Вскоре уже соединения начали боевые действия в составе войск Калининского фронта – как раз в те дни, когда началось контрнаступление под Сталинградом. Войска Калининского и Западного фронтов получили задачу рассекающими ударами уничтожить стоявшую перед ними вражескую группировку. Мехкорпуса находились на острие главных ударов.

После моего рассказа о том, как мы отстаивали право на формирование этих соединений, читатель, видимо, ожидает победную реляцию. К сожалению, этого не будет. Мехкорпуса поставленной задачи не выполнили. Успех войск фронтов был весьма скромным, оперативный замысел в полной мере осуществить не удалось. Против наших войск стояли крупные силы гитлеровцев, да и условия местности наступлению не благоприятствовали. Это был декабрь 1942-го…

Тяжелее всего пришлось частям 1-го мехкорпуса генерала Соломатина. Они были отрезаны врагом, более трех суток дрались в окружении и лишь с большим трудом и значительными потерями смогли пробиться к нашим войскам. Все танки и техника были уничтожены, чтобы не достаться врагу.

Помню, как вскоре после этого Михаил Дмитриевич Соломатин прибыл в управление. Несмотря на то что он побывал в окружении и кое-кто за его спиной отзывался о действиях комкора очень неодобрительно, выглядел он довольно бодро. Рассказал, как в ту же ночь, лишь только основные силы корпуса вышли из окружения, его пригласил к себе генерал армии Г.К. Жуков, незадолго перед тем прибывший на Калининский фронт из-под Сталинграда. Георгий Константинович подробно расспрашивал генерала о действиях его соединения, о том, как оправдывает себя в современных условиях организация мехкорпусов. Беседа эта несколько приободрила Соломатина, хотя, конечно, особой радости не было.

Но тут произошло неожиданное. Пришел приказ о присвоении Соломатину, Корчагину и Катукову звания генерал-лейтенант и награждении их только что учрежденным орденом Суворова 2-й степени. Все были удивлены. В наш отдел кадров даже пришла телеграмма от одного из военачальников: мол, кто представил комкоров на присвоение званий? Почему через голову непосредственного начальства? Федоренко ответил лаконично, хотя и не слишком вежливо: «Запроси у Ставки». Оказалось – указание Сталина. Война есть война. Только позднее стало ясно, что основной задачей Калининского и Западного фронтов было не допустить переброски войск противника из группы армий «Центр» к Сталинграду. Цель отвлекающего удара была достигнута. Гитлеровцы не только не ослабили свои силы на Ржевско-Вяземском плацдарме, но наоборот – перебросили туда несколько свежих дивизий. Таким было боевое крещение мехкорпусов.

Человеческая память лучше всего запоминает что-то первое и что-то последнее. Так и с работой по созданию танковых соединений. Хорошо помню разговор в кабинете Верховного, помню и то, как формировали мы 30-й, последний по плану корпус. Потом, впрочем, созданы были и следующие соединения. Но последним по тому грандиозному плану оказался ставший вскоре знаменитым 30-й Уральский добровольческий танковый корпус. Он состоял из 197-й Свердловской, 243-й Молотовской и 244-й Челябинской танковых бригад. Созданный по инициативе трудящихся Урала, корпус был укомплектован бойцами-добровольцами, оснащен оружием и техникой, приобретенными на средства трудящихся Свердловской, Пермской (Молотовской) и Челябинской областей. Каждая область оснастила также по одному из батальонов 30-й мотострелковой бригады.

Писал я выше, что завершаю рассказ о формировании танковых колонн на средства трудящихся, да поспешил. Масштабы этой работы были воистину огромны. Пожертвования в пользу сражающейся армии – давняя традиция нашего народа. Так было в 1812 году, когда русские патриоты уходили в ополчение сражаться с воинством Наполеона, когда на средства лучших представителей дворянского сословия формировались кавалерийские и пехотные полки. Так было в лихую годину борьбы с польскими интервентами в начале XVII века – недаром стоит на главной площади нашей страны памятник Кузьме Минину и Дмитрию Пожарскому. Так было и во времена Дмитрия Донского, и во времена Александра Невского…

Но возвратимся к событиям весны 1943 года. В создании Уральского корпуса я, естественно, принимал непосредственное участие. Однако помимо того, что делал я как должностное лицо, руководствовался я еще и… меркантильными интересами. Дело в том, что теперь, по завершении плана создания тридцати танковых корпусов, по управлению поползли разговорчики:

– А теперь что? Сформировали – и сиди отдыхай?

Так рассуждали многие, да и у меня самого появились такие же мысли. Отдыха, конечно, не ожидалось, а вот та работа, которой, как мы считали, предстояло отныне заниматься – доукомплектование бригад и корпусов, – была уже не такой масштабной, не такой творческой. Многие решили: пора наконец менять место службы, уходить на фронт. К сожалению, руководство ГАБТУ так не считало и не спешило расставаться с опытными специалистами. Значит, для ухода нужна была веская причина. И я ее нашел. Дело в том, что я мог смело называть себя уральцем – родился-то в Приуралье, в Кургане. А из Москвы это Уралом кажется. Значит, кому, как не мне возглавить политотдел нового корпуса?

С такой идеей я обратился к Петру Васильевичу Волоху, который тоже рвался на фронт.

– Молодец, – сказал генерал, внимательно выслушав. – Я при желании тоже могу сойти за уральца. Все равно других подходящих кандидатур у нас на должность комкора нет, так что будем проситься вместе.

Это мне понравилось. С Волохом мы дружили, сработались, понимали друг друга с полуслова. Для командира и начальника политотдела это было крайне важно.

Дело облегчалось и тем, что должность начальника политотдела корпуса мне уже была обещана в перспективе Управлением кадров. Говорили только: «Немного погоди, а тогда…» Теперь же появилась очень уважительная причина – идти воевать с земляками-уральцами. За поддержкой обратился я к Бирюкову, он тоже вроде бы не возражал.

Взялись мы за дело рьяно, старались до невозможности, понимая, что работаем для себя, жаловаться, если что, будет не на кого, да нас же еще и обвинят. Конечно, это не значило, что мы кого-то пытались обделить, для других не старались. Нет, управление, как всегда, четко выполняло свои задачи, работали мы добросовестно. Но уж тут – с удвоенным усердием. Все получалось на удивление гладко. Я уже во сне и наяву видел себя на фронте, как вдруг…

Тот весенний день не сулил неожиданностей. Мы работали в кабинете Волоха, когда раздался звонок по кремлевскому телефону. Это было в порядке вещей – из Ставки звонили часто. Петр Васильевич поднял трубку, а мы, генералы и командиры, которые были рядом, поспешили развернуть схемы и карты, думая, что нужно срочно дать очередную справку.

– Товарищ Волох? – раздался в трубке голос А.Н. Поскрёбышева[61]. – Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.

«Вертушка» вещает довольно громко. Генерал махнул рукой, чтобы мы подошли ближе, могли услышать поставленную задачу.

– Товарищ Волох! – услыхали мы глуховатый голос. – Товарищ Малиновский[62] просит вас к себе в качестве командующего бронетанковыми и механизированными войсками фронта. Как вы на это смотрите?

Вытянувшись по стойке «смирно», генерал отчеканил:

– Готов выполнить любое ваше приказание, товарищ Сталин!

– Вот и хорошо. Будем считать, мы договорились. До свидания, товарищ Волох!

О том, что в боях на Юго-Западном фронте погиб генерал Штевнев, которого хорошо знали и ценили в ГАБТУ, нам было известно. Знали мы, что Р.Я. Малиновский ищет ему замену. Но то, что выбор падет именно на нашего начальника – этого как-то не предполагали. Однако у Малиновского был нюх на людей.

Безусловно, Петр Васильевич был рад такому высокому и ответственному назначению. Мы обнялись, я его от души поздравил, но все же спросил довольно печально:

– Так как же корпус?

– Ну, не унывай! – приободрил он меня в ответ. – Я тебя скоро к себе заберу.

Я вздохнул. Тяжело было расставаться с Петром Васильевичем, тяжело было сознавать и то, что вопрос моего ухода на фронт повисает в воздухе. Кто-кто, а я, старый штабист, хорошо это понимал. И не ошибся. Дело завершилось совершенно прозаически. Когда я обратился к Бирюкову с просьбой отпустить меня в 30-й корпус, то он ответил удивленно, даже с раздражением:

– Неужели вы не понимаете, что мы не можем одновременно отпускать и вас, и Волоха? Кто хотя бы введет нового начальника управления в курс дел?

Правда, разговор он закончил успокоительным обещанием: «…но скоро и ваш черед придет», однако эта формулировка меня не слишком порадовала.

Обиднее всего было то, что, когда мы с Волохом просили направить нас в Уральский корпус, никто не говорил, что нецелесообразно отпускать обоих сразу. А тут на тебе, нашли причину!

В общем, я взбунтовался, насколько это позволяло мне положение. Написал рапорт, стал требовать отправить меня на фронт. Такое было со мной впервые за всю войну, но уж слишком стало обидно, «подперло», что называется. Однако закончился мой протест безрезультатно. Точнее даже – с отрицательным результатом. Со мной побеседовал лично начальник Главного политуправления генерал Александр Сергеевич Щербаков. Можно понять, что после той беседы мой воинственный пыл несколько охладел.

Так печально окончилась моя попытка перейти в Уральский корпус. Только по оперативным сводкам узнавал я о боевом пути этого славного соединения. Корпус дрался во время Орловской операции, воевал на Брянщине, на Сандомирском плацдарме, участвовал в Берлинской и Пражской операциях. За мужество и отвагу воинов он был переименован в 10-й гвардейский, удостоен почетного наименования Львовский, награжден орденами Красного Знамени, Суворова и Кутузова.

После войны корпус переформировали в танковую дивизию, которая уже в мирное время была награждена орденом Октябрьской Революции. В 1967 году дивизии было присвоено имя Маршала Советского Союза Р.Я. Малиновского.