Образовать Кёнигсбергскую область на территории города Кёнигсберга и прилегающих к нему районов с центром в городе Кёнигсберге.
Включить Кёнигсбергскую область в состав Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.
Москва. Кремль, 7 апреля 1946 г.
Через несколько дней после переименования области в Калининградскую, 9 июля 1946 года, И. Сталин подписал Постановление № 1522 Совета министров СССР, в результате которого началось массовое заселение нового края советскими людьми. По постановлению в течение только трех месяцев, с августа по октябрь сорок шестого года, в область на добровольных началах переселилось двенадцать тысяч семей колхозников из центральных районов России и Белоруссии. Но еще задолго до прибытия первого эшелона с организованными переселенцами в области, сплошь занятой воинскими частями и гарнизонами, стали появляться первые гражданские лица.
Люди попадали в область разными путями. Одним после демобилизации некуда было возвращаться, поэтому они оставались там, где служили. Другие ехали по распределению учебных заведений или путевке ЦК. Кто-то приезжал по направлению министерства. Немало оказалось и таких, которые ехали по собственному почину, на свой страх и риск.
Самыми первыми советскими гражданами на новой советской земле были военнослужащие. После войны многие из них оставались здесь, на их долю выпали первые восстановительные работы и организация хозяйства, словом, именно они решали множество проблем послевоенного времени.
Вспоминает бывший солдат Николай Васильевич Енин:
— После демобилизации я устроился работать в погрузочно-разгрузочную контору на железной дороге. В то время я был шофером. Можно было перейти и на другую работу, но людей, хорошо знавших свое дело, было мало — их старались не отпускать. Тех, кто демобилизовался из армии, уговаривали остаться жить и работать в Кёнигсберге. Если они подписывали договор на три года с той организацией, в которой они хотели работать, то им выплачивали подъемные в размере трех тысяч рублей. Лично я подъемные не получал. Я решил не подписывать договор, потому что не знал, долго ли здесь пробуду.
Агитация среди красноармейцев началась гораздо раньше официальных постановлений по переселению, хотя иногда это трудно было назвать агитацией.
— В 1945 году мой муж, Поборцев Михаил Васильевич, демобилизовался из Кёнигсберга. Во время демобилизации многих уговаривали остаться в Пруссии. Тут были разные случаи: оставляли кого добровольно, кого насильно. Вот у кого не было семьи, некуда было ехать — тех прямо насильно, в приказном порядке оставляли. 14 ничего люди не могли поделать. Но Миша сказал, что у него семья и что он не может остаться сразу — надо поехать за всеми, — рассказала Ирина Васильевна Поборцева.
Главный упор в своей «агитации» политорганы делали на армейских коммунистов. Об этом рассказ Николая Ивановича Чудинова:
— Я демобилизовался летом сорок шестого года. К этому времени было принято постановление партии и правительства о том, что надо заселять здесь область. И вот тогда политотдел нашего полка начал приглашать коммунистов, которые демобилизуются. И стал им разъяснять: «Дорогие товарищи, вы вот здесь воевали, сейчас вот такое постановление партии и правительства: надо осваивать новую землю, поскольку она нам передана». А мы, коммунисты, тоже люди! Я вон сколько дома не был. Я ж саратовский. Зачем мне эта Восточная Пруссия? А они: «А как же постановление партии и правительства? Вы ж, коммунисты, должны первыми быть!». Тут я призадумался. Для чего ж я в партию вступал, чтобы вот так положить билет на стол? Тогда же на нас, коммунистов, смотрели! Нам сказали: «Вот контракт, заключаете его на два года. Поработаете, потом, если не понравится, уедете». Нам дали возможность съездить домой: «Поскольку вы воевали, вот вам отпуск. Сколько вам надо? Месяц, два? Поезжайте на два месяца. Все равно потом приедете, работать-то надо». Я поехал домой. Там председателем райисполкома был бывший директор нашей школы. Увидел меня, обрадовался: «О-о! Давай к нам. Вот есть должность заведующего отделом культуры». Я говорю: «Я не могу, я дал обещание, что приеду в Калининградскую область». То есть тогда еще не Калининградскую, а Кёнигсбергскую. Я говорю: «Я поеду туда. Я же не могу обманывать».
Демобилизованные воины, недавние фронтовики, оставшиеся жить здесь, были, как правило, люди молодые, деятельные, энергичные, еще не успевшие обзавестись семьей. Многие из них не имели определенной профессии. Пока шла война — учились воевать, а мирную специальность освоить не успели.
Помимо бывших солдат первыми жителями области стали репатрианты — так называли советских граждан, угнанных фашистами в Германию. Путь многих тысяч освобожденных узников пролегал по территории бывшей Восточной Пруссии.
Рассказывает Зоя Ивановна Годяева, восемнадцатилетней девушкой угнанная в Германию из Смоленской области. Почти три года пребывала она в неволе, пока в апреле 1945 года не пришли союзные войска:
— Англичане нас собрали от всех хозяев в Бохольте и сказали, что тот, кто захочет вернуться домой, — вернется. Они предлагали нам на выбор любую страну, если мы не захотим возвращаться в Советский Союз. Но этим воспользовались очень немногие. Таких сажали на машину и куда-то отвозили. Ходили слухи, что тех, кто возвращается из немецкого плена, на родине отправляют в наши лагеря. Но мы этому не верили, хотя нам говорили, что все мы по возвращении попадем в Сибирь, никто не поверит, что нас в Германию угнали насильно. Но мы в это не верили. Вскоре нас отправили в советскую зону оккупации Германии, в город Магдебург. В лагере нам оформили документы на проезд в Советский Союз. Я послала письмо домой с просьбой ответить, кто из моих родных остался там. Ответа я не получила. Документы мне были выписаны на проезд в Смоленскую область, но повезли нас почему-то через Восточную Пруссию, город Инстербург. Неподалеку от него в сельской местности находилось что-то наподобие распределительного лагеря для таких, как мы. Вскоре туда приехал какой-то человек и сказал нам: «Девушки! Зачем вам ехать к себе на Смоленщину? Вербуйтесь сюда». Возвращаться назад домой — это означало жить в блиндажах, в разрухе. И мы, у кого не было семьи, согласились завербоваться.
Уже с лета 1945 года, еще до образования области, сюда стали прибывать специалисты, направленные своими министерствами для восстановления промышленности. Обычно это оформляли как длительную командировку. Интересно и то, что многим командированным, имеющим сугубо гражданские специальности, присваивались офицерские звания и выдавался воинский паек. О степени «добровольности» переезда можно судить по интервью Анатолия Адамовича Поплавского, прибывшего из Куйбышевской области:
— О переселении в Кёнигсбергскую область я узнал во время совещания в Куйбышеве, в облфинотделе. На совещании говорилось, что Кёнигсбергская область будет заселяться нами, победителями. Говорили, что потребуются работники различных специальностей, в том числе и финансисты. Поговорили — и на этом дело закончилось. А примерно через неделю приходит вызов: «Явиться в облфинотдел. При себе иметь пару белья», — и никаких разъяснений. А потом, в Куйбышеве уже, сообщили, что вызов связан с направлением в Восточную Пруссию. Завотделом Свинцов прямо мне оказал: «Давай я тебя включу в списки. Ты ведь живешь не на родине». Так я оказался направленным сюда по путевке Минфина РСФСР. Домой нас не отпустили. Я с другими работниками сразу поехал в Кёнигсберг.
В то же время сюда на руководящие должности стали прибывать партийные и советские служащие, направляемые ЦК ВКП(б). «Путевка» ЦК по сути являлась приказом: номенклатурные работники редко распоряжались своей судьбой. «Я пыталась отказаться, — вспоминает Капитолина Арсентьевна Татаринцева, — но обком мою просьбу не удовлетворил. Как там заявили: «Нет основательных доводов». Пришлось ехать. Возраст — патриотический».
Филипп Павлович Столповский дополняет:
— Я сразу согласился ехать. Таковы требования нашей партии: если партия находит нужным, коммунист не имеет права отказываться. Те лица, которые не дали согласия, с ними решался вопрос по месту их работы о пребывании в партии. Но их не посылали.
Партийные работники обеспечивались более высокими подъемными, для них и система льгот была выше. Тем не менее для многих партийцев направление сюда означало заметное ухудшение условий жизни относительно прежнего места: область ведь лежала в руинах.
Елена Кузьминична Зорина вспоминает:
— По путевке ЦК партии 21 мая сорок шестого года сюда был направлен мой муж, Зорин Александр Афанасьевич, работавший до этого в городе Горьком, в обкоме ВКП(б). Он был направлен в областное гражданское управление инструктором по информации. Я поступила на работу начальником отдела кадров главурса при Калининградбумпроме. В Горьком я работала заместителем директора торфяных предприятий при автозаводе имени Молотова. Перед приездом в Калининград мы побывали на приеме у Молотова в ЦК партии в Москве. Я хотела забронировать квартиру в Горьком — у нас были хорошие жилищные условия, но мне дали понять, что мы уезжаем в Калининград надолго, если не навсегда.
В область также прибывали молодые люди по комсомольским путевкам. Молодежь стремилась скорее преобразить эту землю, которую вскоре стала считать своей. Энтузиазм молодых был особенно велик, а комсомольские призывы и лозунги не являлись для них пустым звуком и тем более поводом для насмешек.
В Калининград распределяли и выпускников учебных заведений. Татьяну Николаевну Козину направили сюда в 1948 году после окончания Волховского педучилища в Орловской области:
— Там я три года проучилась, а потом пришло распределение по приказу министерства. Вывесили приказ, кто куда направляется. А мы ж нигде не были, не то что нынешняя молодежь, я даже не видела поезда. Три года училась, так мы ходили пешком 25 километров. И как тут страшно было ехать! А все нам говорят: там немцы. Ну что мы знали, нигде не бывавши? Это нынешние все знают. Знали только, что это немецкая земля, что там еще немцы живут.
— А у вас желания не спрашивали, хотите вы туда ехать или нет?
— Нет, не спрашивали. Там распределение было или в Псковскую область, или в Калининградскую. И список вывесили, кого куда направляют. Мне выпало в Калининград. Там многих в Калининград распределили.
Еще один путь, приводивший людей сюда — неорганизованный переезд, по приглашению родственников или самостоятельно. Такие переселенцы отличались особым складом характера: они были решительны, рассчитывали только на себя и не ждали помощи от государства. Такой путь в Калининградскую область могли выбирать только самые отчаянные.
Ну и, наконец, самый массовый поток приезжающих в новую область шел по пути планового переселения в сельскую местность, которое началось в конце августа 1946 года. Были определены районы вербовки и задания набора по областям. Правительственное постановление запустило в дело огромный исполнительный маховик: по всей стране направлялись вербовщики из переселенческих отделов, в газетах стали публиковаться письма первых калининградцев, призывающие земляков ехать в новые места. На улицах и в учреждениях разных городов появились объявления о вербовке.
В Просницком районе [Кировской области] инспектором отдела т. Бересневой К.А. с переселенцами проведено 18 бесед на темы:
1. Новое освоение земель (получение богатых урожаев).
2. Забота правительства о переселенцах.
3. Калининградская область — земля, которая принадлежит СССР, почему она была территорией Германии?
4. Природные богатства области.
5. Климат и т. д.
Из отчета переселенческого отдела Кировской области за 1949 год
ГАКирО. Ф. 2169. Оп. 25. Л. 14
Ключевыми фигурами переселения являлись вербовщики. Помимо штатных работников переселенческих органов и чиновников из министерств были еще и неорганизованные вербовщики. Последние рассылались калининградскими предприятиями по разным промышленным центрам Советского Союза в поисках рабочей силы. Нередко те и другие вербовщики конкурировали друг с другом, стараясь переманить к себе людей различными посулами. Дело осложнялось и тем, что по стране одновременно шла вербовка и в другие районы.
Рассказывает Антонина Прокопьевна Отставных:
— После войны я с сестрой жила в Гродно. Как-то раз по дороге домой увидела объявление. В нем говорилось, что производится набор рабочих и служащих в город Калининград на судостроительный завод. Я поговорила с сестрой, и мы решили уехать в Калининград. Вербовка проводилась в административном здании с небольшими комнатами. Когда мы пришли, нас встретили сразу трое вербовщиков. Они наперебой уговаривали нас ехать на новые места: один — на шахты в Кузбасс, другой — на судостроительный завод в Калининград... Сейчас уже не помню, откуда был третий. Вербовщики тряслись, хватались за каждого человека. Их даже не интересовало, какими специальностями обладали потенциальные переселенцы. Они говорили, что если нет специальности, то сможешь приобрести ее на заводе. Каждый вербовщик старался уговорить ехать в его край. Один из них говорил нам: «Девушки! Зачем вам ехать в Калининград? Ведь вам там придется строить корабли под открытым небом». Но мы все же решили ехать в Калининград. Уговорил нас вербовщик с 820-го завода, работник отдела кадров по фамилии Голубев. Все три вербовщика, расхваливая прелести жизни на новом месте, упирали на то, что нам будут выданы подъемные и предоставлено жилье.
Постановления Совета Министров СССР и Совета Министров РСФСР не выполнены. Вместо 700 семей [в Калининградскую область] отправлено 339 семей.
Причины: недооценка некоторыми председателями райисполкомов политической важности планового переселения. Непонимание принципа добровольности переселения, отождествляя добровольность с самотеком, забывая о том, что добровольность есть результат глубокой массово-разъяснительной и организаторской работы, тогда как эту работу некоторые председатели райисполкомов не проводили и не проводят.
Безразличие к этому важнейшему государственному мероприятию со стороны некоторых секретарей райкомов. Они не хотят понять, что освоение Калининградской области и других земель, откуда с такими трудностями и жертвами наш народ изгнал врагов нашей Родины, имеет не менее важное политическое и народно-хозяйственное значение, как и все другие проводимые мероприятия.
Мне кажется, что райкомы партии должны быть заинтересованы в выполнении постановлений Совета Министров СССР по вопросам переселения, они ведь подписаны Товарищем СТАЛИНЫМ.
Из докладной записки старшего инспектора Переселенческого управления при Совете Министров РСФСР Николаева председателю Пензенского облисполкома Абрамову, секретарю обкома Морщинину, 19 апреля 1948 года
ГАПО. Ф. 2414. Оп. 1.Д. 14. Л. 79-80
Складывается впечатление, что самыми деятельными были вербовщики с 820-го завода (ныне завод «Янтарь») — очень уж часто они упоминаются в рассказах первых переселенцев. Вспоминает Михаил Иванович Иванов:
— После войны мне пришлось некоторое время лечиться в военном госпитале. Когда я из него вышел в сорок седьмом году, один мой фронтовой товарищ сказал, что в наш город приехал человек из Калининграда, который занимается вербовкой людей на судостроительный завод. Фамилия этого вербовщика, как сейчас помню, была Яровой. Он сам работал на этом заводе, и оттуда его к нам послали набирать рабочих и специалистов по всем специальностям. Видно, туго было в то время с рабочими руками. Да и сам я в этом убедился потом, когда приехал и стал там работать. Этот Яровой расположился на частной квартире, и туда к нему приходили люди, желавшие уехать от тягот послевоенной жизни. Яровой беседовал с каждым, расписывая жизнь в Калининграде в самых радужных красках. Уговорив людей завербоваться, он давал им заполнить анкеты примерно такого содержания: «Я, такой-то, желаю поехать и жить в город Калининград...». Неженатым он говорил, что можно будет поселиться в общежитии возле завода или снять комнату. Еще говорил, что в Калининграде много пустующего жилья и можно занять любую квартиру. Вербовщику верили, так как вся его внешность внушала уважение. Кроме этого он говорил, что если он вербованных в чем-то обманет, то те всегда смогут в Калининграде его найти и спросить за обман. Многие боялись ехать туда, так как знали, что это все-таки бывшая территория Германии и что там еще оставались немцы, которые вряд ли были настроены дружелюбно по отношению к русским. Лично я ехать не боялся, потому что в сорок пятом году воевал в Восточной Пруссии и именно там угодил в госпиталь. Да и вербовщик говорил, что немцы в Калининграде — временное явление, что скоро их будут выселять, а на их место привезут людей из Белоруссии и других мест страны, что этот край будет советским.
О том, как проходила вербовка на селе, также можно судить по рассказу уроженки Московской области Анны Ивановны Трубчаниной:
— Как-то летом в сорок шестом году пришли к нам на колхозное поле какие-то представители из райцентра и объявили, что происходит вербовка желающих ехать в Восточную Пруссию. Многие испугались: как же это? Ехать в Германию, к врагам?! Меня мама считала в семье за старшую, так как сестра Зина работала в летнем военном городке и с нами не жила, а брат Миша еще не демобилизовался из армии. Я это объявление сначала как-то мимо ушей пропустила. Потом собрали собрание колхозников, где сказали, что от нашего сельсовета надо отправить две семьи. Многие испугались. Из соседнего колхоза отправилась семья Затрускиных, и надо было отправить одну семью из нашего колхоза. Я была девчонкой отчаянной и уговорила всю семью: поедем в Германию, посмотрим на новые края!
Наш собеседник — Сергей Владимирович Даниель-Бек — рассказывал:
— Когда вербовщики агитировали, немало привирали. Говорили, например, что можно найти в городе пустой особняк или квартиру и занять их. А мы за войну привыкли, что нас часто обманывали, поэтому на многое не рассчитывали и не разочаровывались. Главное, за чем мы ехали — за твердо нам обещанным военным пайком третьей категории для всех членов семьи. И действительно, получали его четыре месяца.
Льготы, указанные в объявлениях и обещаниях агитаторов, выглядели по тем временам весьма привлекательно: бесплатный проезд, провоз имущества и скота (до двух тонн на семью); подъемные — 1000 рублей на главу семьи и по 300 рублей на иждивенцев; дом на селе — бесплатно; корова или ссуда на ее приобретение — в размере трех тысяч рублей. Кроме того, переселенцам прощались недоимки и давалось освобождение на три года от налогов и обязательных госпоставок.
...20. Обязать Министерство торговли СССР (т. Любимов):
а) продать каждой переселенческой семье колхозников специалистов сельского хозяйства] на месте по госценам: 1 пальто, 30 метров хлопчатобумажных тканей, 10 литров керосина, 10 килограммов соли, 40 коробок спичек — и каждому члену семьи: пару обуви, 1 головной убор (платок, шапка), по 2 пары носков и чулок, 2 катушки ниток и 1 кг хозяйственного мыла...
Из постановления Совета Министров СССР №1522 от 9 июля 1946 года
ГАКО. Ф. 183. Оп. 5. Д. 1.Л. 13
«Денег дали тысячу рублей, материал на пальто, ситец...» (Анна Андреевна Солдатова). «По-моему, на главу семьи триста рублей и на иждивенца — сто рублей. Я вот уже точно забыла, сколько давали. Помню, корову давали, овечек, поросенка. Все бесплатно» (Александра Ивановна Митрофанова).
В воспоминаниях наших собеседников встречается много сведений о льготах: нам называли разные суммы подъемных, полученных при оформлении документов. Кто-то недополучил продуктов, кто-то — промышленных товаров. О многих льготах люди зачастую не знали, и этим могли воспользоваться чиновники, отвечающие за снабжение переселенцев. А иногда переселенцам просто нечего было дать.
Колхоз дер. Просовицы Меленковского района [Владимирской области] на день переселения гр. Егоровой А.Д. в Калининградскую область имел на колхозной ферме всего лишь двух поросят и одиннадцать голов овец, а птицефермы совершенно не было и нет. Несмотря на то, что райисполком настаивал на том, чтобы выдали одного поросенка и двух голов овец, колхоз в выдаче упомянутых отказал, мотивируя отсталостью колхоза и наличием незначительного количества на ферме овец и поросят в этом большом, но отсталом колхозе.
Что касается отказа гр. Егоровой в оплате за выработанные ею трудодни, то причиной этому послужило отсутствие продуктов, которыми следовало уплатить гр. Егоровой за работу. По этим причинам, заявил тов. Прогрессор, ряд последних лет не получали продуктов за выработанные трудодни и все остальные колхозники упомянутого колхоза.
Из докладной записки инспектора И.Д. Лисина начальнику Переселенческого управления при Совете
Министров РСФСР, 2 апреля 1947 года ЦГА РСФСР. Ф. 327. Оп. 2. Д. 623. Л. 109
Возможно, кое-что забылось за сроком давности, да и не все воспользовались в полной мере льготами, перечисленными в постановлении №1522. И все же для многих переезд и правительственные льготы казались спасением от голодной смерти.
Рассказывает Раиса Кузьминична Ежкова из Коврова:
— Поголодали в войну. Дочь я схоронила. Хотели хоть оставшихся детей спасти. Муж у меня неплохо зарабатывал, по две тысячи до войны приносил. Добро наживали — диван купили, шифоньер. А в войну пришлось вещи продавать, на продукты меняли. Я даже занавесочки с окон сняла и на базар понесла. На карточки сыт не будешь. Родне никому не говорили, что уезжать собрались. Только когда переселенческий билет получили, сказали им. Они нас провожать приходили. Ругали нас за то, что на немецкую землю едем. Как, говорят, будете с немцами жить? А что, немцы не люди, что ли? Такие же, как и мы. Вот. Оформили документы в горисполкоме и поехали.
Об этом же говорила и Татьяна Семеновна Иванова из Витебской области:
— В сорок четвертом году фашистов прогнали, я стала работать в колхозе. Голодно было. Ни комбайнов, ни вообще никакой техники. Поля заставлены разбитыми танками, машинами. Так что мы на себе пахали, боронили, сеяли. Была у нас одна оставшаяся лошадь, так мы ее потом от голода зарезали, разделили и съели.
Желание уехать от старой жизни порою имело под собой и другие основания. Зимой 1937-1938 годов у Александра Августовича Мелнгалва был арестован отец: «Мы приехали еще и потому, что на мать смотрели как на врага народа, вернее, как на жену врага народа. Мы думали, что на новом месте все будет по-другому».
Не слишком доверяя официальной агитации, люди стремились получить побольше достоверных сведений от тех, кто уже побывал в Кёнигсберге или поблизости в Прибалтике.
Из воспоминаний Николая Петровича Мухина:
— Моя жена переговорила со знакомым чекистом. Тот знал Восточную Пруссию и сказал, что мы едем не на пустое место, что там город, как наш Ленинград. Хоть он и разбит, но жить будет где, и людей там наших, русских, будет много, так как вербовка идет по всей стране. Вот мы с женой и решились завербоваться.
Мнение и советы, особенно приглашения уже уехавших знакомых, являлись существенным фактором при принятии решения. Важно было зацепиться за кого-то, получить поддержку на первое время. Да и слова знакомых людей вызывали гораздо больше доверия, чем агитация уполномоченных, которую те вели по долгу службы.
Это подтверждает в своих воспоминаниях Владимир Григорьевич Шмелев из Рязанской области:
— Мой брат Василий воевал в Восточной Пруссии. После войны он приехал домой, пожил немного, осмотрелся да и опять уехал. Завербовался. Письма нам писал, что жизнь здесь хорошая. Мы, мол, рыбы едим до отвала, селедочные головы даже не едим — выбрасываем за окно. А мы же в России рыбы-то и не видели. Ну если нам привезут хамсу, такая мелочь, так ее из-под полы продавали своим. Писал: приезжайте к нам, живем нормально, у нас тут лещи, судаки. А мы даже не знали, что это за рыба такая. У нас речушка небольшая была, так там огольцов наловишь. Вот и вся рыба. Мать пошла к уполномоченному и завербовалась.
Если же из знакомых или родственников никто в тех краях не был, люди ловили различные, порой самые невероятные слухи о новой земле: «Сразу после войны пошли разговоры среди эвакуированных: «Поехали в Пруссию, там лежат снопы немолочены!» (Мария Ивановна Макеенко). «Ребята, которые приезжали из Кёнигсберга, говорили, что там есть все: и тушенка, и яичный порошок... А у нас даже после прорыва блокады было очень голодно» (Мария Дмитриевна Машкина).
Одновременно ходили и другие разговоры:
— Многие отговаривали нас, говорили: «Вас там убьют, там же немцы живут!». И когда мы потом с подружкой Зиной Затрускиной прохаживались по перрону Белорусского вокзала в Москве в ожидании отправления нашего эшелона, подошел молодой милиционер и спросил: «Девушки, вы такие красивые, зачем вы туда едете? Ведь вас там убьют!». Он знал, куда мы едем, ведь наш эшелон был самым первым, везущим в Восточную Пруссию переселенцев по вербовке, — рассказывает Анна Ивановна Трубчанина.
— Нам говорили: «Куда вы едете на неметчину?». А нам что... Мы пацаны, нам интересно: «В Кёнигсберг едем! В Кёнигсберг!» — вспоминает Владимир Григорьевич Шмелев, который будучи десятилетним мальчишкой отправился с семьей в свое первое путешествие.
Проведение такой акции, как переселение, не могло обойтись без тщательных проверок людей: область ведь была пограничная. Несмотря на острую нехватку переселенцев, процент отсеянных был достаточно велик, иногда излишне строгий отбор сводил на нет работу вербовщиков.
Рассказывает И. Н. Р-ев:
— Пригласил меня секретарь райкома и сказал, что мне поручают набрать из района 250 семей. Я ходил по дворам, уговаривал людей. Многие соглашались. Набрал примерно сто сорок хозяйств. А выпустили только тридцать одну семью. Приехала комиссия. Из Москвы, что ли? Давай проверять. Многим стали отказывать. Всякое ведь было. Может, кто в плену был или во время войны командира не послушал.
Препятствием могло быть семейное положение, здоровье, состав семьи (требовалось иметь не менее двух трудоспособных), политическая неблагонадежность. Если в хозяйстве не было коровы — таких тоже отсеивали, но лишь в первое время. Видимо, кто имел крепкое хозяйство, не очень-то рвался на чужбину, поэтому уже в 1947 году разрешили набирать и «бескоровные» семьи.
Однако главным препятствием к переселению чаще всего оказывалась политическая неблагонадежность в том широком понимании, которое было характерно для послевоенного времени. И приходилось организаторам переселения — исполкомам — метаться меж двух огней: между строгим требованием выполнения планов переселения и директивами по благонадежности.
Из архивных материалов известно, что на именном списке завербованных лиц должно было стоять заключение начальника районного отделения милиции. В тех местах, где население в прошлом выступало против советской власти, проверяли особенно тщательно. Так было, например, на Тамбовщине. «Брали не всех, — говорит Сергей Герасимович Повожаев, — Очень тщательно следили. У нас из восьми человек четверо отсеялись. Выяснилось, что их родители у Антонова были в банде. Так прямо по фамилиям смотрели, кого нельзя отпускать». Строго отбирали тех, кому предстояло ходить в море (это особое отношение к морякам сохранялось еще долгое время). Существовали препятствия и чисто житейские, среди которых не последнее место занимал произвол местного начальства.
В Свищевском районе председатель колхоза «Красный Юнга» товарищ Иванов не отпускал на переселение в Калининградскую область колхозника Федина В.С. до тех пор, пока последний не дал согласия обменяться с ним домами. В этом же районе из колхоза им. Шмидта колхозники Волков С.Е. и Жирнова Д.А. с большими трудностями добились от председателя колхоза разрешения на переселение в Калининградскую область, но при выезде на станцию для погрузки в эшелон председатель колхоза т. Быков отказался предоставить им транспорт для перевозки своего имущества, и они были вынуждены взять с собой только кое-что из носильных вещей и до станции Белинская 20 километров идти пешком.
Из справки о выполнении плана переселения по Пензенской области, 10 июня 1949 года
ГАПО. Ф. 2414. Оп. 1. Д. 36. Л. 108
Чинимые со стороны председателей колхозов препятствия вполне понятны. У них — свой план, как он будет выполнен — высокое начальство не интересует, а тут еще людей забирают. Рабочих рук ведь мало: с войны кто покалеченный пришел, многие и вовсе не вернулись. Иногда задержать желающих переселиться удавалось, а иногда и нет.
Рассказывает Татьяна Семеновна Иванова, уроженка Витебской области:
— В правлении колхоза однажды мы нечаянно услышали разговор, что идет вербовка в Восточную Пруссию. Мы — я и две мои подруги — решили отправиться туда. Попросили в правлении колхоза, чтоб отпустили и выдали справки на паспорта. Но нам заявили, что справок никаких не дадут — и так некому работать в колхозе. А потому нам ничего не оставалось, как попросту сбежать из нашего родного колхоза «Победа» без всяких документов.
К слову сказать, желающие переселиться легко обходили многие препятствия, создавая фиктивные семьи, идя на другие ухищрения. Вербовщики смотрели на подобные нарушения сквозь пальцы: у них ведь был план набора...
Органы внутренних дел и безопасности старались тщательно контролировать всю кампанию по заселению Калининградской области. Они внимательно следили за настроениями среди переселенцев с целью недопущения распространения ложных слухов и паники.
Настроение всех переселенцев здоровое. Так, председатель колхоза деревни Ланшино Серпуховского района Московской области Карасева перед отъездом в Калининградскую область заявила: «Я благодарю партию и Советское правительство за оказанную мне честь нести советскую жизнь в Калининград. Обещаю отдать все свои силы для того, чтобы на новом месте создать образцовый богатый колхоз».
Беспартийная колхозница Фетисова Е. М., 52 лет, сказала: «В родном колхозе я была лучшей дояркой. Я думаю, что все наши колхозники на земле, обильно политой кровью наших детей и мужей в борьбе с немецкими захватчиками, сумеют добиться в ближайшее время зажиточной светлой жизни.
Из докладной записки начальника управления МВД Московской области генерал-лейтенанта
Журавлева, 7 сентября 1946 года
ГАРФ. Ф. Р 9479. Оп. 1с. Д. 304. Л. 156
При обслуживании переселенцев органами милиции Боровичевского района 23/VIII с. г. было выявлено, что гр. Карпухин Сергей Михайлович, 1916 года рождения, уроженец дер. Платоново Опеченского района Новгородской области, демобилизованный из Красной Армии, проводил антисоветскую агитацию, направленную на срыв переселения. Последний заявлял, что в Калининградской области нет построек, придется жить в землянках, область голодная, урожайности хлеба не бывает, на территории области оперируют банды и т. п.
Карпухин арестован и для привлечения к ответственности передан в Боровичевское Р[айонное] Отделение] МГБ. Других случаев антисоветских проявлений в связи с переселением не зарегистрировано.
Из спецсообщения и. о. начальника управления МВД Новгородской области полковника Просвирина 18 сентября 1946 года (фамилия арестованного изменена)
ГАРФ. Ф. Р 9479. Оп. 1с. Д. 304. Л. 162
Не претендуя на подробную характеристику переселенцев, подчеркнем одну их особенность, о которой говорит Мария Тимофеевна Рыжухина, приехавшая из Горьковской области:
— Больше молодых ехали, пожилых мало. Если кто только стариков с собой возьмет. А так — молодые в основном. Тут работать надо было.
Молодые люди, еще не успев обзавестись хозяйством, семьей, были легки на подъем, проще переносили неудобства и трудности. Не следует также сбрасывать со счетов юношеский романтизм, максимализм и даже тщеславие.
— Вызвали нас в райком ВЛКСМ, — вспоминает Елена Тимофеевна Каравашкина, — предложили поехать в Калининград. Предлагали и квартиру, и работу, и еще оклад хороший. Я согласилась. Это было престижно. Да и девчонки уговаривали. Родня — в слезы: «Тебе что, дома не живется?!»
Характерной чертой многих переселенцев было отсутствие уверенности в своем будущем, ощущение временности пребывания на новых землях. Уезжая из родных мест в поисках лучшей жизни, многие стремились просто переждать тяжелые времена, не имея серьезных намерений остаться. Это подтверждает и Наталья Павловна Снегульская:
— Если бы было плохо, то мы бы уехали обратно. По условиям вербовки предстояло отработать три года. Мы и не собирались здесь долго жить, потому что это не родная земля.
— Отец ездил в райцентр, где его сагитировали. Приезжает домой и говорит: «Давай поедем. Будем без шубы ходить, там тепло. Наедимся рыбы. Года три поживем и уедем», — рассказывает Альбина Федоровна Румянцева, приехавшая из Мордовии.
Что касается таких деловых качеств переселенцев, как трудолюбие, добросовестность, то тут нам приходилось слышать самые разные суждения.
У Петра Яковлевича Немцова такое мнение:
— Не все переселенцы были хорошими тружениками. Многие, очевидно, и на прежнем месте плохо работали. Потому что если хозяйство крепкое, то никуда человек не поедет — нет необходимости ехать от крепкого хозяйства.
Но много ли в стране, разоренной войной, могло быть крепких хозяйств?
Вспоминает Алексей Васильевич Трамбовницкий:
— Помню, в сорок шестом году видел эшелон переселенцев из Смоленской области. Они выходили из вагонов обшарпанные, оборванные, с ними были их голодные дети. С ними был их жалкий скарб и тощие коровы...
— Но среди переселенцев были и крепкие мужики, которые работали добросовестно, — утверждает Михаил Николаевич Мешалкин.