Выбор моей реальности. Том 2

Глава 8. Ибн-Язид

На следующее утро, едва увидев заходящего в наши ворота Ираклия, Лена подбежала к нему и спросила:

– Ираклий, скажите, а кто ваш симпатичный знакомый, который встретился нам вчера на берегу Мраморного моря? Представитель знатного византийского рода?

– Это Анастасо – придворный привратник, – Ираклий растянул рот в жалкое подобие улыбки. – Но, к сожалению, матрона, Анастасо не интересуется женщинами, даже такими молодыми и очаровательными, как вы.

– Обломинго, – ехидно крякнул заспанный Кир, он подошёл к нам в обнимку с Айкой.

– Ааа… – махнув рукой, разочарованно надула губы Лена, – вот так всегда… если на горизонте нарисовался симпатичный, перспективный мужчина, то он обязательно оказывается криминалом, жадомором, пьяницей или геем…

– Лена, насчёт пьяницы – это ты так на меня намекаешь? – уточнил я, пока Ираклий отпросился вымыть руки.

– Конечно, нет! Пьяница – Никифор, а ты у нас… жадомооор, – ласково пояснила она, – ты, Александр, всё время чахнешь над своими миллионами, а у меня в сисмагазине скоро кошельковая мышь повесится! Даже пачку настоящего бразильского кофе и водостойкую помаду мне не на что будет купить!

– Зачем тебе помада? Ты и так красивая…

– Вот! О чём и речь. Это и есть самые типичные отмазки Самого Главного Жадомора.

Лена в компании Кира и Айки отправилась в салон зарабатывать себе на помаду и прочие женские надобности, мы с Ираклием пошли к игорному дому для инспекции. По дороге Ираклия опять пронесло: начал донимать меня нескончаемым монологом, начал грузить, что он и Никифор Вездесущий—Проникающий так и не нашли пропащего Михаила Дуку, а теперь приказали шпионам искать его по всему городу, объявили щедрую награду за поимку и тп. и тп…

Отключившись от его нудной, надоедливой болтовни, я подумал о Лене, представил себе, как она в красном купальнике из «сисмагазина» просыпается по утрам в своей постели и попивает в спальне дорогущий бразильский кофеёк… но потом вспомнил, что нужно зайти на невольничий рынок Андромаха: выбрать девушек, которые будут работать официантками в моём будущем казино.

Когда мы с Ираклием сменили направление и зашли на базар, где я побывал совсем недавно, то от удивления мне пришлось на секунду остановиться, чтобы оглядеться по сторонам. Я никогда не страдал топографическим кретинизмом и уверен стопроцентно, что пришёл по старому адресу.

Снаружи здание выглядело таким же, как я впервые увидел его, но оказавшись внутри, понял, обстановка изменилась до неузнаваемости – мне показалось, я попал в роскошную восточную сказку, интерьер которой профинансировал какой-то состоятельный и не обремененный денежными проблемами турецкий султан.

В «концертном» зале уже не было знакомой мне дощатой сцены и полинявших от времени занавесок; незамысловатые деревянные скамейки, что раньше стояли тут рядами, также куда-то исчезли. В арочные проёмы вставили люксовые витражные стёкла с синими, зелёными и красными узорами, напоминающие соцветия насыщенных оттенков. Затемнённые витражи придали помещению сходство с гостиной, где царил лёгкий полумрак, создающий доверительную атмосферу приватности и релакса.

По сложившимся стереотипам, в жилище падишахов и султанов все стены должны быть завешены коврами, на которых висели бы всевозможные виды холодного оружия, но здесь ни на одной из стен я не обнаружил ни оружия, ни ковров. Зато на полу, инкрустированном коричневой керамической плиткой, лежали разноцветные шёлковые коврики с цветочно—огуречным пёстрым восточным орнаментом. На них чьей-то заботливой рукой разложены красные подушки с сине-зелёными павлинами – альтернатива старым жестким скамейкам.

На месте демонтированной сцены, где раньше рабы—артисты демонстрировали новым хозяевам свои таланты, возвышался внушительных размеров золотой (так мне показалось) лев с косматой гривой, держащий в согнутой правой лапе огромную закруглённую саблю, а на спине у него сидело солнце, также из золота. Я пожалел, что у меня в сумке нет ляписного карандаша: мне захотелось подойти ко льву и проверить, подделка ли это или он в действительности золотой.

Рядом с царём зверей с потолка до пола свешивался полупрозрачный синий занавес с розовыми цветами. В названиях тканей и их рыночной стоимости я не разбираюсь, могу только сказать, занавеска сшита не из бюджетного ивановского ситца. Голова у меня немного поехала и вскоре поплыла от приторного запаха роз, смешанного с другими, незнакомыми пряными ароматами. Опираясь на палку, к нам вышел тощий пожилой торговец, сгорбленный под тяжестью прожитых лет. На нём висели просторные белые одежды, измождённое старческое лицо скрывала длинная седая борода.

– Почтенные гости, приветствую вас в Большом Иране, где тридцать лет назад я оставил частичку своего сердца, – хрипя и подкашливая, поздоровался с нами белый старик. – Моё имя Хоршид аль-Фариси ад-Дин Насир ибн-Язид. Родом я из провинции Фарс – исторической колыбели величайшей персидской цивилизации. На благодатной земле Фарса мои далёкие предки основали первые поселения более четырёх тысяч лет назад.

– А куда подевался прежний торговец Андромах и его деревянные скамейки? – задал я терзавший меня вопрос. Старик ухмыльнулся в бороду и выдал мне пространный ответ в стихах:

– Кто же создал этот четырёхстрочный пятистопный ямб, наполненный таким глубочайшим философским смыслом? – уточнил Ираклий, сразив меня своими познаниями в области теоретических основ стихосложения древней художественной литературы.

– Краткие поучительные четверостишия – размышления о смысле жизни и человеческих судьбах мы называем «рубаи», а строки принадлежат моему земляку – молодому персидскому поэту по имени Абу-ль-Фатх Омар Хайям Нишапури. Прошу, располагайтесь, – Ибн Язид сгорбился ещё ниже и показал нам на персидские ковры с лежащими на них подушками. – Чем я могу угодить вам? Предложить выносливых рабов—гулямов, талантливых поэтов, певцов и музыкантов или гибких и восхитительных гурий?

– Видимо, последнее… – улыбнулся я. Однако вместо гурий вышли одетые в белое парни и перед нами на полу расстелили тонкую красную скатерть, опять с павлинами. Поставили поднос с чаем, затем вынесли вазу с жёлтым мороженым и две круглые ярко—синие тарелки с голубыми и золотистыми узорами, на одной из них лежали сушёные финики, хурма и абрикосы, а на другой – сладости, похожие на популярный в России рахат-лукум. Увидев тарелки, Ираклий, как женщина, принялся восхищаться и кудахтать:

– Необычайно тонкая работа! Великолепное творение персидских мастеров!

– Познакомьтесь с иранской посудой Мина—кари. Сначала изделие из красной меди наивысшего качества покрывают белой глиной и трижды помещают в печь для обжига, а затем традиционными узорами расписывают натуральными красками на основе оксидов золота и меди. Эмаль настолько прочная, что по поверхности можно резать самым острым ножом, но следа от него не останется, – пока Ибн Язид расхваливал всё, что мог, слуги вынесли аналогичную тарелку и положили её на колени Ираклию. – Примите скромный дар от меня в знак гостеприимства. Освежитесь шафрановым мороженым и утолите жажду чёрным чаем с лепестками цветков померанца.

Я с подозрением заглянул в чай: там плавали небольшие белые цветы, но по вкусу он напомнил обычный напиток с лимоном. Из занавески вышли музыканты: ими оказались уже знакомые нам парни. Один из них торжественно нёс деревянную трапецию с натянутыми металлическими струнами, другой поставил на пол барабан, внешне напоминавший полуметровую чашу, третий держал в руках тростниковую палочку—флейту, а четвёртый – необычную миниатюрную гитару, корпус который выполнен в форме восьмёрки. Ибн Язид шаркающей походкой подошёл к первому музыканту и провёл краткую ознакомительную экскурсию.

– Персидский сантур – самый древний из иранских музыкальных инструментов. Сантур уникален тем, что является струнным и ударным одновременно. Посмотрите, здесь натянуто более семидесяти струн, а его красочный, проникающий в душу плач извлекают двумя мизрабами – лёгкими металлическими молоточками, – Ибн Язид посмотрел на музыканта, и тот сыграл пару аккордов. Сантур порадовал нас колоритным восточным звучанием. – Томбак, – торговец показал на барабан, – изготовлен из цельного куска дерева грецкого ореха, сверху обтянут тончайшей кожей годовалого одногорбого верблюда. Ней – древнейший инструмент, пришедший к нам сквозь мгновение нескольких тысячелетий, без него невозможно представить себе ни одну традиционную персидскую мелодию. И, наконец, известный своим неповторимым пением шестиструнный тар, корпус которого создан из тутового дерева, а сейчас вы услышите многоликий голос нашей утончённой души!