Вызов Ланселоту: есть ли нынче рыцари без страха и упрека?

Глава 9 Банкуйте мне по-быстрому!

К полудню следующего дня муж и жена Рукавишниковы подъезжали к пансионату «Волжанка», затерявшемуся в болотистой равнине под Тверью.

А накануне вечером в буфете пансионата их одиннадцатилетний сын Кирилл Рукавишников, солидно опершись на кий, как на меч, беседовал со своим партнером по бильярду Дмитрием Черновым.

Чернов был явно постарше Кирилла, лет пятнадцати-шестнадцати. С первого дня эти двое совсем непохожих мальчишек присматривались друг к другу, а потом их как прорвало. Они успели обсудить уже тысячу разных предметов. Правда, иногда Чернов с ужасом ловил себя на том, что говорит с салажонком. Четыре года разница! Да при других-то обстоятельствах этот пацан мог рассчитывать разве что на подзатыльник с его стороны или, в лучшем случае, на товарищеский пинок в зад!

Сейчас речь у них шло о недетских вещах.

— А ты влюблялся в кого-то? — спросил Кирилл, оглянувшись, словно проверяя, нет ли кого поблизости.

Но не осталось в буфете, где стоял бильярдный стол и где постоянно толклись мальчишки со всего пансионата, ни фехтовальщиков из Кудрино, к числу которых принадлежал Рукавишников, ни интернатских москвичей. Все уже перекочевали в спальный корпус — время отбоя.

А что же эта парочка? Чернов попросту игнорировал распорядок. По существу, он уже не был интернатским. Он — выпускник. Вот только комнату Чернову, единственному из всего выпуска, власти Москвы пока что не выделили, и директор интерната разрешил ему пожить вместе с младшими детьми в выездном летнем лагере, разместившемся в пансионате «Волжанка». Сюда же заселились и фехтовальщики, и группа детей из экспериментального озерковского детского центра, и еще несколько десятков многодетных семей — по социальным путевкам.

Своим «стариковским» статусом Чернов наслаждался и пользовался, конечно, вовсю. Оставшиеся не разобранными на лето интернатские смотрели ему в рот и терпели обращение «сынки».

Что касается Рукавишникова, то он среди фехтовальщиков держался особняком. Тренер новый, с мальчишками из секции недавно переехавший из Москвы Кирилл познакомиться толком не успел… Или не захотел. Да и зачем? Ведь теперь у него был Чернов.

Вопрос Кирилла не застал Чернова врасплох. Ответил он, правда, предсказуемо:

— Спрашиваешь!

— Расскажи.

— Тебе-то зачем? Лучше покажи, как шары бьешь от борта.

Рукавишников с готовностью (и тут же обругав себя за эту готовность) шагнул к ближайшему шару, прилипшему к борту стола. Он прищурился, выбирая цель, и веско прокомментировал:

— Главное — угол. Выберешь правильный угол — кий сам ударит с правильной силой…

Негромкий, мягкий, уверенный толчок, сухой треск шаров, неторопливая пробежка, полусекундное замирание, небольшой поворот шара вокруг своей оси на краю лузы — и шар уже в сетке. Чернов восхищенно прицокнул. В который уже раз он видел этот удар в исполнении Кирилла — и всякий раз искренне удивлялся.

— Йоу, ну ты даешь…

— Да это нетрудно. Тут угол. Там угол. Прикидываешь и лупишь. Выбора на самом деле нет. Ни у тебя, ни у шара. Шпагой труднее — она тяжелая. И у противника тоже шпага — не кий.

— Небось больно шпагой получать?

— Смотря как зацепят. Ну, синяк бывает небольшой, а так ничего. Однажды, правда, на каком-то чемпионате одного убили — маска не выдержала. Прям в лицо, то есть в глаз… представляешь?!

— Да-а, представил, как мозги раздвигает… Опасный у тебя спорт, Рукавишников.

— Вообще-то не очень. Ты же в защиту весь упакованный выходишь, как рыцарь на турнире.

— Слышь, а чего вы как-то не похоже на фильмы деретесь — сколько я в кино видел драк на шпагах, но такого ни разу.

— Кино — дешевка. Артистов по-другому учат. Их в настоящем бою сразу бы убили.

Чернов понимающе кивнул:

— С обычными драками или каратистами тоже так — на самом деле одного удара хватит, чтобы вырубить, а они все дерутся, дерутся… И все равно, кино — это класс! Боевики особенно. Хотя и дешевки. Но и в жизни ведь сплошные дешевки. Та же любовь твоя…

— Я не говорил, что моя!.. А что любовь?

— Дешевка это…

Чернов примолк. Рукавишников поглядел на него с уважением. Не треплется — и это правильно, по-мужски. Верно, пережил роковую любовь. Наверное, ОНА ему изменила или еще что-нибудь в этом роде, а то и покруче.

— Расскажи…

— Мамку с папкой люби пока что, а то много хочешь знать, — сказал Чернов покровительственно. — Жизни ты еще не нюхал… и не спеши.

— Я не маленький!

— Ну да, ты вон какие шары ложишь!

— Кладешь, — автоматически поправил его Кирилл.

— Что «кладешь»?

— Правильно говорить «кладешь».

— Не понял… — с сарказмом процедил Чернов. — По-русски, что ли, учишь говорить, Профессор?

Не в первый раз Чернов называл его Профессором, и Кирилл уже не обижался. Без прозвища не проживешь, а Профессор получше будет, чем тот же Бугай. Так обращались к Чернову несколько интернатских мальчишек из тех, что постарше. Поскольку интернатские порядки Рукавишникову были не указ, он обращался к Чернову по-своему.

— Извини, Дима. Я по привычке. У нас дома все друг за другом следят, чтобы правильно говорили.

— Порченный ты воспитанием… У меня вот мамы-папы не было, чтобы «русский» через два «с» научить писать. В интернате, знаешь, не до жиру с падежами. Особенно при старом директоре было круто. Заслуг у дедка выше крыши. Грудь в орденах. А дерганый такой, будто ордена эти на нервы ему пришпилены. Только ты, допустим, начнешь припухать, так сразу и затопчет.

— Ногами? — ужаснулся Кирилл.

— Когда чем… — туманно сказал Чернов. — А теперешний директор пока что с идеями носится. Так всегда с новенькими. Особенно которые только после института приходят. А повошкается немного с нами и стухнет. Не нами заведено, не на нас и кончится. Видали мы всяких и видали мы все. Лично меня в трех детдомах воспитывали. Везде сперва поют в одну дуду: велкам, сиротка, в нашу обитель добра — здесь ты будешь хеппи. Тебя, сиротку, тут сытно накормят, тепло оденут, крепко обуют, научат пользоваться носовым платком, любить слесарные тиски и бить строго в челюсть. Въезжаешь, о чем я? Не, Профессор, ты не поймешь.

— А чего понимать… Я вон здесь тоже без родителей, и ничего себя чувствую.

Чернова аж передернуло от такой наивности.

— Как же! Без родителей он! А если что, звякнешь вон по мобиле своей, и сразу примчатся небось как миленькие. Чего ж тебе и мобилу-то дали? Типа SOS, тону, погибаю.

— Нет, не так! И вообще, я не знаю, для чего мне ее дали. Я и не говорил по ней ни полслова. Не работает она почему-то.

— Как не работает? Я ж видел, ты своим пацанам давал, и все гуд было.

— А теперь молчит.

Чернов хмыкнул:

— Молчит… Эх, Профессор! Весь кредит тебе небось растрынькали. Как теперь у родаков денег попросишь?

— Я вчера после обеда телеграмму дал.

— Вот это правильно! Молодец! — Чернов был доволен. — А то скоро, может, и в буфет не станут пускать. Тут не бильярдная все же. А сколь пришлют?

— Ну, я цифру не называл… — поосторожничал Кирилл.

— И зря, братишка-Профессор! С некоторыми надо говорить языком цифр. Я бы со своими предками долго не чикался. А ну, сказал бы, банкуйте мне по-быстрому! Все, что положено, как наследнику. Деньгами, конечно. Мне с рухлядью возиться смысла нет. Вот бы посмотреть на них, как они скукожатся… А не хрена было плодить! Только где их искать, Профессор? Один я на свете, и хату вот еще не дают, зажали. И не рыпнешься, жалуйся не жалуйся.

Кирилл не ответил. С одной стороны, если бы можно было вот эдак сказать родителям и если бы ему дали все как наследнику, — он бы нашел, куда деньги пристроить. А с другой — это как же такое сказать! Гм, ладно еще сказать, а разве дадут? Сразу найдут тысячу причин, почему не дать.

— Если пришлют рублей хотя бы пятьсот, мы их, Профессор, на мороженое не потратим, — продолжал Чернов. — Прикинь, ты еще и пиво небось не пробовал? Какой же ты рубака-мушкетер, если так! ДʼАртаньян в твои годы уже винцом баловался — будь здоров. У них, у французов, с этим легко. Там этого вина так много, что и детям наливать не жалко.

— Откуда ты знаешь?

— Оттуда! Рассказывали знающие люди, что там и местные детдомовцы получают стакан к обеду. Ты литературу почитай, Профессор. Француз пиво не пьет. И водку тоже не пьет. Все вино да вино. Хоть залейся этим вином. Нам так не жить. Нашей водки хлебнешь — и сразу с копыт. За что нас, русских, и боятся везде.

— В фехтовании русских не очень боятся. Опасаются только. Шпагой много кто в мире владеет — французы те же, американцы, китайцы…

— Брось! Шпаги, мечи… Это теперь баловство для жирных. Они и на лошадь, и за шпагу — лишь бы жир сбросить. А тебя разводят, как мальчишку, чтобы ты буржуев развлекал и тонус их поддерживал. Но ты и есть мальчишка, Профессор. Ахи-охи, о спорт, спорт!..

Кирилл поежился. Вообще-то да, есть такое ощущение, что спорт — не для всех. Одни билеты на Олимпиаду в Афины вон сколько стоят. Тысячи долларов, если на все бои сходить. Им тренер в Москве называл цены — все прям упали.

— Нет, ты зря, Дима. Мне спорт много дает. Осанка, координация, у меня третий взрослый разряд уже. И тренер в Москве говорил, что у меня все данные: ноги и руки длинные, кисть перспективная, прыгучесть…

— Смешно! В чемпионы надеешься прыгучестью пробиться? Так тебя и пустили в чемпионы! В лучшем случае в тренеры пойдешь — таким же пацанам мозги пудрить. А в большой спорт не пустят. Там все схвачено.

— Откуда ты знаешь?! Если я в бою выиграю, значит, иду дальше, а противник считает очки.

— Ну, не знаю. Только рано или поздно увидишь. А будешь слишком много видеть, так и твоя маска — ни с того ни с сего! — вдруг не выдержит, и мозги профессорские через пробитый глаз потекут…

Кирилл с тоской изучал сбитые носки своих кроссовок. Если Чернов прав, то какой смысл, действительно? Но не может этого быть! Тренер… А что тренер? Он чемпионом не был.

— Ты лучше в бильярд тренируйся! — вслух размышлял Чернов. — Тут любой скажет, что у тебя данные. В бильярд запросто можно на деньги играть. Еще в карты можно, но если захочешь в карты сыграть, то могут замести. Надо в специальные заведения ходить, где есть разрешение от государства, а там свои порядки, и тоже высоко не выбьешься — кругом шулера банкуют. А бильярд во многих местах есть. Люди, типа, развлекаются. Никого не трогают, культурно киями машут. И ты всегда свою копейку зашибешь. Дураков много на дурняк бабло рубить. Это хороший, честный бизнес. Артистом этого дела станешь, чтобы, где надо, поддался, где надо, прижучил, и чтобы в кармане не пустело. А станешь большим артистом — будешь большими бабками ворочать. Тачка, красивые женщины — все твое!

«Женщины… Настоящая любовь. Это как настоящая дружба. Вот как у них с Черновым», — подумал Кирилл.

В буфет заглянул тренер Николай Николаевич. Увидев Кирилла, он прикрикнул:

— Рукавишников! Тебе режим не указ, что ли? А ну давай бегом в комнату!

— Во-во, Профессор! — усмехнувшись, сказал Чернов. — Марш бегом в люлю согласно режиму. И так до пенсии тобой помыкать будут. Предлог всегда найдется.

— А тебя, юноша, кто просил вмешиваться? — спросил тренер. — Может, Юрий Юрьевич ваш?

— Скрипач попросит… — издевательски смеясь, ответил Чернов. — Догонит и еще пенделем попросит.

— Ну, так я попрошу его проводить кое-кого. У вас тоже отбой.

— И что? Он колыбельную на скрипке пиликает? Или сказочку читает? Что у нас сегодня в программе — «Три поросенка»? Сомнительно это. Или, может, втирает, как Валентина, что никто нам теперь не помешает стать на правильный путь?.. Ну, родители наши, алкоголики и воры, не помешают в смысле, — пояснил он, обращаясь к Кириллу, но так, чтобы слышал и его тренер. — Воспитку послушать, так нам повезло больше, чем нормальным. У нормальных как — в рот маме с папой и тренерам всяким заглядывают, начальству, короче. А у нас независимость полная. Свобода. Равенство. Из книжек примеры приводит. Недавно из «Гамлета» чего-то зачитывала, ну, смех один… Хорошая тетка, не то что Скрипач. Даже жалко, ее тут с котлет, наверное, прихватило, с животом в больницу загремела. Без нее вообще теперь атас начнется.

— Рукавишников! Я не привык по два раза говорить! — напомнил о себе тренер.

— Да, да, профессор Рукавишников, — процедил Чернов, глядя тренеру в глаза. — Ты иди, топай, а то наругают и вообще на соревнования не поставят. И это конец — обидишься на судьбу и станешь обиженным: пить начнешь, курить и колоться, жизнь пойдет под откос, и так до могилы, и никто, Профессор, не всплакнет над твоей проваленной могилкой на кладбище для бомжей…

— Я позже приду, Николай Николаевич! — вдруг сказал Кирилл. — Никуда я не денусь. Поговорю тут с человеком до закрытия буфета и приду.

— «Человек» никакого отношения к тебе не имеет! Слышишь, Кирилл? Имей в виду: мне балласт не нужен. Приехал в лагерь — будь как все. Вчера ты в футбол не стал играть. Утром кросс шагом пробежал…

— Если захочу, я всех обгоню!

— Сегодня ты лучше первых, завтра — хуже последних. Но дело даже не в этом. В спорте, Рукавишников, одиночек не бывает, побеждает всегда команда!

— А если я объясняю этой команде, что я голкипер? Я всегда был голкипером, а команда не понимает и ставит меня в полузащиту! Я что должен делать?

— Ладно, Кир, иди бай, — разрешил Чернов. — Все это «слова, слова, слова», как Валентина вчера лепетала. Я тоже пойду, устал че-то шары гонять. Истощение нервное, наверное… Но ты подумай, про что я тебе толковал.