Я слышу, как ты дышишь

4.35.3 Мифология и лингвистика сопредельных миров

Вера с министром переглянулись, он поморщился, как будто ему было стыдно за этот спектакль, она укоризненно шепнула:

— Запугали ребенка, он даже чай спокойно попить не может.

— У "ребенка" через десять минут первая пара, — нахмурился министр, посмотрел на запястье, но часов там не было, — он любитель явиться минута в минуту, из-за этого постоянно опаздывает, пусть отучивается.

Она вздохнула, но комментировать не стала. Спросила:

— Так что с Доком?

— Что-то странное, — неодобрительно фыркнул министр, — я подозреваю, что Барт прав, и Док просто после вчерашнего шока слегка мозгами поехал. Будем надеяться, что это пройдет, но вы на всякий случай все равно говорите с ним серьезно.

Вера округлила глаза, пытаясь понять, насколько то, что он говорит, шутка. Министр отпил чая и улыбнулся с извиняющимся видом:

— С вашим появлением все с ума посходили, каждый в свою сторону. Док просит, чтобы вы еще раз благословили его и сына, и рвется к вам выразить свою благодарность лично. Будьте готовы к проявлениям божественного поклонения, ему сегодня что-то приснилось, и он с утра в мистическом экстазе хочет принять вашу религию. Подумайте, что вы ему скажете.

Вера поставила чашку, потихоньку выплывая из утреннего кайфа в сумасшедшую реальность. Министр помолчал и вздохнул:

— В отделе теперь знают, что вы Призванная.

— Вы им сказали?

— Вы сами им сказали, на всю столовую. — Вера задумалась, вспомнила и зажмурилась от стыда, это была некрасивая истерика. Министр отмахнулся: — Не переживайте, уже и так пора всем сообщать, скоро бал, пусть эта вечеринка станет для вас тренировкой, выучите перечень самых глупых вопросов и подготовите ответы.

Она благодарно улыбнулась и взяла чашку, министр помолчал и спросил:

— В этот раз, с Доком, вы делали что-то особенное?

— Нет, я делала все как раньше. Но ощущения были другие. Мне кажется, дело не во мне, а как раз в Доке.

— Да? Как интересно. Ему только не говорите об этом.

— Хорошо.

— А что было необычного?

— Золотой свет, — медленно сказала Вера, подумала, что это должно звучать глупо, смущенно улыбнулась: — Я видела, как Док светится, ярким золотым светом. Хирург тоже светился, но слабее, и вы светились, ко не так, как Док и хирург.

Он кривовато улыбнулся:

— Ну если еще и я, то все с вашими видениями ясно, — махнул рукой, задумался и перестал улыбаться, — хотя, Доку тоже снился золотой свет. Вы точно не посвящены никакому богу?

"Только вам."

Она улыбнулась и качнула головой, министр вздохнул:

— Тогда вам придется сочинить свою религию, и желательно побыстрее, потому что Док не один, люди на рынке уже пару недель как собирают ваши высказывания и паломничают к мастеру Валенту, выспрашивая про вас и вашу силу, все покупают у него часы с вашим рисунком и мясорубки. Причем, многие не знают, как этой мясорубкой пользоваться, они просто ставят ее на полку как арт-объект, на счастье. Хидэми стала достопримечательностью, она спокойно ходит по двум рядам вокруг "Махаона", ее все хозяева закусочных приглашают на чай и просят что-нибудь нарисовать в книге отзывов, ходят слухи, что она приносит удачу, прибыльность этих рядов выросла. Если вы не напишете святое писание своей религии, его скоро напишут без вас.

Вера округлила глаза, опять пытаясь понять, насколько его слова шутка. Осторожно сказала:

— Это… проблема?

— Это неисчерпаемый источник вдохновения для аферистов, желающих заработать на чужой жажде чуда, — криво усмехнулся министр, — пустите свою религию на самотек — и уже через пару недель повсюду будут ваши храмы и везде будут приносить вам пожертвования и продавать сувениры с вашим как бы благословением, а вы с этого ни копейки не получите, еще и виноваты останетесь, если кто-то эти махинации вскроет. Так что лучше займитесь этим сами, как минимум основной доктриной.

— О, боженьки, — схватилась за голову Вера, подняла глаза на министра Шена и призналась: — Я очень фиговый религиовед.

— Пейте чай, — улыбнулся министр, — религия подождет.

Она кивнула, взяла чашку и задумалась.

"Что я знаю о религии? Хоть о какой-нибудь…"

Она много чего знала, но все знания были поверхностными и обрывочными, надерганными откуда зря и пересказанными через третьи руки, приведенными аргументами в спорах, нагугленными в качестве ответов на вопросы сканвордов.

"Ничего. Я не знаю о религии совершенно ничего, блин."

Она попыталась вспомнить смертные грехи из христианства.

Фиг там, первым делом в голову пришло, что православная церковь поддерживала рабство, а католики признали наличие души у негров только в 1870 м году, до этого церковь разрешала на них охотиться, как на животных, и внесла значительный вклад в колониальные войны.

"Очень ценная информация для мира, в котором нет негров, офигенно, Вера, продолжай в том же духе."

Заповеди Летающего Макаронного Монстра вспомнились на уровне "не борись с религиозными фанатиками на пустой желудок и не будь засранцем — тебя окружают такие же люди, как ты".

"Ну, уже лучше. Дальше?"

Дальше шел Докинз, у Докинза было море примеров того, как Библия пропагандирует насилие, гендерную дискриминацию и прочую несправедливость.

"Нет, мне нужны хорошие, добрые куски Библии. Интересно, там такие есть?"

Она пыталась вспомнить какие-нибудь господни чудеса, вспоминались, как на зло, истории про сотворение бухла из воды и превращение людей в соляные столбы ни за что.

"Вообще не катит, нет, все плохо с Библией. Может, Коран?"

Самая мирная религия оставила в ее памяти историю про то, как пророк отрезал себе рукав, чтобы не будить уснувшего на рукаве котика.

"Хорошо, но мало. Где же взять информацию… О! Буслик, меня спасет сеньор помидор, там много и я почти все помню. Главное, чтобы никто не узнал, откуда дровишки."

— Госпожа Вероника, — игриво мурлыкнул министр, она подняла глаза, он улыбнулся и качнул головой: — Я представить боюсь, что творится у вас в голове, но мне интересно. Можно вслух?

— Я пытаюсь вспомнить какую-нибудь информацию про религию, — мрачно фыркнула Вера, — но в голову лезет какая-то муть, я даже главные грехи вспомнить не могу.

— Начните с основ, — терпеливо улыбнулся он, — сейчас приду. — Ушел, вернулся с бумагой и карандашами, протянул ей один, себе оставил второй. Размашисто написал вверху пару слов на карнском и подчеркнул, поднял глаза на Веру: — Первое и основное — кто главный бог?

— Э… бог. Он и есть главный, у него нет имени, он создал мир и все в мире, включая людей, зверей и вирус гепатита.

— А вирус зачем? — усмехнулся министр, быстро записывая, Вера скорчила рожицу:

— Я бы у него спросила. Я бы много вопросов ему задала, если бы он существовал, но я в этом, если честно, сомневаюсь.

— Доку только не говорите об этом. И вообще никому не говорите, это опасные слова, которые могут восстановить против вас полмира. Дальше. В чем сила этого бога, чем он повелевает? — Вера смотрела на министра и пыталась не видеть сотни вероятных катастрофичных последствий того безумия, которое они сейчас творят. Вздохнула и прошептала, качая головой:

— Гореть мне за это в аду.

— Что такое "ад"?

Вера хлопнула себя по лбу и подняла ладони:

— Так, стоп, никакого ада, в моей религии этой фигни не будет, вы этого не слышали!

— Я вас понял, но я вас слышал, просто ответьте на вопрос, — он положил карандаш и показал ладонь, — без протокола, лично для меня.

— Ой, божечки… — она схватилась за голову, немного поизучала чай в чашке и подняла глаза на министра, — помните, вы говорили, что ваша любимая дралась как сам дьявол? Кто такой дьявол?

— Это злое божество из мира Тедди, — с ностальгией улыбнулся министр, — он постоянно ругался чертями и изредка дьяволом, но дьяволом иногда еще и восхищался, в областях, связанных с насилием, разрушением и пороками. Когда он перестал называть меня чертенком и стал называть дьяволом, я понял, что вырос. Он их рисовал, у меня есть рисунки, покажу как-нибудь. Они отличаются только телосложением, оружием и размером рогов, иногда он рисовал дьявола с крыльями летучей мыши, морского рисовал с рыбьим или змеиным хвостом, иногда с щупальцами осьминога или паучьими лапами. Чертей всегда рисовал с козьими копытами, ослиными хвостами и трезубцами, а дьяволов — с мечом или плетью, иногда с косой, любил рисовать им огромные мышцы плечевого пояса и тощие ноги, никак это не объяснял. А что?

— Ваш Тедди, по ходу, из моего мира, — вздохнула Вера, — только он жил лет на сто- двести раньше меня. Тогда эта религия уже была. Дьявол — это падший ангел… ангел это… черт! — Она схватилась за голову, он рассмеялся, сказал:

— Ангел — это добрый дух, похожий на красивую женщину с лебедиными крыльями, этот дух всех спасает, Тедди называл ангелами тех, кто приносил ему воду по утрам после пьянок, или безвозмездно лечил после драк, с его подачи появились женские имена Анхела и Анжелис, так зовут парочку его внебрачных дочерей.

— У него есть дети?

— Их отцы об этом не знают, — секретно улыбнулся министр, — Тедди был обаятельным и смелым парнем, женщины его любили. Официально он не женился, говорил, что кого-то любил в своем мире, но что-то не сложилось, и больше он в это вляпываться не хочет. Выражение "гореть в аду" он тоже использовал, но никогда не объяснял, откуда этот ад взялся. И про падшего ангела не рассказывал. Расскажите, без протокола.

Вера посмотрела на его карандаш, отпила чая и сказала:

— Я сама не знаю, откуда взялся ад. По идее, есть небеса, там живет бог с ангелами, там блаженство и туда попадут после смерти хорошие люди. И есть ад, он под землей, там реки из лавы, черти, тоска и печаль, там правит дьявол и туда попадут плохие люди, будут мучиться до конца вечности. Еще вроде как есть чистилище, но я вообще не в курсе, где оно, по ходу здесь, у нас, там души не знаю, что делают, но наверное просто стоят в углу и думают о своем поведении, когда все осознают и станут хорошими, то отправятся в рай. Ну хватит!

Министр пытался сдерживать смех, но сдался и закрыл лицо руками, насмеялся, поправил волосы и вздохнул:

— Давайте никому об этом не расскажем?

— Давайте, мне тоже фишка с этим разделением не нравится, пусть лучше уходят в Сансару. Это перерождение в другом теле.

— Пусть, — кивнул министр, что-то черкая на листе, — у нас тоже есть перерождение, в религии Золотого Дракона и младших богов. В вашей религии есть младшие боги?

— Нету. Есть святые, их очень много и ими может стать любой человек, который совершил какие-то крутые деяния и имел хотя бы символическое отношение к вере, голоса слышал, видения там видел, все такое. Вот если ваш Док внезапно станет людей лечить сотнями, канонизируем его после смерти, пусть все ему молятся как покровителю врачей.

— Мне нравится, — кивнул министр, быстро записывая, задумался и сказал: — Очень похоже на религию северцев, у них тоже есть рай и ад, но я думал, это просто фигуры речи, надо у них поспрашивать подробнее. И у них есть святые, их изображения ставят в углу главного зала, они называют эту комнату светлица или горница, в зависимости от этажа и наличия печки, там стоят портреты святых, они называют их образа, с неправильным ударением, просто слово "образ" у них тоже есть. У них запутанный язык, с какими-то нечеткими правилами, и очень много диалектов, но они все друг друга понимают, а я каждый диалект учу как новый язык. Вы иногда на них очень похожи, — он посмотрел на нее каким-то загадочным взглядом, заставляющим смущаться, улыбнулся, — у вас как будто один язык, но два отдельных словарных запаса, для "своих" и для "остальных". У вас все так разговаривают?

— У нас море словарных запасов, — смущенно фыркнула Вера, — есть профессиональный жаргон, только для работы, если я буду с друзьями на нем разговаривать, меня не поймут. Есть интернет сленг, он почти не используется в реальной жизни, смысла нет, потому что в реале нет тех вещей и действий, которые этот сленг описывает. Есть официальная речь, для документов и докладов, есть литературная, если я начну на ней говорить с друзьями, они подумают, что я выделываюсь, а если на работе, то мне "скорую" вызовут. Неужели у вас не так? Мне казалось, так у всех.

— У карнцев один язык на все случаи жизни, есть группа выражений, неприемлемых в приличном обществе, остальное используется и в личной переписке, и в разговорах, и в газетных статьях, везде. — Вера подняла брови, министр кивнул: — Да, я тоже был удивлен. Глупый язык, зато легкий в изучении, и его легко понять, даже если говорить на нем неправильно, с цыньянским так не получится, там один звук не так произнес — уже другое значение. У цыньянцев тоже с десяток диалектов для каждой местности, но система везде одинаковая — есть официальный язык, на котором говорят воспитанные люди на работе и в общении с другими воспитанными людьми; есть бытовой, вообще он для низших сословий, но аристократы тоже его используют, в компании близких друзей или когда нужно донести мысль до простолюдинов; есть изящный, для личной переписки и разговоров с… личными всякими людьми, на нем стихи пишут. И песни. Некоторые умудряются на нем разговаривать, но это… такое. — Он как-то подозрительно засмущался, Вера улыбалась и любовалась, он взял карандаш, положил и спросил:

— Как мы вообще с религии на языки свернули?

— Через северцев, — подсказала Вера, он кивнул:

— Точно, святые, — еще что-то записал и схватился за чашку, внимательно изучая чай. Вера сделала невинные глаза и спросила:

— А на каком языке вы говорите со мной?

— На официальном, и это естественно и правильно, — пробурчал министр, как будто пытался в этом убедить себя, — но слышу вас почему-то и на изящном, и на бытовом, и на карнском, и на халли, и на трех диалектах северского, и на диалекте диких островов, где царит матриархат и кофейная настойка. Очумительный у вас язык.

— А ночью, это на каком было? — с улыбочкой поинтересовалась Вера, он взялся за лоб и злобно прищурился на Веру:

— На министерском негодовательном.

— Ладно, ладно, — она подняла ладони, пытаясь не улыбаться, — вернемся к нашим святым. Что еще спросит Док?

— Про ритуалы, посты и жертвы. И я вас умоляю, разрешите ему есть что угодно и всегда, а то он, когда голоден, становится невыносим.

— Хорошо.

— И не заставляйте его петь, у него нет слуха.

— Ладно.

— И не заставляйте бриться налысо или отпускать бороду, я этого не вынесу, у меня изысканный эстетический вкус.

— Хорошо. Еще что-нибудь?

— Вроде, все, — вздохнул министр, записал еще несколько строчек, посмотрел на отсутствующие часы и поморщился. Нервно. Вера улыбнулась как невинный ангел и спросила:

— Почему вы так неохотно говорите об изящном языке? У вас с ним напряженные отношения?

Он зыркнул на нее так, как будто была бы в руках подушка — была бы она у Веры на голове, сжал зубы и процедил:

— Потому что, по идее… Я его терпеть не могу потому что. Меня заставляли на нем писать стихи, это обязаны уметь все аристократы, госпожа Виари вообще умудряется в быту разговаривать на грани между официальным и изящным, у нее это звучит нормально, но когда я это делаю, это потрясающе глупо. Она вам не рассказывала про машину?

— Нет, — округлила глаза Вера.

— Святая женщина, я бы не сдержался на ее месте. — Он отпил чая, взял карандаш, стал что-то рисовать в углу листа, посмотрел на Веру, мрачно бросил карандаш, и с видом революционера перед расстрелом, заявил: — Я придумал машину, которая пишет стихи. И мне не стыдно.

Вера рассмеялась, изобразила шок и ужас, покачала головой:

— Какой цинизм!

Он изобразил грампи кэта и кивнул:

— Неуважение, цинизм и бездуховность — три кита моего творчества, да.

Вера опять стала сползать под стол, вспомнила его стихи и простонала сквозь смех:

— Весна, парнокопытные и бешенство. Пруды, ботаника и инвалидность. А, супер…

— Да, давненько я не слышал конструктивной критики, пора заполнить этот пробел,

— медленно закивал министр, Вера резко выровнялась и серьезно спросила:

— Я вам уже говорила, что вы звезда?

— Сегодня — нет.

— Вы — звезда.

— Аве мне, — кивнул он, теряя остатки серьезности, рассмеялся и вздохнул: — Мне когда-то один гад сказал, что для того, чтобы найти женщину, которую не стошнит от моих стихов, мне придется обойти весь мир. Надо ему сообщить, что я решил не заморачиваться и призвал ее из другого мира.

— Меня призвал Тонг, — качнула головой Вера, — он тоже был поэтический оригинал?

— Нет, он хорошо писал. Рисовал плохо, это да. Но стихами гордился и всегда с радостью их читал перед публикой, и на тай-бу играл хорошо. Он вообще любил повыделываться, — он задумчиво смерил взглядом Веру, опять напомнив то время, когда постоянно изучал ее как экспонат, она перестала улыбаться, он отвел глаза. Опять попытался посмотреть на часы и допил чай: — Мне пора. Вы все запомнили? Я приведу Дока в обед, перед отправкой на пикник, постарайтесь к этому времени закончить опись, хотя бы черновик.

— Хорошо.

— Не вставайте, я быстро.

Она кивнула, он ушел, она взяла его листок, пытаясь понять, что он рисовал, не поняла.

В библиотеке раздались грохочущие шаги Эйнис, она заглянула, кивнула и спросила: — Где?

— В спальне, переодевается.

Эйнис молча вломилась в спальню, без стука, как так и надо. Вера допила, встала и пошла в ванную наводить красоту.