Японские призраки. Юрей и другие

Личное дело: Сакура Согоро

Читая трагическую историю Согоро, нельзя отделаться от чувства, что изумление и страх внушает не само появление и действия юрей, а сугубо бытовые обстоятельства, окружающие его появление. Как станет понятно из нижеизложенного, речь, конечно же, идёт о человеческой жестокости и о странной системе взглядов на мир. Странной настолько, что в какой-то момент читателя может охватить подозрение, что в этой истории участвуют не вполне нормальные люди, а скорее жертвы лоботомии.

Но ближе к делу.

Перед тем как начать рассказ о юрей из окрестностей замка Сакура, необходимо привести маленькую историческую справку. Крестьяне, считавшиеся, кстати, вторым по значимости сословием после самураев, находились в положении поистине ужасающем. Налоги, которые могли взиматься как рисом, так и деньгами, достигали пятидесяти процентов от урожая. Сам рис, между прочим, оставался для земледельца лакомством, на столе чаще появлялись просо или репа. Хитрая система складывалась из налога на урожай, который теоретически можно было бы получить с данного участка земли, налога, определяемого на основании конкретного урожая в данной деревне, и с риса, хранимого в амбарах. Кроме этого, землевладелец мог прибегать к добровольно-принудительным займам у своих крестьян (скорее принудительным), которые потом возвращал крайне неохотно, если вообще возвращал. Впрочем, во времена, предшествовавшие сёгунату Токугава, налоги доходили до семидесяти процентов с урожая, что говорит об относительности всех горестей и забот.

Рис. Территория замка Сакура. Современный вид.

Некий господин Хотто Коцукэ-но Сукэ Масанобу (в дальнейшем я позволю себе называть его просто господин Хотто), владелец замка Сакура, член совета городзю (административный совет при сёгуне), богатый землевладелец и просто негодяй, завёл в своих землях такие порядки, что его крестьяне уже задумывались: а не вернулись ли те самые времена, когда налог приближался к ста процентам? В эпоху смут и раздоров бывали случаи, когда налетевшие на конях сборщики налогов поджигали дома, насиловали женщин, собирали стопроцентный налог и уносились прочь.

Поставленные на грань выживания крестьяне терпели, сколько могли, после чего смиренно возопили о милосердии. Желая потрясти устои несправедливости, не нарушая действующего законодательства, они принялись досаждать петициями непосредственным подчинённым их господина. Жалобы, обращённые к чиновникам, управляющим угодьями Хотто, не возымели никакого действия. Скорее всего жадные управленцы просто участвовали в узаконенном грабеже, насколько позволяло их положение. Интересно, что сложившаяся система запрещала жаловаться вышестоящим через голову непосредственных начальников. Ослушников ждала суровая кара.

Старосты деревень собрались на совет, на котором было решено, что дальше так продолжаться не может и надо следовать в Эдо в поисках правды. Предлагалось подать прошение кому-нибудь из городзю. Дескать, коллега господина Хотто может устыдить его, и тот образумится. Присутствовавший на совете почтенный староста по имени Согоро, заметил, что идея выеденного яйца не стоит. Никто из вышестоящих не захочет портить отношения с равным себе ради жалоб какой-то деревенщины, а вот просителям может и не поздоровиться. Впрочем, добавил он, каждый волен поступать, как считает нужным. Выводы Согоро оказались удивительно точны. Петиция, вручённая некоему товарищу господина Хотто, на следующий день вернулась к отправителям. Доставивший её чиновник пояснил, что за такую дерзость полагается казнить без сожалений, но его господин добр и милосерден, так что мужичьё должно немедленно убраться из столицы со своей паршивой бумажкой. Товарищи Согоро совершенно пали духом, не представляя, что делать дальше, куда идти и кому жаловаться. Но тут сам Согоро предложил план, потрясающий своим размахом. Нужно было всего лишь подать петицию самому сёгуну. Результат практически гарантирован: внимание к жалобе со стороны высших и жестокая смерть для подателя жалобы. Я позволю себе опустить диалоги, полные высоких слов о долге, судьбе, жертве во имя общего дела, и т. д. Интересно, что сам Согоро догадывался, что дело может закончиться таким образом, и перед отъездом в Эдо трогательно попрощался со своей семьёй. Существует рассказ о том, что, решившись на путешествие в Эдо и зная о последствиях, Согоро пустился в путь немедленно, чтобы решимость его не ослабла. Дорога привела его к реке, где все лодки были прикованы к причалу (приближалась ночь, не самое лучшее время для переправы). Казалось, сама судьба останавливала решительного крестьянина. Но Согоро был твёрдо уверен в своём выборе! Он упросил местного лодочника нарушить правила, и тот разрубил цепь, приковывавшую лодку. Путешествие Согоро продолжилось.

На следующий день Согоро спрятался под мостом, по которому должен был проехать Токугава Иэмицу со своей свитой. Прошение он предусмотрительно привязал к бамбуковому шесту. Когда мост загудел под тяжестью процессии, Согоро выскочил и с криком: «Смиренно прошу дать возможность подать петицию!» — засунул шест со свитком прямо в окно паланкина сёгуна. Почему человек с палкой, выскочивший из-под моста, не был убит охраной на месте — очень хороший вопрос, но, видимо, такой уж выпал день. Для Согоро это был бы, кстати, лучший вариант. Сёгун взял петицию и хмыкнул нечто вроде: «Каков удалец… Ладно, разберёмся», — после чего проследовал дальше. Что касается Согоро, то его бросили в тюрьму.

Проклятая бумага в итоге оказалась у господина Хотто. Правда, теперь она пришла от Токугавы Иэмицу, и делать вид, что ничего не происходит, было невозможно. Хотто проклял своих управляющих, навлёкших на него беду, и приказал отменить все новые налоги, которые он благодетельно внедрял в своих владениях. После этого главный управляющий замком был приговорён к сэппуку, а его подчинённые — к лишению должностей и ссылке. Для благородного господина было совершенно очевидно, что всё зло пришло от неумелых чиновников, которые не смогли замять скандал. Понятно, что мысль о собственной неправоте голову господина Хотто не посещала, а если и посещала, то отметалась как совершенно бредовая. Что касается Согоро, то его приговорили к казни на кресте. Это было ожидаемо, но вот чего никто не ожидал, так это того, что на кресте окажется и жена Согоро, а три его сына — Гэнноцукэ в возрасте тринадцати, Сохей в возрасте десяти лет и Кихати в возрасте семи лет — должны быть казнены путём отрубания головы. На осторожные замечания ближайшего советника по имени Сикибу, что жена и дети не могут быть виновны в той же степени, что Согоро, Хотто пояснил, что, когда вина велика, щадить нельзя никого. Совершенно очевидно, что ни к каким законам всё это отношения не имело, просто хозяин, задетый за живое, вымещал злость на тех, до кого смог дотянуться. Можно предположить, что, если бы не жадность к собственным доходам, этот выродок распорядился бы перебить всех односельчан Согоро. Сто тридцать шесть старост составили новую петицию с просьбой пощадить детей, но, так как не было второго Согоро, чтобы идти к сёгуну, петицию вернули без всякого внимания.

Описание казни вызывает те самые чувства, о которых я упомянул в первых строках этой заметки. Люди, собравшиеся на казнь, кричали: «Жестоко! Несправедливо!» — и бросали детям засахаренные фрукты! И правда: когда ещё побаловать ребёнка? Палач, рубивший головы детям, трогательно ронял слёзы. А чиновники, присутствовавшие при казни, заметили, что Согоро был простым крестьянином, но очень благородным человеком, и пожелали ему удачи в следующей жизни.

Сам Согоро, вися на кресте, весело засмеялся и заявил, что, будь у него пятьсот жизней, он пятьсот раз пошёл бы на смерть, чтобы пятьсот раз мстить после смерти! В знак того, что он не шутит, Согоро пообещал, что после смерти он обратит свой взгляд на замок, где обосновался его мучитель. Когда смерть наконец настигла несчастного, его мёртвая голова повернулась и уставилась на замок.

Господин Хотто презрительно хмыкнул, услышав об угрозах казнённого, и скорее всего к вечеру уже и не вспоминал о погубленном семействе. Но, как выяснилось, покойный староста слов на ветер не бросал. В покоях супруги Хотто по ночам стали слышаться странные звуки, напоминающие то ли плач, то ли смех. Женщина была беременна, и беременность эта протекала тяжело, так что странное явление было совсем некстати. На следующую ночь топот тысяч ног сотрясал крышу, а невнятные звуки сменились диким хохотом. Игнорировать происходящее стало невозможно, и сам Хотто сделал засаду в спальне супруги. В полночь в воздухе появились Согоро и его жена. Они до сих пор висели на призрачных крестах, а глаза их горели радостным огнём. Призраки схватили за руки обезумевшую от страха женщину и завопили: «Твоя боль ужасна, но она ничто по сравнению с тем адом, куда мы тебя поведём!» «За что?» — закричала несчастная. «За то самое!» — ответил Согоро. Хотто выскочил из укрытия и попытался поразить юрей мечом, но не преуспел. Призраки захохотали и исчезли. На следующий день в замок призвали всех окрестных монахов и заклинателей, покои наводнили вооружённые слуги, и сам Хотто с мечом держал стражу. Следующей ночью жуткие привидения вновь возникли из пустоты, оглашая покои страшным хохотом и не менее страшными проклятиями. Приглашённые специалисты старались изо всех сил. Молитвы лились потоком, заклинания не умолкали, а слуги бросились в бой. Всё это не возымело никакого действия. Оружие валилось из онемевших рук, монахи сбивались с ритма, а призраки продолжали зловеще хохотать. Противостояние с юрей закончилось для Хотто потерей жены и ребёнка, которые, как несложно догадаться, не были ни в чём виноваты.

Согоро и его жена перебрались в покои самого господина Хотто, а чуть позже — к его старшему сыну. Сам виновник этой истории оказался крепким орешком. Каждую ночь он хватался за меч и надеялся, что именно в этот раз юрей станет доступен для холодного оружия. Хозяйство пришло в упадок, слуги разбегались, так как было ясно, что в борьбе с потусторонним их господин далеко не так удачлив, как в расправах над беззащитными. Сын хозяина был застигнут за попыткой покормить рисовыми колобками своё отражение в зеркале. Так что, когда пришло приказание явиться в замок сёгуна, негодяй был даже рад.

Уезжая в замок сёгуна, Хотто увидел, как призраки, совершенно не смущённые светом дня, появились на крыльце и яростно закричали вслед уезжающему, призывая возвращаться скорее!

Надо сказать, что вернулся Хотто и вправду очень быстро. Ночью он постучался в ворота замка, и воины, открывшие их, крайне удивились, обнаружив своего господина без свиты в очень растрёпанном виде. Как выяснилось, в эдоском замке произошла ссора, в результате которой Хотто зарубил некоего Сакаи Иваи, владельца замка Мацумото, который внезапно показался похожим на проклятого Согоро. Такие фокусы ничем хорошим не заканчиваются, так что грозные указания из Эдо не заставили себя долго ждать. Хотто лишался звания, земель и подлежал доставке на суд сёгуна. Можно было не сомневаться, что суд завершится приказанием добровольно уйти из жизни.

Дальнейшие события потрясают не меньше, чем появление мёртвого крестьянина на кресте. Родственники предложили теперь уже бывшему хозяину замка возвести прекрасное святилище в честь покойного Согоро и оказать ему божественные почести. Мол, что сделано, того не воротишь, мечом проклятого не одолеть, над монахами он смеётся, так не лучше ли попробовать зайти с другой стороны. Предложение было принято, Согоро был канонизирован с новым именем — даймё Сого, а святилище было возведено в кратчайшие сроки, и в нём немедленно стали возноситься молитвы новому божеству. Результат был ошеломляющий. Юрей прекратили завывать о мести и исчезли. А буквально через несколько дней стало известно, что друзья господина Хотто из городзю представили дело так, как будто нарушитель приличий был слегка не в себе и его надо не казнить, а лечить!

Обнадёженный негодяй принялся усердно молиться духу Согоро, уверять в своём раскаянии и клясться, что в случае полного избавления от бед он позаботится о небывалых почестях для даймё Сого! Чем же кончилось всё это представление, спросите вы? Дело для господина Хотто завершилось вполне благополучно. Он получил прощение, повышение по службе и новые угодья, превосходящие прежние в четыре раза. Такой успех многие современники приписывали своевременно возведённому святилищу и, конечно же, искреннему сожалению о содеянном. Как говорят в подобных случаях, комментарии излишни.

Рис. Месть Сакура Согоро. Художник Цукиока Ёситоси.

Советы дилетанта: Познакомившись с историей Сакура Согоро, я первым делом взялся за справочник по социально-экономическому укладу Японии эпохи Эдо. Честно говоря, страшнее всего в этой истории мне показались зрители, кидающиеся засахаренными фруктами под крики «Несправедливо!». К счастью, выяснилось, что в период Эдо в Японии прогремело две с половиной тысячи крестьянских восстаний (Хякусё Икки), направленных против гнёта феодалов. Иногда писались петиции, иногда прекращалась обработка земли, а иногда разъярённые массы брались за дубины и серпы. Городские бунты, когда голодающий народ громил склады и избивал торговцев, наживающихся на простом люде, следовали с завидной регулярностью. Такие выступления назывались итиковаси, что можно перевести как «крушить». Интересно, что пик народных выступлений пришёлся на поздний период сёгуната Токугава, когда положение стало почти критическим, а возможностей для повсеместного террора уже не было. Правомерен вопрос: привело ли хоть одно выступление к победе восставших над правительственной армией? Нет, не привело. Означает ли это, что любое народное выступление бессмысленно? Нет, не означает. Бунт всегда беспощаден, но далеко не всегда бессмыслен.

Так что пожелание Согоро отдать пятьсот жизней для пятисот перерождений в юрей — это очевидная глупость. Самый правильный совет в такой ситуации — не тратить жизнь на смиренное принятие безумных наказаний в надежде, что посмертное существование даст шанс на отмщение (а вдруг не даст?). Мятежники всех сортов и видов стояли к истине гораздо ближе несчастного Согоро.

Что касается теоретической возможности откупиться от гневного духа, то в принципе это реально. Истории государя Сутоку и Тайра Масакадо свидетельствуют об этом. Хотя надо помнить, что эти же предания ясно намекают, что окончательного замирения быть не может в принципе. В случае с Сакура Согоро это кажется вполне справедливым.