Юнги

27

Накануне вечером вторая смена заступила в наряд дежурить по камбузу. Юнги помогали кокам получать со склада продукты. Гурька нес ящик со сливочным маслом, которое выдавалось во время утреннего чая. Ваня Таранин взвалил на плечи мешок с сухими фруктами для компота. Мясо заменяла американская консервированная колбаса. Ее таскали Лупало и Петушок. Гурьке и Ване пришлось сходить на склад еще несколько раз за сахаром, рыбой и чаем. Придя в разделочную, они застали там только Лупало.

– А где Петушок? – спросил Гурька.

– Вышел куда-то, – ответил Лупало, отправляя в рот кусок колбасы.

Банок с консервированной колбасой было несколько сот. Каждую надо открыть, извлечь из нее кирпичик колбасы и разрезать его на кусочки для закладки в котел.

Гурька предложил работать конвейером – каждому выполнять определенную операцию. Ваня Таранин был занят только тем, что открывал банки. Лупало извлекал из них колбасу, а Гурька резал ее на кусочки. Гурька не успевал. Открыть банку и опростать ее можно куда быстрее, чем разрезать мясной кирпичик на дольки. Явно не хватало еще одного человека – помогать Гурьке. А Петушок что-то долго не возвращался.

– Куда же он провалился? – сердился Гурька.

Лупало ответил:

– Придет.

Ваня сказал:

– А может, его заставили делать что-нибудь другое?

– Придет, – повторил Лупало. – А если, например, чистить картошку, то он не пойдет. То ли дело колбаса…

Он отправлял в рот один кусок за другим. Гурька сказал:

– Больше живота все равно не съешь.

– Ясно, не съем. А все-таки… Картошки вон тоже много. Пойди поешь… Крахмал один и только. А это колбаса. Американская.

В разделочную вошел кок. Увидев первым Гурьку, он позвал его:

– Пойдем, юнга, со мной.

Он привел Гурьку в комнату, где стояли две большие ванны. В ваннах вымачивалась соленая треска.

– Берись за морскую свининку, юнга, – по шутил кок и протянул Гурьке большой тяжелый нож, похожий на топор. – Будешь разделывать треску и складывать ее вот в тот лагун.

Показал, как надо разделывать треску для второго, и ушел, оставив Гурьку одного и пообещав послать ему на помощь еще кого-нибудь из юнгов.

Петушка хватились на другой день, когда узнали, что он ушел с камбуза накануне и не возвращался на дежурство до сих пор. Боцман Язьков искал его во всех уголках столовой, сходил в кубрик к дневальным. С тех пор как смена заступила в наряд, никто из юнгов там не появлялся.

…И вот Петушок лежал без сознания на полу «молчальной комнаты» старого монастырского острога.

Лейтенант и Ваня подняли его и понесли к выходу.

Гурька шел впереди и освещал фонариком путь.

Лейтенант повторял:

– Ай да Агишин!… Ай да Агишин!…

На свежем воздухе Петушок пришел в себя. Его поставили на ноги. Он тер глаза, потому что дневной свет ослепил его, потом встряхнулся и помахал руками.

– Ты как туда попал? – спросил лейтенант.

Петушок вдруг обнял лейтенанта и заплакал.

Не вытирая слез, он стал рассказывать, как Лупа-ло послал его припрятать банки с консервированной колбасой, как кто-то захлопнул за ним дверь каземата, когда он вошел в него, и потом он не мог ее открыть.

– Дверь никто не закрывал за тобой, – сказал ему лейтенант. – Ее завалил камень, который выпал из стены. Он ударил по двери, а потом загородил ее. Да как же ты пробрался туда? Ведь там темно.

Петушок достал из кармана спичечную коробку. Она была пуста.

Он снова залился плачем и, прижимаясь к Соколову, пролепетал, едва выговаривая слова:

– Вы спасли меня, товарищ лейтенант… Я ни когда больше не буду… Никогда… никогда. Я буду учиться хорошо. Вот увидите. Я буду хорошо заниматься по русскому языку.