Загадки раскрылись

Книга третья Путешествие по Средней Азии

После работы в Томском университете я возвратился обратно в Алма-Ату, чему способствовал К. И. Сатпаев, личность светлая, прекрасно знавший, почему я был вынужден покинуть Академию наук КазССР. Стал вновь заведовать лабораторией энтомологии Института зоологии. Любовь к природе Казахстана перевознемогла опасения вновь оказаться в душной обстановке Института, возглавляемого тем, кому публично отказался подать руку. И ошибся. Мелкой душонкой могущественного академика владела неистребимая страсть мести. И пошло вязаться тайное наступление. Перебрасывали с года на год издание моих книг, это когда появлялись на свет немало бесцветных компиляций, книг, написанных на основании других книг. По любому поводу забирали на модные в те времена сельхозработы моего единственного помощника-лаборанта. Не давали автомашину. Урезали деньги на экспедиционные работы. Машину завел свою, заработная плата была хорошая. Но самое тяжкое заключалось в том, что за время моего более чем десятилетнего отсутствия исчезла дисциплина и стремление к труду у моих бывших сотрудников. Каждую неделю в лаборатории проводились по окончанию работы застолья. Бывший мой ученик кандидат наук мужичек-хитрячок процветал, панибратствовал, зарабатывая дешевую поддержку, водкой и казенным спиртом «укреплял», как он любил говорить, «братскую спайку ученых». В то время застолье стало до неприличия процветать в академии. В предпраздничные дни из окон величественного учреждения Академии раздавались пьяные песни «крепивших» дружбу ученых. Через двадцать лет тюканья по одному и тому же месту, мужичек-хитрячок испек пирожок своей докторской диссертации. И, почувствовав, куда дует ветер, включился в компанию тайных злокозней против своего учителя. Хотя бы повременил, немного, дождался защиты своей диссертации. Потом он, как мне рассказывали, хвастался: «Ох, как я и поднакакал своему шефу»! Переделать лабораторию уже было невозможно, для этого следовало ее расформировать. А кто бы тогда так легко позволил расправляться с дармоедами. Подобной вольностью мгновенно бы воспользовались «мужички-хитрячки», а пострадали бы преданные науке, трудолюбивые, но не предприимчивые.

Не сдержался, надоело. Оставил мужичку-хитрячку заведование. Как тот, обрадовавшись, вошел в раж, подвыпив, хвастался: «Никто меня теперь с этой должности не сдвинет». Нередко думал с огорчением: каких «героев нашего времени» создавала в то время страна! И как эти герои могли процветать со своей, измочаленной грязью и зловонью, душонкой!

Организовал лабораторию по биологическому методу борьбы с сорными растениями, преодолев массу сложностей, формальностей и умышленно тихо устраиваемых препятствий. Направление работы лаборатории пришлось брать «актуальную». Совершенствование способов передвижения человека способствовало расселению растений-сорняков. Бороться с ними химическими путями было небезопасно для природы. Следовало искать и завозить естественных врагов из мира насекомых против эмигрантов с их исконной родины. Новое направление ко многому обязывало. Сознавая ответственность взятого на себя обязательства, думал: если бы мне дали возможность открыть лабораторию биологии насекомых! Но кому это было нужно. Судили обо всем поверхностно по наглядности и припискам.

Получил новые ставки для сотрудников и средства на работу. Для всего этого пришлось писать докладные, получать разрешение из Москвы. Два сотрудника перешли ко мне из Института Защиты растений, с которыми там начинал эту тему. Мои «доброжелатели», злокозненный и стареющий академик и его тишайший и никому неизвестный ставленник, неожиданно взлетевший на должность вице-президента, молчали. Протестовать против моего начинания было неприлично, да и чувствовалось: в Отделении биологических наук, где мне пришлось делать по поводу новой лаборатории доклад, отнеслись сочувственно, обо всем понимала мудрая и беспристрастная академик Н. У. Базанова, да и хорошо знали кто такой стареющий академик.

И вот по новой тематике мы собрались в первую экспедицию. Задача была простой. В это время территорию Казахстана стал быстро осваивать злостный сорняк горчак розовый. Его родиной были южные Районы Азии, в том числе республика Таджикистан. Там горчаку сильно вредила горчаковая нематода, образующая на нем галлы. Следовало ее перевезти в Казахстан.

Сборы в дорогу отняли немало времени. Только к вечеру, сев в кабину машины, почувствовал облегчение. Промелькнул город, пригородные поселения. Вдруг, один из моих спутников спохватился: потерял кошелек и не знает где, кажется, оставил дома. Приходится возвращаться. Нашли кошелек дома. И опять путь через город и его окрестности.

Багровое солнце пробилось сквозь тучи и пыльную завесу, повисшую в воздухе. Промелькнули знакомые села, холмы и вот, наконец, можно свернуть на ночлег, подальше от шоссе и шума автомобилей. Темнеет. Впереди на холме видны серые камни, отблески битого стекла, сверкающие в лучах только что зажженных фар. Досадно, неужели попали на свалку. Но камни неожиданно зашевелились Здесь оказывается отара овец, остановившаяся на ночлег. Приходится возвращаться обратно на асфальт. И снова пробег по шоссе. Но вот найден удачный съезд, машина остановлена, фары выключены и сразу мы в тишине среди запаха трав, под темным небом, усеянным яркими звездами. Всходит луна, звезды гаснут.

Первый бивак как всегда самый суматошный, но этот — особенный из-за темноты.

На следующий день 6 мая наш путь поворачивает к югу, мы едем навстречу весне. Минуем Курдайский перевал — западную оконечность Заилийского Алатау. Здесь уже цветут маки, эремурусы, а трава гуще и зеленее. За Курдаем — мы в Киргизии. Город Фрунзе, затем долгая Чуйская долина — житница сельского хозяйства этой республики с непрерывными, почти соприкасающимися друг с другом селами вдоль пути, ведущему в Ташкент. За день минуем Киргизию, подъезжаем к городу Джамбулу и вновь оказываемся в Казахстане. Здесь еще выше травы, были, значит, обильные весенние дожди. Кое-где яркие маки расцветили землю. За городом — небольшой хребтик и наш второй ночлег. Это место мне хорошо знакомо по очень давнему еще велосипедному путешествию из Алма-Ата, совершенному после окончания Второй мировой войны.

Средняя Азия — понятие географическое, основанное на особенностях природы: почвы, растительного покрова и фауны. В какой-то мере оно связывается с республиками: Туркменией, Таджикистаном, Узбекистаном, Киргизией и частично с Казахстаном. Географические, но не административные границы Средней Азии идут от Афганистана с юга до озера Балхаш на север; от границ с Китаем с востока до Каспийского моря — на запад Южная часть Казахстана относится к Средней Азии, но так повелось, что в общежитейском смысле Казахстан стали вычленять из Средней Азии и это, не совсем верное своеволие, вошло в обиход ученых. Поэтому теперь сплошь и рядом, желая обозначить территорию, занятую республиками Средней Азии, обычно говорят «Средняя Азия и Казахстан».

Наше путешествие рассчитано на двадцать дней по Средней Азии. Со мною мои ученики-энтомологи Кайрат Елюбаев и Сламбек Тюребаев. С нами еще мой верный и неизменный спутник путешествий умница и красавица спаниель Зорька.

Задача нашей новой лаборатории — изучение биологического метода борьбы с сорными растениями, для начала же — использование насекомых, врагов злейших сорных растений горчака и софоры (брунца). Оба растения южане и есть подозрение, что их первичный ареал находится южнее Казахстана.

Сейчас мы торопимся к югу, Казахстан и Киргизия уже позади, мы в Узбекистане и останавливаемся на очередной ночлег недалеко от Ташкента. По быстро установившейся традиции смотрим по пути горчак и софору. Оба растения здесь уже большие, крупные, — сказывается продвижение к югу. Мы ищем галловую нематоду. Горчак поражен галлами круглого червя нематоды, ранее известной только в Таджикистане. Галлы — это наросты на растениях. Они образуются паразитическими организмами. Обычно возбудители галлов специфичны и могут жить только на одном избранном ими растении. Галловой нематоды в Казахстане нет, горчак в эту страну проник недавно. Наша задача — помочь быстрее продвинуться Горчаковой нематоде вслед за своим прокормителем, стремительно завладевающим новые территории.

Столицу Узбекистана минуем стороной по кольцевой дороге. Мои спутники горестно вздыхают: очень им хочется посмотреть Ташкент. Но дорог каждый день, сроки поездки очень малы, а маршрут — большой.

Опять долгий путь к югу. Становится жарче, на термометре уже 32 градуса. Въезжаем в типичный пейзаж, до предела используемой земли под посевы хлопчатника, главной сельскохозяйственной культуре Узбекистана. Все земля сплошь запахана, возделана и лишь кое-где среди поля располагаются неприкосновенные группки дерева тутовника или, как его еще называют — шелковицы. Здесь природа до предела упрощена, отсюда давным-давно исчезли звери и птицы, остались лишь вездесущие воробьи, ласточки да сороки. Из богатого мира насекомых сохранились те, кто связан с хлопчатником, да редкими полосками сорняков у дорог, и вдоль оросительных каналов — арыков. Еще живут здесь немногочисленные насекомые-копрофаги, пожирающие навоз домашних животных.

Пока машина заправляется бензином, вижу как сорока, ловко лавируя между машинами и людьми, шустро бегает по обочине дороги. Найдет лепешку кизяка, быстро отбросит ее клювом в сторону и поклюет жуков, спрятавшихся на день от солнца. Тем и кормиться. Жаль сороку, до чего дожила бедная птица.

— Зачем ты живешь здесь сорока! — шутя говорит Сламбек. — Лети к нам в Казахстан, у нас хватит тебе поживы.

Коровы пасутся по обочинам дорог, поедают сорную траву. Жуки едят коровий навоз, сороки — жуков. Несложная цепочка и мне вспоминается учение академика Вернадского о ноосфере, сфере разума, который сохранит природу в определенном, свойственной ей, сочетании и благоденствии. Глубоко уважаемый мною ученый, эрудит, благородный интеллигент, судя по всему, типичный горожанин, не знающий природу и ее грядущего будущего, представлял ли он, какой будет эта ноосфера…

Нам бы остановиться, передохнуть, оглядеться, да негде приткнуться: кругом поля и поля и так весь день нашего стремительного пути. Только к вечеру увидали кусочек жалкой степи, изборожденной во всех направлениях тропинками домашних животных. И на ней — небольшое озеро в тростниках.

Едва мы остановились, как к нам сразу примчалось несколько стрекоз, и принялись за охоту, им только возле человека и можно чем-нибудь поживиться. Удивительно как четко выработался этот новый инстинкт поисков добычи. Но комаров и мух возле нас почти нет, и бедным хищницам с трудом дается их добыча. Странные стрекозы, странное озеро без мух и комаров, какие силы уничтожили этих вездесущих насекомых!

Кукует кукушка. В безлюдном и обездоленном кусочке земли ее голос кажется необычным: как будто типичная лесная птица, она приспособилась подбрасывать свои яички в гнезда птичек-камышевок.

Ночью истошно кричали сверчки, но вокруг нашего бивака они соблюдают дистанцию молчания. Как они понимают, что территория занята, хотя на нашей стоянке царит тишина, все спят. Впрочем, появился один необычный, поет почти рядом, но плохо и тихо. Видимо очень старый, доживает последние дни, но продолжает петь ради поддержания общего хора, живет надеждой, как и все мы: когда исчезает надежда, кончается и жизнь. Живет по правилам, принятым и человеком, выраженным пословицею: «Умирать собирайся, а рожь сей».

Из-за духоты спится плохо. Мы лежим на большом брезенте, разостланном на земле. Над каждым из нас растянут марлевый полог. Под мой полог пробрались маленькие муравьи, но не кусаются. Все равно неприятно, щекочутся. Зажег фонарь, присмотрелся, как будто это муравей Тапинома эрратикум.

Где-то недалеко грохочут поезда. Еще сильнее кричат сверчки. Иногда с озера доносятся крики чаек. Помолчат и снова закричат. Что с ними: выясняют какие-то отношения друг с другом, поглощены своими маленькими событиями.

Утром на остатках каши в миске нашей собаки собралась кучка муравьев. Немало их бродит и по постелям, по пологам, от бивака в разные стороны тянутся их оживленные процессии. Все муравьи собрались на крошки еды. В обездоленной пустыне даже такая находка бывает не всегда.

Судя по следам, к этому озерку приезжают порыбачить, и муравьи, как и стрекозы, приспособились к посетителям, снимают с них дань.

И опять стремительный бег дальше к югу. В селениях кое-где встречаются египетские горлинки — миловидные создания. Но мало. В Алма-Ате их значительно больше. (Так было прежде в семидесятых годах. Ныне в городе горлинок не стало, их уничтожили совершенно безрассудные химические обработки зеленых насаждений, а также размножившиеся кошки.)

Местами вдоль дороги посажен лох и тогда в машину врывается аромат его цветов, очень густой, приятный. Какая сила заложена в крошечных желтых цветочках этого дерева, чтобы так щедро поить им воздух, к тому же забивая вонь от выхлопных газов автомобилей!

Путь утомителен, однообразен и тогда, чтобы скоротать время, начинаешь подумывать о предстоящей работе.

В последние десятилетия широко развились транспортные связи между странами. Поезда, автомобили, пароходы и самолеты опутали своими путями весь земной шар. И в любое время года ежесуточно перевозится масса пассажиров и миллионы тонн грузов. Вместе с ними случайно развозятся растения и животные.

Каждый организм на земле занимает строго определенную территорию, с которой его связала длительная эволюция органического мира. Большей частью организм, случайно покинувший свою исконную родину, оказавшись в необычной обстановке, не выживает и гибнет. Некоторые же приживаются и ведут незаметное существование. Но находятся и такие, кто размножается с громадной быстротой, вытесняет местные растения и животных, становится врагами народного хозяйства. Их массовая численность приобретает иногда характер национального бедствия для страны. Примеров подобных переселений — масса.

Ныне на юге страны и особенно в Казахстане сильно распространились и стали первостепенными сорняками несколько видов амброзий, сорный подсолнечник, колючий паслен, цинкнус, американская повилика. Они постепенно завладевают большой территорией, заполняют поля, снижают урожай, приносят большие убытки.

Против сорняков ныне стали широко применять химические вещества-гербициды, обрабатывать им поля. Но гербициды таят опасность, отравляют почву, изменяют ее химизм, нарушают протекающие в ней естественные процессы, влияют на здоровье растений, они или продукты их распада проникают в растения и вместе с ними в наш организм.

Громадное большинство организмов сдерживается на определенном уровне своими исконными врагами: вирусами, грибками, бактериями, и насекомыми — их вредителями. Переселившись в другую страну, они в свою очередь освобождаются от своих врагов и начинают беспредельно размножаться. Перевозкой естественных врагов с родины вслед за переселившимся на чужбину сорняком можно подавить его численность.

Идея биологического метода борьбы с насекомыми-вредителями и сорняками уже давно нашла свое применение и дала во многих случаях блестящие результаты. Сейчас за рубежом широко испытываются насекомые, специфические враги завезенных сорняков и этому методу принадлежит большое будущее.

Долгий путь продолжается. Четвертый день нашего бега к югу самый тяжелый. Мы все еще едем мимо бесконечных полей, засаженных хлопчатником. Миновали небольшой перевал отрогов Зеравшанского хребта. И — снова все те же поля, да селения между ними. Утром перед Самаркандом вдоль железной дороги видим саксауловые лесополосы, им немного лет, но на них уже поселились псиллиды и образовали галлы. Саксаул садили семенами. Откуда они прилетели, как здесь оказались? На деревьях крутятся воробьи. Здесь нашли приют красный мак, цветет пижма. Местами у самого железнодорожного полотна сохранились кусочки эфемеровой пустыни с ферулами и другими, мне незнакомыми, растениями. Будто маленькие заповеднички, эти узенькие полоски земли. Железная дорога спасает от полного уничтожения естественного ландшафта. Надолго ли? Как беспечен человек в преображении лика земли!

Проехали древний Самарканд, Навои, Курган-Тюбе. Мои спутники обижаются: хотят побродить по древним городам, посмотреть на старинные сооружения. Я обещаю все это на обратном пути, если сумеем сэкономить время. Оно у нас в самом жестоком дефиците.

Река Зеравшан, текущая издалека с гор, пробила путь через скалы, образовав очень живописный небольшой каньон. Его зовут Тамерлановскими воротами и связывают с историей этого жестокого и кровавого завоевателя. Проезжаем эти ворота. Далее — желтые лессовые холмы, голая, изборожденная следами домашних животных, земля. На полях хлопчатника в цветных одеждах работают женщины, пропалывают руками едва появившиеся проростки сорняков. Мужчин нет, они заняты другими делами, прополка сорняков — женская работа. Хрупкие росточки хлопчатника недавно появились над поверхностью земли. Пастбищ не видно, только вдоль самой дороги — узкая полоска сорняков и на ней всюду, привязанные за веревки, худые и жалкие коровы. Скот пасти негде. Страна страдает от монокультуры. Кое-где проглядывает сочная зелень посевов люцерны, еще реже — полоски винограда и совсем редко — выстроившиеся рядками деревья шелковицы.

Удод без хвоста, наверное, ему досталось от кошки, летит вдогонку за автомашиной. Этот прием известен для многих птиц. Наверное, рассчитывает схватить потревоженное звуком мотора крупное насекомое. Удоды тоже поднимают лепешки навоза, возможно, тем самым, подавая пример сорокам.

Сегодня 9 мая, день Победы. На дороге нас останавливает автоинспектор, спрашивает: — Куда едете? Все сидят по домам празднуют, а вы? Мы устали от пути через поселения и мимо сплошных полей, угнетены. Кое-кто заваливается спать, тем самым, коротая время. Вот и сейчас давно пора на ночлег, но нет нигде для него места.

Северный ветер принес прохладу, поднял в воздух белую пыль. Под вечер воздух очищается, пыльная завеса уходит к югу неясной далекой полоской.

Наконец вырвались из непрерывной цепи поселений и полей и в темноте, измученные, наконец, находим кусочек жалкой степи. Вокруг по горизонту сверкают огни поселений и среди них — красный факел горящего газа. Где-то бродят стада домашних животных и чабаны, громко покрикивая, пасут отары овец. Для чего ночью — не пойму. Один из них наведывается на наш бивак, как будто по пути, между делом. Светит яркая луна. Раздается жалобный вой шакала, зверь будто сетует на свою трудную жизнь среди оскудненной скотом земли. Ему со всех сторон отвечают собаки. Слышимость отличнейшая за десяток километров. Отчего так — понять не могу.

Прошедший день принес кое-что новое. Нашли на софоре зеленую гусеницу, завившуюся в верхушечных побегах, встретили софору с ярко-желтыми листьями, угнетенную каким-то заболеванием. Возбудителю заболевания принадлежит большое будущее для борьбы с этим злостным сорняком. На горчаке увидели галлы орехотворки, и галлы нематоды. Все они строго специфичные поедатели этого растения. День пробега не прошел напрасно.

Рано утром раздается звон колокольчиков и к нам подходит отара овец. Над стадами колышутся рога коз. Чабан на осле и собака рядом с ним останавливаются возле нас. Чабан с любопытством рассматривает нас. Расспрашивает. Проезжают два грузовика, заполненные людьми, останавливаются вблизи. Из машины слезают люди, рассыпаются полоской, что-то делают непонятное. Пригревает солнце, горизонт начинает колыхаться, в бинокль ничего не разглядеть. Грузовик оставляет людей, возвращается обратно, загруженный кустикам полыни. Они заготовлены ради отопления. Человек окончательно уничтожает и оголяет пустыню. Видимо снабжение населения углем слишком дорого. Здесь пустыня окончательно уничтожена. Сохранились лишь кое-где кустики боялыша. Не видно птиц, лишь вдали поет одинокий жаворонок. Бродят редкие муравьи крошки-кардиокондили, заблудился в ночном странствовании одинокий желтый муравей кампонотус, крутиться во все стороны, потерял направление, ищет его. Этот вид кое-как еще сводит концы с концами, разводит на корнях растений тлей, цикадок, щитовок, кормится их выделениями.

Началась массовая рубка ветвей шелковицы, деревья оголяют, оставляя одни коряжистые стволы. Несуразные и искривленные они подчеркивают безнадежно унылый ландшафт. Листьями шелковицы кормят гусениц шелкопряда. Шелководство служит подспорьем экономики страны.

Вьется черной лентой асфальтированное шоссе, мчатся по нему навстречу машины. Вдали однообразного пути показывается на горизонте полуразрушенное строение. Вскоре перед нами небольшой участок сухой вытоптанной пустыни. Здесь сохранились остатки караван-сарая «Раби-и-мелик», одиннадцатого века. Его ворота изумительны витиеватым орнаментом кирпичной кладки, настоящая поэзия, выраженная в камне. Вокруг него могилки и масса разнообразных осколков гончарной посуды. Когда-то здесь бурлила жизнь и ушла, сметенная нашествием монгольских орд. Ничто не вечно…

Тут же и мавзолей, вокруг него остатки былых построек, а также грунтовые захоронения. Они закрыли его основание слоем в пять-шесть метров. Прошедшая зима была многоснежной, а весна дружной. Талые воды промчались в проем мавзолея и залили его озерком. Воду мгновенно зачуяли поденки, отложили в нее яички и сейчас в тени отплясывают брачные танцы, бросаясь из стороны в сторону, вверх и вниз. Странно видеть это нежное насекомое среди тишины в маленьком мирке среди обожженной солнцем сухой и жаркой пустыни.

По стене мавзолея ползет ящерица-геккончик. Уставилась на нас странными, со щелевидными зрачками, глазами. Геккончик перебрался на потолок и замер там кверху ногами. Хвост геккончика весь в шипах, как напильник-рашпиль, на пальчиках — мельчайшие шипики.

Среди разрушенных могилок носятся оголтелые муравьи-тапиномы, из норок высовываются большие ящерицы агамы. Чем они питаются в этой обездоленной пустыне?

На воротах караван-сарая в выбоинах глины поселились воробьи и индийские скворцы майны. Самую большую выбоину заняли сизоворонки. Птицы громко галдят, нарушая покой и тишину пустыни.

У реки Заравшан вся долина возделана до предела полями хлопчатника. Лишнего не оставлено ни кусочка земли. Купаемся в реке, смываем грязь, затеваем стирку. К нам сбежались ребятишки, очень заинтересовались нашей Зорькой, пораженные ее длинными ушами. Один допытывается: не раскрасили ли мы свою собаку черными пятнышками. Здесь никто не видал таких собак.

Дамба канала, идущего из реки, покрыта верблюжьей колючкой и каперцами. Кое-где розовеют кустики тамариска. И все! Приглядываться не к чему. На толстых сочных стеблях каперца видны крупные галлы. Внутри галла большая камера и в ней — крохотная гусеничка. Хозяйка обширной квартиры неопрятна, в одном конце ее убежища устроена уборная. Большинство галловых насекомых не опорожняют свой кишечник, он закрыт, пока не станут взрослым насекомым. Рассматриваю другие галлы на этом растении. Везде по разному. В одном хозяйку-гусеницу гложет личинка наездника, в другом — в стенке прогрызено отверстие и прикрыто занавеской из паутиной ткани. Значит, скоро гусеничка окуклится. Став бабочкой, она, лишенная грызущих челюстей, нуждается в заранее приготовленной дверке. В третьем галле гусеничка отделила уборную тонкой кисеей, изолировалась от нее. И, наконец, нахожу в галле куколку. Скоро из нее вылетит бабочка.

Всюду видны муравьиные холмики и на них следы ящериц. Вот одна линейчатая ящеричка терроризировала несчастных муравьев, и те боятся выходить наружу, сидят в своем подземелье. Ящерица охотиться за муравьями не спроста. Вся земля возделана под хлопчатник, других насекомых нет.

Спала жара, и муравьи жнецы вышли на охоту. Они не боятся линейчатой ящерицы, видимо, не съедобны для нее. Вместе с рабочими выбрались на поверхность и две самки, бродят вокруг. Увидали меня, испугались, скрылись. Странные жнецы, почему у них несколько самок, наверное, лишние. Они не прочь уйти в другой муравейник, но куда? Самки на поверхности явно не у дел, не кладут яички. Их не уничтожили, наверное, свои, облетавшиеся, живут просто про запас, вдруг пройдут тяжелые времена, оживиться пустыня, возникнут новые поселения этого ее труженика. Напрасные надежды!

Появляется еще одна самка жнецов, слишком черная с матовой головой, другого вида. Пытается проникнуть в чужое владение. Но ее проделка не удается. Вскоре ее выволокли наружу, оттащили в сторону. Теперь ей следовало бы покинуть негостеприимных хозяев. Но у нее, отчаянной, завидная настойчивость или, быть может, сознание безвыходности придает такую смелость. Она вновь подползает ко входу в муравейник, преодолевая сопротивление хозяев, скрывается в его входе. Что теперь будет с нею? Жду терпеливо.

Опять выволокли наружу чужестранку, распяли за ноги. Появился палач, отсек брюшко, утащил в свой дом на съедение. Бродит самка без брюшка вокруг чужого жилища, жалкая, несуразная неудачница. Теперь она не опасна и никто не обращает на нее внимание, понимают, что она собою представляет. И сама она, будто сознавая свою обреченность, уже не пытается повторить бесполезные попытки обретения пристанища, так себе бродит без цели и без смысла…

На белой и ровной площадке в стороне от дамбы высится аккуратный, размером с обеденную тарелку, конус над входом в муравейник. Он очень похож на миниатюрную модель кратера вулкана, построен по идеально концентрической системе. Под ним располагается жилище муравья-бегунка. Такие идеально аккуратные конусы строят многие муравьи. Как они ухитряются возводить идеально круглый конус — трудно понять. Человеку для этого необходимо делать соответствующие промеры, предварительно начертанный план строительства, управление землекопами. Муравьи же трудятся сами по себе, каждый занят делом, конус растет с самого начала ровненький, аккуратный, плод труда многих тружеников, каждый из которых совмещает умение и навыки проектировщика, рабочего и архитектора. Может быть, муравьи, насыпая конус, руководствуются чувством наклона: рабочий несет груз земли в челюстях по наименьшему наклону, благодаря чему все время происходит выравнивание очертания конуса. Но для соблюдения этого правила, каждый, показавшийся с грузом из подземелья, должен тратить, хотя бы несколько секунд, не мешкая и не задерживаясь, но все строители сразу направляются в одну из сторон. Загадка строительного искусства муравьев остается нераскрытой. Такая идеальная форма конуса необходима и особенно хорошо выражена на солончаках, на участках пустыни совершенно голых и гладких. Если прольется дождь хотя бы и редкий, конус защитит от воды подземелье. Он — настоящая дамба от наводнения без слабых участков, где вода, найдя наименьшее сопротивление, совершила бы свою разрушительную работу.

И опять дороги, дороги, бесконечные и скучные. И встречные машины. Но не только. На большой арбе едут два живописных седобородых старика в халатах, чалмах, а рядом их обгоняет молодой парень на мотоцикле. По обочине дороги трусит на ишачке пожилая женщина в национальной одежде, на встречу ей мчится на легковой машине семья узбеков.

Облитый солнцем древний город Бухара. Светлая земля, светлые домики, светлое небо, все светлое, сверкающее и слепящее глаза. Старинные здания, глиняные лачуги и некоторые из них на фундаменте из древних квадратных кирпичей. Высокие минареты и на вершине каждого гнездо аистов, сложенное из сучьев, такое же старое, как и сам город. И контрасты: старики в чалмах, и халатах и молодежь в современной одежде, ослики, караваны верблюдов и между ними — автомобили.

Новый город растет рядом со старым, уходит к югу от древнего, навевающего ощущение суровой средневековой дикости, своенравия, религиозного фанатизма, беспредельного могущества власть имущих и бедности обездоленных. Старый город — свидетельство давно минувших дней исчезнувшего мира. Что осталось от людей, строивших храмы, мавзолеи, и думается, зачем они убивали друг друга, сутяжничали, добивались богатства и власти, множили себе подобных, забывая о мимолетности и суетности человеческой жизни.

На самой высокой и красивой башне аист на гнезде меланхолично перебирает клювом перья. Несколько других гнезд пустует. Птицы постепенно исчезают из обездоленной человеком природы, исчезают вместе со старой жизнью. Чем им кормиться на хлопчатнике?

Бухара позади. Вновь перед нами поля хлопчатника, сиротливые деревья тутовника, и вдруг перед нами будто другой мир — песчаная пустыня, саксаул, джузгун, разукрашенный светлыми шариками семян, песчаная акация и — жара с ослепительным солнцем.

Радуюсь песчаной пустыне, здесь все же природа меньше изменена человеком, и можно увидеть, что-либо интересное из жизни ее обитателей. Светлый и прозрачный саксаул украшен едва заметными цветами, крохотными, меньше булавочной головки, почти неразличимые желтые звездочки. Краснеют маки, желтыми пятнами расположилась пустынная ромашка. Местами выстроились высокие ферулы. Саксаул цветет рано. На каждой его веточке сотни цветов, на всем же дереве их, наверное, сотни тысяч. Но его цветы без запаха и не нарядно дерево в период своего цветения. Вскоре цветы саксаула исчезнут, превратятся в едва заметные бугорки, замрут на долгое жаркое лето, чтобы не отнимать у растения лишнюю влагу в трудное время жизни, и только осенью, когда уймется жара и кое-когда начнут перепадать скудные дожди, из замерших цветков неожиданно разовьются большие круглые семена, окруженные зелеными, розовыми, иногда даже красными летучками, очень похожие на настоящие цветы. Только тогда дерево становится веселым и нарядным.

Меня интересует, кто опыляет цветы этого дерева пустыни. Думается ветер, как уверяют ботаники. Но оказалось еще и насекомые. И самые разные. Вот на желтую звездочку присел крохотный комарик. Покрутился, что-то сделал и полетел дальше. А вот угнездилась на цветке большая муха-пестрокрылка. Рядом с цветком она будто слон с чайным блюдечком. И что ей делать на этой элегантной крошке? Массивным хоботком муха ощупывает желтую точку, тщательно, деловито, потом степенно перелетает к другому цветку. Ничего не подделаешь, в пустыне и цветок саксаула находка, здесь все на счету, и до предела используется.

Кое-как находим съезд в межбарханной низинке, останавливаемся возле кустиков саксаула, изнывая от жажды и жары, упиваемся горячим чаем. Дует легкий ветерок. Его порывы приносят облегчение. Иногда между барханами он поднимает тонкую белую пыль и плавно проносит ее мимо нас облачками. Когда же порыв ветра стихает и воздух тянет ровно и плавно, я вижу на глиняной площадке крошечные облачки пыли. Будто кто-то ее выбрасывает из-под земли наружу. Странные облачка! Придется выбираться из спасительной тени, бросаемой машиной, узнавать, в чем дело.

Подхожу к облачку и вижу необычное: в небольшом углублении, диаметром с пятикопеечную монету, трудятся десятка два светлых, как песок, песчаных муравьев-бегунков, удивительных созданий пустыни. Расположившись, как попало, в разброс, каждый старательно, быстро-быстро работая ногами, подбрасывает тонкую взвесь белой почвы кверху и она медленно плывет по ветру облачком. Здесь песчаные бегунки расширяют свое подземное жилище, по-видимому, ставшее тесным. На песке они всегда работают, как полагается конвейером, перебрасывая песок, друг другу, с величайшей быстротой размахивая ножками и, каждый муравей похож на собаку, роющую яму — частицы песка так и летят кзади между расставленных в сторону ног. Но здесь между барханами нет песка, а тонкий лес не перебросишь как песок. Бегунки отлично приспособились к своеобразной обстановке, работа их идет успешно, ладно и ямка растет с каждой минутой.

Я хорошо знаю этого муравья, изучил многие его особенности жизни, но такое вижу впервые, чтобы муравьи использовали ветер в своей деятельности. Удивительный народец муравьи, удивительны отсутствием стандарта поведения, столь обыденного в мире насекомых.

Светлый бегунок — типичный обитатель песчаной пустыни, отлично к ней приспособился. Он хорошо ориентируется по каким-то особенным правилам, не пользуясь обыденными пахучими следами, принятыми в муравьином обществе. На сыпучем песке, легко перевеваемом ветром, они бессмысленны. Но, как и почему бегунки песчаники оказались на для них совсем несвойственной лёссовой почве между барханами? Видимо когда-то здесь был бархан, но постепенно передвинулся по ветру в сторону, а когда стал исчезать, то бегунки, углубляя свое жилище, оказались на основании глинистой пустыни.

Солнце садится к горизонту. От кустов, чеколаков^[5] и от барханов появляются синие тени. Затихает ветер, теперь он не помощь муравьям и поспешная их работа прекращается. Утомленные строители скрываются в подземелье.

Когда я остановил машину, к нам тот час же примчался клещ Гиаломма азиатика. Быстрый, торопливо семеня ногами, он поспешно стал карабкаться на мою ногу. Сламбек его увидел впервые и испугался: уж слишком большой, да к тому же такой смелый и уверенный. Заползая на человека, этот клещ к нему не присасывается и, как бы распознав, что добыча не его, покидает прочь и в этом отношении представляет исключение среди кровососущих иксодовых клещей.

Обычно клещ, присосавшись, сидит на теле несколько дней, пока не раздуется от крови до размеров с фасолинку. Какой же человек допустит на себе напитавшегося до такого размера кровососущего паразита! И не только человек, но и, наверное, обезьяны тоже. Так что вряд ли найдется в природе хотя бы один клещ, давший потомство на крови человека. Присасывание клещей к человеку биологическая бессмыслица. Но «осознал» эту бессмыслицу только клещ пустыни Гиалома, приспособился, конечно, инстинктивно распознавать ошибку. Длительный естественный отбор сделал свое дело. Не умевшие распознавать человека от других крупных животных погибали, не давали потомства. Лесные клещи не достигли этой премудрости и продолжают присасываться к человеку — к тому же его нередко заражая энцефалитом. Не поэтому ли клещ пустыни так себя ведет, что слишком давно соседствует с человеком, и на открытых пространствах, где зародилась жизнь далеких предков человека.

Не забавно ли это мое убеждение: клещ Гиаломма азиатика индикатор колыбели Хомо сапиенс — Человека разумного. Современные эволюционисты на основании находок костных остатков предполагают появление прямоходящего предка человека на территории восточного побережья Африки. Но при чем же пустыни Средней Азии? Другие близкие виды рода Гиаломма, к которому принадлежит наш вид быстроход-кровопийца, обитают тоже на открытых пространствах этого континента. Вообще же в пустынях Африки и Средней Азии много сходных видов разных животных, млекопитающих, пресмыкающихся и даже беспозвоночных, то есть и клещей, да и растений тоже.

Среди кустов саксаула вижу целый городок круглых холмиков с отверстием посредине в каждом. И возле них — никого. Беру лопатку, копаю. В ходах и камерах — никого. Странный городок. Будто вымерло все поселение. Кому же оно принадлежит? Наверное, спрятались от жары поглубже, в прохладу. Еще несколько минут работы лопаткой и на поверхность земли выскакивает возбужденная толпа больших, глубоко черных, размером в два сантиметра муравьев-кампонотусов. Я знаю этого муравья понаслышке, но вижу впервые. Так вот какой самый большой муравей нашей страны, исконный южанин! Ему, такому великану, показываться днем на поверхности земли опасно. Уж очень велик, заметен, лакомство для зверей и птиц. Вот и приобрел черную окраску.

Полюбовался великаном, мысленно извинился перед потревоженной семьей за принесенное разрушение, оставил спящий городок в покое. Но какая жара! Даже в верхних слоях помещения муравьи не оставили полагающихся сторожей.

Плоды джузгуна крупные до полутора сантиметров в диаметре и в многочисленных отростках. Опираясь на них, они легко катятся по ветру по гладкой поверхности песка. Здесь кто-то отгрыз мохнатые отростки на плодах и добрался до семян. Интересно узнать, кто этим занимается. Начал поиски и нашел ярко-красную гусеницу с белыми полосками. На поверхности светло-зеленого плода гусеничка хорошо заметна, ей не место на этом джузгуне, а на другом — с красными плодами. Нелегко гусеничке разобраться в окраске плодов, тем более, когда на одном и том же кусте они могут быть и светло-зелеными и ярко-красными.

И еще маленькая находка. Крохотная гусеничка вгрызлась в кончик зеленого стволика джузгуна, выела сочную мякоть, оставив только белую наружную оболочку и соорудила себе что-то подобное вроде воздушной квартиры. Потом внутри стволика прогрызла отверстие, возле него построила паутинный футляр снаружи чехлика, и в него перенесла все шарики испражнений. Затем из них сплела своеобразный и прочный чехольчик и тогда только приступила к пиршеству на другом членике стволика растения, но уже на положении свободно передвигающейся по растению со своим защитным домиком. В процедуре строительства непонятна одна деталь поведения: конец чехольчика состоит из оболочки выгрызенного изнутри первого членика. Какой прок от этой воздушной нашлепки и главное, как она прикрепляет его? Все здесь рассказанное — результат просмотра множеств гусеничек на различных этапах ее работы.

На барханах и межбарханных понижениях встретил муравья-фаэтончика. Удивительны эти муравьи быстротой и торопливостью движений. Едва мы садимся обедать, как мгновенно вокруг нас собирается их целая команда, растаскивают крошки еды, торопясь и обгоняя друг друга. Сигнализация у них отработана отличнейше и новость, связанная с появлением добычи, разнеслась с необыкновенной быстротой. Сам бегунок на длинных ногах с высоко поднятым кверху брюшком, отдаленно напоминает облик фаэтона и кажется необычным созданием. Для чего он поднимает кверху брюшко, сказать трудно. Очевидно, чтобы уменьшить перегрев от горячей поверхности раскаленной почвы.

На вершинке солодки собралась колония крошечных черных тлей. У них, как полагается, тот час же появились крошечные телохранители: со всех сторон коровушек обсели малюсенькие светло-желтые муравьи-лептораксы. Они доят тлей, они же их и охраняют. По тле и муравьи.

Наконец встретил давно желанного туркестанского таракана. Мирное малоподвижное создание, размером немного больше диаметра пятака монеты, без крыльев, почти полушаровидной формы, покрытое толстой оболочкой, предохраняющей тело от потери влаги, столь драгоценной в сухой и жаркой пустыне. Самцы таракана — еще его называют черепашкой за внешнее сходство с черепахой, крылатые, совсем не похожи на самок.

И еще необычная находка. В песках бродят разные крупные жуки-чернотелки. Их тело одето в плотный панцирь, облегающий со всех сторон и тоже ради предохранения от высыхания. Крыльев у чернотелок нет, жуки не могут летать из-за толстого панциря. В одном месте, по-видимому, случайно сбежались жуки и застыли, обратившись, друг к другу головами, образовав круг. Мои спутники решили, что у жуков просто, столь выраженная у человека, наклонность к периодическим совещаниям.

Но пора прощаться с песчаной пустыней и продолжать путь дальше. Едва снялись с бивака, как подъехали к переправе на барже через великую реку пустыни Амударью. Здесь уже скопилось много автомашин, повозок, скота и пассажиров. Вскоре за переправой вступаем в четвертую на нашем пути республику Средней Азии — Туркмению и въезжаем в город Чарджоу. После него наш путь идет на восток по направлению к пятой республике — Таджикистану вдоль Амударьи и на некотором от нее расстоянии.

Всюду пески, барханы, они радуют, все же не посевы хлопчатника, где нам делать нечего. Находим съезд с дороги и немного застреваем в сыпучем песке. Утром 12 мая ветер нам принес прохладу, на термометре 16 градусов и мы, прожаренные в пустыне, зябнем, кутаемся в теплую одежду. От нашей стоянки недалеко канал. С наступлением сумерек громко запели сверчки, и симфония их концерта продолжалась всю ночь. У сверчков уже молоденькие большеголовые детки. Они голодны, по-видимому, и таскают с нашего обеденного брезента крошки хлеба.

В одном месте увидали с дороги тугай рядом с песчаными буграми, обрадовались, поехали к нему. Здесь оказалась густая роща из разнолистного тополя-каратуранги, лоха и тамариска. С одного края рощи среди деревьев светлели надгробия полуцилиндрической формы из простой насыпи земли. По концам насыпи вбиты длинные колья с привязанными на них кусочками материи. Роща оказалась кладбищем. Прекрасное укрытие от солнца покорило нас и мы решили смириться с перспективой ночлега рядом с усопшими, полагая, что наибольшую опасность все же представляют здравствующие.

Едва мы выбрали место в тени группы деревьев, как с ближайших зарослей раздалось громкое и резкое какое-то необычное подобие кваканью лягушек. По-видимому, недалеко располагалось болотце или озерко. Захватив с собою портативный магнитофон, я направился в сторону звуков. В то время я увлекался попутно не только фотографией, но и охотой с магнитофоном за голосами животного мира.

Никакого, конечно, болотца, не нашлось в этом сухом леску. Зато надо мною раздалось громкое хлопанье крыльев и визгливое и пискливое кваканье общества каких-то невидимок. Неразличимые среди густой зелени деревьев, демонстрируя свое возмущение набором разнообразных звуков, копошились какие-то существа. Но какие?

Осторожно подхожу поближе и среди ветвей деревьев различаю множество сложенных из прутьев пустых гнезд. Оказывается, я попал на колонию каких-то птиц. Чтобы лучше разглядеть незнакомцев, кое-как, преодолевая густые заросли кустарников и основательно о них исцарапавшись, добрался до небольшой полянки и только тогда увидал мелькающих среди веток квакш, голенастых птиц, немного похожих на серых цапель, значительно меньше их размерами. Головы квакш украшали тонкие и нежные, как ниточки, белые перья. Начинаясь с затылка, они простирались назад над спиной почти до основания хвоста.

Квакши оказались очень пугливыми, но вместе с тем и любопытными. Они без конца подлетали ко мне и во время полета, изображая страшный испуг, круто завернув, мчались обратно, ловко маскируясь среди зелени веток, и я вскоре оказался как бы в окружении этих своеобразных обитателей погребальной рощи. Из-за густого переплетения ветвей на меня смотрело великое множество желтых немигающих и злых глаз. Но достаточно было мне сделать резкое движение, как все птицы мгновенно и одновременно взлетали в панике, дружно поднимая истошный гвалт.

Здесь в этой колонии находилось не менее нескольких сотен птиц. Гнезда их были пусты, птицы несли в клювах прутья, еще не наступило время вывода потомства.

Нагляделся на квакш, записал их крики на магнитофон и повернул обратно. Меня заметили откуда-то появившиеся сороки и громко негодующе застрекотали на всю рощу. С одного гнезда слетела большая ушастая сова. Она уже обзавелась семьей, на ее гнезде сидело три птенца, покрытые белым пухом. Тараща глаза, они защелкали клювами: направленный на них телеобъектив фотоаппарата им явно не понравился. Разглядывая через объектив фотоаппарата птиц, я увидел, как один из них то зажмуривал, то открывал поочередно глаза. Ради чего совершалось это представление, понять было трудно.

Возвращаясь к биваку, я подумал о том, что, судя по поведению птиц, эта роща не посещается человеком, покой усопших не полагалось беспокоить, и только мы по своему неведению вторглись сюда на стоянку. Но искать другое место для бивака уже не было времени.

Каждую, даже короткую стоянку я использую для осмотра живых существ. Вот сейчас заметил на основании зеленых побегов джузгуна галлы. Выросший галл раскрывался на две половинки, подобно чемоданчику, и из него выбирались хозяева — листоблошки. В это время божьи коровки лакомились хозяевами, еще не успевшими покинуть свое заточение. Как только квартира оказывалась свободной, в нее забирались маленькие зеленоватые тли. Их тот час брали под охрану вездесущие муравьи ради подачек сладких выделений. В галлы, не защищенные муравьями, заползали маленькие хищные гусенички бабочек, личинки златоглазок, мух-журчалок и жуков-коровок. Они очищали галл и его жителей подчистую. В пустыне каждое растение, каждая щелка, листочек, цветок, корешок, семя — все имеют своих многочисленных разнообразных поедателей.

К роще примыкали песчаные барханы, за ними — канал. Вода в нем хотя и прозрачная, но солоноватая, видимо, канал проложен из пойменных озер Амударьи. За каналом стрекочет трактор, на прицепной тележке он везет большой ворох кустарничков кермека, заготовленного на топливо. И здесь пустыня безжалостно обнажается и песок страгивается с места. Если так будет продолжаться дальше, песчаная пустыня станет напоминать безжизненное пространство Сахары, а песок — отправившийся путешествовать по воле ветра, начнет засыпать сельскохозяйственные посевы и поселения. Тогда и спохватятся жители этого края и будут вынуждены тратить немалые средства на восстановление обездоленной пустыни. В царстве недальновидности только плохое учит хорошему.

Большая роща, приютившая нас на ночлег, захламлена сухостоем и кустарничками, могущими служить отличным топливом. Но она священна, неприкосновенна, служит приютом, ушедшим из мира сего, не должна использоваться на потребу хозяйственных интересов здравствующих. Сюда, в этот редко посещаемый уголок, собрались звери и птицы. Здесь, кроме квакв, воркуют египетские горлинки, кричат синицы. Но не слышно кукушки, не видно удодов.

Едва солнце зашло за горизонт, в рощу прилетела целая стая сорок. Птицы подняли оживленную перекличку. Видимо пожаловали сюда на ночлег со всех сторон с большой территории. Подобному сборищу вряд ли поверят орнитологи. Но факт упрям и очевиден. Здесь же они гнездятся вместе с кваквами. У них гнезда открытые, только слегка смазаны глиной. На севере сороки делают шаровидное гнездо с полостью в центре.

Когда стемнело, наша собака стала усиленно обнюхивать воздух и, чем-то недовольная, ворчать. Что-то унюхала. И вдруг тонко и противно завыл шакал, ему тот час же ответил с десяток таких же голосов. Концерт получился очень внушительным, неприятным и переполошил нас. Собака же долго не могла успокоиться, очень ей не понравились шакалы.

Ночью плохо спалось. Ворочалась и ворчала Зорька. Умница, лаять она не посмела, понимала, что будить спящих не полагается. Душный воздух застыл и в нем стал явственно ощущаться трупный запах. Я очень пожалел, что мы остановились в роще, свежее захоронение располагалось от нас совсем близко. Судя по всему, труп не закапывался, а согласно традиции клался на землю и над ним возводился холм из земли.

Утром с облегчением покинули рощу, вначале так нам приглянувшуюся. Наш путь пошел по кромке знаменитой пустыни Каракумы по территории Туркмении. Вокруг — барханы, поросшие кустарничками. Дует ветер и, кое-где, полосы песка перегораживают асфальтированное шоссе. Приходится их преодолевать с разгона, оставляя после себя глубокие борозды.

Едва солнце склонилось к барханам, всюду оживились муравьи-бегунки, муравьи-фаэтончики и принялись за оживленное строительство. Потянулись за семенами трав муравьи-тапиномы, муравьи-жнецы. Все они летом предпочитают ночной образ жизни. Днем же жарко и опасно из-за своих врагов-ящериц. Часто тропинки жнецов и тапином перекрещиваются, но походные колонны не мешают друг другу и сами муравьи не враждуют. Но на перекрестках дорог слишком большое их оживление, муравьи все же немного мешают друг другу.

В следующий ночлег жаркий и душный, брезентовый тент, разосланный на ночь, сильно резонировал от копошащихся на земле под ним насекомых. Еще кто-то по нему царапался громко и бесцеремонно. Утром виновники беспокойства объявились, ими оказались хрущи. С десяток этих крупных жуков ползало между постелями.

Наш путь продолжается дальше по кромке Каракумов к селению Керки. Ранее намеченный маршрут на Мары оставлен из-за недостатка времени. По пути часто останавливаемся, обследуем растения. Горчак исчез, его здесь не стало, но софоры очень много. Иногда вдоль дороги тянутся все те же посевы хлопчатника с шелковицей, уже отдавшей все свои зеленые листья ради воспитания гусениц шелкопряда.

Недалеко от Керки проезжаем посевы обильно цветущей фацелии. Запах ее посевов сильный, пряный. На фацелии гудят пчелы — вот почему на проводах телеграфной линии возле посевов этого растения собралась большая стая воробьев. Они подлетают к растению, хватают насекомых-опылителей и вновь устраиваются на проводах ради того, чтобы насладиться добычей. Нашли поживу. Кто бы мог подозревать в воробьях истребителей пчел. Обычно этим занимаются щурки.

Иногда недалеко от дороги видны причудливые мавзолеи, но в форме цилиндров, будто цистерны для воды или для горючего, или купола, сидящие на общей основе, или сложные старинные постройки в узорах из кирпичей. Часты развалины древних средневековых крепостей, источенные ветрами и дождями, застывшие свидетели бурных событий давно минувших дней древней земли. На полях вблизи поселений работают женщины и девочки смуглые, тонкие, хрупкие в длинных почти до щиколоток красных национальных платьях. Тяжело на душе видеть этот жестокий детский труд.

В Туркмении более всего сохранился арийский тип лица и влияние монголоидной расы меньше, чем у узбеков, киргизов и казахов.

Всюду властвует неумолимая жара, тело покрывается потом, солнце льет жаркие лучи на иссушенную зноем землю. А ящерицам и змеям нипочем высокая температура и будто ее даже не хватает. Они забираются на горячий асфальт и в блаженстве греются на нем. Безжалостные водители грузовых автомашин давят этих несчастных животных. Научатся ли пресмыкающиеся когда-либо избегать дорог, произойдет ли в этом отношении естественный отбор?

Мелькают верстовые столбы, ветер, несущий пылинки и песчинки стер с них цифры, обозначающие километры. Там, где дороги пересекают солончак, и воздух не насыщен песком, по верстовым столбам угадывается протяженность нашего маршрута. По обочинам дорог часта верблюжья колючка и софора. Здесь они как сорняки. Верблюжья колючка покрыта белыми пятнами пены, а под самыми растениями — мокрая земля. Это работа небольшой цикадки-пенницы, высасывающей соки растения.

На джузгунах торчат полые внутри чехольчики. В них живут гусенички бабочки. Изогнувшись скобочкой, они высовывают рядом с головкой кончик тела и, удовлетворяя любопытство энтомолога, награждают его кусочком черного испражнения.

В Керки как всегда мелкие заботы, закупка продуктов, бензина, почта и — раздумья: ехать ли в Кушку на самую границу с Афганистаном. Недостаток времени отсекает ранее составленный, более по несбыточным желаниям, маршрут. Закончив дела, направляемся на переправу через Амударью, уже в обратном направлении с правого берега на левый. Поднимается ветер, несет тучи пыли и песка. Желтые воды реки покрываются белыми барашками волн, светлая мгла, повисшая в воздухе, закрывает противоположный берег.

Могучая широкая река вся в отмелях, косах и островах. Очень много ила и песка несут ее желтые воды. Такую воду почитают земледельцы, она плодородна.

Как всегда паром загружен до предела. На него въезжает Газик пограничников. Водитель вытаскивает из кабины чудесного волчка. Птица, высоко подняла кверху клюв, смотрит на нас желтыми глазами. Она залетела в пустыню, потеряла ориентир, ослабла, заблудилась. Ничего не желает есть. Иногда, защищаясь от назойливых зевак, угрожающе раскрывает клюв, будто собираясь нанести защитный удар по воображаемому противнику. Ее немигающие глаза смотрят холодно и враждебно.

Пограничник рассказывает: — Есть у нас много змей. Есть гюрза и эфа. Все они страшно ядовиты. Вчера гюрза бросилась на служебную собаку, обвила ее кольцами, ужалила три раза. Возможно, неопытный пес на нее сам напал. Верный помощник пограничников прожил всего четыре часа после ужаления. Гюрза самая коварная и опасная. С коброй проще. Левой рукой перед ней надо помахивать белым платочком. Змея поднимает голову, покачивается из стороны в сторону и перед тем, как броситься на платок застывает. В этот момент ее легко ухватить сзади правой рукой за шею.

Возле заставы часто пробегают джейраны. Когда хотят пить, теряют осторожность, не боятся человека, даже подходят к самой заставе. Иногда пропадают от жажды. В пустыне нашли недавно шесть взрослых и трех малышей, все погибли. Выносим им воду в корытце за ограду. Бросаются к воде, не обращая внимания на нас.

— Вы, наверное, стреляете их? — спрашиваю я.

— Что вы — отвечает пограничник. — Очень красивый зверь. Да со стрельбой у нас на заставе строго. Не разрешается стрелять.

Продолжает рассказывать. Много шакалов. Один раз в наших запасах протухла туша барана. Выбросили ее. Так сбежалось столько шакалов, такой вой подняли.

На будке парома сидит пара горлинок. Самец нахохлился, токует, старается, что-то выговаривает своей подруге. Потом, закончив разговор, обе птицы, бесстрашно лавируя по палубе между автомашинами, ногами пассажиров и животных, затевают шумную погоню друг за другом. Обстановка переправы им хорошо знакома. Птицы свили себе гнездо в одной из ниш понтона.

С машины на машину перелетает парочка трясогузок. Они ловко склевывают мух, крутящихся возле ослов и лошадей, семенят ножками по палубе. У них тоже здесь гнездо. Понтонщик смеется: — Это наши бесплатные пассажиры. Они у нас всегда гнездятся.

Вечером понтон причаливает к правому берегу Амударьи и поселка Киркачи. Здесь его стоянка до утра. Горлинки перепархивают на берег, садятся на забор, трясогузки бегают по берегу у самой кромки воды, разыскивая поживу.

Теперь мы снова в Узбекистане и держим путь к городу Карши, но вскоре устраиваемся на ночлег в песчаной пустыне на ровном большом такыре среди барханов, поросших джузгуном, саксаулом, кермеком. Над нами безбрежное синее небо без единого облачка.

Ночью спалось плохо, воняло бензином от походной плитки. Только под утро подул прохладный ветер. Когда над равниной взошло солнце, раздались мелодичные позвякивания ботала с одной стороны — от отары овец и хриплые крики лисицы — с другой. Пора вставать.

Разошлись с бивака в стороны. С бархана вижу как от машины, перепрыгивая через кустики, мчится длинный Кайрат, за ним шариком катится низенький Сламбек. Что-то случилось, надо поспешить к ним. Оба энтомолога, оказывается, гоняются с фотоаппаратами за жуками навозниками. Черные рыцари ожесточенно дерутся из-за куска навоза, сражение между ними идет не на шутку. И, видимо, не спроста. Жукам нечего есть, скот перегнали в другие места. Сламбек пытается помешать междоусобице, отнять кусок навоза. Кайрат кричит ему:

— Не тронь навоз!

— Почему? — недоумевает Сламбек.

— Как ты не понимаешь, мой навоз!

— Как это так, твой? Жука навоз.

— Ничего ты не понимаешь, — сердится Кайрат — говорю тебе, мой навоз. Испачкаешься.

Сламбек понял, в чем дело, отдернул руку. Жук-победитель прячется с куском добычи в ближайшую норку.

Не ожидал у священных копров увидеть такие повадки. Они — специализированные поедатели только навоза лошадей, как в пустынях Казахстана. Впоследствии оказалось, что в Средней Азии обитает не один вид, а целый десяток видов похожих друг на друга священных копров и, возможно, каждый обладает своими особенностями образа жизни и питания.

Вечереет. Солнце заходит за тучи, книзу от них тянутся полосы сухого дождя, (капли воды, засыхая в сухом воздухе, не долетают до земли). На ровной и плотной поверхности хорошо стелить постели и не надо убирать камешки, веточки и разный растительный мусор.

Утром наш лагерь как встревоженный муравейник, каждый занят своими делами, свертывают спальные мешки, готовят завтрак. Неожиданно к брезенту, разосланному на земле, примчался скарабей с кусочком навоза. Осторожно я отбросил в сторону его добычу. Испуганный жук застыл с распростертыми в стороны ногами, будто умер. Мне жаль его, отношу его к куску навоза. Через несколько минут примчался другой скарабей к тому же самому месту, что и первый и тоже с навозной добычей. За ним заявился третий. В общем, задали мы жукам работу!

По такыру издалека видно все хорошо во все стороны. Как в величайшей спешке несется еще несколько жуков. Вскоре мы атакованы шестью навозниками, и каждый со своим грузом. Вокруг голо и ровно, как на паркете и поэтому им, наверное, нравится наш большой брезент, они намерены под него забраться и в укрытии предаться долгожданному завтраку. Мы усиленно отбрасываем жуков в стороны, но они все с завидным упорством возвращаются обратно. Тогда, догадавшись, переносим на лопате наших визитеров к песчаным холмам и там они дружно закапываются, чтобы наедине спокойно насытиться. Пора и нам приниматься за завтрак.

Я раздумываю о странном поведении жуков. Только ли в брезенте дело. Наконец, кажется, догадываюсь, в чем дело, но не уверен окончательно. Ветер дул в сторону от нашего бивака. По ветру жукам легче катить шар и чтобы избежать конкуренции проще мчатся по ровному такыру.

Мой спаниель Зорька конечно отлично знакома со скарабеями, но если к ее морде поднести жука, ожесточенно размахивает головой или пятиться, будто упрашивая не беспокоить ее такой пакостью. Может быть, у собаки такая реакция из-за запаха совсем других жуков — чернотелок-бляпсов. Те очень вонючие. Но она знакома со многими обитателями пустыни, отлично различает жуков, знает ос, наловчилась ловко хватать и давить их зубами, успевая вовремя отбросить из пасти, чтобы не пострадать от жала. С удовольствием охотиться на комаров, слепней и уничтожает их, очень любит лакомиться большими певчими цикадами.

В тамариске вижу зеленого с золотистыми блестками крошечного слоника. Его личинки плетут ажурные, прочные, мелкоячеистые шарики-домики. Под лупой шарики поражают изяществом строения. В них отличная вентиляция воздуха и одновременно защита от врагов. — Настоящая масахана! — восхищается Сламбек (Масаханой в Средней Азии называют противокомариный полог, сделанный из марли и растягиваемый над постелью).

По барханам бегают забавные ящерицы песчаные круглоголовки, закручивают и раскручивают колечком полосатые хвостики, трясут ими, что-то сигналят друг другу, предупреждают одновременно врагов о своей недоступности и при опасности мгновенно тонут в песке. Милые кривляки! Их представления интересно наблюдать, не замечая быстро текущего времени.

Под кустиком джузгуна на светлом песке видны многочисленные черные точки. Они что-то означают, нет нигде в пустыне таких точек. Вглядываюсь в куст. Вот на одной веточке следы рыхлой паутины и множество линочных шкурок гусеничек. Оказывается здесь, собравшись кучкой, перелиняла многочисленная путешествующая семья джузгунового походного шелкопряда. Вылупившись из яичек, гусенички, братья и сестры, не расставаясь до взрослой стадии, путешествуют вместе походной колонной. На другой ветке кустарника следы тоже такой коллективной линьки, но шкурки уже значительно крупнее. Значит, проделав небольшой путь от ветки к ветке и усиленно питаясь, гусеницы основательно подросли.

Третья остановка для линьки сопровождалась трагедией: на стволике кустарника виднеется множество шелковистых кокончиков наездника агениасписа. Их родители поразили семью гусениц, отложив в них яички. Личинки съели тело своих хозяев и теперь, выйдя из гусеничек и сами, не мешкая, долго не лежали куколками, все кокончики пусты, на кончике каждого — аккуратные крышечки, сдвинутые в стороны. Природа позаботилась о контроле над численностью шелкопряда и куст чист. Где же остальные гусенички?

Приглядываюсь: едва заметная паутинная дорожка ведет к соседнему кусту. Там собрались остатки семьи, уже подросшие гусенички походного шелкопряда. Скоро они расстанутся, расползутся в стороны и, оказавшись в одиночестве, окуклятся, чтобы превратиться в бабочек. Расползутся заранее еще и для того, чтобы избежать внутрисемейного скрещивания.

Местами среди барханов лежат кучи песка, будто только что сваленного грузовой машиной. Они придают своеобразный и загадочный оттенок ландшафту. После раздумий начинаю понимать: это участки песка сильно слежавшегося и не совсем разрушившегося и спрессовавшегося под тяжестью находившихся над ними барханов. Барханы ушли, подгоняемые ветрами. Они ушли из-за того, что растительность на них была уничтожена человеком.

Песчаная акация — грациозный высокий кустарник с тонкими светлыми стволиками. Она давно отцвела и теперь украсилась крупными стручками бобиков. Ее темно-фиолетовые цветы видны издалека среди светлого фона пустыни и кажутся глубоко черными. Кто видал черные цветы?

На одной большой песчаной акации гудит и беснуется целая свора жуков-нарывников, очень нарядных, ярко-красных, со светло-желтой перевязью, отороченной черными каемками. Нарывников на юге много видов, и эти жуки явные южные, севернее в Казахстане их нет. Для них куст акации место свидания. Жуки слетелись к нему со всех сторон, справляя короткую брачную пору. Но сейчас на растении нет цветов, которыми обычно питаются нарывники.

Интересно, служит ли этот куст каждый год тем же самым целям или нет? Мне могут возразить, что подобное предположение абсурдно. Жуки отложат яички и погибнут, тем самым, закончив свои жизненные дела. Из яичек выйдут личинки, разыщут кладки яичек саранчовых, съедят их, превратятся в куколок и выйдут только предстоящей весной. Откуда детям знать место брачной встречи родителей? У насекомых память взрослых в известной мере передается по наследству, становясь так называемым инстинктом. Дети помнят, что делали предки и это помогает им жить. В Северной Америке, к примеру, есть такая бабочка монарх. Она осенью стайками летит к югу, возвращаясь обратно весною. Когда наступает вновь осень, новое поколение бабочек, направляясь на юг, летит точно по маршруту своих родителей и останавливается на отдых только на тех деревьях, на которых отдыхали их родители. Так их и называют деревьями бабочек монархов.

В том месте, откуда ушел бархан, на низеньких кустиках полыни вижу странные глиняные цилиндрики. Они извиваются причудливо и непонятно, образуя разветвления, переплетения и напоминают форму кораллов. Внутри трубочки полые, в них нет никого. Иногда в центре некоторых находится тоненькая полоска остатков стебля кустика, источенная со всех сторон. Некоторые трубочки идут в корни растений. Пытаюсь определить путь трубочек, разрываю песок. Они идут глубоко и, будто, конца им нет. Странные необитаемые трубочки! Потом узнал, это корни растений. Всасывая из почвы влагу, каким-то путем осаждают из нее соли и она постепенно одевает их чехлом. Потом когда растение отмирает, чехольчики остаются.

Как растения умеют обессоливать-опреснять своими корнями соленую воду? Нельзя ли разгадать секрет этой чудодейственной особенности и устроить им подобный биологический опреснитель. Человечество испытывает дефицит в пресной воде, и подобное изобретение сыграло бы огромную роль.

Рядом с биваком лежит аккуратная бугристая, будто сложенная из мелких комочков глины, палочка. Склоняюсь над нею, трогаю рукою. Она прочно прикреплена к земле. Тогда, приложив усилие, вырываю ее. Перед моими глазами открывается неожиданное. Глиняная палочка — это чехол, одевающий настоящую палочку из древесины. Вокруг палочки крутится тысяча желтых большеголовых насекомых. Испуганные светом, разрушением своего жилища, толпа незнакомцев быстро-быстро, подобно ручейку, скрывается в два обширных входа, ведущих в глубокое подземелье. Впервые вижу это насекомое в жизни, но тот час же узнал его. Это термиты, загадочные общественные насекомые. Их еще называют белыми муравьями, хотя принадлежат они к самостоятельному отряду насекомых.

Термиты ведут сложную жизнь, сходную с жизнью муравьев, но ушли в подземелья, приспособились питаться тем, что почти никому не нужно — отмершей древесиной. Они очень широко распространены и многочисленны в тропических странах. Многие из них приносят вред разрушением деревянных построек, и даже мебели. В природе они играют важную роль, перерабатывая отмершую древесину и превращая ее в гумус. Здесь их северная граница обитания.

Продолжаем путь в Карши, минуем пески и оказываемся в обширной и ровной, как стол, лёссовой пустыне с редкими кустиками приземистой серой полыни. В пустыне в стороне от дороги работают экскаваторы, снуют автомашины. В большую голую и выгоревшую каршинскую пустыню из Амударьи ведут большой канал с насосными станциями. Скоро здесь ничего не останется от пустыни, и она зазеленеет посевами хлопчатника. Хорошо? Конечно, хорошо! Страна получит дополнительную площадь для урожая сельскохозяйственных культур, а люди — продукты питания и работу. Но что станет с Аральским морем. От обеих великих рек пустыни усиленно отнимают воду и этот процесс пока неотвратим.^[6]

Карши большое и разбросанное селение. Изрядно поплутав по нему, находим дорогу на Термез, город на Амударье на самой границе с Афганистаном. Где-то там, не доходя до него, дорога сворачивает к столице Таджикистана — Душанбе. Там — наш конечный путь. Галловая нематода, враг горчака, впервые была найдена и описана из окрестностей этого города. Там же мы рассчитываем набрать галлы для расселения нематоды в Казахстане, помочь ей догнать стремительно расселяющегося хозяина.

Вскоре ровная пустыня остается позади, дорога взбирается на холмы, потом идут горы, округлые, выгоревшие, с редкими деревьями фисташки, дерева удивительного по своей засухоустойчивости. Иногда пересекаем скалистые ущелья с ручейками, бегущими по их дну. Здесь сказалась засушливая весна. Но вот перед нами горный перевал из Узбекистана в республику Таджикистан.

Перед долгим и тяжелым подъемом Заравшанского хребта предусмотрительно останавливаем машину, чтобы проверить воду в радиаторе, набрать воду в канистру. Пока этим несложным делом занимаются мои спутники, я рад короткой передышке. Рядом с дорогой бежит ручей. Высокие травы, разукрашенные красными маками, закрыли весь склон. В густой траве не найти муравейников: эти насекомые не любят тень, без тепла не растут их личинки и куколки. Разве только в одном месте, где виднеется кусочек земли, покрытый булыжником, кто-нибудь поселился. Да, здесь несколько камней с краев окруженных валиками из мелких комочков земли, их натаскали муравьи. Кто же под камнями?

Сколько было мною прежде поднято камней, но такой сюрприз никогда не встречался. Среди черных суетливых муравьев Тапинома ерратика и их многочисленного потомства, восседают степенные и будто даже важные солдаты муравьев Феидоля паллидуля. Они кажутся нелепыми со своей большой головой, в сравнении с которой маленькое туловище кажется крошечным придатком. Пока среди тапином, как обычно в таких случаях царит переполох, степенные рыцари головачи медленно пробуждаются, лениво шевелят усиками, постепенно включаются в общую суматоху.

Солдат феидель немало. Они будто важные полисмены на суетливой улице большого города, неторопливо разгуливают среди потока мечущихся тапином. Подобное не видал ни один мирмеколог, специалист по муравьям. Как они сюда попали, что они здесь делают, чем объяснить это необычное сожительство муравьев относящихся не только к разным видам, но и родам и даже подсемействам?

Пока я раздумываю над неожиданной головоломкой, заботливые тапиномы прячут свое потомство в подземные галереи.

Внимательно присматриваюсь к встревоженному муравейнику. Если бы здесь были бы еще рабочие феидоли — обычные крошечные муравьи, тогда можно бы предположить, что два гнезда случайно объединились. Подобные сожительства среди муравьев бывают. Но здесь только одни солдаты.

С другого края камня вижу еще муравьев жнецов. Рядом оказывается их большое гнездо. Жнецы — соседи тапином, но их жилища разъединены, хотя и рядом и ходы не соединяются. Они не в ладах с тапиномами, в возникшей сутолоке и сумятице им кажется, повинны соседи, нарушившие мирную жизнь, и взаимные удары сыпятся друг на друга со всех сторон.

— Никак не могу оторваться от этого муравейничка, — объясняю своим нетерпеливым спутникам. — Вон, какая тут сложная обстановка. Оставить ее невыясненной все равно, что не дочитать до конца интересную книгу. Покопаюсь еще немного.

Кручусь на маленьком пятачке голой земли, не занятой травами, мне помогают и дела идут быстрей и успешней. Вскоре под главным камнем находим крошеные камеры с маленькими рабочими феидоль. Только среди них нет солдат. Нет, попался один, второй — и только. Остальные перешли к чужакам тапиномам стали вроде наемных солдат.

Я запутался, не могу понять, в чем дело. Начну разгадку с начала. Густые травы и тень — не место для устройства муравьиных жилищ. Поэтому и заселен так густо солнечный кусочек земли. Не беда, что здесь тесно. Зато вокруг отличные охотничьи угодья. Ради них можно примириться, не враждовать, привыкать друг к другу. Все же главное в жизни не только собственная территория, сколько обилие еды. Волею обстановки три вида разных муравьев стали близкими соседями. Они строго соблюдают нейтралитет, но следят за неприкосновенностью своих жилищ. Только бесцеремонные солдаты с мощными челюстями на большой голове стали наведываться в гости к соседям, постепенно превратились в их завсегдатаев и, наверное, научились пользоваться их подачками. Только им и был разрешен вход в чужую обитель, к их присутствию привыкли. Может быть, за грубую силу, могучие челюсти и бесстрашие солдаты феидоль оказались полезными и самим тапиномам и стали чем-то вроде наемных солдат. Все может быть, каких только сочетаний не возникает в загадочном муравьином обществе!

Но вот перевал пройден и мы в горах Байсун Таг. Иногда в горных ущельях и лощинах видны таджикские аулы из глинобитных построек с плоскими крышами. Среди домов растут деревья, бродят ишаки, козы, коров очень мало, они какие-то большеголовые, маленькие. Для них, нуждающихся в сочных лугах, не хватает выпасов. На проводах сидят золотистые щурки, на кустиках — желчные овсянки, иногда проскальзывает безногая ящерица желтопузик.

Молодые сады огорожены сетками от коз. Они сплошь заросли горчаком. Горчак всюду и вдоль дорог и на склонах гор. Он — свидетельство жесточайшего перевыпаса. Мы внимательно обследуем его и находим цветочную галлицу, стеблевую муху, минирующую мушку, не говоря о галловой нематоде. Все они строго специфические враги растения, могут обитать только на нем и поэтому интересны для биологического метода борьбы.

Пологие горы, сухие, желтые, в пятнах зеленых кустиков каких-то, явно несъедобных для скота. Иногда на горизонте появляются причудливые скалы грядами, уступами, утесами. Но всюду горы испещрены тропинками, проделанными домашними животными. Бедная перенаселенная земля! В небе высоко планируют стервятники. Пролетит ворон и зычным флейтовым криком нарушит тишину.

На проселочной дороге лежит сонный желтопузик. Увидал машину, встрепенулся, стрелой бросился в заросли. Понимает опасность. Без особенного труда догоняю его, беру в руки. Несчастное животное не сопротивляется, покорно судьбе, быть может, издавна так добивается милосердия от царя природы. За сотню метров дальше от полотна дороги — другой желтопузик. Но какой странный! Половина туловища у него нет, кем-то отсечена. Как он, бедный, живет? И еще один уже третий, увидал меня, застыл на месте, замер, только глаза, желтые и блестящие настороженно смотрят испуганно и ожидающе. Поглядел на безногую ящерицу, не подходя к ней и стараясь ее не беспокоить, пошел к машине. Через десяток метров обернулся. Желтопузик высоко поднял кверху туловище, всматривается в меня и провожая глазами. Прошло минуты три, я возвратился с фотоаппаратом, но желтопузика уже не застал, спасаясь, он, видимо, проявил неожиданную прыть, поспешил скрыться.

И так всю жизнь по правилам: встретил человека, если своевременно не успел исчезнуть, застывай, убегать опасно, догонит, убьет.

Едем с частыми остановками. Дела наши хороши; находим на горчаке, новых для нас, его врагов: цветочную галлицу, стеблевого минера, стеблевой галл орехотворки. Наша поездка завершена с пользой, и это приносит удовлетворение.

И опять горы Таджикистана с выгоревшей растительностью, изборожденные тропами овец, безжизненные, пустые. На ночлеге заворчала Зорька. С ближайшего холма послышалось урчание, поскрипывание и какое-то гнусное хмыканье. Нас поприветствовала гиена. Каким чудом она здесь уцелела, чем кормится и перебивается этот хищник?

Кончились горы, и мы снова среди полей хлопчатника. Вот и столица Таджикистана, город Душанбе. Недалеко от города находим естественный питомник горчака, сильно пораженный галловой нематодой. Здесь в горах сочнее зелень и близко от земли плывут облака, веет свежестью и ароматом полей. На холмах собираем галлы, упаковываем их в мешки. Нематоды очень живучи и даже в галлах высохших сохраняют жизнеспособность несколько лет. Рано утром в день прощания с конечным местом нашего маршрута щебечут желчные овсянки, поют жаворонки, птицы радостно встречают весенний день.

Через несколько дней ранним утром мчимся в город Алма-Ату. Здесь всюду властвует весна, пышная, зеленая. В наше отсутствие прошли холода и дожди и мы сейчас как бы возвратились обратно, покинули раннюю весну, попали в знойное лето и опять очутились в весне. Сегодня 25 мая, наше отсутствие продолжалось точно по плану ровно двадцать дней.

Нематода была успешно расселена в несколько мест, освоенных злым сорняком — розовым горчаком.