Глава XL ПАЛАЦЦО-РИДЕНТЕ

Пардальян прибыл во Флоренцию только в конце апреля, и это доказывает, что он не торопился и путешествовал с удовольствием. В дороге шевалье никогда не скучал. Он обожал бродяжничать… видимо, подобные склонности он унаследовал от отца. Он любил дорожные сюрпризы и неожиданности — как приятные, так и не очень. Ему нравилось приезжать после долгой дороги на какой-нибудь постоялый двор, греться у очага, смотреть как служанка накрывает на стол. Сам процесс путешествия доставлял ему радость и удовольствие…

Иногда он задерживался на пару дней в каком-нибудь городе. Он проехал Лион, спустился вниз по Роне, затем двинулся по побережью Средиземного моря, добрался до Ливорно и, наконец, оказался во Флоренции.

На следующее утро Пардальян разыскал в городе дворец, о котором говорила ему Фауста. Привратник у дверей спросил, действительно ли перед ним находится светлейший синьор де Пардальян. Шевалье уже привык к льстивой итальянской вежливости, поэтому спокойно ответил, что он и есть тот самый синьор де Пардальян. Тогда важный привратник передал ему запечатанное письмо. Пардальян тут же раскрыл его и прочел всего четыре слова:

«Рим. Палаццо-Риденте. Фауста».

— Значит, госпожа Фауста ждет меня в Риме? — спросил Пардальян.

Но привратник заявил, что ему велено передать светлейшему господину де Пардальяну только письмо — и ничего более. Впрочем, шевалье был рад продолжить свое путешествие и вовсе не огорчился, что свидание с Фаустой откладывается. Читатель резонно может спросить:

— Если Пардальяну так не хотелось встречаться с Фаустой, то зачем же он к ней ехал?

Такая мысль пришла в голову и самому Пардальяну.

— Какого черта я притащился в Италию? — спросил себя шевалье, отправляясь прекрасным майским утром в Рим. — Подумаешь! Растрогался на минуту, пожалел несчастную женщину… Она была так прекрасна, когда разговаривала со мной там, на берегу Луары… а потом бросилась в воду… Конечно, я должен был спасти ее. Но не стоит ли мне немедленно развернуть лошадь и поскакать в Орлеан? Там меня ждут… буду зимой греться у очага, осенью охотиться на оленя, а летом, в жару, устроюсь под липой и займусь мемуарами. В самом деле, почему бы мне не засесть за мемуары, в подражание господам де Ту, Брантому, дю Бартасу и многим, многим другим?

Идея о мемуарах почему-то очень развеселила шевалье.

Болтая таким вот образом сам с собой и убеждая себя, что надо возвращаться во Францию, шевалье тем не менее неуклонно приближался к Риму.

Пардальян въехал в Вечный город четырнадцатого мая 1589 года, вечером, когда косые солнечные лучи осветили романтические развалины итальянской столицы, а тысячи колоколен на Авентине, Эсквилине, Капитолии и Целии зазвонили к вечерне.

Пардальян остановился в гостинице, именовавшейся «У доброго парижанина». Его внимание привлекла вывеска на французском языке и уютный, гостеприимный вид заведения. Хозяином действительно оказался француз, более того — француз вдвойне, ибо он был парижанином с Монмартрской улицы. В Риме он жил уже лет пятнадцать и нажил неплохое состояние, знакомя римлян с прелестями французской кухни. А тех французов, что останавливались у него, находчивый хозяин кормил итальянскими блюдами, чем, по его мнению, способствовал сближению двух народов.

Пардальян с аппетитом поужинал, а потом отправился спать, отказавшись совершить недалекую прогулку и полюбоваться Колизеем в лунном свете — непременное развлечение каждого попавшего в Рим иностранца.

Проснулся шевалье в восемь утра. Позавтракав, он принарядился и расспросил хозяина, как пройти к Палаццо-Риденте.

— Этот дворец когда-то был очень красив, — сказал трактирщик, — но теперь он превратился в развалины. При папе Александре VI его разграбили, так что со времен Лукреции Борджиа там никто не живет.

Пардальян отправился по улице, что шла вдоль Тибра, и вскоре оказался перед мрачным, но пышным дворцом. Фасад его украшали многочисленные статуи и барельефы, однако окна были закрыты, сад одичал, ограда местами рухнула. Короче говоря дворец выглядел покинутым.

— Очень похоже на дворец госпожи Фаусты в Ситэ, — констатировал Пардальян. — Надеюсь, здесь хотя бы нет комнаты смерти и железной ловушки-верши.

Он подошел поближе. Дверь была заложена кирпичами, до зарешеченных окон не добраться. Шевалье пожал плечами и собрался возвращаться в гостиницу. Но тут неведомо откуда взявшийся человек подошел к нему сзади и легко коснулся рукой плеча.

— Идите за мной…

— По-моему, меня ждут, — пробормотал Пардальян.

Он послушно последовал за незнакомцем, убедившись на всякий случай, что кинжал на месте.

Человек прошел в узкий проулок, огибавший Палаццо-Риденте и выходивший к Тибру. Где-то посередине проулка, в боковой стене дворца оказалась низкая дверь, и провожатый Пардальяна исчез за нею. Шевалье шагнул следом. Молча они продвигались по узкому темному коридору и наконец оказались в просторном зале, который, похоже, занимал едва ли не весь первый этаж дворца. Некогда самые блестящие вельможи Рима, князья церкви, поэты и художники, знаменитые артисты, — все прогуливались здесь, беседуя и ожидая приема у Лукреции Борджиа.

Теперь огромный мраморный зал был пуст. Лишь пыльные покалеченные статуи — одни без головы, другие без рук — тосковали и скучали в просторном помещении. Кое-где обвалились лепные карнизы и потрескались колонны, а стены почернели от дыма и сажи. Похоже, когда-то в старом дворце развернулись трагические события.

Они пересекли еще один зал, поменьше, но также находившийся в плачевном состоянии, а потом через бронзовую дверь проникли в задние комнаты здания. Эти покои блистали роскошью и великолепным убранством. Пардальян остановился в изумлении и тут заметил, что его провожатый куда-то пропал. Шевалье побродил по залу и залюбовался великолепным портретом работы Рафаэля ди Урбино, изображавшим ослепительную черноглазую красавицу в царственной позе с величественной улыбкой на устах. Это был портрет знаменитой Лукреции Борджиа, прабабки Фаусты… Эта женщина, дочь папы римского, прожила бурную, богатую событиями жизнь. Пардальян задумался, глядя на изображение красавицы, но вдруг легкий шум шагов вернул его к реальности. Он обернулся и увидел появившуюся из-за бархатной портьеры фигуру — та же роковая красота, те же трагические глаза, та же осанка королевы… Пардальян склонился в поклоне перед правнучкой Лукреции…

— Смотрели на портрет моей прабабки? — улыбнулась Фауста. — Она смогла воплотить в жизнь то, о чем я только мечтаю, правда, иными средствами. Ее брат Чезаре Борджиа правил Италией, а отец — Александр — властвовал над всем христианским миром.

Теперь этот дворец разрушен и заброшен, но тогда не было в Риме места прекрасней. Сейчас он превратился в памятник славы давно ушедших веков, но когда-то здесь звучала музыка, множество слуг прислуживало гостям; толпы придворных, принцев и послов и даже немало монархов собирались в этом роскошном и вместе с тем уютном доме. Все трепетали перед его хозяйкой, перед Лукрецией… Нынче же тут живут лишь тени.

Вечерами я люблю бродить в одиночестве по пустым комнатам, где проводила свои дни Лукреция — дочь папы римского, сестра Чезаре Борджиа. Этой женщине поклонялись короли и принцы, они льстиво сгибались перед ней, вымаливая улыбку или доброе слово. Она сумела воплотить в жизнь свои великие замыслы, которые вынашивала в старинном дворце Палаццо-Риденте, среди роскоши и экзотических цветов. Если бы я добилась исполнения своих желаний, то и я вошла бы в этот дом как могучая властительница, а не как жалкая беглянка!..

Фауста произнесла эту речь с выражением глубокого сожаления. Потом она опустилась в кресло и жестом предложила сесть Пардальяну.

— Сударыня, — начал шевалье, — мне казалось, что ужасные часы, пережитые вами по ту сторону Альп, должны были бы навсегда отвратить вас от химерических замыслов и погасить непомерное честолюбие, что снедает вас. Для людей, рвущихся к власти, жизнь непомерно сложна и тяжела, для тех же, кто живет просто ради удовольствия жить, она становится легкой и приятной, поверьте мне. Надо принимать жизнь такой, какова она есть и понимать, что это всего лишь небольшой отрезок времени, выпавший нам между рождением и смертью. Зачем тратить столько сил для того, чтобы добиться власти и, следовательно, сделать несчастными других?

Впрочем, сударыня, я что-то разболтался. Мне вовсе не хотелось читать вам проповедь. Я понял лишь одно: вы в Риме, вас преследуют, и вы скрываетесь… Но мне казалось, что вы примирились с Сикстом?

Фауста отрицательно покачала головой:

— Между мной и папой Сикстом V поединок не на жизнь, а на смерть. Да, я действительно посчитала в какой-то момент, что все кончено. Но теперь я хочу объясниться с вами, шевалье. Пока я была во Франции, я думала, что смогу начать новую жизнь. Мне мнилось, будто между прошлым и будущим разверзлась пропасть. Но едва я ступила на землю Италии, как поняла, что я нисколько не изменилась, что я все та же правнучка Лукреции, которая ничего не прощает и ничего не умеет забывать. Да, признаюсь, я потерпела поражение… прежде всего потому, что вы оказались на моем пути… Но если вы уже не будете мешать мне? Если мы станем союзниками? Ах, если бы я могла зажечь вас тем же огнем, что горит во мне! Тогда я бы снова вступила в борьбу! Я бы сражалась отчаянно и на этот раз непременно победила бы!..

Фауста остановилась: она ждала от шевалье хоть слова, хоть жеста, хоть какого-нибудь знака одобрения. Но Пардальян оставался непроницаемо холоден. У него исчезли последние иллюзии. Тогда, на мосту в Блуа, ему показалось, что Фауста может перемениться, может стать просто женщиной… Но теперь он вновь встретился с безумицей, которая рвалась к власти и искала в нем союзника для будущей борьбы.

— К тому же, — продолжала Фауста, — Сикст V не отказался от мести. Вы, наверное, недоумевали, почему я не дождалась вас во Флоренции?

— Никакого недоумения, сударыня, мне все равно — Рим ли, Флоренция ли… я сказал, что приеду, и приехал бы на край света…

Если бы Фауста знала Пардальяна лучше, она бы поняла, что за этой довольно-таки пышной фразой кроется ледяное равнодушие. Однако принцесса даже вспыхнула от радости и торопливо произнесла:

— Если вы говорите правду, значит, я еще могу надеяться. Вместе с вами мы совершим великие дела! А Флоренцию я покинула потому, что мне пришлось скрываться от людей Сикста V. Да, он по-прежнему ненавидит меня. Он уже на краю могилы и норовит утащить туда за собой и Фаусту. Во Флоренции его слуги окружили мой дворец, меня едва не схватили… Я бежала…

— И теперь вы живете в Риме?

— Да. Здесь, в двух шагах от папского замка Сант-Анджело, никто не будет искать меня. Сиксту и в голову не придет, что следует хорошенько обшарить его любимый Рим.

— Неплохо придумано! — усмехнулся Пардальян.

Он никак не мог отделаться от неприятного чувства. Фауста, непреклонная жестокая Фауста, против его воли все же влекла шевалье к себе… Тогда, на берегу Луары, его сердце трепетало при мысли о ней… Однако же нынче он дорого бы дал за то, чтобы оказаться подальше от ее дворца. В нем поднималось отвращение к честолюбивой красавице, и он даже опустил глаза, чтобы принцесса не прочитала его тайные мысли.

А Фауста говорила, говорила нежно и ласково. И ему была неприятна ее нежность.

— Шевалье, — убеждала она, — я верю в вас… когда я узнала, что именно вы убили герцога де Гиза, я поняла, что вам противостоять невозможно. Вы сломали мне судьбу, вы не дали мне умереть в холодных водах Луары. Зачем вы спасли меня? Да затем, чтобы помогать мне в осуществлении моих замыслов. С вашей помощью я смогу начать все заново… Вы станете моим союзником, от вас у меня не будет секретов… Не торопитесь, не возражайте, выслушайте, прошу вас…

— Я выслушаю вас, сударыня, и, что бы вы ни сказали, это навечно останется в моем сердце. Я умею хранить тайны.

Фауста собралась с мыслями и, не сводя горящего взора с шевалье, заговорила:

— Повсюду в Италии у меня есть могущественные друзья. Сейчас многие из них пребывают в растерянности, ибо подавлены победой Сикста. Но достаточно одного успешного дела — и они вернутся под мои знамена. Эти люди составят поистине непобедимую и преданную мне армию. В Риме две тысячи человек уже ждут моего приказа. У меня есть глаза и уши даже в замке Сант-Анджело. Если Сикст умрет…

Пардальян удивленно взглянул на Фаусту.

— Впрочем, я могу и не дожидаться его смерти, — увлеченно продолжала она. — Я захвачу папу, спрячу его в пустом дворце и тогда смогу действовать свободно. Шевалье, я рассчитываю, что вы поможете мне захватить Сикста в Ватикане. Я вам дам все: и людей, и оружие, и деньги. Как вы думаете, мой план осуществим?

— Все может быть, сударыня, — флегматично заметил шевалье.

— Так вот, у вас под началом будет, как я уже сказала, две тысячи человек, вы сможете держать в страхе весь Рим, а я займусь Ватиканом. Мои друзья выступят, поддержат нас, приведут в город свои войска. Через месяц в окрестностях Рима мы соберем тридцать тысяч пехотинцев, пятнадцать тысяч всадников и сорок орудий. И с этой армией, шевалье, я вернусь во Францию… Но мне нужен главнокомандующий, и судьба посылает мне его в вашем лице, шевалье де Пардальян!..

Это пока все, нам предстоит еще многое уточнить и оговорить. Подходит ли вам мой план, шевалье?

— Это, безусловно, интересный план, сударыня, — произнес Жан так холодно, что Фауста насторожилась.

Она встала, шагнула к шевалье и решительно произнесла:

— Пардальян, все зависит от того, какой вы дадите мне ответ! Возвращайтесь через три дня, и мы поговорим. Если вы скажете «да», вас ждут слава и настоящий триумф. Если вы скажете «нет», то возвращайтесь во Францию, и мы с вами расстанемся навсегда. А сейчас молчите!.. Три дня, еще три дня!

Фауста задохнулась от волнения, однако справилась с собой и бесстрастно добавила:

— Три дня нужны и мне, надо отдать кое-какие распоряжения. А вы должны подумать, прежде чем давать окончательный ответ. Итак, я жду вас через три дня, как стемнеет…

Она исчезла за бархатной портьерой, а в комнату впорхнула Мирти и знаком пригласила шевалье следовать за ней. Он послушно пошел за служанкой. Он чувствовал себя разбитым, слова Фаусты все еще звучали у него в ушах. Вернувшись в гостиницу «У доброго парижанина», он бросился на кровать, бормоча:

— Какого черта я сюда притащился? Тигрица — она тигрица и есть, куда ей меняться?! Мог бы и раньше догадаться… Три дня? Может, уехать прямо сейчас?.. Нет, нельзя. Еще решит, что я трусливо сбежал…

Тем временем Фауста металась по дворцу.

— Ничего! Ничего! — шептала она. — Ни одного слова, ни одного одобрительно жеста! Пусть думает, пусть решает, но пусть и опасается! Его жизнь теперь в моих руках!

Что же происходило в Палаццо-Риденте в последующие три дня? К чему готовилась Фауста? На третий день там развернулись странные события.

К вечеру Фауста удалила из дома два десятка слуг, которые скрывались там вместе с ней. С хозяйкой осталась только ее верная камеристка.

Через полчаса после ухода слуг, то есть как раз в то время, когда на вечный город опустились сумерки, Пардальян, как и обещал, появился у низкой дверцы в боковой стене. Мирти впустила его и провела по потайной лестнице на второй этаж.

Надо сказать, что, покидая гостиницу. Пардальян сказал хозяину:

— Сударь, приготовьте счет, завтра утром я уезжаю.

— Как?! Вы уже оставляете нас? Но вы же так и не осмотрели Рим!

— Поверьте мне, сударь, что главную достопримечательность этого замечательного города я уже видел, а сегодня пойду полюбоваться ею еще раз. Так что, пожалуйста, покормите моего коня ровно в пять утра.

И Пардальян направился во дворец Лукреции Борджиа.

Загрузка...