Замятин Евгений

Замятинская улыбка

Поэт и критик Николай Оцуп в своих воспоминаниях сопоставляет поэта Николая Гумилева и прозаика Евгения Замятина: «Есть что-то общее в их обликах, в их отношении к литературе».

Гумилев был человеком редкой дисциплины, сосредоточенной воли, выдержки. Теми же качествами привлекателен характер Замятина.

Каждый из них «алгеброй гармонию поверил». Тот и другой твердо знали, что мастерство достигается упорной работой.

Приводя этот фрагмент в книге «Дневник моих встреч», художник и писатель Юрий Анненков продолжает: «Для меня же Замятин — это прежде всего замятинская улыбка, постоянная, нестираемая. Он улыбался даже в самые тяжелые моменты своей жизни». И, нужно сказать, что таких моментов было в его жизни предостаточно.

Замятин и строил свою жизнь, идя по линии наибольшего сопротивления, чтобы закалить себя, проверить себя, чтобы выдержать все испытания, какие могут выпасть на его долю.

И он выстоял, его дух выдержал.

Из нескольких автобиографий Замятина нам известны наиболее важные вехи его жизни, его главные творческие и жизненные принципы. О взглядах на мир. на общественные события, о его отношениях к тем или иным людям, их поступкам мы узнаем и из его художественных произведений, из записей в блокнотах, из писем, из статей. И все же, несмотря на то, что в некоторых рассказах и повестях Замятина можно подметить автобиографические сюжеты («Один», «Полуденница»), они занимают столь незначительное место в его творчестве, что реконструировать биографию писателя по его произведениям было бы невозможно.

Существует такое широко распространенное мнение, что у каждого писателя есть что-то свое, что он стремится донести до читателя; и если внимательнее приглядеться к этому «что-то», то мы обнаружим личность писателя. В общем-то, это верно. Однако не всегда так просто. Потому что личность писателя может оказаться слишком богатой. И тогда создается впечатление. что за каждым произведением стоит иной художник.

Многие критики, исследователи творчества Замятина указывали на тех предшественников, что повлияли на его стиль. Назывались имена Н. Лескова, А. М. Ремизова… Да. несомненно, сказовая форма, притчевость присущи некоторым его рассказам, сказкам, пьесам. И все же Замятин настолько оказался самобытен, что его вряд ли можно отнести к продолжателям традиций Лескова или Ремизова.

Прежде всего — в большинстве своих произведений Замятин — писатель XX века. И. быть может, и в той отчужденности произведения от писателя тоже проявляются черты XX века.

Не знаю, пробовал ли кто-либо сопоставлять творчество Замятина и Набокова. На первый взгляд они кажутся совершенно различными по стилистике, по формам выражения, по темам, по характерам своих персонажей.

Однако их неумолимо сближает и искусство как игра (замятинская «Блоха» им и названа народной игрой), и отдаленность автора от своих персонажей, и ироническое отношение даже к трагическому в их творчестве…

За последние годы, после нескольких десятилетий молчания. о Замятине написано очень много, он стал классиком. Однако в силу определенных исторических причин его произведения (хотя они и были изданы огромными тиражами на исходе эпохи перестройки и гласности) не столь уж известны. Еще менее известны обстоятельства его жизни. В начале 90-х годов XX столетия бурные события внутренней жизни и хлынувший книжный поток западной и отечественной макулатуры захлестнули собой подлинное искусство, подлинную литературу.

Как ни многочисленны публикации о Замятине, нам все же слишком мало известны подробности его жизни.

Часто говорят почти о любом писателе: с детских лет он пытался сочинять рассказы (стихи, романы, пьесы и т. п.)…

Ничего подобного сказать о Замятине нельзя. Мы просто этого не знаем.

Вот, например, его ровесник Пантелеймон Романов так и писал в одной из своих автобиографий: в десять лет начал сочинять роман из английской жизни, но вскоре бросил…

А Замятин первый свой рассказ написал и опубликовал в 1908 году, когда ему шел двадцать пятый год.

Но к тому времени он уже прошел большую школу жизни.

Родился Евгений Иванович Замятин 20 января 1884 года в небольшом городе с красивым именем Лебедянь, в Тамбовской губернии. Его отец. Иван Дмитриевич, был священником церкви Покрова Богородицы в Лебедяни: мать. Мария Александровна (урожденная Платонова), дочь священника, была незаурядной пианисткой и старалась привить сыну любовь к музыке. Семья была счастливая, дружная, благочестивая и патриархальная. В доме часто гостили богомолки, странники, и мальчиком будущий писатель часто совершал паломничество вместе со всей семьей к святым местам, находившимся не столь далеко от родных мест.

К чтению Евгений пристрастился задолго до школы — с четырех лет он уже самостоятельно читал и вскоре полюбил Гоголя. В анкете 1931 года он признавался, что «не без его влияния явилась у меня склонность к шаржу, гротеску, синтезу фантастики и реальности».

В 1893–1896 годах Замятин учится в Лебедянской прогимназии, а затем переходит в Воронежскую гимназию, которую оканчивает в 1902 году с золотой медалью.

«Специальность моя. о которой все знали: «сочинения» по русскому языку, — писал Замятин в «Автобиографии» 1929 года. — Специальность, о которой никто не знал: всевозможные опыты над собой — чтобы «закалить» себя.

Помню, классе в 7-м, весной, меня укусила бешеная собака. Взял какой-то лечебник, прочитал, что первый, обычный срок, когда появляются первые признаки бешенства, — две недели. И решил выждать этот срок: сбешусь или нет? — чтобы испытать судьбу и себя. Все эти недели — дневник (единственный в жизни). Через две недели — не сбесился. Пошел, заявил начальству, тотчас же отправили в Москву — делать пастеровские прививки. Опыт мой кончился благополучно. Позже, лет через десять, в белые петербургские ночи, когда сбесился от любви — проделал над собой опыт посерьезнее, но едва ли умнее».

В «Автобиографии», написанной для петербургского журнала «Вестник литературы» в 1922 году, Замятин дает объяснение своего послегимназического выбора: «В гимназии я получал пятерки с плюсом за сочинения и не всегда легко ладил с математикой. Должно быть, именно потому (из упрямства) я выбрал самое что ни на есть математическое: кораблестроительный факультет Петербургского политехникума».

Итак, с 1902 года Замятин — студент. Во время летней практики 1904 года он много путешествует по России в «прибаутливых, веселых третьеклассных вагонах», совершает поездки на судах по Волге, Каме, Черному морю. А летом 1905 года на пароходе «Россия» из Одессы отправляется в Александрию. В момент возвращения в Россию узнает о восстании на броненосце «Потемкин». Впоследствии он напишет об этом в рассказе «Три дня» (1913). Осенью того же 1905 года становится большевиком. «В те годы быть большевиком — значило идти по линии наибольшего сопротивления…» — напишет он в автобиографии, и это не рисовка, не кокетничанье, а констатация факта. Участие в студенческой революционной борьбе кончается арестом. Однако это вовсе не охладило революционного энтузиазма Замятина. Он чувствовал свою причастность к общему делу, к борьбе с затхлостью, с рутиной, с отжившими порядками и отношениями. Ветер свободы обвевал его душу.

Вспоминая в «Автобиографии» 1924 года события почти десятилетней давности, Замятин писал: «Все это сейчас — как вихрь: демонстрации на Невском, казаки, студенческие и рабочие кружки, любовь, огромные митинги в университетах и институтах». Здесь, в этом перечислении, Замятин называет одно из самых важных для него событий осени 1905 года: любовь. В ноябре в Петербурге он познакомился со своей будущей женой Людмилой Николаевной Усовой (1883–1965), в ту пору слушательницей Женского медицинского института. Ее роль в восприятии действительности и в формировании мировоззрения молодого студента была несомненна.

Людмила Николаевна тоже участвовала в студенческих сходках, в совместных чтениях революционной литературы. Но было и другое: посещение спектаклей, прогулки, разговоры о жизни, обо всем. И, наконец, осознание, что он любит Людмилу. Примерно через полгода Замятин пошлет в одном из писем Людмиле Николаевне листочки своего дневника. Из них, непритязательных, написанных во многом еще наивным, необычайно искренним юношей, мы видим, как зарождалось: «то светлое чувство. Вот только несколько строчек из этого дневника: «Вот милая, славная!» — мелькает мысль». «Ну, какая же она живая, непосредственная… Как просто смотрит на вещи и как лучше других, этих ломак». «Вот смешная, милая девочка!»

Когда Замятин после заключения выезжает к месту высылки в Лебедянь, Людмила Николаевна провожала его на Николаевском вокзале. А потом последовала переписка.

9 апреля 1906 года Замятин писал:

«И вдруг революция так хорошо встряхнула меня. Чувствовалось. что есть что-то сильное, огромное, гордое — как смерч, поднимающий голову к небу. — ради чего стоит жить. Да ведь это почти счастье! Цель жизни, хотя бы на время, полная жизнь, хотя бы на время — ради этого стоит жить!

А потом тюрьма — и сколько хорошего в ней, сколько хорошего пережито».

А 20 мая Замятин делает уже открытое признание: «В письме от 15/V Вы спрашиваете, между прочим, не был ли я разочарован свид(анием) с Вами в тюрьме. — Я скажу Вам только одну мысль, к(оторая) родилась у меня однажды в тюрьме: я подумал, что из-за одних свиданий с Вами стоит сидеть!»

(Другой писатель, имевший сходный жизненный опыт, Б. Г. Пантелеймонов, писал в автобиографической повести Орлята» о том подъеме, какой испытывал, сидя в тюрьме и ожидая пересылки на каторгу, когда его поведут в кандалах на глазах любимой девушки.)

Надзор полиции был снят в августе 1906 года, и Замятин нелегально возвращается в Петербург (куда въезд ему был запрещен) и умудряется, скрываясь от полиции, окончить институт. В 1908 году в жизни Замятина происходит много важных событий: он окончил институт, вышел из партии, опубликовал первый рассказ («Один»), был оставлен при кафедре корабельной архитектуры. Ас 1911 года стал преподавать и одновременно работать инженером. Он уже во многом успел себя испытать: написал рассказ — получилось, за ним еще один («Девушка», 1910) — получилось, опубликовал несколько статей по своей специальности морского инженера — в журнале «Теплоход».

У него все получается, несмотря на препятствия. В 1911 году возникает новая коллизия — его высылают из Петербурга за нелегальное проживание. «Если я что-нибудь значу в русской литературе, то этим я целиком обязан Петербургскому Охранному отделению, — писал Замятин в «Автобиографии» 1922 года. — … я года два очень безлюдно жил в Лахте. Там от белой зимней тишины и зеленой летней — я написал «Уездное». С «Уездного», собственно, и начинается писатель Замятин. Первые два рассказа — проба пера. «Уездное» — это уже новая литература. Пусть даже сюжет и персонажи не совсем оригинальны. Главное здесь — новое видение, образность, умение автора зацепить внимание читателя неожиданными метафорами, сочетанием слов, новым ритмом, сбивчивым-пе-ребивчивым. И вот перед нами живая и страшная картина уездной Руси: глупой, предательской, пустой, примитивной, жадной.

«Уездное» сразу же привлекло внимание к Замятину. «…Вещь, написанная по-русски, с тоскою, с криком, с подавляющим преобладанием содержания над формой», — отмечал Горький.

Такое случается редко. Но с Замятиным произошло. Одна небольшая повесть, напечатанная в журнале, сразу же сделала автора известным, признанным, авторитетным писателем.

И поэтому никого не удивило, что, вернувшись в сентябре 1917 г. в Россию после полуторагодичной командировки из Англии, где он строил ледоколы. Замятин вскоре выступил организатором и наставником группы молодых писателей «Серапионовы братья». (Из этой группы выросли в знаменитых писателей Михаил Зощенко, Константин Федин, Всеволод Иванов, Беньямин Каверин, Николай Тихонов…) К тому времени, правда, Замятин стал автором еще нескольких повестей, рассказов, политических сказок — «Алатырь», «На куличках», «Островитяне». «Дракон», «Знамение» и др.

В 1921 году Замятин завершает работу над романом «Мы», о котором в автобиографии 1922 года пишет: «…роман «Мы» — самая моя шуточная и самая серьезная вещь».

Роман «Мы» сделал его автора широко известным в мировом масштабе. Это антиутопия о государстве будущего, где высочайшие достижения науки и техники направлены на то. чтобы превратить членов общества в бездушные и бесправные винтики государственной машины, где личности практически уже не существуют, даже их имена заменены «нумерами», где существование нумера настолько регламентировано, что даже сексуальные часы и партнеры предписаны сверху.

Замятин нарисовал картину абсолютно тоталитарного государства. однако многие отечественные критики восприняли роман как пасквиль на Советскую Россию, на социализм. Даже такой проницательный и тонкий критик, как Корней Чуковский, записывает в своем дневнике 7 октября 1923 года: Роман Замятина «Мы» мне ненавистен… Все язвительное, что Замятин говорит о будущем строе, бьет по фурьеризму, который он ошибочно принимает за коммунизм»[1].

Подобные высказывания можно найти у М. М. Пришвина, не говоря уже о сонме одописцев новому строю, который только формировался и пути развития которого трудно было предугадать.

Так что «самая шуточная вещь» была воспринята отнюдь не шуточно. И несмотря на то, что роман многие читали в рукописи или же слышали его в устном исполнении на публичных чтениях в больших аудиториях в 1921–1923 годах, напечатать его в России в те годы не удалось. Ретивые цензоры узрели в произведении Замятина злую пародию на социализм и коммунизм.

Впрочем, именно так воспринимали роман и на Западе. Несомненно, что такое понимание послужило толчком к публикации переводов романа «Мы» на английский, французский, чешский языки в 1925–1928 годах.

В 1927 году роман был опубликован с незначительными сокращениями и некоторой редакционной правкой в пражском журнале «Воля России» (№ 2–4), одном из наиболее известных в то время изданий русской эмиграции. Очевидно, чтобы обезопасить автора от неприятностей на родине, публикация предварялась следующим примечанием от редакции: «Одно из интереснейших произведений современной русской литературы, роман Е. Замятина «Мы», изображающий жизнь людей в 26-м веке, до сих пор не появлялся на русском языке. Желая ознакомить читателей «Воли России» с романом, мы воспользовались тем, что в газете «Лидовы Новины», издающейся в г. Брно, помещен чешский перевод «Мы». С любезного согласия редакции помещаем извлечения из романа. Для большей точности и приближения к подлиннику мы постоянно сличали чешский перевод с английским, вышедшим в 1925 году в Нью-Йорке»[2].

Сравнение якобы обратного перевода с чешского на русский с оригиналом текста самого Замятина не оставляет сомнения в том, что у редакции журнала русский текст был. Достаточно привести один пример. Любой знает, как трудно перевести стихотворение, чтобы на другом языке оно сохранило ритм, смысл, образность подлинника.

Вот одно четверостишие из романа Замятина:

А вот якобы перевод:

Комментарии излишни.

Роман Замятина, конечно же, направлен против тоталитаризма, однако его значение значительно шире, чем толкования в СССР и на Западе. Он направлен против любого порабощения личности государством, против любого обезличивания, нивелировки человеческого существа, низведения его лишь до функции при любом общественном устройстве, против любого единомыслия и единодушия, ибо они в конечном счете приводят к остановке движения, к смерти.

Несомненно, в романе «Мы» Замятин провидел многие черты реального социализма: упорное стремление навязать единомыслие каждому члену общества, убедить все общество, что счастье может исходить из единого центра, от вождя, от Благодетеля и что это счастье нужно распространять по всему земному шару и за его пределы словом и делом, то есть при помощи пропаганды и силы, твердую уверенность, что страной и людьми можно управлять при помощи указов и предписаний (это Замятин высмеял еще в сказках о Фите)…

Но такова уж и в самом деле сила слова, что она преодолевает десятилетия и входит острым жалом в современность.

Вот фрагмент из статьи, напечатанной в Государственной Газете, которая приводится в самом начале романа «Мы» (ее авторы обращаются к гражданам Единого Государства): «Нам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах. — быть может. еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, — наш долг заставить их быть счастливыми. Но прежде оружия — мы испытаем слово».

Не правда ли, как будто написано о бурной жизни конца XX — начала XXI века? Достаточно вспомнить, как весь Советский Союз убеждали, что всеобщее счастье — в рыночной экономике, во всеобщей свободе. А когда песни и пляски шоуменов не сработали, в ход пошли танки. Это у нас.

А США решили уже весь мир осчастливить демократией, для чего сначала распространяются фильмы, песни, пляски, листовки, а потом летят ракеты, бомбы, идут танки.

А если и это не помогает, то в ход пускаются другие силы — подкуп, операции по промыванию мозгов при помощи Интернета и других новейших технических средств.

Замятин этого еще не мог предвидеть. Он предполагал, что единомыслия можно добиться лишь при помощи хирургической операции.

Между тем узкий смысл, который вкладывали в роман Мы» противники всяческого социализма и коммунизма, сам Замятин отвергал. «Этот роман — сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства — все равно какого (подчеркнуто мной. — Cт. Н.)», — говорил Замятин в интервью Фредерику Лефевру в 1932 году.

И сегодня, как и восемьдесят лет назад, роман Замятина актуален, он тревожит и будоражит, когда мы наблюдаем всемирную интернетизацию, глобализацию, американизацию.

Не так давно в беседе с известным французским литературоведом я заметил, что сегодня как никогда тоталитаризм охватил западный мир. США, Францию. Англию…

— Нет, нет, — возразил собеседник, — Франция не тоталитарное государство. Вот США — это да.

Разговор происходил до войны в Ираке. Война подтвердила мою мысль: когда едва ли не три четверти населения США выступили в поддержку войны против разоруженной и незащищенной страны во имя абстрактных идей демократии, это показало, как можно при современной технологии оболванивания при помощи средств массовой информации низвести человека до винтика, колесика, шестеренки в хорошо отлаженной машине подавления государства человеком…

Хождение по струнке, безропотное исполнение предписаний свыше всегда были чужды натуре Замятина. Он хотел писать о том. что видел, и так, как он хотел. Он подмечал нелепости и глупости в действиях новой, советской власти, видел глупость и неприспособленность людей к новым обстоятельствам, ломку характеров и судеб на пути строительства нового общества, контуры которого виделись в дымке, а завершение отодвигалось все дальше и дальше.

В рассказах «Мученики науки», «Икс», «Слово предоставляется товарищу Чурыгину», «Десятиминутная драма» кое-где с мягким юмором, а где-то едко-сатирически Замятин дает картины нового быта, создает зачастую гротесковые образы и ситуации, подчеркивает канцеляризмы и убогость языка персонажей, которые вроде бы представляют различные слои народа на новом этапе существования. При этом писатель добивается замечательного комического эффекта.

Новая грань таланта писателя обнаруживается, когда он обращается к театральному жанру. Пьеса «Блоха» (по мотивам Н. С. Лескова) пользуется огромным успехом и в течение нескольких лет не сходит с подмостков театров.

Однако писателю не простили романа «Мы». Тучи над ним сгущаются. Его перестают печатать. Уже прошедшие цензуру новые пьесы не доходят до сцены. «Блоха» изымается из репертуаров.

Затравленный критикой, Замятин в 1931 году пишет письмо Сталину, которое передает непосредственно адресату М. Горький. «Я знаю, — пишет Замятин, — что у меня есть очень неудобная привычка говорить не то, что в данный момент выгодно, а то, что мне кажется правдой». Благодаря поддержке Горького писатель получает разрешение на выезд за границу. Последние пять лет он живет в Париже и умирает в 1937 году.

Он продолжал работать и за рубежом. Написал несколько веселых рассказов, окрашенных доброй улыбкой: «Часы», «Лев», «Встреча», «Видение». Работал для кино. Снятый по сценарию Замятина фильм «На дне» (по мотивам пьесы Горького) (режиссер Жан Ренуар, в роли Васьки Пепла — Жан Габен) был признан лучшим фильмом 1936 года.

Однако силы его были на исходе. Сердце не выдержало. Ромин «Вич Божий» он так и не успевает закончить.

Замятин многие свои замыслы не успел осуществить. Ими полны его записные книжки. В них мы находим и наброски сюжетов, тем, зарисовки с натуры, меткие фразы. Сами записные книжки можно рассматривать как самостоятельное художественное произведение.

Наделенный даром подмечать смешное и нелепое в жизни. Замятин реализовал этот дар не только в сугубо юмористических или сатирических произведениях, но и в тех рассказах и повестях, которые носят скорее трагический характер. Здесь много и острых, комических ситуаций, и нелепо-смешных персонажей, и ярких, сочных фраз и слов.

Вместе с тем даже многие, казалось бы, чисто юмористические произведения писателя не всегда вызывают мгновенную реакцию — улыбку или смех, но заставляют еще и еще раз подумать о том, что хотел сказать писатель. И осознаешь, что за внешним комизмом стоят явления глубокие и сложные — стоит жизнь.

Замалчиваемый более полувека на родине, сегодня Замятин входит в XXI век как наш современник, чье творчество не утратило ни своей актуальности, ни красок, ни жизненной силы.