3 Анис

Pimpinella Anisium, анисовое масло бесцветное или светло-желтое. Имеет ярко выраженный анисовый запах, быстро затвердевает на воздухе. Лучший анис произрастает в Воронежской губернии России.

Лагерь Нориа и носильщики разбили возле небольшого выступа скалы, недалеко от реки. Река Икопа была очень широкой и журчала весьма громко. Возможно, эта река была еще и достаточно глубокой и чистой, чтобы Паула могла там искупаться. Она пошла дальше к своей палатке, которую носильщики уже установили. Как и каждый вечер, в один миг стало совершенно темно. Весь лагерь был освещен мерцанием сильно дымящегося костра, который отважно боролся с сырыми ветками.

Ласло и Мортен подошли к ней и засыпали ее вопросами, конец которым положил Вильнев своим появлением.

— Мадам Келлерманн понравилось принимать ванну в болоте, — объяснил он обоим.

Вздохнув, он опустился на одну из сплетенных из пальмовых веток циновок, разложенных вокруг костра. Как только он сел, Нориа подошла к нему, протянула эмалированную кружку и налила ему из бидона чай из померанцевой травы, аромат которого тонко перебивал горький дым костра, так что Паула уже была близка к тому, чтобы присоединиться к ним, но затем решила сначала искупаться в реке.

Она пошла вниз, к своей палатке, и присела перед платяным сундуком. Открыв крышку, она почувствовала аромат лаванды, который встретил ее знакомыми объятиями. Но долго она не мешкала, а начала искать запасную обувь.

— Вот, это пойдет вам на пользу.

Она с удивлением обернулась. Мортен совершенно беззвучно зашел в ее палатку. Норвежец протянул ей кружку с чаем и улыбнулся так дружелюбно, что она невольно улыбнулась ему в ответ. Это была ее ошибка: его участие смягчило ее. Внезапно у нее на глазах появились слезы, и ей вдруг стало так нехорошо на душе, намного хуже, чем было прежде, когда она сидела совершенно одна на стволе дерева.

Она сделала большой глоток, и получилось так, будто слезы на глазах выступили оттого, что она обожгла рот.

Мортен смотрел на нее, словно на ней было роскошное бальное платье, а не эта испачканная в болоте юбка, которая приклеилась к ее ногам, как старое одеяло. Паула совсем не хотела знать, как выглядят ее непослушные волосы или лицо, и она была благодарна за сумеречный свет.

— Вы сильная женщина, как раз такая, которая необходима миссионеру в этой стране.

Он сильно шепелявил, и звук «с» получался у него затяжным и шелестящим, и это придавало каждому его предложению некий шарм, независимо от того, что он говорил, главное, чтобы там были звуки «с» или «ш». Хотя его волосы и были белокурыми и взъерошенными, как раз такими, какими, по представлению Паулы, они бывают у норвежцев, однако его глаза были темно-карими, а кожа приобрела на солнце золотисто-оливковый оттенок, что Паула считала довольно соблазнительным, хотя мужчины ее больше не интересовали. Кроме того, его гармоничное лицо выражало что-то невероятно простодушное. Чаще всего он казался ей задорным медведем, который еще ни разу не попадал носом в чертополох. Хотя ему явно и было далеко за тридцать, он вызывал в ней чувства, которые при иных обстоятельствах она могла бы обозначить как материнские. Но уже при их самой первой встрече она хорошо понимала, что он уже давно не ребенок.

— С вашей ногой все в порядке? — спросил он.

— Думаю, да. — Она кивнула ему и выпила чай. — Прошу меня извинить, но я хотела бы пойти к реке. Затем я присоединюсь к вам.

Мортен молча кивнул, взял у нее пустую чашку и, неуклюже ступая, вернулся к костру, у которого уже сидели все остальные.

Паула зажгла керосиновую лампу, нашла полотенце и мыло, затем ей наконец удалось отыскать другую обувь и чистую сменную одежду.

Она поразмыслила, следует ли брать к реке лампу, однако решила все же не делать этого, так как свет только приманит больше насекомых. Вместо этого она приучила свои глаза к темноте, пока медленно шла по направлению к скале. Чем ближе она подходила, тем громче становились плеск и журчание воды.

Паула медленно спустилась по склону, чувствуя при этом легкую боль после падения, и, исследовав берег, нашла большой и плоский участок скалы у воды, который сиял светлым пятном в темноте. Ей хотелось, чтобы тучи освободили месяц, тогда она смогла бы рассмотреть реку. Вода пахла свежестью, веял легкий бриз, отгонявший мошек от тела.

«Хорошая возможность смыть с себя всю грязь с головы до пят», — понадеялась она и начала поспешно снимать юбку, которая с прилипшей и высохшей на ней грязью была намного тяжелее, чем утром.

Едва она сняла ее, издав при этом вздох облегчения, как услышала громкий плеск, приближавшийся от скалы. Она прищурилась, чтобы лучше видеть, и узнала Ласло, который быстро плыл к скале, где она стояла в корсаже и штанах.

Было уже слишком поздно снова одеваться, а убежав, она поступила бы просто глупо. «В конце концов, — успокаивала она себя, — я не голая». К сожалению, она чувствовала себя именно такой, и это ей совсем не нравилось. С момента развода никто не видел ее en déshabillé[2], и так должно было оставаться.

Но Ласло был обнажен, и его нагота казалась чем-то абсолютно само собой разумеющимся, будто он полностью одет. На его широком мужском теле не было ни кусочка ткани, когда он, опираясь на сильные руки, одним махом вылетел из воды, откинул назад свои длинные мокрые светло-каштановые волосы, прилипшие к лицу, и улыбнулся ей.

— Вода прекрасна, — пропыхтел он и отряхнулся, как пес. Капли воды брызнули Пауле в лицо и усилили ее неловкость. Непроизвольно она сделала несколько шагов назад.

— Купание — это единственное разумное занятие, — сказал Ласло, — я не понимаю, почему все здесь не резвятся.

Он ухмыльнулся так широко, что его зубы заблестели в темноте.

Паула растерянно смотрела на его тело, напоминавшее ей итальянские мраморные статуи, которые она видела во время своего свадебного путешествия во Флоренции. «Прекрати на него смотреть, — приказывала она себе, — ты ведешь себя как глупая девица, а не как разведенная женщина». Ей все еще казалось странным, что этот веселый Адонис — ассистент ворчливого Вильнева, младший научный сотрудник!

Она решительно протянула ему полотенце, которое венгр взял сразу же, не поблагодарив, будто она только для этого и пришла. Но вместо того, чтобы обмотать им бедра, на что надеялась Паула, он просто вытерся им. И ей не оставалось ничего другого, кроме как наблюдать за этим. Тем временем ее глаза привыкли к темноте, и она видела каждую деталь. Венгр был не только высокого и крепкого телосложения, подумала она, немного содрогаясь, все, действительно все у него было больших размеров. И ей стало ясно, почему она вспомнила о мраморных статуях. Не только из-за мускулов, но и из-за того факта, что на его теле не было ни единого волоса. Его кожа блестела, как отполированный камень, и, несмотря на это, она излучала нечто столь чувственное, что Пауле захотелось прикоснуться к ней. Это было желание, которое испугало ее и которое она сразу же прогнала из своих мыслей. «Ты же знаешь, что случается, когда связываешься с мужчинами», — предостерегла она себя.

Он вернул ей мокрое полотенце и быстрым шагом направился вверх к берегу, где оставил свою одежду, мимо которой Паула, наверное, прошла в темноте.

— Купание пойдет вам на пользу. Хотите, я посторожу? Помочь вам с корсетом? — крикнул он ей, одевшись, а Паула все еще стояла безмолвно с мокрым полотенцем в руке. Мужчины больше не играют никакой роли в ее жизни. Ни в каком виде!

Его вопросы привели ее в чувство и напомнили о том, что она практически голая. Корсет она не носила, поскольку что была так худа, что ей просто нечего было зашнуровывать. Кроме того, перед поездкой она выяснила, что корсет для путешественника — это такая же практичная вещь, как и лайковые перчатки при чистке сортира.

— Нет, — возразила она и ожидала бурной реакции, потому что венгр не выносил отказа, из-за чего между мужчинами часто обострялись отношения. Однако в этот раз он только равнодушно пожал плечами и исчез, а Паула наконец осталась одна.

Непроизвольно она поднесла к носу полотенце и понюхала его. Нотка древесины, смесь табака и чего-то, возбуждающего чувственность. Она уже однажды нюхала это. Паула еще раз озадаченно вдохнула этот запах. Непостижимо! Это был запах черной амбры, очень редкой и дорогой, аромат которой она еще никогда не ощущала на человеке. Как же так? Этот мужчина только что вышел из воды, а полотенце источает этот чувственный запах. Она глубже уткнулась носом в мокрое полотенце и почувствовала еще запах взморника, но его уже точно принесла вода. Теперь ей стало ясно, что желание прикоснуться к нему было продиктовано не только его безупречной красотой, но и этим запахом. Ее обоняние отреагировало на его ничтожные следы. Хотя полотенце было мокрым, ее желание прыгнуть в воду становилось все сильнее. Ласло вышел из воды, словно заново родившись, как ей показалось, и ей тоже хотелось хорошо себя чувствовать. Она была рада, что ее старший брат Йоханнес Карл тайком научил ее плавать во время каникул у бабушки Йозефы. Это стало одной из множества тайн, которые они с Йо хранили. Их самый невинный секрет заключался в том, что, когда они были одни, они давали друг другу разные имена. Так и появились Йо-Йо и Пиппа. Тогда она еще не знала, какая ужасная сила стоит за раскрытием тайны. Дрожь пробежала по ее стройному телу, для которого у ее мужа не было ничего, кроме насмешек и пренебрежения. Она запретила себе всякие мысли о своем прошлом, пребывая в настоящем моменте. И, будто назло всему, что было связано с прошлым, она расстегнула корсаж и сняла штаны. И только кожаный мешочек с колбой, наполненной ароматическим маслом, она никогда не снимала.

Она положила камень на свою одежду, чтобы вечерний бриз не сдул ее, и, вооружившись кусочком своего любимого мыла, вошла в реку, вода в которой, к ее удивлению, была не такой холодной, как она ожидала.

Паула наслаждалась свежей водой, намыливалась сделанным собственноручно мылом из санталовых и померанцевых цветов, даже нырнула, чтобы вымыть из своих слишком длинных волос взявшуюся коркой грязь, и, впервые с тех пор, как очутилась на Нуси-Бе, почувствовала себя хорошо. Завтра они, наверное, доберутся до Амбохиманги на востоке от Антананариву. Там находилась резиденция правящей королевы Ранавалуны II в летнем дворце, так как холм Амбохиманга располагался немного выше, чем столица Антананариву, и поэтому там было прохладнее.

Никогда Паула не подумала бы, что ей придется выжидать много месяцев на острове Нуси-Бе, расположенном перед северо-западным побережьем Мадагаскара, чтобы найти попутчиков к Антананариву. Ее план заключался в том, чтобы сразу после своего прибытия в июле, малагасийской зимой, отправиться дальше на ванильную плантацию своей бабушки, где-то на северо-востоке Мадагаскара. К сожалению, никто не мог ей точно сказать, существует ли еще эта плантация и ухаживал ли за нею кто-нибудь, так как мать категорически отказалась заниматься наследством Матильды. Больше двадцати лет за ней, по всей видимости, никто не следил. Поэтому несколько дней не играли большой роли, но все же с каждым часом, проведенным на Нуси-Бе, Паула становилась все беспокойнее. Кроме того, ее запасы заканчивались намного быстрее, чем она себе представляла до отъезда из империи, и ей пришлось зарабатывать деньги. Все необходимое для приготовления парфюмов и туалетной воды было у нее с собой, поскольку ее план состоял в том, чтобы на земельном участке бабушки, кроме ванили, выращивать цветы, пригодные для производства парфюмов. Со дня ее четырнадцатилетия, лазуритового дня, не проходило и суток, чтобы она не заглянула в рецепты своей бабушки. И каждый раз, когда она брала в руки книгу, у нее появлялось такое чувство, что между этими пожелтевшими страницами с выцветшими буквами таится что-то еще, но она не могла понять, что именно.

Паула мечтала о том, чтобы создать особенный парфюм, аромат, который не только украшал бы женщин, но и благотворно влиял на их тело и настроение. Как бы ей хотелось иметь что-то в этом роде для Йо, который умер как раз в тот год, когда ей особенно нужен был близкий друг! Исчез единственный человек, с которым она могла поговорить. Йо точно воодушевил бы ее поехать на Мадагаскар, возможно, он даже поехал бы с ней и помог бы ей справиться с нетерпением.

Но она была одна и, хотя почти достигла цели, вынуждена была ждать, а деньги у нее заканчивались. С помощью парфюмов на Нуси-Бе невозможно было заработать, так как не многие местные дамы ими пользовались.

И вот, когда она была у реки и стирала свои вещи, ей в голову пришла идея. Идея, до которой она могла бы и раньше додуматься, если бы не была занята все время только собой.

В этот день на реке было необычно много людей, мужчин и женщин, которые стирали множество вещей. И, глядя на них, она впервые заметила, что малагасийские женщины не используют мыло, а оттирают пятна на одежде — чаще всего это были ламбы, большие четырехугольные платки, — используя только мышечную силу.

Она набралась смелости, подошла к группе женщин и поприветствовала их:

Manao aohana tompoko? Как у вас дела?

Ее робкие попытки говорить на малагасийском языке были встречены звонким смехом, но ответили ей дружелюбно:

Tsara far misaotra tompoko. Спасибо, хорошо.

Когда она протянула женщинам кусок мыла, они без стеснения приняли его в качестве подарка, с восторгом осмотрели его, понюхали и начали им стирать. Было ясно, что мадагаскарские женщины знали, что такое мыло, и ценили его, даже если они, по всей видимости, и не могли его себе позволить. Затем Пауле дали несколько очень грязных брюк для стирки, и, когда она попыталась отказаться, мотая головой, одна женщина прошептала ей по-немецки, что это будет большое оскорбление. Незнакомка объяснила ей, что Паула как раз вмешалась в праздник стирки в честь недавно умершего, что было очень невежливо с ее стороны. Отклонить теперь предложение постирать эти штаны является абсолютным фади.

И пока Паула с красным лицом стирала штаны, эта женщина шепотом объяснила ей, что здесь такая традиция: после смерти человека собираться на ванасане, моечной площадке, и вместе стирать вещи, чтобы почтить память усопшего. Абсолютным фади считался священный запрет, нарушение которого было опасным и, в зависимости от значимости проступка, могло караться смертью.

Отзывчивую женщину звали Нориа, и она сейчас сопровождала ее в этом путешествии. Кроме немецкого, она знала французский и английский, так как выросла среди миссионеров.

Паула положила мыло назад на светлый участок скалы, опять опустилась в воду, перевернулась на спину, медленно зашевелила ногами и посмотрела на небо, слегка затянутое облаками таким образом, что было видно сияющую луну. Эту великолепную, такую близкую луну.

Каждый раз, когда она здесь ночью смотрела на луну, она думала о том, что арабы назвали Мадагаскар «лунным островом», и Паула считала это абсолютно правильным, так как ей казалось, что луна более важна для этого острова, чем солнце. Она все еще удивлялась, когда, лежа на спине, смотрела на полумесяц, похожий на большую букву С. «С как страдание, — пришло ей в голову, — сомнения, слабость, сожаление, суровость». У нее по коже пробежали мурашки. «Смятение, — подумала она. — С как смятение». Она обернулась и быстро поплыла назад к скале. Там она вылезла из воды и вытерлась, не обращая ни малейшего внимания на толстый шрам, пролегавший от пупка до лобковой кости. На какое-то мгновение она замерла, чтобы насладиться нежным дуновением ветра, скользившего по ее обнаженному телу, затем присела и понюхала влажное мыло. Она сделала его специально для мадам Риве, так как той хотелось иметь мыло с неким восточным шармом. Ее губы растянулись в язвительной ухмылке. Ее мать просто умерла бы, если бы узнала, чем она зарабатывала на Нуси-Бе. Благодаря рецептам мыла бабушки, и только для таких клиенток, как мадам Риве.

Хотя мыло и служило ей финансовым подспорьем, но ее нетерпение не ослабевало. Однако ей пришлось ждать до лета.

Паула поднялась и начала одеваться.

Они отправились в путь только в начале ноября; сначала дорога пролегала по пыльному западу острова с его впечатляющими аллеями баобабов. Но в последние дни она впервые познакомилась с влажной жарой тропического леса и была рада, что они находились на плоскогорье, где климат был терпимым. Мора-мора — за месяцы ожидания она действительно научилась этому.

Поэтому Паула ни минуты не сомневалась, когда ей представилась возможность отправиться в путь с тремя мужчинами, хотя понимала, что это разрушит ее репутацию. «Какая репутация, скажи мне, какая репутация?» — захихикал голос в ее голове.

Она вообразила, что многое знает о погоде и природе Мадагаскара, как, впрочем, и о противоположном поле, но ничто и никто не подготовил ее к путешествию с тремя упрямыми и самовлюбленными мужчинами по скудному и сухому западу Мадагаскара.

Застегивая пуговицы на манжетах своей блузки, она спрашивала себя, что сказала бы бабушка о ее попутчиках. Паула не сомневалась, что та была сильной женщиной, и ей хотелось встретить кого-нибудь, кто знал Матильду. Она все чаще общалась с ней в своих мыслях. В этих разговорах бабушка, конечно же, была за то, чтобы Паула отправилась на Мадагаскар, в конце концов, ее наследство находилось здесь, на острове. В отношении троих мужчин Матильда все же строжайшим образом предостерегала ее, что Паула игнорировала, так как хотела наконец отправиться в путь. Сначала она познакомилась с Ласло, который с тяжелым ранением лежал в госпитале, куда она приносила остатки мыла. Все то, что ей не удалось продать мадам Риве и прачкам у реки.

Она поднялась по откосу и пошла обратно в лагерь, где Нориа уже почти закончила готовить ужин.

Нориа окинула ее проницательным взглядом, к которому Паула никак не могла привыкнуть и который каждый раз вселял в нее неуверенность, что ее очень сердило. И это при том, что кожа Нориа так приятно пахла смесью из майорана, сырого песка и померанцевой травы! Никто больше не смеет сбивать ее с толку. Особенно после того, что она испытала.

Иногда она боялась, что Нориа так странно смотрит на нее, потому что догадывается, насколько безобразной считает ее Паула. Пауле не хотелось, чтобы ее посещали подобные мысли, все-таки Нориа уберегла ее от ужасной ошибки тогда, на реке с другими женщинами. Но ей не удавалось избавиться от этих мыслей, поэтому ей было стыдно и Нориа нравилась ей еще меньше.

У Нориа было плоское лицо с большим широким носом, будто ее сковородой ударили. Ее узко посаженные глаза создавали впечатление, что она постоянно неодобрительно хмурит брови. Поэтому Паула приняла решение обращать внимание на ее приятный запах и губы, красиво очерченные и полные, цвета консервированной вишни. Ее кожа была значительно светлее, чем у многих жительниц Мадагаскара, и это говорило о том, что она происходит из народа мерина. Мортен объяснял ей, что мерина, народ который населяет плоскогорье, гордится своей кожей, более светлой, чем у других жителей Мадагаскара. Все короли и королевы происходили из народа мерина.

От Мортена Паула также многое узнала о фади острова — табу, которых необходимо строжайшим образом придерживаться и пренебрежение которыми могло иметь тяжелые последствия, вплоть до смертной казни, что даже действующая королева, христианка Ранавалуна II, не могла изменить. Хотя королева упорно работала над тем, чтобы упразднить нехристианские обычаи, среди которых было многоженство, ей все еще не удавалось отменить или хотя бы поставить под сомнение древние традиции жителей Мадагаскара.

Паула присела к своим попутчикам на один из ковриков у костра. При этом она почувствовала, что после падения у нее появились синяки, но она лучше прикусила бы себе язык, чем застонала.

Она взяла чайник и налила себе кружку померанцевого чая. Мужчины уже перешли на дешевый ром. Ласло протянул ей бутылку, но она отказалась. Ром слишком быстро ударял ей в голову, и это было бы очень неразумно — потерять контроль над собой. Она продолжала пить чай и отказалась от традиционного рисового отвара ранувула, который носильщики и Нориа пили за обедом. Для его приготовления пригорелый осадок, образовавшийся при приготовлении риса, варили в воде и пили теплым за едой.

Как и каждый день, был рис. Вари. К нему — суп из трав, которые Нориа собирала по дороге. По утрам они готовили из риса с большим количеством воды кашу, вари сосоа, иногда Нориа подавала ее со сваренной в соленой воде кокосовой стружкой. На обед был либо рисовый суп, либо сваренный в кокосовом молоке рис с листьями маниока и мелко нарубленными помидорами, что Пауле не очень нравилось, так как листья маниока имели консистенцию мучнистых злаков. Но, несмотря на это, все было очень вкусным, потому что Нориа не жалела мадагаскарского перца. Кроме того, к каждому блюду подавался соус из имбиря, чеснока, чили и мякоти лимона, который даже самый пресный суп превращал в изысканное кушанье.

Паула съела две большие тарелки рисового супа и все еще не ощущала сытости, но она поймала на себе взгляд Нориа, которая ела очень мало, и почувствовала себя как дома, когда мать поучала ее, как должна есть дама, а не возчик пивоваренного завода.

Тем не менее у Нориа была еще связка афинтса для всех: вкусных маленьких, высушенных на солнце бананов.

Царила сосредоточенная тишина, которую нарушало только вездесущее жужжание мошек, и Паулу это устраивало, потому что, когда мужчины пили ром, они сразу же начинали спорить, даже если в остальное время вели себя как лучшие друзья. Иногда Пауле казалось, что их троих что-то объединяет, что-то, о чем она не догадывается. Между тем дрова уже едва дымились, так как огонь уже испарил практически всю влагу, из-за чего костер горел теперь лучше и ярче и источал тепло. Паула этому очень обрадовалась, ведь, несмотря на то что стояло лето, здесь наверху, на плоскогорье, по ночам было значительно прохладнее.

— Завтра тут будут праздновать Сильвестр[3]. — С каждым глотком рома Мортен шепелявил все сильнее, так что Паула сначала совсем его не понимала.

— Сильвестр в ноябре? — обратился Ласло к Нориа.

Она кивнула.

— Наш год на Мадагаскаре следует за луной и делится на месяцы по двадцать восемь дней в каждом, таким образом, в году триста тридцать шесть дней.

Паула уже не прислушивалась. «Сильвестр», — думала она. Свой последний Сильвестр она провела на корабле недалеко от мыса Доброй Надежды, в одиночестве в своей каюте, страдая морской болезнью, в полном унынии. Предыдущий Сильвестр она полностью стерла из своей памяти.

— Тогда завтра вечером следует устроить праздник! — предложил Ласло.

— На Мадагаскаре начало нового года — это всегда большой праздник, он называется Алахамади, — снова вмешалась Нориа.

— Нужно уважать обычаи страны, принимающей гостей. — Ласло улыбнулся Нориа.

— Только если они не слишком языческие, — прошепелявил Мортен.

— Как по мне, было бы лучше, если бы мы продолжили путь. — вздохнул Вильнев.

Нориа встала и подбросила несколько поленьев в костер, который снова начал дымить.

— Завтра мы доберемся до Амбохиманги.

«И почему, — раздраженно думала Паула, — голос Нориа звучит все более угрюмо, как у Кассандры, возвестившей миру о грозящем несчастье?»

— Тогда у нас будет два повода для празднования, — констатировал Ласло.

— Об этом мы узнаем после разговора с королевой Ранавалуной, а затем мне придется двигаться дальше, моя община ждет меня.

Мортен шепелявил еще сильнее, чем прежде, и Паула невольно представила себе, как он в таком состоянии читает проповедь. Она прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

Его опьянение напомнило ей о том, где она встретила его в первый раз, и ей пришлось еще больше сдерживать смех.

Это было у мадам Риве в «Веселом фламинго». Вскоре после праздника стирки в честь усопшего к ней в дверь постучал маленький мальчик и передал запечатанное письмо.

Дорогая мадам Келлерманн!

Вести о Вашем мыле дошли и до нас, мы были бы рады, если бы смогли стать Вашими постоянными клиентами. Джим, предъявитель этих строк, покажет Вам дорогу к «Веселому фламинго».

С глубоким уважением,

преданная Вам мадам Риве

Заинтригованная, пребывая в полной уверенности, что речь идет об отеле, Паула последовала за мальчиком по грязной дороге.

После того как они спустя полчаса прошли мимо обветшалой хижины, они вдруг оказались перед каменным домом с белой, покрытой лаком деревянной террасой вокруг него и двумя большими колоннами, которые охраняли огромный вход — красную резную дверь.

Ее уже ждали, дверь открылась, как по волшебству, и Паула предстала перед мадам Риве.

Нос Паулы сразу понял, где она находится, хотя до этого она ни разу не была в борделе. Сначала она почуяла слишком сладкий аромат болгарского розового масла и жасмина, но даже они не смогли полностью перебить другие запахи. Непроветренные спальни, пот, страх и жирные волосы. Если бы не ее обоняние, она очень удивилась бы тому, что в глуши можно найти подобное заведение. Стены до уровня бедер были обиты резными дубовыми панелями, а сверху обтянуты полосатой шелковой тканью. Также там находились тяжелые, обитые темно-зеленым бархатом кресла и английские клубные черные кожаные кресла. На темном деревянном полу лежали толстые красные ковры с восточным цветочным орнаментом, а посреди комнаты косо висела огромная хрустальная люстра со свечами. На стенах виднелись большие, написанные масляными красками картины: натюрморты и изображения цветов в огромных золотых рамах в стиле барокко.

В одном из кресел восседала мадам Риве, грациозная и внушающая уважение, в серо-голубом шелковом платье с драпировкой, украшенном воланами из белого кружева. Только декольте было слишком смелым для послеобеденного времени и разрушало впечатление, которое создавалось благодаря ее в остальном безупречной фигуре. Кожа там была морщинистой и выдавала ее возраст: должно быть, уже за сорок. На шее у нее висело сияющее жемчужное ожерелье из розового жемчуга, а в больших морщинистых мочках ушей — серебряные серьги в виде фруктовых корзин.

Когда она заговорила, Пауле пришлось себя контролировать, чтобы не выдать удивления, потому что голос мадам Риве был мужским. Она церемонно поприветствовала Паулу, велела принести ей китайский чай и имбирное печенье и купила у нее все мыло, которое та взяла с собой. Кроме того, она заказала четыре дюжины восточного и две дюжины цветочного мыла и все это сразу же оплатила.

Когда Паула уже собиралась прощаться, начался переполох и комнату вдруг заполнили едва одетые дамы, которые умоляли мадам Риве разобраться с норвежцем. Тот их, как обычно, обманул: у него снова не было при себе денег.

Мадам Риве попросила Паулу подождать ее минуту, приняла гордый вид и удалилась из комнаты в сопровождении дам.

Спустя некоторое время мадам Риве уже тащила за собой к выходу, по всей видимости, очень пьяного мужчину и выталкивала его за дверь. Затем она разогнала своих работниц, села, вся дрожа, в одно из английских кожаных кресел и взяла свою чашку чая.

— Это сложно, — сказала она своим низким глубоким голосом. — Миссионеры — они хуже всех, постоянно приходят якобы ради спасения душ моих дам. Как же я могу запретить им духовную помощь? — Она глубоко вздохнула, взяла имбирное печенье, положила его в рот и медленно прожевала. Затем она подняла глаза и оценивающе посмотрела на Паулу. — Хоть вы и слишком худая, но пригодились бы мне. В настоящий момент у меня одна меринка, одна китаянка, одна индианка и две африканки. Белокожая точно смогла бы привлечь несколько более платежеспособных мужчин. Жаль только, что вы не блондинка, это была бы вершина…

Пауле понадобилось несколько минут, чтобы понять, что мадам Риве ей сказала, и, когда она наконец это осознала, она сразу же поднялась, чтобы попрощаться.

— Я вас обидела? Я ни о чем таком не думала, это было сказано как комплимент.

Мадам Риве рассмеялась, что прозвучало как сильный кашель.

— Нет, нет, вы меня не обидели, — поспешила объяснить Паула. Сама мысль о том, чтобы снова допустить к себе мужчину, была для нее невыносима и вызывала тошноту. — Мужчины для меня остались в прошлом.

Мадам Риве тоже встала, подошла к Пауле и внимательно посмотрела ей в лицо. Затем она легонько провела по ее щеке указательным пальцем правой руки и покачала головой, из-за чего серебряные фруктовые корзинки в ее ушах закачались.

— Что за расточительство! Эта нежная кожа настойчиво требует прикосновения.

Пауле понадобилось все ее воспитание, чтобы сдержаться, больше всего ей хотелось отбросить руки хозяйки борделя. С момента ее развода никто не решался подойти к ней так близко, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться.

— Детка, мужчины никогда не останутся в прошлом! Мы, наверное, иногда хотим этого, но они придают нашей жизни необходимую остроту. Какой убогой была бы жизнь без них!

«Очень бедной, — ехидно подумала Паула, — мадам Риве была бы, конечно же, очень бедной без мужчин».

Но ей удалось промолчать, потому что, в конце концов, она нуждалась в деньгах, а мадам Риве была ее первым оптовым покупателем.

— Мне уже пора идти. Как только я сделаю заказанное мыло, я вам его принесу.

— Подумайте над тем, что я вам сказала: с мужчинами у вас еще не все кончено. Я в этом разбираюсь.

Мадам Риве громко рассмеялась и провела Паулу к двери, где она, все еще пребывая в возмущении от сказанного мадам Риве, чуть не споткнулась о Мортена, который сидел там на ступеньках и внимательно смотрел в Библию.

Когда он ее заметил, то сразу же встал, но так плохо держался на ногах, что она схватила его за руку, чтобы ему было на что опереться.

— Хорошшший день сегодня, сударыня, — прошепелявил он и протянул ей свою руку.

Паула, для которой на сегодня достаточно было прикосновений, отклонила предложение, а Мортен, несмотря на свое состояние, оказался джентльменом настолько, что не стал настаивать.

Очевидно, он так хорошо знал дорогу в город, что мог бы найти ее даже во сне, и Паула была рада, потому что одна она бы не вернулась. Сначала он пытался объяснить ей, что он делал у мадам Риве, но Паула не хотела слушать его ложь, и спустя некоторое время он замолчал рядом со своей спутницей, выражающейся довольно односложно.

Через два дня он вернулся, чтобы извиниться и убедить ее, что он не пьяница, а миссионер в полном смысле этого слова, который даже в местах, пользующихся дурной славой, ищет детей Господних. И вот сейчас он сидел у костра, пьяный, и говорил о том, как встретится с королевой. Все хотели попасть на прием к королеве, но Мортен считал, что самые лучшие шансы у него, потому что он был миссионером. Ранавалуна II стала первой королевой на Мадагаскаре, принявшей христианскую веру и превратившейся в убежденную англиканку.

Нориа, однако, не возлагала на это больших надежд. Казалось маловероятным, что королева примет их, так как холм Амбохиманга являлся священным местом, куда европейцев допускали в редких, исключительных случаях. Во дворце в Антананариву это было бы проще сделать. Но, несмотря на это, никто из них ни минуты не сомневался в том, что им удастся попасть к королеве.

Паула боялась, что ее причина наименее убедительна, но она должна была поговорить с королевой, так как это оставалось ее последней надеждой. Несмотря на все усилия, до сих пор ей не удалось хоть что-нибудь узнать о наследстве бабушки. Где именно оно находится, взял ли кто-нибудь плантацию в аренду — ничего этого она не знала.

Ничего.

На Нуси-Бе все говорили о том, что ей для этого надо ехать в столицу, что не входило в ее планы.

В Антананариву она снова без толку обивала пороги с пожелтевшим документом своей бабушки. Все чиновники брали немалые суммы, давали неясные обещания, затем брали еще большие суммы, но никто ей в действительности так и не помог. Местность, указанную в документе, Анталаха, Паула не нашла ни на одной карте. И каждый, кого она о ней спрашивала, только качал головой, якобы никогда не слышал об этом. Только регион Антсиранана, где должна находиться Анталаха, был известен, и каждый знал, что он расположен на северо-востоке Мадагаскара.

Вильнев и его странный ассистент занимались поисками лекарственного растения, которое, по их мнению, в большом количестве росло в тропическом лесу на восточной стороне острова. Это точно заинтересовало бы королеву. Нориа все же дала понять, что следует побеседовать с премьер-министром, потому что он был истинным закулисным правителем. Паула вздохнула: это ничего хорошего для нее не означало. И если потребуется давать взятку привратникам, то ничего не выйдет, так как денег с продажи мыла как раз хватило на то, чтобы подкупить людей в Антананариву. Она была таким же банкротом, как и ее бедный отец, когда у него случился инфаркт.

«Мора-мора, — подумала Паула, — терпение, снова и снова терпение». Она встала, чтобы вернуться в свою палатку.

— А как же насчет празднования Сильвестра? — спросил Ласло.

— Посмотрим, — послышался голос Вильнева.

— Я уже иду спать, давайте завтра об этом поговорим. Спокойной ночи! — Паула сдержалась, чтобы не зевнуть.

Нориа бросила песок на все еще тлеющий костер, и стало нечем дышать. После этого все встали и отправились спать.

Паула, как и все, спала на матрасе прямо на земле, что поначалу представляло сложность для нее, не только потому, что было жестко, но и по причине страха перед насекомыми. Несмотря на наличие москитной сетки, кругом роились клопы, блохи и маленькие мошки. И в результате каждого укуса у нее на теле появлялась большая шишка, пока ей в голову не пришла идея поэкспериментировать с ароматами. В конце концов, не зря она везла с собой свое оснащение, которое состояло из двухсот бутылочек с чистыми ароматическими маслами и эссенциями. Паула попробовала сначала лавандовое масло, затем масло чайного дерева, но результат оказался не просто отрицательным, а даже хуже: эти вещества, казалось, приманивали мадагаскарских клопов. Тогда она попробовала аромат кедровой сосны, капнув несколько капель на три когда-то ненавистных платочка, полученных в подарок ко дню рождения, и разложив их возле спального места. С тех пор ее больше не кусали.

Так она поступала неделю и, убедившись, что это не случайность, предложила масло мужчинам. Мортен не хотел тратить зря ее дорогое масло, Ласло утверждал, что его никто не кусает. А Вильнев пробурчал что-то о жалком женском хламе; насекомые, по его мнению, были частью флоры и фауны страны, а если это кому-то не нравится, тому следует оставаться дома.

Сначала Паула рассердилась на него, затем каждое утро стала с насмешкой наблюдать, как все расцарапывают новые укусы. Все, кроме Ласло.

Она почистила зубы зубным порошком, который сделала по рецепту своей бабушки, и залезла под одеяло.

И в этот момент Паула подумала: «Что же теперь?». Ложась каждый вечер очень усталой, она долго не могла заснуть. Слишком много мыслей роилось у нее в голове. Мыслей о том, что она могла бы сделать иначе или лучше, о том, что она кому-то сказала, о том, что ей не следует так смотреть на Нориа, что она должна попытаться полюбить ворчуна. Все же это было лучше, чем вспоминать свое прошлое, что она себе строго-настрого запретила.

В тот вечер она все же видела перед собой только Ласло, как он поднял свое обнаженное тело из реки на берег и как капли воды стекали по его гладкой коже сияющими струйками при лунном свете.

Но она не ощущала никакого желания, совсем наоборот, что-то в этом образе пугало ее.

Загрузка...