Затор на двадцатом

ПОНЯЛ

Вечерело, когда Лукаш Малюга подъезжал к своей деревне. Был конец февраля. Дул колючий северный ветер, он обжигал лицо. Солнце заходило — холодное, красное. Лукаш вел трактор по заснеженной дороге и думал о том, как проведет месячный отпуск, который начинался с завтрашнего дня. Ремонт тракторов закончили своевременно и провели его добросовестно. Все тракторы в бригаде Лукаш проверил сам. По старой привычке. Ему больше не придется работать со своей бригадой. Разойдутся хлопцы по колхозам. Комиссия, может, чего недоглядела бы, а он, опытный тракторист, не пропустил ни одной мелочи. Теперь каждый трактор словно часы. Лукаш вел своего «Беларуса» домой. Попросил у директора прокатиться в последний раз. Обещал через неделю пригнать назад. Директор согласился. Вероятно, знал, что нелегко трактористу расстаться с машиной, на которой работал не один год. Кто знает, какой колхоз купит ее.

Лукаш боялся, что где-нибудь застрянет в снегу. По шоссе, которое вело от МТС к деревне, машины не ходили. Но ничего: трактор уверенно шел через сугробы и заносы.

Отдых… Хорошо было бы отдохнуть хоть неделю, но у Лукаша не было времени отдыхать. Недавно он построил новую хату, остались кое-какие недоделки: нужно застеклить сени, побелить печи, оклеить обоями стены, а прежде всего поставить перегородку. Все это Лукаш собирался сделать сам.

И все же не это было главным. Дело в том, что Лукаш ожидал нового человека, который вот-вот должен появиться в его семье. Жена ходила последние дни. Хорошо, если бы родился сын, — дочка уже есть, пятилетняя Иринка. Забавный ребенок. А если опять будет дочка? Ну и что? Ничего не поделаешь, пусть будет дочка. Не прикажешь жене: «Роди сына, хоть разорвись!» Это дело, чтоб оно сгорело, мудрее атома. Не научились еще им управлять.

У Лукаша все было рассчитано заранее. И новоселье и крестины он решил справить одновременно.

Беспокоила Лукаша реорганизация МТС. Это событие никак не укладывалось в его голове. Еще до войны он закончил школу механизации при МТС. Только сел за руль, началась война. Пришлось пересесть на танк. Вернулся домой, и вот уже тринадцатый год работает бригадиром тракторной бригады. Теперь он не мог даже представить, как он будет работать в колхозе. К МТС он привык, как к своему дому, сроднился с нею. МТС его никогда не подводила. Бывало, случится авария, — только звякни по телефону, и уже мчится техпомощь. А колхозы, случалось, и подводили. Не привезут вовремя горючее, и грейся на солнышке. Да что говорить, было и не такое! Не уродила рожь или овес — тракторист виноват: некачественно пахал. А разве виноват тракторист, что поле удобрения не видело? А оплата: то подожди, то получи авансом, просто хоть силой вырывай свой заработок. Потому у Лукаша не было доверия к колхозу. А теперь им всю технику отдают. Да разве они с нею справятся! Растребушат все за один год, никакие ремонтные мастерские потом не помогут. Навезут машин из всех колхозов, закупорка будет, очередь. Черт! Лукаш выругался. Тут что-то не то. Если бы все механизаторы были бы такими, как он. Если бы не было молодых, из десятилеток. Ох уж эти образованные! Такому лишь бы смену отбыть, а потом танго, фокстроты… Танцевать по-людски не умеют. А за технику надо платить. А где деньги возьмут колхозы? В долги влезут? Знаем мы эти кредиты! Они съедят весь урожай…

Началась сельская улица. Лукаш удивился, какие большие сугробы намело у домов и заборов. Дорога вилась между ними, как по теснине. Задние колеса «Беларуса» резали сугробы.

Лукаш завел трактор под навес и вошел в хату. Ганна сидела и что-то шила. Лукаш понял: для ребенка.

— Ну как ты? — спросил он.

— Ничего, Лукаш.

— В больницу не пора?

— Нет, еще не пора.

— Где Иринка?

— К бабушке пошла.

— Глупая, зачем пускаешь? А вдруг с тобою бы что-нибудь случилось? И к соседке некого послать.

— Я же себя хорошо знаю, Лукаш. Ты, может, есть хочешь?

— Хочу, но ты сиди. Я сам достану из печи.

Он открыл заслонку, вытащил чугунок с мясом и картошкой, вынул из шкафа кувшин с молоком и сел ужинать.

— Председатель колхоза сегодня приходил, — сказала ему Ганна.

— Зачем?

— Тебя спрашивал, а зачем, не сказал.

Лукаш пожал плечами. Председателя колхоза Навроцкого он не любил. Летом он несколько раз видел, как тот в трусах и майке гонял с комсомольцами футбольный мяч. А однажды на вечеринке, немного подвыпив, председатель так лихо отплясывал польку, что даже стекла в окнах дрожали. Разве это серьезный человек? Бесстыдник! Дети уже большие, а он носится задрав хвост. Уже тогда Лукаш подумал, что Навроцкий сидит не на своем месте. Ему не председателем колхоза быть, а заведующим отделом физкультуры и спорта. Сам Лукаш был человеком серьезным. Не курил, пил в меру и то от случая к случаю. Как только женился, бросил свои юношеские привычки и не мог по-товарищески относиться к человеку, который не был похож на него.

Кроме того, за время председательства Навроцкого колхоз не очень выдвинулся вперед. Так, серединка на половинку. Потому Лукаш никогда не работал в своем колхозе. Охота ли ругаться с председателем, чтоб тот потом жене мстил? И заработанное от него не так смело потребуешь. Лучше работать в чужом. Там, если придется, и поругаться можно. И вообще Лукашу казалось, что в своем колхозе все стоит на одном месте. Это и по трудодню видно. Жена который год работает, а получает всегда одинаково.

В комнате потемнело. Лукаш включил свет и потянулся рукой к книге, что лежала на краю стола. И тут — на тебе! — дверь настежь, и на пороге появилась мощная фигура Навроцкого.

— Добрый вечер.

— Вечер добрый. Проходи ближе, — не очень приветливо ответил Лукаш.

Он был не рад приходу председателя. Хотелось сегодня побыть со своей семьей. Но не прогонишь же человека из хаты. Навроцкий присел к столу.

— Услышал я голос твоего «Беларуса», — ну, думаю, Лукаш появился. А у меня к тебе дело.

— Видать, очень срочное, потому что я едва поужинать успел, а ты уж тут как тут, — усмехаясь ответил Лукаш.

Навроцкий удивленно взглянул на него.

— Я поспешил к тебе так потому, что через два часа у нас заседание правления, а завтра я еду в область на несколько дней.

— Я же тебя не гоню из хаты… Ну, говори: какое у тебя дело?

— Дело очень простое. Не мне объяснять тебе о реорганизации МТС, ты об этом знаешь не хуже меня. Переходи работать в наш колхоз.

— А ты что, собираешься тракторы купить?

— Собираемся. Не только тракторы.

— Вот как? А сколько тракторов?

— Пока четыре.

— Значит, в долг залезете?

— Нет. У нас деньги есть, сразу расплатимся.

— Гм… Когда же вы успели так разбогатеть?

— За то время, когда ты не хотел и заглядывать в свой колхоз.

— Я не на Америку работал, а на свою родину. А какая разница, в каком колхозе?

— Правильно. Почему бы тебе теперь не остаться у нас, дома?

— Не хочу. Я три года колхоз «Октябрь» обслуживаю. Там и останусь.

— Так… А хату в своем колхозе построил? А разве наши колхозники тебе не помогали?

— Помогали по-соседски, спасибо им. Такой обычай испокон века существует.

— И сотками пользуешься!

— Сотки женкины. Разве она их у тебя не заработала?

— Заработала. Твоя жена молодчина. Работница хоть куда.

— Работница, а заработала-то не очень много.

Навроцкий снова с удивлением взглянул на Лукаша.

— Трудодень у нас, что и говорить, не особенно веский. Почему бы тебе не помочь поднять его?

— Такому помощнику, как я, вы не очень обрадуетесь.

— Понятно, — помолчав, сказал Навроцкий. — Закончим этот разговор. А теперь вот какое дело. Помоги нам по-соседски сечки нарезать.

— Как это я могу помочь, не понимаю.

— Нечего понимать. Подкати трактор к гумну. Горючим мы обеспечим, за работу заплатим.

Лукаш подумал.

— Я же в отпуске.

— Значит, ты и в этом отказываешь? Плохо я тебя знал. Будьте здоровы.

«Зато я тебя знаю как облупленного», — подумал Лукаш, когда Навроцкий вышел.

Однако этот разговор с председателем оставил в его душе неприятный осадок. Он не почувствовал себя правым, хотя и не был виноват. А тут еще жена сказала ему с упреком:

— Ты почему, Лукаш, так с ним разговаривал?

— Знаю я этих председателей… Немало их на своем веку повидал, — раздраженно ответил Лукаш. — Поставят какого-нибудь обуха, лишь бы морда у него была толстая и живот выпирал, — одним словом, чтоб выглядел солидно… А он и вертит колхозом, как его левая нога захочет.

Три дня Лукаш работал в новой хате. Радовался. Хата была как игрушка — бревна одно к одному. Крыша покрыта шифером. Со стороны посмотреть и то приятно, ну а жить в ней — особенно. Лишь бы с женой все было в порядке, тогда бы новоселье справил. Обстановки мало. Надо купить диван, зеркальный шкаф, большие стенные часы, да и мало ли чего еще надо! Все это мог бы он приобрести и раньше, но деньги шли на строительство: плотникам, столярам, каменщикам, на материалы. Теперь все это позади, можно и об уюте и о маленькой роскоши подумать. В эти дни Лукаш даже на улицу не выходил. Маршрут был один — из старой хаты в новую и обратно. Теперь у него жила теща. Лукаш ее не любил. У нее была привычка приказывать и поучать. Но своего неудовольствия он не выказывал, знал, что ее пригласила жена, — значит, так нужно.

Однажды утром Ганна попросила Лукаша сходить в сельмаг, купить мыла и три метра ситца. Лукаш пошел. Сельмаг стоял в центре деревни. Тут намечалась площадь, и хотя ее еще не было, здания школы, сельского Совета, почты уже придали ей некоторую форму.

Лукаш поднялся на пригорок, и перед его глазами открылся белоснежный простор за деревней. Невдалеке стояло огромное колхозное гумно, а вокруг него скирды соломы, запорошенные снегом. Гумно было открыто. У ворот в приводе ходила пара лошадей. Какой-то человек с кнутом в руках погонял их. «Что они там делают?» — подумал Лукаш, и в ту же минуту ему стало как-то неловко. «Сечку режут», — догадался он.

В магазине было много людей, преимущественно женщин. Они расспрашивали Лукаша о Ганне. Он отвечал одним словом: «Ничего», а в голове было совсем другое. «Техника… какой-то привод нашли — может, еще кулацкий… механизаторы».

На своем дворе в глаза Лукашу сразу бросился трактор, который стоял под навесом. «Глаза мозолишь, — подумал он, вспоминая пару лошадей у колхозного гумна. — Притащил я тебя сюда…»

В хате он заметил что-то необычное. Жена сидела на кровати в новом платье, словно собралась в гости, а теща увязывала что-то в узел. Лукаш понял: пришла пора.

— Я пойду возьму лошадь, — сказал он.

— Не надо, Лукаш, я сама дойду. Ты лучше проводи меня. А ты, мама, пока будь за хозяйку.

— Который раз ты мне об этом говоришь. Иди, и чтоб все было хорошо и счастливо.

В родильном отделении Ганну приняли сразу. Лукаш даже не успел ей ничего сказать.

Он шел домой и думал, что надо трактор вернуть в МТС. Дома Лукаш пообедал на скорую руку и снова стал одеваться.

— Куда ты собрался, Лукаш? — спросила теща, когда он выходил из хаты.

— Отведу трактор в МТС.

— Скоро вернешься?

— К вечеру буду дома.

В МТС он не задержался. Сдал трактор и пошел домой. Путь был недалекий: семь верст. Приятно было идти пешком, особенно по лесу. Правда, стала портиться погода. Небо покрылось дымкой, она постепенно заслонила солнце. Мороз стал спадать. Когда Лукаш пришел домой, уже совсем стемнело.

Дома Лукаш бродил по хате, не находя себе места. Он сам не знал, что волновало его сегодня: то ли что жена в больнице, то ли эта несчастная сечка, или трактор, на который он больше, может, не сядет.

На дворе тем временем началась метель. Мороза не было, но ветер крутил влажный снег, наметая его в сугробы.

В тот вечер Лукаш лег рано, но долго не мог уснуть, и сон его был тревожный и беспокойный.

Его разбудили в шесть часов утра. Пришла дежурная сестра из больницы и сказала, что Ганну надо везти в Вилейку.

«Что делать? — лихорадочно думал Лукаш, надевая полушубок. — Нужна машина, а где ее взять? У сельской больницы нет скорой помощи. Только Навроцкий может выручить, только он… У него легковая. Проклятая сечка!» Она снова вспомнилась Лукашу. Но уже не было времени о ней думать. По заметенной улице он бегом помчался к председателю колхоза.

Навроцкий не спал. Он сидел за столом и что-то подсчитывал. Рядом, склонившись над чистым листом бумаги, чертил его сын Василь, который заочно учился в сельскохозяйственном институте.

Когда Лукаш рассказал о своей беде, Навроцкий вскочил со стула.

— На дворе метель!

— Метель! Снега тьму намело.

— Василь! — сказал Навроцкий сыну. — Собирай комсомольцев. Берите лопаты и как можно скорее, на дорогу. Сначала расчищайте улицу.

Через минуту Василь уже был в валенках и полушубке.

Когда сын вышел, Навроцкий тоже стал одеваться.

— Когда придет беда, то обязательно не одна, — сказал он Лукашу. — Будь это вчера, мы бы эти полтора километра до большака мигом проехали. А ты как раз и трактор в МТС отвел. Он бы нам сегодня помог.

Он посмотрел на Лукаша, на лице которого была написана безнадежность, и добавил:

— А ты успокойся. Эту беду мы осилим. Комсомольцы помогут, я с ними дружно живу. А вот другая беда: я своего шофера на три дня отпустил. Поехал к родным на свадьбу. А шофера́ с грузовых, сам знаешь, в других бригадах.

— Я сам поведу машину, — хриплым голосом ответил Лукаш.

— Нет. Сегодня у тебя, брат, голова кружится. Я поведу. Только вот шоферских прав у меня…

То холодное утро на всю жизнь осталось в памяти Лукаша. Как у него тогда щемило сердце! Хоть бы успеть, хоть бы несчастье не произошло в дороге.

Улицу проехали медленно, но без задержки. Когда они выехали из деревни, Лукаш еще издалека увидел, как на дороге шевелились люди. Это комсомольцы расчищали снег. Машина двигалась медленно. Останавливалась ненадолго. В одном месте забуксовала, но ее подтолкнули сильные руки комсомольцев.

Лукаш время от времени обращался к медсестре: «Как Ганна?» Успокоился только тогда, когда жена подала голос. Хотелось самому выскочить из машины, схватить лопату и разбросать эти проклятые сугробы. Начинался рассвет, и Лукаш стал узнавать знакомые фигуры юношей и девушек. Они работали с увлечением, перебрасывались шутками, смеялись, бежали наперегонки от одного сугроба к другому, обгоняли машину, которая медленно шла по расчищенной дороге.

Уже стало совсем светло, когда машина выбралась на большак. Молодежь весело зашумела:

— Счастливой дороги!

Навроцкий переключил скорость. Машина рванулась вперед, и не прошло и часа, как она остановилась в Вилейке у крыльца больницы.

— Жива ли ты? — глухим голосом спросил Лукаш у жены.

— Жива, Лукаш…

Потом они с Навроцким стояли в коридоре, и Лукаш не находил слов, чтоб выразить благодарность этому человеку.

— Поблагодари комсомольцев. Ты, понятно, останешься?

— Останусь.

— Ну а я, пожалуй, поеду.

Лукаш стоял и думал. «Белоручки… образованные… что они понимают в жизни. Дурень, дурень! Здороваться с ними не хотел. А они! А если бы не они?..» И Лукаш понял, что это он сам остался позади, хотя и думал, что все время идет впереди.

Домой Лукаш вернулся через три дня. Жена осталась в больнице, но он был спокоен. Все прошло хорошо, и теперь у него был сын. Дочка и сын! Теперь он считал себя настоящим отцом, потому что какой же это отец, если имеет одного ребенка.

В первый день ничего не хотелось делать. Даже новая хата не радовала, как раньше. Что сто́ит хата по сравнению с живым человеком! Лукаш почувствовал — планы и мысли его изменились. В них вошло нечто новое, настоящее, человеческое, пусть даже пока не очень понятное, но оно заставляет иначе смотреть на людей, на их взаимоотношения. Он понял, что жизнь — это не только свое благополучие, маленькое личное счастье или горе, а нечто более значимое и глубокое.

Лукаш ожидал Навроцкого. Непонятно, почему он был уверен, что председатель придет к нему и скажет: «Может, ты останешься работать в своем колхозе, Лукаш Малюга?» Ему теперь хотелось услышать эти слова. Навроцкий должен прийти. Разве с того утра между ними не установились хорошие отношения, не исчезла неприязнь, разве не чувствует теперь и Лукаш, что без своих людей, без колхоза, о котором он не хотел думать тринадцать лет, его жизнь станет никчемной, пустой, скучной.

Но Навроцкий не пришел. И Лукаш пошел к нему сам. Вечер был сырой и серый. С крыш капало. Осели сугробы. На дороге стояли лужи, вода хлюпала под ногами.

Лукаш застал Навроцкого дома.

— За Ганной пора ехать? — спросил Навроцкий, поздоровавшись. — А ты садись. Это не так спешно, как тогда, когда везли в Вилейку.

Лукаш сел.

— Да нет же, Сергей. За Ганной ехать еще не пора. Решил я, Сергей, остаться в своем колхозе.

Он ожидал, что Навроцкий обрадуется и пожмет ему руку. Разве он не лучший механизатор в районе? Какой председатель колхоза отказался бы его принять? Но Навроцкий вынул сигарету и закурил.

— Это твое дело, Лукаш, — сказал он безразлично.

Лукаш даже побледнел.

— Ты как будто отказываешься от меня! — чуть не крикнул он. — А помнишь, ты сам ко мне приходил?

— Помню. Не от себя я просил. Мы тогда знали тебя как хорошего механизатора и работника. А как человека не знали.

— Значит, по-твоему, я плохой человек?

— Я этого не сказал и не скажу. Но ты только о себе думаешь, о своей выгоде. Было бы тебе хорошо, а там хоть трава не расти.

Лукаш еще больше побледнел.

— Да ты не волнуйся. Мне хочется, чтоб ты меня понял. По-настоящему понял.

Лукаш молчал, склонив голову. Он вспомнил Василя, который бросил заниматься и побежал собирать молодежь, тех парней и девушек, что не поленились рано встать и пойти расчищать дорогу, Навроцкого, который сам вел машину. Никто из них не думал о себе, когда надо было спасать мать и дитё. Чем они все были обязаны Лукашу?..

— Я понял, Сергей… Спасибо.

— Хорошо, если понял. А твоего «Беларуса» мы купим!

1958