Затор на двадцатом

АНЕЛЯ

На двух гектарах земли не много соберешь приданого для трех дочерей. Все же старый Батян как-то ухитрился выдать замуж двух старших. Правда, ушли они из родительского дома не в рай, а в далекие панские имения, где батрачили их мужья.

После свадьбы второй дочери Батян вскоре умер. Перед смертью он думал, что свой отцовский долг выполнил до конца: младшая-де, Анеля, возьмет себе примака. Два гектара земли хоть и небольшое, но все же хозяйство, и найдется для нее хороший человек…

Анеле в это время было четырнадцать лет, и все заботы легли на ее острые, худые плечики, потому что мать была старая и болезненная.

В тридцать шестом году деревню разогнали на хутора. Анелиной матери достался кусочек песчаной земли возле самого леса. На лесной опушке Анеля с матерью сложили небольшую хатку и хлев, сплели из ветвей сарай для сена.

К этому времени Анеля подросла. Голубоглазая и русоволосая, она сама не знала — красивая она или нет. В обломок зеркала, что всегда валялся на окне, не было времени смотреться. Она чувствовала себя сильной и бодрой. Как ни трудно было жить, но жить хотелось. В длинные зимние вечера, сидя за прялкой, Анеля мечтала. Она ждала чего-то необычного, верила, что в ее жизни произойдет что-то неожиданное, но обязательно счастливое и радостное…

Первый раз, придя на вечеринку, долго просидела в уголке, не решившись ни поднять головы, ни с кем-либо заговорить. Ей казалось, что ее простое домотканое платье всем бросается в глаза. Зажиточные хуторянские невесты были одеты в новые, городского покроя платья, обуты в блестящие туфли. Богатые женихи горделиво ходили по хате в хромовых сапогах, со стоячими, как кувшины, голенищами.

«Не место мне здесь, ой не место…» — с болью думала Анеля, и ее простое платье, казалось, так сжало тело, что было трудно дышать.

Она уже собралась идти домой, но ожидала, когда начнутся танцы, чтобы незамеченной выйти из хаты. В этот момент к ней подошел Антось Калюга, парень с далекого хутора, с которым она когда-то училась в одной школе. Сын бедняка, он теперь редко бывал дома, потому что все время работал в панских имениях.

— Потанцуем, Анеля, — сказал он. — Чего ты в уголок забилась?

— Ой, некогда мне, Антось… — испуганно ответила она. — Мне уже пора домой…

— Успеешь домой! Да чего ты боишься? Разве мы хуже этих шляхтюков?

Анеля подала Антосю руку, и они вошли в круг.

Как ей было стыдно! Со всех сторон на нее презрительно смотрели любопытные глаза. Она видела, как шептались богатые девушки, окидывая ее взглядом с ног до головы. А потом Анеля уже ничего не замечала. Она чувствовала поддержку сильных Антосевых рук, и теперь для нее все было нипочем.

Когда музыка смолкла и Антось посадил Анелю на лавку, она опомнилась и растерялась. Ее окружили хлопцы, стали разговаривать и шутить. В глазах девушек, которые недавно с пренебрежением смотрели на нее, она заметила зависть.

Анеля удивлялась, что больше всех ею стал интересоваться Ясь Кандыба, сынок богатого соседа. С ним она и до этого встречалась почти каждый день. Их хутора были рядом, нельзя было не встретиться или в поле, на работе, или по пути домой. Но Ясь даже ни разу не поздоровался с ней. Девушка и сама никогда не думала, что с таким богатым хлопцем она может разговаривать, как с равным.

Ясь был видным хлопцем: высокий, кудрявый, чернобровый. Ему очень шла военная форма, которую он надевал в каждый праздник, как руководитель местной группы «Стшельца».

Сегодня Ясь заинтересовался Анелей. Он сразу отстранил от нее всех сверстников и пригласил сначала на мазурку, потом на краковяк и, как бы случайно, выводил ее на середину круга, чтобы показать всем. Она, увлекшись танцем, не замечала злобных взглядов, не слышала хихиканья девушек.

После вечеринки Анеля незаметно выскользнула из хаты и торопливо зашагала по тропинке, что вилась от хутора к хутору, до самой ее хатенки.

Красиво летней ночью в поле. Луна, висевшая почти над самым горизонтом, освещала ржаные поля. Кругом было тихо, пахло клевером и полевыми цветами. Старые груши-дички на холмах спали глубоким сном.

Анеля шла как пьяная, не чувствовала под ногами земли. Она даже не слышала, что за нею шел человек.

Ясь догнал девушку и положил руку ей на плечо.

— Нам по пути, Анеля, — сказал он тихо. — Чего ты торопишься?

— Ай, Ясь… Я испугалась.

— Идем, нам же по пути.

Они пошли рядом. Она по тропинке, а Ясь по кочкам, по росистой траве. Анеля впервые шла рядом с парнем. Ей было стыдно, и она старалась опередить Яся, но он не отставал. Когда Анеля хотела отстать, он тоже начинал шагать медленнее. Тогда она чуть не побежала. Он с усмешкой проговорил ей вслед:

— Ну и летишь ты, как на пожар.

Девушка не ответила.

— Хочешь, выстрелю? Услышишь, как по всем хуторам собаки залают! — сказал он и потянулся рукой к карману.

— Не надо, Яська! — испуганно вскрикнула Анеля, хватая его за руку.

— Какая же ты трусливая! — мягко упрекнул он, притягивая ее к себе.

Анеля рванулась, но Ясь крепко держал ее.

— Пусти меня, Ясь…

— Какая же ты, ей-право… Ну чего ты боишься! Я же тебя не съем. Да не рвись же ты… Ну вот, пойдем вместе… Вот уже наш хутор.

— Пусти, Ясь… Мне стыдно… — в голосе ее слышались слезы.

— А кто нас видит?

Он отпустил ее, но взял под руку, и она вынуждена была идти с ним рядом. Она думала, что возле своего хутора Ясь останется, а он даже не задержался, шагал с ней до самой калитки, что вела во двор маленькой Анелиной усадьбы. Здесь они остановились.

— Я пойду, Ясь… Не задерживай меня… — попросила девушка.

— Постоим минутку, Анеля…

— Мама будет ругать.

— Мама спит.

Она хотела открыть калитку, но Ясь схватил ее за руки.

— Пусти! А то закричу!

— Ну и что же! — засмеялся Ясь. — Кто тебя услышит?

— Мама!

— А что мне сделает твоя мама?

— Она скажет твоему отцу.

Эти слова подействовали на Яся.

— Ну, Анеля, смотри! Это не последняя наша встреча!..

Он повернулся и медленно пошел к своему хутору.

И действительно, это была не последняя встреча.

Анеля несколько дней избегала Яся. Она чувствовала, что боится его, и понимала, что Ясь ей не пара. Он богатый шляхтич, разве нужна ему такая беднячка, как она? Просто, он задумал что-то плохое.

Наступила пора жатвы. Анеля косила рожь, а мать собирала за нею и вязала в снопы.

Во время работы Анеля вспоминала вечеринку, и перед глазами вставал Антось Калюга. Ей почему-то хотелось его видеть. Особенно сильным это желание было вечерами, когда тьма нависала над хутором и откуда-то издалека доносились звуки гармони и девичьи напевы жнивных песен. О чем бы она разговаривала с Антосем, Анеля не представляла, но она не могла забыть этого коренастого парня с веснушками на лице и русым чубом, упрямо вылезавшим из-под шапки.

Вспоминала и Яся Кандыбу. Нельзя было его не вспоминать. Он был здесь, рядом. Он не работал на поле, но приходил проверять, как работают батраки. Анеля замечала, что он часто бросает взгляд в сторону ее хутора, и боялась, чтоб не подошел к ней.

Может, Анеля и не скоро встретилась бы с Ясем, если бы не случай.

Она быстро закончила уборку ржи на своем кусочке поля. И вот однажды старый Кандыба зашел к ним в хату.

— Может быть, соседка, отпустишь свою дочку ко мне на пару дней? — обратился старик к Анелиной матери. — Сама видишь, жито перестаивает, боюсь, что осыпаться начнет.

— Коли ласка, пан Кандыба! Мы уже свое дожали.

— Что вы, мама, у нас же… — хотела возразить Анеля.

— Сколько у нас этой работы! Вот заработаешь себе на платье…

Анеля покраснела, она снова вспомнила вечеринку. Ей очень не хотелось идти в поденщицы к Кандыбе, не хотелось встречаться с Ясем. Девушка предчувствовала, что эта встреча ничего ей, кроме беды, не принесет…

Назавтра утром она уже была на хуторе Кандыбы. Случалось, она и раньше работала здесь, но прежде ничто ее не тревожило.

Уже стемнело, когда Анеля вышла из Кандыбиного двора. Она была рада, что сегодня Ясь весь день был в гмине[2] и на поле не появлялся.

На полевой тропинке она почувствовала себя очень легко. Всю усталость как рукой сняло. Анеля даже тихо запела, неторопливо шагая к своему хутору.

Возле самой калитки ее догнал Ясь.

— Как ты быстро ходишь, Анелька, — сказал он ласково.

У Анели дрогнуло сердце.

— Зачем я тебе, Ясь? — спросила она.

— Глупая… — шептал Ясь. — Наши же хутора рядом.

— Ну и что?

— Поженимся… Хутора соединим… Эх, ты!

— Ах, Ясь… Какой у нас хутор! Да разве твои родители захотят?

— А что мне родители! — Ясь воинственно выпрямился. — Что мне родители! Я единственный сын в семье, и по закону все мое! Что захочу, то и сделаю.

— У меня и приданого нету…

— А хутор разве не приданое! И ты одна, твое тоже все.

Потом он склонился к ней и зашептал:

— Анелечка, золотце… Люблю я тебя, поверь. А думаешь, родители будут перечить? Знаешь, что сегодня сказал мой отец? Вот, говорит, такую бы работницу, как она… как Анеля Батянова, вот такую бы в хату.

— Работницу… Может, батрачкой взять хочет?

— Перестань же ты говорить глупости, Анеля… Разве он не знает, что ты одна — и хозяйка и хозяин в хате! Анеля, любимая, золотце… Почему ты не хочешь мне верить? Анелечка, золотая… Ну что ты плохого слышала обо мне?

Он взял ее за плечи и прижал к себе.

— Пусти, Ясь!..

— Счастье свое ты отталкиваешь от себя, Анеля…

И таким сердечным и правдивым показался ей Ясев голос!

Первые встречи с Ясем навсегда остались в памяти Анели. Сначала она шла на свидание с ощущением какой-то вины, понимая, что этого делать не надо. Целый день она твердила себе, что не пойдет, даже верила этому, но когда наступал вечер — такой тесной и бедной казалась своя хатка, так грустно становилось на сердце, что она выходила за калитку. Там, возле забора, под кустами черемухи и акации, стояла скамеечка, на которой ее уже ожидал Ясь. Он нетерпеливо прижимал ее к себе и бесконечно целовал. Анеля не отвечала ему.

— Ты меня не любишь, Анеля… — с упреком шептал он.

Она молчала. Перед ее глазами в этот миг стоял Антось Калюга, и она не могла понять, кто ближе ее сердцу — Ясь или Антось.

— Не любишь? — допытывался Ясь. — Не любишь, Анеля?.. Ты хоть поцелуй меня… Один раз… Я не могу жить без тебя…

И он рассказывал, как мучается днем, как всматривается в ее хутор, чтобы хоть издалека увидеть ее… Как ждет вечера, чтоб встретиться с нею…

Так один за другим проходили летние вечера. Анеля ждала их хотя и без большого нетерпения, но все же ждала. Они украшали ее бедную невеселую жизнь.

И вот однажды Анеля почувствовала, что не может жить без Яся. Это произошло после того, когда она ответила на его поцелуй. Назавтра утром она проснулась с чувством счастья, нахлынувшего на нее как волна и заполнившего все ее существо. Даже в хатке стало светлее и просторнее. Когда она вышла во двор, солнце только всходило. Легкие облака на востоке, покрытые пурпуром зари, догорали на ее глазах. На листьях дуба, что рос возле ворот, искрилась холодная роса, и Анеле хотелось прижаться к его стволу, прижать к своей груди его холодные листья, чтоб отдать им хоть капельку тепла своего сердца. И необъятный простор открылся перед ее глазами. Впервые за всю жизнь она увидела и красоту далеких рощ, разбросанных среди полей, и зелень лугов, покрытых молодой отавой, и даже уютность своего хуторка. Когда она подошла к дубу, руки ее невольно потянулись к стволу, она обняла его и прошептала:

— Ясь… Милый мой, любимый мой Ясь… Дубок ты мой молодой…

Она прижалась щекой к шершавой коре могучего дуба и заплакала.

Так Анеля узнала счастье. Она не думая бросилась в его поток и забыла обо всем.

Однажды Ясь опоздал на свидание. Анеля долго ожидала его и уже хотела идти в хату, когда вдруг появился он со свертком в руке.

— В местечке я сегодня был, Анеля, — сказал он, обнимая ее одной рукой. — Потому и опоздал… Подарок тебе купил.

Он протянул ей сверток:

— Это тебе на платье, Анеля… А потом и туфли куплю.

— Ой, Яська, что ты? — испуганно ответила она, отстраняя сверток. — Не надо, Яська… Что это, боженька мой…

— Тебе что, не надо или не нравится? — удивленно спросил он.

— Разве любовь покупается! Яська, милый мой… Да я же тебя и так люблю и любить буду до смерти… А если с подарками, то разве это любовь! И ты меня не так будешь любить, как теперь, да и я тебя… А мне хочется, чтобы так было…

— Вот какая ты, ей-право… — недовольно проговорил Ясь. — А я и туфли бы тебе купил. Пошли бы на вечеринку… Пусть бы посмотрели те задрипанные шляхтянки, какая ты у меня!

— Разве тебе на вечеринку хочется? А мне, когда я с тобой, Ясечка, никуда не хочется. И никуда бы я не пошла… И на этой лавочке мне так хорошо с тобой.

— Не хочется, но почему не сходить? Пусть бы посмотрели.

— Да ты стесняешься со мной… если я пойду в своем платье.

— Ну вот, выдумала…

— А если бы ты и нищим был, я все равно тебя бы любила, Яська.

— А разве я тебя не люблю? Я хотел, чтобы лучше было, а ты и рассердилась.

— Я не рассердилась, Яська. Ты мне тогда подарки купишь, когда я буду твоя, совсем твоя… Когда ты будешь моим мужем, а я твоей женой… Ладно?

Он зажал ей рот поцелуем.

Анелина мать знала об отношении сына Кандыбы к ее дочери. Житейская мудрость крестьянки-хуторянки подсказывала ей, что из этого может получиться и хорошее и плохое. Хорошо, если Ясь женится на Анеле, — это ее счастье. А может получиться и так, что богатый шляхтич натешится ее дочерью и бросит… Потому мать и не радовалась их встречам, и не очень возражала, когда Анеля выходила вечером посидеть на лавочке. Все же она каждый день говорила:

— Смотри, доченька, не потеряй головы… Живи своим умом, доченька. Ему что! Повернулся и пошел, а ты навек несчастная…

— Ай, мама! Почему вы так плохо думаете! Нет, мама, не такой Ясь…

— Я, доченька, жизнь прожила. Я про твою долю думаю… Ты не обижайся на меня, старую, а лучше послушай… Ты ему про свадьбу говори. Пусть женится. Ты ему каждый день долби об этом…

Однако Анеля ни разу не напомнила Ясю про женитьбу. «Разве он сам не знает, — думала она. — Он сам мне скажет, когда придет та пора… Мой любимый Ясь…»

Однажды в воскресенье Анеля шла из местечка. Уже смеркалось, когда она вошла в лесок, за которым начинались их хутора.

Быстро шагая по лесной тропинке, Анеля думала о Ясе. Она торопилась домой, чтобы скорей управиться по хозяйству, а вечером выйти на свидание с Ясем.

Совсем неожиданно ее догнал Калюга. Он ехал на стареньком велосипеде, который все время скрипел и дребезжал, как старая телега. Анеля оглянулась и увидела Антося. Ей стало стыдно. Она была бы рада избежать этой встречи, но уже ничего нельзя было сделать. Антось поздоровался, слез с велосипеда и пошел рядом с нею. «Что ему от меня надо?» — подумала Анеля. Она ждала от него насмешек или непристойных шуток. Он тоже взглянул на нее, и в его взгляде было нечто такое, отчего настороженность у Анели сразу прошла. Были в его взгляде и грусть, и удивление, и горечь. Оба некоторое время шли молча, наконец Антось спросил:

— Замуж выходишь, Анеля?

— Кто тебе сказал? — краснея, спросила она.

— Кто сказал?! Все говорят.

— Все говорят, а ты уже и поверил, — сказала она, стремясь перевести разговор на шутку.

— В том-то и дело, что я не верю… Не верю я, Анеля, что он возьмет тебя…

«Какое тебе дело?» — хотелось сказать Анеле, но она сдержалась и взглянула на его похудевшее лицо. Воспоминание о первой вечеринке кольнуло ее в сердце.

— Что ж… Желаю тебе счастья, Анеля, только не об этом я мечтал… Не об этом я мечтал, когда увидел тебя тогда на вечеринке… И, может, этого бы не было, если бы я был дома…

Только на одно мгновение Анеле показалось, что он говорит правду, потом злость охватила ее. «Кто ему дал право так думать?» Она уже хотела грубо ответить Антосю, но он сел на велосипед.

— Прощай, Анеля.

Когда он скрылся за поворотом дороги, Анеля впервые почувствовала в своем сердце тревогу и тоску. Но когда она издалека увидела Кандыбин хутор, радость снова охватила ее. «Любимый мой Ясь…» — прошептала она, и слезы полились из ее глаз.

Она сама не понимала, отчего она плачет — от счастья или от горя…

Так прошел год. Снова наступила жатва. И Анеля почувствовала, что она беременна. Ее охватил ужас. В тот день она косила рожь, но коса валилась из рук. Анеля с нетерпением ожидала вечера. Когда сгустились сумерки, она вышла из хаты и села на лавочке под черемухой, ожидая Яся. Сердце ее судорожно сжалось, когда она увидела его на тропинке. Он шел, насвистывая военный марш.

Подойдя, Ясь нетерпеливо прижал ее к себе, но она уперлась руками в его грудь и сказала:

— Не обнимай меня, Яська… Я уже не одна… Яська мой милый…

Он не понял ее.

— Когда мы поженимся, Яська?

Этот вопрос, заданный впервые, ошеломил Яся.

— Мы еще молоды, Анелька… Разве не хватит времени! Вот дождемся коляд… У нас теперь много неурядиц в хозяйстве…

— Коляд… — Анеля отшатнулась от него. — Я беременна, Ясь…

Анеля не видела, как побледнело и перекосилось лицо Яся. Он испугался и не знал, что отвечать.

— Давно? — чуть слышно спросил он.

— Не знаю… Может, и давно…

— К бабке надо, Анеля…

— К бабке? Это же твой ребенок!

— Ну разве я этого не знаю… Но все равно надо к бабке… Вот старая Болесиха, она и замужним делает.

— Ясь, Ясь… Разве я этого ожидала от тебя? Значит, так оно и есть… Только издевался надо мной…

— Придумываешь ты все, Анеля…

Ту ночь они просидели под черемухой до рассвета. Ясь убеждал Анелю, что надо идти к Болесихе. Он обещал сам договориться со старухой, заплатить ей так, чтобы она держала язык на привязи. Анеля ему ничего не отвечала: не соглашалась и не отказывалась.

Наконец зарозовела заря. Пора было расходиться. Ясь нетерпеливо ждал ответа.

— Ну, Анеля, золотко, не молчи… Это же не по лесу ходить, а по людям. Днем я договорюсь с Болесихой, а вечером сходим, а?

— Нет, Ясь, не пойду, — решительно ответила она. — Я уже все поняла… Не хочешь ты меня, не жалеешь своего дитяти… бог с тобой… А убивать дитё я не буду… Нет, не буду, Яська…

— Эх ты!..

Он нехотя повернулся и медленно пошел. Он ждал, что Анеля одумается и позовет его. Но она знала, что это был их последний вечер, что Ясь к ней больше не вернется, даже если бы она пошла с ним к Болесихе. Ей хотелось побежать за ним вслед, броситься ему на шею и крепко-крепко расцеловать в последний раз. Но она сдержала себя. В глазах ее стало темно, а на сердце пусто. Шатаясь она пошла в сени и легла на холодную кровать. Ей хотелось плакать, но не было слез. Она чувствовала, что и слезами не смыть ее страшного горя, ее тяжелой тоски. Сухими глазами она смотрела в узкое оконце, сквозь которое лился свет, но ничего не видела.

В тот день она пролежала в постели до вечера. Когда закатилось солнце, она все же вышла и села на лавочку под черемухой. Она не ждала Яся, но это место стало милым ее сердцу. А Ясь не пришел. Не пришел он и назавтра и никогда. Потом Анеля услышала, что он уже ходит к богатой шляхтянке на далекий хутор.

Вскоре началась война с Германией. Яся мобилизовали в армию, и он даже не пришел проститься с Анелей. Потом она узнала, что мобилизованы все парни, в том числе и Антось Калюга.

В душе Анели не осталось никаких следов от событий, которые произошли в те дни. Сердце ее зачерствело. Когда пришла Красная Армия, Анеля не могла выйти встречать ее. Ей не хотелось показываться на людях, она знала, что и так о ней слишком много говорят. Живя одна на своем хуторе, она была рада этому одиночеству.

Когда старого Кандыбу вместе с семьей выгнали из хутора, а к ее маленькому хуторку прирезали три гектара земли, она не очень и обрадовалась.

Анеля ничего не сказала матери, но мать и сама увидела, что к дочери пришло горе горькое. Она не упрекала дочку, но смотрела на нее с такой болью, что им было трудно оставаться вдвоем.

Теперь Анеля вся отдалась работе. Она вспахала зябь, посеяла жито, потом выкопала картошку, одна таскала тяжелые мешки.

— Осторожнее, доченька, — говорила ей мать.

Анеля упрямо молчала. В груди ее кипела злоба на весь свет, на всех людей, и она избегала встреч с ними.

Позднею осенью Анеля начала молотьбу. Можно было сговориться с соседями и сообща нанять молотилку, но она одна перемолотила все цепом.

В длинные зимние вечера, сидя за прялкой, она вспоминала свои встречи с Ясем, и они казались ей такими далекими, невероятными, как сон.

А на хуторах и в деревнях уже кипела новая жизнь. В Кандыбином доме открыли клуб. Каждый вечер сюда приходила молодежь. Не такими, как прежде, стали вечеринки. Часто приезжала кинопередвижка, молодежь сама устраивала спектакли. Анеля не интересовалась ничем. Она считала, что жизнь ее навсегда загублена.

Однажды в холодный февральский вечер, в субботу, Анеля доставала из погреба картошку. Она подняла большую корзину и почувствовала, как внутри у нее что-то оборвалось. Она с трудом выкарабкалась по лесенке из погреба и упала на пол. К ней бросилась мать. С ее помощью Анеля кое-как добралась до кровати…

Когда кончилась эта полная мучений ночь, Анеля была без сознания. Первые слова, которые она услышала от матери, совсем потрясли ее и без того измученную душу:

— Неживой, доченька… Мальчик.

— Мама! Почему же он неживой? — в отчаянье вскрикнула Анеля.

— Это бог знает, а не я…

— Мама, это вы… это вы его…

Мать отшатнулась от кровати и стала креститься.

— Горемычная ты моя, бедная… Разве я тебя ругала или упрекала? Бога ты не боишься, такое подумать… Пусть бы жил! Свет теперь не тот, и ему нашлось бы место!

— Ах, мама… простите меня…

— Когда-нибудь бог тебя простит, а я уже давно простила… И коль уж так получилось, то пусть и люди не знают об этом… Похороним его сами.

— Почему — не знают?..

— Эх, дочушка… Ну говорили люди, еще поговорят и замолчат… А может, было, а может, не было…

Около месяца пролежала Анеля в кровати.

В апреле из фашистского плена вернулся Антось Калюга.

Тяжелым, нечеловечески жестоким был режим в фашистских лагерях для пленных, мало вестей просачивалось туда с воли, но белорусские хлопцы знали, что на их родине уже нет польских панов, что пришла на их землю советская власть.

Немало погибло беглецов-пленных на лесных и болотных тропинках Восточной Пруссии, на польской земле от голода, холода и вражеских пуль, но Антось Калюга выжил. Он пришел на свой хутор черный, оборванный и худой.

Вслед за ним стали появляться и другие хлопцы из окрестных деревень и хуторов. Только Яся Кандыбы не было.

Анеля безучастно относилась к событиям, происходящим вокруг, но сердце ее болезненно сжалось, когда она услышала, что Антось Калюга вернулся. Она вспомнила первую вечеринку, встречу в лесу, и ей хотелось плакать о загубленной молодости.

Часто, выходя из сарая с подойником в руке, она застывала как каменная и вглядывалась в хутор Кандыбы. И хотя там уже давно был клуб, ей казалось, что и теперь, как когда-то в счастливые дни, там мелькнет фигура ее Яся. «Может, он вернется», — думала она, хотя знала, что между ними все кончено, что глубокое чувство, когда-то горевшее в ее сердце, давно уже истлело, но ей хотелось еще раз увидеть того, кто принес ей когда-то много счастья, а потом бездну горя.

У Анели к этому времени прибавилось забот. Заболела мать. Больше двух недель в забытьи она металась в постели и в одну из апрельских ночей тихо умерла.

Анеля осталась совсем одна. Не было даже с кем перекинуться словом. И смерть матери и загубленная любовь так потрясли Анелю, что она замкнулась в себе. Удовлетворение она получала только в костеле, где ей все напоминало о той жизни, которая должна прийти после смерти… Она считала себя большой грешницей, и все ее стремления заключались в том, чтобы стать достойной счастливой и вечной жизни. Она каждый день ходила в костел и горячо молилась. Она любила слушать музыку органа, пение костельного хора. Все это на некоторое время разгоняло грусть, рассеивало тихую безнадежность, бесконечную тоску по утраченному счастью.

Она не могла без волнения смотреть на маленьких детей. Инстинкт матери, родившей, но не вскормившей ребенка, не давал ей покоя. Она почувствовала, что ей чего-то не хватает, и в праздничные дни дети, как воробьи, слетались на ее хуторок. Она им дарила цветы, угощала ягодами, бобовыми и гороховыми стручками, учила петь песни, играла с ними.

Посещение костела вошло в привычку. Она не могла прожить дня, чтобы не посетить его.

Ксендз заметил молодую женщину. Разные мелкие работы в костеле он возложил на ее плечи. Еще в детстве Анеля любила рисовать. Любовь к рисованию сохранилась у нее и теперь. Она даже немного подрабатывала, разукрашивая скатерти, наволочки и полотенца. Ксендз использовал и это. Перед большими праздниками Анеля не только белила костел, но и разрисовывала стены и потолок ангелами. Она с удовлетворением выполняла эту обязанность. Она верила, что работа в костеле снимет с нее часть ее больших грехов.

Часто ей приходилось по просьбе ксендза мыть пол в клебании[3], выполнять домашние работы. Он с жадностью разглядывал ее стройную, упругую фигуру, и, может, только всегда грустный, испуганный взгляд ее по-детски правдивых глаз и отношение к ксендзу как к отцу спасли ее еще от одного несчастья.

Так и проходила ее тихая, одинокая жизнь. Она была тем более одинокой и незаметной, что никто, кроме ксендза, не интересовался ею, ни в ком она не видела сочувствия, никто с дружеским словом не обращался к ней. Да и она сама не хотела замечать окружающей ее жизни.

В начале июня женился Антось Калюга. Анеля не встречалась с ним с того времени, когда он догнал ее на лесной дороге. Весть о том, что Антось женился, не удивила Анелю. Она только вспомнила слова, сказанные им при встрече: «Не об этом я мечтал, Анеля, когда увидел тебя тогда на вечеринке». И она тяжело вздохнула.

Как ни скрывалась Анеля от жизни, жизнь не могла миновать ни ее самой, ни заброшенного хутора.

Началась война.

Уже первые дни Отечественной войны внесли в жизнь Анели много перемен. На хуторах появились фашистские солдаты. В бывшем имении пана Скирмунта на живописном берегу реки Свиранки остановилась воинская часть. Она заняла все жилые помещения, амбары, гумна и сараи. Теперь имение получило новое название — гарнизон. Невдалеке от имения находился костел. Анеля совсем загрустила. Не хотелось ей попадаться на глаза фашистским солдатам, а по дороге в костел она должна была невольно встречаться с ними. Несколько дней она не выходила из хаты, думала, что это наваждение так же быстро откатится, как и накатилось. Хотя ее хутор был далеко от большой дороги, фашистские солдаты быстро нашли его. Им были нужны куры, яйца, масло, молоко. Белобрысый длинный фашист, зайдя к Анеле, презрительно осмотрел ее хатку и сказал:

— Хауз — шлехт, фройлян — гут! — и похлопал Анелю по плечу.

Анеля взглянула на него так, что он вобрал голову в плечи и начал что-то бормотать на своем языке, потом перешел на немецко-польско-русский, на котором хотел объяснить, что ему нужны яйца и молоко. Анеля дала ему всего, только бы скорей он ушел из хаты.

Вскоре на свой хутор вернулся старый Кандыба. Три гектара, прирезанные советской властью к Анелиному хутору, он сразу присоединил к своей земле. Это взволновало Анелю. Она уже не могла молчать. Долго не раздумывая, она направилась к Кандыбе.

— Дядька, — сказала она, — я уже обработала и засеяла эту землю. Неужели я не соберу с нее того, что засеяла!

— Нет, не соберешь.

— Ведь вся моя картошка посажена на этой земле.

— Я тебя не просил, чтоб ты на моей земле сажала картошку.

— Дядька…

— Молчи ты, девка… — он выругался грязными словами. — Кончилась ваша… ваша… — он не находил слов. — Я вот сделаю, что весь налог за эту землю отдашь немцам ты!

У Анели судорожно билось сердце, когда она пришла домой. Ей казалось, что с ее души спала тяжесть, которая сковывала ее жизнь. «Что делать? — думала она. — Кто поможет, кто спасет?» Теперь она поняла, что жизнь не начинается и не кончается на ее хуторе. Она бросилась к соседям, ко всем, кому советская власть дала землю. И всюду она встретила одну беду, одно горе…

Тогда она решила сходить к ксендзу. Трудно было решиться на это, потому что до костела было больше двух километров. Гарнизона миновать нельзя, а она уже знала, как опасно девушке или молодой женщине встречаться с фашистскими солдатами. Однако пошла…

— Дочь моя, — сказал ксендз, выслушав жалобу Анели, — тебе не надо было брать земли пана Кандыбы. Разве, пся крев, большевики покупали землю для пана Кандыбы? Они поганцы, безбожники! Но немцы стерли их с нашей земли. Сам бог карает их руками немцев. Он покарает и всех тех, кто им служил!

Анеля со страхом смотрела в глаза ксендза. Он теперь был больше похож на гитлеровского офицера, чем на ксендза. Высокий и сильный, с поседевшими висками, с орлиным носом, с тонкими губами и тяжелым подбородком, он выглядел злым и грозным. Анеля только теперь по-настоящему рассмотрела его. До этого он казался ей святым. Таким покорным и ласковым был его взгляд, таким мягким и нежным голос. И ходил он всегда согнувшись, словно невидимая тяжесть людских грехов давила ему на плечи.

Увидев ее удивленный взгляд, ксендз понял, что сказал много лишнего своей «овечке». Он перекрестился, опустил глаза и некоторое время молча простоял с таким видом, будто молится.

— Дочь моя, — тихо сказал он. — Не надо гневить бога… Мы много думаем о земном и забываем о том, что нам будет уготовано на том свете. Но я сделаю так, чтобы твой труд не пропал даром. Я побеседую с паном Кандыбой.

— Благодарю, святой отец!

— Не чуждайся костела, дочь моя. Он тебе всегда поможет.

— Боюсь, святой отец… боюсь немцев.

— Они не звери. Они христиане, одной с нами веры. Ничего и никого не бойся, дочь моя, когда идешь в божий дом…

Кандыба вернул Анеле третью часть ее посевов.

Анелю потянуло к людям. Ей захотелось раскрыть кому-нибудь свою душу, поделиться своим горем. Она еще не понимала, что ее личное горе потонуло в великом горе всех честных людей, стало только маленькой капелькой. И как удивилась она, когда встретила недоверчивое молчание со стороны тех, с кем желала сблизиться.

За лесом, возле которого стоял Анелин хутор, была усадьба Феликса Шибки. При советской власти он тоже получил несколько гектаров Кандыбиной земли. Феликс был такой трудолюбивый и так мечтал поскорее выйти из нищеты, что осенью тридцать девятого года, сразу после получения земли, засеял больше гектара рожью. Весной он засеял ее всю. Казалось, что он уже встал на ноги, и вот Кандыба отобрал землю и не вернул даже части урожая.

Феликс, высокий и сильный, слегка сгорбленный, со стриженной под машинку бородой и длинными усами, только косо взглянул на Анелю и отвернулся. Когда она обратилась к его жене, та ничего не ответила. Тяжело и обидно было Анеле. Она вышла из Феликсовой хаты с горьким осадком на сердце. «Почему они ко мне так относятся? — думала она. — Что я им сделала?» Анеля не знала, что люди боялись верить друг другу, каждый невольно видел в другом предателя, а к Анеле относились с еще большим подозрением, потому что Кандыба только ей одной вернул часть посевов.

Кандыба к тому времени уже был старостой. Он принял должность из рук гитлеровцев и стал им верно служить. Всех тех, кто с радостью встречал советскую власть, кто сочувствовал ей, он предал фашистам. С ужасом смотрела Анеля, как полицаи вели по большаку избитых, связанных людей в сторону гарнизона, как пылали хаты и гумна. Первым был схвачен Стась Голубовский, член сельского Совета, который делил в 1939 году крестьянам землю пана Скирмунта и таких богачей, как Кандыба. Забрали не только его, но и жену. Потом схватили Андрея Ломотя, комсомольца, заведующего избой-читальней. Всех их Анеля хорошо знала. И вот уже нет этих людей…

Анеля снова замкнулась в себе. Даже в костел она начала ходить только раз в неделю. Молилась дома. Молилась горячо, со слезами просила пана Езуса и его святую матерь пожалеть бедных людей…

Однажды в воскресенье, когда она вышла из костела, ее остановил ксендз.

— Дочь моя, — сказал он, — ты стала забывать дорогу в божий дом.

— Боюсь, святой отец… — тихо ответила она.

— Я уже тебе говорил: не надо ничего бояться.

— Боюсь, святой отец, — упрямо повторила она и добавила: — Я молюсь дома.

— Это хорошо, — сказал ксендз, — но не надо забывать дорогу и к святому костелу. — Ксендз пристально взглянул в лицо Анели. — Подумай над этим, дочь моя.

— Хорошо, святой отец.

Однажды ночью Анеля проснулась от выстрелов, которые доносились со стороны гарнизона. Она не могла понять, что произошло. Война уже отошла далеко на восток. Нарушали тишину только самолеты, а таких частых выстрелов давно уже не было слышно.

Только назавтра Анеля узнала, что партизаны частично уничтожили гарнизон. Оставшиеся в живых фашисты убежали в местечко Кобыльники. Однако закрепиться в имении партизаны не могли. Очень уж близко был расположен Кобыльницкий гарнизон.

Утром Анеля видела, как вдали по проселочной дороге шли партизаны, ехали подводы с трофеями. В тот же день она узнала, что многие мужчины из окрестных хуторов, в том числе и Феликс Шибка, ушли с партизанами.

Наступила весна.

Анеля любила работу на огороде. Гряды она сажала значительно раньше своих соседей, и каждую свободную минуту отдавала уходу за ними. Даже старый Кандыба завидовал, что у него огурцы только цветут, а у Анели уже завязались, у него на помидорах только пупышки, а в Анелином огороде уже висят крупные желтобокие плоды.

Анеля стояла неподвижно и, опершись на лопату, задумчиво смотрела вдаль, предавшись воспоминаниям. В это время перед ее мысленным взором проходили все те весенние вечера, когда она старалась поскорее закончить работу, чтобы встретиться с Ясем. «Где он теперь?» — подумала она, но эта мысль даже не вызвала у нее желания увидеть его.

Она вздрогнула, когда неожиданно услышала свист со стороны леса. Прислушалась. «Вероятно, мне показалось», — подумала она и взялась за лопату. Но свист повторился. Не думая о том, что делает, Анеля воткнула лопату в землю и медленно пошла к леску. Она спохватилась только тогда, когда увидела в кустах человека, который махал ей рукой. Она сначала испугалась, но, узнав Антося Калюгу, смело подошла к нему.

Антось очень изменился. Лицо его постарело, стало более мужественным. Глаза посуровели. На голове его была кепка, и волосы не торчали из-под нее, как когда-то. Он держал в руках автомат, через плечо была перекинута полевая сумка. Когда она подошла к нему, Антось усмехнулся.

— Молодчина, Анеля! — сказал он. — Не испугалась. Не думал я, что осмелишься идти на свист.

— Если бы не узнала тебя, Антось, близко не подошла бы. Да и кому я нужна такая…

— Какая?

— Старая баба…

— Это ты зря, Анеля… Ну, как живешь? — перевел он разговор на другую тему.

— Ай, Антось… Сам знаешь, как живут теперь люди.

— Тебе разве плохо?

— Разве ты не знаешь моей жизни, Антось… Какая это жизнь!

— А как поживает Кандыба?

— Откуда я знаю.

— Он ведь твой сосед. И хороший сосед.

— Ай, Антось… Это ты про ту третью часть намекаешь… Глупая была, потому и взяла… Жизни от него нет… он хуже, чем немцы. Почти каждый день по хатам волочится. Те теперь боятся, а он: давайте то, давайте это… Забрали и шерсть, и лен…

Антось внимательно слушал и молчал.

— А сегодня здесь немцев не было?

— Нет, не было. Разве что на других хуторах, но и то не было слышно.

— Правду говоришь?

— Неужели ты мне не веришь? — сказала она с такой болью, что Антось пожалел, что задал такой вопрос.

— Не волнуйся, Анеля, я тебе верю. А разве каждому можно верить? Особенно в моем положении и в такое время. А теперь скажи правду: как у тебя с хлебом?

Она взглянула на него с упреком:

— Почему ты сразу не сказал, что хочешь есть? Я же знаю, что ты в партизанах… Есть у меня еще и хлеб, и сыр, и сало найду. От немцев все прячем. А тебе принесу.

Она собралась идти.

— Подожди, Анеля, — остановил ее Антось. — Тут дело такое… Если у тебя целая буханка, принеси ее всю. Я тебе заплачу. Видишь ли, домой мне заходить нельзя, а у Фельки Шибки, сама понимаешь…

— Понимаю, Антось… И платы мне не надо.

— Только принеси так, чтоб не было заметно.

— В корзину положу и пойду в лесок, будто листья собирать корове на подстилку. Ты жди меня здесь.

Вскоре она вернулась.

— Ты, Анеля, никому об этом не скажешь?

— Вот какой ты, Антось…

— Я тебе всегда верил, Анеля…

В ту ночь исчез старый Кандыба. Его нашли в лесу невдалеке от проселочной дороги повешенным на осине.

Кончилась война. Вернулись домой солдаты и партизаны… Многие из них нашли вместо родных деревень пепелища.

Пришел на свой хуторок и Антось Калюга. Тонкие, но заметные морщинки появились на его лице, поседели на висках русые волосы.

Много испытаний перенес Антось. Во время блокады не успела убежать его жена. Ее схватили и замучили до смерти. Чудом спасся старый отец, который с маленьким внуком в это время был на огороде.

Два дня просидел старый Калюга в болоте вместе с другими беглецами, пока их не нашли партизаны. Вероятно, не выжил бы в эти дни маленький Андрюша, если бы не соседка, у которой тоже был маленький ребенок. А старый Калюга хотя и уцелел, но не выдержали старые кости болотной сырости. С трудом добравшись до партизанского лагеря, он слег и уже не поднялся.

…Вечерело, когда Анеля шла домой из костела. Дорога вела через тот лесок, где она когда-то встретилась с Антосем. Она уже забыла о той встрече… Да и лесок изменился. Он словно помолодел. Кудрявые березы, укутанные молодыми листьями, стояли возле самой дороги. За придорожными канавами шептались высокие гибкие сосны, цвели елки, вытянув ввысь молодые ветки.

С тихой грустью смотрела Анеля по сторонам и не узнавала местности. Отовсюду веяло тишиной и покоем, только из глубины леса лился веселый птичий щебет.

Анеле часто встречались люди, ожила дорога! И в глазах людей не было ни враждебности, ни подозрительности. Люди не сторонились друг друга, а приветливо здоровались и заговаривали. А какой-то незнакомый старичок даже остановился, оперся о палку и снял шапку.

— Вот и весна пришла! — весело сказал он. — Заметь, молодка, за четыре года первая весна после войны…

Только теперь Анеля поняла, почему ей показался незнакомым этот лесок. Да это же весна изменила его! Да, весна… Которая это уже весна ее одинокой жизни? Которая весна!..

Она вздохнула… Теперь ей уже ничего не надо. Тихонько докоротать бы свою горемычную жизнь. Вот и все…

Анеля была рада, что после длительного перерыва снова открылся костел. Сегодня новый ксендз произнес горячую проповедь, в которой призывал всех католиков работать честно и преданно, восстанавливать разрушенное, потому что советская власть не запрещает религии. И не надо забывать бога и святого костела. Надо укреплять святую католическую веру, и для всех придет избавление на том свете.

Когда Анеля вышла из лесу и увидела Кандыбину хату, она сразу поняла, что там что-то происходит. До этого времени хутор был пустой, теперь же там стояли подводы, ходили люди. В хате были открыты двери, с окон сняты доски, из трубы вился едва заметный дымок и таял в прозрачном воздухе.

Анеля пошла быстрее, ей было интересно узнать, что за люди будут ее соседями. Когда она подошла к хутору, ее внимание привлек мальчик лет четырех, который забавлялся кнутом, ссекая им молодые лопухи, что густо росли у забора. Мальчик тоже увидел Анелю и сразу прекратил свое занятие.

— Тетя, а мы будем здесь жить, — сообщил он, остановившись возле ворот.

Остановилась и Анеля. В одно мгновение в ее памяти ожила давно прошедшая и забытая мучительная февральская ночь, и сердце защемило от острой боли.

— Андрюша! С кем ты говоришь, мой мальчик? — услышала она знакомый голос и увидела на крыльце хаты Антося Калюгу. Он торопливо подошел к сыну и, увидев Анелю, радостно засмеялся.

— Анеля! Так это он с тобой знакомится! Ну, как ты живешь?

— Живу, Антось…

— А я, видишь, в соседи к тебе перешел, пока свою хату поставлю.

— Так у тебя, Антось, такой большой сын… — заметила она с завистью. И ей хотелось сказать, что и у нее был сын, и если бы он родился живым, то теперь был бы больше, чем Андрюша.

— Он у меня молодцом! Партизан!

— А как же ты с ним, Антось?.. За ним же уход нужен…

— А я здесь не один. Тут нас три семьи таких бездомных. Есть кому присматривать. Ну, как ты живешь?

— Так и живу, как жила…

— Значит, по-старому… А по-старому жить нельзя, Анеля. Надо начинать новую жизнь.

Он внимательно посмотрел на нее и вдруг засмеялся.

— А помнишь, как ты мне в лесок харчи приносила?

— Помню, Антось…

Теперь ей казалось, что тот случай — это и есть самое красивое, самое лучшее и счастливое, единственное в ее жизни, что стоит вспомнить, чего нельзя забыть.

— Помню… — повторила она.

— А знаешь, почему я у тебя целую буханку попросил?

— Знаю, — ты был не один.

Он кивнул головой:

— Да, Анеля, я тогда был не один… Да… А теперь мы будем соседями.

То, что Антось стал ее соседом, не удивило Анелю. Не только в опустевших хатах поселились погорельцы, они жили во многих деревнях и хуторах. Может, и в ее хату попросился бы кто-нибудь, если бы она не была такой маленькой. Это соседство изменило ее жизнь. Анеля перестала замечать свое одиночество. Приятно было видеть движение людей возле пустой когда-то хаты, чувствовать, что эти люди ей не чужие, слышать детский шум и смех и даже просто замечать свет в окне или дымок над трубою.

Она старалась не встречаться с Антосем, даже избегала таких встреч, потому что в его присутствии чувствовала себя неловко. А вот о русоволосом Андрюше, его сынке, она думала почти всегда.

Однажды в воскресенье, когда к ней пришла соседская детвора, среди Феликсовых мальчиков она увидела и Андрюшу. Сердце ее забилось. Она растерялась от такой счастливой неожиданности. «Сын Антося у меня!» — обрадовалась Анеля.

Андрюша был непоседливый мальчик. Заинтересовать его надолго какой-нибудь игрой было невозможно. Он обшарил все уголки небольшого двора, наконец совсем куда-то исчез. Анеля, занявшись другими детьми, сначала не заметила этого. Вдруг со стороны хлева послышался его голос:

— Я сам слезу…

Его нашли на крыше!

Анеля ужаснулась. А если бы он упал оттуда! Что бы сказал Антось?! Она взяла шалуна на руки и сняла с крыши. Он выскользнул из ее рук и уже искал новое, интересное, еще не известное для него место.

Анеля повела детей в лес. Там уже розовела земляника. Андрюша сразу притих и успокоился. Он с любопытством оглядывался по сторонам, прислушивался к лесному шуму и вдруг спросил:

— А мы в лагере, тетя? Да?

Анеля сначала не поняла его, а потом ей захотелось схватить этого маленького человечка, проведшего первые годы своей жизни не в родной хате около материнской груди, а в лесном партизанском лагере, и прижать его к груди.

— Партизан ты мой милый… — шепнула она.

Когда Анеля села под кустом на мягкую траву, Андрюша подошел к ней, доверчиво положил голову на ее колени и через минуту уже спал сладким детским сном. Она осторожно взяла его на руки и прижала к себе. Он даже не шевельнулся. Анеля была счастлива. Ей казалось, что это ее собственный сын, часть ее существа, и она готова была сидеть так бесконечно.

Вернувшись из лесу, Анеля увидела в своем дворе Антося. Он по-хозяйски внимательно осматривал ее хату, забор, ворота. Андрюша сразу бросился к отцу.

— Добрый день, Анеля.

— Здравствуй, Антось…

— Не только мой сын, но и я к тебе в гости пришел, Анеля. Чем будешь угощать? Может, тем, чем подпирают ворота? — пошутил Антось.

— Что ты, Антось! Ах, какой у тебя сын…

— А ты все по-старому живешь, Анеля?

— А как же иначе… Но чего мы стоим, пойдем в хату. Разве гостя на дворе угощают?

— Мы и здесь побеседуем. Ты только не думай, что я о твоей жизни потому спрашиваю, что мне больше не о чем говорить. Я действительно хочу поговорить с тобой о жизни.

Она недоуменно взглянула на него.

— Ты слышала о колхозах?

— Слышала, конечно… Но говорят о них…

— Кто говорит? А я слышал о колхозах от тех людей, которые сами в них жили. Они, брат, совсем не то говорят.

— Ничего я не знаю, Антось…

— Вот я тебе и рассказываю. Ты мне не веришь? А я, кажется, тебе всегда верил. Я пришел поговорить с тобой как с соседкой. Будем организовывать колхоз. Не только мы с тобой, Анеля, многие об этом думают. Неужели ты останешься в стороне? Я верю тому, что не останешься! Мы собираемся озимые сеять вместе, не по одному, а колхозом. Строиться начнем. Я твои постройки осмотрел: одно гнилье. Хату скоро подпирать будешь, не то повалится.

— Не осилю я новую хату…

— Одна не осилишь, а колхоз осилит.

— Как люди, так и я, Антось…

— Я так и думал, что ты от людей не отстанешь.

Когда Антось собрался уходить, Анеля взглянула на Андрюшу, стоящего возле отца, как маленький боровичок у большого, сильного дуба, и нерешительно сказала:

— Антось… Пусть твой Андрюша чаще ко мне приходит… Тут недалеко.

— Я думаю, что он тебе надоедает. Будешь ходить играть к тете Анеле? — спросил Антось у сына.

Андрюша взглянул на Анелю голубыми, как у отца, глазами и ответил:

— Буду.

О разговоре с Антосем по поводу колхоза Анеля быстро забыла. Ее занимали совсем другие мысли. Она интересовалась только Андрюшей, без которого жизнь казалась пустой и ненужной. Она чувствовала необходимость видеть его каждый день хотя бы издалека…

С Антосем она виделась редко и не искала встреч с ним. Ей казалось, что Антось смотрит на нее не так, как на других женщин. Она думала, что он хорошо знает ее прошлое и считает его позорным. Если во время разговора он улыбался, она считала, что он смеется над ней; если бывал задумчивым и серьезным, она думала, что он относится к ней с презрением. Ее прошлое, как призрак, оживало в памяти и не давало покоя… Как хотела она забыть обо всем навсегда, так, чтоб никогда не вспоминать, не видеть во сне… А Антось всегда являлся перед нею как напоминание об утраченной молодости, которая никогда не вернется…

Было начало жатвы, когда однажды Анелю позвали на сход. Она собиралась в костел и, понятно, не пошла бы на сход, если бы в хату не зашел Антось.

— Про твою жизнь будем говорить, Анеля, — сказал он.

— Про колхоз?

— Да, про колхоз. Жито будем сообща сеять.

Он говорил так уверенно, будто колхоз уже был организован, — хоть завтра выезжай в поле и сей.

— Значит, придешь?

— Приду, Антось.

Это был первый сход, на который Анеля пошла хотя и без особенного желания, но с любопытством. Многое на сходе было для нее непонятным. Она слушала взволнованные речи крестьян, своих близких и далеких соседей, и не знала, кто из них прав. Когда выступал Антось или Феликс Шибка и все те, кто шли за ними, у Анели появлялась уверенность, что они говорят правду. Когда же вставал зажиточный, который когда-то тянулся за Кандыбой, Анеля верила и ему. Многие поддакивали и тому и другому. Так и ушла она со схода, ничего не поняв.

Под вечер Анеля направилась в костел. Она шла и думала: «Вот тебе и люди… и те люди, и те… Одни думают так, другие этак. Прав ли Антось? Может, он и дело говорит, может, и легче и лучше будет в колхозе, но сразу ли? Поля опустошены, постройки сожжены, лошадей мало, а мелкий скот — овечки и свиньи — почти совсем вывелись в округе… Как же колхоз? Не лучше ли сначала на ноги встать, отстроиться, наладить крепкое хозяйство?»

Она очень удивилась, услышав разговоры о колхозах и возле костела. Будто люди пришли сюда не богу молиться, а поговорить о том, что обсуждалось на сходе. Но здесь были люди и из других деревень. Значит, и там идет речь о колхозах. Вокруг паперти и на самой паперти стояли группками крестьяне, и в каждой группке был свой руководитель и наиболее активный оратор. Нет, Анеля пришла не для этого. Она зашла в костел, стала возле двери и начала молиться. Прошептала на память несколько молитв, раскрыла молитвенник и ужаснулась: сход не выходил из ее головы, в ушах стояли слова, слышанные на сходе и здесь, возле костела. Чего же стоят ее молитвы, если они были неискренними? Губы шептали одно, а думалось о другом. Она опустилась на колени и начала креститься. Ей хотелось прогнать из головы и из души все земное, полностью отдаться богу — и с отчаянием она поняла, что сегодня это ей не удастся… Она обрадовалась, когда ксендз начал проповедь. Анеля верила, что после проповеди все сомнения исчезнут, потом она горячо помолится и за мать, и за отца, и за себя… Увлеченная этими мыслями, Анеля не услышала начала проповеди, и это снова удивило ее…

Она вышла из костела растерянная, не понимая, что с нею происходит. Нет, проповедь не успокоила ее. Наоборот, еще больше взволновала. Она вспоминала слова ксендза и не могла осмыслить их. Ксендз говорил, что всякая власть от бога и ей каждый обязан подчиняться. Против власти и ее приказов идти нельзя. Наоборот, надо выполнять все приказы, даже если не хочется, если трудно… Но нельзя забывать бога и его святых законов, а также идти против своей совести. Ни один умный человек не наденет хомут на шею, не побежит за первым искусителем, не отдаст своего тела на муки земные, а душу на страдания вечные.

Она принесла заявление, когда колхоз был организован и начался сев.

Много пережила Анеля за это короткое время. Она много думала и ни на что не могла решиться. Прислушивалась к разговорам крестьян, навещала соседей, ходила в костел, упорно старалась найти правильный путь и не находила его.

А разве не жаль было хозяйства! Отдать лошадь, телегу, сани, семена, приготовленные для сева… Отдать земельку, которую столько лет, с самого детства, поливала своим потом… Засыпать яровые семена на будущую весну… Всего этого было жаль. И она с удивлением наблюдала, как Антось и Феликс Шибка первыми везут первый свой обмолот ржи на семена не себе, а в колхоз! И Шибчиха не бежит вслед за Феликсом, не стонет и не причитает, Шибчиха, которая не ела вволю хлеба за всю свою жизнь.

Анеля старалась ни о чем не думать. «Буду же как-то жить…» Однако ощущение того, что она останется в стороне от людей, не давало покоя. «Неужели Антось тот самый искуситель?» — думала она, вспоминая слова ксендза. Ей теперь хотелось встретиться с Антосем, услышать его голос, и она уже начала искать встречи с ним. Но Антось, вечно занятый, приходил домой поздно вечером, и нелегко было застать его. Она несколько раз ходила на Кандыбин хутор, но навстречу ей выходил не Антось, а радостно бежал Андрюша. Мальчик сообщал ей свои новости, и она смеялась, слушая его нехитрые детские рассказы. Однажды он сказал:

— Тетя, а у нас будет своя хата.

Анеля вздрогнула. Мысль о том, что Антось выстроит хату и заберет Андрюшу, пугала ее. Она любила Андрюшу, как родного сына, и успокаивала себя тем, что будет не так легко построиться в колхозе, что это произойдет не скоро… Колхоз уже сеет. Пора и самой начинать сев. Поле уже подготовлено, а желания нет… Колхозники пашут, сеют, всюду сообща. Еще только первые дни, а работают слаженно, дружно… а вот она в стороне… Неужели все побежали за одним искусителем!..

И вот Анеля в правлении колхоза. Она стоит напротив Антося, который сидит за столом.

— Ну что ж, пиши заявление. Я так и знал, что ты будешь с нами.

— Может, я завтра на пахоту пойду?

— Сначала примем тебя в колхоз. Вечером соберемся, приходи и ты. А относительно работы — это дело Феликса, он бригадир.

Впервые Анеля была среди людей не только в костеле, но и на работе. На всю жизнь запомнился ей тот день, когда она вместе со всеми колхозниками выехала на заготовку леса для строительства. Сначала она чувствовала себя очень неловко. Казалось, что все смотрят на нее с пренебрежением, как и тогда, на первой вечеринке, думают о ее прошлом… Она старалась держаться в стороне, чтобы не обращать на себя внимания. Но через несколько дней это горькое чувство униженности и стыда пропало и уже больше никогда не появлялось. Работа шла весело и слаженно. Мужчины валили деревья с пня, обрубали сучья, девушки и молодые женщины распиливали бревна.

Целую осень и зиму шло строительство. К началу весны были возведены две конюшни и животноводческая ферма. На месте многих пепелищ поднялись новые срубы домов для колхозников. Началась подготовка к весеннему севу. Во всех работах участвовала и Анеля. Новая жизнь вошла в ее мысли, во весь ее быт так, что она не могла представить теперь ее иной.

Анеля часто встречалась с Антосем. Эти встречи происходили не только на Кандыбином хуторе, где все еще жил Антось и куда она забегала проведать Андрюшу, но и на работе, и в правлении колхоза. Анеля удивлялась тому, что в глазах Антося появилось нечто такое, чего раньше она не замечала. Изменилось и отношение к ней. Он теперь не шутил и не смеялся, всегда был серьезным и озабоченным. Она считала это закономерным: Антось председатель, забот и работы у него много, ему надо думать не только о себе, но и обо всем большом хозяйстве колхоза. А вот взгляда его Анеля не могла ни забыть, ни понять. Нечто большее, чем простое внимание и заинтересованность было в нем. И ей казалось странным, что она все чаще вспоминает Антося и его взгляд. И не только вспоминает, но и думает…

В короткие весенние ночи, когда она ложилась отдыхать в своей одинокой хате, ей всегда чудился Антось и его взгляд. Ей становилось страшно, и она долго не могла заснуть. «Что со мной происходит?» — думала она и не находила ответа.

Однажды в полдень, уже во время жатвы, Анеля вернулась с поля вместе с Феликсовой Франусей. День был солнечный и жаркий. Анеля торопилась. Надо было сходить в поле, где паслось колхозное стадо, подоить корову. Когда они подошли к Феликсову двору, Франуся спросила:

— Зайдем ко мне?

— Зайду. Вот только схожу корову подою.

— Вместе и сходим. Возьми у меня ведро, а когда пообедаешь, ко мне зайди, на поле вместе пойдем.

Они взяли ведра и зашагали по полевой тропинке.

— Смотрю я на тебя, Анеля, и думаю, — сказала Франуся. — Надо тебе мужа искать.

— Ты с ума сошла, Франуся! — растерянно ответила Анеля и удивленно взглянула на соседку.

— Нет, Анеля, не сошла. Это ты…

— Что я! — перебила Анеля. — Никому не нужна я такая…

Франуся усмехнулась:

— Какая же ты «такая»? Глупенькая!.. Ты не обижайся на меня, Анеля… Была ошибка, ну и что? Все знают, как ты жила все эти годы. Дай бог каждому такую жену. Видели мы твою жизнь. На наших глазах она проходила. Ты погляди на себя в зеркало. За этот год с тебя десять лет как рукой сняло. Помолодела ты, Анеля.

— Не хочу я слушать ерунду… Лучше ты помолчи, Франуся, лучше помолчи… не то обижусь.

— Обижаться на меня не за что. Я тебе правду сказала.

— Не буду я слушать такой правды.

— Как хочешь…

Всю дорогу они шли молча. Анеля вернулась домой взволнованная и растревоженная. Она не могла понять, что заставило Франусю сказать ей то, о чем она не только не хочет думать, но и чего боится.

Анеля зашла на огород подвязать помидорные кусты и прополоть огуречные грядки, а разговор с Франусей все звучал в ее ушах. Она даже вздрогнула, услышав, что ее кто-то окликнул.

Возле забора стоял Антось. Он был без шапки. Мокрые волосы спутались на его голове, ворот рубашки был расстегнут.

— Принеси мне, Анеля, воды. Умираю от жажды.

— Воды! Ты же весь мокрый… Я тебе лучше молока принесу, Антось.

Когда Анеля вернулась, Антось уже причесал волосы, вытер пот и застегнулся.

— Очень хорошо… Спасибо, Анеля, — сказал он, отдавая кружку. — В огороде твоем уже зрелые помидоры. И цветов у тебя много… А у нас в огородах черт знает что творится. Вчера там был… Сорняков до черта, овощей мало. А мы таких огородниц в косу и серп запрягаем… Вот что, Анеля: сегодня же отправляйся на огород, утвердим тебя звеньевой.

— У меня полоса не дожата… Может, завтра, Антось?

Он подумал.

— Ладно. А завтра утром обязательно. Ну прощай.

— Подожди, Антось! Занеси Андрюше помидоров и огурцов.

— Я не домой, Анеля. Мне некогда… И так задержался.

Он, не оглядываясь, быстро зашагал со двора, а она недоуменно смотрела ему вслед.

Вечером Анеля снова шла с Франусей, но в этот раз они почти не разговаривали. Франуся торопилась домой, где ее ожидали дети и мелкие домашние заботы, а Анеля думала. Ей вспоминалась беседа с Франусей, а главное — тревожила новая работа на колхозном огороде. Собственно говоря, работы она не боялась, она умела работать, но не знала, сможет ли руководить звеном, и пока что не верила в это.

Когда они переходили шоссе невдалеке от здания сельсовета, Франуся взглянула в ту сторону и сказала:

— Смотри, сколько конных…

— Кто-то приехал, — безразлично ответила Анеля.

— Наверно, милиция, — добавила Франуся, и больше за всю дорогу они не обменялись ни одним словом.

От Феликсовой хаты Анеле надо было пересечь небольшой лесок. Когда она дошла почти до самого своего гумна, кто-то сзади схватил ее за плечи. Она не успела крикнуть, как рот ее был зажат сильной рукой.

— Не узнала, Анеля?

У нее подкосились ноги, и она чуть не упала. Она хорошо помнила этот голос. Перед нею стоял Ясь Кандыба.

— Не будешь кричать? — шепотом спросил он.

Анеля утвердительно кивнула головой, и он отвел от ее рта свою руку. Она полными ужаса глазами смотрела на этого высокого и сильного человека, который когда-то был близким и дорогим ее сердцу. Как он изменился с той поры! Худой и постаревший, оборванный, грязный, каким ненавистным и страшным он был теперь!

— Это ты, Ясь? — невольно вырвалось у нее.

— Не узнала? — спросил он, оглядывая ее с головы до ног.

— Узнала…

— Испугалась?

— Разве я тебя не знаю, Яська…

— Молодчина, Анеля… — Он оглянулся по сторонам. — Зайдем глубже в лес.

Ей стало страшно. Она с тревогой взглянула на Яся.

— Не бойся, Анеля… Мы только поговорим. Быстрей…

Они зашли в чащу, где густо рос и сплетался молодой ельник.

— Ну вот, посидим… У тебя есть время?

Он положил автомат возле себя.

У Анели так билось сердце, что она едва нашла силы ответить: «Есть».

— Расскажи, как ты живешь, Анелька… с того времени…

— Живу, Ясь… Еще не умерла.

— Я знаю, Анеля. Это я так спросил. Я все знаю. И кто на моем хуторе живет, и кто у моего отца жизнь отнял… И кто колхоз организовал. И про твою жизнь, Анеля, знаю все… Молодчина… Скажи правду, Анеля, ты еще не забыла меня?!

— Нет, не забыла, Ясь…

— Я это знал… Потому и ожидал тебя здесь. На тебя я надеялся, больше мне тут не к кому зайти. Я давно тебя ждал и посматривал на твою хату… Я знал, что встречу тебя здесь… — Он передохнул и облизал пересохшие губы. — Гонялись за нами, сволочи… И тот Антось Калюга… Меня спасла картошка… в борозде лежал, а потом полз, пока сюда добрался…

Только теперь Анеля поняла, почему Антось был так взволнован, когда заходил к ней, и зачем приехали всадники к сельсовету. И по мере того, как она начинала понимать, что Ясь Кандыба — бандит, ей становилось легче и страх покидал ее сердце… «Как его задержать? — думала она. — А что, если завести его в хату? Но смогу ли я тогда выйти? Он вооруженный…»

— Ты не один, Ясь?

Он подозрительно посмотрел ей в глаза:

— Сколько нас, тебе не надо знать… Я здесь один.

— Ты голодный, Яська?

— Это не главное. У тебя, вероятно, есть кое-какая одежда… Может, после отца бравэрка[4] старая осталась, может, штаны найдутся… пусть даже порванные.

— Есть, Ясь… Не новые, но есть.

— Хорошо, Анеля… И голоден я как собака. Ты принесешь сюда.

У Анели стало проясняться в голове.

— Я принесу, Ясь… когда стемнеет.

— Почему? — блеснув глазами, спросил он.

— Опасно, Яська. Разве я про себя думаю!

— А ты… ты не продашь меня? — он схватил ее за плечи.

— Вот какой ты, Ясь… Мне же надо корову подоить, тебе молока принести. Теперь еще светло, а Калюга известно где живет, — а что, если увидит? Тогда и я погибла…

Он отпустил ее и долго смотрел ей в глаза. Она не отводила взгляда, и на лице ее не дрогнул ни один мускул. Анеля еще не знала, чем все это кончится, не знала, что будет делать, если он отпустит ее домой, но твердо знала, что из этого леска он больше не выйдет.

Ясь обессиленно отшатнулся от нее и оперся локтем о землю.

— Анеля… — голос его был слабый и беспомощный, — Анеля… спаси меня сегодня. Мне нужны одежда и харчи… Не предай меня в память нашей любви… Ты должна простить меня. Мы остались одни, и ты, и я. У нас нет близких и родных. Мы бы сошлись, Анеля, если бы не такая жизнь, и мы еще сойдемся, поверь…

— Когда сойдемся, Ясь? — едва заметно усмехнувшись, спросила она.

— Скоро, Анеля… Ты мне поверь. Наступит такое время. Конец придет и Калюге, и его друзьям.

Анеля вздрогнула. В этот миг она почувствовала, что для нее дороже всего на свете Антось и Андрюша. Ясь не замечал этого. Он продолжал говорить с полной уверенностью, что она не только верит ему, но и с радостью этого ожидает.

Он взглянул на Анелю и вдруг остановился, понял, что ему нельзя ожидать ни сочувствия, ни помощи. Он хотел броситься на нее, но Анеля с такой силой толкнула его в лицо, что он упал навзничь в траву. Анеля вскочила. Она вдруг решила бежать, скорей бежать за помощью, но сознание подсказало, что это равносильно смерти. И вдруг она увидела автомат. Она схватила его за ствол в тот момент, когда рука Яся потянулась за оружием. Он не успел вскочить, как сильный удар приклада сбил его с ног.

Анеля опомнилась только тогда, когда тело его судорожно вздрогнуло и вытянулось.

…Она не помнила дороги от страшного места до Антосевой хаты. Этот отрезок времени навсегда улетучился из ее памяти.

В хате Антося сидели за ужином милиционеры. Анеля не заметила их. Она сразу нашла глазами Антося и не успела сказать что-нибудь, как он шагнул ей навстречу:

— Что с тобой, Анеля? Откуда у тебя автомат?

— Антось, — проговорила она шепотом, — я его убила.

— Кого?

— Яся Кандыбу.

И, обессиленная событиями и впечатлениями дня, Анеля потеряла сознание и опустилась на руки Антося.

1955