Знание-сила, 1998 № 02 (848)

Новый Гамлет

Досадно, если бы по такому знаменательному поводу, как четырехсотлетие со дня рождения Шекспира, не было упомянуто об одной в высшей степени интересной книге, вышедшей еще в 1962 году. Я получил ее позднее от неизвестного мне прежде автора из... Токио. Книга оказалась «захватывающей» [* «The path of Jesus from Judaism to Christianity as concerned by Shakerspeare» by Alexander A. Vannovsky. Tokjo, 1962, p. 327.].

Не будучи сколько-нибудь знакомым с необъятной литературой о Шекспире, я ждал, когда люди более сведущие обратят на нее внимание и напишут компетентный отзыв. Быть может, где-нибудь в чужих странах такие отзывы появились, но на русском языке — ни в СССР, ни за рубежом о них не слышно. Между тем именно в русской печати надлежало бы прежде всего отметить факт ее появления. Это не потому только, что автор русский и носит русское имя Александра Банковского, но и потому, что высказанный им оригинальный взгляд на «Гамлета» является в значительной степени достоянием русской умственной жизни.

Здесь имеется в виду не знаменитый «русский гамлетизм» — психологическое и общественное явление XIX века, а особое понимание загадочной трагедии Шекспира, которое до Ванновского никогда и никем не высказывалось, но которое зародилось на русской почве. Автор считает себя многим обязанным той «гамлетовской неделе», которая последовала в самом начале 1912 года за постановкой трагедии Гордоном Крэгом в Московском Художественном театре. Публичные лекции Кизеветтера, Когана, Ермилова и других видных профессоров, статьи в газетах и журналах, частные беседы и толки дали обильный материал для размышлений. Особенно сильное впечатление произвела статья А. Н. Бенуа. По признанию автора, уже тогда зародилась у него мысль о втором, скрытом сюжете «Гамлета», составляющем основу его книги.

Немалую роль сыграл также перевод трагедии на русский язык великим князем Константином Константиновичем (К. P.), каковой, по словам автора, «открыл двери шекспировской философии». Весьма возможно, что и некоторые русские работы о Шекспире вроде «Загадка вечности», новый взгляд на «Гамлета» С. Атар-Рудневой[¹ Петроград, 1917.] не остались без влияния на развитие точки зрения А. Ванновского. Вот почему следует пожалеть, что работа его появилась не на русском языке.

Главным ее тезисом, сшибающим прямо с ног читателя, служит утверждение, будто знаменитая трагедия представляет своего рода тайнопись, где под покровом легендарного сюжета о принце датском скрыт другой, религиозный сюжет древнееврейского происхождения, проступающий даже в схеме родства главных действующих лиц. Королева, имеющая сына от первого брака и вышедшая замуж за брата своего покойного мужа,— это то сочетание, которое образовалось в Иудее после смерти Ирода Великого. Евангелие приписывает ему избиение младенцев, но, согласно Иосифу Флавию, он искал Мессию в недрах собственного семейства, и жертвой его подозрений, вместо трех тысяч младенцев, сделался один из его сыновей, Александр, рожденный от Мариам — принцессы Хасмонейской династии, очень любимой народом. Он был убит Иродом, а жена его, гречанка Глафира, с малолетним сыном, тоже Александром, бежала в Египет, где вышла замуж за ливийского царя Юбу. Когда умерли и Юба, и Ирод, Глафира с сыном вернулась в Иудею и вступила в брак с новым царем Архелаем — братом ее казненного первого мужа.

Так как книга Иосифа Флавия стала известной уже в середине XVI века, то Банковский полагает, что дохристианская версия Мессии вычитана была автором трагедии «Гамлет» оттуда. Оттуда же идет и весь замысел произведения, отражающий религиозную эволюцию древнего мира — от иудейского мессианизма к христианству.

В те дни это считалось ересью, за которую нетрудно было попасть на костер. Этим и объясняется, почему он замаскирован сюжетом датской легенды. Немало способствует маскировке близость «Гамлета» к образцам старой английской драмы «загробной мести». Наш исследователь уделяет много места обоснованию тезиса, согласно которому у Шекспира под видом загробной мести развивается драма загробного искупления. Призрак отца ждет от Гамлета не простого отмщения за свою смерть, а избавления от мук, испытываемых на том свете. Вот почему принц, имея возможность быстро отмстить своему дяде-королю, медлит с его убийством. В «загробном искуплении» — вся сложность и загадочность трагедии.

Основываясь на «Книге Еноха»[* «Книга Еноха» один из древнейших апокрифов ветхозаветного цикла, связанный с именем библейского патриарха Еноха, взятого по легенде живым на небо.], библейском апокрифе, Ванновский усматривает в призраке отца Гамлета существо небесное, вроде ангела или одного из тех сынов божиих, которых Господь карал за их связь с дочерьми человеческими путем заключения на десять тысяч лет в огненную темницу. Целые главы посвящены уяснению природы призрака. Излагать, даже вкратце, их содержание здесь нет возможности. Путем многих и сложных доказательств гебраистического и шекспирологического порядка автор подводит нас к мысли, что в образе короля-призрака явлен сам Мессия.

Роль «Книги Еноха» в создании «Гамлета» он считает исключительной. Книга эта, как полагают, появилась в Палестине около середины II века до Рождества Христова, в такое время, когда под действием чужеземного ига вера в приход Мессии и в создание всемирного царства Израиля начала потухать. Цель ее была — возродить эту веру.

Первым христианам она известна была в греческом переводе и почиталась ими не в меньшей степени, чем иудеями. До V века она считалась в числе священных христианских книг, и только с этого времени отвергнута церковью и отнесена к числу «пагубных и враждебных истине». Во дни Иисуса она оказала огромное влияние на формирование христианской идеологии и была, по мнению Ренана, источником не только образов и выражений, принятых новой религией, но и многое в учении Христа о Нем Самом как о Мессии объясняется влиянием этой книги.

А так как, согласно А. Ванновскому, эта же книга лежит и в основе философии «Гамлета», то в шекспировской трагедии отразился иудаистический период жизни Иисуса с его постепенным переходом к христианству. Вероятно, по этой причине некоторые выдающиеся люди XIX—XX веков усматривали иногда в Гамлете сходство с Христом. Таковы Гете и Станиславский. Даже у Белинского заметно необычное восприятие шекспировской трагедии, которую он как гегельянец пытался осмыслить в свете учения о «мировом духе». Он, может быть, первый в России увидел главный узел и причину трагедии в призраке покойного короля, явившегося Гамлету — своему сыну.

Наличие скрытого еврейского сюжета приводит к пониманию драмы как борьбы за установление всемирного Израильского царства. Такую задачу поставил перед сыном призрак страдающего Мессии. Гамлет должен нанести первый удар коварному злодею, захватившему трон Давида, после чего вся нация поднимется против язычников. Но автор драмы, руководимый чутьем христианина, выдвинул образ всемирного царства справедливости, а подвиг Гамлета определил как удар по «древнему змию», воплощению мирового зла. Только с сокрушением его отец будет избавлен от мук огненного чистилища. Таким ударом, по мнению А. Ваннсвского, является поставленный принцем спектакль с помощью приезжих актеров, разоблачивший преступление короля Клавдия.

Приходили ли когда-нибудь подобные мысли в голову миллионам людей, читавшим «Гамлета»? Едва ли...

Но разве не бывало случаев, когда чей-то зоркий глаз подмечал в художественном произведении такие стороны, которых прежде не замечали? Разве не воскресали после долгого забвения многие великие поэты, в том числе Шекспир, оттого, что нашлись люди, взглянувшие на них новыми глазами? Сколь бы неожиданной ни была точка зрения А. Ванновского, она имеет не меньшее право на наше внимание, чем тысячи других работ о Шекспире. Кроме того, специалисты еще не сказали о ней своего слова. Для нас, неискушенных читателей, многое из того, что он пишет в подтверждение своих тезисов, имеет вид убедительности. Поражает обилие доказательств и их стройность. Кто из нас знал, например, о наличии в трагедии ряда слов: «Eale», «Miching», «Malleeho», которых нет в английском языке и которые не объяснены шекспировскими словарями, но объясняются из древнееврейского языка? Знали ли мы, что наставления Полония сыну своему Лаэрту имеют источником Книгу Иисуса сына Сирахова? На добрых трех страницах А. Ванновский занимается сопоставлением ее текстов с текстами «Гамлета». Точно так же простыми чудаческими выходками «сумасшедшего» принца были для нас прозвища, которые он давал Полонию: «Иеффай» и «судия израильский». Но наблюдения Ванновского привели его к заключению, что Полоний — духовное лицо, член высшего совета Иерусалимского храма, живший на священном холме, который у Иосифа Флавия назван «Офел». Что имя Офелии, его дочери, произошло отсюда, для автора несомненно.

Надобно самому прочесть книгу, чтобы иметь представление о многочисленных доказательствах, приводимых в пользу существования скрытого еврейского сюжета в трагедии. Здесь, в краткой заметке, важно подчеркнуть, что новое понимание «Гамлета» привело нашего исследователя к роковому вопросу шекспирологии — к вопросу об авторстве. Он не признает актера Вильяма Шекспира автором приписываемых ему произведений. Причиной — все та же «Книга Еноха», оказавшая такое влияние на «Гамлета». Она еше в средние века исчезла с европейского горизонта и открыта в 1773 году, через сто пятьдесят лет после смерти Шекспира, английским ученым Брюсом в Абиссинии, где сохранилась в переводе на местный язык. Совершенно очевидно, что Шекспир не мог ею пользоваться у себя на родине. Но был ли он в Абиссинии? Об этом ничего не известно. Существует версия, по которой Шекспир никогда не выезжал за пределы Англии. Надо, значит, искать какое-то другое лицо.

Ванновский склоняется в пользу давнишнего претендента на шекспировское наследие — Кристофера Марло. Его не смущает то обстоятельство, что трагедия о принце датском появилась много лет спустя после смерти Марло. Он извлекает исследование американского шекспиролога Кальвина Гофмана, поддержанное другим американским автором, Робертом Хийлбронером, согласно которому убийство Марло в трактирной драке под Лондоном в 1593 году было фиктивным. Похоронен вместо Марло какой-то пьяница, тогда как подлинный носитель этого имени бежал через Ла-Манш в Европу. Весь этот эпизод разыгран был с ведома влиятельного покровителя и друга Марло, лорда Вальсингэма, который, видимо, и сумел придать делу тот вид, какой был нужен. Потому надо было «умереть», чтобы избежать тюрьмы, пытки и гибели на костре. Его обвинили в атеизме и в принадлежности к какой-то ереси.

Согласно Гофману, он поселился в Италии под чужим именем и посылал оттуда свои новые драмы в Англию все тому же другу-покровителю Томасу Вальсингэму, который через актера Шекспира ставил их на сцене. Под именем Шекспира они и опубликованы впоследствии.

В Риме в те дни была многочисленная абиссинская колония, так что Кристофер Марло мог научиться эфиопскому языку и познакомиться с эфиопской письменностью, в частности с «Книгой Еноха». Мог он с нею познакомиться и в библиотеке Ватикана, где она имелась в греческом переводе. Но вернее всего, поэт совершил по какому-то поводу путешествие в Абиссинию. Судя по тому романтизму, которым эта страна овеяна в произведениях Шекспира, она хорошо была известна автору его драм. По мнению Ванновского, волшебный остров в «Буре», на котором обосновался Просперо и который до сих пор не разгадан шекспирологами, думавшими иногда, что это один из Бермудских островов, был на самом деле Сокотрой, расположенной под боком у Абиссинии, возле северо-восточного побережья Африки. Убеждают его в этом отчеты экспедиций Ливерпульского музея в 1899 году и Оксфордского университета (1956), равно как сочинения Шекспира. Он полагает, что Марло, подобно Просперо, жил некоторое время на этом острове.

Мы видим, таким образом, что книга нашего соотечественника написана очень искусно. Ее можно оспаривать и, вероятно, будут оспаривать, но нельзя не признать, что логическая се конструкция сделана прочно — все предусмотрено, на все даны ответы и приведена аргументация. Такая стройность, законченность, «подогнанность» даже смущают Смущают порой и доводы — более остроумные, чем убедительные, висящие иногда «на волоске». Так, например, едва ли нас можно заставить поверить, что актер, исполняющий в разыгранной при дворе пьесе роль убийцы короля, приближается к своей жертве на манер ползущей змеи. Такое утверждение основывается на словах Гамлета «damnable faces», обращенных к актеру, подкрадывающемуся с ядом к спящему. В русском переводе М. Лозинского они звучат как «проклятые ужимки»: «Начинай, убийца, да брось же проклятые свои ужимки и начинай». Какое основание видеть туг непременно «ужимки» змеи? Нам, конечно, понятно желание автора аллегорически связать образ братоубийцы — Клавдия — с «древним змием», воплощением изначального зла, и подкрепить его таким штрихом, как официальное объяснение смерти прежнего короля от укуса змеи. Это талантливо, остроумно, но не дает нам права толковать «damnable faces» как змеиные движения. И таких случаев немало. Автор, несомненно, грешит тем, что в логике называется peticio principii — употреблением для доказательства таких доводов, которые сами нуждаются в доказательстве.

Зато многое у него звучит убедительно и подкупающе, а главное, вниманию читателя представляются такие детали, которых раньше не замечали.

Разумеется, подлинную оценку книги Ванновского могут дать только специалисты — шекспирологи и гебраисты; для простых смертных она — увлекательное чтение; но если бы показанный им новый «Гамлет» оказался научной фантазией, он останется интересным памятником в серии многочисленных попыток разгадать тайну «Монны Лизы мировой драматургии».

Я вряд ли ошибусь, сказавши, что книга Ванновского — самое значительное из всего, чем русское творчество отметило 400-летие со дня рождения Шекспира.