100% [худ. Пинкисевич]

§ 60

Питер сидел на заднем сиденье автомобиля, и на лице у него была маска, которую дал ему Мак-Гивни, — кусок материи с двумя отверстиями для глаз и третьим — для рта. Питер ненавидел красных и считал. что с ними необходимо расправиться, но он не привык к таким кровавым зрелищам, и бесконечные удары бича по человеческому телу начали действовать ему на нервы, — это становилось просто невыносимо. И дернуло же его приехать сюда! Он готов спасать свою родину от красной опасности, но здесь ему решительно нечего делать! Он уже внёс ценный вклад в общее дело — указал самых опасных врагов. Но ведь он привык работать головой и не умел чинить расправу.

Но вот Питер увидел, что следующая жертва Том Дагган, у которого сочилась кровь из разбитого носа, — и невольно вздрогнул от ужаса. Он вдруг осознал, что против воли проникся некоторой симпатией к Тому Даггану. Несмотря на все свои чудачества, Дагган был честный малый, хороший товарищ, хотя и суровый на вид. Он только и делал, что ворчал и перекладывал свою воркотню в стихи. Его совершенно зря собираются бичевать, — и на момент у Питера вспыхнуло желание заступиться за Даггана и остановить расправу.

Поэт упорно молчал. В ослепительном белом свете фар Питеру удалось разглядеть его лицо, оно было изуродовано и залито кровью, но выражало гордую решимость, и Питер понял, что Дагган скорей умрет, чем издаст хоть единый стон. Он стоял, судорожно обхватив дерево руками, и когда бич врезался ему в спину, вздрагивал всем телом, но не издавал ни звука. Его всё хлестали и хлестали, и при каждом взмахе бича летели на окружающих брызги крови, и алые струйки стекали на землю. На всякий случай они привезли с собой врача, в руках у которого была небольшая чёрная сумка, теперь он выступил вперед и шепнул что-то на ухо церемониймейстеру. Даггана отвязали, с трудом разжали его руки, обхватившие ствол сосны, и бросили его рядом с Гликасом.

Теперь очередь была за Дональдом Гордоном, и этот квакер, исповедующий социализм, не упустил случая разыграть дешёвую мелодраму. Он серьезно относился к религии и свой антивоенный пыл прикрывал именем Иисуса, что было прямо невыносимо. Теперь он решил пустить в ход испытанный театральный эффект. Он воздел к небу свои закованные руки и завопил пронзительным голосом:

— Отче, прости им, ибо они не ведают, что творят! В толпе пробежал ропот, который вскоре перешёл в громкий гул.

— Это кощунство! — раздались крики. — Заткнуть ему поганую пасть!

Сотни раз Дональд Гордон с трибуны выступал против войны, громя наживавшихся на ней капиталистов. И сейчас вокруг него собрались как раз те, кого он так разносил, — младшие члены Торговой палаты и Ассоциации промышленников и коммерсантов, лучшие люди города, спасавшие родину и не слишком дорого оценивавшие свои услуги. Они взревели от ярости при его кощунственной выходке. И вот окровавленную плеть взял детина, словно для смеху напяливший маску, — до того была знакома всем и каждому его дородная, богатырская фигура. Это был Билли Нэш, секретарь Лиги возрождения Америки. Толпа заорала:

— Валяй, Билли! Покажи себя, старина.

Дональд Гордон мог говорить отцу небесному, что Билли Нэш не ведает, что творит, — сам-то Билли был убеждён, что он знает, и намеревался как можно скорей доказать это Дональду. Он быстро справился с такой задачей, ибо у молодого квакера только и было силы, что в голосе, и он потерял сознание после четвёртого или пятого удара, а после двадцатого вмешался доктор.

Пришла очередь Грэди, секретаря союза Индустриальных рабочих мира, — и тут разыгралась ужасная сцена. Грэди наблюдал за расправой, сидя в автомобиле; им овладело бешенство отчаяния, и когда сняли наручники, чтобы стащить с него пиджак, он внезапно вывернулся и заработал кулаками, сшибая людей направо и налево. Грэди вырос среди дровосеков и обладал недюжинной силой; не успели присутствующие опомниться, как он метнулся в сторону и юркнул между автомобилями. Человек десять кинулись на Грэди с разных сторон, сбили его с ног, завязалась свалка. Справившись с ним, поволокли; лицо Грэди было в грязи. Толпа заревела, как воют ночью дикие звери: — Связать его! Связать его!

Какой-то мужчина подбежал с веревкой в руках, крича: «Повесить его!»

Церемониймейстер попробовал было протестовать, но рупор живо выбили у него из рук, оттеснили его в сторону, и в следующий миг какой-то субъект уже карабкался на сосну и перекидывал веревку через толстый сук. Грэди заслонила сгрудившаяся орава, но вот из всех глоток вырвался крик — и появился Грэди, — он висел высоко в воздухе с петлей на шее и судорожно дергал ногами. А люди под ним плясали, вокруг сосны, вопили изо всей мочи и размахивали шляпами, а один из них подпрыгнул, уцепился за вздрагивающую ногу Грэди и повис на ней.

Потом, покрывая гвалт, заревел из рупора чей-то голос:

— Спустите-ка его! Я с ним расправлюсь!

Державшие веревку слегка её отпустили, и тело приблизилось к земле, причем ноги ещё продолжали дергаться. Какой-то мужчина, выхватив складной нож, распорол одежду и что-то отрезал от тела. Толпа снова заревела, люди в автомобилях хлопали себя по коленям и гоготали от восторга. Спутники Питера шепнули ему, что это Огден, сын председателя Торговой палаты. И по всему городу на другой день и ещё много недель подряд перешёптывались, подталкивая друг друга локтем, о том, что Боб Огден учинил над телом Шона Грэди, секретаря этих «проклятых бунтарей». И каждый из шептунов был убежден, что благодаря такой расправе навсегда уничтожен красный террор, восторжествовал стопроцентный американизм и обеспечено мирное разрешение конфликта между капиталом и трудом.

Как это ни странно, один из членов союза Индустриальных рабочих мира вполне разделял их мнение. Одна из жертв многому научилась в эту страшную ночь. Когда Том Дагган был снова в состоянии сидеть, — а было это через полтора месяца, — он написал на основании личного опыта статью, опубликованную в одной из газет союза Индустриальных рабочих мира; впоследствии она была издана отдельной брошюрой и прочитана сотнями тысяч рабочих.

Вот что говорил поэт: