100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?

Глава 1 Венгерская «Drôle de guerre» — Рождество 1944 года в осажденном Будапеште

«Вскоре Эдё вернулся с великолепной рождественской елкой. До войны она стоила 10 пеньгё [валюта Венгрии до 1946 года]. «Ты ее достал, — сказала ему жена, — но это все равно, так как русские уже в Будакеси» [западная окраина Будапешта]. Конечно, мы не воспринимали все всерьез… По будапештскому радио крутили рождественские песни в сопровождении органной музыки».

Ни венгерское, ни немецкое командование не было готово к обороне Будапешта с запада. Если не считать нескольких траншей и бункеров, следы которых до сих пор можно увидеть между горами Янош и Хармашхатар, на западных окраинах не было никаких укреплений. Они являли собой полную противоположность Пештскому плацдарму, где изначально предполагалось создание усиленной линии обороны. Она планировалась там даже во время теоретических разработок обучавшихся в Военной академии венгерских офицеров. Вдвойне удивительно, что в группе армий «Юг» узнали о планах советского генералитета окружить город с запада только в середине декабря. Когда 20 декабря Красная Армия осуществила прорыв немецкой линии обороны у озера Веленцай, то штаб группы армий «Юг» запросил у генерал-полковника Гудериана отвести 8-ю кавалерийскую дивизию СС. На это предложение Гудериан ответил отказом. Он мотивировал свое решение тем, что подобный маневр ослабил бы оборону города на восточных рубежах. 21 декабря командование группы армий «Юг» попыталось вытащить из города моторизованную дивизию «Фельдхеррнхалле». Однако Верховное командование сухопутных сил запретило делать и это. Между тем части 3-го Украинского фронта устремились в прорыв, возникший между озером Веленцай и Мартонвашаром. Мартонвашар был захвачен буквально с ходу. Затем были взяты Вал и Дьюрё. Потом Красная Армия без каких-либо проблем вошла в Альчют и Пустазамор. Вечером 22 декабря под угрозой оказались Бичке и Биа. В этих условиях генерал-полковник самовольно отвел с восточных позиций 8-ю кавалерийскую дивизию СС. Эсэсовцы были переброшены с Пештского плацдарма на запад в место предполагаемого удара советских частей, которыми командовал маршал Толбухин. Когда несколько дней спустя Гудериан доложил об этом Гитлеру, тот впал в неистовство. «Я не понимаю, — кричал он, — почему такая огромная танковая армия, больше которой нигде нет на Восточном фронте, не может остановить врага». Однако при этом фюрер забывал, что эти танковые армады не были подкреплены достаточным количеством пехоты. Именно пехота могла бы оберечь их от бесцельного уничтожения.

Тем временем на следующий день в будапештской опере давали «Аиду». Один из современников так описывал это событие: «Непосредственно перед вторым отделением перед занавесом появился одетый в форму венгерского солдата актер. Он передал привет фронту, выразил удовлетворение тем, что по сравнению с недавним прошлым зрители ведут себя значительно спокойнее и увереннее. Воодушевленной публике он с чистой совестью обещал, что Будапешт останется венгерским и нашей поразительно красивой столице нечего бояться».

В таком же безмятежном духе шли представления и в других театрах. В Пештском театре давали «Дикую утку» Ибсена с Эммой Буллой в главной роли. В национальном театре шла «Аннушка», в Театре комедии и Новом венгерском театре играли соответственно «Короля Португалии» и «Уличное знакомство». В Театре оперетты ставили «Графа Люксембурга». Скрывшиеся от наступающих советских частей театральные труппы Клужа (Калузенбурга), Суботицы (Мария Терезияопеля) и Кошице (Кашау) значительно обогатили культурную жизнь Будапешта. Спектакли шли неделями напролет. Заново стали открываться варьете. В городе заработало 24 кинотеатра. Казалось, Будапешт пытался забыться перед наступлением и ожидавшими его ужасами и бедствиями.

А утром 23 декабря советские части взяли Секешфехервар и вышли на линию Бичке — Херцегхалом — Биа. Тем самым было нарушено важнейшее железнодорожное сообщение между Веной и Будапештом. Теперь снабжение венгерской столицы было возможно лишь по железнодорожной ветке Гран — Будапешт. Но это была узкоколейка, а стало быть, много продуктов подвезти по ней было нереально. Во второй половине дня в Биа и Херцегхаломе немецкое сопротивление было подавлено. Генерал Говорунюнкош отвел 18-й танковый корпус в Бичке, единственный крупный узловой пункт, который продолжал оказывать наступающим советским частям серьезный отпор. Но и здесь оборона не была хорошо организована. О скорости продвижения частей Красной Армии говорит хотя бы тот факт, что 25 декабря советские части взяли Бичке. Поздним вечером 23 декабря части 2-механизированного корпуса вышли к Херцегхалому и почти сразу же достигли территории расположенной у Будайских гор общины Пать. Советские танки покрывали за день расстояние в 20–40 километров. Они обтекали оказывавшие более-менее серьезное сопротивление населенные пункты, предоставляя возможность штурмовать их накатывавшейся второй волной русской пехоте.

Благодаря подобной тактике стало возможно, что уже утром 24 декабря советские танки по шоссе, связывающему Пать и Будакеси, смогли преодолеть лесные массивы Будайских гор и выйти к окраинам Будапешта. И это в то время, как к востоку от Биа немецко-венгерские войска еще пытались удерживать линию Эрд — Тёрёкбалинт (Гросструвал) — Будаёрш. Но и этот отпор не был продолжительным. 23 декабря советские части взяли Эрд, а 24 декабря — Эрдилгет и Надьтетень.

Группа армий «Юг» и части, которыми командовал Пфеффер-Вильденбрух, смогли только 23 декабря предпринять некоторое подобие контрмер. Согласно записям в журнале боевых действий значилось, что группа армий «Юг» пыталась «предотвратить вражеское проникновение на восток и север посредством оперативного командования танковой группы моторизованной дивизии «Фельдхеррнхалле» в районе Биа». Показательно, что в тот момент немецкое командование не решилось перебросить дивизию полностью с восточных рубежей на западные. То есть, судя по всему, оно уже смирилось с неизбежностью окружения венгерской столицы. Временное использование танковой группы моторизованной дивизии «Фельдхеррнхалле» не представляло угрозы для обороны Пешта, так как на Пештском плацдарме немцы почти никогда не использовали танки. В итоге советская сторона не сразу смогла заметить внезапно появившееся подкрепление. Данная боевая группа состояла из двенадцати 150-миллиметровых орудий «Хуммель» («Шмель») на самоходном лафете, двенадцати 105-миллиметровых орудий «Веспе» («Оса»), пятнадцати танков и сотни бронированных машин пехоты. Они должны были сдержать натиск трех советских мобильных корпусов, которые находились в 20 километрах от юго-западных окраин Будапешта. Предложение Гудериана о том, что силы 8-й кавалерийской дивизии СС и горнострелкового корпуса СС должны были сдать Пештский плацдарм, было отвергнуто Гитлером, как и прежде. Вместо этого на эти позиции под Бичке посылались небольшие части вроде 4-го и 21-го венгерских артиллерийских дивизионов. Будто бы они могли сдержать массированные атаки советских танков. О критической ситуации, складывающейся вокруг Будапешта, было известно не только высшему военному руководству, но и офицерам штабов отдельных дивизий. В штабе 10-й пехотной дивизии о прорыве обороны у озера Веленцай стало известно 23 декабря. Ни для кого не было секретом, что со дня на день советские части могли появиться в Биа, Пать и Херцегхаломе, расположенные в Буле снабженческие части получили от командования 1-го армейского корпуса команду незамедлительно выставить разведчиков по маршруту Пилишчаба — Пербаль — Жамбек, а также вдоль линии Пербаль — Будаенё.

24 декабря в 13 часов 10 минут генерал-лейтенант Грольман, начальник штаба Фрисснера, набрал по телефону Гудериана и потребовал от него немедленно принять решение по «будапештскому вопросу».

«Столица еще никогда не оборонялась с запада. Командующий полицейскими частями СС, обергруппенфюрер Винкельман, высказал мнение, что рейхсфюрер СС непременно поддержал бы подобное решение. Нужно предельно срочно принять решение об отходе как минимум одной из дивизий для направления ее на Будайский фронт».

45 минут спустя Гудериан на свой страх и риск самостоятельно принял решение об отводе 8-й кавалерийской дивизии СС. В те дни Гудериан был замучен многочисленными заботами. За несколько дней до этого началось наступление в Арденнах. Оно начало останавливаться, что вызывало гнев Гитлера. Кроме этого, разведка доносила ему, что советские части концентрировали свои силы на берегах Вислы для удара в направлении Берлина. Хотя бы в силу этих обстоятельств Гудериан хотел остановить наступление на западе Европы, чтобы перекинуть высвободившиеся воинские соединения на Восточный фронт. Но речь шла о Висле, а отнюдь не о Карпатах. Гудериан предполагал, что новое советское наступление начнется в середине января 1945 года — как показала история, он не ошибался. Однако Гитлер был убежден, что приоритет в решении военных вопросов надо было отдать обороне Будапешта. Несмотря на протесты Гудериана, в Венгрию был направлен последний резерв — 4-й танковый корпус СС. Но снят он был не с Западного фронта, а с Восточного, как раз с берегов Вислы.

24 декабря в 16 часов 50 минут, то есть тогда, когда советские танки уже достигли трамвайного парка «Сепилона» и находились всего лишь в 5 километрах от замка, Гитлер веерки подписал приказ об отступлении 8-й кавалерийской Дивизии СС. Но, тем не менее, в приказе фюрера значилось, что данное отступление не могло иметь следствием сдачу Пештского плацдарма. И это несмотря на то что Гудериан равно как Герман Балк, унаследовавший от Фреттера-Пико пост командующего 6-й армией, не считали целесообразным удерживать данные позиции. Но для Гитлера, как и для Сталина, Будапешт был важнейшим политическим вопросом, решение которого по своей важности выходило далеко за рамки Центральной Европы. В итоге Гитлер послал в Венгрию еще две пехотные дивизии и громогласно поклялся, что Будапешт не будет взят Красной Армией.

Немецкое и венгерское командование Будапешта прекрасно понимали, насколько далеко продвинулись вперед советские части. Но, тем не менее, они не предприняли ничего, чтобы предотвратить военную катастрофу. Если бездеятельность Ивана Хинди понятна, ибо он не имел права предпринимать самостоятельных шагов, то апатичности Пфеффера-Вильденбруха едва ли можно найти логичное объяснение. А ведь именно у него в руках сосредоточились все ниточки управления Будапештом. Только редкий смельчак мог выступить против немецкого командования и по собственной инициативе заняться подготовкой к штурму венгерской столицы. Но ни Хинди, ни Пфеффер-Вильденбрух, которые были назначены командованием группы армий «Юг» в качестве гражданского и политического комендантов города, не собирались предпринимать спешных мер.

Гитлер узнал о подобном бездействии. Но у него в распоряжении не было никаких свободных частей, чтобы срочно послать их в Венгрию для исправления ситуации. В припадке ярости 23 декабря 1944 года он сместил со своих постов генерал-полковника Фрисснера и генерала артиллерии Фреттера-Пико, заменив их соответственно пехотным генералом Вёхлером (8-я армия) и генералом танковых войск Балком (группа армий «Г»). Однако подобная рокировка не принесла никаких существенных изменений. Дело в том, что Фрисснер и Фреттер-Пико сделали уже все, что было под силу человеку. Они даже предсказали последовательность событий, которые будут развиваться в ближайшие месяцы. Они надеялись, что их безутешный военный прогноз убедит немецкого диктатора в необходимости послать в данный регион больше войск. Но Гитлеру не были нужны прогнозы, он нуждался в «козлах отпущения».

Генерал Фрисснер описывал детали своей отставки в мемуарах: «22 декабря, на третий день решающего сражения за Будапешт, уже не оставалось никакого сомнения, что русские, после того как им не удалось осуществить свой оперативный замысел, решили теперь ограничиться ближайшей задачей — окружением венгерской столицы ударом с запада. Для того чтобы воспрепятствовать этому, мы сосредоточили в районе северо-восточнее Секешфехервара 4-ю кавалерийскую бригаду. Она должна была остановить продвижение противника в районе между Секешфехерваром и Ловашберенью. Кроме того, командование группы армий обратилось к главному командованию сухопутных войск с просьбой о сокращении линии фронта на будапештском плацдарме, что позволило бы вывести 8-ю кавалерийскую дивизию СС с плацдарма и перевести ее на заранее подготовленные позиции внутреннего пояса обороны венгерской столицы.

По мнению командования группы армий, одновременное контрнаступление танковых групп в центре, а 4-й кавалерийской бригады и 8-й кавалерийской дивизии СС — на флангах вражеского прорыва между Секешфехерваром и Мартонвашаром было бы более перспективным, чем оборонительные действия по всему фронту. Оно могло перерасти в общее контрнаступление, и положение на этом угрожаемом участке было бы восстановлено. В противном случае мы вряд ли могли бы избежать прорыва противника, а следовательно, и окружения Будапешта. Решить этот вопрос Должен был сам Гитлер.

22 декабря Гудериан по телефону сообщил мне решение Гитлера. Высвобождать 8-ю кавалерийскую дивизию СС с будапештского плацдарма для ликвидации прорыва нам было запрещено. Не разрешалось и сокращать линию фронта. Гитлер приказал не отступать ни на шаг. При этом он якобы Руководствовался политическими соображениями, далеко входящими за рамки Венгерского района театра военных Действий. Вывод 8-й кавалерийской дивизии СС с будапештского плацдарма мог помешать реализации этих соображений.

Я пробовал было возразить Гудериану, заявив, что тогда следует ожидать окружения города с запада, а вместе с этим и окружения четырех дивизий, находящихся на будапештском плацдарме. Я вновь указывал на то, что на фронте юго- западнее Будапешта не хватает пехоты, из-за чего восстановить прочный фронт обороны не представляется возможным. Я особо отметил катастрофическое положение, сложившееся со снабжением Будапешта продовольствием, и указал на возможность возникновения в связи с этим беспорядков в тылу войск, ведущих тяжелые бои. Гудериан ответил, что не считает продовольственное положение венгерской столицы угрожающим. Ведь город еще не окружен, и продовольствие у венгров есть. Еще раз возник разговор о принципах использования танковых войск. Гудериан заявил, что он не понимает, как это мы не можем сдержать противника той «танковой армадой», которая нам дана. Ведь подобного скопления танковых войск никогда еще не было на Восточном фронте. На мои повторные возражения, что решающим моментом является нехватка пехоты, он ответил, что пехоты у него нет. Впрочем, он не верит, что Венгрию можно удержать, если вывести с плацдарма всего лишь одну немецкую дивизию. «Фюрер считает, — сказал он, — что потеря Будапешта в момент успешного немецкого наступления на Западе снизит эффект последнего на 50 процентов».

В заключение Гудериан открыто упрекнул меня в том, что танки якобы не всегда использовались правильно. Командующий армейской группой генерал Фреттер-Пико, как и командование 3-го танкового корпуса, будто бы с самого начала вражеского наступления не понял всей его важности и не сумел руководить своими войсками с надлежащей энергией. Это было тяжелое и несправедливое обвинение! Очевидно, в ставке искали козла отпущения. Тон Гудериана был далеко не таким, каким он беседовал со мной 18 декабря в Цоссене. Что заставило его так резко изменить свои взгляды — остается для меня необъяснимым и по сей день. По- видимому, причину нужно искать в докладе Гудериана Гитлеру. Генерал от артиллерии Фреттер-Пико был неожиданно и без всяких оснований снят со своего поста.

В ночь на 23 декабря мой начальник штаба генерал-лейтенант фон Грольман был вызван к телефону тогдашним начальником штаба оперативного руководства при верховном командовании генерал-лейтенантом Венком. Фон Грольман был в это время у меня на докладе. Случилось так, что я тоже подключился к аппарату при этом разговоре.

Венк прямо, без всяких обиняков, сообщил ему, что я должен сдать командование группой армий генералу Велеру и отбыть в «резерв фюрера». Фон Грольман озадаченно спросил, что это должно означать: «Генерал-полковник только что был в ставке и после доклада расстался с Гудерианом в полном согласии. Кроме того, я сам постоянно поддерживаю связь с ОКХ. Я абсолютно ничего не понимаю…» Венк ответил, что он не знает деталей, но полагает, что речь, по-видимому, идет о каком-то новом, внезапном решении Гитлера. Здесь я включился в разговор и потребовал сообщить о причине моей отставки, на что я, как генерал и командующий войсками группы армий, находившейся в столь критическом положении, имел, как мне казалось, полное право. Поскольку Венк стал убеждать меня, что не может сообщить какие-либо подробности, я попросил его связать меня с генералом Гудерианом. Но и последний не дал мне ясного ответа. Тогда я позвонил начальнику управления кадров и спросил его, когда бы я мог лично явиться на доклад к Гитлеру. Ответом было: «Фюрер благодарит вас».

Видя бесполезность попыток выяснить причину отставки, я на следующий день приступил к передаче дел генералу Велеру. Это было сравнительно просто осуществить, поскольку Велер знал обстановку не хуже меня. Некоторым утешением для меня было то, что моим преемником становился человек, которого я исключительно высоко ценил как опытного военачальника, обладающего большими полководческими способностями.

23 декабря 1944 года я попрощался с моими командующими армиями и моим штабом. А вечером того же дня согласно приказу я покинул поле битвы под Будапештом. Я покидал войска с тяжестью на сердце. Ныне я рад, что судьба избавила меня от участия в боях на немецкой земле».

В специальной литературе широко распространено мнение, что появление советских танков в окрестностях Буды поразило немецко-венгерское командование как гром среди ясного неба. На самом деле, как мы видим, это широко растиражированное мнение является глубоко ошибочным. За несколько часов до вступления советских танков в Буду генеральные штабы (венгерский и немецкий) проинформировали об этом венгерскую жандармерию. В итоге жандармские части оказались раскиданными по окрестным деревням, откуда постоянно сообщали об оперативной обстановке на данном направлении. Капитан Золтан Микё, командующий саботажным отделом в венгерском и немецком штабах, уже 23 декабря привел своих подчиненных в боевую готовность. Утверждение, что «ни венгерским железнодорожникам, ни венгерским жандармам не пришло в голову проинформировать будапештскую «крепость» о приближающейся опасности», нуждается в дополнительной проверке. На практике все выглядело с точностью до наоборот. И железнодорожники, и жандармы неоднократно посылали сообщения Пфефферу-Вильденбруху, что подтверждается отрывком из воспоминаний генерала Балка: «25 декабря в руки противника попал склад с горючим. И это несмотря на то, что начальник склада 24 декабря и дважды 25 декабря сообщал в эсэсовский корпус об угрозе, нависшей над складом. Он просил дать ему разрешение на эвакуацию горючего или отменить запрет на уничтожение склада. 25 декабря вражескими частями был также захвачен склад с продовольствием. При этом была потеряна часть грузовиков, которые должны были вывезти с территории склада продовольственные запасы».

Как видим, защитники достаточно бездарно потеряли часть необходимых во время осады припасов еще до наступления таковой. И это в тех условиях, когда буквально несколько недель спустя в венгерской столице начался голод.

Капитан Дьёзё Бениовски

Иван Хинди прекрасно представлял, что ожидает в ближайшем будущем город, а потому еще 24 декабря 1944 года выслал из Будапешта собственную семью и семью своего деверя генерал-майора Энё Рёдера.

То, что Пфеффер-Вильденбрух знал о возможном развитии событий, говорит хотя бы тот факт, что 22 декабря, то есть тогда, когда об окружении венгерской столицы еще не велось речи, он потребовал от немецкого командования наладить снабжение Будапешта с воздуха. В полдень 23 декабря 1944 года лейтенант Биро, адъютант командира 10-й пехотной дивизии, получил от командования корпуса приказ усилить агитационную и разъяснительную работу. Начальник штаба Дьёзё Бениовски в 10 часов вечера лично посетил Пилишсентиван и проверил боеготовность всех подразделений. На следующий день высланные вперед патрули в первой половине дня сообщали о появлении советских частей у деревень, расположенных по берегам речушки Жамбекер. Внезапности прорыва мало соответствовали действия подразделения квартирмейстера 1-й танковой дивизии, которое на тот момент оказалось в Пашарете. Сам квартирмейстер исходил из того, что к 24 декабря в направлении Хювёшвёльдья (Холодной долины) должны быть направлены противотанковые орудия и самоходные артиллерийские установки. В то же самое время из Холодной долины в направлении Сенной площади (Сенаплац) устремилось множество венгерских и немецких легковых автомобилей. Вдобавок ко всему Пфеффер-Вильденбрух приказал всем находившимся в Будапеште частям снабжения и подразделениям 13-й танковой дивизии срочно покинуть город. Все это наглядно показывает, что для немецко-венгерского командования окружение Будапешта не было неожиданностью. Добавим ко всему этому то, что 23 декабря на высотах Будадьёндье, которые находились рядом с шоссе, ведущим в Будекаси, в двух местах были установлены батареи немецкой противотанковой артиллерии. Также Верховное командование сухопутных сил Германии отдало приказ о формировании особого подразделения. Оно должно было состоять из минеров военно-морского флота. Их должны были срочно перебросить из Любека в Венгрию. Главной задачей этого нового подразделения должна была стать не только подготовка взрыва мостов Будапешта и Грана, но частичное минирование Дуная. Непосредственно на Рождество 1944 года эта команда, руководимая обер-лейтенантом Тегетхоффом, находилась уже поблизости с Венгрией, в Вене. Из этого сообщения видно, что даже Верховное командование сухопутных сил Германии не строило никаких иллюзий относительно судьбы венгерской столицы.

Показательно, что в то же самое время между немецким и венгерским командованием, а точнее штабами Пфеффера-Вильденбруха и Ивана Хинди, не происходило никакого обсуждения относительно планов ведения боев в условиях окружения. Причины подобной военной сонности можно было бы найти в бюрократическом духе, в недоверии Пфеффера-Вильденбруха к венграм, в растущей с октября 1944 года антипатии к немецким структурам со стороны Ивана Хинди. Кроме этого не стоило забывать, что Иван Хинди с самого начала был лишен каких-либо военных функций и полномочий, он должен был заниматься исключительно административной работой. Сам же Пфеффер-Вильденбрух в общении со своим венгерским «коллегой» вел себя снисходительно. Немец не считал необходимым сообщать Хинди даже какие-то крохотные сведения, представляющие оперативную значимость. Есть множество признаков того, что венгерскому генералу опостылела война, и ему было уже все равно, что произойдет с Будапештом, в котором хозяйничали немцы.

Между тем ночью 23 декабря советские войска форсировали Дунай в районе Надьтетени. После этого они начали развертывать боевые порядки на восточном, Будайском берегу. Немецкое командование с показательным безразличием восприняло сообщение об этом. Впрочем, надо отметить, что еще прошлым вечером в тот район была направлена танковая группа из состава моторизованной дивизии «фельдхеррнхалле». На следующий день этим войскам удалось отбить у Красной Армии Тёрёкбалинт (Гросструвал). В тот момент недостающие танки заменялись артиллерийскими орудиями типа «Хуммель» («Шмель»). Впрочем, у этих орудий было достаточно слабое фронтальное бронирование. Вторая половина данной боевой группы, состоявшая из двух батальонов и артиллерийского дивизиона, объединившись с остатками 13-й танковой дивизии, смогла прорвать северный фланг советских позиций и уйти от угрожавшего ей окружения. Вахтенный батальон «Будапешт», который к тому времени не представлял реальной боевой силы, был удален из окрестностей Чёмёри. Он был направлен также в Хювёшвёльдья (Холодную долину).

В утренние часы 24 декабря жандармерия из Будакеси передала в штаб венгерского корпуса, располагавшегося в монастыре Нотр-Дам де Сион, что перед деревенькой были замечены первые советские танки. Приблизительно в то же самое время подполковник Сёдьени, командир группы ПВО «Юг», не знавший о сообщении венгерской жандармерии, направил своего адъютанта лейтенанта Пинтера в Будакеси, чтобы разведать на месте возможности использования для обороны венгерской столицы зенитной артиллерии. К 10 часам утра лейтенанту, ехавшему на машине, удалось пробраться через западный элитный квартал до седловины горы Сепьюхасне. Он так вспоминал об этих событиях: «Там неожиданно меня остановил какой-то старший лейтенант. Я вышел из машины. Он спросил меня, куда я направляюсь. Я ответил, что в Будакеси, чтобы осмотреть позиции. Было где-то пол-одиннадцатого утра. «Ты не сможешь туда попасть, — сказал он. — Разве ты не знаешь, что находишься на передовой?» — «Как это?» — спросил я. «Поворачивай назад, а то за тобой находятся СС»… Старший лейтенант попросил отдать ему пару ручных гранат, так как у него не было даже пистолета».

В 10 часов 30 минут перед седловиной горы Сепьюхасне появились первые советские солдаты. Не встретив серьезного сопротивления, к полудню русские танки стали медленно приближаться по идущей вниз дороге к перекрестку, где начиналась улица Хидкути (сейчас улица Хювёльдьи). Они остановились у заправочной станции, которая располагалась как раз перед трамвайным парком, и стали заправляться из венгерских автомобильных цистерн. Видя подобную ситуацию, немецкие солдаты пытались предпринять контратаку, чтобы отбить бензин. Завязался тяжелый бой. Пока шла перестрелка, бензин вытекал прямо на землю.

Между тем к Будакеси подтянулась советская пехота. Часть красноармейцев пыталась следовать по улице прямо за танками, но со временем она отстала. Другая часть устремилась по дороге в Маккошмариа через Будакесийский лес в направлении Швабской горы (Шваб-хедь). Почти сразу же после полудня части Красной Армии атаковали позиции зенитной артиллерии, установленной на Чиллеберке. Атака была предпринята так, что орудия не могли стрелять по нападавшим красноармейцам. В итоге венгерские зенитчики вытащили артиллерийские затворы и отступили. Как рассказывали свидетели, советский авангард, вооруженный пистолетами-пулеметами, смог затесаться среди пассажиров, которые ожидали на Швабской горе пригородный поезд (там располагалась конечная станция зубчатой железной дороги). Вместе с испуганными и озадаченными гражданскими лицами советские солдаты погрузились в несколько вагонов.

Военное командование предполагало, что в ближайшее время стоило ожидать русское наступление. Но оно не смогло свести воедино поступавшие к нему сведения наблюдателей и разведчиков, что в итоге для немецко-венгерских частей имело роковые последствия.

Если обратиться к судьбе лейтенанта Пинтера, то он, сделав изрядный крюк, смог все-таки выехать на улицу Хидкути. Он увидел 88-миллиметровую пушку, установленную рядом с аптекой перед трамвайным депо «Сепилона». Судя по всему, из нее удалось подбить один из советских танков. Поодаль стояло еще четыре советских танка, которые, казалось, только и ждали момента, чтобы ринуться по улицам Будакеси. Чуть подальше на улице Тарогато располагались немецкие позиции. Они активно обстреливались советской артиллерией. Немцам удалось связаться с командованием дивизии «Фельдхеррнхалле», они просили подкрепления, но на другой стороне провода заверили, что опасаться нечего. Среди сражавшихся оказался водитель венгерской санитарной машины, которая осталась чуть западнее. Он заверял, что его транспорт был обстрелян советскими танками. Ему отказывались верить. Когда кто-то позвонил еще в штаб дивизии, то ему порекомендовали «не распространять панические фантазии». Тому, что «фантазии» были реальностью рушившихся домов, которые обстреливались советскими танками, на другой стороне провода отказывались верить. Внезапно после одного из орудийных выстрелов связь прервалась.

Приблизительно в то же самое время один из служащих Будапештской транспортной службы («Бескарт») привел трамвай № 81 к конечной станции, которая располагалась у монастыря, в котором базировался штаб венгерского корпуса (Нотр-Дам де Сион). Он обратился к одному из офицеров: «Вы знаете, что в городе русские? Я видел их на одной из станций. Они составили винтовки пирамидой и раздают населению продукты. Что я должен делать?» Вопрос адресовался капитану Ференцу Ковачу. В ответ вагоновожатый услышал: «Ничего! Оставайтесь по возможности неприметным. Глядишь, все обойдется. Я не могу ничем помочь вам, кроме этого совета. Кстати, спасибо за сообщение!»

Почти сразу же после этого сообщения Ковач начал обрывать телефон, пытаясь выяснить точное месторасположение советских солдат. Не раз в ответ, когда поднималась телефонная трубка, он слышал русскую речь. Он вспоминал: «По приглашению я поднялся к Шандору Хорвату (начальник штаба армейского корпуса) и пересказал ему случившееся. Он несколько удивился, но не предпринял никаких действий. Возможно, он уже говорил с Лиданеу, но не получил никакого ясного приказа. Следовательно, я должен был доложить об этом немцам».

В штабе немецкого корпуса на появление советских солдат прореагировали приблизительно так же — удивились, но не более. Там уже знали о полицейском, который регулировал уличное движение около «Сепилоны». Тот жутко испугался при появлении первого Т-34. С испугу ему даже померещилось, что танк стал наводить на него орудие.

Во второй половине того же дня штаб немецкого корпуса принял решение переместить в Буду части 8-й кавалерийской дивизии СС. Официальное разрешение на эти действия от Гитлера прибыло лишь на следующий день. Поначалу же из резервов был извлечен разведывательный отряд, который переброшен в Холодную долину в местечко под названием Розовый холм (Розадомб). Он должен был оборонять батарею зенитной артиллерии, которая расположилась на площади Жигмонд. Однако перегруппировке войск мешали горожане, которые забили все улицы, стремясь совершить рождественские покупки (!). На Сенной площади образовались форменные заторы, которые рисковали в любую минуту перерасти в смертельную давку. Лейтенант артиллерийских войск Бела Сесидловски вспоминал об этих событиях: «Население было неугомонным. На улице Оштром члены нилашистской партии вышли из машины и тут же растворились в толпе. Я видел, как офицер полиции тащил на спине мешок с мукой. Только в этот момент я начал понимать, что происходило… Командир минометной батареи [Тасилё Тарнай] в это время был уже на месте на площади и обстреливал Холодную долину. У меня же под рукой оказался ресторан «Зёльд Хордё», а потому я позволил себе откушать гуляша».

Тем временем между 15 и 16 часами близ трамвайного депо «Сепилона» между наступающими красноармейцами и немцами завязался кровопролитный бой. Приблизительно в это же время на Швабскую гору был доставлен боевой отряд нилашистов, которым командовал Антал Оштиан, ведущий киножурналист из окружения Салаши, сделавший стремительную карьеру. На тот момент он был начальником отдела пропаганды партии и уполномоченным по общению с будапештской прессой. Не исключено, что эти салашисты просто-напросто пытались скрыться из города, но в районе Швабской горы (поблизости от конечной станции зубчатой железной дороги) они неожиданно для себя столкнулись с частями Красной Армии. В ходе непродолжительного огневого столкновения было убито несколько нилашистских функционеров, в том числе и сам Оштиан. Остатки боевой группы салашистов отступили и заняли оборону в садах, которые тянулись вдоль улицы Мартонхедь.

Около 17 часов из своих домов были срочно мобилизованы служащие 1-го университетского штурмового батальона. Почти все они праздновали Рождество в кругу семьи. Приказ об их мобилизации был отдан Эмилем Коварцем, который на тот момент являлся министром по делам тотальной мобилизации. Оповещение всех заинтересованных лиц проходило по заранее оговоренному принципу, который получил условное название «Снежный ком». Каждый, кто получил информацию, должен был оповестить еще двух других заранее определенных студентов. В итоге три роты, составлявшие 1-й штурмовой университетский батальон, были поставлены под ружье где-то в течение часа. Изначально молодежный руководитель нилашистской партии Иштаван Жаке решил, что университетские батальоны должны были покинуть город вместе с боевыми отрядами салашистов. Но в последний момент лейтенант Дьула Элишер, командовавший 1-м университетским батальоном, принял иное решение — студенты должны были остаться в венгерской столице. Около 8 часов вечера грузовики, в которые были погружены вооруженные студенты, достигли Холодной долины, а именно части города, которая называлась Будадьёндье. Среди этих добровольцев был Дьюла Камочай. Позже он вспоминал: «Когда мы прибыли на место, то дальше внизу, где пересекались улицы Будакеси и Хидегкути, увидели нечто напоминавшее огненный шторм. Это был действительно огонь, но мы видели только синие всполохи… «Не боись, парни, наши машины достаточно большие. Мы прорвемся сквозь огонь», — крикнул командир и запрыгнул в первую машину… Мы находились посреди огненного хаоса, когда перед нами внезапно выросли два немца: «Хальт! Стоять!» Наши машины остановились как раз посреди огненного океана. Один немец сказал, что у них имелось слишком много раненых. Другой настаивал, что раненых можно было положить на открытый прицеп, а машины надо было загрузить дизельным топливом. Пока немцы пару минут решали, что делать, я рассматривал улицу Будакеси. Мне удалось заметить, что за поворотом стояло три сожженных русских танка… После того как танки были подбиты, из них на улицу потекло масло. Первый разрыв гранаты воспламенил его».

Венгерские студенты оставили основную часть батальона в Холодной долине и пустили несколько патрулей по улицам между «Сепилоной» и Будадьёндье. В первый же час патрулирования одна из этих групп задержала двух подозрительных прохожих. Они были одеты в штатское, имели при себе оружие и говорили по-русски. Другому патрулю удалось подорвать советский танк, который в районе полуночи пытался прорваться в Будадьёндье. Тем временем в вечерние часы батальон венгерской жандармерии общей численностью 600 человек занял позиции у так называемого Кровавого луга (Вермезо). Он рассредоточился вдоль линии зубчатой железной дороги, путь которой проходил у Академии Бойай и новой больницы Святого Иоанна. Периодически жандармы совершали разведывательные вылазки. Согласно задумке немецкого командования эти 600 венгерских жандармов должны были занять позиции шириной 4–5 километров чуть севернее Будаёрша. Они должны были принять участие в контратаке, которая была запланирована германцами на следующий день. В тот день Ласлё Золнай, позже ставший известным археологом, в районе 8 часов вечера собирался направиться в гости к своим родственникам (как-никак Рождество). По пути следования он видел царивший в этом районе хаос. Впоследствии он так описывал увиденное: «Я пытался пройти пешком вдоль аллеи Олас (сейчас аллея Силадьи-Эржебета). Улица по всей своей ширине была забита толпами солдат и военными автомобилями. Они перемешались с ордами пеших швабских крестьян, несущих узелки со своими пожитками. Крестьяне бежали из Будакеси. Было фактически нереально прорваться сквозь этот немыслимый поток и куда-то пройти. Испуганный крик этой человеческой массы словно в музыкальном такте сопровождался треском винтовочных выстрелов и звучавших со стороны «Сепилоны» артиллерийских залпов. Я пытался свернуть в направлении Варошмайора и хоть обходным путем продвинуться вперед. Но и здесь я столкнулся с толпами людей, которые пытались скрыться в городе. В одном из проездов на улице Эцредеш мне удалось прорваться сквозь гудящую толпу. Далее я следовал с пистолетом в руке… Как только я достиг площади Марнсибаньи, меня ослепил пронзительный свет прожектора. Привыкнув к резкому свету, я увидел, что вся площадь была забита воинскими подразделениями. На мое счастье, меня остановил один из венгерских солдат. На его вопрос я ответил: «Хочу пробраться в Пашарет, чтобы вместе с моими родственниками отпраздновать Рождество. Но никак не могу пробраться туда». Солдат даже не стал смотреть мои документы. Он сказал мне, что даже если бы не задержал меня, то все равно мне вряд ли бы удалось пробраться. Дело в том, что русские уже заняли Пашарет, и меня наверняка подстрелил бы кто-нибудь из сражающихся».

Тем временем город вел свою странную безмятежную жизнь. Кандидат в офицеры генерального штаба Венгрии Иожеф Паулич вспоминал: «24 декабря. Рождество 1944 года. На следующий день был подан праздничный обед. Это был куриный суп, жаркое из телятины с рисом, салат, выпечка, наполненная орехами и маком, а также стаканчик Доброго вина. Откуда-то была приглашена музыкальная капелла. Высокородная публика всегда приглашала их во второй половине дня. Все присутствовавшее на этом милом мероприятии общество осталось настолько им довольно, что организовавшие его пообещали организовать нечто подобное с обедом, танцами и музыкой на следующий день».

Тем временем штаб венгерского армейского корпуса, Располагавшийся в монастыре Нотр-Дам де Сион, ограничился обычной совместной молитвой. Скромный ужин полагался лишь Хинди и его окружению. Но и они, закончив трапезу, тут же отошли ко сну.

Если 24 декабря мы бы перенеслись на Пештский плацдарм, то могли бы заметить, что советские атаки становились более частыми и сильными. Советское командование хотело во что бы то ни стало предотвратить перегруппировку немецких войск. Именно по этой причине Пештский плацдарм атаковывался с разных сторон. В итоге частям Красной Армии в нескольких местах удалось прорвать линию немецкой обороны. В итоге к концу дня советская артиллерия могла спокойно обстреливать северо-восточные окраины венгерской столицы.

18 октября 1944 года. Салашисты начинают массовое преследование будапештских евреев

В силу ряда причин советские командиры решили не продвигаться дальше на Будайской стороне Дуная. К 24 декабря Буды достигло лишь 20 советских танков, которые поддерживались незначительным количеством пехоты. Однако Красная Армия предпочитала избегать уличных боев с использованием только танков, так как те рисковали стать легкой добычей на узких улочках предместий Будапешта. Советская сторона и без того потеряла несколько Т-34, пытаясь проникнуть в глубь города. Контроль же над захваченными районами без достаточного количества пехоты был достаточно условным. Далеко не случайно, что даже после блокирования столицы нескольким получившим увольнение венгерским солдатам удалось без лишних проблем выскользнуть из кольца окружения.

Согласно некоторым историческим источникам, имелся целый ряд причин, по которым советские войска не стали активно развивать свое наступление. С одной стороны, советское командование опасалось увеличения количества мародерства и грабежей. Будапешт был весьма богатым городом даже по сравнению с теми крупными населенными пунктами, которые приходилось до этого брать Красной Армии. Советские солдаты могли оказаться не готовы к адекватному отношению к жителям Будапешта. С другой стороны, передовые части были достаточно слабыми, а потому были так или иначе вынуждены дожидаться подхода главных сил. В результате получалась парадоксальная ситуация: советские солдаты остановились не потому, что они занимались грабежами (что для войск первой волны всегда было нехарактерным явлением), а совершали грабежи, так как были вынуждены простаивать на месте.

Однако для многих прибытие советских солдат означало долгожданное освобождение. Были спасены некоторые будапештские евреи. Прежде всего речь шла о тех детях, чьи родители были направлены в лагеря, а сами дети оказались в специальном гетто-интернате в Будакеси. 24 декабря салашисты заявились в это место, видимо, для расправы над детьми, но были вынуждены в скором времени покинуть это гетто. Дело в том, что они отчетливо слышали лязг гусениц советских танков и громкие русские команды. Та пригородная деревня перешла в руки Красной Армии. Если же говорить о самих нилашистах, то для них в отличие от военного командования появление советских танков в Буде действительно было неожиданностью. Это привело к хаотическим действиям венгерских фашистов, что сохранило жизнь многим еврейским детям. Так было, например, в специальном еврейском детском доме на улице Мункачи Махая. Ранним утром салашисты ворвались также в детский дом, который располагался в казармах Радетского (позже казармы Бема, за памятником Бему). Детей вместе с их воспитателями стали выгонять во двор, где уже ждал пулеметный расчет. От массовой расправы детей уберегли неожиданно поступившие сведения об окружении венгерской столицы. В итоге более 100 человек были просто-напросто вывезены в гетто, располагавшееся в VII городском округе.

Глава 2 Окружение Буды

Советские войска равномерно продвигались вдоль западных отрогов Будайских гор на север. Накануне Рождества 1944 года стояла ясная морозная погода. Части 18-го танкового и 31-го стрелкового корпусов занимали одну за другой венгерские деревни, фактически не встречая никакого сопротивления. После полудня 25 декабря 32-я моторизованная бригада заняла деревни Пербаль и Тёк. В 16 часов 30 минут передовой батальон 110-й танковой бригады без проблем взял деревню Тиннье. В то же самое время 181-я танковая бригада, двигавшаяся в направлении Сомора, приближалась к границам городского округа Комаром-Эстергом. Чуть западнее 170-я танковая бригада нанесла удар по Байне. Ранним вечером авангард советских войск появился у Ясфалу. Теперь передовые танки Красной Армии могли вести огонь по поездам, совершающим перевозки из Грана в Будапешт. В итоге железнодорожники и часть пассажиров были вынуждены искать убежища в окрестных деревнях. Поздним вечером того же дня советские танки стали спорадически обстреливать под Пилишвёрёшваром (немецкое название Веришвар) участок Венского шоссе. Тем временем городские таможенники могли видеть взлетавшие в небо сигнальные ракеты передовых частей Красной Армии. Транспортные средства, достигшие Веришвара, стремительно поворачивали обратно. Освещенные залпами советской артиллерии колонны грузовиков пытались пробиться обратно в Будапешт. Лишь немногим водителям, хорошо ориентирующимся на местности, к утру 26 декабря удалось вырваться из западни. Многие из них использовали окольные дороги лесного массива Пилаша и седловины гор Кетбюккфа.

25 декабря 1944 года наносящие в западном направлении удар танковые клинья достигли поселений Татабанья, Тарян, Сомор, Даг и Чольнок. Двигавшиеся на север части Красной Армии смогли перерезать железнодорожную линию Гран — Будапешт. Теперь они устремились главным образом в направлении города Дорог (немецкое название Дауваг). Постепенно первый фланг наступавших советских войск продвигался на восток. Захватывая пилишские деревни вплоть до места, где русло Дуная резко меняло свое направление, Красная Армия завершала полное окружение Будапешта. В 7 часов утра после короткого боя была взята Пилишчаба. В тот же день советские патрули заняли Пилишчев. Из Пилишчабы советские войска почти в течение целого дня двигались под прикрытием лесов и холмов Веришвара. Вечером советские солдаты были уже в Пилишсентиване, а нескольким разведывательным группам удалось проникнуть на территорию Веришвара. Теперь было уже вопросом времени, когда Красная Армия возьмет под свой контроль гравийную дорогу, которая соединяла Помаз (немецкое название Паумаш), Пилишсенткерест (Святой Крест) и Гран. Некоторая заминка возникла к юго-востоку от Дорога. Где оказалось установленное немецкое зенитное орудие. Его прикрывало несколько венгерских самоходных артиллерийских установок. Этим силам удалось подбить четыре советских танка и на несколько часов задержать продвижение 170-й танковой бригады к Грану. Но это не могло сдержать общего наступления. Чуть западнее к вечеру после короткого боя были взяты деревни Шаришар и Токод. в 19 часов 30 минут и сам Дорог перешел в русские руки. Советским частям посчастливилось взять в качестве трофея около сотни грузовых вагонов с продовольствием.

В час ночи 26 декабря русские танки достигли поселения Гран-Табор. Утром они уже атаковали сам Гран. Офицеры расположенного в городе гарнизона из состава 23-й резерв- ной дивизии решили провести общее собрание. На нем было решено, что надо было сложить оружие и не отступать за Дунай. Но командир гарнизона отказался выполнить подобное решение офицерского собрания. Он полагал, что это было несовместимо с клятвой офицера и было предательством боевого братства, сложившегося с немцами. Ему удалось убедить офицеров отказаться от плана капитуляции.

Таким образом, 23-я резервная дивизия (точнее, ее жалкие остатки), которая не представляла более никакой реальной боевой силы, в самый последний момент успела пересечь Дунай. Некоторое время спустя мост Марии-Валерии, который связывал через Дунай Гран с Гокерном (словенское название Стюрово), был взорван отступающими немецкими частями. Буквально за пару часов Гран полностью перешел в руки Красной Армии. В полдень 26 декабря небольшой моторизованный советский отряд направился в восточном направлении. Сначала он вышел к берегу Дуная у деревеньки Пилишмарот, а два часа спустя у села Дёмёш. Однако на этом продвижение остановилось, так как красноармейцы обнаружили, что отступающими немцами еще утром был уничтожен мост через небольшую речку Лепенке. Путь до Вишеграда можно было продолжить только пешком. В эту деревеньку красноармейцы смогли попасть лишь ночью 28 декабря. Так было замкнуто внешнее кольцо окружения вокруг венгерской столицы.

В то же самое время 170-я танковая бригада продолжала свое движение на запад. В первой половине 27 декабря ее силами была захвачена железнодорожная станция Шюттё, на которой стоял немецкий состав с танками и броневиками. Эта акция фактически завершила окружение Будапешта с запада. Прибывшая дивизионная группа Папе смогла 24–26 декабря лишь перекрыть проходы в горах и кое-как прикрыть район Таты — Табаньи. Но в силу того, что у дивизионной группы Папе (остатки «Фельдхеррнхалле») реально отсутствовала пехота, то она вряд ли могла помышлять о контратаках. Собственно, в этих условиях и эффективная оборона была весьма затруднительной. Положение изменилось лишь 28 декабря, когда к городу Комаром прибыло подкрепление. Лишь только тогда удалось сдержать советское наступление далее на северо-запад.

18-й танковый корпус Красной Армии атакует

Стабилизации линии фронта также способствовало то, что советское командование не планировало развития наступления на запад. Красная Армия должна была «дожать немецкий Будапешт». Все последующие боевые действия на внешней стороне кольца окружения предпринимались лишь в районе озер Мор и Балатон (Платтензее).

24 декабря советские моторизованные войска через деревню Будакеси проникли в первую очередь в западные районы Буды. Канун Рождества в тот год пришелся на воскресенье. Но эти кварталы выглядели вымершими. Здесь была слышна лишь артиллерийская канонада. Но жители этого района, где в основном на одну семью приходился один небольшой домик, отнюдь не полагали, что в одно мгновение мир для них полностью изменился. Жители, заметив через забор русских солдат, которые были одеты в ватники и несли непривычные для венгров пистолеты-пулеметы с круглыми магазинами, поначалу пугались, но затем они проявляли странное оживление и даже радость. В тот день многие из них звонили по телефону своим родственникам или знакомым, проживавшим в центральной части города, чтобы поделиться этой новостью. В итоге к вечеру почти все будапештское население было в курсе, что в войне произошел коренной перелом и, судя по всему, венгерская столица была окружена.

«До середины ночи непрерывно грохотали пушки», вспоминал социально-либеральный политик Имре Чечь, чья квартира располагалась как раз в замковом квартале. «Иногда мы слышали автоматную пальбу. Для меня это было самой прекрасной рождественской музыкой. Возможно ли, что нас действительно освободили? Я не решался в это поверить. В любом случае я был счастлив, а потому в Рождество, невзирая на все жалкие предписания, мы встретили всей семьей. Бог услышал нас. Он повелел положить конец диктатуре подлецов. Утром его волею ураганный огонь усилился. Неужели город, наконец-то, падет?» Другие были более осторожны в своих суждениях. Звучали и такие слова: «В страхе перед русскими мы предпочли отказаться от украшения рождественской елки».

Советские части, которые продвинулись через седловину Сепьюхасне, минуя тем самым лесные массивы у горы Харе, беспрепятственно двигались в направлении Холодной долины. 25 декабря они смогли окружить боевую группу салашистов под командованием Пала Проная, которая наблюдала за дорогой у перекрестка улиц Хидегкут и Надьковичи. Сейчас на этом месте располагается автозаправочная станция. Вначале нилашисты заняли оборону в саду, который примыкал к одному из загородных домов. Затем они были загнаны плотным огнем в сам дом. К следующему утру весь отряд нилашистов был уничтожен.

В течение дня русская артиллерия смогла переместиться из Биа в пригород Будаерш, а затем продвинулась к так называемому «Великому валу». На пространстве между Мартонвашаром и Дунаем сражающиеся части смогли закрепиться на берегу реки и грозили в ближайшее время взять Келенфольд и Будатетени. После того, как 206-я батарея венгерской зенитной артиллерии не получила приказ об отступлении, артиллеристы вместе с 16 орудиями предпочли перейти на сторону Красной Армии. Произошло это чуть севернее Эрда.

Прорыв советских войск в Буду. 22–26 декабря 1944 года

Штаб немецкого корпуса переоценил свои возможности, полагая, что ему предстояло противостоять незначительным советским силам. В итоге в районе Тёрёкбалинта была предпринята контратака. Однако остатки 271-й народно-гренадерской дивизии и батальона венгерской жандармерии «Галванта» не были реальной силой, которая могла бы остановить советское наступление к юго-западу от Будапешта. Лейтенант зенитной артиллерии Денеш Хорват уже подготовил орудия к уничтожению, когда неожиданно получил приказ поддержать огнем запланированную контратаку. Его батарея располагалась в лесу Камара. Он вспоминал много позже: «После того, как немецкие пехотинцы получили информацию из командного пункта, в районе 21 часа они должны были прибыть в место, где располагалась наша артиллерия. Задача батареи состояла в том, чтобы удержать данный рубеж. После того, как я сам вернулся из немецкого командного пункта, мне предстояло сформировать «пожарную команду» из шести орудийных расчетов. Вахмистр Герхард сообщил, что по шоссе к нашей огневой позиции приближалась неорганизованная группа составом в 150–200 человек. Я запретил Герхарду открывать огонь, так как приближающимися были немецкие солдаты, которые прикрывали ночью позиции нашей батареи. Но когда до этой группы оставалось метров 100, взлетевшая в небо осветительная ракета показала нам, что это были русские солдаты. В тот же самый момент на нас обрушили огонь из минометов и была открыта сильная пальба из стрелкового оружия. Нас атаковали. Мы опешили, но успели дать отпор. Когда мы оборонялись, из Тёрекбалина («Великий вал») прибыла немецкая пехота. Но она оказалась настолько небоеспособной, что в основном лишь прикрывала отход орудийных расчетов. Между тем русские солдаты, которые ворвались на наши позиции, смогли взять в плен множество артиллеристов».

В то же самое время 18-й танковый корпус продолжал свое движение на север. К этому моменту силы 2-го механизированного гвардейского корпуса, в распоряжении которого имелось 80 танков, смогли занять часть западных и северных кварталов Будапешта, Рано утром 25 декабря были взяты Хидегкут и Надьковач. Около полудня несколько советских солдат водрузили красное знамя на горе Янош. Из Пешарета было хорошо видно, как горел ресторан «Балаж», располагавшийся буквально у подножия смотровой вышки. К вечеру в руки советских войск перешли большая часть района Промонтор и железнодорожная станция Альбертфальва (немецкое название Заксенфельд). Успешно продвинувшаяся по улице Будакеси танковая группа 25–26 декабря не предпринимала никаких серьезных попыток прорыва. Судя по всему, советских танкистов вполне устраивал контроль над улицами Будакеси и Хидегкути. Но русская пехота, напротив, уже 25 декабря смогла проникнуть в здание больницы Яноша. Оттуда они начали планомерный обстрел аллеи Олас и Варошмайора.

В тот же самый день в Будапеште перестали ходить трамваи. Это произошло, когда стало ясно, что из-за стрельбы больше никто не будет заботиться о работе общественного транспорта. Имелось несколько очевидцев, которые показывали, что рано утром несколько вагоновожатых пытались вывести на улицы свои машины, но разрывы снарядов тут же отбили у них всякую охоту помогать людям. По сути, на тот момент единственным общественным транспортом была пригородная электричка, которая в течение дня еще продолжала ходить между Будапештом и населенным пунктом Сентендре (Святой Андрей). К ней можно было прибавить еще речной трамвайчик, который продолжал курсировать по Дунаю между площадями Кошут и Баттхани. Впрочем, в городе еще продолжало сохраняться электроснабжение, водоснабжение, снабжение газом и телефонная связь. Но в городе нарастали панические настроения. Можно было видеть, как по улицам Юллё и Надькороши в глубь города устремлялись толпы беженцев. В основном это были жители Пештсентимра. Они были первыми эвакуированы с первой полосы оборонительного рубежа «Линии Аттилы».

Ни университетские штурмовые батальоны, ни срочно переброшенные в Буду части венгерской армии не проявляли никакого рвения в обороне городских окраин. Но 25 декабря подполковник Верешвари отдал приказ предпринять контратаку. Для этой операции были подтянуты специальные ударные батальоны. В итоге венграм удалось отвоевать часть территории. В частности, батальон «Ваннай» смог проникнуть на территорию Холодной долины, уничтожив засевших в больнице Яноша советских солдат. Одновременно с этим несколько венгерских самоходных орудий направилось в ту же долину. Отступающие советские отряды 25 декабря закрепились в женском монастыре, расположенном на Швабской горе. Венгерские жандармы, поднимавшиеся на гору, были неожиданно обстреляны. Завязался тяжелый бой, жандармы понесли огромные потери и были вынуждены отступить. Параллельно с этим вечером 25 декабря солдаты из немецкого ударного батальона «Европа» смогли занять позиции на Розовом холме. Здесь немцы сменили венгерских студентов, которые с трудом сдерживали советский натиск.

24 декабря 1944 года

Раннее утро

Советские танки перерезают железнодорожную линию Будапешт — Вена, выйдя к ней с юга со стороны Биаторбадь и Бичке

9 часов

Советские танки выходят к Будакеси, последней деревне, лежащей к западу от Будапешта. Немецкие танки на время отвоевывают «Великий вал».

11 часов

Советские танки занимают деревню Будакеси и достигают через седловину Сепьюхасне западной окраины Будапешта.

12 часов

Передовые части советской пехоты появляются на заснеженных высотах леса Чиллеберк в западной части венгерской столицы.

13 часов

Уличные бои у «Сепилоны», советские части проникают в глубь городских кварталов западного района. Подбито несколько советских танков.

14 часов

С конечной остановки трамваев Зуглигет дежурный служащий «Бескарта» сообщает по телефону, что в его районе появились русские солдаты.

с 14 по 16 часов

Советская пехота занимает Чиллеберк. В ее руки переходит конечная станция зубчатой железной дороги, которая поднимает пассажиров на Швабскую гору, и находящийся у подножия монастырь.

15 часов

Перестрелки у «Сепилоны». Советские танковые бригады достигают Тека и Пербаля, расположенные к северо-западу от Будапешта.

16 часов 30 минут

Советские танки занимают Тиннье, лежащую к северо-западу от Пербаля. Из Пербаля советские танки направляются в сторону Ясфалу.

20 часов

Университетский штурмовой батальон направляется на вершину Розового холма, чтобы воспрепятствовать проникновению советских частей из Холодной долины и «Сепилоны» во внутренние районы Буды.

Вечер

Батальон жандармерии «Секейудвархей» занимает позиции лежащей в направлении Холодной долины военной академии Бойай. Его часть располагается в Тёрёкесе, восточнее Розового холма. На площадь Марсибадьи внутри Буды подтягивается немецкая группировка.

Вечер

Последние рейсы автобусов и трамваев в Будапеште. Советские танки обстреливают остающийся пока свободным путь на Гран.

Поздний вечер

Советская пехота занимает лес Камара, располагающийся к югу от Буды.

25 декабря 1944 года

4 часа

Советские танки в селе Сомор (двигались из Пербаля).

5 часов

Советская пехота достигает Холодной долины. На улицах Надьковач и Хидегкут завязывается бой. 4

6 часов

Советские солдаты контролируют Нальковач и Хидегкут. К северо-западу от Сомора советские танки приближаются к домам Даувага и Чольнока.

7 часов

Советские танки занимают село Пилишчаба (Чава), последний населенный пункт перед Граном. Через несколько часов путь на Гран через Пилишские горы будет закрыт.

с 10 до 11 часов

1-й университетский батальон удерживает вершину Розового холма по линии Габор Арон — улица Пустасер. Авангард Красной Армии выдвигается из Пилишчабы в направлении Грана. Занят Пилишчев.

12 часов

Советские танки выдвигаются из Даувага в направлении Токода и Шаришапа.

13 часов

Советская пехота от «Сепилоны» и вдоль зубчатой железной дороги проникает в соседние кварталы города, постепенно 1 приближаясь к центру Буды. Красноармейцы появляются в начале улицы Кутфёльд. 1

14 часов

На смотровой вышке горы Яноша (высшая точка венгерской столицы), расположенной между Силлеберком и Холодной долиной, водружен советский флаг. Гостиница «Балаж» в огне.

19 часов 30 минут

Советские части занимают Дауваг.

Вечер

Последний рейс пригородного поезда в местечко Сентендре, лежащее к северу от Буды. По направлению из Пилишчабы советские войска достигают Веришвара.

26 декабря 1944 года

1 час

Советские танки входят в пригород Грана Табор.

Раннее утро

Советские танки занимают южные окраины Грана.

7 часов 30 минут

При отступлении немецкие части взрывают в Гране мост через Дунай. Город переходит полностью в руки Красной Армии.

Утро

Советские танки из Веришвара направляются далее на северо-восток и достигают Чобанка.

11 часов

Из Чобанка советские танки направляются в Паумаш.

12 часов

Советские моторизованные части направляются из Грана на восток и достигают, двигаясь вдоль берега Дуная, Пилишмарота (первая деревня на повороте Дуная на запад).

12 часов 30 минут

Авангард Красной Армии из Паумаша достигает окраин Сентендре.

27 декабря 1944 года

Утро

Советские части, направляясь из Веришвара и Паумаша, достигают Пилишских гор. Ими заняты Святой Крест и Пилишсентлассло. Советские танки проходят сквозь населенный пункт Сентендре и достигают берегов Дуная. Кольцо окружения замкнуто. Будапешт оказался в котле.

Неосведомленные жители внезапно для себя обнаружили, что оказались на передовой. Один из них вспоминал: «В первой половине 25 декабря вниз по улице Бюрёк пробежало несколько жандармов. Они кричали: «Спасайтесь, приближаются русские!» Часом позже появился 40-летний мужчина, одетый в рабочую форму монтера. Он был очень уставшим и попросил еды. Ему надо было добраться до улицы Мартонхедь. Он рассказал, что где-то поблизости прятался его приятель. Оба были членами экипажа венгерского танка, который остался наверху, у конечной станции зубчатой железной дороги. После обеда мы услышали топот ног, раздававшийся со стороны улицы Бюрёк. Казалось, что двигалась огромная толпа. Я выглянул в окно. Прямо перед домом остановилась большая группа немецких солдат. Вперед вышел офицер и спросил, где располагались русские. Затем он попросил попить. Глотнув воды, он сообщил, что Будапешт был окружен. Затем они двинулись быстрым шагом в сторону Швабской горы. Когда они подходили к дому № 71, началась перестрелка».

Вплоть до 25 декабря линия: больница Яноша, Липётмезо (Леопольдфельд), улица Габор Арон, улица Пустасери — контролировалась исключительно патрулями штурмового университетского батальона. Только волею слепого случая командир минометной батареи из состава 21-го артиллерийского дивизиона Тасилё Тарнай смог предугадать место атаки советских стрелков. Красноармейцы вновь намеревались взять больницу Яноша. По наступающим русским солдатам был открыт минометный огонь. В итоге они были выбиты с территории больницы.

Штаб немецкого командования, располагавшийся в Будайском замке, на тот момент находился едва ли не в трех километрах от передовой! Лишь после описанных выше событий на подкрепление защитникам Буды было направлено несколько частей. В то время наступающие советские войска по большей части состояли из пехотинцев. Но они не могли в течение пяти часов прорвать этот участок городского «фронта». Так как каждая из сражающихся сторон предполагала, что ей противостоят более значительные силы, нежели собственные, долгое время никто не решался на активные действия. Советская сторона не предпринимала атак, а немецко-венгерская — контратак. При этом местные жители все еще не понимали, что происходит в их квартале. Вот одно из многочисленных сообщений тех дней: «Жители домов жаловались Дьюуле Элишеру на то, что группа солдат по команде сделала выстрел в кучу песка, находившуюся у кромки дороги. Делалось это, чтобы проверить винтовки. Когда жителям сообщили, что в 100 метрах от них располагались позиции русских, те были немало удивлены».

Между тем еще 24 декабря венгерскую столицу покинули служащие в гестапо, в группах снабжения и в разведке. Они направлялись в Гран. Их сопровождала группа вооруженных салашистов, которая насчитывала около 1000 человек. Вместе с ними город покинули семьи салашистов и отдельные формирования нилашистской молодежи. Согласно приказу Эмиля Коварца, «хунгаристские рекруты» должны были также покинуть Будапешт. До этого предполагалось, что большинство из них пополнит состав 10-й пехотной дивизии. Однако штаб дивизии оставил без внимания приказ Коварца и отдал приказ 8-му пехотному полку вернуть рекрутов в свой состав.

«Из Добогокё мотоциклисты в районе 17 часов 40 минут сообщали, что в направлении Грана движется большая колонна. Это были 1500–2000 вооруженных хунгаристов, которые двигались в Гран».

Разрывы в кольце окружения способствовали бегству из Будапешта некоторых частей. Так, например, два направленных в район академии танка типа «Пантера», вместо того чтобы вести бои, вечером 25 декабря покинули вместе со своими венгерскими экипажами Будапешт и направились в монастырь Святого Андрея. На тот момент им это удалось почти без проблем. У Грана танки свернули на запад, и на следующий день, 26 декабря, танкисты смогли достичь немецкой линии фронта под Коморном. Тем же самым вечером в Сентендре (Святой Андрей) с погашенными огнями из Будапешта направился последний пригородный поезд. Он был до отказа набит теми, кто стремился сбежать из венгерской столицы. В ночь с 25 на 26 декабря советские войска взяли Веришвар. К полудню следующего дня они без особых проблем, не встречая никакого серьезного сопротивления, смогли захватить Чобанку, Юрём, Раумаш, Букакалас.

Значительная часть сбежавших из города обозных групп застряла в Паумаше. Им было не под силу прорвать кольцо окружения. Остальные беглецы уже на подступах к Грану поняли, что дорога на запад была перерезана. Ловушка захлопнулась. Обе полосы движения на дорогах от Святого Креста к Грану, равно как и все проселочные и лесные дороги, оказались забиты немецкими и венгерскими автомобилями. Лишь немногим удалось избежать встречи с советскими танками. Кроме всего прочего, советским танкистам удалось уничтожить две транспортные колонны, которые доставляли в Будапешт через Пилишские горы 109 тонн боеприпасов и топлива.

Последняя группа салашистов попыталась скрыться из венгерской столицы 26 декабря. Но уже под Добогокё стало ясно, что продвижение вперед было невозможным. Венгерские фашисты разбежались по окрестным деревням, где пытались найти убежище. Некоторым из них, к немалому удивлению немцев, 28 декабря удалось выйти к линии фронта под Коморном. Другие, поскитавшись, были вынуждены повернуть обратно. Кроме этого, 26 декабря венгерский батальон, который отступил с острова Сентендре (Святого Андрея — одноименный с соседним населенным пунктом), попытался прорвать советское кольцо блокады под местечком Избег. Но прорваться к Грану им не удалось. Отступив к острову Святого Андрея, они по совету городских властей решили не продолжать борьбу и сдались в плен. В районе 12 часов 30 минут перед домом местного священника появились первые казаки. На следующий день советские танки вышли к берегам Дуная. Кольцо было замкнуто.

В ночь с 25 на 26 декабря с острова Святого Андрея попытались скрыться остатки немецких частей и подчиненные им четыре венгерские саперные роты. Тем временем передовые части 25-й гвардейской стрелковой дивизии форсировали Дунай в окрестностях Вака. 25 декабря эти советские войска предприняли первую разведывательную операцию. На следующий день красноармейцы взяли остров Святого Андрея. Гвардии сержант К. Шашиков после короткого боя смог взять в плен часть роты, которая удерживала берег Дуная. За это он был представлен к званию Героя Советского Союза. Как вспоминал очевидец: «В Тотфалу священник и нотариус приняли русских. Те не чинили никаких обид. Было лишь решено, что все мельницы должны работать на полную мощность. Окрестности по решению русских патрулировали национальные гвардейцы, у которых на руке была повязана белая повязка».

Местное население почти повсеместно демонстрировало готовность сотрудничать с Красной Армией. И это был не просто конформизм. Так, например, в Тахи местная жительница по имени Изабелла Борош, рискуя собственной жизнью, смогла спасти заминированный мост. Она вовремя перерезала бикфордов шнур, который вел к взрывчатке.

Впрочем, полное разоружение немецких солдат, которые закрепились на позициях у поворота Дуная на запад, продолжалось вплоть до 30 декабря. Согласно советским источникам только в данном районе за неделю в плен было взято 5390 солдат. Населенный пункт Кишороси, который являлся неким административным центром острова, был занят красноармейцами лишь 3 января 1945 года.

Глава 3 Наступающие и осажденные

Споры о точном количестве защитников Будапешта не утихают по сей день. Сообщения советской печати тех лет говорили о взятии в плен около 70 тысяч солдат. По сведениям группы «Будапешт», к 31 декабря 1944 года на Пештском плацдарме находилось 37 300 немецких и венгерских солдат. Эти данные подтверждаются Кристианом Унгвари, который в своей книге указывает, что около 60 % защитников венгерской столицы находилось еще в Пеште. Этим данным несколько противоречат сведения, представленные в Верховную ставку Малиновским. В своем отчете он писал о 188 тысячах защитников, из которых 138 тысяч было взято в плен. Эта цифра была взята на вооружение советской и венгерской историографией, что являлось вполне объяснимым, ибо это был своего рода некий политический заказ. Третью цифру мы могли бы обнаружить в сводках командования группы армий «Юг». В них говорилось, что на конец 1944 года в Будапеште было окружено 50 тысяч венгерских и 45 тысяч немецких солдат. Единственный венгерский исследователь, который соглашался с этими цифрами, был Шандор Тот. Петер Гостоньи в своих работах, опубликованных в 60-е годы на Западе, напротив, приводит сообщения Пфеффера-Вильденбруха, который говорил о 33 тысячах немецких и 37 тысячах венгерских солдат. Даже штаб 1-го корпуса неоднократно пытался суммировать имевшиеся в его распоряжении силы, но едва ли не каждый раз получались разные цифры. Это объяснялось странной системой командования и запутанными отношениями между венгерскими частями и немецким командованием. Сам начальник штаба 1-го армейского корпуса, Шандор Хорват (по словам очевидцев — весьма грамотный и компетентный офицер) не мог похвастаться точными данными. Позволим себе процитировать его: «В течение семи недель осады я ни разу не сталкивался с правдоподобными данными относительно численности боевых частей, имевшегося в их распоряжении количества оружия и боеприпасов. Не было даже схемы для выявления учтенных и неучтенных частей. Квартирмейстер штаба, капитан Дежё Немеет, был вынужден неоднократно проводить проверки и новые подсчеты, так как подчас разница в подсчетах относительно снабжения провиантом составляла 40 тысяч человек».

Подобные различия в данных можно списать на то, что значительная часть оригинальных документов была уничтожена во время взятия Будапешта. К этому стоит прибавить, что 1-й армейский корпус имел в своем распоряжении только административные здания (см. предыдущие главы). Он не мог распоряжаться реальными военными частями. Входившие в его состав воинские части при отступлении под русским натиском прибыли в Будапешт фактически неучтенными. Единственным подразделением, которому командование 1-го армейского корпуса действительно могло отдавать приказания, был батальон «Будапешт»; его первоочередной обязанностью была охрана и оборона ряда городских объектов. Тот факт, что армейский корпус был вынужден мобилизовать в свои ряды сбежавших из Трансильвании студенток (!) института физкультуры (они должны были выступать в роли связных и разведчиц), показывает безнадежность его положения. Это был армейский корпус без собственных солдат.

Значительная часть венгерских воинских подразделений, которые оказались окруженными в венгерской столице, всячески пыталась уклониться от боев и всяческих проверок. В итоге офицеры этих подразделений при учете сознательно занижали количество имевшихся в их распоряжении солдат и оружия. Это делалось для того, чтобы немецкое командование не поручало венграм особо сложных и тяжелых заданий. Они предпочитали, чтобы войну за них вели немцы.

Стадо коров перед национальным театром

В силу подобных обстоятельств во время осады Будапешта штаб 1-го армейского корпуса вообще не занимался проверкой подобных данных. Эта информация просто принималась к сведению. Впрочем, в соответствии с Уставом и приказами немецкого командования сообщения такого рода должны были тщательно проверяться. В итоге к 14 января 1945 года «заявленная» численность 10-й пехотной и 12-й резервной дивизий составляла около 300 человек. Но была и другая сторона этих данных. Если говорить о снабжении, то можно найти документы того же самого времени, указывавшие, что только в 10-й пехотной дивизии числилось 3500 тысяч человек. Видимо, в штабе армейского корпуса никому не бросилось в глаза, что в 10-й пехотной дивизии провианта поглощают как минимум в десять раз больше людей, Чем воюет. Может быть, на это закрывали глаза. Как показывает практика, боевой состав — это 50–60 % личного состава части, то есть того количества солдат, которые получают провиант и обмундирование. Кроме этого, к боевому составу можно было бы причислить всех солдат, лишившихся своих командиров, штабов или оставшихся без снабжения.

В ходе боев основные потери несли, как правило, пехотные батальоны. По этой причине в случае осады снабженческий персонал сокращался до минимума. В немецких частях подразделения снабжения вообще упразднялись, так как во многих случаях только посредством данного шага можно было сохранить боеспособность части. Однако во время осады Будапешта мы не найдем даже намека на подобные действия в венгерских частях. В результате нескольких столкновений 10-я пехотная дивизия потеряла к концу января 1945 года около 200–300 человек, и это в то время, когда около 3 тысяч солдат из ее состава вообще не принимало участия в боевых действиях. Впрочем, вряд ли стоило этому удивляться. Венгерское военное командование считало сражение за Будапешт бессмысленным, а потому не намеревалось зря проливать кровь.

Если говорить о боеспособности окруженной немецко-венгерской группировки, то не стоит забывать также о том, что значительная часть окруженных венгерских солдат хотя бы по своим функциональным обязанностям не предназначалась для участия в боях. Солдаты из различных подразделений венгерской армии были не только необученными, но и даже не вооруженными. Они не представляли никакой боевой силы. Идеальным примером существующей, но не имеющей никакого боевого значения воинской части является служба безопасности, которая была создана по приказу генерал-полковника Геза Лакатоша. 25 сентября 1944 года она была преобразована в так называемую «национальную гвардию». Несмотря на звучное название, в это подразделение вовлекались те, кто не подлежал призыву в силу возраста или здоровья. Все эти люди должны были выполнять незначительные задания по наведению порядка. С большой натяжкой венгерскую национальную гвардию можно сравнить с немецким «фольксштурмом», за тем исключением, что «фольксштурм» все-таки представлял собой некую боевую силу. Члены венгерской национальной гвардии принимали военную присягу. Свою службу они несли, надев специальные повязки. При этом некоторые продолжали носить гражданскую одежду. Отряды национальной гвардии действовали в тех районах и кварталах, где проживали их члены. Они были уполномочены решать лишь незначительные вопросы. Все служащие национальной гвардии (и добровольцы, и мобилизованные) получали продовольственный паек и небольшое денежное довольствие. Вооружены они были исключительно тем, что смогли собрать в своем районе и квартале.

Венгерский полицейский дежурит на улицах осажденного Будапешта

3 декабря 1944 года правительство Салаши распустило все подразделения национальной гвардии. Вызвано это было тем, что во многих случаях в нее записывались политически неблагонадежные личности, бывшие политические заключенные, дезертиры. Нередко под видом отрядов национальной гвардии скрывались группы организованного сопротивления. Ее наследником стали отряды силы безопасности — КИШКА. В большинстве случаев роты КИШКА создавались из бывших отрядов национальной гвардии. КИШКА организационно были связаны с венгерской армией, но при этом данные подразделения действовали только лишь на территории Будапешта. Как правило, на один район венгерской столицы приходился один батальон КИШКА. Но при этом не исключалось, что университеты и прочие крупные столичные заведения создавали свои собственные военизированные формирования. Как и в случае с национальной гвардией, в КИШКА смогло просочиться множество идейных антифашистов. В некоторых случаях им даже удалось занять ведущие посты в данной организации. В итоге КИШКА ожидала судьба национальной гвардии. Из-за ненадежности этого формирования 6 января 1945 года батальоны КИШКА были расформированы.

Буквально накануне осады Будапешта в городе началось формирование специальных боевых отрядов полиции. Многие из полицейских сами выразили активное желание участвовать в обороне города. Если мы посмотрим на документы по продовольственному снабжению, то обнаружим, что в боевых отрядах полиции числилось около 7 тысяч человек. Но на самом деле противостоять противнику с оружием в руках было способно 1630 человек. Остальные полицейские попросту не только не имели военных навыков, но и толком не могли обращаться с армейским оружием. Вследствие этого применение боевых полицейских отрядов не давало никакого результата (что можно было наблюдать во время боев в городском парке). В первые же часы боя эти отряды теряли убитыми и ранеными более половины личного состава.

С самого начала вспомогательные боевые подразделения не могли использоваться рационально. Им не вручалось тяжелое оружие, так как почти все служащие не знали, что с ним делать. Не стоило забывать, что большинство членов всех этих подразделений не были идейными фашистами, а стало быть, при первом же удобном случае они сдались бы в плен красноармейцам. Как видим, некоторые подразделения, существовавшие на бумаге, не имели никакой боевой силы. Их даже опасались бросать в бой. В приведенной ниже таблице содержатся сведения о количестве окруженных в Будапеште венгерских солдат и служащих. Составлены они на основе документов продовольственного снабжения и заявленной численности боевого состава. Изучая эту таблицу, не стоит забывать о том, что отнюдь не все перечисленные подразделения принимали участие в боях, обороняя Будапешт.

Как видим, только приблизительно 30 % венгерских солдат, получавших снабжение, принимали участие в боях. Но даже при этом количество подразделений, не принимавших участия в боевых действиях, было весьма значительным. К ним в том числе принадлежали батальоны КИШКА, отряды полиции, военные структуры вроде служб снабжения. При выяснении боевой численности венгерской группировки надо также учитывать, что это сугубо теоретические, то есть зафиксированные в документах, данные. Установить, в какой степени принимали участие в боях солдаты того или иного подразделения, сейчас не представляется возможным.

Боевая численность окруженных в Будапеште венгерских боевых подразделений в значительной мере определялась тем, что приблизительно половина солдат не получила даже начальных навыков военной подготовки, а 16 % подразделений было вообще сформировано во время самой осады. В итоге 30 % солдат, участвовавших в боях за Будапешт, приняли на себя непосильную ношу.

Если говорить о действительно боеспособных частях, то надо, прежде всего, упомянуть оставшиеся в Будапеште дивизионы самоходных артиллерийских установок. Несмотря на то что эти части не были полностью укомплектованы, а в большинстве случае солдаты были вооружены только ручным оружием, не стоит принижать их боевую значимость. У этих солдат был боевой опыт, чем не могли похвастаться многие другие. Далеко не случайно, когда в январе 1945 года добровольцами пошли сражаться многочисленные венгерские подростки, гимназисты, кадеты и студенты, то они стремились попасть именно в дивизионы самоходных артиллерийских установок. Они знали, что здесь было обеспечено хорошее продовольственное снабжение и боевое товарищество. К тому же им выдавались специальные удостоверения, которые спасали их от облав. Уже в ноябре 1944 года капитан Ханак стал формировать специальную «панцергренадерскую роту», в состав которой попадали солдаты потерявшие в боях свою часть. Старший лейтенант Тибор Рац, командир одной из батарей самоходной артиллерии, самовольно, но вполне оправданно покинул со своими самоходками Пештский плацдарм, так как полагал, что его «штурмовые орудия»[4] там попусту простаивали.

Кроме этого, в регулярных формированиях венгерской армии существовало множество солдат, которые хотя и носили форму, но отнюдь не собирались сражаться. Яркий пример этого являет собой 1-я танковая дивизия. В официальных документах на начало декабря паек в ней получали 14 тысяч солдат, но в то же время для немцев ее боевой состав обозначался в 2038 человек. Видимо, это были все, кто хотел все-таки воевать. Только за пару недель декабря сообщалось о 80 случаях дезертирства. Но при этом против дезертировавших солдат не было возбуждено уголовных дел. Более того, венгерское командование не проводило даже формального следствия и дознания. Интересна позиция командования этой дивизии во время осады Будапешта. Штаб вместе с 6-м резервным полком (два батальона) занял склады, откуда не высовывали носа до окончания боев. Из состава той же самой дивизии был сформирован специальный «внедренный отряд», состоявший в основном из разведчиков. Мало того, что немцы не знали о существовании этого подразделения, так как оно ни разу никак себя не проявило за время боев. Судя по всему, командир дивизии распустил их по домам, на всякий случай снабдив (для салашистов и жандармерии) благовидным предлогом. Если говорить в целом, то во время осады венгерской столицы подобную «двойную бухгалтерию» вели почти все мадьярские части и подразделения. Дело дошло до того, что в конце декабря 1944 года батальон 12-й резервной дивизии состоял из 30–40 человек. В итоге в отставку («из-за неспособности наполнить боевую часть») было отправлено 3 венгерских полковника и 5 подполковников. Еще один метод узаконенного дезертирства. Впрочем, для сохранения видимости против этих офицеров были возбуждены дела, но до трибунала, естественно, не дошло.

Как уже говорилось выше, значительная часть батальонов КИШКА поддерживало сопротивление, а потому они были обузой для немецкого и венгерского военного командования. По этой причине КИШКА вряд ли можно отнести к категории защитников Будапешта. Члены этих подразделений, скорее, являлись союзниками Красной Армии.

Общая обстановка в Будапеште на 28 декабря 1944 года. Парашют — места сброса припасов с воздуха, самолет — места создания импровизированных аэродромов

Кажется удивительным, что ни венгерское, ни немецкое командование не предпринимали ничего, чтобы хоть как-то исправить сложившуюся ситуацию. Они мирились даже с ложными донесениями. «Немцы были весьма довольны показушной борьбой наших трех батальонов. Они даже вступились за командира одного из батальонов, когда его арестовали нилашисты», — писал в своих воспоминаниях лейтенант Вире, адъютант командира одной из дивизий. Большая часть венгерского военного командования за время всей осады только создавала видимость исполнения своих служебных обязанностей. «По роду своих занятий» она стремилась минимизировать потери среди венгров. По сути, большинство венгерских офицеров пыталось просто-напросто пережить эту войну.

Если посмотреть на значившихся на бумаге 38 тысяч венгерских защитников Будапешта, то мы увидим, что боевой состав был всего лишь 14 тысяч человек. Однако при этом надо обратить внимание, что за короткое время численность получающих продовольственное снабжение резко сокращалась. В первую январскую неделю 4-й гусарский полк, равно как и большая часть жандармских батальонов, после боя в городском саду прекратил свое существование как боевая единица. Боевые группы венгерской полиции после этого были переброшены в Пешт. В итоге получалось, что, несмотря на то, что в боях в основном принимали участие немцы, неся при этом огромные потери, венгерские подразделения несли «потери» не в пример большие, хотя они и не принимали активного участия в уличных сражениях.

Если учесть все эти факты, то можно прийти к выводу, что реальная численность венгерских защитников Будапешта едва ли превышала численность полутора полных дивизий. При этом уставной (согласно выдаваемым пайкам) состав насчитывал 30 тысяч человек, а реальный боевой состав этих дивизий — 15 тысяч человек. Что же касалось боеспособности этих подразделений, то реальную силу из них представляла треть солдат (30 %). Но при этом венгерская группировка превосходила немецкую по количеству орудий. Почти 60 % артиллерии принадлежало мадьярам. Еще раз повторю, что отнюдь не все венгерские части принимали участие в обороне города. Так, например, после 30 декабря 4-я артиллерийская батарея 2-го полка не произвела ни одного выстрела. И это несмотря на то, что она обладала достаточным боезапасом, четырьмя пригодными к стрельбе орудиями и несколькими наводчиками-наблюдателями.

В итоге немецкое командование использовало любую возможность, чтобы переложить ответственность за поражение на венгров. В его сообщениях в те дни очень часто упоминается дезертирство, которое являлось результатом отвратительной морали в венгерских частях. В своих докладах Верховному командованию немецкие инстанции изображали положение таким образом, будто бы они одни занимались обороной Будапешта. О том, что дезертирство процветало и в немецких войсках, офицеры вермахта в своих рапортах предпочитали умалчивать. Совершенно иную картину в своих воспоминаниях рисовали венгерские офицеры, которые все-таки смогли пережить осаду столицы. Они полагали, что истинные причины дезертирства надо было искать в подчиненном положении венгерских войск, заносчивости и надменности немцев. Венгры не собирались умирать во время операции, которой полностью руководили немцы. Некоторые из венгерских подразделений уже в декабре 1944 года пережили своего рода раскол. Их раздробили на отдельные роты и даже взводы, после чего перевели в состав немецких частей, под немецкое же командование. Но отнюдь не все были недовольны этим. Есть несколько примеров того, как венгерские солдаты добровольно (обычно после гибели командира) присоединялись к немецким частям и продолжали вести бои. Были случаи, когда этим путем следовали даже гражданские лица. Но еще раз повторю: это были единичные случаи.

Советские сводки, в которых сообщалось о массовом дезертирстве венгерских солдат, также способствовали складыванию ошибочной картины. В первую очередь это касалось причинно-следственных отношений. По политическим причинам нередко говорилось о том, что солдаты дезертировали добровольно, хотя на самом деле они были взяты в плен во время боев. Советские сведения выглядят ненадежными также в той части, что касалась боевой мощи противника. Наши архивные документы указывали на следующие потери, которые немецко-венгерская группировка понесла на Пештском плацдарме: 35 840 убитыми, 291 подбитый танк, 1419 захваченных и уничтоженных орудий, 22 бронетранспортера. Если потери были настолько большими, то сам собой напрашивается вопрос: кто же сражался против Красной Армии в Буде? В действительности в Будапештском котле вообще не имелось такого количества боевой техники. Несостоятельность советских сводок станет очевидной, если учесть, что в них сообщалось о 25 тысячах солдат, взятых в плен красноармейцами.

Для немецкой группировки войск в Будапеште главной проблемой был недостаток пехоты. Наиболее сильные четыре моторизованных батальона дивизии «Фельдхеррнхалле» располагались отнюдь не в Будапеште. Остальные три батальона едва ли насчитывали по 500 человек. За пределами кольца окружения находился и один из моторизованных батальонов 13-й танковой дивизии. Находившаяся в окружении 22-я кавалерийская дивизия СС была набрана из слабо подготовленных солдат, а потому не являлась грозной силой. С другой стороны, кавалерийские полки 8-й дивизии СС имели достаточное количество людей. Прочие немецкие подразделения в сумме насчитывали едва ли больше 10 тысяч солдат. В силу их слабой подготовки и плохого вооружения они могли оказать лишь недолгое сопротивление.

Но все это отнюдь не значило, что немецкие части начинали разлагаться. С точки зрения военного обучения, боевого духа и вооружения немцы находились в более выгодном положении, нежели их венгерские союзники. Исключение составляли те части СС, которые были набраны из венгерских фольксдойче. Эти люди зачастую не только не говорили по-немецки, но и не намеревались сражаться за Германию. Именно в этих эсэсовских формированиях наиболее часто наблюдались случаи дезертирства. Моральная обстановка в 22-й кавалерийской дивизии СС в ноябре 1944 года оставляла желать лучшего. Солдаты, Набранные в 1-й, 6-й и 8-й полицейские полки СС из числа фольксдойче, были настолько ненадежными, что у них в тылу приходилось применять практику «заградительных отрядов». Так, Например, во время боев на плацдарме у Зольтера за спинами эсэсовцев из 8-го полицейского полка были установлены пулеметные расчеты. Пулеметчики должны были расстреливать без каких-либо предупреждений каждого, кто подозревался в попытке скрыться с поля боя. В последние дни штурма Будапешта произошло несколько показательных случаев. Солдаты, принудительно набранные в эсэсовские полки, подняли бунт и расправились со своими офицерами.

Когда мы говорим о немецких защитниках Будапешта, то надо оговориться, что в этой категории были представлены почти все европейские нации. В части СС призывались французы из Эльзаса, венгры, румыны. Добровольцами в эти подразделения шли финны, жители Фландрии, Швеции, Испании. Во вспомогательных службах СС несли службу приравненные к арийцам русские и украинцы. Сформированный преимущественно из поляков артиллерийский дивизион одной из эсэсовских дивизий. Свидетели показывали, что по окончании штурма венгерской столицы было похоронено несколько человек в польской униформе, на которую были нашиты немецкие знаки различия.

Боеспособность этих «немецких» защитников была самой различной. Самым слабым звеном были принудительно призванные в СС. Это происходило согласно межгосударственному соглашению, которое было навязано Германией странам-сателлитам. Полную противоположность им являлись эсэсовские добровольцы, а также солдаты, призванные на службу из Германии. В первую очередь это относилось к тем подразделениям, которые имели долгое боевое прошлое. В частности, это относилось к 13-й танковой дивизии, за время войны 20 служащих которой были награждены Рыцарскими крестами. Три офицера посмертно даже были представлены к награждению Дубовыми листьями к кресту. К числу проверенных в боях дивизий относились 8-я кавалерийская дивизия СС и мотострелковая дивизия «Фельдхеррнхалле». Последняя поначалу формировалась исключительно из членов СА, штурмовых отрядов нацистской партии. Однако в 1944 году от первоначальных «учредителей» в дивизии не осталось и следа. Дело в том, что «Фельдхеррнхалле» три раза была почти полностью уничтожена (первый раз под Сталинградом). Затем она формировалась заново. 271-я народно-гренадерская дивизия еще в октябре 1944 года находилась в стадии организации. Ее комплектование пришлось завершать в буквальном смысле на ходу. Командование получило приказ перебросить дивизию из-под словацкой Нитры (немецкое название Нойтра) на берега Дуная. В силу того, что солдаты этой части не успели пройти нормальную военную подготовку, боеспособность 271-й народно-гренадерской дивизии была не особенно высокой.

Бои на Восточном фронте были еще и мировоззренческой войной. Это имело для немецких солдат самые плачевные последствия. Дело в том, что большинство из них сражалось не из чувства долга, но ради самосохранения. Они ожидали, что им не стоило ждать снисхождения от Красной Армии. В силу этого обстоятельства немецкие части даже с невысокой боеспособностью и подорванным духом предпочитали продолжать бои, а не сдаваться в плен. Подобные настроения преобладали среди эсэсовцев, набранных из числа русских и украинцев. Когда вставал вопрос между пленом и смертью, то многие из них предпочитали покончить с собой. В типично славянской манере для этого припасался последний патрон.

Большой проблемой для немецкого и венгерского командования являлись части снабжения. На самом деле Будапешт, провозглашенный Гитлером «крепостью», являлся таковой только на бумаге. Никто в городе и не помышлял о том, чтобы начать создавать склады продовольствия, которые бы позволили выдержать длительную осаду. Большая часть продовольственных запасов находилась на окраинах Буды, где 24–26 декабря она стала легкой добычей для наступающих частей Красной Армии. Капитан Дежё Немет, квартирмейстер 1-го армейского корпуса, намеренно разместил продовольственные склады в тех местах, где они могли без особых проблем перейти в руки советских войск. На момент, когда вокруг венгерской столицы замкнулось кольцо окружения, в городе было всего лишь 450 тонн бое припасов, 120 тонн горючего и 300 порций еды. Этих запасов для города вроде Будапешта хватило бы только на пять дней!

Но и в условиях отсутствия необходимого количества запасов немецко-венгерское командование не собиралось задумываться над проблемой снабжения городского населения. С момента блокады города было установлено, что только для солдат как минимум в день требовалось 80 тонн продовольствия. Приблизительно 20 тонн можно было доставлять по воздуху. Будапешт был одним из «котлов», когда немецкое командование решилось прибегнуть к тактике «воздушного моста». Но при этом оно столкнулось с существенной проблемой. Из-за недостаточной приемной мощности будапештских аэродромов Ю-52 не могли своевременно поставить необходимое количество продуктов и боеприпасов. Выход был найден в том, чтобы привлечь к организации «воздушного моста» планеры, которые должны были сбрасывать грузы в виде специальных бомб. В итоге в Будапеште было выделено два места для разгрузки самолетов и четыре места для «продуктовой бомбардировки».

Набросок наградного знака для участников «воздушного моста», снабжавшего немецко-венгерскую группировку в Будапеште

Таковыми стали ипподром, спортивный аэродром к югу от Чепеля, нынешний народный стадион, спортивная площадка у Кишракоше (сейчас там располагается поселок Аттила-Иозеф), один из скверов и Вермезо (Кровавый луг). В этих местах могли даже приземлиться самолеты связи, так называемые «аисты». Аэродромы, на которых могли бы приземлиться крупные самолеты, были утрачены в первые же дни окружения. Летные поля в Будаёрше, Ферихедь, Матьяшфельде перешли в русские руки соответственно 25, 27 и 30 декабря.

Первый транспорт прибыл в Будапешт 29 декабря 1944 года. Именно в этот день в составе 4-го воздушного флота была сформирована так называемая «Будапештская группа». Со временем ее задачи расширились. С 16 февраля 1945 года она должна была снабжать по воздуху не только Будапешт, но и еще одну «крепость» — Бреслау. Командиром данной группы был назначен генерал-лейтенант Герхард Конрад, который до настоящего момента командовал авиадесантными войсками 4-го флота. В его распоряжении находилось 200 самолетов различных типов. В среднем ежедневно самолеты «Будапештской группы» совершали по 61 вылету, хотя успешными из них было только 49. До того момента, как был разрушен будапештский ипподром, выполнявший роль взлетно-посадочной полосы, снабжение венгерской столицы по воздуху можно было назвать удовлетворительным. В некоторые дни в городе разгружалось до 93 самолетов. Самые большие потери несли грузовые планеры. Из 73 используемых планеров типа DFS-200 32 так и не достигли Будапешта. Часть из них разбилась во время посадки, часть при посадке не в том месте. Подобные ошибки объяснялись тем, что за штурвалом этих летательных машин по большей части оказывались 16–18-летние подростки. Это были добровольцы из состава НСФК, Национал-социалистического летного корпуса, которые с большим воодушевлением приступили к выполнению порученного им задания.

Если говорить непосредственно о снабжении, то из 80–100 тонн продовольствия, ежедневно необходимого для Будапешта, доставлялось около 47 тонн. Несколько лучше обстояли дела со снабжением боеприпасами. По «воздушному мосту» доставлялось 86 % необходимых грузов. Но уже в первые дни осады венгерской столицы фактически перестала применяться немецкая тяжелая артиллерия. Связано это было с тем, что 25 тысяч лошадей остались фактически без Фуража. Почти в одночасье они превратились в обузу для немецкой группировки. К слову сказать, чтобы обеспечить едой городскую комендатуру, приходилось держать свиней. Один из свинарников был организован в местечке под названием Бузоганитрум (Булавовидная башня), а другой — к югу от замка.

«Самой опасной, но в то же время самой успешной операцией в моей жизни была кража у немцев туш свиней. Это я делал с некоторыми из наших мальчиков, чтобы хоть как-то накормить голодных солдат», — вспоминал после войны старший штабной вахмистр 12-й резервной дивизии, которая застряла в Буде. К концу января в городе закончились почти все запасы продовольствия. Единственной пищей для горожан являлась морковь и конина. Но даже эту пищу было получить не очень просто. В течение последних недель осады солдаты по нескольку дней не ели и жутко голодали.

Всего же за время осады в Будапешт было доставлено 1975 тонн грузов, 417 из которых было привезено венгерскими летчиками. Специальные «грузовые» бомбы имели красный купол парашюта, если в них находились боеприпасы, и белый, если — продовольствие. В последние дни осады над городом было сброшено около 1000 «грузовых» бомб, но редко когда они приземлялись в специально выделенном для этого месте. Многие из подобных грузов относились потоками воздуха на те территории, которые уже были заняты советскими частями. Так как подобные акции проводились ночью, то наутро начинались усердные поиски грузовых контейнеров. Несмотря на угрозу расстрела, большинство из подобных грузов почти тут же расхищалось местным населением.

Немецкий солдат охраняет импровизированный склад с припасами

В советских мемуарах есть такие строки: «Пробирался он с автоматчиком по только что отбитому у немцев переулку. Горел угловой дом с какими-то мифологическими скульптурами в нишах. Танки прошли вперед, и переулок курился аспидным дымом. Тяжелая, инкрустированная металлом дверь парадного входа, сорванная с петель и покореженная, вдруг вовсе обрушилась на тротуар и загородила дорогу. Откуда-то из дыма выскочила женщина. Наткнувшись на Агибалова, она отшатнулась. Он подозвал ее на немецком языке. Она испуганно приблизилась, немолодая, в темном пальто, темном платке, туго повязанном на голове; с отчаянием и любопытством, то и дело озираясь, рассматривала его форму. Потом выронила:

— Wann wird es schon zu Ende sein?

Агибалов понял, ответил, мобилизуя весь свой запас немецкого:

— Es ist schon nicht lange zu warten. Keine Angst. Wir werden ihnen nicht Boses tun.

Тогда женщина вдруг потянула его за рукав и торопливо заговорила:

— Спасите одну даму, актрису. Вы знаете, может быть, видели или слышали, есть такая актриса — Франческа Гааль. Она уже три недели живет в подвале.

Агибалов рассказал, что, выслушав это сообщение, он даже оглянулся — нет ли рядом кого из друзей-краснозвездовцев, не подослал ли кто эту женщину, чтобы его разыграть. «Ей-богу, я подумал, не твоя ли работа. Я ведь знал, что ты должен приехать, думаю — уже действует, негодяй, где-то здесь, неподалеку». Потом он погасил эту мысль, как вспышку клинической шизофрении. Он вместе с автоматчиком пошел за женщиной во двор горящего дома. Там, возле темной пристройки, зиял узкий проход в подвал. Они спустились на несколько ступенек вниз, открыли дверь. В кромешной тьме слышалось тяжелое дыхание и неясный шорох. Женщина что-то крикнула, что именно — он не помнит. Спустя минуту в дверях показалась какая-то фигура. Уже вчетвером они выбрались по ступеням на свет божий, и тут он увидел маленькую женщину рядом с той, что привела его сюда. Женщина эта была в лыжных мешковатых брюках и какой-то теплой куртке. Лицо ее было замурзано испачкано то ли сажей, то ли углем. А может быть, это черные тени пляшущего пожара легли ей на щеки».

В те дни гражданскому населению приходилось несладко. Из-за недостатка топлива и постоянных артиллерийских обстрелов распределения запасов пищи почти не проводилось. К тому же некоторые контейнеры имели весьма странное содержание. В одних можно было найти Железные кресты, в других желтые флажки с изображением черепа и костей — такими обычно маркировали места, куда попадали неразорвавшиеся снаряды. Но в итоге большинство контейнеров становились трофеем для красноармейцев. Рыцарский крест, которым был заочно награжден Пфеффер-Вильденбрух, сбрасывался в контейнере несколько раз. Лишь после третьей грузовой бомбардировки награда была доставлена эсэсовцу.

Осаждавшие Будапешт советские и румынские части являли собой весьма странную картину. Еще недавно румынская армия была противником советских войск, но вот румыны стали союзниками СССР. Кроме того, надо обратить внимание читателя на некоторые специфические особенности, присущие советской стратегии ведения войны. Советское командование всегда усиливало подразделения, которые атаковали позиции противника на основном направлении. В то же самое время остальные части могли быть весьма слабо укомплектованными. При этом степень усиления наступающих частей могла быть разной. Им могли придаваться танковые, кавалерийские, механизированные, стрелковые и гвардейские корпуса. Здесь служили очень грамотные солдаты, так сказать, элита Красной Армии, в то время как в других частях могли нести службу юнцы и уже весьма не молодые люди, которые имели слабую военную подготовку. Почти сразу же после освобождения определенной территории Советского Союза мужское население, проживавшее на ней, попадало под мобилизацию. То же самое касалось лагерей военнопленных, откуда вопреки широко распространенному мнению направлялись не в ГУЛАГ, а в состав действующих частей. У бывших пленных фактически не было времени, чтобы даже перевести дух. Поэтому нет ничего удивительного в том, что только 160 из 960 советских солдат, взятых в плен в ноябре — декабре 1944 года частями 1-й венгерской танковой дивизии, попали в плен в первый раз. Приблизительно половина из оставшихся, то есть около 400 человек, уже побывали в плену один раз, а для других 400 солдат это пленение было третьим по счету. По данным немецкого абвера, в составе советских войск, наносивших удар по позициям группы армий «Юг», действовало около 15 дивизий, которые были сформированы на освобожденных от немцев территориях. Боевой дух в этих дивизиях можно было бы назвать высоким только с большой натяжкой. Не случайно военнослужащих этих формирований насмешливо назвали «западниками», «бандеровцами» и «молдаванами». В некоторых из полков было много случаев, когда солдат по обвинению в трусости накануне наступления расстреливали перед строем. Даже самые небольшие проступки теперь карались 10 годами лагерей, что, впрочем, можно было искупить 3-месячным пребыванием в штрафных ротах или штрафных батальонах (в зависимости от военного звания провинившегося). Шансы на выживание в этих частях были весьма невелики. Большинство советских солдат, перешедших на сторону противника, при допросе показывали немецким офицерам, что единственной причиной их перехода было желание выжить.

Чтобы повысить боеспособность частей, советское командование разрешило распределять перед атакой в небольших количествах спирт («фронтовые 100 грамм»). К сожалению, даже в те дни не была изжита практика «заградительных отрядов». Нередко отступавшие части рисковали попасть под огонь собственной же артиллерии.

Адъютант командира 10-й пехотной дивизии, лейтенант Вире вспоминал после войны: «После неудачной атаки к нам перешло 70 русских. Они рассказали, что если бы повернули, то были бы расстреляны. Поэтому они предпочли двигаться вперед, а не назад. Пленение было для них меньшим из зол». В период с 1 по 25 ноября 1944 года среднестатистический боевой состав дивизий 2-го Украинского фронта, находившихся на передовой, сократился с 5500 до 4500 человек. В целом же на фронте до штатного состава недоставало 40 тысяч человек. Чтобы оценить уровень потерь, добавим, что буквально накануне 2-й Украинский получил подкрепление именно в 40 тысяч солдат. В итоге потери дивизий данного фронта можно оценивать как 80 тысяч человек.

В осаде Будапешта принимали участие многочисленные части советских и румынских войск. При этом шла постоянная перегруппировка, на передовую постоянно посылались свежие части. Таблица 11 показывает, какие подразделения Красной Армии принимали участие в штурме венгерской столицы.

Первоначально боевой штатный состав советских частей едва ли сильно отличался от численности аналогичных немецких и венгерских дивизий. Численность немецкой дивизии составляла 7706 человек, а советской — 7509. Однако созданные в 1944 году немецкие дивизии стали насчитывать уже 12500 человек, а венгерские 20 тысяч.

Советские дивизии, напротив, не были увеличены настолько сильно, их численность теперь составляла 9380 человек. Главная причина подобных различий заключалась в том, что в состав советских дивизий не входили подразделения, которые не принимали участия в боях. То есть в реальности боевой состав советских дивизий должен был равняться штатному составу, чего нельзя было сказать про немецкие и венгерские части. Численность венгерских же дивизий была настолько велика потому, что недостаток тяжелых вооружений в них пытались компенсировать увеличением численности пехотинцев, которые были вооружены обычным стрелковым оружием.

Пештский плацдарм и остров Чепель

Между 3 и 5 ноября 1944 года

2-й и 4-й механизированные гвардейские корпуса

3 ноября — середина декабря 1944 года

10-й гвардейский стрелковый корпус (49-я, 86-я, 109-я гвардейские стрелковые дивизии)

23-й стрелковый корпус (99-я, 316-я, 68-я* стрелковые дивизии)

3 ноября — 1 декабря 1944 года

37-й стрелковый корпус (320-я стрелковая, 59-я, 108-я гвардейские стрелковые дивизии)

15 ноября 1944 года — 16 января 1945 года

7-й румынский армейский корпус (2-я, 19-я стрелковые, 9-я кавалерийская дивизии)

66-я гвардейская стрелковая дивизия

15 ноября 1944 года — 18 января 1945 года

36-я гвардейская стрелковая дивизия

С 12 декабря 1944 года

30-й стрелковый корпус (25-я, 36-я гвардейские стрелковые, 151-я, 155-я стрелковые дивизии)

С середины декабря 1944 года

18-й отдельный стрелковый корпус (297-я, 317-я стрелковые дивизии)

3–18 января 1945 года

337-я стрелковая дивизия

Буда

С 24 декабря 1944 года

75-й стрелковый корпус (59-я гвардейская стрелковая,108-я гвардейская,316-я, 320-я стрелковые дивизии)

83-я бригада морской пехоты

24 декабря 1944 года — 3 января 1945 года

2-й механизированный гвардейский корпус

49-я гвардейская стрелковая дивизия

10-й гвардейский стрелковый корпус (180-я, 109-я гвардейские стрелковые дивизии)

23-й стрелковый корпус (99-я, 316-я стрелковые дивизии)

3–21 января 1945 года

37-й стрелковый корпус (из частей 10-го гвардейского стрелкового корпуса)

99-я и 316-я стрелковые дивизии **

С 21 января 1945 года

18-й отдельный стрелковый корпус (66-я гвардейская стрелковая дивизия, 297-я и 317-я стрелковые дивизии)

* 20 декабря 1944 года переведена в состав 18-го стрелкового корпуса.

** Переведена из состава 23-го стрелкового корпуса.

Три армейских корпуса 3-го Украинского фронта (Пештский плацдарм)

66900

Два армейских корпуса 46-й армии и 2-й механизированный гвардейский корпус (Буда)

Около 70 000

Прочие части (две танковые бригады, одна бригада морской пехоты, два артиллерийских дивизиона, боевая авиация и т. д.)

Около 40 000

Итого

Около 177 000

Однако при оценке этих данных мы должны учитывать, что советские войска в отличие от немцев могли с завидной регулярностью пополнять свои части. К тому же не стоило сбрасывать со счетов то обстоятельство, что советские раненые оказывались в гораздо лучших условиях, нежели венгерские или немецкие. Кроме этого, Красная Армия не испытывала недостатка в боеприпасах. 45 легким и 15 тяжелым артиллерийским батареям защитников Будапешта противостояло 70 легких и 32 тяжелые артиллерийские батареи наступавшей Красной Армии. К ним надо добавить 10 батареи самоходных артиллерийских установок. Вся советская артиллерия находилась в отличном состоянии, в то время как 30 % немецко-венгерских орудий в первые же дни штурма города вышли из строя.

Чтобы выяснить соотношение сил наступающих и обороняющих войск посмотрим на следующую таблицу.

Если исходить из того, что обороняющаяся сторона в условиях ведения городских боев находилась в более выгодном положении, то можно говорить, что у советских войск было весьма относительное численное превосходство. В большинстве случае не наблюдалось даже «классического» трехкратного перевеса, который предписывался для организации наступления. Но, с другой стороны, двукратного перевеса хватило для занятия Будапешта по той причине, что у защитников города не было достаточного количества боеприпасов. Более того, они не могли рационально распределить тяжелое вооружение, так как часть венгерских войск вообще пыталась уклониться от боевых действий. Многие исследователи отмечали, что не сложись в венгерской столице подобной ситуации, то наступающим частям Красной Армии потребовался бы, как минимум, трехкратный перевес в боевой силе. Как показывала практика боев, многие из советских полководцев вообще не начинали наступательных операций, если не располагали пятикратным перевесом! Все преимущества немецко-венгерской группировки буквально за короткий период были утрачены в силу того, что Красная Армия брала город с двух сторон.

Но не стоило полагать, что обстановка в советских войсках была едва ли не радужной. И здесь имелись свои дезертиры и перебежчики. Но их количество было в сотни раз меньше, нежели в венгерской армии. Боеспособность румынских войск нельзя было назвать особенно высокой, что учитывалось советским командованием. По этой причине 7-я румынская армия была усилена танковой группой, которая состояла исключительно из русских экипажей.

На тот момент снабжение Красной Армии производилось за счет занятых областей. С «большой земли» в основном доставлялись мука, сахар, табак, боеприпасы. Все остальное реквизировалось прямо на месте, на что у командования имелись специально выделенные полномочия. Иногда за товары и продукты пытались расплатиться специальными банкнотами. Но в итоге оказалось, что советские деньги не имели широкого хождения. По этой причине в Венгрии в 1946 году наблюдались процессы, весьма напоминавшие классическую гиперинфляцию.

Когда 25 декабря советская артиллерия начала обстреливать здание штаба корпуса, который, напомню, располагался в монастыре Нотр Дам де Сион на Орлиной горе, то И ван Хинди принял решение перенести местоположение штаба в старый город на площадь Шандора. На тот момент различные структуры штаба корпуса оказались разбросанными по разным местам Буды. Штаб немецкого корпуса приготовился перебраться на улицу Веброси, которая пролегала недалеко от нового командного пункта Хинди. В начале января 1945 года было принято очередное решение. Оба штаба должны были переехать в бомбоубежище, которое было соединено с замком подземным туннелем. Бункер был двухэтажным. В нем имелась автономная вентиляционная установка, а также агрегат, снабжавший сооружение электрическим током. Все время осады он действовал без каких-либо перебоев. Штабы размещались по «национальному признаку». На нижнем этаже располагались немцы, на верхнем — венгерские штабисты. Даже в этих условиях Пфеффер-Вильденбрух не отказался от своих казенных привычек. До последнего дня битвы в бункере функционировала система канцелярии. Существовали специальные часы приема.

Тоннель у Кольца Кристины. В него направляется немецкий курьер, приехавший на мотоцикле

Сотрудничество двух штабов, как уже говорилось выше, вряд ли можно было назвать безупречным. Как правило, немецкое командование мало заботили желания венгров. Немецкая армия вообще не учитывала такие вещи, как интересы и потребности гражданского населения. Нередко немцы вызывали раздражение и ненависть у венгров, которых обирали до нитки. Конфискации имущества все чаще и чаще напоминали форменные грабежи. Доказательством беспомощности венгерского штаба служил тот факт, что указания венгерские штабисты получали от второстепенных немецких офицеров. Ни Пфеффер-Вильденбрух, ни подполковник Линденау не считали возможным нисходить до личных бесед со своими союзниками. В итоге ни немецкий, ни венгерский штаб не сообщали друг другу о посланных наружу сообщениях и приказах, что являлось еще одним поводом для недоверия и взаимных обвинений.

Но даже в рамках немецкого командования все проходило не очень гладко. Там тоже существовали свои негласные конфликты. Пфеффер-Вильденбрух, за время осады ни разу не покинувший бункер, не доверял своим офицерам, а потому постоянно устраивал им проверки. Он устроил жуткий скандал, когда генерал Шмидхубер отдал одному из лейтенантов приказ вывезти на самолете из окружения журнал боевых действий дивизии. Эсэсовец наивно полагал, что «подобные непродуманные действия подрывали боеспособность части». Кроме этого Пфеффер-Вильденбрух постоянно негодовал, что количество получающих паек не совпадало с боевым составом частей. Его не устраивали никакие аргументы. Другим поводом для напряжения стало решение этого эсэсовца переименовать 13-ю танковую дивизию в дивизию «Фельдхеррнхалле-2». Поскольку сама дивизия «Фельдхеррнхалле» была изначально связана с СА, то офицеры 13-й танковой дивизии, имевшие свои собственные давние армейские традиции, не испытали ни малейшей радости от получения нового имени. Стоит напомнить, что между СА и армейскими кругами всегда существовали весьма натянутые отношения.

«Пфеффер-Вильденбрух, конечно, является исключительным человеком. Но тем не менее он не является командиром общевойсковой части. Вообще удивительно, что командир в течение шести недель не выходит из подземного бункера. Это относится и к офицерам его штаба, которые поднимались на поверхность лишь для видимости, подчас только для того, чтобы вручить очередной Рыцарский крест. Но самая жесткая критика звучит в адрес майора Линденау[5]. Он вообще не уделяет никакого внимания делам. Несмотря на полную неосведомленность, он постоянно являет собой уверенность и спокойствие, что само по себе не так уж и плохо. В итоге все сходятся во мнении, что, может быть, и лучше, что штабные не поднимаются на поверхность из подземного бункера». Эти строки были написаны майором Мицлаффом, начальником штаба 8-й кавалерийской дивизии СС.

Командиры немецко-венгерских частей являли собой пеструю картину в отношении происхождения и военной карьеры. Карл Пфеффер-Вильденбрух родился в 1888 году в семье врача из Билефельде. В 1907 году он вступил в сухопутные войска Германии. Во время Первой мировой войны он смог дослужиться до звания лейтенанта. За боевые заслуги был награжден Железным крестом 1-го и 2-го класса. После демобилизации он вступил в полицию безопасности. В 1928–1930 годах пребывал в Чили, где работал инструктором местных жандармов. После возвращения в Германию в 1936 году стал командиром 2-го батальона 81-го пехотного полка. В том же 1936 году в чине генерал-майора перешел в дисциплинарную полицию (Орпо). В марте 1939 года вступил в СС (членский билет № 292713). С 1939 по 1940 год был командиром полицейской дивизии СС. Одновременно с этим выполнял функции начальника отдела колониальной полиции в составе РСХА. 27 августа 1943 года, когда отдел колониальной полиции был закрыт, в силу отсутствия оной был назначен командиром 4-го (латышского) армейского корпуса СС. Вплоть до лета 1944 года он руководил этим подразделением на относительно спокойном участке фронта, контролируемом группой армий «Север». Все изменилось 30 августа, когда он был назначен командующим войсками СС в Венгрии. В сентябре Пфеффер-Вильденбрух прибывает в Будапешт. Он надеется, что в состоянии сорвать запланированное адмиралом Хорти перемирие с СССР. В итоге он стал руководить созданием новых частей ваффен-СС. Провал идеи перемирия и благоприятные для Германии события отнюдь не превратили Пфеффера-Вильденбруха в заметную фигуру. Не успел он ощутить вкус власти, как две недели спустя советские части оказались у границ венгерской столицы.

В силу того, что Пфеффер-Вильденбрух считался опытным полицейским офицером, а его чин обергруппенфюрера СС соответствовал званию генерала, он был назначен командующим корпусной группой «Будапешт». В Берлине полагали, что ему удастся предотвратить готовящееся восстание. Несмотря на то, что Пфеффер-Вильденбрух был членом НСДАП, он никогда не использовал (что характерно) приветствие «Хайль Гитлер!» Он точно придерживался всех инструкций и предписаний. Он пытался не перегибать палку. Так, например, он отказался отдать одного из солдат под трибунал за воровство. Оказалось, что воришка унес из квартиры всего лишь полкило кофе. В итоге он отделался десятью сутками гауптвахты. Подчиненные Пфеффера-Вильденбруха по-разному оценивали личность своего шефа: «На любые благоразумные предложения в ответ раздавались брезгливые и надменные ответы. В своих рапортах Пфеффер-Вильденбрух безбожно лгал. Так, например, он прибыл в зону боевых действий на два дня позже, нежели докладывал наверх. Все подготовленные им сводки были настолько утрированы и перевраны, что даже его адъютант не решался передавать их в Берлин», — с горечью вспоминал подполковник Гельмут Вольф. Нечто похожее высказывал и генерал Балк, который говорил, что гражданский (в лучшем случае — политический) генерал сочинял такие сказки, которые просто не умещались в головах армейских офицеров. Но он, разумеется, не имел возможности поменяться с ним местами. Хотя в случае с Балком надо сделать одну оговорку — он всегда конфликтовал с эсэсовцами. Это ярко проявилось во время операции «Весеннее пробуждение». В феврале 1945 года Пфеффер-Вильденбрух был взят в плен советскими войсками. В августе 1949 года военным трибуналом войск МВД Латвийской Советской Социалистической Республики приговорен к 25 годам заключения в лагерях. В 1955 году в качестве неамнистированного преступника передан властям ФРГ. Он был одним из последних немецких военнопленных. В ФРГ он был выпущен на свободу. В 1971 году он погиб в автомобильной аварии.

Начальник штаба IX горнострелкового корпуса СС подполковник Уздау Линденау (на фото в форме капитана)

Начальник штаба Пфеффера-Вильденбруха подполковник Уздау Линденау в свои 30 лет был самым молодым штабным офицером немецкой армии. Во время своей карьеры он получал отличные отзывы. В венгерскую столицу он прибыл ночью 12 декабря поездом Вена — Будапешт. Как он писал в своих мемуарах, в поезде он успел изобильно поужинать в вагоне-ресторане. Несмотря на то, что Линденау не являлся эсэсовцем, он был направлен к начальнику штаба горнострелкового армейского корпуса СС. Это — было общераспространенной практикой. Так как СС не располагали собственными школами Генерального штаба, то офицеры вермахта прошедшие там обучение, направлялись в различные эсэсовские инстанции, в том числе и в штабы.

Командиром 8-й кавалерийской дивизии СС был бригаденфюрер СС (звание соответствовало армейскому чину генерал-майора)Иоахим Румор. Он родился в 1910 году в Гамбурге. О его жизни известно достаточно немного. В 1930 году он вступил в нацистскую партию. В 1933 году получил звание унтерштурмфюрера. В ноябре 1935 года Румор был переведен в состав штандарта СС «Германия». Участвовал во французской и польской кампаниях. С января 1941 года являлся командиром 2-го дивизиона артиллерийского полка СС «Рейх». В 1942 году ему было поручено командование артиллерийским полком кавалерийской бригады СС. В том же самом году эта бригада была превращена в дивизию «Флориан Гейер». 1 июля 1944 года Румор стал одиннадцатым командиром этой дивизии. После падения Будапешта, опасаясь попасть в советский плен, покончил с собой.

Бригаденфюрер СС Иоахим Румор

Командиром 22-й кавалерийской дивизии СС «Мария Терезия» был бригаденфюрер Август Зеендер. Он родился в 1903 году в Вюртемберге. В 1918 году в возрасте 16 лет он вступил в рейхсвер, где к 1933 году дослужился до чина фельдфебеля. После почетной отставки из армии вступил в НСДАП, затем в СС. В 1935 году получил звание гауптштурмфюрера (капитана). В годы Второй мировой войны до ноября 1944 года был командиром батальона, а затем полка. В апреле 1944 года был назначен командиром формировавшейся дивизии СС «Венгрия», состоявшей из венгров и венгерских фольксдойче. В сентябре 1944 года дивизия получила название 22-й добровольческой кавалерийской дивизии СС «Мария Терезия». Видя неизбежность поражения, 12 февраля 1945 года покончил с собой. Незадолго до гибели (4 февраля 1945 года) был награжден Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту.

Генерал Шмидхубер

Командиром 13-й танковой дивизии был генерал-майор Герхард Шмидхубер. Он родился в Пруссии в 1894 году. До начала Первой мировой войны он умудрился стать офицером-резервистом. В 1920 году демобилизовался из армии, но вернулся на военную службу уже после прихода нацистов к власти в 1934 году. Во время Второй мировой войны прошел путь от командира батальона до командира полка. Участвовал во французской и восточной кампаниях. Примечательный факт, что во время осады Будапешта не расставался с восточным ковром. Шмидхубер специально заплатил капитану Бениовски 100 пеньгё, дабы тот следил за его «любимцем». Генерал-майор был смертельно ранен на Сенной площади, когда пытался вырваться из окруженного города.

Подполковник Георг Вильгельм Шёнинг

Вильгельм Шёнинг, командир 66-гo моторизованного полка, родился в 1908 году в Гумбинене (Восточная Пруссия). Во время Осады Будапешта осуществлял фактическое командование целой группой полков. Время от времени он получал задания от Шмидхубера. Фактически являлся командиром той части 13-й танковой дивизии, которая удерживала Пештский плацдарм. Смог вырваться из окружения. Умер в 1987 году в Бохуме.

Командир моторизованной дивизии «Фельдхеррнхалле» Гюнтер фон Папе родился в 1907 году в Дюссельдорфе. В 1927 году поступил фаненюнкером в 15-й кавалерийский полк в Падеборне. В 1932 году произведен в лейтенанты, а затем переведен в 16-й (позже мотопехотный) полк. Во время польской и французской кампаний командовал ротой. С июня 1941 года на Восточном фронте. С 1942 года командовал 394-м танковым полком. В ноябре 1944 года назначен командиром моторизованной дивизии «Фельдхеррнхалле» (переименован в 1943 году в 60-ю моторизованную дивизию). 23 декабря 1944 года был направлен формировать танковый корпус «Фельдхеррнхалле», вследствие чего смог избежать попадания в окружение. С января моторизованной дивизией фактически руководил подполковник Гельмут Вольф, формально являвшийся лишь командиром полка. После войны и фон Папе, и Вольф вернулись на военную службу в ряды бундесвера.

Подполковник Кюндигер, командир 271-й народно-гренадерской дивизии, сделал стремительную карьеру в вермахте, пройдя путь от нижних армейских чинов до штабного офицера. Уже являясь подполковником, он был представлен к Рыцарскому кресту, затем к Дубовым листьям. Волею судеб сложилось так, что в окруженном Будапеште оказалась только часть данной дивизии. Несколько полков смогли избежать окружения. Они перешли под командование генерал-майора Мартина Бибера. Вообще между немецкими и венгерскими офицерами существовало несколько существенных отличий. Венгерский офицер даже в случае удачной и стремительной карьеры к 40 годам с трудом мог дослужиться до звания подполковника. Эрнё Билльницеру было 55 лет, когда он получил генеральские погоны. В немецкой же армии в порядке вещей было наличие 30-летних подполковников и 40-летних генералов.

Генерал-полковник Иван Хинди родился в 1890 году в Будапеште. 1909 год он считал своей второй датой рождения — именно тогда он был представлен к званию фенриха (прапорщика). Он участвовал в Первой мировой войне. Являясь старшим лейтенантом, он был представлен к ордену Железной короны 3-го класса, что было очень высокой наградой для младшего офицера. После войны Хинди перешел работать в венгерскую контрразведку. Там пребывал вплоть до 1928 года. Во время обучения в военной академии Людовика он в совершенстве изучил немецкий язык. В 1932 году он занялся научной работой. В 1940 году он стал референтом дисциплинарного права при командовании армии. В 1942 году Хинди было присвоено звание генерал-майора. В том же самом году он стал управлять делами 1-го армейского корпуса. На этой должности он снискал множество похвал. Еще в 1924 году в его личном деле было записано, что он обладал «решительным, сформировавшимся и открытым характером». Далее следовало: «Обладает веселым, живым темпераментом. Проявляет исключительный интеллект, значительный воинский талант, оперативен, быстро принимает решения. Ясно осознает свой долг… В контрразведке благодаря своей усердности и неутомимости достиг отличных результатов. В роли начальника проявил себя строгим, последовательным и справедливым человеком. Его характер оказывает положительное влияние на подчиненных. В качестве подчиненного послушен и дисциплинирован».

То, что было написано в этом послужном листе, не было пустыми, формальными словами. Дело в том, что в венгерской армии каждый год начальство проводило аттестацию всех офицеров. В истории Венгрии было множество примеров, когда личные дела содержали слова, весьма далекие от похвальных. Вплоть до 1940 года Хинди получал только сугубо положительные оценки и отзывы. В одном из последних аттестационных листов говорилось, что «он был способен на вынесение объективных и справедливых вердиктов, обладал сформировавшимися воззрениями, был глубоко проникнут чувством ответственности, являлся добросовестным офицером, способным на проявление инициативы, способен доверять ведение дел своим подчиненным».

Но, несмотря на все эти великолепные отметки, Иван Хинди после 1928 года так и не занял никакого важного поста. Вероятно, это было связано с тем, что в качестве штабного офицера он получал самые обыкновенные отзывы. Он боролся с этим до 1936 года, пока в его личном деле не появилась отметка — «отличный штабной офицер». А возможно, причиной медленной карьеры были большие долги, которые он смог погасить только за четыре года. Подробности их появления неведомы. Известно лишь, что он был вынужден выплачивать 2550 пеньгё (по тем временам очень приличная сумма). Лишь после этого в его деле появилась фраза — «не имеет долгов».

Хонведы, примкнувшие во время путча к Салаши

Хинди сыграл важную роль в срыве попыток установления перемирия между Венгрией и СССР. Он самовольно организовал арест своего командира генерал-лейтенанта Аггтелеки, так как не намеревался применять оружие против немцев, вторгнувшихся в Венгрию для свержения режима «Имперского регента и местоблюстителя престола» адмирала Хорти. В тот момент Аггтелеки заметил, что цитадель и Орлиная гора были заняты немцами, и отдал приказ на применение оружия против них. В аресте генерала в первую очередь был заинтересован начальник Генерального штаба Шандор Хорват и сочувствовавшие нилашистам офицеры. Позже в своих воспоминаниях Аггтелеки писал, что подполковник Шандор Хорват выступал против конфликта с немцами. Однако по поводу приказа он ничего не сказал. Он будто бы принял его к сведению, после чего покинул помещение. Однако Аггтелеки потребовал от него соблюдения воинской субординации и беспрекословного исполнения отданных приказаний. Полчаса спустя Иван Хинди в сопровождении двух офицеров резко распахнул дверь кабинета Аггтелеки. Хинди вошел в кабинет со словами: «Я призываю генерал-лейтенанта вместе с 1-м армейским корпусом примкнуть к хунгаристской партии». — «Нет, нет и еще раз нет», — ответил генерал. На что Хинди заявил: «Господин генерал-лейтенант! Передайте мне командование!» В то же самое время капитан Цех подошел к письменному столу и оборвал телефонный кабель. Другой офицер силой забрал у генерала кобуру с пистолетом.

Вскоре после этого организовал собрание офицеров Генерального штаба, на котором присутствовало около 60 человек. Он обратился к ним со следующей речью: «Здесь зрел заговор против наших немецких товарищей! Аггтелеки мог противостоять предателям, однако не сделал этого. Напротив, он выступил на их стороне! Господин имперский регент и местоблюститель престола, к великому сожалению, попал под влияние евреев и пораженцев. Заявление, сделанное им по радио, — это предательство. Сам он не смог избавиться от этого пагубного влияния. Возможно, что он ничего не знал и зачитал приготовленный текст, но ведь он не просто диктор! Для предотвращения заговора я беру командование армией на себя. Я ожидаю от офицеров, что они поддержат меня в этом начинании». На следующий день, 16 октября 1944 года, Хинди был официально утвержден комендантом Корпуса. А пару недель спустя ему было присвоено звание генерал-лейтенанта.

Поведение Хинди во время событий 15 октября у многих вызвало легкую оторопь. Большинство офицеров знали его как скромного, тихого джентльмена. Многие не могли понять, почему он присоединился к салашистам. 29 ноября салашистское правительство доверило Ивану Хинди вести дела в венгерской столице и ее пригородах. По этой причине его подпись стояла под множеством смертных приговоров. Но, с другой стороны, Хинди пытался спасти венгерских евреев. Он лично посещал адвоката Ласло Варга, чтобы тот выправил для евреев необходимые бумаги. К подготовке поддельных документов оказался причастен молодой сотрудник министерства внутренних дел, доктор Шандор Керестеш, 50 лет спустя ставший почетным председателем Христианско-демократической народной партии. Кроме этого, Хинди выправил необходимые документы для двух приятелей Варга, хотя прекрасно знал, что оба они были дезертирами.

Вообще-то Иван Хинди был типичным венгерским офицером тех времен. Его действия и поведение во многом были предопределены появлением в 1919 году Венгерской Советской республики. Она стала некоей антикоммунистической прививкой для целого поколения. Во время его допроса в народном трибунале он признавался: «В моих глазах коммунизм был грабежом, убийствами, но прежде всего абсолютным атеизмом и полным моральным упадком». Кстати, именно за участие в событиях 15 октября 1944 года Хинди был приговорен трибуналом к смертной казни.

Хинди никогда не отказывался от своих убеждений. И никогда не скрывал, что был разочарован сотрудничеством с немцами, которое закончилось бессмысленным и кровопролитным опустошением Будапешта. Но страх перед большевизмом и чувство собственного бессилия не позволяли ему возражать немецким союзникам. Хинди вовсе не был нилашистским фанатиком. На основе его записей можно был убедиться, что он с каждым днем испытывал к немцам все больше и больше презрения. В середине января в официальных сообщениях он обозначал опустошение Будапешта как некую неизбежность. Сообщение о прорыве блокады, с которыми по радио часто выступал Гитлер, он откровенно назвал «сказками». В конце осады в его сообщениях открыто звучала симпатия к Красной Армии и недовольство немцами. Но он не мог действовать так, как подсказывала ему совесть. Он стал заложником ситуации.

«Вместе в борьбе против большевизма». Венгерский плакат времен войны

После своего ареста Иван Хинди не испытывал никаких иллюзий относительно своей судьбы. Как-то он сказал одному из приятелей: «В тайной полиции[6] я рассказал все так, как было на самом деле. Я продиктовал им мое признание. Они были немало удивлены моей откровенностью. Я не исказил ни одного факта, не попытался что-то приукрасить. Их интересовали же только четыре месяца из моей жизни, которые длились с 15 октября 1944 года по февраль 1945 года. Допрашивавшие меня, видимо, прекрасно знали, что вся моя жизнь до 15 октября 1944 года была безупречной. Ты знаешь, я всегда выступал против крайностей. Даже после 15 октября я не принимал участия в зверствах. Там, где это было в моих силах, я пытался их предотвратить. Я принял на себя командование по обороне Будапешта. Во время процесса надо мной мне не требуются свидетели. Ни свидетели защиты, ни свидетели обвинения. То, что я произнесу, будет являться чистейшей правдой. Я знаю, что меня приговорят к смерти и казнят».

На вопрос, почему он вообще взял на себя оборону Будапешта, Хинди отвечал: «Интересно, что мне очень редко задают этот вопрос. Ты ведь знаешь, я много времени проводил за письменным столом в министерстве обороны. Я должен был заниматься почетной, но скучной работой. Я всегда тосковал по сражениям, но мои просьбы раз за разом отклонялись. Но во мне оставалась надежда, что рано или поздно я встану во главе боевой части, получу такое высокое звание, которое только можно получить. 15 октября мне представилась такая возможность. Я стал генерал-лейтенантом и комендантом оборонявшегося Будапешта. Я воспринял мое назначение как солдат — невзирая на политику и формы правления. Я достиг своей мечты, за что и должен поплатиться своей жизнью».

Но Хинди не указал истинных причин своего поведения. Казалось невероятным, что офицер, который никогда не был карьеристом, в один момент мог предать своего командира и имперского регента из-за каких-то симпатий к немцам, в которых он вскоре разочаровался. Из того, что Хинди рассказывал своим товарищам в тюрьме, можно было прийти к выводу, что он решился на это предательство не столько из-за любви к Германии, сколько из-за ужаса перед советской системой. В данном отношении Хинди не был одинок. В те дни его примеру последовали многие венгерские офицеры, которые не испытывали к нилашистам ни малейших симпатий. Капитан личной охраны имперского регента Дьюла Фольдеш признавался, что был разрываем противоречивыми чувствами, когда получил приказ выступить против немцев. Позже он покончил с собой. Или еще пример, унтер-офицеры 2-го гусарского полка «Арпад фьеделем», происходившие из крестьянских семей и мало интересовавшиеся политикой, во время событий 15 октября 1944 года послали делегацию к офицерам. Делегация заявила, что в случае капитуляции Венгрии большинство гусарских унтер-офицеров хотело бы присоединиться к ваффен-СС. Они просили офицеров посодействовать в этом.

Иван Хинди олицетворял собой исчезнувший вид венгерского офицера. Он придерживался правых политических взглядов, но принципиально отказывался от кровавых расправ и военных эксцессов. Но именно он оказался ответственным за те зверства, которые творили в Будапеште эсэсовцы и салашисты. Он не мог смириться с ними, но и не мог их предотвратить.

Лицом, ответственным за поддержание боевой дисциплины в столице, был генерал-лейтенант Имре Каланди, председатель Венгерской ассоциации бокса, которому на момент осады исполнилось 69 лет. Во время Первой мировой войны он прошел путь от командира штурмовой роты до командира батальона. Уже тогда он относился к числу высококлассных офицеров. В 20-е годы он получил прозвище «Папа Шторм». Поводом для этого стал тот факт, что Каланди был организатором учебного полигона «Варпалота», на котором войсковые части отрабатывали штурмовые операции. Как только Каланди узнал об окружении Будапешта, он явился к Хинди и попросил направить его добровольцем в одну из сражавшихся частей. При этом он заверял, что его крепкое физическое здоровье позволяло принимать участие в боевых действиях. Он был один из тех немногих венгерских командиров, которые регулярно появлялись на передовой. Его лицо и руки были во многих местах ранены осколками разорвавшихся снарядов. В машине генерал ездил всегда рядом с водителем, что было проявлением некоего демократизма. Когда не было автомобиля, он выезжал в места боев на велосипеде, иногда добирался пешком.

Имре Каланди

Попав в плен, Каланди скончался на этапе. После ранения Каланди его должность перешла к генерал-майору Андору Секу. Но в начале февраля и он был тяжело ранен во время боев у южного вокзала. От полученных ранений Сёку кончался в апреле 1945 года.

Генерал-майор Эрнё Билльницер командовал самоходными артиллерийскими установками. Он родился в 1889 году в Фиуме. Зимой 1942/43 годов он был командиром артиллерийского корпуса, который вел бои у Дона. В сентября 1944 года ему было поручено формирование и командование частями самоходной артиллерии, которая стала применяться в годы Второй мировой достаточно поздно.

Билльницер был единственным офицером Генерального штаба, которому удалось избежать окружения и вовремя покинуть венгерскую столицу. Он был взят в плен в окрестностях Пербаля. Из советского плена он был освобожден в 1948 году. Но месяц спустя он был вновь арестован. Сначала он был осужден на три года лагерей, а затем еще на восемь. Из заключения он вышел лишь в марте 1956 года. Он был лишен всякого имущества и не имел права на пенсию. В поисках работы он устроился сторожем в больницу на улице Шандора Петефи. Его судьба круто изменилась в 60-е годы. Тогда на него вышел генерал-майор Андраш Зако, один из лидеров венгерской военной эмиграции на Западе. Он предложил пожилому генералу работать на западные спецслужбы. Истощенный физически и психически Билльницер не согласился на эту авантюру и сам пришел в органы госбезопасности. Именно этот шаг изменил его жизнь к лучшему. Советская пропаганда активно использовала этот случай, а сам Билльницер получил небольшую квартиру и пенсию. Умер в 1976 году в Будапеште.

Эрнё Билльницер. На фото в форме майора

Командиром 10-й пехотной дивизии поначалу был генерал-майор Корнель Оселаньи, но в ноябре 1944 года новым командиром стал полковник авиации Шандор Андраш. В прошлом он был лейтенантом пехоты (звание присвоено в 1918 году). Но после окончания Первой мировой войны он перешел на службу в военную авиацию. Таковая создавалась тайком, так как ее существование противоречило условиям мирного договора (напомню, Венгрия, как часть Австро-Венгрии, была проигравшей страной). В итоге обучение летному делу Андраш проходил в фашистской Италии. Он даже успел поучаствовать на стороне франкистов в гражданской войне в Испании. В ноябре 1942 года он был назначен начальником штаба боевой авиации. Но вскоре под немецким давлением он был освобожден от этой должности. В качестве некоей компенсации Андраша сделали начальником военной академии. Когда в ноябре 1944 года военная академия прекратила свою деятельность, Шандор Андраш принял под свое командование 10-ю пехотную дивизию. Но, видимо, воевать за немцев Андрашу не хотелось. В итоге 15 января 1945 года он перешел на сторону Красной Армии. Казалось бы, его судьба складывалась удачно — он был назначен начальником штаба заново создававшейся венгерской армии. Но вскоре он совершил ошибку, он стал подвергать критике методы работы политического управления. В итоге он оказался в тюрьме. К немалому его удивлению, суд приговорил его к смертной казни. В последний момент казнь была заменена пожизненным заключением. На свободу он вышел через 10 лет, в октябре 1956 года. После повторного Появления в Будапеште советских танков Андраш решил не искушать судьбу и скрылся в Канаде. На родину он вернулся лишь в 1978 году. Умер он в возрасте 87 лет.

Командующий 10-й пехотной дивизией Шандор Андраш

Командир 12-й резервной дивизии Иштван Бауман, равно как и возглавлявший 1-ю танковую дивизию генерал полковник Янош Вертешши, не играл особой роли во время осады Будапешта, так как их частями фактически распоряжались немецкие офицеры. Находясь на Пештском плацдарме, обе дивизии были изрядно потрепаны. В этой связи интересной представляется биография Иштвана Баумана Он родился в 1884 году. В 1916 году за участие в деятельности революционных кружков он был арестован. На свободу Бауман вышел лишь после окончания Первой мировой войны и крушения австро-венгерской монархии. С 1931 по 1938 год он руководил так называемой «красной обороной», боевой организацией венгерских коммунистов. В 30-е годы к Иштвану прикрепилась кличка «злая собака». Это было связано с шуткой, когда один из его подопечных сделал такую надпись на табличке, которая висела на его дверях. В 1942 году оказался на Украине. Вначале он был командиром боевой группы, а затем командиром полка. Командование 12-й резервной дивизией он принял в дни салашистского путча, 15 октября 1944 года. В те дни Бауман часто болел, а потому почти не появлялся в расположении своей части. В 1946 году Советский Союз ходатайствовал о его выдаче как военного преступника. За действия во время оккупации Украины он был приговорен к 20 годам лагерей. Ему не помогло даже его коммунистическое прошлое. Скончался Иштван Бауман в 1966 году.

Подполковник Ласло Верешвари, командир вахтенного батальона «Будапешт», пользовался дурной славой в венгерской армии. До марта 1944 года он находился на передовой. Во время октябрьских событий 1944 года под его командование был передан отдельный вахтенный батальон. Его вспыльчивость не мешала проявлять ему чудеса героизма. Как говорили свидетели, он прогуливался под градом пуль вдоль железнодорожной насыпи и подгонял хлыстом подчиненных ему солдат. После того как его батальон был полностью уничтожен, он с немалой радостью занял пост коменданта замка, занимаясь непосредственно организацией обороны того сооружения. Один из жандармов так вспоминал о Верешвари: «Мы были ограждены от подполковника Верешвари, которого прозвали «ужасом замка». Дважды в день он заглядывал к нам в подвал. Раньше всегда караул рапортовал: «Внимание! Приближается Верешвари!» Он любил похвастаться тем, что под его командованием погибло три состава вахтенного батальона. Он обладал чудовищной внешностью: коренастый, надменный. Он всегда морщился, когда проходил мимо нас. «Что вы делаете, господа?» — вызывающе он спрашивал нас. Во время осады мы иногда находили время, чтобы переброситься в картишки. Он всегда находил игральные карты и отбирал их с возмущенным возгласом: «Что это, господа?» Он был настолько ненавистен солдатам, что те решились убить его при следующем визите». Однако до этого дело не дошло. Верешвари погиб в феврале 1945 года во время боев к юго-западу от Пилишчабы.

Маршал Советского Союза Родион МАЛИНОВСКИЙ родился в 1898 году в Одессе. Будущему полководцу рано пришлось столкнуться с житейскими невзгодами. Его мать, Варвара Николаевна, в поисках заработка с малолетним сыном перебралась в село Сутиски и устроилась кухаркой в земской больнице. Здесь мальчика определили в школу. Но учиться пришлось недолго. Судьбу юноши решила начавшаяся Первая мировая война. Под влиянием прочитанных книг и волны патриотизма, прокатившейся по Российской империи, созревает твердое решение — идти сражаться за Родину. Родион намеревается уйти добровольцем на фронт. Но в армию берут восемнадцатилетних, а ему нет шестнадцати. Тогда он тайком забирается в теплушку воинского эшелона, что грузился на станции Одесса-Товарная, уезжает на фронт и добивается зачисления в действующую армию. Там Родион Малиновский стал пулеметчиком Елизаветградского полка 64-й стрелковой дивизии.

Осенью 1914 года в водоворот войны был втянут и полк, в втором служил рядовой Родион Малиновский. 14 сентября на рассвете под губительным огнем солдаты-елизаветградцы форсируют Неман. На плоту в составе пулеметного расчета вместе с товарищами подносчик патронов Малиновский. Распластавшись на бревнах, солдаты гребут саперными лопатками. Выскочив на берег, пулеметчики открывают огонь по противнику, поддерживая атаку переправившихся отрядов. Первый бой выигран, и это воодушевляет солдат. А впереди новые бои. Вдоволь хлебнув фронтового лиха, юный Малиновский овладевает азбукой войны. За бой у Кавальвари Родион Яковлевич получает свою первую боевую награду — Георгиевский крест IV степени и производится в ефрейторы. Теперь ему предлагают пойти в школу прапорщиков. Открывается дорога в офицеры. Но юноша отказывается от этого предложения. В боях под Сморгонью Родион Яковлевич был тяжело ранен в спину и ногу.

В составе 1-й и 3-й особых бригад, действовавших во Франции, находилось более 20 тысяч человек, переброшенных из России. В числе первых в апреле 1916 года на французскую землю выгрузился 2-й особый пехотный полк. Родион Малиновский в нем был начальником первого пулемета 1-го взвода 4-й пулеметной команды. На протяжении месяца полк вместе с другими экспедиционными войсками находился в лагере Манш, — многочисленные парады чередовались со строевыми смотрами, учениями.

К концу июня 1916 года 1-я бригада в составе 1-го и 2-го полков была направлена на фронт, вначале в район Реймса, а затем под Сюлери и форт Бримон. Здесь господствовали позиционные формы войны. И немцы, и французы глубоко врылись в землю, создали систему мощных оборонительных узлов, прикрытых хитроумными заграждениями. Бои не затихали. Обе стороны забрасывали друг друга минами, которые неожиданно рвались в окопах и наносили тяжкий урон. Артиллерийские налеты, разведывательные вылазки держали солдат в постоянном напряжении. Иногда бои достигали высокого накала. Однажды, это случилось осенью 1916 года, аванпосты 1-й особой бригады после усиленного артиллерийского обстрела были атакованы немцами. Два русских поста, на каждом из которых находилось по два пулемета и по нескольку десятков стрелков, неприятелю удалось окружить. Но и в окружении никто не дрогнул. Бойцы геройски сражались почти сутки, пока подоспевшее подкрепление не отбросило наседавшего противника. Отличившиеся в бою храбрецы получили награды Франции. Среди удостоенных французского военного креста был и начальник пулемета Родион Малиновский.

В 1917 году Родион Малиновский и его товарищи, неплохо освоившие французский язык, сведения о революционных событиях в России черпали из левых французских газет «Юманите», «Попюлер».

В сентябре 1917 года развернулись события, вошедшие в историю под названием Лa-Куртинского восстания. Непокорным солдатам — они располагались в лагере Лa-Kypтин — командование предъявило ультиматум: сдать оружие. Солдаты отказались это сделать. И тогда против них были брошены вновь прибывшие части. Пять дней лакуртинцы отчаянно защищались, немногим из них удалось с боями прорваться из лагеря, основная же масса была взята в плен и с помощью французских войск разоружена. Многие из участников восстания были сосланы на работы в Северную Африку и другие гиблые места, часть снова брошена в пекло войны. Таким был трагический финал русского экспедиционного корпуса.

Родион Малиновский находился в числе наиболее стойких защитников Ла-Куртина. Открывшаяся рана спасла его от расправы: больного, прежде чем судить, надо было сначала вылечить. Еще два долгих года прошли на чужбине. Пришлось быть чернорабочим, а потом снова сражаться с войсками кайзера в составе иностранного легиона 1-й марокканской дивизии.

В 1919 году русских солдат собрали в лагере близ города Сюзана. Белые агитаторы уговаривали их вступить в армию Генерала Деникина. Родион Малиновский и большинство других солдат наотрез отказались от этого предложения. Они потребовали быстрейшего возвращения в Россию. И вот в августе 1919 года из Марсельского порта во Владивосток отправился пароход с солдатами бывшего экспедиционного корпуса, на котором возвращался на родину и Родион Малиновский.

В России шла Гражданская война. Пробыв недолгое время в оккупированном японцами Владивостоке, он решает присоединиться к красным. Наконец, после долгих мытарств и скитаний, он добрался до Иртыша и в районе Омска встретился с разведывательным разъездом Двести сорокового Тверского полка. Французский военный крест и солдатская книжка на французском языке чуть не стоили ему жизни, так как вначале красноармейцы приняли его за переодетого белого офицера. В составе 240-го стрелкового полка Р.Я. Малиновский прошел через Сибирь.

В 1920 году его посылают в школу подготовки младшего командного состава, потом он командир отделения, а в декабре 1920 года принял пулеметный взвод в Нижнеудинске. Вскоре молодого командира назначают начальником пулеметной команды, а в 1923 году Малиновский уже командир батальона. Спустя три года он становится коммунистом.

Родион Яковлевич сам чувствовал, что одного опыта и двухмесячного обучения в школе младших командиров для квалифицированного красного командира мало. Нужны были твердые и глубокие военные знания. В 1927 году перед ним распахивает двери Военная академия им. М.В. Фрунзе, которую через три года он заканчивает по первому разряду. После окончания академии Родион Яковлевич недолго работает начальником штаба кавалерийского полка, потом в течение нескольких лет служит в штабах Северо-Кавказского и Белорусского военных округов.

Полковник Р.Я. Малиновский воевал в Испании с января 1937 до мая 1938 года. Полковник Малино (так называли Родиона Яковлевича в Испании), как и все советские военные специалисты, приобретал новый боевой опыт. По возвращении в СССР в Москве его ждала новая работа: он стал старшим преподавателем Академии им. М.В. Фрунзе. Увиденное, пережитое и передуманное под небом далекой Испании он суммирует в диссертации, главное место в которой заняла Арагонская операция.

Незадолго до начала Великой Отечественной войны, в марте 1941 года, его назначают в Одесский военный округ командиром только что сформированного 48-го стрелкового корпуса. Мне в то время довелось быть начальником штаба Одесского округа. Хорошо помню, как энергично взялся молодой комкор за подготовку соединения. Его редко можно было застать в управлении корпуса. Почти все дни, а часто и ночи в дивизиях: занятия с командирами, полковые учения и больше всего внимания боевой готовности. За неделю до начала войны 48-й корпус был выдвинут поближе к границе. Здесь, на берегу реки Прут, и встретил генерал-майор Малиновский начало войны.

Тогда командующий Южным фронтом генерал-полковник Я.Т. Черевиченко так аттестовал командира 48-го стрелкового корпуса:

«Тверд, решителен, волевой командир. С первых дней войны товарищу Малиновскому пришлось принять совершенно новые для него дивизии. Несмотря на это, он в короткий срок изучил особенности каждой дивизии. В сложных условиях боя руководил войсками умело, а на участке, где создавалась тяжелая обстановка, появлялся сам и своим личным примером, бесстрашием и уверенностью в победе воодушевлял войска на разгром врага. В течение месяца войны части корпуса Малиновского бессменно вели упорные бои с превосходящими силами противника и вполне справились с поставленными перед ними задачами. Сам Малиновский за умелое руководство представлен к награде».

1942 год генерал-лейтенант Малиновский встретил уже в должности командующего войсками Южного фронта. Летом 1942 года Южный фронт был слит с вновь созданным Северо-Кавказским фронтом. Родион Яковлевич получил назначение на должность командующего 66-й армией, затем заместителя командующего Воронежским фронтом. А некоторое время спустя Ставка Верховного Главнокомандования поручила Малиновскому возглавить 2-ю гвардейскую армию, которой в критические дни Сталинградской битвы суждено было сыграть исключительно важную роль. Разгром Манштейна, от которого во многом зависел общий успех Сталинградской операции, наглядно показал полководческий талант Малиновского.

28 января 1943 года Указом Верховного Совета СССР группа военачальников была впервые награждена орденом Суворова I степени. Этим орденом по его статуту могли быть награждены командующие фронтами и армиями, их заместители и некоторые другие военачальники фронтов и армий за руководство боями и сражениями, в которых достигались выдающиеся победы над врагом. В числе награжденных был и Родион Яковлевич, удостоенный ордена Суворова I степени за блестящую победу, одержанную войсками 2-й гвардейской армии над немецко-фашистской группировкой Манштейна, которая шла на спасение окруженных войск Паулюса. Признанием высокого военного искусства, таланта Родиона Яковлевича было также назначение его в начале февраля 1943 года командующим войсками Южного фронта и присвоение ему звания генерал-полковника. 14 февраля войска Южного фронта освободили Ростов-на-Дону. В апреле Малиновскому было присвоено звание генерала армии.

В течение нескольких дней — с 10 по 14 октября 1943 года — войска Юго-Западного фронта под командованием Р.Я. Малиновского блестяще провели Запорожскую наступательную операцию, во время которой ночным штурмом был взят город Запорожье — важный узел обороны противника. 20 октября 1943 года Юго-Западный фронт переименовывается в 3-й Украинский. Малиновский остается его командующим.

Маршал Советского Союза Федор ТОЛБУХИН родился в июне 1894 года в деревне Андроники на Ярославщине, в семье крестьянина-середняка. После смерти отца поехал в Петербург, к старшему брату. Работал бухгалтером и продолжал учиться. Сдал экстерном за полный курс Петербургского коммерческого училища. Первая мировая определила ему другую судьбу: в декабре 1914 года попал в армию и стал рядовым-мотоциклистом на Северо-Западном фронте. Потом он был направлен в Ораниенбаумскую офицерскую школу и по окончании ее произведен в прапорщики. Попал уже на Юго-Западный фронт, начал с командования ротой, закончил Первую мировую войну командиром батальона, штабс-капитаном. После демобилизации чудом смог перевить Ярославский мятеж 1918 года.

В августе 1918 года общее собрание граждан Сандыревской волости избрало Федора Толбухина военным руководителем военкомата. С этого времени, с организации военного обучения запасников, исчисляется срок его службы в новой, Красной Армии. Летом 1919-го он уже на фронте, воевал против Юденича и поляков. Завершил войну, будучи начальником штаба дивизии. В 1921–1922 годах участвовал в ликвидации финской авантюры в Карелии. За личную храбрость, как говорилось в постановлении Реввоенсовета, проявленную в бою у крепости Новогеоргиевской, удостоился ордена Красного Знамени, трижды был награжден именными серебряными часами с надписью «Честному воину Рабоче-Крестьянской Красной Армии». В межвоенные годы перерывы от службы в войсках имел дважды: на время учебы в Академии им. М. В. Фрунзе, оперативный факультет которой окончил в 1934 году, после чего был командиром дивизии. Затем год провел на курсах усовершенствования высшего командного состава. Все остальное время до и после учебы занимался преимущественно штабной работой — начальник штаба дивизии, корпуса, военного округа. В июне 1940 года получил звание генерал-майора. С началом Великой Отечественной войны оказался в штабе Южного фронта.

С 1941 по 1942 год генерал Толбухин занимает должности начальника штаба Закавказского, Кавказского и Крымского фронтов. В марте 1942 года за неудачи предпринятых Крымским фронтом наступательных действий освобожден от должности начальника штаба этого фронта и перемещен на должность заместителя командующего войсками Сталинградского округа. С июля 1942 года командует 57-й армией, которая, обороняя южные подступы к Сталинграду, Не пропустила 4-ю танковую армию вермахта к городу, а затем участвовала в расчленении и уничтожении окруженной на Волге вражеской группировки. 19 января 1943 года командарму присваивается звание генерал-лейтенанта.

После непродолжительного командования 68-й армией на Северо-Западном фронте в марте 1943 года Ф. И. Толбухин назначается командующим Южным фронтом. С этого времени и до конца Великой Отечественной войны он командует фронтами, действующими на южном крыле советско-германского фронта: с октября 1943 года — 4-м Украинским, с мая 1944 года и до конца войны — 3-м Украинским. Первой из проведенных им в должности командующего фронтом операций стала Миусская наступательная 1943 года, имевшая целью сковать, а при благоприятных условиях во взаимодействии с Юго-Западным фронтом разгромить донбасскую группировку противника, не допустить переброски ее сил в район курского выступа, где шли решающие сражения.

Среди венгерских защитников Будапешта можно было заметить несколько «особых» формирований: отряд «Пронай», ударный батальон «Ваннай», различные боевые группы салашистов — все эти «ситуационные» формирования выходили далеко за рамки военного схематизма. Общим у них было только одно: что их члены хотя и по разным причинам, но добровольно сражались на стороне защитников столицы.

Как только Будапешт стал фронтовым городом, в нем стали возникать различные добровольческие корпуса. Первым подобную инициативу высказал подполковник Паль Пронай, которому к тому моменту исполнилось 70 лет. Пронай создавал добровольческие корпуса, так называемые фрайкоры, еще в 1919 году, когда боролся против Советской республики, и в 1921 году, когда вел военные действия против Австрии. После событий 15 октября 1944 года он обратился к Эмилю Коварцу, министру по делам тотальной мобилизации, дабы тот разрешил ему формирование нового военизированного подразделения.

Пронай, с тех пор как покинул в 1921 году ряды егерского батальона, предпринимал несколько попыток создать военизированные организации. Без войны и без риска жизнь Проная превратилась в череду общественных скандалов и длящихся годами судебных разбирательств о защите чести и достоинства. Одним из его «противников» был некий гвардии майор Виктор Ранзенбергер, с которым Пронай затеял на улице драку.

После аншлюса Австрии и вторжения немецких войск на территорию Венгрии Пронай безуспешно пытался возобновить свою организаторскую деятельность. Однако момент для этого настал только после путча салашистов, пришедших в октябре 1944 года к власти. Пронай начал набирать добровольцев прямо на площади Аппони. Но это предприятие в очередной раз потерпело неудачу. Старший лейтенант Вильмош Бондор вспоминал: «В глаза бросалось явное отсутствие дисциплины. Люди, сплотившиеся вокруг старика, явно ничего не понимали в современной тактике ведения войны. В итоге они совали свой нос во все дела».

Капитан Золтан Микё, который был уполномочен командованием возглавить новое формирование, благоразумно не выдал людям Проная никакого оружия. Организационной деятельности препятствовало также то обстоятельство, что «старик» не мог организовать постоянное пополнение добровольцев и их регулярное обучение воинскому делу. В итоге многие из добровольцев покидали ряды отряда. В течение нескольких недель Пронай ссорился с бывшим ротным командиром Ласло Ваннаем. В силу этого обстоятельства Ваннай начал создавать свой собственный отряд. Его ожидал больший успех. Студенты, поначалу присоединившиеся к Пронаю, чуть позже откололись от него. Ваннай сформировал из них университетские штурмовые батальоны. И тут о себе опять дал знать склочный характер Проная. Сначала он стал оскорблять Дьюлу Элишера, командира студенческих батальонов, а затем набросился с обвинениями на Ванная, инкриминируя ему переманивание людей. В спор вмешались присутствовавшие офицеры, так как бойкий старик намеревался пустить в дело свой хлыст.

Пронай носился везде в широкополой бурской шляпе, топал подкованными железом сапогами, то и дело хватался за огромную кобуру или за свой любимый хлыст. После этого скандала Пронай намеревался найти поддержку у Хинди, но он жестоко ошибся. Сам Хинди вспоминал во время суда: «Он сообщил мне, что получил у правительства разрешение на создание специального отряда, а потому просил выделить ему оружие. Я заявил Пронаю, что ничего не знаю о подобном решении правительства. Впрочем, было очень странно, что с правительственным решением он пришел именно ко мне, так как там должны были знать, что у армии не было ни лишней униформы, ни лишнего оружия. В ответ на это Пронай заявил, что мог бы поставить под ружье 1500 человек. Я всегда испытывал антипатию к формированиям, которые создавались подобным способом. Так что я отклонил просьбу бойкого старикашки. Затем я осведомился у старшего квартирмейстера армейского корпуса, знает ли он что-нибудь об отряде Проная, так как не исключено, что их придется снабжать провиантом. Я получил ответ, что Пронай хочет собрать вокруг себя полторы тысячи человек… Некоторое время спустя я обнаружил, что в его отряде только 100–120 человек не были вовсе вооружены. Я припоминаю даже, что в отряде был десяток пистолетов-пулеметов».

Во время осады возникло ощущение, что Пронай впал в летаргический сон. Он изредка посещал штаб корпуса. 7 января 1945 года его отряд был официально провозглашен Национальной вооруженной службой. Но Проная с тех пор никто не видел. Некоторые говорили, что он погиб во время уличных боев.

Ласло Ваннаю удалось добиться большего успеха. Он подобно Пронаю был знаком с деятельностью венгерских судов. Летом 1932 года он был осужден военным судом за попытку организации правого военного переворота. Заговорщик отделался легким приговором: разжалование и шестимесячное заключение в тюрьме. Выйдя из тюрьмы, Ваннай опять попал в центр скандала. На улице он публично оскорбил известного буржуазно-демократического политика Вильмоша Важоньи. Он попытался надрать ему уши. 20-е годы Ваннай, называвший себя «лейтенантом нации», провел в военизированных организациях. Все они создавались в обход условий Трианонского мирного договора. В 1938 году он принимал участие в создании в Верхней Венгрии так называемой «гвардии оборванцев», а затем участвовал в партизанских действиях, которые велись венгерскими добровольцами на территории карпатской Украины.

С 1943 года Ваннай стал задумываться над тем, чтобы создать особый штурмовой батальон. Эту идею он почерпнул у подполковника спаренных войск Золтана Ньистора, который мог наблюдать во время осады Воронежа за действиями немецких саперно-штурмовых групп. По итогам своих наблюдений Ньистор написал докладную записку на имя начальника Генерального штаба Венгрии генерал-полковника Сомбатей. В этом документе он рекомендовал создать аналогичные подразделения и в венгерской армии. Но поскольку из генерального штаба не последовало никакой реакции, то Ньистор подарил эту идею Ваннаю.

Ваннай был активным сторонником нилашистской партии. Он был одним из первых, кто приветствовал Салаши после удачного государственного переворота. Пять дней спустя, 20 октября 1944 года, он получил от Эмиля Коварца разрешение на формирование отдельного штурмового батальона.

14-летний доброволец батальона «Ваннай»

Свой отряд Ваннай вместе с салашистами создавал из пожарных, членов «Товарищеского союза ветеранов Восточного фронта», подростков, кадетов. Для ведения боев в городских условиях члены батальона должны были знать основы связи, саперного и подрывного дела, хорошо знать инфраструктуру города. Особую значимость эти знания приобретали в свете возможности ведения боевых действий через канализационную систему и городские коллекторы. Для структурирования своего батальона Ваннай разработал так называемую «систему дяди». Она сводилась к тому, что несколько молодых людей закреплялись за достаточно зрелым мужчиной («дядей»), который должен был отвечать за их подготовку и обучение. Низовой тактической единицей являлась пара «дядиных детей», из трех пар складывалась группа, из девяти — отделение. Обучение рекрутов началось 1 декабря 1944 года на кирпичной фабрике. Ваннаю удалось договориться, что в подготовке молодежи ему будут помогать специалисты 22-й кавалерийской дивизии СС. Эсэсовцы должны были также снабжать их оружием. Методы обучения были не просто жестокими, а бесчеловечными. За несколько провинностей рекрута могли расстрелять. Во время обучения преодоления проволочных заграждений над головами подростков стреляли из автомата. Несколько юношей свалились со скользкой крыши завода, когда они отрабатывали приемы альпинизма.

Вопросы снабжения своего батальона Ваннай решал весьма специфическим способом. Для начала он реквизировал склады с продовольствием на улице Сенткирай. Там имелось достаточное количество шнапса и гусиной печенки. Подобное самоуправство вызвало гнев в рядах салашистов. Когда у батальона не оказалось поваров, то Ваннай просто-напросто приказал арестовать работников одной из булочной, заставив их круглые сутки выпекать хлеб для отряда. Аналогичная судьба постигла работников кондитерской на улице Бечи. В итоге вспыхнул конфликт между Ваннаем и полковником Чипкешом, помощником коменданта города. В итоге армейские части арестовали типографии, в которых печатались удостоверения батальона и липовые бумаги, на основании которых проводились аресты и конфискации. Несмотря на то, что Ваннай был убежденным нилашистом и антисемитом, это обстоятельство не помешало ему обратиться к «еврейскому дядюшке Роту», который на пару с супругой должен был заняться изготовлением документов и необходимого набора штемпелей. В обмен на это Ваннай предлагал им свою защиту и продовольственное снабжение.

Батальон «Ваннай» был единственным воинским формированием, у которого имелась своя служба безопасности. Она состояла из 10 человек. Данная служба располагалась в доме № 6 по улице Донат. В основном в ее задачи входили расправы с пойманными дезертирами и облаченными в гражданскую одежду советскими разведчиками. Если говорить о функциях отдельных служащих службы безопасности батальона «Ваннай», то они распределялись следующим образом: капитан Ференц Дьюлай-Мольнар занимался радиоперехватом советских сообщений, капитан Секереш осуществлял контрпропаганду через громкоговоритель, старший лейтенант Эндре Ковач ведал вопросами подготовки рекрутов. Кроме этого с ними сотрудничали многочисленные офицеры, которые официально не числились ни в составе батальона, ни в других сражающихся частях. Батальон «Ваннай» служил своего рода отстойником для правых экстремистов, в том числе сбежавших из отряда Проная. Именно эти личности отвечали за массовые расправы.

«ГПУ. Так оно обойдется с нами». Салашистский плакат

Благодаря захваченным продуктам батальон пользовался большой популярностью, ибо служившие в нем солдаты снабжались пищей не в пример лучше, чем в других венгерских частях и подразделениях. К середине декабря 1944 года батальон «Ваннай» насчитывал около 600 человек. В итоге 22 декабря было принято решение именовать его Венгерский королевский ударный батальон «Ваннай». Но вместе с тем долгое время служащие батальона не имели не только собственной униформы, но и каких-либо особых знаков различия.

Сам же Ваннай принципиально отказывался носить обыкновенную солдатскую форму. В конечном счете Салаши принял решение присвоить этому честолюбивому вояке звание майора (после разжалования в 1932 году никто не возвращал ему офицерского звания). Первое боевое применение батальона произошло 24 декабря, когда его солдатами было захвачено здание больницы Яноша в Холодной долине.

Однако 25 декабря на этом участке фронта начался хаос. Чтобы стабилизировать линию фронта, на помощь частям 10-й пехотной дивизии в Чёмёр были посланы 3-я и 4-я роты батальона. То, что произошло после этого, в источниках описывается весьма противоречиво. Ясно только одно — между солдатами батальона и армейскими офицерами произошел конфликт. Армейские офицеры обвинили Ванная в трусости, якобы тот, получив легкое ранение, тут же скрылся с поля боя. Сам Ваннай возлагал на армейские чины ответственность за неудачную контратаку и полностью уничтоженные роты. На следующий день у красноармейцев все-таки удалось отбить позиции, но этот успех был достигнут лишь после того, как в бой были пущены солдаты 12-й резервной дивизии. Единственной заслугой батальона «Ваннай» был подорванный советский танк. В ответ сами «ваннайцы» понесли огромные потери. Видя, что ситуация складывается весьма неблагоприятно, Ваннай, не ставя никого в известность, самолично со своими солдатами покинул Буду.

Позже Ваннай все-таки вернулся на позиции. Но потери батальона были слишком огромными, чтобы их можно было восполнить за счет добровольцев. В итоге «ваннайцы» стали устраивать облавы по подвалам, где всовывали в руку винтовку любому, кого они считали боеспособным. Чтобы исключить случаи дезертирства и перехода на сторону противника, Ваннай транслировал на позиции Красной Армии сообщение, что «батальон будет сражаться до последнего, и русским не стоит ждать от него пощады». После этого становилось ясно, что красноармейцы не будут брать в плен «ваннайцев». Для большего эффекта на передовой, так, чтобы это могли видеть красноармейцы, было расстреляно несколько русских пленных. Теперь никто не решился бы сдаться им в плен. И действительно, в документах не сохранилось ни одного случая добровольного пленения солдат из батальона «Ваннай».

В конце декабря в состав батальона влилось огромное количество воодушевленных подростков. Это были ученики интерната Шалешиан и гимназии Тольди. Большинство из них погибло в первые же дни. Особенно большие потери батальон нес во время январских боев на площади Кальмана. Насильно призванный в батальон «Ваннай» Дьюла Сули писал в своих мемуарах: «На следующий день 14 января, прежде чем мы успели подумать над тем, есть ли у нас шансы на выживание, комендант Кантор звучным голосом вызвал всех мужчин наверх. Кто-то отсутствовал… Полицейский, стоявший рядом с Кантором, действовал так, будто бы ему все происходящее было очень интересно.

«Что случилось? Как кто-то отсутствует?»

«Комендант дома отвечает за вас! Сколько мужчин в возрасте от 16 до 60 лет проживают в вашем доме?»

«Не хватает иностранца, я приведу его».

«Он должен быть здесь через несколько секунд, — сказал полицейский рассерженно. — Сейчас к вам обратится один почтенный господин».

«Почтенный господин? Почему он должен к нам обратиться?» — спросил я.

«Не задавай слишком много вопросов, — сказал полицейский и приблизился ко мне вплотную. — Я хочу, чтобы здесь разыгрались сцены, как вчера в соседнем доме. В стране объявлена тотальная мобилизация. Это должен понимать каждый».

«А что вчера произошло в соседнем доме?»

«Ничего особенного. Но несколько женщин устроили истерику, что само по себе недостойно венгерок. Нам надо провести проверки».

«Какие проверки?»

«Мы знаем, что мужчины из этого дома были освобождены от воинской службы. Иначе бы их здесь не было. Но объявлен дополнительный набор. Мы будем проверять бумаги, чтобы набирать в батальон «Ваннай» учащихся реальной школы Тольди…»

За письменным столом сидел офицер. Его лицо ничего не выражало. Он был одет в светлую куртку со знаками отличия старшего лейтенанта. Рядом с ним суетилось несколько людей, на которых не было никакой униформы.

«Первая боевая рота», — гремел голос офицера, когда он кого-то заносил в список.

«Куда мне направляться?» — испуганно спрашивал мужчина, одетый в зимнее пальто.

«Направляйтесь на улицу Илоны, именно там располагается командный пункт первой боевой роты. Там вам выдадут униформу. У вас есть воинское звание?»

«Нет, — отвечал робкий горожанин. — Я никогда не был солдатом. Я родился в непризывной год».

«Теперь вы побудете им. В боях вы сможете доказать, что любите нашу Родину!»

Стены вздрогнули от разорвавшегося рядом снаряда. Офицер прервался ненадолго и продолжил: «Что, уже наделали в штаны? Это лишь выстрел, но не попадание… Вы будете слушать эту музыку до нашей окончательной победы».

В итоге от батальона «Ваннай» осталось около 100 солдат, но и те по большей части все были ранены. Пытаясь скрыться, они заняли почтовую площадь. Сам Ласло Ваннай погиб в бою. Многие из его помощников предстали после войны перед народным трибуналом. Единственным исключением стал случай одного студента-филолога, которого звали Дьёрдь Ланг. Позже он стал известен как владелец известного на весь мир фешенебельного нью-йоркского ресторана «Four Seasons». Он был евреем по национальности. Чтобы избежать преследования и лагерей, он присоединился к боевым отрядам хунгаристов, а затем попал в батальон «Ваннай». Ему посчастливилось сбежать из батальона, но ему не повезло, и он попал под облаву. Во время медицинского осмотра было обнаружено, что он обрезан, а стало быть, являлся евреем. Ланг пытался доказать, что он являлся саббатистом из Трансильвании (секта, практиковавшая обрезание). Но данное объяснение не удовлетворило салашистов. Пленник с большой группой евреев был вывезен на берег Дуная для расстрела. Во время транспортировки ему удалось скрыться из машины.

Боевые группы салашистов, которые были организованы нилашистской партией, являли собой пеструю картину. Хунгаристской партии удалось создать лишь несколько сводных рот, которые патрулировали вдоль линии фронта. Часть из этих салашистов была вооружена фаустпатронами.

Немецкий инструктор учит венгерских солдат обращению с панцерфаустом

Подавляющее большинство сторонников салашистской партии в основном отличались не на полях боев, а в насилии над беспомощными горожанами. Из 2500 добровольцев из числа нилашистов только около 700 принимало участие в реальных боях. Но даже эти шесть рот вступили в бой в силу обстоятельств — советские войска внезапно прорвали оборону и столкнулись с боевыми группами салашистов. Те просто были вынуждены обороняться. Впрочем, это не исключало отдельных случаев нилашистского фанатизма, следуя идеологическим установкам. «Господин старший лейтенант Бела Колларитш в мирной жизни был юристом на одном из авиационных заводов, располагавшемся на острове Чепель. Он не имел никаких военных заслуг, он вообще не служил в венгерской армии. Но он пошел добровольцем на гражданскую войну в Испанию, где оказался в немецком летном корпусе. Когда к власти пришел Салаши, он пошел на военную службу и сразу же получил звание старшего лейтенанта. Вначале он являлся военным пропагандистом. Он объезжал места боев на машине с громкоговорителем и подбадривал венгерских бойцов. Когда он возвращался назад из одной такой поездки, то заметил, что русские заняли железнодорожную насыпь у Ладьмани. Он решил отстоять эти позиции, а потому помчался в Людовику; там он взял под свое командование 25 солдат и тут же ринулся в бой», — вспоминал прапорщик Иштван Салай.

Совсем по-иному выглядели обстоятельства возникновения университетских штурмовых батальонов. С одной стороны, в университете хотели соблюсти военные традиции. Дело в том, что в рамках этого учебного заведения в 1919 году был создан специальный добровольческий отряд, который направился сражаться против пролетарской диктатуры. Нос другой стороны, главной причиной возникновения этих батальонов было желание избежать угона в Германию. Ситуация в корне изменилась после 15 октября 1944 года, когда почти каждый студент должен был записаться в Национальную вооруженную службу. Согласно действующему предписанию, зачисления в службу можно было избежать, если студент уже состоял в одной из военизированных формирований, будь то батальоны КИШКА или батальон «Танчич».

Подобное положение вещей стало толчком для возникновения и развития университетских штурмовых батальонов. Еще 5 октября 1944 года (за десять дней до переворота!) лейтенант Дьюла Элишер, в прошлом являвшийся студентом Технического университета, получил от министерства обороны задание создать отдельный батальон. В итоге он обращался к студентам не как к членам некоей партийной организации, а как к солдатам венгерской армии. Стоит отметить, что к тому моменту большинство студентов уже являлись членами организации «Левенте», а стало быть, они входили в состав Национальной гвардии. В конце октября был сформирован 1-й университетский королевский штурмовой батальон. В нем насчитывалось около 500 человек, объединенных в боевые порядки. На тот момент в батальоне было 12 человек, обладавших воинским званием. Штаб батальона состоял из двух лейтенантов-резервистов и двух прапорщиков. Из страха, что их угонят на работы в Германию, в ряды батальона потянулись и другие студенты. В итоге это привело к возникновению 2-го университетского батальона.

Элишер вспоминал: «Я и еще несколько людей верили в чудесный приход англосаксов. Но то, что стояло перед нашими глазами, было чудовищным… Я никогда не принадлежал к салашистам и даже не симпатизировал им. Но еще меньше мне нравились сталинские порядки. В 1941 году я был одним из первых венгров, которые перешли русскую границу. Я был офицером разведки, а потому видел, какие жестокости творила отступающая Красная Армия, а точнее, политические органы. Профессор Ференц Оршош, коллега моего отца, был членом Катыньского международного комитета. Именно от него я узнал, что произошло с польскими офицерами… Я надеялся, что мы сможем сохранить наши батальоны до конца войны. Я полагал, что рано или поздно мы смогли бы пробиться к позициям англичан».

Большинство из организаторов батальона были убежденными антикоммунистами. Но при этом им был чужд политический экстремизм. Сам Элишер добровольно сотрудничал с Красным Крестом и в 1942 году ездил в Германию, чтобы посмотреть, как там обходились с евреями. Этим жестом он высказывал свое однозначное неприятие национал- социалистического режима.

Говоря о стремительном росте численности университетских батальонов, не стоит сбрасывать со счетов то обстоятельство, что в них скрывалось большое количество студентов-евреев и социал-демократов, за которыми охотились агенты гестапо. Непосредственное командование 1-м батальоном было поручено капитану Лайошу Шипеки, который в гражданской жизни был дипломированным инженером, а 2-м — майору Лайошу Чики.

В течение нескольких дней студенты были униформированы. Они получили бекеши из овечьей кожи, саперные сапоги и шинели. Оружия им выдавали мало, но студенты доставали его по своим каналам. Так, например, они обзавелись винтовками с оптическим прицелом, которыми их снабдило правление Будайского стрелкового союза. Но оружие в руках они держали не слишком долго.

Капитан Шипеки, который уже побывал на передовой, стал настаивать на том, чтобы его батальон посылали в бой только после подготовки. В результате он вступил в конфликт с салашистами. Кроме этого, Шипеки пытался удержать студентов от каких-либо самостоятельных вылазок, так как считал, что война была проиграна, а любые сражения были бессмысленной бойней. Но в отличие от него, большая часть студентов не обладала подобными предчувствиями. Они еще не знали, что значит война. Почти все из них не проходили воинской службы, а потому были преисполнены романтических убеждений. Они с нетерпением ожидали своего боевого крещения.

24 декабря батальоны были подняты по тревоге Иштваном Жакё, который на тот момент являлся руководителем молодежной организации салашистов. Он сообщил, что советские войска прорвали линию фронта, а потому студенты вместе с боевыми группами нилашистской молодежи должны были покинуть Будапешт. Командование университетских батальонов оказалось перед тяжелым выбором. После Рождества студенты должны были направиться в учебный лагерь Эршекуйвар. Но был резон и в том, чтобы остаться в городе.

Тот же Элишер вспоминал: «Отход из Будапешта вместе с молодежными и партийными организациями нилашистов, агентами гестапо и прочими подобными структурами раз бы и навсегда скомпрометировал всех студентов. Я хотел избежать этого при любых обстоятельствах. В случае пленения в бою наша судьба была бы предрешена. Я полагал, что мы должны были уклоняться от участия в боевых действиях как можно дольше. Я не исключал, что мы самостоятельно сможем вырваться из кольца окружения. Если ничего нельзя было сделать, то лучше было погибнуть в бою, чем быть расстрелянными в плену. Я верил, что каждый день работал на нас, так как нам могла помочь Европа». В итоге Дьюла Элишер решил оставить батальоны в Будапеште.

Невероятно, но Элишер не понимал, что чем дольше его подопечные удерживали город, тем больше страдания они приносили его жителям. Он полагал, что выбирал меньшее из зол. Он был ослеплен антикоммунизмом, а потому не мог выбрать морально оправданного решения.

Рассказ о специальных формированиях не будет полным, если не упомянуть капитана артиллерии Имре Морлина, который возглавлял так называемую боевую группу «Морлин». Группа «дядюшки Мо», как прозвали своего командира кадеты, была сформирована из застрявших в столице учеников кадетской артиллерийской школы. Им было по 14–18 лет. Затем к этой группе стали прибиваться учащиеся военных академий Людовика, а также те солдаты, чьи части оказались разгромленными. Сама группа «Морлин» не была многочисленной, в ней состояло около 120 бойцов. Первоначально она входила в состав 10-й пехотной дивизии. Одним из первых заданий, порученных ребятам Морлина, было уничтожение советских танков, прорвавших линию фронта. Почти все эти юноши были идеалистами (как-никак, военное воспитание), а потому не собирались сдаваться в плен. Они сражались до последнего патрона. После того как 15 января 1945 года Морлин был взят в плен красноармейцами, его группа раскололась. Часть из юношей оказалась в составе вахтенного батальона «Будапешт», а часть погибла во время боев у железнодорожной насыпи.