100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?

Глава 1 Общее положение и планы

Во время осады Будапешта штаб немецкого корпуса неоднократно разрабатывал планы прорыва кольца окружения и выхода из города. Но эти планы можно было осуществить в начале января, на крайний случай, когда осуществлялись три операции «Конрад», которые чуть было не закончились деблокированием венгерской столицы. Однако Гитлер отказывался давать разрешение на осуществление данной операции. «Крепость Будапешт» продолжала оставаться частью Восточного фронта, и ее надо было оборонять, даже несмотря на то, что она уже не мешала продвижению советских войск. Карл Пфеффер-Вильденбрух продолжал верить в свою миссию до последней минуты. Он категорически отказывался вести любые переговоры с русскими и в течение всех семи недель, до 11 февраля 1945 года, руководил обороной Будапешта. Он решился на прорыв лишь только тогда, когда стало ясно, что оставшиеся в Буде немецкие войска (в основном на Замковой и Солнечной горе) будут уничтожены в самое ближайшее время. Его характер лучше всего характеризуют донесения, которые он постоянно посылал в штаб группы армий «Юг». Они были умоляющими, Пфеффер-Вильденбрух остро нуждался в том, чтобы проявить собственную инициативу. Вместо того чтобы использовать в своих донесениях слово «прорыв», осторожно говорил о «свободе действий» и надеялся, что таким способом сможет убедить Гитлера в том, что жизнь солдат была значительно важней любых стратегических и политических целей.

Характер Пфеффера-Вильденбруха мало подходил для решительных действий. В осажденном Будапеште имелось достаточное количество немецких, да и венгерских офицеров, которые хотели и смогли бы осуществить прорыв, но, выполняя приказы, они погибли. Были и другие примеры. Например, генерал СС Пауль Хауссер категорически отказался удерживать до последнего патрона Харьков. Или генерал-майор Золтан Сюдьи, командир венгерской дивизии «Сент-Ласло», предпочел бы попасть под военный трибунал, нежели согласиться бросить в бой свою обескровленную дивизию. Даже Антонеску пытался противоречить Гитлеру, когда он не получил разрешения на отвод румынских частей с передовой. Все они не нуждались в санкциях фюрера, а действовали самостоятельно.

По сравнению с этими личностями Пфеффер-Вильденбрух находился в более выгодном положении, так как он мог избежать наказания, добровольно сдавшись в советский плен. С конца декабря 1944 года по середину января 1945 года он еще мог спасти свой армейский корпус, но ему было несвойственно идти на риск, отважившись поставить под удар собственные интересы.

Имеется представление, что цель армии состоит как раз не в сохранении солдатских жизней, а в боях до последнего патрона. Есть показательные примеры этого. Часто упоминаемая Старая гвардия Наполеона («Гвардия умирает, но не сдается»), которая в сражении при Ватерлоо отказалась сдаться на милость победителей. Во время Второй мировой войны можно найти также множество примеров подобного поведения, прежде всего у советской и немецкой сторон. Но противоположная возможность — массовая капитуляция — зависит не столько от военных талантов командира. Она является скорее вопросом духовных воззрений и настроений. Для того чтобы совершить этот шаг, надо противопоставить себя политической системе той страны или того государства, за которое сражаешься. Или же военное положение должно быть настолько безнадежным, что любое последующее сопротивление должно было неизбежно закончиться массовой бойней. То есть жизни солдат больше никак нельзя спасти. У немецкого командования в осажденном Будапеште не было даже предпосылок для первых двух вариантов. Оно никак не решалось на признание факта, что любое вооруженное сопротивление являлось бессмысленным. Но это сопротивление не могло нанести серьезных потерь Красной Армии, а потому с военной точки зрения массовая капитуляция была вполне оправданным шагом. Однако командующий армейским корпусом не сделал этого. Он предпочел послать людей на смерть.

То, что сами солдаты приняли и согласились с этим решением, было вызвано совершенно иными причинами. Во время Второй мировой войны не было примеров того, чтобы немецкие части сдавались в плен Красной Армии, если у немцев была возможность выбирать между продолжением борьбы и прорывом окружения. Подобная решительность имела в своей основе чисто психологические установки: прежде всего это был привитый в годы нацистской пропаганды страх перед Сибирью и «советским раем». Тот факт, что бои на Восточном фронте превратились в войну мировоззрений, нередко имел самые плачевные последствия для попавших в плен. Немецкие солдаты предпочитали сражаться до последнего патрона. Они не столько выполняли свой воинский долг, сколько боролись за свою собственную жизнь.

Очевидец так описывал последние часы пребывания в «цитадели»: «Это было 10 февраля. Вокруг все было окутано сплошным туманом. Гору Геллерт покрывал тонкий слой снега. Немцы вели себя, как будто выполняли мирные задания. Заполнялись бланки, в помещениях цитадели штабные офицеры боролись со сном. Несколько немецких офицеров инструктировали пехотные группы, которые были облачены в ухоженную униформу. Они устанавливали пулеметы, вычисляли зоны перекрестного огня, отдавали приказ его открыть. Солдаты лежали на снегу и стреляли, а офицеры стояли рядом в полный рост и вообще не тревожились о свистящих пулях. Все было как во сне. Вот упал один офицер, упал на колено другой. Видимо, их вообще не беспокоила смерть. Наверное, они даже искали смерти, так как для них больше не было другого решения».

Именно в подобных условиях Пфеффер-Вильденбрух решился пойти на прорыв. После того как Гитлер запретил любое отступление, приравняв его к бегству с поля боя, он сообщил по радио о своих намерениях в штаб группы армий «Юг» только в самый последний момент. Произошло это 11 февраля в 17 часов 50 минут. Он произнес следующее: «Во-первых, все запасы продовольствия израсходованы, скоро закончатся патроны. Остается выбор между капитуляцией и выбыванием из сражения в Будапеште. По этой причине я с последними боеспособными частями немецкой армии, Хонведа и нилашистов предпринимаю наступательную операцию, чтобы вновь обеспечить для них продовольствие и боеприпасы. Во-вторых, прорыв начну 11 февраля с наступлением темноты. Предполагаю выйти из окружения между Сомором и Мариахаломом. Если это не удастся, то удар будет нанесен по Пилишским горам. Прошу подготовить встречу северо-западнее Пилишсентлелека. В-третьих, опознавательные сигналы: две зеленые ракеты — свои. В- четвертых, имеющиеся силы 23900 немцев, из них 9600 ранены; 20000 венгров, из них 2000 ранены».

Едва эти слова были переданы по радио, как связисты стали разрушать всю аппаратуру. Даже сейчас Пфеффер-Вильденбрух боялся, что ему откажут в отступлении. Он хотел, чтобы ничто не могло помешать его операции.

Танки из состава дивизии «Фельдхеррнхалле», подбитые во время уличных боев в Будапеште

Так как расположившаяся между горой Геллерт и Замковой горой тяжелая артиллерия была уничтожена еще за день до этого, то остатки артиллерии предназначались для ведения ближнего боя. Первоначально в Будапеште было собрано около 120 танков и 450 орудий. К 11 февраля в распоряжении немцев было только 12 «Пантер», 6 самоходных орудий, 9 «Хетцеров», около 15 танков, чей тип не удалось установить, и около 50 орудий разного калибра. Перед началом прорыва почти вся техника была заминирована и уничтожена. Большая часть танков числилась в составе дивизии «Фельдхеррнхалле». Они располагались на Солнечной горе. На улицах, заваленных обломками домов и мусором, они смогли незаметно сменить позицию. Несколько танков не было уничтожено, так как их планировалось использовать во время прорыва. Все они располагались у Замковой горы. Всего их было не более дюжины.

Утром 11 февраля Пфеффер-Вильденбрух собрал военный совет, на котором после долгих обсуждений было принято решение предпринимать прорыв небольшими группами. Выходить из окружения планировалось по лесистой местности, отказавшись от использования тяжелых вооружений. Да и вряд ли использование тяжелых вооружений было вообще возможно. Для танков не хватало горючего. Узкие улочки Буды были фактически непроходимыми. Сами же солдаты немецко-венгерской группировки возвели на них огромное количество противотанковых сооружений, которые теперь мешали их операции. В итоге улочки, прилегающие к площади Селля Кальмана и Сенной площади, являли собой труднопроходимое месиво из обломков домов, остатков баррикад и проволочных заграждений. Эти заграждения было бы очень трудно взять и самой пехоте — в принципе, танки могли бы прорвать их во время первой атаки. Но все равно было подтверждено намерение отказаться от использования бронетехники. Дело в том, что активное передвижение бронированных машин было бы тут же замечено советскими войсками, и идущая на прорыв группировка потеряла бы свой главный козырь — внезапность.

Начало прорыва было запланировано на тот же самый день на 20 часов. Несколько боевых групп должны были прорвать советскую линию обороны на участке шириной около 1 километра. Он тянулся от площади Селля Кальмана, через Сенную площадь и проспект Маргариты и заканчивался у моста Маргариты. В образовавшуюся в советской обороне брешь должны были хлынуть все остальные немецкие и венгерские войска. Первый вал наступления должен был быть образован из части 13-й танковой дивизии (левый фланг) и частей 8-й кавалерийской дивизии СС «Флориан Гейер» (правый фланг). За ними должны были последовать (второй вал) части моторизованной дивизии «Фельдхеррнхалле» и 22-й кавалерийской дивизии СС. Третья волна состояла бы из раненых солдат, которые были в состоянии передвигаться сами. И только вслед за ними последовал бы обоз, на котором из окружения должны были вывозиться тяжелораненые. В этом случае из окружения должны были выйти около 10 тысяч гражданских лиц, которые в силу разных причин не намеревались оставаться в «советском» Будапеште.

К атаке первого вала должно было присоединиться около 10 машин (танков и броневиков) и 10 машин-амфибий марки «Фольксваген». Еще наступающих должны были поддержать три мотоцикла, которые стояли на вооружении у венгерских жандармов. Первый вал не был сплошной стеной. Наступавшие делились на группы по 30 человек, в каждой из которых должен был оказаться хотя бы один венгерский солдат, хорошо знающий местность. Как правило, это были венгерские зенитчики, которые до этого служили в Будайских лесах — немцы специально отыскали и подготовили их к наступлению.

Целью первой атаки должен был стать пункт, который располагался примерно в 2,5 километра от Сенной площади, откуда и начинался прорыв. Сбор всех частей, пошедших на прорыв, предполагался на горе Ремете, то есть в 21 километре от места, где стартовала операция. Отсюда вновь объединенная группировка должна была нанести удар в западном направлении, в обход Буды. Очередная цель находилась на западе в 10 километрах от немецкой линии фронта. При этом продвигаться пришлось бы по незаснеженной равнине, покрытой лесом, пашням и склонам, на которых возделывались виноградники. Чтобы не потеряться во время этого сложного марша, следующий пункт сбора была назначен в лесу, расположенном к востоку от Тиннье. Отсюда надо было нанести удар по советским позициям, прорвать их с тыла и выйти к немецкой линии обороны. Завершение прорыва планировалось на полдень следующего дня, то есть на всю операцию отводилось 18 часов! Перед немецко-венгерскими войсками была поставлена нереальная задача. Они должны были пройти 25 километров, вооруженные только легким стрелковым оружием, к которому явно не хватало патронов. Имелась некоторая надежда, что части группы армий «Юг» начали бы встречное движение и помогли бы прорвать советскую линию обороны, хотя бы на внешнем кольце окружения. Но для этого надо было хотя бы, как минимум, своевременно предупредить о планах. Однако это мешало установить пароль для опознания своих воинских групп: он звучал как «Гитлер — Гинденбург». План прорыва держался в такой секретности, что командиры дивизий узнали о нем в 14 часов, командиры полков в 16 часов, а командиры батальонов получили необходимые распоряжения только в 18 часов, то есть за два часа до начала операции.

Уничтожение не задействованных в операции транспортных средств и вооружений осуществлялось буквально накануне начала атаки. Венгерские офицеры ставились в известность о нем только в 18 часов. Немцы очень опасались, что их союзники-мадьяры тут же сдадутся в плен и все расскажут советской контрразведке. Единственное исключение являл собой Иван Хинди, который был посвящен в подробности плана в 16 часов.

Однако слухи о предстоящем прорыве стали курсировать еще вечером 10 февраля. Впрочем, это была очень размытая информация, лишенная каких-либо конкретных деталей. Некоторые из командиров немецких дивизий уже точно знали, что на следующий день им предстоит наступательная операция. Эта маленькая деталь указывает на то, что, скорее всего, существовали некие тайные приказы, которые были вручены высшим немецким офицерам накануне прорыва. Впрочем, сама тема выхода из окружения обсуждалась простыми солдатами уже как с неделю. В основном все сходились во мнении, что это было безнадежное предприятие — вырваться из кольца было очень сложно. Косвенным подтверждением предстоящего наступления стало массовое награждение, в том числе венгерских солдат и офицеров, которое происходило между 6 и 10 февраля 1945 года. Множество лейтенантов и майоров оказалось награждено Рыцарскими крестами. Венгерские военнослужащие представлялись к другим наградам. Старшие офицеры получали неожиданное «повышение». Так, например, Иван Хинди стал генерал-полковником, а Билльницер — генерал-лейтенантом. Среди солдат ходили самые невероятные слухи. Многие из них надеялись, что смогут достигнуть немецкой линии фронта «после марша длиной всего в несколько километров». Некоторые утверждали, что в месте прорыва находится только несколько русских патрулей, а потому они преодолеют 15–20 километров едва ли не бегом.

Когда был объявлен приказ о наступлении, один из офицеров-салашистов произнес следующие слова: «В Будакеси уже находятся немецкие части, которые пытались прорвать блокаду. Прорыв будет детской игрой. За «тиграми» уже следуют части СС, вермахта, Хонведа и боевые группы хунгаристов. Мы передохнем на верхнем течении Дуная, а затем нам на вооружение дадут чудо-оружие. И в пределах трех недель в нашей стране не останется ни одного русского».

Другие полагали, что в месте прорыва стояли румынские части, которые тут же обратились бы в бегство. Подобные иллюзии испытывали даже офицеры. За несколько часов до своей гибели генерал-майор Шмидхубер, командир 13-й танковой дивизии, говорил с отеческими нотками в голосе: «Нас не смогут остановить! А послезавтра мы уже уютно расположимся и пропустим по стаканчику!»

Подобные иллюзии испытывали и гражданские лица, которые несли с собой огромное количество ручной клади и даже везли детские коляски.

Однако трезвомыслящие солдаты прекрасно понимали, что, скорее всего, операция была обречена на провал. Это понимал и Пфеффер-Вильденбрух. А потому отнюдь не случайно он и оберфюрер СС Дёрнер отобрали 500 наиболее боеспособных полицейских и эсэсовцев, которые должны были прорваться в самом «безопасном» месте — у канала Ёрдёк-арко (Чертова канава). Советские войска контролировали эту территорию лишь в отдельных местах. Более того, они могли избежать самой сложной и кровопролитной начальной фазы прорыва. По сути, Пфеффер-Вильденбрух намеревался сбежать, предоставив остальные воинские части самим себе. Обстоятельство, что он хотел уклониться от ожесточенных боев, вполне соответствовало его характеру, который мы описывали несколько выше. Все это весьма негативно отражалось на моральном состоянии окружавших его солдат. Они словно заражались трусостью своего командира. А тем временем по приказу венгерское командование поступало в распоряжение 9-го горнострелкового корпуса СС.

На интуитивном уровне советское командование догадывалось, что окруженная группировка должна была пойти на прорыв. Не осталась незамеченной и подготовка к операции. Как ни соблюдали немцы меры осторожности, их активность не заметил бы только слепой. В срочном порядке советские войска стали возводить специальные оборонительные рубежи. Всего их было три. Первый возводился вдоль проспекта Маргариты, второй располагался приблизительно в 1,5 километра от здания новой больницы Святого Яноша. И, наконец, третья линия обороны проходила по горным склонам, примыкающим к Холодной долине. Советское командование было готово к тому, что первый рубеж обороны будет сметен в первые часы наступательной операции противника. Для отступления удерживающих его частей был подготовлен специальный путь отхода, который вел к улицам Бимбо, Тёрёквес, юго-восточным склонам горы Иоханнеса, малой вершине Швабской горы. При этом главной целью советских войск было окружение немецко-венгерской группировки, которая, продвигаясь на запад, обнажила бы свой тыл. По сути, это была «заманиха», которая бы позволила захлопнуть ловушку — то есть «завязать мешок», в который бы попали немецкие и венгерские части.

В непосредственной близости от Сенной площади и аллеи Олас расположились части 180-й гвардейской стрелковой дивизии. Именно они должны были принять на себя первый удар. Их поддерживало несколько танковых групп (в каждой группе находилось от 5 до 15 Т-34), которые заняли позиции вдоль улицы Бимбо и у здания (нового) больницы Святого Яноша. Чтобы облегчить советским войскам оборонительную операцию, было снесено несколько домов на площади Селля Кальмана и по улицам Ретек и Филлер. Подобная расчистка пространства в срочном порядке проводилась 9 и 10 февраля. В домах, которые были расположены за советскими позициями, не менее срочно были заделаны все окна и дверные проемы. Именно в это самое время Пфеффер-Вильденбрух, теряя драгоценные часы, раздумывал, идти ему на прорыв или нет. Чуть дальше в районе Даувага расположился советский танковый батальон, который в случае прорыва должен был закрыть путь к шоссе, которое связывало Тиннье и Пербаль.

Некоторые историки утверждают, что перебежчики сообщили все-таки советской контрразведке о готовящемся прорыве. Но маловероятно, что советское командование могло досконально знать о планах немецкого командования окруженной группировки. Кроме того, ни в одном источнике не упоминается ни имен, ни должностей этих перебежчиков, равно как и сам факт их существования. Эта догадка строится только на косвенных фактах и сведениях. Дело в том, что 10 февраля батальоны венгерских добровольцев, перешедших в свое время на сторону Красной Армии, были перекинуты в леса к востоку от Будакеси и район Варошмайора. Но данная передислокация произошла за несколько часов до того, как Пфеффер-Вильденбрух собрал военный совет. Советское командование не было уж настолько неопытным, чтобы не высчитать направление предполагаемого прорыва. Сами же действия советских войск говорили отнюдь не в пользу плана, утвержденного на военном совете у Пфеффера-Вильденбруха, — он был слишком предсказуемый. Никто из высокопоставленных советских офицеров, в том числе и сам Толбухин, ни минуты не сомневались, что немцы выберут самый короткий путь, шедший через леса. В пользу этого шага говорило то обстоятельство, что в лесу немцы смогли бы реализовать свое численное преимущество, легкое вооружение. К тому же здесь они не смогли бы столкнуться с советскими танками, которые могли действовать только на открытой местности.

Для непосредственной подготовки прорыва у немецко-венгерской группировки имелось весьма немного сил. На Сенной горе атаку должны были начать боевые группы, которыми командовали ротмистр Галлер, полковник Кюндигер, полковник Феришвари. Чтобы облегчить им задачу, за два часа до начала атаки за «линию фронта» было переправлено несколько групп немецких солдат, переодетых в штатское. Они должны были укрыться в домах, а после начала прорыва ударить в тыл советским частям, которые находились на передовой. Этот прием немцы позаимствовали у русских. В частности, именно так советскими войсками было захвачено здание южного вокзала.

При этом в составе 1-го венгерского армейского корпуса была создана специальная группа, солдаты которой были также облачены в гражданскую одежду. Не исключено, что она тоже принимала участие в подготовке прорыва. Кроме этого, существовала версия, что часть немецких групп начала атаку, будучи одетой в советскую униформу. Есть упоминания о том, что они должны были замаскироваться под советский конвой, который вел немецких пленников. Их задачей было уничтожение советских войск в районе площади Селля Кальмана. Впрочем, Пфеффер-Вильденбрух и другие офицеры, которые смогли выжить в те дни, позже не могли вспомнить никаких подробностей. Они лишь утверждали, что советские позиции должна была смести «Боевая группа Кюндигера». В советской и российской литературе также устоялось мнение, что прорыв начала именно эта группа.

Чтобы доказать «тезис о предательстве», некоторые немецкие историки прибегали к повторению достаточно стереотипных суждений: «В точности до секунды в 19 часов 30 минут русские открыли ураганный огонь по замку и его окрестностям. В то же самое время человеческая масса устремилась прочь от замка». Этот достаточно невнятный отрывок из чьих-то личных воспоминаний многократно приводится в немецкой литературе только с одной целью — доказать, что советскому командованию были известны даже мельчайшие детали плана прорыва.

Разумеется, подобные утверждения очень далеки от истины. Так, например, Кристиан Унгвари опросил более 20 участников тех событий, но никто не смог припомнить, чтобы накануне прорыва на них обрушился ураганный артиллерийский огонь. Но все припоминали, что советские орудия открыли огонь между 22 и 23 часами, то есть когда уже началась операция по прорыву кольца окружения. Из этих интервью следовало, что поначалу советские солдаты использовали только легкие минометы и свое стрелковое оружие. Единственным исключением стал эпизод, произошедший у Венских ворот. Там советская артиллерия прицельным огнем смогла уничтожить большую группу салашистов и солдат Хонведа, среди которых, кстати, был полковник Ферешвари. Но причиной обстрела, который произошел до 20 часов, стали слишком открытые действия венгров, которые, не скрываясь, вышли на достаточно открытое место. Советское командование могло предположить, где и в каком направлении будет осуществляться прорыв, но о точном времени начала операции оно не могло знать. За последние дни немецко-венгерская группировка предприняла более 20 вылазок, при этом каждая из них могла являться началом прорыва.

Глава 2 «Первый акт отчаяния»[8]

Положение остатков немецко-венгерской группировки на тот момент было весьма запутанным. В первую очередь это касалось южной части плацдарма. Цитадель на горе Геллерт была взята советскими войсками сразу же после полудня 11 февраля 1945 года. В атаке, которая должна была начаться от малой вершины горы Геллерт, принимало участие сводное венгерское подразделение, которое позже понесло огромные потери. Но после того, как контроль над горой Геллерт был утрачен, венгры оказались отрезанными от основных немецких сил. Этот венгерский отряд потерял связь и с солдатами Хонведа, которые располагались в Келенфёльде и окрестностях гостиницы «Геллерт». Несмотря на приказ Пфеффера-Вильденбруха, 10 февраля они отступили в кварталы на улице Фёш, которые были расположены ближе к замку. Сами же немцы покинули эти позиции вечером 10 февраля. Некоторые из очевидцев вспоминали, что некоторые из немецких солдат специально отстали в надежде вместе с венграми сдаться в советский плен. Они полагали, что это было меньшее из двух зол.

В часы перед началом прорыва линия фронта проходила вдоль улицы Хедьяли, а затем продолжалась по седловине между Солнечной горой и горой Геллерт. Несмотря на то, что пляж Рац, расположенный у подножия горы Геллерт, находился еще в руках немцев, реальная линия немецкой обороны в те часы начиналась у придунайской площади Дёбрентай и заканчивалась у Солнечной горы на улице Аттилы и улице Сако. Пустые склоны были ничейной территорией. Немцы контролировали и часть Солнечной горы. Это были улицы Мессарош и Хедьяли, которые простирались почти до самого южного вокзала. Общая линия обороны тянулась до улицы Мико, где она «впадала» в Кровавый луг.

Несколько немецких отрядов продолжали вести бои в домах Кольца Кристины, стоявших между улицами Марош и Борш. К этому моменту советские войска атаковали западнее Кольца Кристины, на территориях между южным вокзалом и Кровавым лугом. По словам очевидцев, несколько немецких и венгерских солдат оказались «запертыми» на верхних этажах здания почтамта на площади Селля Кальмана. Чтобы вызволить их, 10 февраля силами остатков батальона «Ваннай» и 12-й резервной дивизии была предпринята контратака. Венгерские солдаты смогли проникнуть в здание почтамта, но их сил явно не хватало, чтобы выбить из него красноармейцев. Провалом закончилась и вторая контратака. В итоге после начала прорыва почтамт предпочли поджечь. Сопротивление советским частям оказывала и еще одна группа, которая оказалась блокированной между улицами Фень и Клара. Ее отличало то, что она смогла сохранить телефонную связь с почтамтом!

Дальше фронт проходил по Сенной площади, тянулся вдоль проспекта Маргариты до моста Маргариты. На этом участке немцы и венгры перед прорывом предпринимали только мелкие вылазки. Открытость набережной для артиллерийского огня вообще не позволяла передвигаться большим группам.

11 февраля в 20 часов первые штурмовые группы приступили к прорыву. Капитан Гельмут Фридрих вспоминал об этих часах: «Внезапно минометный огонь обрушился на узкие переулки города… Постепенно обстрел усиливался. В воздухе носилось какое-то беспокойство. Слышались отрывистые команды. Крыши домов освещались сигнальными ракетами. После того как ракеты гасли, в переулках вновь наступала непроглядная тьма. Со всех сторон солдаты устремлялись только на север. И вновь минометный обстрел. Каждый пытается найти вход в дом, чтобы укрыться от него. Снова звучат команды. Гибнут товарищи. На тесных улочках усиливается толкотня. В кромешной тьме все продвигаются вперед буквально на ощупь. Где-то впереди узкие переулки вышли на широкую и красивую улицу — это был проспект Маргариты, по которому проходила наша линия обороны. Прорыв должен был начаться там, где в каждом окне наготове нас поджидал русский. Там, где проспект расширялся, образуя транспортный узел, — должны были совершить наш жест отчаяния. Это место называлось по-венгерски Сена-тер, то есть Сенная площадь… Наша атака начиналась в самых не предназначенных для этого условиях! Для командиров общевойсковых частей это было удручающей попыткой к бегству, животным порывом спасти свою жизнь, актом отчаяния. На тот момент солдаты повиновались только инстинкту самосохранения. Никто не обращал внимания, что происходит в стороне. Между узкими зазорами в строю домов с обеих сторон раздаются отблески. Можно подумать, что идет мирная жизнь, а это играют огнями витрины и рекламные вывески. Но на самом деле это разрывы гранат, огонь автоматных очередей и сигнальных ракет, которые взлетают в небо. Именно там находится передовая. Теперь даже Кулике и его адъютант попадают под власть животных инстинктов. Каждый ревет «вперед»! Справа и слева люди также одержимы желанием как можно скорее прорвать кольцо окружения. Они ведут себя как скоты, толкаются локтями, шагают по трупам, пинают раненых».

В воспоминаниях обершарфюрера СС Вилли Града сохранился такой отрывок: «Мы неистово ищем свободное место. Вокруг раздается треск и шум. Мины рвутся перед нами, за нами и среди нас. Грохочут взрывы гранат, раздается пальба из пулеметов, тарахтят автоматы, щелкают винтовочные выстрелы. Кругом огонь. Времени на раздумье совсем не остается. Страх и мужество уступают место слепому желанию выжить. Передо мной встает горящий танк. Значит, впереди находится орудие, которое ведет огонь по этой человеческой массе. Оно бьет прямой наводкой. Подобно леммингам, сталкивающим друг друга в море, толпа рвется вперед. Никакой дисциплины, никакого рационального поведения. Только вера в свою судьбу».

На ведущей к Сенной площади улице Ошстром собрались жившие там солдаты из батальона «Ваннай». Все их вооружение состояло из белой, недавно постиранной рубашки, вещевого мешка, в котором лежало немного шоколада, водки и шпика, стальной шлем и несколько ручных гранат. У кого-то имелись в наличии советские автоматы. Эти люди считались везунчиками, так как они не знали проблем с патронами. В крайнем случае, боезапас можно было пополнить за счет убитых красноармейцев. Один из них, венгр Эрвин Галантай, вспоминал: «Трое из нас безупречно говорили по-русски. Одним был немец, долгое время живший в Бессарабии. Двое других — солдаты из «Ванная», несколько лет проведшие в русском плену[9]. Они с командирами групп устремились к противотанковому рву, где пытались заговорить с русскими. Судя по всему, им удалось усыпить их внимание и перебить патруль. Раздалась команда: «Может следовать вторая группа!» Но тут начался форменный ад. По нам был открыт огонь из минометов, пулеметов, автоматов — всего, что могло стрелять. Но все-таки второй группе удалось прорваться к зданию почтамта, где их поджидали несколько солдат из батальона «Ваннай».

Попытка деблокирования Будапешта во время операции «Конрад III». 18–27 января 1945 года

Некоторые оставшиеся в живых утверждали, что с советских позиций через динамик транслировалась песня, бывшая некогда шлягером. Это был некий психологический прием, так как в песне содержались следующие строки: «Твой побег бесцелен, твой бег не приведет ни к чему, все равно ты никуда не скроешься». В перерывах между очередным запуском этой песни по-венгерски объявлялось: «Мы знаем, что приближаетесь! Мы уже ждем вас!» А на улицах Баттхьянь, Иартарй, Фарфок и Оштром скопилась огромная толпа людей. Возникала давка. Еще не началась атака «первого вала», как на улицах скопилось около 10 тысяч человек. Большинство из них должны были покинуть свои укрытия много позже. Но они толпились и, по сути, мешали началу прорыва. С самых первых минут осуществления план Пфеффера-Вильденбруха потерпел неудачу. Все шло не так, как было задумано.

Сенная площадь и площадь Селля Кальмана освещались бесконечными ракетами. Первые ряды наступающих были просто скошены пулеметным и автоматным огнем. Участник этих событий вспоминал: «На Сенной площади и площади Селля Кальмана по нам был открыт сильный артиллерийский и минометный огонь. Мы тут же стали нести огромные потери. Прорыв остановился. Многие скользили и падали на лед, покрывавший Сенную площадь. Нам удалось укрыться между домами. За это время был обнаружен и уничтожен укрывшийся у здания ресторана «Тёрёкбастия» русский минометный расчет. В эти минуты невольного замешательства сзади стали напирать новые подразделения. Прорыв был направлен в сторону нового здания больницы Святого Яноша».

Алайош Вайда в те часы прорывался от площади Селля Кальмана в направлении улицы Хаттью. «То, что я там увидел, не умещалось в моей голове. Площадь была освещена бесконечным количеством разрывов и выстрелов, прожекторов и ракет. Казалось, настал день. Трассирующие пули летали со всех сторон. Гранаты взрывались то тут, то там. Не будет преувеличением, если я скажу, что мне пришлось пробираться по горам трупов».

Между деревьями Варошмайорского парка солдаты могли продвигаться вперед, только перепрыгивая от ствола к стволу. Атака, предпринятая «боевой группой» полковника Кюндигера, захлебнулась в крови. Только последующие три атаки смогли не сломить, а несколько отодвинуть линию советской обороны. Почти все, кто принимал участие в «первой волне», погибли между почтамтом и Варошмайором.

Уцелевшие немецкие и венгерские танки, равно как несколько бронетранспортеров, судя по всему, смогли прорваться по улице Варфок. По крайней мере очевидцы уверяли, что видели на ней во время ночного боя три венгерских танка. Эти бронированные машины, под завязку нагруженные боеприпасами и медикаментами, смогли углубиться на 2–3 километра в глубь советских позиций, но потом они были подбиты. Некоторые из машин были уничтожены непосредственно перед немецкой линией фронта. Другая бронетанковая группа (3 танка и несколько бронетранспортеров) попыталась прорвать советскую оборону на Варошмайорской улице. Но и здесь не обошлось без казусов.

В топливный бак танка, которым командовал Эрнст Келлер, неизвестными диверсантами оказался залит сахарный сироп. В итоге машина не завелась, и ее пришлось бросить. Находившийся перед этим танком бронетранспортер попытался снести баррикаду, воздвигнутую на Варошмайорской улице. Стоило ему только наехать на укрепление, как он сразу же был поражен бронебойным снарядом. Все находившиеся в бронетранспортере люди погибли. Стало ясно, что прорыв по данной улице был невозможен. Расположившиеся у нового здания больницы Святого Яноша советские солдаты, используя тяжелую артиллерию, нанесли огромные потери идущим на прорыв немцам. Продвижение по этой улице долгое время было неосуществимым, пока внезапно артиллерийские расчеты не уничтожил неведомо откуда появившийся немецкий танк.

Советские танки, которые заняли позиции в Варошмайорском парке, у больницы Святого Яноша и у Будадьендье, включились в бой не сразу. Они атаковали прорывающихся немцев и венгров только в 21 час, то есть час спустя после начала операции. В принципе советские танки можно было вывести из строя фаустпатронами, которые имелись в наличии в Будайском замке. Но идущие на прорыв солдаты могли нести с собой в лучшем случае 6–7 килограммов вооружений, то есть винтовку, автомат с семью магазинами к нему и несколько ручных гранат. Можно было оставить стрелковое оружие и захватить с собой пару фаустпатронов, но на это никто не решился. Почти никто не взял в атаку пулемет, так как для его использования требовался второй человек, который нес бы с собой ящик с патронами и пулеметные ленты. Недостаток тяжелого вооружения немцы стали ощущать, уже пройдя несколько километров, когда к концу стали подходить патроны к обычному стрелковому оружию.

Капитан Вацек, начальник штаба 1-й венгерской танковой дивизии, дал много позже детальное описание тех событий: «Штаб дивизии вместе с 30 солдатами из саперно-штурмового отряда попытался пойти на прорыв. Вооруженные пистолетами-пулеметами, сначала мы сунулись на площадь Мехварт. Но из-за сильного заградительного огня проход через нее оказался невозможен. Мы вернулись на улицу Баттхянь. После этого через Сенную площадь мы направились на улицу Ретек, где уже огнем было объято два танка. Опасаясь, что в танках рванет боекомплект, мы скрылись на углу в мясной лавке. Там командир дивизии полковник Янош Вертешши разочарованно вздохнул: «Сегодня не мой день». Вероятно, он подумал о возможном пленении. 24 часа спустя он застрелится. 30 лет назад он был летчиком. Он совершил вынужденную посадку, не дотянув до венгерских позиций. В итоге он три года провел в русском плену, из которого смог сбежать только в 1918 году».

Между 22 и 23 часами боевая группа достигла начала аллеи Лoac. Но широкая улица с двумя полосами движения оказалась полностью забита прибывавшими с площади Селля Кальмана солдатами. Здесь было много гражданских лиц. Среди них были старики и молодые матери, которые пытались пробиться сквозь толпу с детскими колясками.

Вацек вспоминал: «Вдруг с Пашаретской улицы вывалилось три танка, которые открыли огонь осколочными снарядами по толпе. От них до рвавшихся вперед людей было около 400 метров. Каждый выпущенный снаряд забирал с собой по 8–10 людей. Тот, кто пытался спрятаться, должен был в буквальном смысле слова идти по упавшим людям, которые заходились в истошном крике. Людская масса пыталась найти убежище в сгоревших домах. Танки все-таки удалось подбить из фаустпатронов. И толпа с криками «Ура!» вновь ринулась вперед. Это была форменная мясорубка, которая превращала людей в фарш. Впереди опять появились советские танки. И опять началась бойня. Те, кому посчастливилось выжить, панически бежали на улицу Филлер, откуда устремлялись на север».

Ценой неимоверно огромных потерь «первой волне» наступающих (около 1000 человек) все-таки удалось прорвать позиции, которые удерживали части 180-й пехотной дивизии. Человеческие тела «ковром» покрывали улицы и площади. Человеческая масса катилась до самого Будадьендье, где она натолкнулась на мощный советский заградительный огонь. Продвижение вперед опять застопорилось. Кошмарные жертвы были принесены для того, чтобы продвинуться вперед лишь на 2,5 километра! При этом количество жертв так сильно шокировало солдат, которые должны были наступать «второй волной», что многие из них отказывались идти вперед. В темноте возникла давка. Многие падали и были просто до смерти затоптаны, не имея возможности подняться. Передние ряды часто останавливались, а задние напирали.

Боевые группы «второй волны» скапливались на улицах, примыкающих к Сенной площади. Подобное стояние продолжалось несколько часов. Нарастали паника и хаос. Многие из солдат, которые должны были участвовать в «первой волне» наступления, еще не покинули своих позиций. Многие не могли достигнуть установленного места сбора. Каждая подобная неорганизованная атака заканчивалась огромными потерями.

Захваченные территории не «зачищались», что еще больше затрудняло прорыв. Русские солдаты искусно прятались на верхних этажах домов, откуда при первом же удобном случае начинали обстрел. Им даже не приходилось целиться, пули и гранаты в любом случае попадали в цель. На стиснутых в узких улочках людей вновь посыпались мины. Обстрел с каждой минутой нарастал. В панике многие солдаты бросали оружие и пытались сдаться в плен. Но это почти никому не удавалось. Очевидец вспоминал: «По всей длине улицы, у каждой стены лежали тела мертвых и раненых. Отовсюду летели стоны, ругань и просьбы: «Пристрели меня, приятель! Ну, пристрели же». Иногда и вовсе жалобные: «Не будь бессердечным! Там у меня на левом боку кобура с пистолетом. Достань его и застрели меня. Я сам не могу — у меня оторвало руки…»

Это были воспоминания санитара, пробиравшегося между домов, на месте которых после войны была возведена Московская площадь. Его заданием было прорваться в «третьей волне» с группой легко раненных солдат. Но почти все из его подопечных предпочли разбрестись и спрятаться в домах — они не хотели гибнуть.

Тело погибшего немецкого солдата. Он не успел сдаться в плен

Между 22 и 23 часами «вторая волна» прокатилась через Сенную площадь и по проспекту Маргариты. Эрнст Швайцер так вспоминал о событиях, происходивших на Сенной площади и улице Лёвёнхаже. «Мы смогли продвинуться вперед на 300–400 метров в западном направлении, где попали в толпу бесчисленных солдат, искавших укрытия за зданиями амбаров. Прячась за ними, они пытались двигаться вперед. Мы оказались в самом пекле передовой. Мы застряли у угла одного из зданий. Отсюда видно, что несколько советских пулеметов и пушек простреливают все свободное пространство. Вся дорога впереди усеяна множеством трупов и телами раненых. Буквально перед нами лежало с дюжину мертвецов. Все они были убиты, когда пытались выйти из-за угла… Мы кричим на напирающих сзади солдат. Я поднимаю руку и кричу: «Тихо!» Затем мы срываемся с места. По нам лупят из пулемета, но мы удачливы. За несколько секунд мы покрываем расстояние в 300 метров. Теперь мы оказываемся в узком переулке, который образован 5- и 6-этажными зданиями. Но тут раздалась пулеметно-автоматная пальба. Нас обстреливают с верхних этажей. Мы наугад палим наверх, но кто знает, где укрылся враг?»

Командир 13-й танковой дивизии, генерал Шмидхубер был убит непосредственно при переходе с Сенной площади на улицу Ретек. Его тело вместе с телами многих немецких солдат так и осталось лежать в противотанковом рву на улице Оштром. Август Зеендер, командир 22-й кавалерийской дивизии СС, потерял во время этой операции ногу, после чего застрелился. Покончить жизнь самоубийством ближе к утру предпочли бригаденфюрер СС Иоахим Румор, командир 8-й кавалерийской дивизии СС, и три приближенных к нему офицера. Все улицы Буды были завалены телами раненых, которые молили пристрелить их.

Неоднократно паника вспыхивала и в рядах красноармейцев. В итоге в линии советской обороны периодически возникали бреши. Почти все улицы Буды, ведущие на северо-запад, были забиты обозами с ранеными. Несколько немецко-венгерских боевых групп смогли воспользоваться этой ситуацией. Приблизительно в 23 часа генерал-лейтенант Билльницер смог достигнуть Сенной площади. Очевидец вспоминал: «Здесь нашему взору предстала чудовищная картина. Когда я упоминаю группу, то нужно подразумевать людей, которые то стихийно объединялись, то так же внезапно расползались по соседним улочкам. В темноте дядя Билли[10] со своим адъютантом были единственными людьми, за которыми я постоянно следовал. Посреди Сенной площади полыхал танк. Судя по эмблеме на его борту, это был немецкий танк. Пламя, вырывавшееся из машины, освещало все вокруг, так что можно было разобрать все детали шедшего боя. Многие пытались скрыться в направлении аллеи Олас. Повсюду валялись трупы и обгоревшие остовы машин. Сначала мы достигли улицы, которая вела к аллее. К стенам домов прислонялись многочисленные раненые немцы. Кто-то из них кричал, кто-то просил закурить, чтобы было проще справиться с болью. От них я узнал, что прорыв не удался. Подтверждением этого было огромное количество трупов. Но в то время было относительно спокойно. Можно было даже разобрать шум едущих где-то танков и отдельные выкрики немецких солдат».

На площади Мехварт советские войска смогли отбить последнюю немецкую контратаку. Они вели огонь по домам, стоявшим на проспекте Маргариты. Одна из противотанковых пушек разместилась прямо в помещении бывшего кафе. Боеприпасы к пушке подносили специально мобилизованные гражданские лица. Так продолжалось до тех пор, пока немцы не продвинулись немного вперед. Обзор из здания кафе не позволял вести эффективный огонь, а потому советские артиллеристы отступили, оставив пушку без затвора. Используя заминку, немецкие и венгерские солдаты, а также некоторые гражданские лица побежали в направлении улицы Филлер и Розового холма. Там они могли укрыться в небольших перелесках.

Советские части попытались перехватить бегущих у Будадьендье, Вираньоша и улицы Тёрёквеш. Часть немецких отрядов (в первую очередь боевые группы 22-й кавалерийской дивизии СС) смогли уклониться и заняли малую вершину Швабской горы, а также прилегающие к ней улицы Норимафа, Матьяш-кирай, Бела-кирай, Кёльтё. Ими же было также захвачено пространство между улицами Иштенхедь и Ленарт. Но часть из отступавших заблудилась и попала на улицу Хювёшфёльдь, где они оказались запертыми в ловушке.

Бригаденфюрер СС Август 3еендер

Швайцер вспоминал: «Мы нашли укрытие у входа в один из дворов. Судьбе было угодно, чтобы здесь через несколько минут собралось большое количество офицеров из штаба дивизии. Большая часть из них, пытаясь отогреться, направилась в подвал. Там они застали сидящую при свете свечи старушку, которую попросили показать их место пребывания на карте города… Меня же мучили боли от моего ранения, а потому прохаживался туда-сюда по двору. В этот момент явился старший лейтенант Леманн, у которого нашел пакет с бинтами. Он присоединился к нам. С трудом стягиваю с себя перчатки. Я замечаю у входа во двор шатающегося эсэсовского офицера. Он говорит: «Я тяжело ранен. Скоро умру». Я спрашиваю его, откуда он прибыл. Он говорит, что пробовал пробраться проулком на левом фланге, но там все были убиты. Он шел с группой в 30 человек. Никому не удалось прорваться».

Ближе к полуночи бои в окрестностях Сенной площади и плошади Селля Кальмана стали затихать.

Обгоревшие остовы машин еще долго «украшали» улицы послевоенного Будапешта

«Несколько часов спустя, когда мы с дядюшкой Билли еще раз вышли на Сенную площадь, то там скопилась большая толпа, которая инстинктивно пыталась направиться тем же самым путем, что и предполагал план прорыва. Мы присоединились к более компактной группе. Единого командования не было. Движение по площади не было равномерным. Можно было выделить несколько потоков, которые иногда были направлены совсем в разные стороны. В ночи они брели куда-то, по всей видимости, не имея ни малейшего понятия, зачем они делают это. Насколько я помню, мы с дядей Билли и его адъютантом достигли улицы Бимбо. Вдруг мы услышали лязг гусениц танков — вокруг внезапно все утихло. Мы тут же бросились на землю поближе к забору или стене дома, чтобы нас никто не заметил. Там было очень темно. Лязг траков становился все громче и отчетливее, пока, наконец, машины с жутким грохотом не промчались мимо нас. На этот раз наше ощущение, что советские танки были абсолютно слепыми в темноте, подтвердилось. Их использование в ночи и сумерках едва ли могло увенчаться успехом».

Но не все немецкие офицеры растерялись в этом кровавом хаосе. Гельмут Вольф, позже продолживший свою службу в бундесвере в чине полковника, а тогда еще бывший подполковником дивизии «Фельдхеррнхалле», осознал, что прямолинейное движение вперед по аллее Олас было невозможно. Тогда он отдал приказ своему батальону прорываться к Кровавому лугу, а затем по улице Кекгой. Прорыв в столь неожиданном месте увенчался успехом. Немецкие солдаты смогли прорвать советскую линию обороны, не встретив серьезного сопротивления. В сумерках они смогли Добраться до большой вершины Швабской горы, за которой Уже лежала деревня Будакеси. Здесь немецкий батальон смог объединиться с еще одной большой группой отступавших, которая насчитывала около 2 тысяч человек. В итоге общая численность этой боевой группы составила 3 200 человек.

Количество нахлынувших солдат, которые пытались вырваться из окружения, шокировало многих красноармейцев. Особое изумление у них вызвал животный фанатизм, с которым немцы и венгры, несмотря на колоссальные потери, пытались двигаться вперед. Именно этим объяснялась паника, возникавшая в советских частях — то тут, то там. Об этих событиях было записано в дневнике Юдит Лихтенберг, которая была задержана частями НКВД. В ту ночь она пыталась прорваться от поля Леопольда в направлении больницы Святого Яноша.

«На улице Кутфельд скопилась огромная орава солдат. В итоге нам пришлось долгое время простоять у высокого забора одного из самых прекрасных загородных домов. По своим размахам сцена была достойна киностудии MGM. Лошади ржали и вставали на дыбы. Они пугались воющих сирен. Орущие солдаты пытались вытолкать из снежных завалов застрявшие автомобили. Через всю эту массу подобно слонам пробирались грузовики. На этой узкой и кривой улочке все эти неизвестные мне люди, лошади и машины создавали ужасную сутолоку. Я смотрела сверху на всю эту сцену, в которой правили страх, ужас и ненависть… После того как толпа рассосалась, разбившись на отдельные группы, мы смогли достичь улицы Бела-кирай. А затем по путепроводу добраться до железной дороги. Мы не достигли нашей цели — добраться до Фаркашрета (Волчьего луга). То тут, то там мы видели огоньки от выстрелов из вражеских винтовок. Однако это меня уже не беспокоило — я привыкла к выстрелам. В итоге я прибилась к длиннющей колонне, которая стояла в ожидании чего-то. Огня от выстрелов больше не было видно, я только слышала винтовочные щелчки. Но внезапно выстрелы стали раздаваться очень близко. Раздались немецкие фразы. Кто-то кричал по-немецки: «Здесь, здесь!» Петер, который шел рядом со мной и постоянно потирал ладони от холода, не взглянув даже на меня, бросился на землю и попытался укрыться за легковым автомобилем. «Смешно, — подумалось мне, — каким жалким трусом ты оказался». Отдельные хлопки выстрелов сменились треском залпов. Советские солдаты, которые бежали вперед, резко стали отступать. Я поняла, что они были больше знакомы с войной, чем я… Я натолкнулась на сержанта, который крикнул по-русски: «Девочка, пошли» — и схватил меня за руку, потащив назад. Мы бежали до следующей усадьбы, где и остановились. Мы оказались на опорном пункте. И тут я поняла, что мне, девушке, одетой в гражданское платье, шляющейся среди ночи по полю боя, надо бы объясниться. Мне стало страшно обидно. Я крикнула ему: «Стой, русский солдат. Пуф-пуф германцев». Очевидно, он понял, что я требовала от него, чтобы он отстреливался. И этого от него требовала я, советская пленница! Он ответил: «Я не командир». Я крикнула ему, перебивая шум боя: «Вы не командир. Я командир!» Я хотела организовать оборону. Но что мы могли сказать закаленным в боях солдатам, которые прошли сквозь бои на Волге и Дону, здесь, на улице Бела-кирай? Сержант оттолкнул меня в сторону и сказал: «Паника!» Я тоже видела, как распространялась паника. Рядом со мной ругался тип в меховой шапке. Немцы были очень близко. Они приближались шаг за шагом. И колонна советских солдат, отвешивая проклятия, отступала. Многие бежали как только могли. Я потеряла из виду сержанта, когда меня за руку схватил фронтовой повар. Мы бежали до тех пор, пока я, обессилевшая, не упала лицом в снег. Передо мной возникло колесо автомобиля. Я закричала. Мой крик услышали. Распахнулась дверь — из нее выглянул офицер. Он о чем-то поговорил с поваром. После этого повар отнес меня к ближайшему дереву и прислонил к его стволу. Затем он услышал из движущейся толпы крик: «Пошли», и растворился в ней… После того, как мы достигли Будакеси, я обернулась на улицу Куреклеши, и мне предстала странная картина. Красная Армия отступала в направлении деревни. Солдаты шли в три ряда… Это походило на форменное бегство».

По словам очевидцев, у подножия Будайских гор утром висел густейший туман. Именно под его прикрытием рвущиеся из кольца окружения солдаты смогли продвинуться к Швабской горе. Оттуда они направились к северу в направлении гор Лато и Хармашхатар. Из города в этом направлении удалось вырваться 16 тысячам человек.

Глава 3 Путь по Чертовой канаве

План прорыва, утвержденный Пфеффером-Вильденбрухом, предусматривал, чтобы штабы немецкого и венгерского корпусов в сопровождении ударной группы оберфюрера СС Дёрнера, состоящей из 500 человек, а также часть зенитчиков и немецких летчиков, под землей, миновали канал Чертова канава. Наружу они должны были выбраться уже в 2 километрах за линией советской обороны. Вход в этот подземный ход находился поблизости от так называемого «большого замкового туннеля» в 2 километрах перед советскими позициями. То есть общий путь под землей должен был составить около 4 километров.

Известный своими симпатиями к немцам комендант Будапешта Иван Хинди в 15 часов лично пришел к Пфефферу-Вильденбруху. Позже на допросах он показал: «Так как 11 февраля установленные нормы продовольственного снабжения подходили к концу, то я хотел бы поговорить с Пфеффером-Вильденбрухом. На основании имевшейся договоренности, которая была заключена нашими адъютантами, в 3 часа дня я пришел к Пфефферу-Вильденбруху. Прежде чем я начал излагать свою просьбу, он стал сам говорить со мной. Он сообщил, что пригласил меня для того, чтобы обсудить два предписания. Одно касалось того, что прорыв должен был начаться в 7 часов вечера этого же дня. Я ответил, что нахожу странным, что со мной обсуждаются подобные вопросы, так как раньше такого не было. До этого мое мнение вообще никого не интересовало. Наши венгерские части были подчинены немцам. Он заявил, что часть вопросов обсудил со своими командирами дивизий накануне вечером. А так как продовольствие заканчивалось, то надо было что-то предпринимать. Я повторил еще раз, что если со мной хотели согласовывать подобные вопросы, то надо было, по крайней мере, заблаговременно предупреждать об этом. Поскольку до начала прорыва оставалось чуть больше трех часов, то я не был уверен, что смогу принять все необходимые меры».

Последующие события можно восстановить при помощи воспоминаний Ференца Ковача. Он писал: «После этого Иван Хинди созвал всех офицеров в моем кабинете. Он заявил, что не обязывает никого принимать участие в прорыве. Он также заявил, что советская оборона должна быть прорвана к 23 часам. Он сам присоединится к немецкой группе, которая будет выходить из окружения. И если ни у кого из присутствующих не будет возражений, то он взял бы с собой свою супругу. (Возражений не последовало.)».

Генерал-лейтенант Билльницер, который должен был вместе с немцами уходить подземными путями через Чертову канаву, встретился со своими солдатами незадолго до начала прорыва. Когда он узнал, что им предстоит прорываться по земле, а именно от площади Селля Кальмана, то тяжко вздохнул: «Было бы лучше, чтобы вы уходили через канал». Затем он направился к Ивану Хинди и заявил, что остается со своими солдатами. Он не скроется бегством, не бросит их на произвол судьбы и будет вырываться путем, достойным настоящего солдата.

Йожеф Паулич, кандидат в офицеры, служивший в венгерском Генеральном штабе, вспоминал о тех оптимистичных настроениях, которые царили накануне начала прорыва. «Штат венгерского штаба, служащие немецкого штаба мечтали, что, выйдя из коллектора[11] у военной академии, они встретят прорвавшиеся сквозь советскую оборону части. А через какие-нибудь несколько дней им всем дадут отпуск. И они, начиная от простого солдата, заканчивая высокопоставленными офицерами, будут валяться где-нибудь на пляже».

Многие бежали от действительности и ничего не хотели слушать про предстоящие трудности. Но сам генерал-полковник Хинди предвидел возможный конец этой операции. Он наблюдал за всем происходящим с апатией. Офицер венгерского штаба Карой Борбаш вспоминал об этих моментах: «Я встретил его буквально перед самым началом прорыва, без четверти 8, когда уже формировались ударные группы.

Это была странная сцена. Завернутые в красные одеяла нилашисты забирались в венгерский танк. Хинди безмолвно наблюдал за всем происходящим. Я спросил: все идет правильно? Он не дал никакого ответа, а только попрощался со всеми присутствующими: «Да пребудете вами Всевышний. Желаю солдатского счастья…»

Подземный марш-бросок начался в 23 часа. Первой по тоннелю шла ударная группа оберфюрера СС Дёрнера, 500 человек которой должны были расчищать дорогу и гарантировать прикрытие. Ференц Ковач вспоминал: «Штаб венгерского корпуса следовал сразу же за Пфеффером-Вильденбрухом. Самой первой шла ударная группа. Солдаты тащили на себе фаустпатроны, пулеметы, минометы и прочее тяжелое оружие».

Паулич так описывал начало этой операции: «Я получил две копченые отбивные котлеты, два килограмма сахара, две буханки хлеба, немножко риса, колбасу-салями, маргарин и походную флягу с водкой. Но из всего этого изобилия, к сожалению, я смог захватить с собой только небольшую часть. Мне пришлось нести с собой и многое другое… Насколько я помню, вход в коллектор сточных вод располагался в доме № 97, который находился рядом с выходом из замкового туннеля, где-то на удалении 200–300 метров от Кольца Кристины. Этот небольшой отрезок мы пробежали под сопровождением рвущихся гранат и мин. Наконец, мы пробрались в подвал дома, из которого мы достигли канала, который шел на глубине нескольких метров под землей. Ширина этого сооружения была где-то 1 метр. Сам же канал являл собой трубу диаметром метра в три. К счастью, мы захватили с собой несколько свечей, которые смогли хоть как- то разорвать эту адскую тьму. Я думаю, что мы продвигались вперед еще медленней, чем это делают альпинисты в Альпах. Иногда мы проходили мимо лестниц, ведущих наверх. Выходы из коллектора были закрыты чугунными крышками. Сквозь них можно было расслышать разрывы снарядов и гранат. Наверху шел бой».

Но мысль пробраться за советскую линию обороны по подземному каналу пришла в голову не только штабным офицерам. В трубе уже оказалось несколько «самозваных» групп. Было бы наивно полагать, что никто не попытался бы укрыться в канализации.

Штабной врач Хюбнер вспоминал о хаосе, который возник в подземной трубе: «в большом замковом туннеле я стал понимать, что нам вряд ли удастся ускользнуть. Какой-то штабной офицер с несколькими солдатами пытался прорваться по подземному ходу от берега Дуная к Будакеси. Люди рвались в трубу с безумным, почти звериным рычанием. Я не видел больше этих солдат».

В силу того, что в трубе оказалось множество людей, уровень воды в ней стал расти. В итоге продвигаться вперед становилось все труднее и труднее. Один из очевидцев вспоминал: «Люди избавлялись от своей тяжелой ноши. То тут, то там стали встречаться брошенные вещмешки и ранцы». Паулич подтверждал эти слова: «В воде плавало множество вещей: какой-то инвентарь, каски, походные фляги, ручные гранаты, фаустпатроны — все это мешало идти вперед. В одном месте мы натолкнулись на труп женщины. Я не знаю, как он оказался там, но, судя по одежде, она принадлежала к так называемому высшему свету. На вид ей было 40 лет. Полная, белокурая. На ней была хорошая кожаная куртка, шелковые чулки и светлые ботинки на высоком каблуке. Перед смертью она судорожно сжимала в руках свою сумочку».

Многие не смогли пройти весь путь по Чертовой канаве и в какой-то момент покинули трубу. Так поступил полковник Линденау, начальник штаба 9-го горнострелкового корпуса СС, который вылез на поверхность в районе гостиницы «Кёрёсалло», которая располагалась приблизительно в одном километре за передовой. Там он присоединился к одной из боевых групп. Но почти сразу же после этого он был захвачен в плен. Его пост автоматически перешел к обер-лейтенанту Вольфгангу Бецлеру, который до этого заполнял журнал боевых действий 9-го корпуса СС. Он достиг домов по улице Лабане, где сжег журнал боевых действий, чтобы он не попал в руки советских солдат.

Стало уже светать, когда первая группа все-таки смогла добраться до выхода из Чертовой канавы. Часть немцев свернула в одно из ответвлений от «магистральной линии». Они направились от Будадьендье в направлении Будакеси. Этим путем направился и сам Пфеффер-Вильденбрух. Судя по всему, он принял это решение после того, как ему стало известно, что солдаты из ударной группы Дёрнера не могли продвинуться вперед в направлении военной академии Бойай.

«Русские предприняли очень сильную контратаку, которая была поддержана артиллерийским и минометным огнем. Результатом ее стало то, что солдаты группы «Дёрнер» постепенно оказались загнаны обратно в Чертову канаву. Положение становилось критическим. Артиллерийский и минометный огонь усиливался с каждой минутой, разрывы снарядов и мин можно было слышать даже внутри канавы. Тогда Пфеффер-Вильденбрух отдал приказ: «Всех эсэсовских офицеров к обергруппенфюреру! Быстро! Передать по цепочке!» После этого эсэсовские офицеры стали пробираться к Пфефферу-Вильденбруху».

Немецкий командующий будапештской группировкой решил не дожидаться ни своих венгерских союзников, ни протискивающихся к нему эсэсовских офицеров. Последние не смогли бы последовать за ним в любом случае. Они были оттеснены в ответвление канала, которое шло под Будакесийской улицей. Высокий уровень воды фактически не позволял продвигаться вперед. Только немецкий штаб во главе в Пфеффером-Вильденбрухом смог подняться на поверхность. После того, как выбравшиеся наверх немцы проделали путь в несколько сотен метров, Пфеффер-Вильденбрух с 15 солдатами укрылся водном из домов Будакеси. Советские солдаты обнаружили их уже около полудня.

Пфеффер-Вильденбрух и Линденау арестованы красноармейцами

Офицер 297-й стрелковой дивизии вспоминал об этом эпизоде: «Во время боя задом мы послали к врагу гражданское лицо, которое должно было передать ультиматум. Чтобы подкрепить свои требования мощным «аргументом», мы установили как раз напротив дома 45-миллиметровое противотанковое орудие. Им командовал старший лейтенант М.И. Загорян. Из дома мы получили ответ. Немцы были согласны сдаться в плен только на следующих условиях:

а) мы должны были гарантировать им жизнь;

б) их капитуляцию должен был принимать советский офицер в звании, как минимум, майора.

Майор Скрипкин, командир батальона химической защиты дивизии, написал пальцем, обмакнутым в чернила, что он как майор готов был принять их капитуляцию».

Аналогичным способом был взят в плен и раненый оберфюрер СС Дёрнер.

Советские солдаты наблюдали не за всей Чертовой канавой, что позволило нескольким солдатам вырваться из нее в районе военной академии Бойай. Несколько других вылезли наружу на подходах к Будадьендье. Один из выживших вспоминал: «В целом воздух был чистым. Все вокруг было занято врагом, но он не думал о безопасности. «Офицеры, вперед!» Несколько решительных офицеров уже давно были в первых рядах сражающихся. Но были и другие, чье сердце замерло в пятках. Они шли самыми последними… Человек за человеком мы взбирались по тонким железным ступенькам, протискивались в узкий люк и тут же скрывались за сугробами, лежавшими на пригородных улицах. Это была одна из окраин Буды. На востоке брезжил рассвет».

Любая случайная вспышка, будь то свет от карманного фонаря или отблески струи советского огнемета, могла вызвать панику.

«Единственной возможностью ускользнуть из этой мышеловки была одна из решеток канала, через которую воды текли дальше. По ней можно было подняться на улицу. Выломать решетку было дело несложным, куда труднее было пробить себе дорогу вперед. Вылез первый, за ним второй. И тут, кажется, русские обнаружили нашу лазейку. Когда голову высунул следующий, то он тут же словил пулю и полетел вниз. В округе действовал русский снайпер. Что мы должны были делать, если дыра оставалась открытой? Мы решили двинуться дальше, не могли же русские обстреливать все выходы из канавы. Нужно было решиться на вторую попытку. Нашей единственной мыслью было страстное желание покинуть эту канаву! Мой приятель осторожно высунул голову наружу. Не раздалось никаких выстрелов. Он вылез полностью и залег на земле. Должен ли был высунуться следующим я? Должен ли я попасть под русский огонь? Сердце мое могло разорваться от волнения. На улице все было спокойно. Я предложил добежать до ближайшего трамвайного парка «Сепилона».

Патрулирующие улицы советские танки очень скоро обнаружили выскользнувшие из канавы небольшие группочки беглецов. Их быстро загнали в близлежащие дома. Около полудня 12 февраля началась их ликвидация.

«Около полудня к нам приблизился размахивающий белым флагом русский парламентер. У входа в дом он потребовал подозвать нашего офицера. Он сообщил, что на позиции прибыли миномет и противотанковое орудие, которые в любой момент готовы открыть огонь по нам. Не прими мы эти условия, через несколько минут мы были бы погребены под обломками дома. Нам давалось на раздумье полчаса, за которые мы должны были выбрать смерть или плен. С тяжелым сердцем мы выбрали последнее».

Многие в тех условиях считали единственно возможным выходом из ситуации — самоубийство. Так поступили 26 молодых солдат СС, которые заняли позиции в доме № 2 по улице Диошарок. Другие участники прорыва были охвачены паникой или же пребывали в шоковом состоянии. Они не могли совладать с собой и совершали самоубийства, хотя советские части находились отнюдь не поблизости.

Несколько иной ситуация была у вырывающихся из окружения венгров. Около 40 офицеров штаба после начала прорыва вновь укрылись в канаве. Наверху наносил удар 4-й гусарский «полк», который на тот момент состоял из трех человек: двух подполковников и одного майора! Они, оставив оружие, предприняли разведку в окрестностях зубчатой железной дороги. Можно было бы привести еще множество аналогичных примеров, которые бы наглядно показали, что прорыв по трубе Чертовой канавы потерпел неудачу. Никому, кто последовал этим путем, не удалось вырваться из кольца окружения. Вообще этот «безопасный» путь вряд ли мог привести к успеху. По нему вряд ли можно было пробраться в районы за Хидегкют.

«В канале царил невероятный хаос. Объятые ужасом люди кричали, затевали драки. Среди нас больше не было ни немецких офицеров, ни их командира. Никто не знал, как они исчезли! Среди нас оказалось лишь около сотни немецких солдат. Подъем по винтовой лестнице означал неминуемую смерть. Те, кто стоял у нее, хором утверждали, что все, кто пытался подняться по ней, были застрелены — в итоге у люка лежала большая груда мертвых тел. Где-то на расстоянии 20 метров от этой шахты имелся боковой проход, который вел дальше. Он был круглым и имел в диаметре где-то полтора метра. В нем стояло 20 сантиметров талой воды. Немецкие солдаты предприняли невозможное, а именно бегство этим каналом. Они исчезали один за другим, так как втиснуться туда можно было только поодиночке. При этом многие должны были ползти на четвереньках. Чем больше людей пробиралось в этот боковой канал, тем выше становился уровень воды. Когда в нем исчезло около ста человек, вода поднялась вдвое. Тела запруживали воду, организуя форменный прилив. Наблюдая эту акцию с тыла, мы не хотели продолжать бегство в этом направлении. После того как в боковой проход втиснулись почти все немцы, они стали выскакивать обратно с жуткими криками. Они были все мокрые. Причиной их спешного отхода стали отблески света — это был огонь советских огнеметов. Немцы выскакивали назад так быстро, что я до сих пор не могу понять, как им это удавалось. Убегали даже раненые. Один раненный в бедро полз на руках, пытаясь спасти свою жизнь».

Была уже вторая половина дня, когда Иван Хинди и группа сопровождавших его лиц повернули, так как стало ясно, им не было пути ни по боковому ответвлению, ни по самому Чертовому каналу. В самом безнадежном положении инициативу в свои руки взял капитан Ференц Ковач.

«С нами находилась группа немцев. Все они были вооружены по-разному. При выходе из канавы преследование вырывающихся из окружения усиливалось. Дела шли так, что вскоре бы русские ворвались в канаву. Мы оказались между двух огней. По нам могли вести огонь с двух разных сторон. Я изложил мои сомнения генерал-полковнику Хинди и полковнику Шандору Хорвату. После этого сделал предложение отколоться от группы Пфеффера-Вильденбруха, повернуть назад и там выскользнуть где-нибудь на поверхность. С моими доводами согласились, и венгерская группа повернула назад. Мы брели по воде, которая в некоторых местах доходила до пояса. Мы избавились от всего лишнего. Госпожа Хинди следовала за нами в длинной юбке, мы прокладывали ей дорогу».

Далее уже вспоминал Паулич: «Наконец, мы достигли места, где канал обрывался небольшим водопадом. Мы последовали за водой. На этот раз нам надо было спуститься в другой расположенный еще ниже канал. Он оказался почти полностью заполненным водой! Она стояла там на уровне метра в полтора. То есть каждому доходила в зависимости от роста по пояс или по плечи. Кроме этого, стоячая вода позволяла предположить, что где-то канал был перекрыт. Мы вспоминали, где видели шлюз. Он оказался заделанным. Мы рисковали утонуть. Надо было что-то делать, чтобы под конец этой ужасной войны не пойти ко дну. Некоторые уже были готовы покончить с собой, когда один капитан заявил, что готов разрушить шлюз. Прошло 15–30 минут, мы потеряли ощущение времени в этом ужасном коллекторе, как услышали шум рушащегося шлюза. Капитан вернулся и помог нести супругу Хинди в направлении предполагаемого выхода. Несчастная пожилая женщина вела себя мужественно, почти героически. В этом мужестве она превосходила многих мужчин. За время пребывания в канале она ни разу ни на что не пожаловалась».

В итоге штаб Хинди решил не пробиваться к исходному пункту, а вынырнуть где-нибудь в городе и затеряться в кварталах. На площади Селля Кальмана прямо за советской линией обороны стоял небольшой домик, который находился очень близко с канализационным люком. После того, как капитан Ковач приподнялся по лестнице (было около 17 часов), он услышал русские голоса, и группа продолжила дальше свой путь под землей. Но выскользнуть незамеченными не удалось ни у берега Дуная, ни на площади Дёбрентай. В итоге было решено, что канаву покинут там, где и начали свой путь.

«Наконец, полтора часа спустя мы оказались на месте. Мы не гадали, кто пойдет первым. Добровольцем вызвался капитан Ковач. Затем последовали мы. Вход в подвал был открыт, и мы слышали цокот копыт и русскую речь. Судя по всему, нас уже заметили. В подвал спустились двое русских. Они оказались настолько поражены большим количеством высокопоставленных офицеров, что даже не стали открывать огонь».

Глава 4 Дальнейшая судьба

По свидетельствам очевидцев, за городом была замечена большая группа немецких и венгерских солдат, которые маршировали в направлении горы Хармашхатар. Они не избегали населенных пунктов. Один из венгерских солдат вспоминал: «Мы пробирались за домами с дядей Билли. Инстинктивно мы шли по направлению к горам. Снег в некоторых местах лежал слоем в 20 сантиметров, так что наше продвижение не было быстрым. Я прокладывал путь в сугробах, дядя Билли следовал за мной. Нигде не было заборов, не исключено, что они были разрушены в ходе боев. В итоге мы оказались на полевой дороге, которая вела к горам. На деревянной вывеске я смог лишь разобрать «улица Тёрёквес». Затем мы углубились в заснеженный перелесок. Мы пробирались вверх по склону, иногда останавливаясь, чтобы перевести дыхание. И тут случился истинный сюрприз. Утренний сумрак стал сгущаться. Шум боев, доносившийся из долины, становился все более оживленным. Повсюду лежал туман. Наши следы, оставленные в снегу, терялись в темноте. Мы внезапно вышли на поляну, на которой было полным-полно людей… Нас тут же окружил и гражданские, солдаты, дети, небритые эсэсовцы с автоматами. Они наперебой, по-немецки и по-венгерски стали спрашивать дядю Билли, куда двигаться дальше. Неожиданно дядя Билли стал эпицентром клокочущей массы. Туман сгущался, и дядя Билли с группой автоматчиков решил двигаться в сторону перевала. В утреннем сумраке вооруженные эсэсовцы побрели по снегу. Это был небольшой отряд, состоявший из 7 человек. Усталые, небритые, с изможденными помятыми лицами, они толпились среди деревьев и кустарников. Дядя Билли и я следовали за ними. Я видел где-то даже сидящего на лошади раненого немца. Молодой немецкий офицер в гипсе сидел на маленькой лошадке и отдавал с нее приказы. Матери с детьми причитали, но следовали за нами по снегу. Они тащили за собой свои скромные пожитки, завязанные в большие платки».

Дьюла Коковай со своей большой вооруженной группой двигался в направлении Швабской горы. Именно о тех происшествиях было написано в дневнике ЮдитЛихтенберг.

Сам Коковай вспоминал: «Около 14 часов мы оказались на улице Бела-кирай. Здесь нашему взору предстало множество брошенных повозок, лошадей и орудий. Машины оказались нагруженными боеприпасами. Рядом с колонной машин на земле лежало множество убитых гражданских. Мы долго маршировали по улице Бела-кирай, откуда свернули на узкую и извилистую улочку. Уже смеркалось, когда мы смогли достигнуть группы зданий, в которых отдыхало множество немецких солдат, остатки группы «Винтер» и 8 студентов. Нас было по меньшей мере 600 человек. Я в сопровождении капитана, занялся поисками офицера старшего по званию. В итоге мы нашли немецкого майора. Согласно достигнутой договоренности вся группа переходила под его командование, а капитан Надь продолжал свой путь к памятнику Кошуту. Мы же двинулись чуть левее его, продолжив свой путь, прижимаясь к отвесным стенам. Долина обстреливалась русскими, которые окопались на горном склоне в загородных домах. Мы открыли ответный огонь. У немцев было несколько убитых и раненых. Мы же, венгры, не понесли никаких потерь. Мы продвигались вперед к зданию ресторана «Диснефё». Тем временем к нам присоединилось еще несколько групп идущих на прорыв солдат. Среди них были офицеры… Деревня Будакеси была занята русскими. А потому мы должны были нанести удар в направлении заснеженного леса, то есть в северном направлении. В течение трех часов русские преследовали нас. Они обходили нас с левого и правого флангов. Мы пытались ускориться, но на заснеженных лесных возвышенностях попали под сильный огонь. В стремительно сжимаемом кольце мы встретились с полковником артиллерии Ленардом и капитаном Ароном Вайна, который был активистом нилашистской партии.

После недолгого совещания было решено, что группа капитана Надя и несколько немецких групп атакуют по глубокому снегу русские позиции, которые располагались на севере. После ожесточенной перестрелки эта русская группа оставила свои позиции, бросив даже один из минометов. После этой атаки под наш контроль перешло множество холмов… Было очень много убитых и раненых. Ранены были немецкий генерал, полковник Ленард и уже упоминавшийся выше капитан… После того, как стемнело, около 18 часов сделали привал, во время которого поели. Около полуночи мы продолжили прорыв. В одной из небольших деревень мы оставили раненых и нескольких солдат, которые должны были оборонять их. Ночью мы встали лагерем на поляне, которую огородили стволами деревьев. У нас не было ничего, на чем было можно было спать, а потому улеглись прямо на ветки. Но сильный ветер и мокрый снег не позволяли даже вздремнуть. Через два часа наша мокрая форма стала покрываться коркой льда. Надо было двигаться дальше».

Часть из этой группы — примерно 2 тысячи человек — продолжила прокладывать путь в направлении Чобанки и горы Хармашхатар. Лейтенант Вире, который буквально накануне сбежал из советского плена, был свидетелем этого отступления. «Рано утром я побежал в направлении горы Тештвер, где и нашел убежище. 12 февраля по туристической тропе я направился к горе Хармашхатар. Там я встретил немецких солдат, и два часа спустя мы уже направлялись к горам Чуч и Шоймару. Немцы несли с собой раненых. Передовой отряд постоянно вел огонь. Солдаты перебегали от дерева и дереву».

Эта группа солдат пыталась прорваться на север. Однако на шоссе, ведущем в Вену, их настигла колонна советских танков и самоходных орудий. Солдаты, у которых фактически не было патронов, углубились обратно в леса. Они не могли преодолеть мощный перекрестный огонь. Большинство скрывшихся немецких и венгерских солдат оказались в лесу чуть выше Надьковачи. Эрнст Швайцер вспоминал: «По лесной дороге несколько солдатских групп двигалось в северо-западном направлении. Мы можем понять, что это немцы, вырвавшиеся из Будапешта. Среди них множество гражданских венгров. Они напоминают ползущего по лесу червя. Некоторые из наших узнают своих знакомых и, несмотря на предупреждение, покидают убежище. Мы сошлись на том, что достичь немецкой линии фронта возможно, лишь разбившись на небольшие группы. «Армейский червяк» состоит из 400 человек. Среди них солдаты 13-й танковой дивизии. В нашей колонне появляются мирные жители, которые несут свою поклажу на голове. Раненый солдат, у которого оторвана нога по самую лодыжку, сидит на неоседланной лошади, которая следует за колонной. После полудня мы продолжаем путь на север по лесной просеке, которая идет по склонам горы от Пештхидекута. Над нами летают русские самолеты-разведчики. В полчетвертого появляются первые русские бомбардировщики, которые сразу же заметили нас. Начинается бомбежка. Появились новые убитые и раненые. На одной из полян по нам открывает огонь русский патруль. Из колонны пулями выбивает по нескольку человек. Так продолжается до тех пор, пока капитан не снаряжает десять человек, которые обходят русских с фланга и открывают по ним огонь. Около 16 часов мы достигаем дороги Пештхидекут — Шоймар. Но здесь мы натыкаемся на русские бронетранспортеры. Дальнейшее движение по дороге невозможно. Холмы к востоку от дороги равны по площади огромному военному лагерю. Теперь русские ведут по нам огонь из минометов. Снова несем потери. Внезапно в небе появляются два немецких самолета. Они кружат. Мы понимаем, что они ищут нас. Даем световой сигнал. Наконец, на нас сбрасывают «продовольственные бомбы». Их только две. Мы сразу же находим их. Их дележка напоминает разграбление, ни о каких равномерных порциях не может быть и речи. Солдат протягивает мне брикет супового экстракта. Абсолютно несъедобная штука».

Советские части атаковали рвущиеся из окружения части у мельницы, которая располагалась рядом с кирпичным заводом в Юрёме. В атаку были пущены самоходные артиллерийские установки, которые поддерживались огнем из минометов. Большинство беглецов нашло здесь свою смерть. Лишь крошечным группам удалось продолжить свой путь дальше на север к Пилишским горам.

Другая группа, состоящая главным образом из солдат ваффен-СС, продолжила путь к горе Хармашхатар. Но, достигнув дороги, ведущей из Шоймара в Пештхидекут, они продолжили двигаться не в северном направлении, а с огромными потерями стали пробиваться к горе Надьсенаш, в итоге оказавшись налесной опушке Будайских гор между селами Тиннье и Пербаль. Советские войска закрепились в Пештхидекуте еще 10 февраля. Они установили засады в близлежащих горах и вдоль всех дорог. В итоге, достигнув одной из деревень, эта группа немцев была почти полностью уничтожена советскими стрелками.

Группа, которой командовал полковник Вольф, двигалась к югу от Нальковачи. Она держала путь к горным хребтам по дороге, которая шла вдоль деревень Тельки, Будаенё Пербаль. Здесь группа неоднократно пополнялась оборванными и голодными солдатами.

На лесные поляны горного хребта Вёрёш-Почойаш самолеты люфтваффе сбросили еще несколько бомб с продовольствием и боеприпасами. Их ржавые останки пролежали там не одно десятилетие. Если не считать налетов советской авиации, то шедшие к немецким позициям солдаты могли вполне спокойно передвигаться по лесам. Проблемы возникали всегда, когда им приходилось покидать лесные массивы и выходить на открытые места. Здесь они почти сразу же замечались советскими танками и кавалерийскими патрулями Красной Армии. Нередко появившиеся на опушках немецкие и венгерские солдаты обстреливались из орудий, после чего предпочитали вновь скрыться в лесу. По этой причине многие из отступавших солдат предпочли повернуть на юг и пробиваться к немцам в районе Большой Холодной горы (Надькопаш). Так, например, поступил генерал-лейтенант Билльницер и его группа. Другая часть немецких и венгерских солдат, общей численностью от 5 до 8 тысяч человек, направилась в юго-западном направлении. Следуя вдоль зубчатой железной дороги по окраинам Варошмайора, эта группа, в основном состоявшая из остатков кавалерийской дивизии СС «Мария Терезия», двигалась в направлении Швабской горы. Так же поступили венгры, которыми командовал старший лейтенант Дьюла Литтерати-Лоёц, — они пытались достигнуть квартала элитной застройки на склонах большой вершины Швабской горы. Отсюда планировалось нанести удар прямо на запад, следуя от Швабской горы лесами.

На большой вершине Швабской горы большинство групп было перебито засевшими в засадах красноармейцами. Те же, кто двигался в направлении малой вершины, смог дойти даже до опушки леса. Отступавшим частям удалось на время захватить малую вершину Швабской горы. Но следующий же натиск советских войск привел к их окружению. Те места изобиловали братскими могилами. Немецкие и венгерские солдаты постоянно попадали в советские засады. Один из таких эпизодов произошел в окрестностях Будакеси. «В начале колонны началась стрельба. Лейтенант с несколькими пулеметчиками рванулся вперед. Основная же масса идущих подалась назад. Никто не хочет быть раненым — все бросаются на землю. Еще несколько смелых парней с ящиками патронов побежали вперед. Их фигуры скрылись в тумане. Слышно, как тарахтят наши МГ-42 и русские пулеметы. Раздаются глухие разрывы ручных гранат, и стрельба затихает. Снова двигаемся вперед. Видим несколько убитых русских, вокруг которых сидят раненые немцы. Над ними еще не рассеялся дым. Видна повозка с хлебом, на которую тут же набрасываются голодные люди».

Солдаты дивизии СС «Мария Терезия» на одной из улиц Будапешта

Среди измотанных, голодных, психически истощенных солдат больше не было никакой дисциплины. «Мы мучительно медленно двигаемся к советской повозке с хлебом. Тут завязывается массовая драка. Буханки рвутся на части. Иногда обезумевшие от голода солдаты пытаются применить друг против друга оружие. Кто-то хватается за кобуру. На некотором удалении наблюдаем за этой безобразной сценой. Скоро самые сильные смогли схватить по нескольку буханок. Между людьми и повозкой остаются лежать убитые и раненные в драке».

В рядах отступающей группы становится все больше и больше людей, которые более не хотят продолжать войну. «Почти все пали духом. Многие выбрасывают оружие и сумки с патронами». Некоторым группам повезло больше. «Молча идем по ночному лесу. Курить строго-настрого запрещено. Внезапно спереди раздаются выстрелы из винтовок и пистолетов. Звучат громкие выкрики. Звучит громкое: «Не стреляйте!» Передовой отряд выскочил на дорогу, по которой ехало несколько советских повозок с продовольствием. На них же в лагерь для военнопленных доставлялось несколько раненых немцев. Ситуация изменилась в корне, немцы оказались на свободе, а русские пленены. То, что они рассказали, дало нам первое представление о советском плене. У них отобрали все, включая ложки и носовые платки. Целый день их не кормили. Тяжелораненых солдат добивали…».

Но, несмотря на все это, многие отказывались от продолжения борьбы. «Марширующие впереди немцы остановились. Встали и мы. Мы не знали, что произошло там. А потому я направился вперед вместе с господином капитаном. Там по снегу катался командир нашего отряда оберштурмбаннфюрер СС Флюгель. Он кричал, что с него хватит этого кошмара и он больше не сделает ни шага. Скопившиеся вокруг него солдаты молча смотрели на эту сцену».

Группа обер-лейтенанта Швайцера собиралась с силами к северу от Веришвара, когда ее атаковали советские войска. «Отдыхаю, курю сигарету. Вдруг внезапно раздается громкое русское «Ура!». По нам открывают огонь. Как вспугнутая охотниками дичь, мы срываемся с места и бежим на север к обрывистой скале. Дыхание сбито. Прицельными выстрелами нас убивают одного за другим. Непосредственно передо мной бежит унтер-офицер. Пуля попадает ему в голову, и он падает, как подкошенный. Я больше не мог так. Я хватаюсь за куст, чтобы не свалиться, и обдумываю, должен ли закончить свою войну и застрелиться. Нет, этого не произойдет. Мы не имеем права расставаться с жизнью таким способом. Вскакиваю и снова бегу вперед, пока передо мной не вырастает гора Кевей…

Мы скатываемся по крутому склону, по самые плечи пробиваясь в глубокий снег. Мы понимаем, что русские будут преследовать нас. У подножия горы мы пытаемся найти убежище. Нас всего осталось 13 человек. Только теперь я понимаю, что где-то выронил карту. На сегодня суточным рационом является кусочек шоколада, конфета и ломтик хлеба».

Как рассказывали оставшиеся в живых, на второй-третий день голода почти у всех возникали галлюцинации. Посреди заснеженных полей солдаты видели теплые дома, в которых на кухнях готовилась вкусная еда. Некоторые полагали, что они садятся в поезд на южном вокзале. Голод и нервные потрясения лишали многих разума. Но тем, кто добрался до гор, предстояла нелегкая задача. Чтобы добраться до немецкой линии фронта, которая проходила по линии Жабек — Сомор — Маньи, предстояло преодолеть танковый заслон, поставленный советскими войсками.

Из 28 тысяч солдат, пытавшихся вырваться из окруженного Будапешта, до немецких позиций смогло добраться не более 800 человек. Прорыв превратился в жуткую бойню.

Первой группой, которой все-таки удалось осуществить прорыв, был отряд, возглавляемый старшим лейтенантом запаса Ласло Силаши Сабо. В гражданской жизни он был актером. Вечером 13 февраля его группа смогла достигнуть холмов, раскинувшихся между Сомором и Мариахаломом. В католической капелле в Соморе благодарственный молебен сразу же заказали три немецких и один венгерский офицер, а также пара десятков солдат. Все выжившие хором говорили, что были обязаны жизнью тому обстоятельству, что командовавший ими старший лейтенант отлично знал те места.

Самая большая группа, вышедшая из окружения, возглавлялась Гельмутом Вольфом и Вильгельмом Шёнингом. 13 февраля она вышла к немецким позициям западнее лесного массива, который располагался у Надьковачи. После наступления этой группе удалось прорвать внешнее кольцо советской обороны в окрестностях Будаенё. Ведя ожесточенный бой, она смогла пробраться в расположение 3-й кавалерийской бригады вермахта.

Гауптштурмфюрер СС Боосфельд и несколько его людей смогли спрятаться в залах электростанции на улице Лёвёхаж. Им пришлось незаметно пробираться между советскими отрядами. Красноармейцы, видимо, еще не знали о начале прорыва, а потому праздновали, отмечая взятие Будапешта. В утреннем сумраке немцы смогли достигнуть горы Ремет, где в одной из пещер обнаружили огромное количество людей, прежде всего немецких солдат. Они устремились на запад, где были обстреляны русской артиллерией. При этом солдаты были просто не в состоянии заниматься поиском припасов, сброшенных с самолетов. Они были физически истощены. Группа не обращала никакого внимания на оборону, а только лишь спешно отступала. Советские стрелки убивали одного солдата за другим. Ближе к полуночи оставшиеся в живых солдаты решили отдохнуть на одной из лесных полян. Бегство было продолжено через несколько часов. Из последних сил, что само по себе похоже на чудо. Они смогли прорвать с тыла советские позиции, после чего достигли немецких частей. Прорыв затруднялся тем, что советские части находились на возвышенности, у подножия которой тек ручей. Чтобы воссоединиться с немецкими частями, его надо было форсировать. На тот момент в отступающем отряде насчитывалось не более сотни солдат.

«На отлогом лугу, который был местом перехода к немецким позициям, было хорошо видно маленькие серые точки — немецких солдат, которые пробивались вперед. С немецкой стороны мы не получили никакой огневой поддержки, хотя очень рассчитывали на нее. Русские же снайперы, напротив, не оставили многим никаких шансов на спасение. Они расстреливали бегущих солдат, как в тире».

Из 100 человек, достигших подножия холма, до немецких позиций смогло добраться не более 20. А несколько часов спустя советские позиции атаковала самая крупная из прорывающихся группировок — группировка Вильгельма Шёнинга. В распоряжении этого командира 66-го панцер-гренадерского полка, кавалера Рыцарского креста с Дубовыми листьями, было от 3 до 4 тысяч человек. Для облегчения перехода через линию фронта группировка была разбита на небольшие отряды, в которых было 15–25 человек. Затем они начали массовую атаку. Унтер-офицер Отто Кучер вспоминал: «Внезапно взлетели две зеленые сигнальные ракеты. Это был знак, что мы были своими. Зеленые ракеты взлетали над немецкими позициями в интервале через каждые 500–1000 метров. Мы уже достигли советских окопов, когда нас окликнули. Мы сразу же стали забрасывать окопы гранатами и стрелять из всего, из чего можно было вести огонь. Русские открыли огонь, когда мы уже были в окопах. Как раз между мной и Шёнингом разорвалась ручная граната. Шёнинга тяжело ранило в правую ногу. Я же получил осколок в левое бедро. Пришлось ползти до собственных позиций. Когда меня доставили в лазарет, я не мог сдержать рыданий. Мы все-таки вырвались!»

Сам Шёнинг так вспоминает о данном инциденте: «Внезапно у меня возникло чувство, что мне оторвало ноги. Дивизионный врач Зеегер, лежавший на земле рядом со мной, хотел помочь, но тут же был ранен сам. Вначале он получил ранение в ногу, а затем осколок разорвал ему ягодичную мышцу. Так как в моей обойме уже не было патронов, то отдал приказ лейтенанту, чтобы он пристрелил меня. Он сам был ранен в руку. Но я ответил: «Осталось лишь 2 тысячи метров, герр оберст. Мы должны сделать это!» Тогда пополз по заснеженному склону, за мной последовал врач… два раненых гренадера из состава моей группы под огнем несли нас на руках. Так я и проковылял до самых немецких позиций».

Путь вырвавшихся из окружения немецких и венгерских солдат: 1 — путь группы Шёнинга и Вольфа; 2 — места падения «провиантных бомб»; 3 — место попытки прорыва группы штурмбаннфюрера Флюгеля; 4 — место пленения генерала Билльницера; 5 — попытка прорыва по Венской аллее; 6 — путь группы Швайцера; 7 — места атак советских войск; серым обозначены лесные массивы

Тем же самым утром прорваться к немцам удалось венгерскому прапорщику Дьюле Ковай и его сослуживцам. С земли его небольшой отряд атаковали русские лыжники, с воздуха — самолеты. Пришлось предпринять несколько атак, чтобы проломить советскую линию обороны и выйти к Аньача-Пуста. Прапорщик вспоминал: «Уже смеркалось, когда нас обстреляли с расстояния 500–600 метров. Я хотел ответить, но мой МП внезапно отказался стрелять. Так как во время атаки не было времени разбираться, что с ним произошло, я отбросил автомат и взялся за винтовку — я не мог пробиваться совсем без оружия. Со своих позиций русские стали бросать в нас гранаты. Один эпизод навсегда остался у меня в памяти. Я видел, как одна из гранат упала прямо передо мной, — я бросился на землю и лежал, пока она не взорвалась. Мой рот и мои глаза оказались забиты снегом. Фуражку куда-то унесло взрывом. Я вскочил и бросился вместе с другими на русских. Я бежал, когда увидел, что в 10 метрах от меня за деревом спрятался русский. Он прицелился в меня и нажал курок. Я до сих пор слышу звук этой осечки. Он хотел ударить меня прикладом, но я оказался проворнее и вонзил ему со всей силы между ребер штык. Затем я догнал остальных, которые были уже на опушке леса. Мы стали прочесывать его в надежде, что там могли оказаться наши люди. Под сильным огнем мне пришлось упасть в снег. Перебежками я смог добраться до окопа, где укрылся от огня. Однако надо было двигаться дальше. Первым вскочил Вайна. Он не успел сделать и десяти шагов, как его сразила пуля. Она попала ему в затылок. Ночью прибыли еще солдаты, пытавшиеся прорваться к немцам. В целом наша группа состояла из 36 немцев и 9 венгров. От моей прошлой группы осталось только трое: я, Йожеф Яс и Бела Хидвеги».

Но большая часть вырвавшихся из Будапешта (624 человека) смогли достигнуть немецких позиций только 16 февраля. Много позже за ними последовало еще около 80 человек. Последней была группа Эрнста Швайцера, которая насчитывала всего лишь три человека. Их путь, наверное, был самым длинным. Он лежал из Будапешта через Пилишские горы, затем через гору Надь-кевей, через Добогокё, а затем через Гран. На четвертый день прорыва, 15 февраля эта группа достигла местечка Лайош. «Взгляд, брошенный на дома, притягивал нас к ним. Мы были уставшие и изголодавшиеся. Но сначала надо было проверить, не было ли там русских. Вдвоем мы осторожно стали пробираться вперед. Деревня словно вымерла. Теперь мы подходим к дому. Двери открыты! Дом покинут и разграблен. На полу валяется посуда. Надо найти что-то съедобное. Пусто. Мы готовимся отойти ко сну, а пожилой обер-ефрейтор продолжает поиски пищи. Он возвращается с бесформенной массой в руках. Когда-то это было тесто. Ему не меньше нескольких недель. Оно заплесневело и плохо пахнет. Мы обрезаем его, делим на равные части.

Мои приятели разбудили меня, когда солнце было уже высоко в небе. Я предупреждаю, что мы сразу же должны исчезнуть. Где-то снаружи раздаются шаги! Мы прячемся и пристально смотрим на дверь. Она открывается. Входит гражданский венгр. Он испуган не меньше нас. За ним в дом входят два молодых человека. Они просят нас, чтобы мы ушли. Если бы прибыли русские, которые патрулируют эту местность едва ли не ежедневно, им бы не поздоровилось. Мы собираемся уходить, но просим, чтобы нам дали хоть какой-то пищи… О продвижении вперед можно было даже не мечтать. Наше настроение падает. Мы решаем вернуться обратно в дом, пока не появились русские. Когда мы возвращаемся, венгры бледнеют от ужаса. В качестве гарантии их безопасности они просят сдать оружие и боеприпасы. Мы отдаем оружие, при условии, что они вернут его позже. Венгры говорят, что если нагрянут русские, то они могут сказать, что разоружили и взяли в плен немцев. Они достают картофель, чистят его и начинают варить. Я снова укладываюсь на пол и засыпаю. Приятели пытаются меня разбудить, когда картофель готов. Им удается это не с первого раза. В полусне я съедаю два ложки и вновь падаю на пол. Мы просыпаемся в 6 часов утра. Венгры угощают нас чаем с хлебом. Я выспался и чувствую себя бодрым».

Затем группа направилась в сторону Грана. При этом она миновала туристическую базу в Добогокё (одной из самых высоких вершин Пилишских гор). Но база оказалась под охраной советских патрулей, в итоге гору пришлось обходить с севера. Из-за глубокого снега и отвесных обрывов отступающим немцам удавалось за день преодолевать не более 4 километров. Утром 20 февраля их, перенесших многочисленные невзгоды и страдания, от Грана отделяло несколько километров. «Мои ноги болят так сильно, что мне пришлось разрезать сапоги. Стянуть их можно только помощью моих товарищей. Когда нам снова надо двигаться в путь, я обнаруживаю, что не могу надеть их обратно. Я говорю моим приятелям, что они могут двигаться дальше без меня. Я бы остался в какой-нибудь из хижин. Главное было выяснить, кто контролирует эту территорию. Но мои товарищи решают не покидать меня. Они тоже не хотят идти дальше. На рассвете мы видим, что в каких-то ста метрах от нас находится город. Если верить карте, то это Гран. 10 дней назад этот город был еще в немецких руках. Мы скатываемся по склону и направляемся к домам на окраине. В одном из них нам указывают, в каком из домов разместились немецкие солдаты. Мы смогли вырваться из окружения».

Но для кого-то прорыв заканчивался много недель и даже месяцев спустя. Несколько групп немецких солдат, которые панически боялись русского плена, скрывались в лесах до самой весны 1945 года. Некоторые даже до лета. Кому-то удавалось скрыться в венгерской столице. Некоторые из таковых, наиболее решительные, пытались спустя несколько дней выйти из города, одетые в штатские костюмы. Очевидцы рассказывают, как один из подобных солдат, облаченный в изящное пальто, по-немецки (!) интересовался у прохожих на улице города, как добраться до Будакеси. Унтерштурмфюрер СС Фриц Вогель, который был приписан к штурмовому университетскому батальону, укрывался с будапештскими студентами до апреля 1945 года. Прикинувшись глухонемым, он смог добраться до Вены, уроженцем которой он и являлся. До того, как Европа оказалась поделена «железным занавесом», он регулярно слал своим спасителям благодарственные письма и пакеты с подарками.

В последний день битвы за Будапешт не стоило списывать со счетов немецких и венгерских солдат, которые остались на территории, примыкающей к Будайскому замку. Эти солдаты оставались по совершенно разным причинам. Несколько воинских подразделений получили приказ о начале прорыва слишком поздно или вовсе не получили его. Многие преднамеренно не стали его исполнять, так как считали прорыв бессмысленным и безнадежным предприятием. Многие из них тут же отправлялись на склады, где начинал и делить продовольствие. Они знали, что вскоре попадут в плен, а потому предпочитали сделать это с набитым животом. К числу поздно проинформированных подразделений преимущественно принадлежали венгерские группы, которые пытались уклониться от боев. Число подобных солдат составляло где-то около 5 тысяч человек.

Кроме этого было еще около тысячи тяжелораненых, которые были размещены в импровизированных госпиталях в туннеле, подвале национального банка и других местах. Как вспоминает очевидец, «многие из них рыдали и думали, что к следующему утру их убьют». Главный военный врач гарнизона вместе со всем медицинским персоналом сбежали, бросив раненых на произвол судьбы.

Единственным, кто после неудавшейся попытки прорыва вернулся в госпиталь, был дивизионный врач Хюбнер. Он намеревался помочь сотням людей, которые лежали без еды и медикаментов в подвалах королевского дворца. Позже он вспоминал: «В замке царило безумие. За недели осады многие познакомились с этим явлением очень близко. Действиями людей руководили лишения, бедствия и желание выжить. Вряд ли можно было возлагать ответственность на отдельных людей. Но между тем раненые заметили, что их бросили. Среди них началась паника. Во всех углах огромного подземного госпиталя то и дело раздавались щелчки пистолетных выстрелов. Многим была недопустима сама мысль о попадании в советский плен. Мне удалось разыскать несколько благоразумных легко раненных офицеров, казначея штаба и группу из восьми унтер-офицеров. Они должны были успокоить людей. При помощи громкоговорителя я сообщил раненым, что мы будем оставаться с ними до последней минуты и будем заботиться о них. Но венгры занимались тем, что отбирали у раненых оружие и распускали самые ужасные слухи. В мое распоряжение себя предоставили только два врача. До окружения Будапешта я поддерживал с ними дружеские отношения.

Как уже упоминалось, солдаты не должны были голодать в подвалах и окопах. В итоге они без зазрения совести брали штурмом кладовые и склады. Возмущение тем, что их обманули, вылилось в бессмысленную жажду разрушения. Молодой унтер-офицер открыл бункер сбежавшего генерала Пфеффера-Вильденбруха и оделся в оставленную им парадную униформу. Прежде чем мы его смогли удержать, он, возомнив себя генералом, выстрелил себе в грудь…

Утром, в районе 8 часов я принялся за дело. Надо было ампутировать руку одному тяжелораненому обер-лейтенанту, который после атаки вернулся в замок. Работать приходилось в нижних катакомбах, по соседству с тяжелоранеными. Некоторое время спустя дозорные сообщили мне, что в зоне видимости появились первые русские. Но никаких эксцессов не произошло. Разве что у входа в нашу операционную теперь постоянно стоял русский с автоматом наперевес. Мне потребовалось собрать все силы в кулак, чтобы не показать своего волнения. Я продолжал оперировать. После операции я изрядно отхлебнул из бутылки. Иван сделал то же самое. И лишь после этого мы пошли наверх для процедуры сдачи в плен. По сути, это была формальность, никто ничего не передавал, никто ничего не принимал. Во всех свободных помещениях замка можно было заметить множество русских. Водка текла рекой.

Внезапно в темноте возник главный медицинский пункт. Когда мы стали искать наш аппарат громкой связи, то заметили, что русский джип увозил его куда-то вдаль. Якобы это мешало русским… затем прекратилось водоснабжение. Вышли из строя уборные. Канализационные потоки стали течь между соломенными тюфяками, на которых лежали раненые. Не было свечей. Но тут на выручку пришли русские, они показали, как из смальца и пары лоскутов можно было сотворить светильник. Они тлели повсюду. Стоял страшный смрад. Раненые справляли нужды либо под себя, либо прямо на пол. О снабжении раненых можно было даже не думать. Количество умерших было таким огромным, что мне становилось страшно. Трупы выносили в нижние подвалы, а затем стали складировать в помещении бывшей кухни. Повсюду были разбросаны медикаменты, консервы, белье, картины, осколки ценного фарфора».

Многие немецкие офицеры и солдаты предпочитали не прорываться из кольца окружения, а сдаться в плен

Советское командование сразу же стало планировать эвакуацию этих госпиталей. Для этого было выделено несколько врачей. Затем среди пленных были найдены люди, имевшие медицинское образование. Они должны были помочь немецким и венгерским раненым.

Прапорщик Аладр Конкой-Теге (до войны врач) вспоминал о своей встрече с Хюбнером и знакомстве с подземным госпиталем: «С южной стороны в подвал вел темный вход. Там был немецкий военный госпиталь, который находился непосредственно под дворцом. По нему ходил худой измученный немецкий врач, которого сопровождали два санитара. Но подобных сил хватало только на то, чтобы выносить трупы. Нас разделили на три группы, каждую на один этаж. Мы должны были подсчитать людей и определить, какие требовались медикаменты. Я был направлен на второй полуподвальный этаж. Дело шло медленно. Помещение освещалось лишь несколькими свечами и светильниками. Воздух был до удушья спертым. В нем в одно зловоние смешался запах гноя, крови, пота, мочи, сигаретного духа и грязи. Смрад был ужасный. Он перебивал любые запахи, распространялся даже по коридорам. Свет карманных фонариков вырывал из темноты ужасные картины. По обеим сторонам тоннеля длинными рядами на деревянных помостах лежали раненые. Многим приходилось довольствоваться голым бетоном. Многие были в униформе. У кого виднелась кобура. У кого сумка с ручными гранатами. Почти у всех кровавые загноившиеся раны. У кого-то были открытые переломы. У нас не было даже времени, чтобы положить раненых на кушетки. Их раны нельзя было тревожить. Откуда-то доносились взрывы. Наверное, это рвались гранаты. Раненые едва могли передвигаться. Они лежали в собственных выделениях, ослабленные и беспомощные. Больше не было процедур, перевязки и самого лечения. Для них едва находилось продовольствие. Как сказал врач, отсюда выносили только вперед ногами. Повсюду слышались стоны, причитания, молитвы, обрывки немецких ругательств. Чтобы описать этот ад, явно не подходили стихотворные формы Данте. Неподвижно лежало лишь 2–3 человека. У них были безучастные лица мертвецов. Этажи госпиталя весьма напоминали круги ада, описанного итальянским поэтом. На нижнем этаже размещались парализованные, слепые и те, кто выжил после того, как пустил себе пулю в лоб… Тот, кто оказался здесь, получал немного обезболивающего».

Пожар в королевском дворце

В военном госпитале неоднократно вспыхивали пожары, которые не удавалось оперативно потушить. Судя по всему, их вызвали курящие раненые. В итоге несколько человек сгорело заживо. Это было в тоннелях замка и в подвале здания военно-исторического института.

Хюбнер вспоминал: «18 февраля на верхних этажах вновь вспыхнул пожар. Огонь стал распространяться из боковой пристройки на наш военный госпиталь. Там же находился склад боеприпасов. Один раз мне предстояло пережить ужасную сцену. Мы удаляли осколок из живота молодого венгра, когда дверь в операционную распахнулась. В ней показалось два парня, которые беспорядочно стреляли друг по другу. Один стрелок присел на корточки у операционного стола и продолжал вести огонь по своему противнику. Второй в ответ также стрелял. Пули свистели прямо над разрезанным животом венгра, который находился под действием наркоза. Пальба прекратилась только тогда, когда один из стрелков получил пулю в голову. Мы поднялись — у нас дрожали руки. Тем временем более удачливый стрелок, не произнеся ни слова, вышел из операционной, оставив там лежать труп неизвестного… Нам надо было выпить, но для этого не было времени, так как этаж был объят пламенем.

Огонь охватил драпировки, деревянные панели, соломенные тюфяки. Под зловещее потрескивание огня в помещении, где хранились боеприпасы, стали раздаваться разрывы. Затем раздались крики о помощи. Это кричали сгорающие заживо. Единственным выходом из этих катакомб была двухметровая дверь. О спасении всем думать не приходилось. Нам удалось вынести из огня около сотни человек, но снаружи многих из них ожидала смерть от переохлаждения, так как мы были вынуждены класть их прямо на снег. У нас не было другой возможности разместить их где-то еще».

Конокой так описывал это трагическое происшествие: «Из входа валил густой дым. Раздавались взрывы. Несколько раненых смогли выбраться во двор. За ними следовали новые… Тот, кто был способен, поддерживал приятеля. Все пытались покинуть этот полыхающий ад. Подвал был охвачен пламенем. Немецкий врач рыдал: «Там горят мои товарищи, но я не могу им помочь!»

Согласно одним сведениям, в огне погибло 800 человек. Согласно другим — 300. Но, несмотря на эту катастрофу, многие продолжали оставаться в казематах. «В соседнем помещении, которое было отделено от катакомб массивной железной дверью, мы разместили тяжелораненых немецких и венгерских офицеров. Во время пожара дверь заклинило. Но я слышал стук с той стороны. Общими усилиями мы все-таки выломали ее. Сразу же возникло впечатление, что мы попали в вонючую духовку. Офицеры сбросили с себя одежду и поливали насколько могли стены своей мочой».

Только после ужасного пожара раненые были переведены в армейский госпиталь Хонведа, который располагался в доме № 11 по улице Аттилы. Немногие оставшиеся в живых были отпущены по домам летом 1945 года.

Глава 5 Реакция военных кругов на прорыв

В командовании группы армий «Юг» радиограмму от Пфеффера-Вильденбруха получили в 19 часов 45 минут, но далее ее передали только в 22 часа 30 минут. Причина этого промедления до сих пор остается непонятной. Генерал Балк сообщал в Верховное командование сухопутных войск Германии следующее: «Я хочу попытаться пойти навстречу 9-му горнострелковому корпусу СС через Жамбек или Пилишсентлелек. Это является долгом чести в отношении окруженных в Будапеште. Я предполагаю ударить всеми силами имеющихся в моем распоряжении кавалерийских корпусов и танков. Если мне будут переданы в распоряжение танковые части, то они также будут оказывать поддержку».

Тем не менее, данная операция была с самого начала поставлена под сомнение. Дело в том, что как раз между Жамбеком и Пилишсентлелеком советское командование сконцентрировало части 2-го механизированного гвардейского и 5-го кавалерийского корпусов. Подготовка к немецкому наступлению в данном направлении требовала (как минимум) от одного до двух дней. Даже если бы Верховное командование сухопутных сил дало разрешение на проведение этого «встречного» наступления, то у Балка в распоряжении не было мобильных общевойсковых соединений. Генерал Вёлер, сменивший на посту командующего группой армий «Юг» Фрисснера, послал пробивающимся из Будапешта группам «прощальную телеграмму», которая, судя по всему, была составлена несколько дней, а возможно, и недель назад. Ее раскидывали как листовку над территорией венгерской столицы. Пфеффер-Вильденбрух получил свою «прощальную» награду — Дубовые листья к Рыцарскому кресту.

Командованию группы армий «Юг» и 6-й армии оставалось только беспомощно наблюдать за трагедией, которая разыгрывалась буквально у них под носом. У них не было времени, чтобы предпринять хоть сколько-либо эффективные действия. Не было ни войск, ни техники. Не хватало, наверное, и готовности прийти на помощь.

Если сначала в командовании, которое разрабатывало новые планы, царило приподнятое, даже оптимистическое настроение, то буквально пару дней спустя от него не осталось и следа. Ошибки, допущенные командованием группы армий «Юг», нашли свое отражение в ежедневных донесениях. Они выглядели следующим образом.

Ход событий:

Прошлой ночью из западной части Будапешта отсутствуют какие-либо сообщения от идущих на прорыв частей. По результатам проведенной авиаразведки можно предположить, что они в составе нескольких боевых групп пробиваются на северо-запад Пилишских гор. Создается система для организации собственной контратаки юго-восточнее Грана…

Армейская группа Балка:

В настоящее время радиосвязь с корпусом отсутствует. По сведениям разведки в качестве главного удара выбрано направление: Пештхидекут — Шоймар — Пилишвёрёшвар (Веришвар) — Пилишсанто — Пилишсенткерест — Пилишсентлелек. Судя по всему, передовые отряды достигли окрестностей Пилишсенткереста. Принимая это во внимание, отдан приказ переместить в район Грана два сводных панцер-гренадерских полка и бригаду штурмовых орудий…

Недостаточные результаты проведенной авиаразведки позволяют прийти к выводу, что войска из Будапешта пробиваются в первоначальном направлении, на северо-запад, к Пилишским горам. В 17 часов 50 минут приходит сообщение, что немецкие группы замечены у Шоймара и Пилишхидекута. Группы также замечены у южных окраин Сентендре (Святого Андрея), в лесных массивах западнее Сентендре и даже у западных окраин Пилишсенткереста…В последнее время немецкие группы наблюдаются у Пилишвёршвара и Пилишборошсенё…

В 23 часа 25 минут штаб армейской группы Балка сообщает…: «так как очевидно, что прорыв будет проходить в Пилишских горах, армейская группа перемещает туда штурмовые части, чтобы сблизиться с 9-м горнострелковым корпусом СС и открыть ему проход. Выдвинуты также подразделения старшего квартирмейстера, которые по первому сигналу готовы оказать медицинскую помощь и наладить снабжение. Армейская группа надеется, что уже ночью появятся первые прорвавшиеся. С левого фланга 3-й кавалерийской бригады и правого фланга 96-го пехотного полка сообщают о шуме приближающегося боя. Наблюдаются сигнальные ракеты, которые взлетают в 5 километрах юго-западнее линии фронта».

Армейская группа Балка

9-й горнострелковый армейский корпус СС: в районе Сомора (3-я кавалерийская бригада) к собственно линии фронта смогли пробиться 3 немецких и 1 венгерский офицер, 23 солдата и унтер-офицера. До начала прорыва эти солдаты не являли собой какую-то единую боевую группу, они принадлежали к разным боевым группам… 30 вырвавшихся из Будапешта направлялись к Будакеси по лесам, расположенным между Тиннье и Пербалем. В этом лесу, кажется, находятся наши группы. Улицы сильно забаррикадированы. Они отчасти непроходимы из-за обломков домов, автомобилей и трупов лошадей… Прорыв осуществляется тремя группами, которые двигаются в северном, западном и южном направлениях. Местом сбора были указаны Надьковачи (Ковач). Вырывающиеся группы натолкнулись на мощный блокирующий рубеж. Они несут большие потери и пришли в беспорядок. Вторую, образованную из обозов линию блокады проломить будет легче.

Армейская группа Балка

… По обе стороны от Сомора из Будапешта к своей линии фронта пробиваются несколько небольших групп. По словам вырвавшихся, главный удар идущих на прорыв групп приходится на запад и северо-запад. По-видимому, эти группы лишились единого командования. Это может привести к задержке прибытия вырвавшихся групп и отдельных солдат… Авиаразведка заметила немецкие части к югу от Пилишвёрёшвара и Пилишсентивана. Это то самое пространство, где уже вчера было замечено несколько групп. По данным авиаразведки, со всех сторон атакуется местечко Тельки, расположенное в 9 километрах на юго-запад от Пилишвёрёшвара. Можно предположить, что атаки предпринимаются на немецкие группы, окруженные в Тельки. Предполагается, что в 3 километрах на восток от Жабмбека появилась немецкая группа. По утренним данным, около 100 человек подошли к Сомору.

Этим подтверждается вчерашняя картина, что вырывающиеся из Будапешта части выбрали не длинный, более безопасный путь через Пилишские горы, а более короткий, но более обороняемый врагом… Последующие сообщения авиаразведки говорят о шуме боя, артиллерийском огне и пожарах в западной части Будапешта. Кажется, там еще находятся наши части… Пришло около 600 человек, как сообщает командующий армейской группой Бал к, в 21 час 40 минут. Ожидается, что группы будут пробиваться еще три дня…

…Накануне прибыло сообщение, что группа солдат собралась у Пербаля. Один из прорвавшихся утверждает, что вся линия обороны противника обращена против прорывающихся частей. По этой причине советский кавалерийский корпус внезапно прекратил атаки на позиции, удерживаемый 3-й кавалерийской бригадой. Тем не менее, атака, предпринятая на противника, привела к потере 100 собственных солдат и 50 прорывающихся из Будапешта. Поэтому он (командующий. — Авт.)не мог решиться на наступление в направлении Пилишских гор, чтобы тем самым деблокировать якобы окруженные у Кестёльца группы прорывающихся солдат. Он полагает, что наступление через Дунай, предпринятое в рамках операции «Южный ветер», имеет большее значение и не сопряжено со столь большими потерями… в 17 часов 40 минут авиаразведка докладывает, что не обнаружила в районе Пилишских гор никаких немецких военных групп… Больше никто не добирается до нашей линии фронта. Командующий армейской группой Балк придерживается точки зрения, что просачивание небольших групп прорывающихся солдат может только помешать нашей операции.

Из полета над Будапештом авиаразведка не доставила никаких новых сведений. Впрочем, авиация продолжает поиск групп, которые могут располагаться между линией фронта и Будапештом. Количество добравшихся до нашей линии фронта значительно сократилось. Сегодня прибыло только 14 человек, что в целом составляет 624 человека.

В тот же самый день пехотный генерал Вёлер передавал в Верховное командование сухопутных войск заключительную сводку. В 23 часа он вообще не упомянул Будапешт.

Один из советских офицеров, служивший в 297-й стрелковой дивизии, так изображал события, связанные с прорывом (дело в том, что штаб дивизии располагался в доме № 386 по улице Вираньош, которая лежала на основном направлении прорыва): «Около 23 часов венгры-добровольцы привели немецкого солдата, которому удалось вырваться из кольца окружения. После того, как он потерял свою группу, он натолкнулся на венгров, которые готовились принять ванну. Он полагал, что они сражаются на их стороне… Мы попытались выяснить у пленника, как он попал на наши позиции. Он бормотал что-то несвязное, а потому мы направили его в штаб дивизии. Но где-то полтора-два часа позже в различных частях города стала усиливаться стрельба из винтовок и пулеметов. Она двигалась в северном направлении, то есть к нам. Мы уже стали различать разрывы гранат и снарядов.

Ночью, около 3 часов наши разведчики и связисты, которые служили в нашем корпусе, задержали группу немцев численностью 7 человек. Ею командовал обер-лейтенант. В темноте эта группа оказалась на земельном участке за недостроенным домом. Обер-лейтенант пояснил, что получил приказ любой ценой вырваться из котла. Мы решили подготовить здание к круговой обороне. Для этого связались со штабом расположенного по соседству минометного батальона… На следующее утро появилась большая колонна противника численностью 1500–2000 человек. Вражеские солдаты двигались перебежками, стреляли во все окна и закидывали здания гранатами. На соседней улице Сарваша Габора появился немецкий бронетранспортер. Он был подбит из противотанкового орудия. Через несколько минут артиллеристы уже устанавливали миномет 120-миллиметровый, который позаимствовали у соседей. Пустующий земельный участок позволял вести прицельный огонь, так что мы накрыли вражескую колонну плотным слоем мин. У дверей мы соорудили баррикаду и начали вести огонь из окон, без проблем попадая в толпу перепуганных и мечущихся врагов… Несмотря на огромные потери, гитлеровцы не прекращали попыток вырваться из города. Вскоре их встретил залп нашей артиллерии».

Казнь Ференца Салаши

Ничто не говорит лучше о стремительности начала прорыва, как тот факт, что командованию 37-го стрелкового корпуса пришлось вступить с противником в ближний бой. «Это была жестокая ночь. Канонада, разрывы гранат смешивались с ужасными криками бегущих немцев и хрипами умирающих раненых… Для обороны каждый солдат тут же схватил винтовку. Командиры всех званий, а также штабные офицеры были вынуждены прореживать ряды врагов из автоматов и винтовок. Все без исключения занимали позиции в окопах, вдоль улиц, за деревьями».

Если подводить итоги прорыва, то можно сказать, что 12 февраля советские части осторожно возвращались на свои прежние позиции. Только к полудню они заняли часть аллеи Олас и больницу Святого Яноша. И лишь во второй половине дня были взяты площадь Селля Кальмана и Сенная площадь. Будайский добровольческий полк сыграл в этих событиях не последнюю роль. Именно венгерские добровольцы захватили здание королевского дворца. Именно они стали организовывать массовую сдачу в плен немецких солдат. Кроме этого, некоторые из венгерских добровольческих частей приняли участие в боях на горе Ремет и в прилегающих к ней лесах.

К 17 февраля 1945 года очистка Будапешта от немецких солдат полностью закончилась. Уже двумя днями ранее советское командование квалифицировало прорыв как военную операцию, которой закончилось сражение за Будапешт. В целом Красная Армия взяла в плен 22350 солдат и офицеров. К началу прорыва в распоряжении Пфеффера- Вильденбруха имелось 43900 человек. Четыре дня спустя почти все они были убиты или взяты в плен. По приблизительным подсчетам, в это время еще около 3 тысяч солдат скрывалось в горах.

Как уже говорилось выше, немецкой линии фронта смогли достичь около 700 человек. Если прибегнуть к несложной военной арифметике, то можно обнаружить, что во время прорыва немецко-венгерская группировка потеряла убитыми 19250 человек. Это соответствует сведениям, которые значатся и в советских, и в немецких документах. Но если посмотреть на эту страшную цифру с точки зрения общей численности окруженной группировки, то получится, что всего за 4 дня боев она потеряла около 40 % своего состава. До настоящего момента не известны места всех захоронений. Официально установлено только 5 тысяч могил солдат из состава немецко-венгерской группировки.

Сам прорыв, пожалуй, не был неожиданностью для советского командования. Немцы уже предпринимали подобные попытки, а потому советские войска были готовы к очередному «сюрпризу». С этой точки зрения провал прорыва может рассматриваться как убедительная военная победа советского командования. В конце концов, до немецкой линии фронта смогли добраться только единицы. В этом есть большая заслуга Толбухина, который, в отличие от Малиновского, ориентировался не на захват города, а на уничтожение вражеской группировки. Толбухин был вообще не заинтересован в том, чтобы выпускать немцев из города. Он прекрасно понимал, что вражеская оборона должна была рухнуть с минуты на минуту. Это произошло бы вне зависимости от того, одобрил бы Пфеффер-Вильденбрух план прорыва или нет. Следуя прежней тактике, можно было без проблем уничтожить немецкие части, оставшиеся в Буде.

Прорыв из Буды был самой безнадежной операцией за всю Вторую мировую войну. Из окружения смогли выйти только 2 %, причем доля венгров из них составляла только 10 %. Почти 20 тысяч солдат погибло за пять дней боев. Причем большая часть из них пала во время шестичасовой бойни, которая происходила между площадью Селля Кальмана и Холодной долиной. Горы трупов, которыми были завалены все центральные улицы Будапешта, являли собой воистину апокалипсическую картину. Следы этих ожесточенных боев до сих пор можно видеть на некоторых будапештских домах.